Боксерское восстание
Так продолжалось до оказавшегося для меня роковым Ильина дня, 20 июля, когда над моей головой грянул такой гром, что от моего материального благосостояния и щепки не осталось. Я имею в виду китайское боксерское восстание. Даже меня, человека, привыкшего уже к разным печальным неожиданностям и сюрпризам, последовавшие события совершенно выбили из колеи.
До нас во время работ наших по постройке западной ветки Китайско-Восточной железной дороги доходили не раз смутные слухи о том, что где-то на юге, в Пекине, за тысячу верст от нас, вспыхнуло восстание, возглавляемое сектой «Большого кулака». Слухам этим мы не придавали особенного значения. Работы шли в полном порядке, без перерыва подвозились к месту работ продукты и товары. За несколько дней до 20 июля я вернулся из поездки в Иркутск. Моя жена, приехавшая из Сретенска с десятимесячным нашим первенцем-сыном в Хайлар, чтобы провести вблизи меня лето, сообщила мне, что в мое отсутствие наш дом посетил новый командующий китайскими войсками, китаец, получивший образование в Германии. Остановился он на жительство во дворе кумирни, перед въездом в Хайлар. Вместе со своими маленькими дочерьми он побывал в нашем магазине, что-то купил там для них, а затем зашел с визитом к моей жене. Он просил передать мне, что он будет рад видеть меня у себя в доме, после моего возвращения из Иркутска.
При первой возможности я постарался вернуть ему визит. При въезде во двор кумирни меня встретил взвод солдат, взявший «на караул». Откровенно сознаться, такая встреча меня несколько удивила, но, вероятно, все шло согласно китайским обычаям, как полагалось. У командующего войсками я встретил двух «больших» генералов: Ма, помощника цицикарского генерал-губернатора, и знакомого мне еще ранее генерала Чжоумяна, который являлся представителем китайского правительства по поставке лесных строительных материалов на дорогу; согласно договору с Китаем, приобретение лесных материалов на стороне, помимо официального представителя, воспрещалось. В разговоре я коснулся вопроса об основательности слухов об опасности, в связи с восстанием «Большого кулака» в Пекине. Генералы заверили меня, что для опасений нет места. Если даже восставшие и появятся в районе работ, то китайские правительственные войска, совместно с русской пограничной стражей, в состоянии оказать им достаточное противодействие. В искренности их заявлений я не сомневался, ибо думал, что материальные блага для них стоят превыше всего, а они прекрасно устроились в связи с сооружением дороги, дававшим им небывалые выгоды. Следовательно, защита дороги была прямо в их интересах.
Успокоенный, выехал я из Хайлара на Хинган и по пути остановился на станции Якеши. Верстах в 15 от станции находился каменный карьер, где обтесывали камень для мостов, и я дня через три проехал туда, чтобы осмотреть работы, не подозревая ничего худого. Весь путь вдоль постройки железной дороги был заполнен работавшими китайцами, а через три часа, когда я возвращался, я с удивлением заметил, что рабочих оставалось уже немного, да и те не работали. Старшинок-переводчиков на местах не оказалось, от рабочих же добиться ничего не удалось. В полном недоумении вернулся я в Якеши и там от своих служащих узнал, что три часа тому назад из Хайлара, от командира сотни Чеглокова, послана начальнику военного округа генералу Гернгроссу в Харбин телеграмма, в которой Чеглоков сообщал о требовании военных властей очистить станцию Хайлар к 12 часам дня и отправить всех жителей на русскую территорию. В случае невыполнения этого требования власти грозили обстрелом станции. Одновременно в телеграмме говорилось, что магазин Кулаева подвергся грабежу.
В ответной телеграмме генерал Гернгросс предлагал, захватив деньги и документы, выехать в направлении к русской границе, в Забайкалье.
От известий этих в глазах у меня потемнело. Голову неотступно сверлила мысль: что случилось с женой и сыном? Где они? Не убили ли их, не дай бог, во время грабежа?
Я узнал, что, по получении телеграммы Гернгросса, весь штат участка в спешном порядке направился из Хайлара к русской границе, и ожидавшие меня с нетерпением на станции Якеши служащие мои торопили меня ехать вдогонку за уехавшими. Я тотчас же вскочил на коня и поздним вечером нагнал на станции Чжеромте, в 20 верстах от Якеши, группу уехавших, кои составляли 3-й участок. В их распоряжении имелось несколько сот лошадей, запряженных в телеги и тарантасы, и 150 верблюдов, принадлежавших забайкальскому казаку Пинегину, работавшему у меня на подвозке леса для гражданских сооружений. На ночной остановке мы устроили баррикады из повозок, на случай ночного нападения.
Утром в лагерь наш явились шесть монгольских чиновников, называемых «бошко», и стали упрашивать русских изменить их первоначальное решение и не покидать мест. Они были твердо убеждены, что несколько сот монгольской конницы, соединившись с сотней русской охранной стражи, в состоянии выбить китайские войска из Хайлара. Однако начальство решило выполнить требование высших русских военных властей об эвакуации на русскую территорию.
Неподалеку от Чжеромте нас нагнал 4-й, хинганский, участок, численностью приблизительно около тысячи человек русских, на нескольких сотнях подвод, во главе со строителем 4-верстного хинганского тоннеля, инженером Бочаровым. Вся эта масса русских, опасаясь нападения со стороны китайцев, двинулась на Хайлар, а в это время, как мы узнали, китайские войска, в количестве 3 тысяч человек, пришедших неожиданно монгольскими степями из Пекина, занимали высоты над Хайларом, с двумя пушками, наведенными на станцию Хайлар.
От Чжеромте я ехал в тарантасе с начальником участка. Моя оседланная лошадь, привязанная к тарантасу, шла сзади. Въехав на станцию Хайлар, мы увидели, что станция действительно занята китайскими солдатами. Ротмистр Чеглоков не выполнил телеграфного распоряжения генерала Гернгросса и отправился, вместе с хайларским 2-м участком, к русской границе, на казачью станицу Цурухайтуй.
Генерал Гернгросс, давая распоряжение, обязал Чеглокова проводить через Хайлар, под охраной находившейся в его командовании сотни солдат, 3-й, 4-й и 5-й чжаланьтунский участки, и лишь в конце эвакуировать свой, 2-й, участок. Чеглоков же игнорировал приказ и, испугавшись надвигавшихся событий, бежал в степь и там, в безопасности, на расстоянии 30 верст от Хайлара, остановился ожидать оставшиеся участки.
При въезде на станцию Хайлар я, не сказав никому ни слова, отвязал своего коня и верхом отправился в старый монгольский город Хайлар, в расстоянии одной версты от станции, а остальные, под охраной монголо-китайской конницы, двинулись по направлению к русской границе, к казачьим станицам на реке Аргуни.
На пути в город мне преградил дорогу монгольский разъезд. Монголы старались объяснить, что лучше будет не ехать в Хайлар, а повернуть к русской границе. Я, наезжая грудью своего крупного коня на их мелких монголок, настаивал, что мне необходимо повидаться с амбанем, то есть с губернатором. Может быть, среди монголов нашлись знавшие меня, не знаю, но, во всяком случае, потолковав между собой, они отделили восемь человек, которые поехали сопровождать меня в кумирню, к командующему войсками, где пять дней тому назад я был встречен почетным караулом.
Командующий принял меня любезно. Я нервным тоном, не владея собой, задал ему вопрос: где моя семья и что с ней сталось? Через переводчика командующий ответил приблизительно следующее:
– Я являюсь представителем военной власти. Что произошло с отдельными лицами в городе, знать не могу. Если это вас интересует, поезжайте лично и наведите справки.
В сопровождении тех же восьми монголов, которым, вероятно, командующий отдал распоряжение проводить меня, я въехал в город. Около громадных глухих ворот занимаемого мной двора мы остановились, и стражники мои постучали в ворота, которые приоткрылись и пропустили нас внутрь. Во дворе оказались трое монголов, охранявших наши склады и магазин. Не было никаких признаков грабежа, все на своем месте, повсюду порядок и чистота. Склады и жилые помещения заперты на замки. Впрочем, все это в то время меня не интересовало. Я кинулся к помещению, которое занимала жена моя с ребенком, – двери оказались на замке. Я через окно заглянул в комнату: не потревоженные стояли знакомые вещи, в комнате было чисто прибрано.
Тут один из моих провожатых, молодой монгол, подошел ко мне и сказал:
– Твой бабушка, парнишка русска земля ходил.
Обрадовался я несказанно. Узнай я об этом раньше, я и в Хайлар не поехал бы. Только я собрался сесть на лошадь, догонять ушедших – стража задержала меня и не пускает, прося осмотреть склады, магазин и контору, чтобы я воочию мог убедиться, что все находится в целости и сохранности. После осмотра двинулся я наконец в обратный путь. Охрана проводила меня до станции, а дальше я поехал один. Дорога шла над речкой, у подошвы высокого горного хребта. Два раза в пути меня останавливали. Один раз с горы спустились монгольские чиновники. Низко кланяясь и приседая, они подъехали ко мне и в немногих словах, которые я мог понять, старались выразить свое соболезнование по поводу случившегося. Их «худо есть, худо есть» должно было означать: мы, монголы, здесь ни при чем и происшедшему не сочувствуем. Нагнал я эвакуировавшихся в открытой степи, там, где ожидал отставших ротмистр Чеглоков. Люди располагались на ночлег. Начальник участка пожалел меня и дал мне прикрыться свое демисезонное пальто. Ночи стояли холодные, а на мне, кроме чесучового костюма, ничего не было.
Ранним утром поднялись с мест и, пройдя за день 70 верст, добрались до станицы Старый Цурухайтуй. Радость встречи с женой, радость сознания, что оба мы живы и здоровы, сделала малозначащим и несущественным все оставшееся позади. Чего-чего только не услышала жена моя за три дня, сколько пришлось ей пережить тревог и волнений, когда беженцы из уст в уста передавали слух о взятии меня в плен и даже о том, что меня уже нет в живых. В Цурухайтуе жена остановилась на квартире казака, занимавшегося мелочной торговлей. В ее распоряжение отвели отдельную комнату, дали грязную подушку и постлали на пол кусок войлока, который и служил ей постелью. Багаж у нее, как и у меня, был необременительный: кроме платья на себе, ничего не было. Хотя мой заведующий успел захватить из магазина в Хайларе кассовую выручку, около 1500 рублей, но купить что-либо из одежды и постельного белья в казачьих поселениях было невозможно.
Когда рабочие на станции Якеши и под Хинганом узнали о содержании телеграммы генерала Гернгросса, они, захватив семьи, на сотне имевшихся в их распоряжении лошадей, мне принадлежавших, на двухколесных таратайках направились кратчайшим путем к русским пограничным постам совершенно пустой, незаселенной степью, которая в настоящее время носит название Трехречья и имеет на своем пространстве около 50 казачьих беженских поселков. Рабочим при отъезде из Якеши было дано право забирать товары из местного отделения, в предположении, что если ими не воспользуются русские рабочие, то оставшийся без охраны товар все равно растащат рабочие-китайцы. На переезде через реку против станицы Цурухайтуй, по просьбе моих служащих, полиция обыскивала при выходе с парома рабочих, ехавших с Якеши на моих лошадях, и отбирала вещи, принадлежавшие лично нам и случайно оказавшиеся в Якеши, в моем временном помещении. Лошади и товары не отбирались. Забавно было, засунув руку в карман возвращенного мне демисезонного пальто, найти там золотой десятирублевик – забавно потому, что золота я никогда в карманах не носил. При обыске обнаружили и также вернули нам столовое серебро с нашими инициалами.
Картина бегства из Хайлара, со слов моей жены, рисовалась следующим образом. В день объявления ультиматума об очистке линии дороги командующий китайскими войсками в 9 часов утра прислал в наш дом сообщение, что Китай объявил войну России, и посоветовал, чтобы моя жена и штат служащих спокойно собирались к отъезду из Хайлара. Наш же бой, который принял это поручение, передал его в таком виде, быть может исказив умышленно, что начальство требует спешного выезда, а в противном случае «шибко стреляй, война будет». Вероятно, нашего боя подговорили преподнести эти сведения в том виде, как он сделал, жившие неподалеку от моего дома пекинские купцы, какими-то способами заранее проведавшие о надвигавшихся событиях и знавшие о запасе серебра на моем складе. Надеясь на внезапность известия, они рассчитывали в первые моменты общей растерянности погреть руки около чужого добра. И действительно, служащие мои не только не захватили моих и своих вещей, но даже оставили на местах ящики со своими собственными сбережениями, в полной надежде, что ничего серьезного нет: вероятно, произошло недоразумение между солдатами охраны и китайским населением, что бывало неоднократно и ранее; скоро все разъяснится и можно будет вернуться спокойно по местам. Но оказалось не так.
Неожиданная новость вызвала панику между единственными русскими обитателями города Хайлара, нашими служащими, среди которых было несколько семейных. В первую очередь все кинулись на станцию, где находилась русская военная охрана и участковое начальство по постройке дороги, чтобы узнать о действительном положении дел. Собралось там и несколько сот рабочих с линии. Станция гудела, как потревоженный улей: каждый старался перекричать другого. Шум стоял невероятный. Начальник охраны Чеглоков предложил поместить женщин и детей в строившееся на станции водонапорное здание, а мужчинам стать в ряды охраны. Предложение это поражало своей нелепостью, потому что людей вооружить было абсолютно нечем, и оно, естественно, не нашло отклика среди рабочих. Жена моя и служащие одними из первых бросились, в чем были, в сторону русской границы. Возвращаться в Хайлар, с риском лишиться жизни, никто не хотел.
Прибывший на станцию начальник Хайларского округа, монгол Лагайда, которому принадлежали дома, где мы квартировали, пытался уговорить поехать обратно моего кладовщика, чтобы он присмотрел за оставшимся имуществом. Лагайда ручался головой за безопасность кладовщика, но все его слова были напрасны: мой служащий наотрез отказался вернуться в Хайлар. Жена и ее спутники хорошо сделали, что уехали первыми; позднее к переправе через реку нахлынули сотни подвод, а паром был всего только один, и очень небольшой. У страха глаза велики: каждый старался первым попасть на противоположный берег, все толкали друг друга. Возникали драки. Во время бестолковой суматохи утонуло два человека. Моим служащим посчастливилось встретить на другой стороне перевоза казака из Цурухайтуя, который вез на продажу в Хайлар два воза картошки. За 100 рублей казак согласился подвезти беженцев до Цурухайтуя. Картошку сбросили и посадили на телегу детвору и женщин. Мужчины шагали рядом. Купец Лопатин, ехавший по делу в Хайлар, узнав о развертывавшихся событиях, поспешил обратно в Цурухайтуй, захватив в свою кибитку мою жену с ребенком, которых он встретил на перевозе.
По выезде наши западные участки разместились по пограничным станицам Нерчинского округа и занялись приблизительным подсчетом причитавшихся подрядчикам сумм. На основании подсчетов подрядчикам выдавались скромные авансы. В частности, я получил в счет произведенных работ 40 тысяч рублей. Вот как судьба смеялась опять надо мной! В дело был вложен весь мой капитал, который к тому времени превосходил 200 тысяч рублей плюс 70 тысяч рублей, следуемых моим кредиторам, сретенским и иркутским купцам, за проданный ими мне в кредит товар. По обоюдному соглашению я заплатил половину причитающегося с меня долга из полученного аванса, а вторую половину обещал погасить в течение одного года. Таким образом, у меня на руках оставалось всего 5 тысяч рублей – точно все мое богатство мне только во сне приснилось. Но я был молод, полон сил, энергия еще не остыла, да и обстоятельства складывались для меня благоприятно. Удвоив усилия, я снова принялся за работу.
До нас во время работ наших по постройке западной ветки Китайско-Восточной железной дороги доходили не раз смутные слухи о том, что где-то на юге, в Пекине, за тысячу верст от нас, вспыхнуло восстание, возглавляемое сектой «Большого кулака». Слухам этим мы не придавали особенного значения. Работы шли в полном порядке, без перерыва подвозились к месту работ продукты и товары. За несколько дней до 20 июля я вернулся из поездки в Иркутск. Моя жена, приехавшая из Сретенска с десятимесячным нашим первенцем-сыном в Хайлар, чтобы провести вблизи меня лето, сообщила мне, что в мое отсутствие наш дом посетил новый командующий китайскими войсками, китаец, получивший образование в Германии. Остановился он на жительство во дворе кумирни, перед въездом в Хайлар. Вместе со своими маленькими дочерьми он побывал в нашем магазине, что-то купил там для них, а затем зашел с визитом к моей жене. Он просил передать мне, что он будет рад видеть меня у себя в доме, после моего возвращения из Иркутска.
При первой возможности я постарался вернуть ему визит. При въезде во двор кумирни меня встретил взвод солдат, взявший «на караул». Откровенно сознаться, такая встреча меня несколько удивила, но, вероятно, все шло согласно китайским обычаям, как полагалось. У командующего войсками я встретил двух «больших» генералов: Ма, помощника цицикарского генерал-губернатора, и знакомого мне еще ранее генерала Чжоумяна, который являлся представителем китайского правительства по поставке лесных строительных материалов на дорогу; согласно договору с Китаем, приобретение лесных материалов на стороне, помимо официального представителя, воспрещалось. В разговоре я коснулся вопроса об основательности слухов об опасности, в связи с восстанием «Большого кулака» в Пекине. Генералы заверили меня, что для опасений нет места. Если даже восставшие и появятся в районе работ, то китайские правительственные войска, совместно с русской пограничной стражей, в состоянии оказать им достаточное противодействие. В искренности их заявлений я не сомневался, ибо думал, что материальные блага для них стоят превыше всего, а они прекрасно устроились в связи с сооружением дороги, дававшим им небывалые выгоды. Следовательно, защита дороги была прямо в их интересах.
Успокоенный, выехал я из Хайлара на Хинган и по пути остановился на станции Якеши. Верстах в 15 от станции находился каменный карьер, где обтесывали камень для мостов, и я дня через три проехал туда, чтобы осмотреть работы, не подозревая ничего худого. Весь путь вдоль постройки железной дороги был заполнен работавшими китайцами, а через три часа, когда я возвращался, я с удивлением заметил, что рабочих оставалось уже немного, да и те не работали. Старшинок-переводчиков на местах не оказалось, от рабочих же добиться ничего не удалось. В полном недоумении вернулся я в Якеши и там от своих служащих узнал, что три часа тому назад из Хайлара, от командира сотни Чеглокова, послана начальнику военного округа генералу Гернгроссу в Харбин телеграмма, в которой Чеглоков сообщал о требовании военных властей очистить станцию Хайлар к 12 часам дня и отправить всех жителей на русскую территорию. В случае невыполнения этого требования власти грозили обстрелом станции. Одновременно в телеграмме говорилось, что магазин Кулаева подвергся грабежу.
В ответной телеграмме генерал Гернгросс предлагал, захватив деньги и документы, выехать в направлении к русской границе, в Забайкалье.
От известий этих в глазах у меня потемнело. Голову неотступно сверлила мысль: что случилось с женой и сыном? Где они? Не убили ли их, не дай бог, во время грабежа?
Я узнал, что, по получении телеграммы Гернгросса, весь штат участка в спешном порядке направился из Хайлара к русской границе, и ожидавшие меня с нетерпением на станции Якеши служащие мои торопили меня ехать вдогонку за уехавшими. Я тотчас же вскочил на коня и поздним вечером нагнал на станции Чжеромте, в 20 верстах от Якеши, группу уехавших, кои составляли 3-й участок. В их распоряжении имелось несколько сот лошадей, запряженных в телеги и тарантасы, и 150 верблюдов, принадлежавших забайкальскому казаку Пинегину, работавшему у меня на подвозке леса для гражданских сооружений. На ночной остановке мы устроили баррикады из повозок, на случай ночного нападения.
Утром в лагерь наш явились шесть монгольских чиновников, называемых «бошко», и стали упрашивать русских изменить их первоначальное решение и не покидать мест. Они были твердо убеждены, что несколько сот монгольской конницы, соединившись с сотней русской охранной стражи, в состоянии выбить китайские войска из Хайлара. Однако начальство решило выполнить требование высших русских военных властей об эвакуации на русскую территорию.
Неподалеку от Чжеромте нас нагнал 4-й, хинганский, участок, численностью приблизительно около тысячи человек русских, на нескольких сотнях подвод, во главе со строителем 4-верстного хинганского тоннеля, инженером Бочаровым. Вся эта масса русских, опасаясь нападения со стороны китайцев, двинулась на Хайлар, а в это время, как мы узнали, китайские войска, в количестве 3 тысяч человек, пришедших неожиданно монгольскими степями из Пекина, занимали высоты над Хайларом, с двумя пушками, наведенными на станцию Хайлар.
От Чжеромте я ехал в тарантасе с начальником участка. Моя оседланная лошадь, привязанная к тарантасу, шла сзади. Въехав на станцию Хайлар, мы увидели, что станция действительно занята китайскими солдатами. Ротмистр Чеглоков не выполнил телеграфного распоряжения генерала Гернгросса и отправился, вместе с хайларским 2-м участком, к русской границе, на казачью станицу Цурухайтуй.
Генерал Гернгросс, давая распоряжение, обязал Чеглокова проводить через Хайлар, под охраной находившейся в его командовании сотни солдат, 3-й, 4-й и 5-й чжаланьтунский участки, и лишь в конце эвакуировать свой, 2-й, участок. Чеглоков же игнорировал приказ и, испугавшись надвигавшихся событий, бежал в степь и там, в безопасности, на расстоянии 30 верст от Хайлара, остановился ожидать оставшиеся участки.
При въезде на станцию Хайлар я, не сказав никому ни слова, отвязал своего коня и верхом отправился в старый монгольский город Хайлар, в расстоянии одной версты от станции, а остальные, под охраной монголо-китайской конницы, двинулись по направлению к русской границе, к казачьим станицам на реке Аргуни.
На пути в город мне преградил дорогу монгольский разъезд. Монголы старались объяснить, что лучше будет не ехать в Хайлар, а повернуть к русской границе. Я, наезжая грудью своего крупного коня на их мелких монголок, настаивал, что мне необходимо повидаться с амбанем, то есть с губернатором. Может быть, среди монголов нашлись знавшие меня, не знаю, но, во всяком случае, потолковав между собой, они отделили восемь человек, которые поехали сопровождать меня в кумирню, к командующему войсками, где пять дней тому назад я был встречен почетным караулом.
Командующий принял меня любезно. Я нервным тоном, не владея собой, задал ему вопрос: где моя семья и что с ней сталось? Через переводчика командующий ответил приблизительно следующее:
– Я являюсь представителем военной власти. Что произошло с отдельными лицами в городе, знать не могу. Если это вас интересует, поезжайте лично и наведите справки.
В сопровождении тех же восьми монголов, которым, вероятно, командующий отдал распоряжение проводить меня, я въехал в город. Около громадных глухих ворот занимаемого мной двора мы остановились, и стражники мои постучали в ворота, которые приоткрылись и пропустили нас внутрь. Во дворе оказались трое монголов, охранявших наши склады и магазин. Не было никаких признаков грабежа, все на своем месте, повсюду порядок и чистота. Склады и жилые помещения заперты на замки. Впрочем, все это в то время меня не интересовало. Я кинулся к помещению, которое занимала жена моя с ребенком, – двери оказались на замке. Я через окно заглянул в комнату: не потревоженные стояли знакомые вещи, в комнате было чисто прибрано.
Тут один из моих провожатых, молодой монгол, подошел ко мне и сказал:
– Твой бабушка, парнишка русска земля ходил.
Обрадовался я несказанно. Узнай я об этом раньше, я и в Хайлар не поехал бы. Только я собрался сесть на лошадь, догонять ушедших – стража задержала меня и не пускает, прося осмотреть склады, магазин и контору, чтобы я воочию мог убедиться, что все находится в целости и сохранности. После осмотра двинулся я наконец в обратный путь. Охрана проводила меня до станции, а дальше я поехал один. Дорога шла над речкой, у подошвы высокого горного хребта. Два раза в пути меня останавливали. Один раз с горы спустились монгольские чиновники. Низко кланяясь и приседая, они подъехали ко мне и в немногих словах, которые я мог понять, старались выразить свое соболезнование по поводу случившегося. Их «худо есть, худо есть» должно было означать: мы, монголы, здесь ни при чем и происшедшему не сочувствуем. Нагнал я эвакуировавшихся в открытой степи, там, где ожидал отставших ротмистр Чеглоков. Люди располагались на ночлег. Начальник участка пожалел меня и дал мне прикрыться свое демисезонное пальто. Ночи стояли холодные, а на мне, кроме чесучового костюма, ничего не было.
Ранним утром поднялись с мест и, пройдя за день 70 верст, добрались до станицы Старый Цурухайтуй. Радость встречи с женой, радость сознания, что оба мы живы и здоровы, сделала малозначащим и несущественным все оставшееся позади. Чего-чего только не услышала жена моя за три дня, сколько пришлось ей пережить тревог и волнений, когда беженцы из уст в уста передавали слух о взятии меня в плен и даже о том, что меня уже нет в живых. В Цурухайтуе жена остановилась на квартире казака, занимавшегося мелочной торговлей. В ее распоряжение отвели отдельную комнату, дали грязную подушку и постлали на пол кусок войлока, который и служил ей постелью. Багаж у нее, как и у меня, был необременительный: кроме платья на себе, ничего не было. Хотя мой заведующий успел захватить из магазина в Хайларе кассовую выручку, около 1500 рублей, но купить что-либо из одежды и постельного белья в казачьих поселениях было невозможно.
Когда рабочие на станции Якеши и под Хинганом узнали о содержании телеграммы генерала Гернгросса, они, захватив семьи, на сотне имевшихся в их распоряжении лошадей, мне принадлежавших, на двухколесных таратайках направились кратчайшим путем к русским пограничным постам совершенно пустой, незаселенной степью, которая в настоящее время носит название Трехречья и имеет на своем пространстве около 50 казачьих беженских поселков. Рабочим при отъезде из Якеши было дано право забирать товары из местного отделения, в предположении, что если ими не воспользуются русские рабочие, то оставшийся без охраны товар все равно растащат рабочие-китайцы. На переезде через реку против станицы Цурухайтуй, по просьбе моих служащих, полиция обыскивала при выходе с парома рабочих, ехавших с Якеши на моих лошадях, и отбирала вещи, принадлежавшие лично нам и случайно оказавшиеся в Якеши, в моем временном помещении. Лошади и товары не отбирались. Забавно было, засунув руку в карман возвращенного мне демисезонного пальто, найти там золотой десятирублевик – забавно потому, что золота я никогда в карманах не носил. При обыске обнаружили и также вернули нам столовое серебро с нашими инициалами.
Картина бегства из Хайлара, со слов моей жены, рисовалась следующим образом. В день объявления ультиматума об очистке линии дороги командующий китайскими войсками в 9 часов утра прислал в наш дом сообщение, что Китай объявил войну России, и посоветовал, чтобы моя жена и штат служащих спокойно собирались к отъезду из Хайлара. Наш же бой, который принял это поручение, передал его в таком виде, быть может исказив умышленно, что начальство требует спешного выезда, а в противном случае «шибко стреляй, война будет». Вероятно, нашего боя подговорили преподнести эти сведения в том виде, как он сделал, жившие неподалеку от моего дома пекинские купцы, какими-то способами заранее проведавшие о надвигавшихся событиях и знавшие о запасе серебра на моем складе. Надеясь на внезапность известия, они рассчитывали в первые моменты общей растерянности погреть руки около чужого добра. И действительно, служащие мои не только не захватили моих и своих вещей, но даже оставили на местах ящики со своими собственными сбережениями, в полной надежде, что ничего серьезного нет: вероятно, произошло недоразумение между солдатами охраны и китайским населением, что бывало неоднократно и ранее; скоро все разъяснится и можно будет вернуться спокойно по местам. Но оказалось не так.
Неожиданная новость вызвала панику между единственными русскими обитателями города Хайлара, нашими служащими, среди которых было несколько семейных. В первую очередь все кинулись на станцию, где находилась русская военная охрана и участковое начальство по постройке дороги, чтобы узнать о действительном положении дел. Собралось там и несколько сот рабочих с линии. Станция гудела, как потревоженный улей: каждый старался перекричать другого. Шум стоял невероятный. Начальник охраны Чеглоков предложил поместить женщин и детей в строившееся на станции водонапорное здание, а мужчинам стать в ряды охраны. Предложение это поражало своей нелепостью, потому что людей вооружить было абсолютно нечем, и оно, естественно, не нашло отклика среди рабочих. Жена моя и служащие одними из первых бросились, в чем были, в сторону русской границы. Возвращаться в Хайлар, с риском лишиться жизни, никто не хотел.
Прибывший на станцию начальник Хайларского округа, монгол Лагайда, которому принадлежали дома, где мы квартировали, пытался уговорить поехать обратно моего кладовщика, чтобы он присмотрел за оставшимся имуществом. Лагайда ручался головой за безопасность кладовщика, но все его слова были напрасны: мой служащий наотрез отказался вернуться в Хайлар. Жена и ее спутники хорошо сделали, что уехали первыми; позднее к переправе через реку нахлынули сотни подвод, а паром был всего только один, и очень небольшой. У страха глаза велики: каждый старался первым попасть на противоположный берег, все толкали друг друга. Возникали драки. Во время бестолковой суматохи утонуло два человека. Моим служащим посчастливилось встретить на другой стороне перевоза казака из Цурухайтуя, который вез на продажу в Хайлар два воза картошки. За 100 рублей казак согласился подвезти беженцев до Цурухайтуя. Картошку сбросили и посадили на телегу детвору и женщин. Мужчины шагали рядом. Купец Лопатин, ехавший по делу в Хайлар, узнав о развертывавшихся событиях, поспешил обратно в Цурухайтуй, захватив в свою кибитку мою жену с ребенком, которых он встретил на перевозе.
По выезде наши западные участки разместились по пограничным станицам Нерчинского округа и занялись приблизительным подсчетом причитавшихся подрядчикам сумм. На основании подсчетов подрядчикам выдавались скромные авансы. В частности, я получил в счет произведенных работ 40 тысяч рублей. Вот как судьба смеялась опять надо мной! В дело был вложен весь мой капитал, который к тому времени превосходил 200 тысяч рублей плюс 70 тысяч рублей, следуемых моим кредиторам, сретенским и иркутским купцам, за проданный ими мне в кредит товар. По обоюдному соглашению я заплатил половину причитающегося с меня долга из полученного аванса, а вторую половину обещал погасить в течение одного года. Таким образом, у меня на руках оставалось всего 5 тысяч рублей – точно все мое богатство мне только во сне приснилось. Но я был молод, полон сил, энергия еще не остыла, да и обстоятельства складывались для меня благоприятно. Удвоив усилия, я снова принялся за работу.
<< Назад Вперёд>>
