Глава 12
Пробный шар с принкипскими предложениями – а это был именно пробный шар – лопнул, и политика Антанты в отношении России вернулась к своей обычной непоследовательности. Черчилль, теперь военный министр, 27 января 1919 года писал Ллойд Джорджу: «Союзники в Париже еще не решили, хотят ли они воевать с большевиками или заключать с ними мир. Они застряли между двумя этими курсами, поскольку оба им одинаково не нравятся». Эта неприязнь вполне естественна – отчасти потому, что оба курса казались одинаково невозможными.
Заключение мира, то есть прекращение интервенции и снятие блокады, было несовместимо с чувством чести. Кроме чехов, на помощь которым, по собственному заявлению, ринулась Антанта, были белые русские, которых в антигерманских целях подстрекали взяться за оружие и бросить которых не позволяли приличия. Как сформулировал Бальфур в меморандуме в конце ноября 1918 года, «недавние события породили обязательства, распространившиеся шире обстоятельств, их вызвавших». По всей бывшей Российской империи «под защитой Антанты установились новые антибольшевистские режимы. Мы ответственны за их существование и должны поддерживать их». Некоторые из этих правительств, особенно в Прибалтике и Закавказье, были не просто антибольшевистскими, они представляли национальные чаяния подавляемых меньшинств, стремившихся к автономии, и эти чаяния косвенно или же открыто поощряла Антанта. В такой ситуации о полномасштабном прекращении интервенции, каким бы целесообразным оно ни было, не могло быть и речи.
Но так же обстояло дело и с альтернативой. «Поддерживать» белых означало поддерживать их против красных. Уже стало очевидно, что рекомендации, к которым белые редко прислушивались, и оружие, часто не доходившее до фронта, не могли спасти Белое дело. Только поражение Красной армии и свержение советской власти могли принести спасение, а заняться этим вплотную ни одно из союзных правительств не было готово, а если бы и было, никто не располагал огромными армиями, необходимыми для осуществления этой цели. Демобилизация шла полным ходом, оставшихся ресурсов еле-еле хватало для поддержания в боеготовности небольших отрядов Антанты, уже находившихся в России, – все, что могли позволить себе государства, участвовавшие в интервенции. А вскоре они не смогли позволить себе и этого.
Опыт генерала Жанена прекрасно иллюстрирует связанные с интервенцией практические проблемы. Французская военная миссия в Сибири состояла всего из нескольких десятков солдат и офицеров, не подвергавшихся особой опасности и не испытывавших почти никаких лишений. В середине января статус и полномочия Жанена наконец определились, и генералу не терпелось приступить к работе. Однако появились трудности, связанные с сокращением военной миссии. Были установлены даты демобилизации различных категорий солдат и офицеров, и во исполнение приказа многим сотрудникам пришлось немедленно вернуться во Францию. Те, кого посылали на их место, предпочитали «процесс самодемобилизации на всем пути следования». Одни задерживались в Сан-Франциско или на Гавайях, пока их не возвращали на родину. Другие прибывали в Сибирь лишь затем, чтобы немедленно отправиться обратно: всего три денька, а потом они исчезают, как марионетки. Один чудак, опасаясь, что его чести будет нанесен непоправимый урон, настоял на том, чтобы задержаться на месяц. Черчилль написал важную полуправду: «Перемирие оказалось смертным приговором русскому национальному делу».
После заключения перемирия союзники предприняли всего лишь одну попытку осуществления относительно серьезной интервенции, закончившуюся катастрофой. 18 декабря в Одессе начали высаживаться и двигаться в глубь страны две французские и две греческие дивизии под французским командованием. Они считали себя оккупационной армией, следующей за отступающими с Украины немецкими войсками, однако вскоре их против воли вовлекли в войну с Красной армией. Потеряв более 400 солдат и офицеров, интервенты в беспорядке отступили в Одессу.
Пока большевики окружали порт, где было мало продовольственных запасов, на кораблях французской эскадры, прикрывавшей сухопутные операции, вспыхнул мятеж; недовольство царило и среди войск, остававшихся на берегу. 2 апреля французский командующий получил из Парижа приказ в три дня эвакуировать войска из Одессы. Приказ был выполнен в атмосфере, очень близкой к панике (хотя греки держались довольно стойко), и эскадра убралась прочь, оставив Одессу на милость победителей. Если генеральные штабы союзников еще нуждались в каких-либо предупреждениях, то этот провал, за которым последовали военные трибуналы, мог бы остудить самых горячих авантюристов.
В отношении союзных держав к Гражданской войне было нечто шизофреническое. Они мучительно сознавали, что их собственные попытки повлиять на ход войны по большей степени безрезультатны, чрезвычайно дорогостоящи и все более непопулярны. Они сожалели об отсутствии скоординированной политики, касающейся России, и потеряли надежду договориться между собой. В глубине души они понимали, что рано или поздно придется отказаться от невыгодной затеи.
Однако эти сравнительно реалистические рассуждения всегда отходили на задний план – побеждала привычка выдавать желаемое за действительное и слепо верить, что в конце концов все как-нибудь уладится. Мнение о России в союзных столицах основывалось в основном на информации, полученной от эмигрантов, рассуждавших о героизме и самопожертвовании белых и преувеличивавших не только развращенность, но и экономические и административные трудности красных. Это привело к тому, что вне России люди начинали судить о противоборствующих сторонах примерно так, как дети в игре сравнивают достоинства ковбоев и индейцев.
Еще сильнее укоренились вера в победу Белого движения и почти тотальное неверие в жизнеспособность советского режима. Вероятно, руководствовались не разумом, а морально-этическими нормами – полагали, что преступление не может остаться безнаказанным. Мол, люди, убивавшие офицеров, замучившие царя, казнившие заложников, национализировавшие женщин[29], предавшие союзников, отказавшиеся выплачивать долги, взвалили на себя столь огромный груз вины, что в конце концов непременно погибнут под его тяжестью. Никто и представить себе не мог, что те, кого Черчилль в палате общин назвал «колонией глупых большевистских обезьян», выйдут из этой борьбы победителями. Кошмар не может продолжаться вечно. Поскольку те, кто формировал политику союзников, именно так думали (или по меньшей мере чувствовали), поражение большевизма считалось неизбежным, и надежды белых на успех всегда казались чуточку обоснованнее, чем это было на самом деле.
Ранней весной 1919 года надежды на успех казались самыми радужными. Восстание социал-революционеров и меньшевиков на Закавказской железной дороге, поддержанное маленьким британско-индийским отрядом, ослабило власть большевиков на окраинах Российской империи. На Каспийском море господствовала флотилия ветхих канонерок ВМС Великобритании. В Закавказье defacto признали независимость Грузии и Азербайджана. Финляндия и страны Балтии – Эстония, Латвия и Литва – были охвачены борьбой, которая, несмотря на неопределенность, казалось, должна была закончиться поражением Советов.
Разумеется, это были периферийные театры военных действий интервенции, но и в трех ее главных секторах, когда против Москвы предпринимались совместные действия, дела шли неплохо. На севере войска Мурманско-Архангельского анклава – около 12 тысяч британцев и 11 тысяч интервентов других национальностей – подлежали выводу во время короткого лета, когда море освобождается ото льда, однако планировалось, что до того, как покинуть Заполярье, они, с помощью добровольческих подкреплений, совершат бросок на юг и осуществят давно лелеемую мечту о соединении с сибирскими армиями.
В первые четыре месяца 1919 года главными новостями из Советской России были известия о разгроме французов. Разными путями Франция высадила на черноморском побережье примерно 70-тысячный военный контингент[30], и только для того, чтобы сломя голову эвакуировать его, как только стало ясно, что откусили больше, чем могли проглотить. Через несколько дней после эвакуации из Одессы пал Севастополь и бежал почти весь базировавшийся там Черноморский флот[31]. Однако подальше к востоку Деникин упорно укреплял плацдарм на Дону, а в начале мая бросился в наступление на Москву.
Правда, фаворитом в гонке, целью которой была столица, по широко распространенному мнению, несомненно, был Колчак. К концу апреля его войска, начав наступление на 240 километрах фронта, продвинулись на 200 километров на севере и на 400 километров в центре.
В марте Нокс доложил, что генерал Каппель, чья армия была выведена в резерв, «боится опоздать к захвату Москвы», но адъютант Нокса полагал, что «превосходный корпус Каппеля <…> если поторопится, то, вероятно, прорвется к Москве». В меморандуме министерства иностранных дел от 6 июня подтверждалось, что «мы ожидаем широкого наступления на русское советское правительство, а потому наша основная помощь, финансовая и всякая иная, должна быть направлена в Сибирь».
Вопрос, признавать ли омское правительство, и если да, то в какой форме, периодически занимал умы парижских миротворцев, хотя военные достижения верховного правителя до некоторой степени нивелировались сомнительной репутацией его политического руководства. В конце концов решили принять условия, на которых правительства Антанты и присоединившихся к ней держав, некоторые из коих «в данный момент вынуждены вывести свои войска из России и резко сократить свои расходы», «подготовились бы вновь оказывать помощь».
Эти условия были сформулированы в официальном сообщении, которое подписали Клемансо, Ллойд Джордж, Орландо (за Италию), Вудро Вильсон и принц Сайондзи (за Японию). Сообщение телеграфом отправили в Омск в конце мая. Коалиция склонялась к тому, чтобы «снабжать правительство Колчака и его партнеров военным имуществом, боеприпасами и продовольствием, а также помочь утвердиться в качестве Всероссийского правительства, при условии получения определенных гарантий того, что они ставят те же цели, что союзные государства». Эти цели – «дать возможность русскому народу восстановить контроль над своими делами через свободно избранную Государственную думу ради восстановления мира в России; разрешить все спорные вопросы по границам Российского государства и его отношениям с соседями через Лигу Наций для восстановления мира вдоль границ России».
Три из восьми требуемых гарантий касались второй из названных целей и должны были обеспечить автономию Польши, Финляндии, стран Балтии, Кавказских республик и Бессарабии. От России требовалось вступление в Лигу Наций. Колчак также должен был принять обязательство выплатить национальные долги России, от которых отреклись большевики. Необходимо было обеспечить гражданские свободы, провести земельную реформу и местные выборы. И может быть, самой интересной особенностью документа, в остальном имевшего лишь чисто теоретическое значение, является оптимизм первого условия: «Как только они (белые) достигнут Москвы., они должны созвать Учредительное собрание».
Колчак ответил 4 июня. Лидеры союзных государств нашли формулировки его ответа, в общем, удовлетворительными, хотя впечатление от заверений в «восстановлении законности и порядка и обеспечении личной безопасности преследуемого населения» было смазано уже некоторое время приходящими из Красноярска сообщениями разведки. Полномочный представитель верховного правителя генерал Розанов установил в Красноярске режим террора и без суда казнил огромное количество заложников.
Если бы Колчак был – как, скажем, Керенский – выскочкой, его неумение выбирать подчиненных удивляло бы меньше, но ведь он долгое время был незаурядным морским командиром, и его несостоятельность как верховного правителя, неспособность отличить плохого человека от хорошего необъяснима. Полковник Уорд писал об омских министрах: «Среди них нет ни одного, кому я мог бы доверить самое незначительное дело». Начальником штаба у Колчака был молодой полковник Лебедев, откомандированный Деникиным и имевший в Сибири больше власти (коей он злоупотреблял), чем кто-либо другой. Когда Нокс спросил Колчака, почему тот продолжает держать на ключевом посту столь сомнительного типа, адмирал ответил: «Потому что я могу быть уверен, что он не воткнет мне нож в спину». «Колчак забывает, – прокомментировал Нокс, – что человек, занимающий этот пост, должен обладать более положительными качествами».
Общепризнанно, что выбирать было в общем-то не из чего. В письмах жене Колчак говорит, что окружение его ужасно, что он живет в атмосфере нравственного разложения, трусости, алчности и предательства. Отчасти по географическим причинам в распоряжении Деникина было лучшее, чем у Колчака, офицерство. Тем не менее трудно отказаться от мысли, что армиями Колчака могли бы командовать успешнее, офицеров в штабе могло бы быть поменьше[32], чиновники могли бы быть честнее и квалифицированнее, а министерствами следовало бы управлять с менее скандальной безответственностью.
Из всех ошибок и упущений Сибирского правительства самые катастрофические связаны с военными поставками. Во время первого посещения Омска, перед государственным переворотом, Нокс среди других мер рекомендовал «в первую очередь снабжать передовые части на фронте, и только потом тыловые». Рекомендацию приняли, но никогда ей не следовали. Вся система снабжения подчинялась требованиям черного рынка. Цены на предметы роскоши и некоторые предметы широкого потребления (например, табак) в Омске стояли в двадцать пять раз выше, чем во Владивостоке. Взятки от 20 до 50 тысяч рублей было достаточно, чтобы получить вагон из поезда с военным снаряжением, но желательнее отогнать поезд на склад, где с подобными делами справлялись с осторожностью. А еще лучше, чтобы этот склад находился поближе к большому количеству потребителей контрабанды. Омск для этой цели подходил лучше всего.
На худой конец, разумеется, незаконный вагон можно было просто отцепить, а поезд отправить к коммерчески невыгодному месту назначения – поближе к линии фронта. Однако это не устраивало начальника склада, поскольку военные запасы (особенно одежда, лекарства и перевязочный материал, седла, револьверы и так далее) господствовали на черном рынке. Редко представлялся шанс незаконно завладеть всем правительственным грузом, но было множество возможностей для умеренного воровства.
Результаты вполне предсказуемы. Отвратительного планирования, профессиональной непригодности чиновников и обветшания железных дорог уже хватило бы для развала снабжения передовых омских армий, а повсеместная коррупция усугубляла эти неустранимые слабости и лишала фронтовые части самого необходимого. Русский морской офицер, командир канонерки, защищавшей плацдарм на Каме весной 1919 года, рисует такую картину: «Солдаты одеты безобразно, некоторые ходят буквально в лохмотьях. Лишь у немногих есть сапоги – большинство носит лапти или обматывает ноги мешковиной. Кое-кто вместо военной формы носит сшитые вместе мешки. У офицеров мундиры выцвели и износились». Еще один надежный свидетель говорит об армейском корпусе, в котором единственной экипировкой, выданной офицерам за полгода, была тысяча пар подтяжек. В Ставке офицеры быстро получали очередные звания, во фронтовых частях повышения случались редко.
Красная армия столкнулась практически с теми же проблемами, что и ее противники, но с большей энергией и упорством взялась за их решение. Не хватало вооружения, поскольку остановились почти все заводы и фабрики, но зато были приняты меры к тому, чтобы имевшееся оружие попадало к тем, кто непосредственно участвует в боях. Поразительно высокий процент дезертиров сокращался разумными и относительно гуманными методами. Красной армии недоставало квалифицированных командиров, однако к июню 1919 года этот недостаток отчасти компенсировала мобилизация 27 тысяч бывших офицеров царской армии. Большинство их, хотя и откликнулись на призыв только потому, что было трудно и опасно его избежать и то был единственный доступный способ добыть средства к существованию для себя и своих семей, выполняли свои обязанности – под присмотром политических комиссаров – скрупулезно, хотя, вероятно, без особого рвения.
В двух отношениях Красная армия, безусловно, превосходила своих противников в Сибири. Троцкий был человеком энергичным, хорошим организатором и быстро схватывал суть происходящего – всех эти качеств Колчаку недоставало. Зимой 1918 года Троцкий заявил, что все внимание следует уделить улучшению кадров, а не заниматься фантастическими схемами реорганизации; каждое воинское соединение должно регулярно получать свою норму довольствия; солдаты должны научиться чистить сапоги. Армии Колчака постоянно реорганизовывались: за четырнадцать месяцев Военное министерство десять раз переходило из рук в руки, но у солдат по-прежнему не было ни сапог, ни гуталина.
И наконец, большевистские лидеры верили в свое великое предназначение, чем белые опять-таки не могли похвастаться. Большевики поступились своими разногласиями ради общей цели, белые поступили наоборот. Белые развлекались бессмысленными зверствами, часто вредившими их делу, – красные обосновывали свою безжалостность великими целями, и их безжалостность приносила те результаты, к которым они стремились. Несмотря на все трудности и промахи, Красная армия была функционирующим предприятием. «Когда дела шли из рук вон плохо, почти всегда находился коммунист или группка коммунистов, бравших власть в свои руки, и группа партийцев, обеспечивавших дисциплину по всей вертикали и внушавших ту уверенность, которая и определяет разницу между победой и поражением». В слабых сибирских армиях не было ничего подобного.
Документ, датированный 26 мая 1919 года, в коем лидеры Антанты потребовали, чтобы Колчак – среди всего прочего – созвал Учредительное собрание, как только он войдет в Москву, еще дешифровывался и переводился в Омске, когда Красная армия перешла в наступление. «Общая ситуация неудовлетворительна», – телеграфировал британский консул в Омске Ходжсон министерству иностранных дел 3 июня. Командующий Западной армией Колчака перестарался и потерял связь со своими резервами, и его войска были отброшены. «Ситуация обострилась из-за предательства Украинского полка, перешедшего на сторону врага после убийства своих офицеров… Даже каппелевский корпус, вымуштрованный британцами и пользовавшийся абсолютным доверием, подхватил большевистскую заразу, и восемь рот перешли на сторону врага». Мистер Ходжсон продолжил перечисление проблем омского режима и рекомендовал открыто поддерживать его, а также отметил, что вся структура держится всецело на личности Колчака.
Пять дней спустя британская военная миссия в Омске доложила о «серьезных неудачах»: «В настоящий момент общая ситуация с военной точки зрения совершенно неудовлетворительна и неопределенна в основном из-за паники <…> а также ссор между руководителями и проводимой в тылу реорганизации».
Для верховного правителя России началась полоса неудач.
Заключение мира, то есть прекращение интервенции и снятие блокады, было несовместимо с чувством чести. Кроме чехов, на помощь которым, по собственному заявлению, ринулась Антанта, были белые русские, которых в антигерманских целях подстрекали взяться за оружие и бросить которых не позволяли приличия. Как сформулировал Бальфур в меморандуме в конце ноября 1918 года, «недавние события породили обязательства, распространившиеся шире обстоятельств, их вызвавших». По всей бывшей Российской империи «под защитой Антанты установились новые антибольшевистские режимы. Мы ответственны за их существование и должны поддерживать их». Некоторые из этих правительств, особенно в Прибалтике и Закавказье, были не просто антибольшевистскими, они представляли национальные чаяния подавляемых меньшинств, стремившихся к автономии, и эти чаяния косвенно или же открыто поощряла Антанта. В такой ситуации о полномасштабном прекращении интервенции, каким бы целесообразным оно ни было, не могло быть и речи.
Но так же обстояло дело и с альтернативой. «Поддерживать» белых означало поддерживать их против красных. Уже стало очевидно, что рекомендации, к которым белые редко прислушивались, и оружие, часто не доходившее до фронта, не могли спасти Белое дело. Только поражение Красной армии и свержение советской власти могли принести спасение, а заняться этим вплотную ни одно из союзных правительств не было готово, а если бы и было, никто не располагал огромными армиями, необходимыми для осуществления этой цели. Демобилизация шла полным ходом, оставшихся ресурсов еле-еле хватало для поддержания в боеготовности небольших отрядов Антанты, уже находившихся в России, – все, что могли позволить себе государства, участвовавшие в интервенции. А вскоре они не смогли позволить себе и этого.
Опыт генерала Жанена прекрасно иллюстрирует связанные с интервенцией практические проблемы. Французская военная миссия в Сибири состояла всего из нескольких десятков солдат и офицеров, не подвергавшихся особой опасности и не испытывавших почти никаких лишений. В середине января статус и полномочия Жанена наконец определились, и генералу не терпелось приступить к работе. Однако появились трудности, связанные с сокращением военной миссии. Были установлены даты демобилизации различных категорий солдат и офицеров, и во исполнение приказа многим сотрудникам пришлось немедленно вернуться во Францию. Те, кого посылали на их место, предпочитали «процесс самодемобилизации на всем пути следования». Одни задерживались в Сан-Франциско или на Гавайях, пока их не возвращали на родину. Другие прибывали в Сибирь лишь затем, чтобы немедленно отправиться обратно: всего три денька, а потом они исчезают, как марионетки. Один чудак, опасаясь, что его чести будет нанесен непоправимый урон, настоял на том, чтобы задержаться на месяц. Черчилль написал важную полуправду: «Перемирие оказалось смертным приговором русскому национальному делу».
После заключения перемирия союзники предприняли всего лишь одну попытку осуществления относительно серьезной интервенции, закончившуюся катастрофой. 18 декабря в Одессе начали высаживаться и двигаться в глубь страны две французские и две греческие дивизии под французским командованием. Они считали себя оккупационной армией, следующей за отступающими с Украины немецкими войсками, однако вскоре их против воли вовлекли в войну с Красной армией. Потеряв более 400 солдат и офицеров, интервенты в беспорядке отступили в Одессу.
Пока большевики окружали порт, где было мало продовольственных запасов, на кораблях французской эскадры, прикрывавшей сухопутные операции, вспыхнул мятеж; недовольство царило и среди войск, остававшихся на берегу. 2 апреля французский командующий получил из Парижа приказ в три дня эвакуировать войска из Одессы. Приказ был выполнен в атмосфере, очень близкой к панике (хотя греки держались довольно стойко), и эскадра убралась прочь, оставив Одессу на милость победителей. Если генеральные штабы союзников еще нуждались в каких-либо предупреждениях, то этот провал, за которым последовали военные трибуналы, мог бы остудить самых горячих авантюристов.
В отношении союзных держав к Гражданской войне было нечто шизофреническое. Они мучительно сознавали, что их собственные попытки повлиять на ход войны по большей степени безрезультатны, чрезвычайно дорогостоящи и все более непопулярны. Они сожалели об отсутствии скоординированной политики, касающейся России, и потеряли надежду договориться между собой. В глубине души они понимали, что рано или поздно придется отказаться от невыгодной затеи.
Однако эти сравнительно реалистические рассуждения всегда отходили на задний план – побеждала привычка выдавать желаемое за действительное и слепо верить, что в конце концов все как-нибудь уладится. Мнение о России в союзных столицах основывалось в основном на информации, полученной от эмигрантов, рассуждавших о героизме и самопожертвовании белых и преувеличивавших не только развращенность, но и экономические и административные трудности красных. Это привело к тому, что вне России люди начинали судить о противоборствующих сторонах примерно так, как дети в игре сравнивают достоинства ковбоев и индейцев.
Еще сильнее укоренились вера в победу Белого движения и почти тотальное неверие в жизнеспособность советского режима. Вероятно, руководствовались не разумом, а морально-этическими нормами – полагали, что преступление не может остаться безнаказанным. Мол, люди, убивавшие офицеров, замучившие царя, казнившие заложников, национализировавшие женщин[29], предавшие союзников, отказавшиеся выплачивать долги, взвалили на себя столь огромный груз вины, что в конце концов непременно погибнут под его тяжестью. Никто и представить себе не мог, что те, кого Черчилль в палате общин назвал «колонией глупых большевистских обезьян», выйдут из этой борьбы победителями. Кошмар не может продолжаться вечно. Поскольку те, кто формировал политику союзников, именно так думали (или по меньшей мере чувствовали), поражение большевизма считалось неизбежным, и надежды белых на успех всегда казались чуточку обоснованнее, чем это было на самом деле.
Ранней весной 1919 года надежды на успех казались самыми радужными. Восстание социал-революционеров и меньшевиков на Закавказской железной дороге, поддержанное маленьким британско-индийским отрядом, ослабило власть большевиков на окраинах Российской империи. На Каспийском море господствовала флотилия ветхих канонерок ВМС Великобритании. В Закавказье defacto признали независимость Грузии и Азербайджана. Финляндия и страны Балтии – Эстония, Латвия и Литва – были охвачены борьбой, которая, несмотря на неопределенность, казалось, должна была закончиться поражением Советов.
Разумеется, это были периферийные театры военных действий интервенции, но и в трех ее главных секторах, когда против Москвы предпринимались совместные действия, дела шли неплохо. На севере войска Мурманско-Архангельского анклава – около 12 тысяч британцев и 11 тысяч интервентов других национальностей – подлежали выводу во время короткого лета, когда море освобождается ото льда, однако планировалось, что до того, как покинуть Заполярье, они, с помощью добровольческих подкреплений, совершат бросок на юг и осуществят давно лелеемую мечту о соединении с сибирскими армиями.
В первые четыре месяца 1919 года главными новостями из Советской России были известия о разгроме французов. Разными путями Франция высадила на черноморском побережье примерно 70-тысячный военный контингент[30], и только для того, чтобы сломя голову эвакуировать его, как только стало ясно, что откусили больше, чем могли проглотить. Через несколько дней после эвакуации из Одессы пал Севастополь и бежал почти весь базировавшийся там Черноморский флот[31]. Однако подальше к востоку Деникин упорно укреплял плацдарм на Дону, а в начале мая бросился в наступление на Москву.
Правда, фаворитом в гонке, целью которой была столица, по широко распространенному мнению, несомненно, был Колчак. К концу апреля его войска, начав наступление на 240 километрах фронта, продвинулись на 200 километров на севере и на 400 километров в центре.
В марте Нокс доложил, что генерал Каппель, чья армия была выведена в резерв, «боится опоздать к захвату Москвы», но адъютант Нокса полагал, что «превосходный корпус Каппеля <…> если поторопится, то, вероятно, прорвется к Москве». В меморандуме министерства иностранных дел от 6 июня подтверждалось, что «мы ожидаем широкого наступления на русское советское правительство, а потому наша основная помощь, финансовая и всякая иная, должна быть направлена в Сибирь».
Вопрос, признавать ли омское правительство, и если да, то в какой форме, периодически занимал умы парижских миротворцев, хотя военные достижения верховного правителя до некоторой степени нивелировались сомнительной репутацией его политического руководства. В конце концов решили принять условия, на которых правительства Антанты и присоединившихся к ней держав, некоторые из коих «в данный момент вынуждены вывести свои войска из России и резко сократить свои расходы», «подготовились бы вновь оказывать помощь».
Эти условия были сформулированы в официальном сообщении, которое подписали Клемансо, Ллойд Джордж, Орландо (за Италию), Вудро Вильсон и принц Сайондзи (за Японию). Сообщение телеграфом отправили в Омск в конце мая. Коалиция склонялась к тому, чтобы «снабжать правительство Колчака и его партнеров военным имуществом, боеприпасами и продовольствием, а также помочь утвердиться в качестве Всероссийского правительства, при условии получения определенных гарантий того, что они ставят те же цели, что союзные государства». Эти цели – «дать возможность русскому народу восстановить контроль над своими делами через свободно избранную Государственную думу ради восстановления мира в России; разрешить все спорные вопросы по границам Российского государства и его отношениям с соседями через Лигу Наций для восстановления мира вдоль границ России».
Три из восьми требуемых гарантий касались второй из названных целей и должны были обеспечить автономию Польши, Финляндии, стран Балтии, Кавказских республик и Бессарабии. От России требовалось вступление в Лигу Наций. Колчак также должен был принять обязательство выплатить национальные долги России, от которых отреклись большевики. Необходимо было обеспечить гражданские свободы, провести земельную реформу и местные выборы. И может быть, самой интересной особенностью документа, в остальном имевшего лишь чисто теоретическое значение, является оптимизм первого условия: «Как только они (белые) достигнут Москвы., они должны созвать Учредительное собрание».
Колчак ответил 4 июня. Лидеры союзных государств нашли формулировки его ответа, в общем, удовлетворительными, хотя впечатление от заверений в «восстановлении законности и порядка и обеспечении личной безопасности преследуемого населения» было смазано уже некоторое время приходящими из Красноярска сообщениями разведки. Полномочный представитель верховного правителя генерал Розанов установил в Красноярске режим террора и без суда казнил огромное количество заложников.
Если бы Колчак был – как, скажем, Керенский – выскочкой, его неумение выбирать подчиненных удивляло бы меньше, но ведь он долгое время был незаурядным морским командиром, и его несостоятельность как верховного правителя, неспособность отличить плохого человека от хорошего необъяснима. Полковник Уорд писал об омских министрах: «Среди них нет ни одного, кому я мог бы доверить самое незначительное дело». Начальником штаба у Колчака был молодой полковник Лебедев, откомандированный Деникиным и имевший в Сибири больше власти (коей он злоупотреблял), чем кто-либо другой. Когда Нокс спросил Колчака, почему тот продолжает держать на ключевом посту столь сомнительного типа, адмирал ответил: «Потому что я могу быть уверен, что он не воткнет мне нож в спину». «Колчак забывает, – прокомментировал Нокс, – что человек, занимающий этот пост, должен обладать более положительными качествами».
Общепризнанно, что выбирать было в общем-то не из чего. В письмах жене Колчак говорит, что окружение его ужасно, что он живет в атмосфере нравственного разложения, трусости, алчности и предательства. Отчасти по географическим причинам в распоряжении Деникина было лучшее, чем у Колчака, офицерство. Тем не менее трудно отказаться от мысли, что армиями Колчака могли бы командовать успешнее, офицеров в штабе могло бы быть поменьше[32], чиновники могли бы быть честнее и квалифицированнее, а министерствами следовало бы управлять с менее скандальной безответственностью.
Из всех ошибок и упущений Сибирского правительства самые катастрофические связаны с военными поставками. Во время первого посещения Омска, перед государственным переворотом, Нокс среди других мер рекомендовал «в первую очередь снабжать передовые части на фронте, и только потом тыловые». Рекомендацию приняли, но никогда ей не следовали. Вся система снабжения подчинялась требованиям черного рынка. Цены на предметы роскоши и некоторые предметы широкого потребления (например, табак) в Омске стояли в двадцать пять раз выше, чем во Владивостоке. Взятки от 20 до 50 тысяч рублей было достаточно, чтобы получить вагон из поезда с военным снаряжением, но желательнее отогнать поезд на склад, где с подобными делами справлялись с осторожностью. А еще лучше, чтобы этот склад находился поближе к большому количеству потребителей контрабанды. Омск для этой цели подходил лучше всего.
На худой конец, разумеется, незаконный вагон можно было просто отцепить, а поезд отправить к коммерчески невыгодному месту назначения – поближе к линии фронта. Однако это не устраивало начальника склада, поскольку военные запасы (особенно одежда, лекарства и перевязочный материал, седла, револьверы и так далее) господствовали на черном рынке. Редко представлялся шанс незаконно завладеть всем правительственным грузом, но было множество возможностей для умеренного воровства.
Результаты вполне предсказуемы. Отвратительного планирования, профессиональной непригодности чиновников и обветшания железных дорог уже хватило бы для развала снабжения передовых омских армий, а повсеместная коррупция усугубляла эти неустранимые слабости и лишала фронтовые части самого необходимого. Русский морской офицер, командир канонерки, защищавшей плацдарм на Каме весной 1919 года, рисует такую картину: «Солдаты одеты безобразно, некоторые ходят буквально в лохмотьях. Лишь у немногих есть сапоги – большинство носит лапти или обматывает ноги мешковиной. Кое-кто вместо военной формы носит сшитые вместе мешки. У офицеров мундиры выцвели и износились». Еще один надежный свидетель говорит об армейском корпусе, в котором единственной экипировкой, выданной офицерам за полгода, была тысяча пар подтяжек. В Ставке офицеры быстро получали очередные звания, во фронтовых частях повышения случались редко.
Красная армия столкнулась практически с теми же проблемами, что и ее противники, но с большей энергией и упорством взялась за их решение. Не хватало вооружения, поскольку остановились почти все заводы и фабрики, но зато были приняты меры к тому, чтобы имевшееся оружие попадало к тем, кто непосредственно участвует в боях. Поразительно высокий процент дезертиров сокращался разумными и относительно гуманными методами. Красной армии недоставало квалифицированных командиров, однако к июню 1919 года этот недостаток отчасти компенсировала мобилизация 27 тысяч бывших офицеров царской армии. Большинство их, хотя и откликнулись на призыв только потому, что было трудно и опасно его избежать и то был единственный доступный способ добыть средства к существованию для себя и своих семей, выполняли свои обязанности – под присмотром политических комиссаров – скрупулезно, хотя, вероятно, без особого рвения.
В двух отношениях Красная армия, безусловно, превосходила своих противников в Сибири. Троцкий был человеком энергичным, хорошим организатором и быстро схватывал суть происходящего – всех эти качеств Колчаку недоставало. Зимой 1918 года Троцкий заявил, что все внимание следует уделить улучшению кадров, а не заниматься фантастическими схемами реорганизации; каждое воинское соединение должно регулярно получать свою норму довольствия; солдаты должны научиться чистить сапоги. Армии Колчака постоянно реорганизовывались: за четырнадцать месяцев Военное министерство десять раз переходило из рук в руки, но у солдат по-прежнему не было ни сапог, ни гуталина.
И наконец, большевистские лидеры верили в свое великое предназначение, чем белые опять-таки не могли похвастаться. Большевики поступились своими разногласиями ради общей цели, белые поступили наоборот. Белые развлекались бессмысленными зверствами, часто вредившими их делу, – красные обосновывали свою безжалостность великими целями, и их безжалостность приносила те результаты, к которым они стремились. Несмотря на все трудности и промахи, Красная армия была функционирующим предприятием. «Когда дела шли из рук вон плохо, почти всегда находился коммунист или группка коммунистов, бравших власть в свои руки, и группа партийцев, обеспечивавших дисциплину по всей вертикали и внушавших ту уверенность, которая и определяет разницу между победой и поражением». В слабых сибирских армиях не было ничего подобного.
Документ, датированный 26 мая 1919 года, в коем лидеры Антанты потребовали, чтобы Колчак – среди всего прочего – созвал Учредительное собрание, как только он войдет в Москву, еще дешифровывался и переводился в Омске, когда Красная армия перешла в наступление. «Общая ситуация неудовлетворительна», – телеграфировал британский консул в Омске Ходжсон министерству иностранных дел 3 июня. Командующий Западной армией Колчака перестарался и потерял связь со своими резервами, и его войска были отброшены. «Ситуация обострилась из-за предательства Украинского полка, перешедшего на сторону врага после убийства своих офицеров… Даже каппелевский корпус, вымуштрованный британцами и пользовавшийся абсолютным доверием, подхватил большевистскую заразу, и восемь рот перешли на сторону врага». Мистер Ходжсон продолжил перечисление проблем омского режима и рекомендовал открыто поддерживать его, а также отметил, что вся структура держится всецело на личности Колчака.
Пять дней спустя британская военная миссия в Омске доложила о «серьезных неудачах»: «В настоящий момент общая ситуация с военной точки зрения совершенно неудовлетворительна и неопределенна в основном из-за паники <…> а также ссор между руководителями и проводимой в тылу реорганизации».
Для верховного правителя России началась полоса неудач.
<< Назад Вперёд>>
