Контроль и потребление
Чиновники комитета осуществляли надзор и за чисто коммерческой стороной проституции. В их обязанности входила проверка правильности расчета хозяйки с ее служащими. Любопытно отметить, что уже в 40-50-х гг. государство урегулировало свои финансовые отношения с институтом проституции. Хозяйки борделей вносили плату лишь за организацию медицинских осмотров. Взимать налоги с содержательниц публичных домов считалось делом аморальным. Представитель Врачебно-полицейского комитета, пожелавший остаться неизвестным, писал в 1868 г.: «Плата... непременно сделает то, что она (хозяйка. — Н.Л.) сравняет свое занятие с различными промыслами и не будет видеть в нем ничего постыдного... лучше увеличить налог с кабаков»1. Властные структуры царской России вели контроль за проституцией, вовсе не преследуя цели сделать продажу женского тела статьей государственного дохода. И надо сказать, эта установка не изменялась на протяжении всего дореволюционного времени. В других же вопросах деятельности Врачебно-полицейского комитета отличалась большей гибкостью. На рубеже веков заметно усилились контакты этого административного института с общественными организациями, в частности с Российским обществом защиты женщин, а также благотворительными учреждениями.
В заседаниях комитета уже с начала 80-х гг. принимали участие представители домов милосердия, детских приютов, нередко владельцы ночлежек. Параллельно этому процессу постепенно происходит подчинение Врачебно-полицейского комитета городским властям. По Положению 1908 г., он состоял под началом особого лица, назначаемого министром внутренних дел, но по представлению санкт-петербургского градоначальника. В формировании членов комитета принимала участие городская Дума. Избранные ею лица имели совещательный голос. В комитет официально входили также инспектор врачебного управления, главные врачи Алафузовской и Калинкинской больниц и, как уже было сказано выше, члены Российского общества защиты женщин. Кроме того, имелся штат постоянных работников: с 1908 г. здесь работало двадцать надзирателей и восемь участковых врачей. Любопытно отметить и доходы персонала Врачебно-полицейского комитета. В начале XX в. врач, к примеру, получал в год 900 руб., надзиратель — 360 руб.2 В целом же город считал возможным выделить на нужды надзора над проституцией 24 000 руб. в год. В дальнейшем решено было увеличить эту сумму до 11 4600 руб.
Контингент служащих Врачебно-полицейского комитета формировался из различных источников. Врачебный персонал в основном набирался из медиков Калинкинской больницы. Чиновники имели прямую связь с Министерством внутренних дел. Агентами и надзирателями работали или низшие полицейские чины или вольнонаемные, нередко из бывших лакеев и отставных унтер-офицеров3. В годы первой мировой войны, когда Петроград буквально захлестнула волна проституции, не столь многочисленному штату служащих Врачебно-полицейского комитета стало трудно справляться со своими обязанностями. Это, в частности, отмечалось в записке к отчету о деятельности комитета за 1914 г.: «Надзиратели ввиду обременения комитета канцелярской работой и невозможностью за отсутствием средств приглашать посторонних лиц привлечены, в ущерб их прямым обязанностям, к канцелярским занятиям и, кроме того, несут дежурства в трех смотровых пунктах комитета, сопровождают женщин из этих пунктов в Калинкинскую больницу и часто вызываются в суд в качестве свидетелей. Надзиратели комитета, несущие службу на улице с утра до позднего вечера, служат по вольному наему и получают всего тридцать рублей в месяц»4. Кроме того, шесть человек из состава надзирателей были призваны в армию, и их места остались вакантными. Однако за последующие предреволюционные годы штат Врачебно-полицейского комитета не увеличился. Может быть, из-за этого организация, призванная, по словам ее же служащих, «охранять общественное здравие санитарными мерами», не смогла уже осуществлять свою задачу, тем более что деятельность Врачебно-полицейского комитета находилась под огнем критики демократически настроенной общественности. Правда, произошло это не сразу.
В 50—80-х гг. XIX в. петербургский обыватель был довольно мирно настроен по отношению не только к административно-врачебным организациям, но и к полиции. Общий стиль городской жизни отличался размеренностью. Нарушающие этот порядок уличные женщины, за которыми охотились в первую очередь агенты Врачебно-полицейского комитета, в понимании петербургского обывателя, являлись персонами, достойными порицания. Считалось, что только проститутки переносят венерические заболевания. Письма с подобными жалобами поступали и во Врачебно-полицейский комитет, а в пункты осмотров проституток жители окрестных улиц обращались еще чаще. Довольно характерным примером может служить письмо обывателей Большой Мещанской, просивших в 1889 г. убрать с улицы заведение мадам Жозефины, судя по всему, публичный дом средней руки, так как «в сточных водах скапливается большая зараза от мытья девиц»5. Врачебно-полицейский комитет в данной ситуации представлялся радетелем за интересы здоровья горожан, а его агенты — желанными фигурами, которые освобождают город от «заразы». И это было не так уж далеко от истины. Многогранная деятельность комитета говорила сама за себя, но все-таки главенствующим оставалось медико-профилактическое направление, эффективность которого не вызывает сомнений и сегодня. Современники тоже довольно высоко оценивали работу врачей, привлекаемых для осуществления надзора за проституцией. Об этом, в частности, говорилось на Первом Всероссийском съезде по борьбе с сифилисом в 1897 г.6
Однако под влиянием демократических настроений в начале XX в. стало уже «неприличным» осуждать проститутку, и общественный статус Врачебно-полицейского комитета заметно снизился. Его агентов нередко приравнивали к филерам. Общественность почему-то сосредотачивала свое внимание в основном на административно-розыскных функциях организации. Немаловажную роль сыграли в этом и прогрессивные российские писатели. С каким презрением писал А.И. Куприн в «Яме» о враче Клименко! По его характеристике, это «старый, опустившийся, грязноватый, ко всем равнодушный человек...», который никогда не думает, что перед ним живые люди, а «он является последним и самым главным звеном той самой странной цепи, которая называется узаконенной проституцией»7. Суровый приговор служащим Врачебно-полицейского комитета вынес в романе «Воскресение» Л.Н. Толстой. Ему явно не симпатичны «находившиеся на государственной службе чиновники, доктора-мужчины, иногда серьезно и строго, а иногда с игривой веселостью, уничтожая данный от природы для ограничения от преступления не только людям, но и животным стыд, осматривали женщин и выдавали им... патент на продолжение преступлений, которые они совершали со своими сообщниками в продолжение недели»8.
Пренебрежение такого рода близко к свойственному российскому городскому менталитету негативному восприятию всех административных структур, деятельность которых носит регламентирующий характер. Однако оснований для подобного отношения не было. Ведь именно из числа служащих Врачебно-полицейского комитета вышли крупные исследователи-практики, осветившие проблем проституции в России. В их ряду следует прежде всего назвать A.И. Федорова, П.Е. Обозненко, К.Л. Штюмера. Они делали огромное и важное дело — налаживали систему надзора за распространением венерических заболеваний в городе. Действительно, все положения о Врачебно-полицейском комитете включали в себя в первую очередь подробные описания организации медицинского надзора за проституцией. Административно-карательные функции носили подчиненный характер. Это отчетливо видно из документов, регламентировавших надзор Врачебно-полицейского комитета в 40—60-х гг., и из позднейших законодательных актов. Для примера стоит привести циркуляр министра внутренних дел от 26 октября 1851 г., который очерчивал следующие — в порядке важности — направления организационной работы Врачебно-полицейского комитета:
1) «составление списков публичных женщин»; 2) «врачебное освидетельствование этих женщин»; 3) «лечение выявленных больных»; 4) «выяснение у больных мужчин, где заразились»; 5) осмотр «на предмет болезней всех задержанных полицией представителей низших классов»9. И в дальнейшем на первый план выдвигалась медико-охранительная сторона деятельности Врачебно-полицейского комитета. Об этом, в частности, свидетельствует отчет комитета за 1914 г., где выделялись основные аспекты его деятельности: «1) производство медицинских осмотров женщин, состоящих под надзором комитета и так называемых «комиссионных»; 2) наблюдение за аккуратной явкой проституток на врачебные осмотры; 3) принятие мер к розыску и доставлению в комитет проституток, уклоняющихся от явки на осмотр; 4) подчинение надзору женщин, занимающихся промыслом разврата; 5) освобождение проституток от врачебных осмотров и от подчинения комитету; 6) привлечение к судебной ответственности»10. К суду привлекались следующие лица: «а) проститутки, уклоняющиеся от явки на медосмотр; б) содержатели незаконных притонов; в) женщины, занимающиеся промыслом разврата, но не желающие подчиняться надзору комитета».
Этот документ, относящийся к последним годам существования Врачебно-полицейского комитета, позволяет обратить внимание читателя на чрезвычайно важный аспект взаимоотношений института продажной любви и общества, а именно на проблему правовой ответственности за проституцию. Как известно, до создания в Санкт-Петербурге Врачебно-полицейского комитета блуд в России являлся уголовным преступлением, что было даже зафиксировано в Уложении о наказаниях 1845 г. Последнее, в частности, предусматривало наказание за открытие публичного дома — сначала в виде штрафа, затем тюремного заключения от 6 месяцев до 1 года. Лица женского пола «за обращение непотребства в ремесло» подвергались аресту от 7 дней до 3 месяцев, «смотря по обстоятельствам, более или менее увеличивающим или уменьшающим их вину».
Таким образом, существование Врачебно-полицейского комитета на первых порах как бы входило в противоречия с действующим законодательством. Л.А. Петровский, предвидя данный юридический нонсенс, неоднократно обращался к Николаю I с просьбой о смягчении преследования проституции. Предполагается, что это ходатайство было негласно удовлетворено. Однако закрепленная российским законодательством ответственность за торговлю любовью формально просуществовала почти до конца XIX в. и была отменена лишь в 1891 г. постановлением Уголовного кассационного Департамента Правительствующего Сената. Наказание за превращение «непотребства» в ремесло заменялось ответственностью за несоблюдение правил о регистрации проституток. Тем самым лишь закреплялось уже осуществлявшееся на деле терпимое отношение к институту проституции в России, и прежде всего в Санкт-Петербурге. Последнее вовсе не означало, что официальные властные структуры покровительствовали развитию системы продажной любви, как это долгое время пытались представить либерально настроенная интеллигенция в России того времени и тем более идеологи и исследователи советского периода. До конца XIX в. параллельное существование двух, как бы взаимоисключающих друг друга юридических норм — наказания за блуд и положения о регламентации — создавало дополнительные гарантии их действенности. Иными словами, женщина оказывалась перед выбором: свобода, чреватая опасностью уголовной ответственности, или регистрация с ограничением гражданских прав, но гарантированным освобождением от наказания. Вероятно, поэтому в 40—90-х гг. надзор за проституцией осуществлялся довольно успешно.
После отмены положения о привлечении к ответственности за торговлю собственным телом вопрос о регламентации заметно осложнился. Вставшая на путь профессионального разврата женщина выбирала уже не между наказанием уголовного или нравственно-социального толка, а между полной свободой и ущемлением в правах. Конечно, то обстоятельство, что зарегистрированная проститутка становилась парией в российском обществе, не вызывает сомнений. Как уже говорилось, с момента установления надзора женщина, занимавшаяся торговлей любовью, лишалась паспорта.
Известный российский врач Б.И. Бентовин, неоднократно упоминавшийся выше, писал: «Всякий знает, как важен для каждого русского гражданина этот своеобразный habeas corpus. Человек беспаспортный, по народному воззрению, в сущности, даже не человек. Таким образом, для проститутки нравственное значение этой меры как самого отвержения от гражданской жизни очень важно...»11
Дело заключалось не только в нравственном ущербе для женщины, а в явной ее дискриминации в гражданских правах после официальной регистрации во Врачебно-полицейском комитете. Особа без паспорта не могла скрыть своего занятия от окружающих, изменить место жительства и тем более профессиональное занятие. Профессор Московского университета А.И. Елистратов, известный юрист, доктор полицейского права, специализировавшийся в области изучения проституции как социального и правового явления, отмечал, что «желтый билет», заменяющий паспорт, закрывает продажной девице вход в чистую семью!»12 Можно, конечно, поразмыслить о том, насколько справедливы были подобные довольно жесткие меры по отношению к проститутке. Однако совершенно ясно, что именно они влияли на социальный статус продажной любви. Официальная принадлежность женщины к институту проституции на среднем уровне общественного сознания петербуржца и XIX, и начала XX в. являлась признаком позора и всячески порицалась. Сами публичные женщины считались распространительницами дурных нравов. Своеобразным свидетельством этого могут являться письма во Врачебно-полицейский комитет. С просьбой о запрещении пребывания проституток на территории Измайловского полка обращались в 1895 г. директора 10-й гимназии ремесленного училища цесаревича Николая. Просьбу свою они мотивировали дурным влиянием как на нравственность, так и на здоровье вверенных им воспитанников13. Позже, в 1905 г., в комитет обратились жители Большой и Малой Дворянской улиц, мимо домов которых еженедельно проходили на освидетельствование проститутки. Авторы письма требовали оградить детей от контактов с девицами, отпускавшими «двусмысленные шутки и неприличные остроты»14. Обыватели были настроены весьма агрессивно по отношению к публичным женщинам и незадолго до революции. Сетуя на их засилье в одном из домов в районе Кузнечного рынка, анонимный, но весьма возмущенный жалобщик писал в 1915 г.: «Противно смотреть даже низшему обществу и рабочему классу, а не то что аристократии»15. Представление о проституции как о позорном занятии — весьма стойкий стереотип городского менталитета конца XIX—начала XX в. Способствовал сохранению этого стереотипа, скорее всего, не уровень нравственности петербуржцев, а систему правовой дискриминации женщин, занимавшихся продажей своего тела.
Рост общедемократических тенденций в стране в XX в. мало чем изменил данную ситуацию. Но это не означало, что юридические нормы, регулирующие положение института проституции в российском обществе, никак не трансформировались. В марте 1903 г. был принят закон о мерах к пресечению торга женщинами. Появление этого документа явилось следствием общеевропейских тенденций в отношении к проблеме продажной любви. В 1899 г. в Лондоне состоялся конгресс, поставивший вопрос об ограничении торговле «живым товаром». Ряд решений конгресса нашел отражение и в российском законодательстве, но касались они, естественно, лишь международных аспектов. В конце 1909 г. Государственный Совет и Государственная Дума одобрили новый закон, касавшийся проституции. В нем много положений, заметно расширявших права публичных женщин, но, конечно, не в общегражданском, а в специфическом, в определенной степени профессиональном смысле. Следует отметить, что эти нововведения основывались на действовавших ранее подзаконных актах, касавшихся прежде всего функций Врачебно-полицейского комитета. Это относилось, в частности, и к вопросу о праве проститутки не обслуживать мужчину без указания причин отказа. В целом же законы 1903 и 1909 гг. рассматривали проблемы проституции в контексте государственного надзора над ней, а следовательно, функционирования Врачебно-полицейского комитета. Не посягали законодатели и на публичные дома, что было вполне естественно, так как контроль за продажными женщинами легче всего осуществлялся именно в этих заведениях.
В конце 1913 г. либерально настроенная общественность подняла вопрос о необходимости введения нового закона по борьбе с торгом женщинами. Его разработкой в основном занимался А.И. Елистратов, активно поддерживаемый аболиционистским и филантропическими обществами. Эти организации преследовали цель упразднить врачебно-полицейский надзор и дома терпимости. Новый закон должен был жестоко карать содержателей притонов и лиц, способствующих вовлечению женщин в проституцию. Сама же особа, занимавшаяся торговлей любовью, выставлялась полностью невинной жертвой.
Законопроект бурно обсуждался на совместных заседаниях женских обществ. Одно из таких заседаний в мае 1913 г. решило обратиться за помощью к А.И. Шингареву, товарищу председателя кадетской фракции в Государственной Думе, земскому деятелю, врачу по профессии. А.И. Шингарев в целом не возражал против внесения на рассмотрение Государственного Совета и Государственной Думы предложений по новому законодательству, связанному с проблемой проституции, основная идея которых сводилась к уничтожению врачебно-полицейского надзора, а следовательно, и комитета, его осуществлявшего16. Однако начавшаяся первая мировая война и активное сопротивление представителей Министерства внутренних дел несколько затормозили процесс уничтожения структур, контролирующих институт проституции в столице Российской империи.
Врачебно-полицейский комитет продолжал свою деятельность вплоть до Февраля 1917 г. Но трудности в его работе возрастали. В конце 1914 г. члены Врачебно-полицейского комитета, отчитываясь о своей работе, с тревогой констатировали не только рост числа проституток и больных сифилисом, участившиеся неявки на еженедельные осмотры, но и резкое падение в среде проституток, даже «гнилушниц» и «кабачниц», авторитета агентов Врачебно-полицейского комитета17. Все это происходило на фоне бурно развивающейся стихийной демократизации общества и в определенной мере способствовало изменению социального статуса проститутки. Сам же Врачебно-полицейский комитет как административно-медицинская структура государственной власти царской России, к сожалению, доживал последние дни. Его упразднение лишило общество реальной возможности давать морально-нравственную оценку 11 реституции, не подвергая в то же время уголовному преследованию женщин, вынужденных или желавших торговать собой.
Упразднение надзора, уравнивая проститутку в гражданских правах с другими женщинами, одновременно ликвидировало и последние рычаги контроля за развитием института продажной любви, которые все же необходимы, и не только с точки зрения скорейшего искоренения отклонений в жизни общества. Явление нуждалось в изучении, и эту функцию отчасти выполнял Врачебно-полицейский комитет. Кроме того, его уничтожение лишало городское население определенного вида социальных гарантий, связанных со статусом потребителя проституции. Ибо этот институт обязательно подразумевает наличие стороны спроса на товар, в качестве которого выступает женщина.
Дать полный социальный портрет лиц, пользовавшихся услугами публичных девиц в Петербурге на протяжении более чем 70 лет, непросто. Очевидной, бесспорной и неизменной характеристикой потребителей продажной любви следует назвать пол. Действительно, в условиях России официально была зарегистрирована и признавалась лишь женская проституция, в процессе которой осуществлялись гетеросексуальные отношения. Возрастной состав мужчин, общавшихся с продажными женщинами, определялся прежде всего уровнем фертильности городского населения, то есть границам 16—55 лет. Для более детального анализа достаточно представительных данных обнаружить не удалось. И все же несколько возрастных групп можно выделить. В целом в половые контакты петербуржцы, в особенности в конце XIX в., начинали вступать довольно рано.
К тайнам продажной любви приобщались и несовершеннолетние — лица до 21 года, — хотя официально в публичные дома ни гимназисты, ни кадеты не допускались. Однако реально документов там никто не спрашивал. Врачи-венерологи же часто сталкивались с больными сифилисом подростками. По данным В.М. Тарновского, относящимся к 80-м гг., среди лиц, заразившихся венерическими болезнями от проституток, почти 14% составляли гимназисты, при этом причиной заболевания чаще всего был контакт с уличной женщиной. Тот же В.М. Тарновский описывал случай, когда две девицы завлекли к себе 15-летнего юношу, согласившись обслужить его за 1 руб., хотя обычная такса составляла 2 руб. Любовь по дешевке обернулась сифилисом18.
Посещали несовершеннолетние и публичные дома, в основном второго разряда, где цены были более доступными. В этой связи любопытно отметить, что наиболее разумные директора мужских учебных заведений закрытого типа смотрели сквозь пальцы на «шалости» своих подопечных. Известный русский дореволюционный педагог Н. Якубович описывал случай, свидетелем которого он оказался, инспектируя один из кадетских корпусов: «Кадет семнадцати лет, уроженец юга, полный сил и здоровья, был очень хороший и неглупый юноша и вдруг неожиданно изменился, стал раздражителен, дерзок, ленив. Мы недоумевали. Однажды я сидел в кабинете у директора, и мы вели беседу об этом юноше и совещались, что такое сделать, чтобы вернуть его на прежнюю линию. Позвали его самого, и директор спросил, что такое с ним случилось, что он так невозможно стал себя вести. Юноша потупился, густая краска залила его лицо, и он глухим голосом сказал: «Павел Иванович, мне стыдно сказать, но я ужасно мучаюсь... Мне хочется, я не могу с собой справиться... Мне нужна женщина». Мы оба потупились и долго молчали, наконец Павел Иванович вынул из кошелька кредитную бумажку, подал ее юноше и, не глядя на него, сказал: «Ступай». Я ужаснулся и высказал Павлу Ивановичу, что таким образом он санкционирует разврат. "Что же, по вашему мнению, — ответил мне Павел Иванович, — лучше было бы, если бы он другим способом удовлетворил свое возбуждение?"19
Рассуждения подобного рода делали честь директору уже хотя бы потому, что он действовал почти по аналогии с Солоном, считавшим, что легальная проституция сможет явиться предохранительным клапаном для общественной нравственности. За это он был воспет древнегреческим поэтом Филемоном. Но, конечно, далеко не все рассуждали так, как Павел Иванович и Солон. Большинство придерживалось мнения, что половые инстинкты необходимо сдерживать до определенного возраста. В конце XIX — начале XX в. особенно рьяно проповедовала эту идею М.И. Покровская, уже неоднократно упоминавшаяся в книге. Врач-венеролог, прошедшая школу земства, Мария Ивановна, переехав в конце 80-х гг. в Петербург, приняла активное участие в зарождавшемся в России женском движении. С 1905 г. она становится главным редактором журнала «Женский вестник», а впоследствии председателем женского клуба Прогрессивной партии. М.И. Покровская отстаивала идею полового воздержания, в особенности в отношении молодежи, а также государственного контроля за тем, чтобы мужчины и женщины не вступали в половые связи до 25, а лучше до 30 лет. Образцом поведения молодого человека М.И. Покровская считала членов английского общества «Белый крест», которые давали клятву беречь свою чистоту как можно дольше, желательно лет до 40, а может быть, и вечно20. В России мысль о создании «Белого креста» не получила шального воплощения, и несовершеннолетние продолжали пользоваться услугами проституции, хотя и не составляли основной массы ее потребителей. При этом следует отметить, что мужчины в возрасте до 21 года не являлись стабильным контингентом посетителей публичных домов и искателями уличных женщин. Этот контингент был склонен к разовым контактам.
Совершенно по-иному вела себя группа в возрасте от 30 лет и старше. По замечанию В.М. Тарновского, именно здесь встречались так называемые «любители» — мужчины, которые считали времяпрепровождение с проституткой нормой сексуальной жизни. Они нередко имели склонность к извращениям, чаще пользовались услугами детской проституции. Так, в 1913 г. внимание петербургской общественности привлекла попытка членов Общества защиты женщин организовать суд над неким генералом Н., имевшим постоянные контакты с известной полиции сводней, поставлявшей ему для развлечений десяти—двенадцатилетних девочек21.
Подавляющее большинство потребителей проституции составляли мужчины в возрасте от 21 до 30 лет — более 70% всех пользовавшихся услугами публичных женщин и такое же число среди жертв Венеры лиц, заразившихся сифилисом в домах терпимости или от уличной девицы. В основном это были холостяки, и даже М.И. Покровская довольно снисходительно относилась к их «развлечениям». Выступая на Первом Всероссийском женском съезде при Русском женском обществе в декабре 1908 г., она заявила, что «если бы средства позволили мужчинам жениться, то они бы не общались с проститутками»22.
Любопытны и социальные характеристики потребителей проституции, установленные, к сожалению, лишь по данным косвенных источников. Об уровне материального положения мужчин, пользовавшихся услугами публичных женщин, говорят прежде всего цены на продажную любовь в Санкт-Петербурге. Читателю уже известно, что основную массу публичных домов в городе на протяжении всего дореволюционного периода составляли дешевые заведения. Это позволяет предположить, что и лица, ими пользующиеся, принадлежали к малообеспеченным слоям населения города. Действительно, недорогие бордели посещали солдаты, мелкие ремесленники и рабочие. Этот же контингент прибегал к услугам уличных проституток из числа «гнилушниц» и «кабачниц», а также обитательниц ночлежек.
Вот как описывал современник представителей стороны спроса и стороны потребления самой дешевой любви на рубеже XIX—XX вв.: «При виде ночлежницы-проститутки, оборванной, грязной до, последней стадии, со всклокоченными, хотя и обстриженными волосами, с опухшим от пьянства, изукрашенным синяками лицом и охрипшим от водки голосом, кажется совершенно невероятным, чтобы эти жрицы Венеры, почти утратившие человеческий образ, могли найти себе если не поклонников, то потребителей. А между прочим, это так. Они пользуются спросом алкоголиков в Петербургских кабаках и ночлежках»23. Действительно, представители петербургского дна частенько захаживали в знаменитый Кобызевский приют на Лиговке, где находили себе женщин для удовольствия. Мелкие торговцы, извозчики, чернорабочие, сезонники — основные потребители услуг «бланковых» девиц самого низкого пошиба и дешевых тайных проституток, число которых неуклонно росло в Петербурге.
Однако большинство исследователей, занимавшихся проблемами проституции в дореволюционной России, придерживались мнения о том, что к институту продажной любви в первую очередь прибегают представители имущих сословий. М.И. Покровская прямо заявляла: «Молодежь более высоких слов общества и армия виноваты в существовании проституции», а «простой народ отличается меньшей распущенностью, нежели интеллигенция. Он больше щадит молодость и невинность девушек»24. Даже такой реалист, как В.М. Тарновский, под давлением общественного мнения склонялся к выводу о том, что «в совращении женщин на путь проституции превалирующее участие принимают представители высших и обеспеченных классов»25. Думается, утверждение В.М. Тарновского базировалось прежде всего на данных о социальном составе лиц, заразившихся сифилисом от публичных женщин. Действительно, среди больных венерическими заболеваниями, в частности обследованных В.М. Тарновским в конце 80-х гг., вообще не было рабочих и иных представителей малообеспеченных слоев населения города. 25,6% составляли студенты, 23,6 — военные, 13,6 — гимназисты, 12,4 — купцы, 11,1 — инженеры и техники, 7,8 — гимназисты, помещики, лица свободных профессий, 5,6 % — чиновники. Однако не следует забывать, что эти люди обратились к услугам медиков практически при первом появлении признаков болезни. Выходцы же из народа попадали в лечебницы лишь в самых крайних случаях, когда уже не было иного выхода. Сам В.М. Тарновский описывал такого пациента — ломового извозчика с сифилитической язвой диаметром со стакан. Конечно, представители имущих слоев вовсе не являлись ангелами во плоти и общались с институтом проституции. Однако назвать их основными потребителями продажной любви, определявшими уровень спроса, невозможно. Судя по автобиографическим записям, в молодые годы «грехи» водились за М.В. Добужинским. В мае 1899 г. он с грустью и стыдом писал отцу о бурных забавах юности: «Я стыдился веры в Бога, без которого, я видел, многие обходились, стыдился своего целомудрия, которое поспешил осквернить, чтобы стать настоящим мужчиной, вполне человеком...»26 Не обошли контактов с обитательницами ночных улиц Петербурга Л.Н. Андреев, А.И. Куприн, А.А. Блок. Но можно ли осуждать их за это? М. Горький весьма выразительно описал сцену общения А.А. Блока с одной из барышень с Невского, промышлявшей в ресторане «Пекарь». По словам проститутки, в доме на Караванной улице, где размещались комнаты для свиданий, между ней и А. А. Блоком произошла следующая сцена: «Пришли, я попросила чаю, он позвонил, а слуга — не идет, тогда он сам пошел в коридор, а я так, знаете, устала, озябла и уснула, сидя на диване. Потом вдруг проснулась, вижу, он сидит напротив, держит голову в руках, облокотись на стол, и смотрит на меня так строго — ужасные глаза! Но мне — от стыда — даже не страшно было, только подумала: «Ах, Боже мой, должно быть, музыкант». Он — кудрявый. «Ах, извините, я сейчас разденусь». А он улыбнулся ся вежливо и отвечает: «Не надо, не беспокойтесь». Пересел на диван ко мне, посадил меня на колени и говорит, гладя волосы: «Ну, подремлите еще». И — представьте же себе, я опять уснула, — скандал. Понимаю, конечно, что нехорошо, но не могу. Он так нежно покачивает меня и так уютно с ним, открою глаза, улыбнусь, и он улыбается. Кажется, я даже и совсем не спала, когда он встряхнул меня осторожно и сказал: «Ну, прощайте, мне надо идти». И кладет на стол двадцать пять рублей. «Послушайте, как же это?» Конечно, очень сконфузилась, извиняюсь, — так смешно все это вышло, необыкновенно как-то. А он засмеялся тихонько, пожал мне руку и — даже поцеловал»27. Очень близка по настроению ситуация, описанная в воспоминаниях В.Ф. Ходасевича, когда он и А. Белый из элементарного человеческого сострадания кормили осенью 1907 г. в одном из петербургских ресторанов уличную женщину, приставшую к ним около Публичной библиотеки28.
Но не только эти, быть может, кажущиеся читателю слишком сентиментальными факты из биографии великих петербуржцев опровергают идею о том, что сильные мира сего сознательно занимались растлением женщин и толкали их в сети проституции. Существуют и достаточно объективные показатели причастности беднейших слоев населения к разврату. Несколькими врачами-практиками, в число которых входил и А.И. Федоров, были проведены в 90-х х гг. и в 1910 г. опросы проституток с целью выяснения обстоятельств, связанных с фактом их дефлорирования. В результате оказалось, что более 60% будущих публичных женщин вступали в первый интимный контакт добровольно, по любви, и в большинстве случаев с мужчинами своего круга, 10—15% совершали это за деньгами, и около 15%, по собственной оценке, оказались жертвами насилия. Эти данные, как представляется, не совсем подтверждают вину лишь представителей имущих классов в росте рядов проституток. Думается, что подобная точка зрения вообще близка по своей тенденциозности к мысли о возложении ответственности за существование института продажной любви только на сторону спроса — мужчин.
Истоки этой идеи восходят к 50-60-м гг. XIX в., когда в среде российской прогрессивно мыслящей общественности утвердилось мнение о существовании в стране специального женского вопроса. Он, конечно, являлся как бы частью происходивших тогда буржуазных преобразований и был во многом связан с общей тенденцией борьбы против самодержавия и крепостничества. К тому времени относится крылатая фраза Д.И. Писарева «Женщина ни в чем не виновата», которую он высказал в статье «Женские типы в романах и повестях Писемского, Тургенева и Гончарова». «Мужчина, — утверждал Д.И. Писарев, — гнетет женщину и клевещет на нее... постоянно обвиняет ее в умственной неразвитости, в отсутствии тех или других высоких добродетелей, в наклонностях к тем или иным преступным слабостям...»29
Какая-то часть демократической общественности действительно рассуждала таким образом, оценивая тенденции роста рядов проституток. Она твердо придерживалась мнения о том, что спрос определяет предложение. Достаточно вспомнить популярные в 60-е гг. карикатуры М.М. Знаменского на тему «Женский вопрос, решенный наглядно», в которых в иносказательной форме обличалась существовавшая якобы чрезмерная вольность нравов на улицах Петербурга: стоило только оказаться женщине одной, как «десятки» являлись «с услугами проводить и предложениями поцеловать»30. По мнению революционных демократов и борцов за женское равноправие, это способствовало развитию института продажной любви.
В конце XIX в. подобные идеи получили особое развитие. Представительницы женского демократического движения, которое стало явно склоняться к воинствующему феминизму, пытались вообще возложить ответственность за все девиантные проявления в обществе на мужчин. Были даже предложения запретить изучать личность проститутки медикам и юристам, так как исследования такого рода якобы травмировали и без того израненные души продажных женщин. Против подобного подхода к проблеме проституции выступил в конце 80-х гг. В.М. Тарновский. Он резко осудил эти псевдофилантропические идеи, заявив, что изучение болезни и сбор анализов направлены вовсе не на оскорбление больного, а на его исцеление31. Однако здравые идеи В.М. Тарновского потонули в море нараставшего в России революционного подъема, возродившего феминистические прожекты решения проблемы проституции. М.И. Покровская писала в 1902 г., что женщины, промышляющие продажной любовью, — это настоящие жертвы мужской развращенности32. Не менее решительно настроена была и другая женщина — врач Е.С. Дрентельн. Она утверждала, что проституция является результатом «бесповоротного спроса на нее со стороны мужчин, последствием натиска мужского пола на женский» и обусловлена преобладанием «мужского уклада в общественной жизни»33.
Основной бой своим врагам противники «фаллоцентрически» организованного общества дали на Первом Всероссийском женском съезде в 1908 г. и на Первом съезде по борьбе с торгом женщинами в 1910 г. В ходе их работы упорно проводилась мысль о необходимости обуздания половых инстинктов мужчин путем воспитания, общественного мнения и даже государственного контроля. Некоторые участники обоих съездов вообще предлагали называть потребителей продажной любви «проститутами» и применять к ним санкции уголовного характера34. А незадолго до Февральской революции российские фениминистки, в особенности М.И. Покровская, пытались отстоять идею о том, что для ликвидации проституции необходима переориентация законов половой жизни, а следовательно, и всего общества с мужского типа на женский! Подобный сумбур, как представляется, являлся следствием забвения основного признака проституции — состоявшегося факта купли-продажи любви по предварительному соглашению о цене. В подобной ситуации вопрос о насилии над личностью женщины, о принуждении ее со стороны потребителя просто неуместен.
Общедемократические тенденции, бурно развивавшиеся в российском обществе в начале XX в., вносили явную путаницу в вопросы правовой и моральной оценки проституции как профессии, с одной стороны, и использования зависимого положения женщины — работницы по найму, горничной, мелкой служащей и т. д.— мужчинами, в подчинении которых она находилась — с другой. Действительно, во втором случае поведение представителей сильного пола заслуживало порицания. Но вряд ли можно было строго судить человека за желание приобрести товар, если продажа такового узаконена государством. Совершенно ясно, что занятие проституцией предполагает равное участие обоих полов. Думается, и во времена легального существования в столице Российской империи института продажной любви, и сегодня вина представителей мужских и женских кланов практически равна. Существует точка зрения о том, что уровень размаха проституции в определенной степени объясняется диспропорциями в разделении населения по половому признаку. Однако это утверждение верно, выражаясь языком математики, лишь для малых величин. Действительно, в период образования новых поселений нехватка женщин может привести к их проституированию. Но в таком крупном городе, каким с середины XIX в. являлся Петербург, незначительное преобладание мужского населения над женским вряд ли служило серьезным фактором поддержания стабильного спроса на продажную любовь, а главное — причиной, обеспечивающей стойкий контингент ее потребителей. К тому же к 1915 г. количество мужчин и женщин в городе практически сравнялось. Кроме того, оценивая степень «вины» стороны спроса в развитии проституции, следует четко представлять, о чем идет речь. Если рассматривать официально зарегистрированных публичных женщин и обвинять мужчин в пособничестве пополнению рядов легальных служительниц культа Венеры, то не стоит забывать о том, что накануне революции, по самым приблизительным подсчетам, на 300 петербуржцев в фертильном возрасте приходилась одна проститутка. Даже при ежедневном «приеме» ею 4—5 клиентов реально получалось, что поход в увеселительное заведение или развлечение с особой с улицы среднестатистический мужчина мог совершить не чаще чем один раз в два месяца! Можно ли при такой ситуации всерьез говорить о распущенности нравов мужского населения? Иной характер носили контакты с тайной проституцией, ряды которой были значительно обширнее в Петербурге. Однако какая-либо фиксация использования интимных услуг женщин, не зарегистрированных во Врачебно-полицейском комитете, естественно, отсутствует, и поэтому сделать вывод о том, кто являлся потребителем скрытой торговли любовью, вообще невозможно. Кроме того, в данном случае доказать наличие факта купли-продажи очень сложно.
Тип потребителя проституции, конечно же, менялся, и зависело это в значительной степени от ведущей формы официальной торговли любовью. В 50—90-е гг., когда публичные женщины в основном предлагали свои услуги в домах терпимости, мужчины всех социальных слоев рассматривали посещение этих заведений как некий вид досуга, подразумевающего, кроме сексуального контакта с женщиной, общение с хозяйкой дома, пришедшими туда другими клиентами и т.д. Это в какой-то степени обязывало их вести себя пристойно, насколько то было возможно в борделе. Б.И. Бентовин, проанализировав тип мужчин, посещавших в начале XX в. весьма немногочисленные к тому времени публичные дома Петербурга, сделал ряд интересных наблюдений: завсегдатаями борделей являлись люди, живущие недалеко и нередко заходившие туда как в некий клуб. Это, в частности, касалось немцев и финнов, селившихся компактно, нередко в районе Песков или иных окраин. Продолжали ходить в дома терпимости и те, кто считал, что здесь меньше шансов подцепить венерическую болезнь35. Кстати, этого мнения придерживались и чиновники Врачебно-полицейского комитета. Последующий рост уличной проституции, с одной стороны, заметно раскрепостил потребителя, сделал его контакт с публичной женщиной процессом довольно индивидуальным, а с другой стороны, увеличил степень риска от полученного «удовольствия» — возможности ограбления, даже убийства, не говоря уже о заражении. И конечно, при использовании услуг тайных проституток опасность возрастала почти в геометрической прогрессии. Кстати сказать, средний потребитель нередко демонстрировал почти детскую наивность в этом вопросе, основанную на стереотипе представления об обязательности государственного контроля за торговлей любовью. Весьма показательным в этом отношении является письмо-жалоба, поступившее на имя начальника Врачебно-полицейского комитета в 1909 г.: «Ваше превосходительство. Имею честь Вам доложить, что я был у женщины, живущей на Николаевской улице, д. 62, кв. 30, которая меня заразила, взяв притом деньги от меня за себя. Когда я спросил у нее бланк, у нее его не оказалось, вместе с тем она сама занимается проституцией и содержит двух проституток, которых, по моим сведениям, принуждает продавать вино, стоящее в погребе 80 копеек, за 5 или 6 рублей. Это мне заявила ее жилица. Хозяйки же я тоже узнал фамилию. И даже жилица ее больна, как говорил мне мой товарищ. Я уже обращался к местному смотрителю... который на это только посмеялся. Прошу Ваше превосходство сделать надлежащее рассмотрение. Пострадавший Наумов Александр»36. Жалоба носит не только весьма курьезный характер, но и достаточно убедительно демонстрирует культурно-нравственный облик потребителя. И все же важнее в данной ситуации другое — уверенность горожанина в силе и могуществе государственных структур, которые могут разрешить проблемы даже весьма интимного свойства и обеспечить защиту гражданина в этой хотя и далеко не высокоморальной, но распространенной ситуации. Оценивая в целом характеристики мужчин, пользовавшихся институтом проституции, можно сказать следующее. Численность этого контингента, его социальные качества, мотивы поступков свидетельствуют о том, что обращение к услугам официально зарегистрированных публичных женщин являлись достаточно нормальным отклонением в поведении горожан, не превышавшим остальные виды городских девиаций: пьянство, преступность, самоубийства и т.д. Врачебно-полицейский комитет Петербурга на протяжении всей своей истории в общем выполнял защитные функции в отношении мужчин — потребителей продажной любви, и, думается, с точки зрения социальной справедливости это было объяснимо и нормально. Ведь существуют ныне службы помощи алкоголикам, наркоманам, людям, склонным к суициду. Если же рассматривать повышенную сексуальность как некое отклонение, то Врачебно-полицейский комитет своей деятельностью помогал справиться с этим видом девиации почти цивилизованным способом. И уже в этом присутствовал определенный элемент милосердия к падшим, но выраженный не в прямолинейной, ханжеско-христианской форме.
1 «Архив судебной медицины и общественной гигиены»,-1870, № 1, с. 16—17 .
2 См: Врачебно-полицейский надзор за городской проституцией, с. 8.
3 См: Покровская М. И. О жертвах общественного темперамента. СПб., 1902, с. 12.
4 ЦГИА СПб., ф. 513, оп. 162, д. 109, л. 162-163.
5 ЦГИА СПб., ф. 569, оп. 17, д. 83, л. 6.
6 См: Штюрмер К. Л. Проституция в городах // Труды Высочайше разрешенного съезда по обсуждению мер против сифилиса в России. Т. I. СПб., 18 с. 13-18.
7 Куприн А. И. Соч. В 6-ти тт. Т. 5. М., 1958, с. 291—292.
8 Толстой Л. Н. Собр. соч. В 14-ти тт. Т. 14. М., 1953, с. 14.
9 Штюрмер К. Л. Указ, соч., с. 13.
10 ЦГИА СПб., ф. 513, оп. 162, д. 109, л. 162.
11 Бентовин Б. И. Торгующие телом, с. 105.
12 Елистратов А. И. О прикреплении к проституции. Казань, 1903, с.
13 См.: ЦГИА СПб., ф. 44, оп. 2, д. 138, л. 68.
14 См.:ЦГИА СПб., ф. 630, оп. 1, д. 529, л. 241-242.
15 Там же, оп. 11, д. 555, л. 1.
16 См: «Женский вестник», 1913, № 12, с. 265—266.
17 См: ЦГИА СПб., ф. 513, оп. 162, д. 109, л. 161.
18 См.: Тарновский В. М. Потребители проституции. СПб., 189С с. 2-3.
19 «Русская старина», 1914, № 7, т. 159, с. 126.
20 См: Покровская М. И. Борьба с проституцией. СПб., 1900, с. 29. см. также: «Женский вестник», 1910, № 10, с. 90—91.
21 См: «Женский вестник», 1913, № 10, с. 228.
22 Труды первого Всероссийского женского съезда при Русском женском обще тве в Санкт-Петербурге. СПб., 1909, с. 277.
23 Цит. по: Город Санкт-Петербург с точки зрения медицинской полиции. СПб., 1897, с. 575.
24 Покровская М. И. О жертвах общественного темперамента с. 28-29.
25 Цит. по: Труды Первого Всероссийского съезда по борьбе с торгом женщинами, т. 1, с. 281.
26 Добужинский М. Б. Воспоминания, с. 384.
27 Горький М. Соч. В 30-ти тт. Т.15. М., 1951, с. 333—334.
28 См.: Серебряный век, с. 214.
29 Писарев Д. И. Избр. соч. В 2-х тт. Т. I. М., 1934, с. 1, 2.
30 Павлюченко Э. А. Женщины в русском освободительном движении. М., 1988, с. 128.
31 См.: Тарновский В. М. Потребители проституции, с. 1, 2.
32 См.: Покровская М. И. О жертвах общественного темперамен с. 26,31.
33 Дрентельн Е. С. Проституция с точки зрения динамики жизни. 1908, с. 3,6.
34 См.: Труды Первого Всероссийского женского съезда при Русском женском обществе в Санкт-Петербурге, с. 272,315.
35 См.: Бентовин Б. И. Торгующие телом, с. 115.
36 ЦГИА СПб., ф. 593, оп. 1, д. 645, л. 14-14а.
<< Назад Вперёд>>
