С первых дней учреждения опричнины, когда всероссийский первоиерарх, в сущности, был оставлен в опальной земщине, оказалась нарушена традиционная иерархическая вертикаль, сложившаяся за века существования Русской митрополии. Причину такого положения следует искать в умалении авторитета епископата из-за затяжного кризиса в отношениях между царём и священноначалием во главе с митрополитами, результатом которого стало практически полное прекращение повседневных контактов светских и церковных властей по духовным проблемам. Лучше всего это видно на примере состава поминальной части Вселенского синодика Большого Успенского собора, читаемого в первое воскресенье Великого поста в Неделю Торжества православия[40].
Успенский синодик представляет собой не только официальный поминальник Русской церкви, но и эталонный текст, служащий основой для аналогичных епархиальных вселенских синодиков, составляемых на местах{41}. Бо́льшую часть поминаний в нём приходится на списки воинов, погибших на полях сражений. Механизм составления поминальников для синодиков в Неделю Торжества православия ныне хорошо известен. Сначала в недрах бюрократического аппарата изготавливались так называемые «государские книги» с именами павших, затем они пересылались в канцелярию первоиерарха, где на их основе создавался текст богослужебного поминания, который уже рассылался по епархиям для включения в местные синодики. При этом первое такое поминание вписывалось в список Вселенского синодика, хранящегося в ризнице кафедрального собора Московского Кремля. В царствование Ивана IV в Успенском синодике было сделано всего несколько новых записей. В основном это «памяти» служилых людей, погибших на южных рубежах государства, в первую очередь в ходе Казанского «взятия» 1552 года{42}. Отсутствие там перечней ратников, убиенных, например, в ходе боевых действий в Ливонии, можно объяснить не какими-то сомнениями монарха в необходимости их богослужебного поминовения, а нарушением привычных деловых связей между канцеляриями царя и первоиерарха: аппарат митрополии более не являлся для венценосца и его правительства необходимой инстанцией для разрешения возникающих в духовной сфере проблем.
В случае нужды монарх предпочитал «советоваться» не с главой Русской митрополии, а с духовником или старшей братией Троице-Сергиева монастыря — своими давними «ласкателями» и конфидентами Варсонофием Якимовым и особенно благовещенским протопопом Евстафием Головкиным и старцем Феодосием Вяткой, имевшими в церковной среде дурную славу. За «духовные вины» первый из них даже подвергся наказанию от митрополита Филиппа, запретившего ему священнодействовать. Проявляя преступную снисходительность к личным грехам венценосца, они не только всецело поддерживали и оправдывали его репрессивную политику, но и принимали деятельное участие в её проведении. Так, и протопоп Евстафий, и Феодосий, ставший к тому времени настоятелем Спасо-Андрониковой обители в Москве, активно помогали Ивану IV расправиться со святителем Филиппом. Евстафий приложил немало усилий к тому, чтобы опорочить главу церкви в глазах своего августейшего духовного сына, а Феодосий Вятка вошёл в состав опричной следственной комиссии, направленной на Соловки, дабы собрать материал для церковного суда над митрополитом.
Подобная ситуация, разумеется, не могла не повлиять на поведение паствы и клира. Всё чаще настоятели обителей и в ещё большей степени причт храмов, содержавшихся за счет руги[41] из казны, полагали полезным вступать во взаимоотношения с новой «дворовой» администрацией из Александровской слободы, вне зависимости от принадлежности к земщине или опричнине. В связи с этим весьма показательно поведение архимандрита и старцев «земского» Кирилло-Белозерского монастыря, не только сохранивших превосходные отношения с венценосцем, но наладивших плодотворное сотрудничество с бюрократами из опричных приказов.
С учреждением особого «двора» Кирилловская обитель потеряла лишь сёла в Чарондской округе на берегу озера Воже, «поиманые» на государя. Но уже в феврале 1568 года архимандрит Кирилл использовал свои связи в опричнине, дабы ускорить выдачу из земского Поместного приказа жалованной грамоты на земельные угодья, полученные взамен отобранных в Чаронде. Когда же монастырь стал владельцем обширных территорий в опричном Поморье, настоятель без труда получил грамоту из «дворовой» чети, что находилась в ведении опричного казначея. Наконец, в 1577 году власти обители выхлопотали в том же ведомстве специальную тарханную грамоту[42] на вотчины, располагавшиеся в «дворовых» городах и уездах. В столь благоприятных условиях белозерским монахам, обитавшим в стенах одного из любимейших царских «богомолий», не имело смысла заботиться об изменении его «земского» статуса и переводе в опричнину. Но от того времени сохранились и иные примеры.
В начале 1569 года старшая братия и насельники столичной Успенской Симоновой обители перешли «со всею вотчиною» в опричнину. Причём, принимая такое решение, они явно руководствовались не одними лишь сиюминутными прагматическими соображениями: со времени своего первоначальника Фёдора, племянника Сергия Радонежского, в роли основных ктиторов Симонова монастыря выступали именно московские великие князья. «Дворовыми государевыми богомольцами» также стали иноки Свято-Троицкой Стефановой Махрищской и ярославской Спасской обителей{43}.
Точное количество монастырей, находившихся в ведении опричных администраторов, ныне неизвестно, к тому же «земский» статус обители отнюдь не являлся препятствием для установления её руководством добрых и даже доверительных отношений с царём. Так, уже упоминалось, что едва ли не самыми близкими советниками и «потаковниками» Ивана Грозного среди клириков по праву считались соборные старцы Троице-Сергиева монастыря, формально принадлежавшего к земщине.
Однако всё вышесказанное отнюдь не означает, что после учреждения в стране опричнины епархиальные архиереи совсем утратили власть над подначальным им духовенством. Усилилось лишь влияние самого государя как главного ктитора — и на экономический быт, и даже на церковную практику монашеских корпораций и причта «ружных» соборов и приходских храмов. Об истинном масштабе этого влияния можно только догадываться, но даже известные на сегодня весьма обрывочные свидетельства исторических источников позволяют делать самые смелые предположения. Как показала история рассылки по иноческим обителям и кафедральным соборам уездных городов списков «государских книг» с именами опальных, сопровождавшейся к тому же щедрыми денежными и материальными вкладами, венценосец провёл эту, во многом знаковую, акцию, полностью игнорируя епископов. Точно так же без каких-либо консультаций со священноначалием Иван Васильевич совершал труды по укреплению дисциплины насельников российских монастырей, равно как и попытки организовать их повседневную жизнь на началах общежития[43]. При этом и сами монастырские власти охотнее разрешали с царём, а не с архиереем возникавшие в духовной сфере затруднения.
Знаменитое послание насельникам Кирилло-Белозерской обители 1573 года Грозный написал в ответ на грамотку архимандрита Козьмы, в которой тот в очередной раз жаловался монарху на своеволие родовитых постриженников, игнорировавших суровые предписания общежительного устава. Иронически сетуя в начале текста на собственное «окаянство», будто бы не позволяющее ему критиковать чернецов, он затем весьма жёстко порицал монастырские власти за то, что в результате их попустительства «чюдотворцово предание» (первого игумена Кирилла. — И.К., А.Б.) оказалось в обители «преобидимо» и поругано. Вердикт государя был нелицеприятен и горек: «А бояре, к вам пришед, свои любострастныя уставы ввели: ино то не они у вас постриглися — вы у них постриглися; не вы им учители и законоположители — они вам учители и законоположители».
Впрочем, слова увещевания Грозный подкреплял практическими распоряжениями. Так, он оставил в монастыре бывшего боярина и воеводу, монаха Иоасафа Хабарова, пожелавшего перейти в другую обитель. А его сопостника, черноризца Варлаама Собакина, царь, напротив, вызвал в Москву и обратно не вернул, о чём известил настоятеля: «…видя его сотониньское разжение любострастное, по его неистовому любострастию, в любострастное житие отпустили жити. <…> А к вам есмя его не послали, воистину, потому: не хотя себя кручинити, а вас волновати. А ему добре хотелось к вам»{44}. Насаждением правильного киновийного уклада Иван IV занимался и в иных обителях Русской митрополии. Например, получив от старца брянского Успенского Свенского монастыря Иова Комынина{45} челобитную, он не только пожаловал «милостыню и ругу годовую, и грамматы тарханныя на утверждение монастырю», но и «общее житие повеле… устроити»{46}. Столь бесцеремонное вмешательство во внутреннюю жизнь иноческой обители мог себе позволить, помимо правящего архипастыря, лишь ктитор. Именно всевластным ктитором-вотчинником, вольным наказывать или миловать зависимое от него духовенство, представляется «грозный царь Иван Васильевич», когда заходит речь о его взаимоотношениях с клириками Русской митрополии в эпоху опричнины.
Подобное поведение было вполне типичным для восточного христианского мира. В Греции, например, ктитор-«владелец монастыря» мог превратить обитель в виноградную плантацию, а её насельников — в виноградарей поневоле. На Руси митрополит Алексий (1292(?)—1378), пользуясь ктиторской властью, радикально изменил жизнь подначальных ему обителей. Весной 1377 года святитель провел навязанную Константинополем общежительную реформу в тех монастырях, где он был ктитором-учредителем, способным провести любые изменения повседневного богослужебного и, самое важное, дисциплинарного уклада обителей, не принимая в расчёт недовольство иноков{47}. О всемогуществе ктитора свидетельствует и история ослепления московского великого князя Василия II[44].
Ивану IV не пришлось использовать ктиторскую власть для расправы над близкими родственниками, однако с её помощью он проводил ту церковную политику, которую полагал единственно правильной, нисколько не интересуясь при этом мнением митрополита и епархиальных иерархов.
41 См.: Дергачёв В. В. Вселенский синодик в древней и средневековой России //Древняя Русь: Вопросы медиевистики. 2001. № 1 (3). С. 25.
(обратно)42 См.: Синодик // Древняя российская вивлиофика. 2-е изд. М., 1788. Ч. 6. № 20. С. 473–480.
(обратно)43 См.: Садиков П. А. Очерки по истории опричнины. С. 90–104.
(обратно)44 См.: Послания Ивана Грозного / Под ред. В. П. Адриановой-Перетц. М.;Л., 1951. С. 162–192.
(обратно)45 См.: Stroev P. Verzeichnisse der Hierarchen und Vorsteher der klöster der Russischen Kirche / Nachol. heraus, und eingel. von F. B. Poljakov. Köln; Wien, 1990. S. 906.
(обратно)46 Сказание о зачатии Свинскаго монастыря во граде Брянске // Древняя российская вифлиофика. 2-е изд. М., 1791. Ч. 19. № 5. С. 290.
(обратно)47 См.: Булычев А. А. Из истории русско-греческих церковных и культурных взаимоотношений 2-й половины XIV столетия (судьба святителя Дионисия Суздальского) // Вестник церковной истории. М., 2006. № 4. С. 95.
(обратно)39 Ктитор (от греч. основатель, создатель) — лицо, на средства которого построен или убран (драгоценной утварью, богослужебными книгами, иконами, фресками) православный храм. В эпоху Средневековья ктитор превращался в настоящего «хозяина» церкви или монастыря, способного активно влиять едва ли не на все сферы их повседневной жизни. (Прим. ред.)
(обратно)40 Служба празднику Торжества православия была установлена в Греции в IX веке в память окончательной победы над врагами православия — иконоборцами. Она олицетворяет собой торжество церкви над всеми когда-либо существовавшими ересями и расколами; в ней утверждается не только православное учение об иконопочитании, но и все догматы и постановления семи Вселенских соборов, возносятся славословия всем живущим и усопшим «верным чадам Христовой церкви». Особое место в службе занимают чины поминовения праведников (в особенности пострадавших за веру) и анафематствования отступников и еретиков. (Прим. ред.)
(обратно)41 Руга — согласно словарю В. И. Даля, «церковная земля и угодья, отведённые на содержанье всего причта; годичное содержанье попу и причту от прихода, деньгами, хлебом и припасами, по уговору или по положенью». Возможно, термин происходит от слова ружить — «вооружать», «снабжать». (Прим. ред.)
(обратно)42 Тарханная (несудимая) грамота — правовой акт, освобождавший от основных государственных налогов и дававший право её обладателю находиться под исключительной царской юрисдикцией.
(обратно)43 В общежительном монастыре (киновии) монахи не могут иметь личного имущества, получая содержание из принадлежащей обители коллективной собственности. Помимо участия в совместном богослужении, все без исключения насельники обязаны принимать пищу в специально отведённом для этого помещении — трапезной, довольствуясь одинаковыми для всех блюдами. Киновийный уклад отличается особенно суровой дисциплиной. Другой формой организации обители является особножительный монастырь (идиоритма), где иноки по собственному разумению организовывают свой келейный быт, ограничивая удовлетворение своих потребностей лишь размером личных средств. Братия такой обители собирается вместе только в храме во время отправления церковных служб. На Руси преобразование идиоритмы в киновию почти всегда происходило крайне болезненно, принимая иногда форму открытого сопротивления насельников новым порядкам.
(обратно)44 Дядя Василия Васильевича, князь Галицкий и Звенигородский Юрий Дмитриевич, рассчитывавший после смерти брата занять престол Владимирско-Московского великого княжества, имел все основания быть недовольным изменением порядка престолонаследования. Если раньше власть переходила к старшему в семье мужчине, которым в данном случае был брат скончавшегося правителя, то теперь наследником стал сын покойного. Полагая такую «новину», по меньшей мере, несправедливой, Юрий готовился к борьбе за великое княжение и поэтому пристально следил за тем, чтобы никто из обиженных его венценосным племянником не остался без поддержки из Галича и Звенигорода. Так, заметив взаимное отчуждение между митрополитом Киприаном и Василием Дмитриевичем, с одной стороны, и властями Троице-Сергиева монастыря — с другой, он немедля проявил участие в делах обители. Тот факт, что этот едва ли не самый известный и авторитетный монастырь Северо-Восточной Руси находился на территории Серпуховско-Боровского удельного княжества, только стимулировал интерес к нему Юрия Галицкого. Около 1398 года Юрий пригласил одного из любимых учеников Сергия Радонежского, Савву, дабы тот стал духовником княжеской семьи, а также основал под августейшим патронатом монастырь в местности Сторожи под Звенигородом. Более того, когда сожжённая в 1408 году войсками татарского эмира Едигея Троицкая обитель лежала в руинах, именно галицко-звенигородский князь помог тамошним инокам восстановить её, без какой-либо финансовой помощи со стороны Василия I. Юрий превратился в частого паломника и самого щедрого ктитора Троице-Сергиева монастыря, о чем его насельники не забыли в годы разразившейся вскоре феодальной войны (1425–1453). В феврале 1446 года власти обители не препятствовали захвату и выдаче князю Ивану Андреевичу Можайскому, союзнику их благодетелей из Галицкого дома, московского великого князя Василия II, столь неосмотрительно забывшего о том, кто был истинным ктитором Троицы.
(обратно)<< Назад Вперёд>>
