Политика правительства и законодательство в области формирования приказных людей
Проследим за практикой набора приказных людей и за теми изменениями, которые произошли в ней в течение двух, выделенных нами в 1-й главе периодов (10-50-х и 60-90-х годов). Следует отметить, что основным является вопрос о комплектовании подьяческих кадров, тогда как вопрос о комплектовании дьячества производный, хотя он и имеет, как будет показано ниже, свои специфические черты.
Вполне понятно, что при наборе штатов государственных учреждений огромную роль играли правительственные установки по поводу той среды, из которой эти штаты черпались. Однако далеко не на всех этапах вмешательство правительства в этот вопрос имело четко выраженный характер и было оформлено в виде общих законодательных норм. Более того, для 20-30-х годов XVII в. подобное законодательство вовсе отсутствовало, как для дьяков, так и для подьячих. Вопрос же об источниках пополнения работавших в приказах и приказных избах людей решался индивидуально на основе существовавшей ранее практики. При этом, если для Москвы такая практика основывалась на более или менее единых, выработанных уже в стенах приказов приемах, то для служащих в местных учреждениях в ней наблюдались значительные порайонные особенности. Отсюда проистекала большая пестрота в источниках комплектования приказных людей на ранних этапах.
Резкой гранью, определившей в дальнейшем ограничительную политику правительства в «кадровом» вопросе, явился конец 30-начало 40-х годов, когда впервые были созданы общие законодательные акты в этой области. Существо их нельзя понять, если рассматривать их изолированно, вне ведущих направлений внутренней политики правительства, руководство которой находилось в этот период в руках воспитателя царя Б. И. Морозова. Немалое место в ней занимало стремление упорядочить финансовый баланс страны, добиться регулярности поступления в казну доходов с населения. Отсюда — ряд мероприятий по сохранению первичных податных единиц — тяглых миров. Вместе с тем большое влияние на проводимый Б. И. Морозовым курс оказывали требования дворянских кругов, четко сформулированные в подаваемых челобитных и сказках на земских соборах. В них звучало требование о соблюдении целостности служилых сословных групп, о недопущении в них выходцев из податных кругов. Так, на проникновение в среду дворянства подобных выходцев через приказную среду жаловался стряпчий И. А. Бутурлин, который писал в своей челобитной царю: «...иные были в подьячих и в сытниках, а тех пишут в жилецкой список; и в сытниках не был — ив подьячие и в сытники. И тем государев двор позорят»1. Вызывали недовольство дворян неповоротливость и злоупотребления в деятельности приказов, особенно судебных, получившие название «московской волокиты». Критика эта, хотя и была направлена против системы суда, имела и ярко выраженную направленность против осуществлявших эту деятельность приказных людей, что особенно проявилось в ходе работы земских соборов 40-х годов. Требования представителей городовых дворян и детей боярских относительно перестройки судебных учреждений и большего подчинения их дворянским интересам наиболее четко были сформулированы в челобитной 1637 г.2, заставившей правительство не только принять некоторые меры по уточнению функций судебных приказов, но и поставившей перед ним вопрос о необходимости определения той социальной базы, на основании которой формировались кадры непосредственных исполнителей в центре и на местах.
В такой обстановке и появляется первое правительственное законодательство о комплектовании приказных кадров. Наиболее важным представляется царский указ, изложенный в памяти 7 декабря 1640 г. в Разрядный приказ: «Во все приказы послать памяти, чтоб поповских и дьяконовских детей, и гостиные и суконные сотни торговых, и черных сотен посадских всяких, и пашенных людей и их детей в подьячие не принимать»3. Указ задуман как обстоятельное предписание для всех центральных и местных учреждений, чем он резко отличается от предыдущих узаконений. Однако подготовку к нему можно проследить в ряде предшествующих частных определений. Уже в грамоте 1632 г., посланной из Устюжской четверти в Устюг, предписывалось: «В закладчиках ни за кем и в съезжей избе в подьячим тяглым людем быть не велено, чтоб нихто тяглых людей в-ызбылых не был и ... государева тягла и службы не отбыл»4. Еще более тесно связано с указом 7 декабря сообщенное 27 ноября 1640 г. в Устюжскую же четверть содержание царского указа о том, чтобы во все приказы послать памяти с распоряжением поповских и дьяконовых детей в подьячие не принимать, на основании чего дьяку Устюжской четверти П. Чирикову было приказано: «В Устюжскую четь поповых и дьяконовых детей в подьячие впредь принимать не велеть»5. Идет ли речь о том же царском указе, который приводится в памяти 7 декабря? Если так, то дата первичного указа передвигается почти на месяц. Однако скорее можно считать, что в конце 1640 г. появилась группа указов, впоследствии объединенных в памяти 7 декабря. Существование изолированного указа о поповых и дьяконовых детях позволяет предположить участие в его составлении патриарха Иоасафа и рассматривать его как часть мероприятий последнего по упорядочению быта и положения священников. В данном случае указ отражает стремление патриарха или его окружения локализовать среду, поставлявшую кандидатов на духовные посты. С другой стороны, запрещение набора подьячих из семей белого духовенства, низшие слои которого по своему положению были близки к тяглому посадскому и сельскому миру, с которым вместе несли основные платежи и повинности, следует рассматривать также как часть мероприятий по исключению из приказной среды выходцев из тяглых разрядов населения.
Таким образом, для первой половины XVII в. правительственные мероприятия по формированию состава приказных людей четко определили те слои населения, выходцы из которых отныне не имели узаконенного права на включение в подьяческую среду. Само же появление первого указа общего характера явилось важным моментом в правовом оформлении приказных людей как особой, законодательно признанной части служилого сословия.
Во второй половине века вместе с резким и последовательно идущим возрастанием приказной группы и существенными изменениями внутренней политики правительства прослеживаются новые направления в области формирования приказных людей. Усиливается ограничительное законодательство в этой области, что выразилось как в более жестком соблюдении прежде установленных социальных рамок, так и в дальнейшем их сужении.
Получает подтверждение и дальнейшее развитие запрещения назначать подьячими выходцев из среды духовенства. Именной царский указ, изложенный в памяти думному дьяку Алмазу Иванову 8 февраля 1665 г., требовал отстранения от приказной службы лиц, снявших с себя духовный сан: «тех всех распопов и разъдьяконов, которые ныне в Москве по приказам в подьячих и у всяких дел, отставить и впредь им и иным таким на Москве и в городех в подьячих и ни у каких дел в приказных людех быть не велел»6. Из приказов указ был доведен до сведения городовых воевод. Так, в грамоте в Муром предписывалось: «...чтоб в Муроме в приказной избе ... в приказных людех распопом и разъдьяконом ныне и впредь не велено быть»7. В 1679 г. Патриарший казенный приказ запросил Разряд, на каком основании, вопреки указу, калужский воевода осмеливается «брать церковных дьячков и поповых детей в съезжую избу для письма»8. Вмешательство в этот вопрос патриаршей администрации, по нашему мнению, является лишним подтверждением того, что включение в текст указа 1640 г. пункта о детях духовенства было продиктовано окружением патриарха. Только в самом конце века в этом вопросе было допущено некоторое послабление.
Наиболее последовательно внедрялась в жизнь ограничительная часть указа 1640 г. о запрещении назначать в подьячие представителей тяглых сословий. Так, в 1674-1675 годах в ходе сыска об алексинском подьячем Б. Ферапонтове выяснялось: «Какова отца он сын и в тягле не написан ли?»9 Примерно в это же время в Разряд для объяснений был вызван подьячий А. Замята, будто бы «покинувший» тягло в Калуге10. В 1690 г. в грозной грамоте в Белозерск еще раз был изложен общий запрет: «в городех и во всех наших дворцовых селех в приказех и в съезжих избах подьячих, которые сидят из крестьянских и из бобыльских детей, отставить, и жить им на тягле. А впредь в тех приказных и съезжих избах в подьячих велеть быть из иных чинов, из которых пригоже»11.
Существенным изменением ограничительной политике правительства во второй половине века явилось дополнительное запрещение, касающееся уже формирования подьячих из служилых слоев. В частных определениях по делам все с большей настойчивостью начинает звучать требование не пополнять ряды приказных подьячих за счет низших слоев городовых служилых чинов и, в первую очередь, приборных людей, которые по положению и порядку комплектования были всегда близки к подьячим съезжих изб. Отчасти это можно объяснить желанием правительства, и в первую очередь руководства Разрядного приказа, воспротивиться отливу служилых сил из строившихся городов по Белгородской и другим чертам, где постоянно ощущался недостаток как в служилых людях, так и в подьячих. Однако основную причину подобного запрещения следует связывать с разложением старой структуры служилого города, приведшей к изменению правительственной политики относительно положения всей категории служилых людей по прибору и их места в составе служилого сословия. Ряд законодательных мер 60-70-х годов наметил резкую грань между служилыми людьми по отечеству и служилыми людьми по прибору, на которых все более начинают распространяться обязанности тяглого населения, что сопровождалось запрещением верстания из них в дети боярские. В 1675 г. для служилых людей по прибору были окончательно закрыты пути дальнейшего продвижения12.
Уже в 1657 г. в определении по поводу выбора подьячих в приказную избу Переславля Рязанского предписывалось, чтобы туда выбирались только те люди, «у которых отцы не в казачьей, не в стрелецкой и не в пушкарской службе, и не в затинщиках, и не в казенных сторожах, и не в тяглых людех»13. Позднее это требование получило более сжатую формулировку: чтобы претендент в подьячие «был в службу не записан». Вскоре оно становится таким же обязательным, как невключение в тягло. Постепенно в делопроизводстве приказов и особенно Разряда вырабатывается общая формулировка, объединяющая оба требования. Вот как она звучит в грамоте 1677 г. о назначении В. Каменева подьячим в Талецкую приказную избу: «...буде он в службе и в тягле не записан»14.
До последних десятилетий XVII в. это положение распространялось в основном на тех кандидатов в приказные люди, которые сами были в службе или в тягле. В этом плане показательно дело 60-х годов о поступлении подьячим в Елецкую приказную избу А. С. Ходырева, отец и брат которого несли рейтарскую службу, сам же он «в городовую службу, и в рейтарскую, и в салдатскую, и в другую ни в какую службу и в тягло нигде не написан»15.
Несколько по-иному относились к этому вопросу сами сословные корпорации городов, нередко противившиеся уходу в подьячие детей служилых и посадских людей. В конце века на их сторону становится и правительство, начавшее проводить линию на полное запрещение поступления в подьячие выходцев из тяглых и приборных слоев. Жесткость в этом новом направлении правительственной политики особенно выпукло проявилась при проведении массовых разборов подьячих приказных изб в конце XVII в., которые окончательно покончили со старыми традициями. Основное направление разборов местных подьячих изложено в грамоте 11 июня 1697 г. о разборе подьячих Темниковской приказной избы, где было разрешено оставить только тех подьячих, которые принадлежали к «подьяческому чину» (т. е. являлись потомственными подьячими). Всех же остальных предложено было вернуть в состав той социальной категории, к которой принадлежали их родители16. Более детально были перечислены исключавшиеся из подьячих категории в тексте наказа разборщикам, посланным в 1700 г. в города Белгородского разряда: «...которые по их скаскам и по розыску и по справке с приказными избами явятца, что отцы их были в полковых и в городовых службах, в копейщиках, и в рейтарах, и в солдатах, и в драгунах, и в городовой, и в стрелецкой или в иной какой службе и в тягле, и тех всех подьячих отставить и написать их в те чины и в службы, в каких чинех отцы их были и служили, и ныне служат»17.
Следует отметить только некоторое колебание правительственных установок по отношению к детям духовенства. Если в упоминавшейся уже грамоте 1687 г. особо оговаривалась обязательность отставки и детей духовенства («из поповых детей и внучат... быть у церквей божиих в пречетниках»)18, то через год для белгородских городов этот вопрос был решен иначе, и выходцев из духовной среды было разрешено оставить в подьячих (если они «из поповых и из церковного чина людей дети»)19.
При этом исключению из «подьяческого чина» подлежали только подьячие в первом поколении. Подьячие же во втором и третьем поколениях, т. е. дети и внуки подьячих, вне зависимости от происхождения их родителей, считались уже наследственными приказными людьми, законно занимавшими места в местных учреждениях.
Разборы конца века сыграли большую роль в дальнейшей унификации социальной среды формирования всей приказной группы накануне реформ управления начала XVIII в.
Главным направлением в изменении оформления подьяческой службы на протяжении XVII в. было усиление централизации, выразившееся в концентрации этого оформления в руках приказов, и в первую очередь Разряда, а также в создании системы фиксировавших службу обязательных документов: помет и общих подьяческих списков в центре, грамот из Москвы и сметных списков на местах.
1 Кабанов А. К. «Государево дело» стряпчего Бутурлина о злоупотреблениях в Московском государстве//Действия Нижегородской губернской ученой комиссии. Нижний Новгород, 1909. Т. VIII. С. 68.
2 Смирнов П. П. Челобитные дворян и детей боярских всех городов в первой половине XVII в. // Чтения в Обществе истории и древностей российских при Московском университете. 1915. Кн. 3. С. 8.
3 Русская историческая библиотека. СПб., 1889. Т. 11. № III. С. 234.
4 ЦГАДА. Ф. 141. 1631 г. Д. 431. Л. 3.
5 ГИМ. ОПИ. Ф. 450. Д. 86. Л. 27.
6 ПСЗ. Т. 1. № 369. С. 607—608; ЦГАДА. Ф. 210. Московский стол. Стб. 366. Л. 168—169.
7 ЦГАДА. Ф. 210. Владимирский стол. Стб. 146. Л. 126.
8 ЦГАДА. Ф. 210. Севский стол. Стб. 330. Л. 272.
9 ЦГАДА. Ф. 210. Севский стол. Стб. 286. Л. 120—121.
10 ЦГАДА. Ф. 210. Приказный стол. Стб. 106. Л. 135—137.
11 Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедициею императорской Академии наук. СПб., 1836. Т. IV. № 302. С. 451; ЦГАДА. Ф. 210. Севский стол. Стб. 286. Л. 120—121.
12 Новосельский А. А. Феодальное землевладение // Очерки истории СССР. Период феодализма. XVII в. М.; Л. 1955. С. 142—143.
13 ПСЗ. Т. 1. № 213. С. 412.
14 ЦГАДА. Ф. 210. Белгородский стол. Стб. 861. Л. 53.
15 ЦГАДА. Ф. 210. Белгородский стол. Стб. 514. Л. 339.
16 ЦГАДА. Ф. 1167. Oп. 1. Д. 1851. Л. 1.
17 Оглоблин Н. Н. Происхождение провинциальных подьячих в XVII в. // Журн. Министерства народного просвещения. 1894. Ч. 9—10. С. 131.
18 ЦГАДА. Ф. 1167. Oп. 1. Д. 1851. Л. 1.
19 Оглоблин Н. Н. Указ. соч. С. 131.
<< Назад Вперёд>>
