«Тянь-цзинь, тянь-цзинь, тянь-цзинь!..» — в этом звуке европейскому уху непременно послышится призывный звон китайского колокольчика, чистый, серебристый и немного печальный…
1 (13) июня 1858 года русский вице-адмирал Е. В. Путятин здесь, в Тяньцзине, подписал договор о мире и дружбе между Россией и Китаем. Этот договор, названный Тяньцзиньским трактатом, гарантировал «безопасность и неприкосновенность собственности русских, живущих в Китае, и китайцев, находящихся в России», расширял права российских купцов, предоставлял право назначать консулов в открытые для торговых судов порты, содержать в Пекине, помимо посольства, Русскую Духовную миссию. Российские подданные наряду с подданными других держав получили право экстерриториальности.
Тогда же в Тяньцзине появились первые концессии.
Результате «неравноправных» договоров (так называли в Китае подобные соглашения с другими державами) он был объявлен международным городом и до 1895 года являлся крупным северным портом.
Еще в 1930-х годах в старинном парке Тяньцзиня можно было увидеть большой замшелый камень с медной табличкой. На табличке — полустертая надпись на английском: «Тяньцзинь. Открыт 21 июня 1887 года в юбилейный день царствования Ее Всемилостивейшего Величества Королевы Виктории и посвящается здоровью, удобству и отдыху всех иностранных резидентов. «У нас сад, обнесенный каменной стеной»». После этого текста следовали фамилии британского консула, председателя, членов и секретаря Муниципального совета Британской концессии в Тяньцзине.
Среди них — единственное русское имя: Алексей Старцев, сын декабриста Бестужева, родившийся и выросший в Сибири, известный дальневосточный предприниматель, член совета концессии. Мало кто из русских в Китае занимал такой высокий пост в иностранной концессии.
Самый богатый человек в Тяньцзине, Алексей Старцев подарил городу землю, на которой был разбит огромный парк королевы Виктории. Он собрал уникальную коллекцию предметов буддийского культа и не менее уникальную библиотеку. Говорят, Лувр предлагал Старцеву 3 миллиона франков (сумма фантастическая!) за его коллекцию, но он ответил: «Нет на свете денег, за которые я смог бы ее продать»…
В 1900 году во время восстания ихэтуаней в Тяньцзине было разрушено около сорока каменных домов, принадлежавших Старцеву (он жил в это время в своем имении на острове Путятин), бесценная коллекция и библиотека погибли. 30 июня Алексей Старцев скончался от обширного инфаркта — многие сочли причиной смерти предпринимателя именно эту утрату.
Скорее всего, так оно и было.
К концу XIX века Китай превратился в полуколониальную страну. Он стал объектом ожесточенной борьбы империалистических держав за дальнейшее его политическое и экономическое закабаление и за расчленение его территории. Неспособность цинского правительства защитить национальный суверенитет привела к тому, что в стране начались антифеодальные и антиимпериалистические выступления крестьянства и городской бедноты. Народное движение возглавляли многочисленные тайные общества. В северных провинциях Китая в 1898 году огромное влияние приобрело тайное общество «Ихэцюань» («Кулак во имя справедливости и согласия»), позже получившее название «Ихэтуань» («Отряды справедливости и согласия»). В 1899 году ихэтуани подняли мятеж Иностранцы прозвали мятежников «боксерами», поэтому ихэтуаньское восстание известно в истории еще и как восстание «боксеров». К началу 1900 года движение ихэтуаней охватило большую часть сграны. США и Англия требовали от маньчжурского правительства подавить восстание, угрожая интервенцией. Но правительство оказалось бессильным справиться с ним. В мае США, Англия и другие державы сосредоточили в порту Догу свои военные суда и выслали десанты в Тяньцзинь, а затем в Пекин для защиты своих посольств.
В начале июня ихэтуани вошли в Тяньцзинь, где им противостояли войска иностранных концессий. Маньчжурское правительство, напуганное размахом восстания, установило контакт с его руководителями. Ихэтуани получили официальное признание правительства и 13 июня вступили в Пекин. Посольский квартал, где обитала значительная часть иностранцев, оказался в осаде. На помощь осажденным поспешила из Тяньцзиня организованная американцами и англичанами военная экспедиция, но под натиском ихэтуаней она была вынуждена отступить. Императрица Цыси восприняла эту победу как сигнал к решительным действиям: войскам было приказано поддерживать ихэтуаней съестными припасами и оружием, высшие чиновники, заподозренные в связях с иностранцами, были казнены. С этого момента провинциальные власти, ранее колебавшиеся и не решавшиеся открыто поддерживать ихэтуаней, стали на их сторону и начали уничтожать христиан.
В частности, в Тяньцзине, откуда пришла в Пекин первая помощь.
В том же, 1900 году в Русском парке в Тяньцзине, где были похоронены 108 русских солдат, погибших во время восстания ихэтуаней, возвели каменную часовню. Спустя десять лет, расширенная и достроенная, она станет первой эмигрантской церковью Тяньцзиня — на всех четырех ее стенах появятся плиты с высеченными на них именами русских воинов. Появятся мемориальные доски и на территории Британской концессии — на трех из них выгравированы имена более ста пятидесяти русских…
Участь наших соотечественников, строивших в это время КВЖД, тоже оказалась незавидной. Г. В. Мелихов пишет в книге «Маньчжурия далекая и близкая»: «Судьба партии строителей, уходивших из Мукдена под командованием поручика Валевского и инженера Б. А. Верховского, сложилась трагически. Почти вся она погибла в неравных боях. Захваченный в плен Верховский был обезглавлен.
…На Пятницком кладбище в Москве стоит скромный памятник, на фасаде которого надпись: «Борис Александрович Верховский. 1873–1900». На боковой стороне слева: «Здесь погребена голова инженера путей сообщения Бориса Александровича Верховского, казненного китайцами-боксерами в Маньчжурии в городе Ляо-Ян в июле 1900 г. Останки привезены в Россию в 1901 г.»».
В 1901 году восстание ихэтуаней было подавлено, и жизнь иностранных концессий вошла в привычное русло.
Тяньцзинь издавна славился шелками, в городе было много больших и маленьких магазинчиков, торговавших изысканными тканями. В отличие от Харбина и Шанхая здесь жило много богатых китайцев. Как правило, служившие в иностранных фирмах, они хорошо знали английский язык, многие имели дипломы английских или американских университетов.
Русские коммерсанты в Тяньцзине занимались экспортом пушнины, чая и других восточных товаров. Жили они в основном в районе Хэбэй. Поскольку тогда в Тяньцзине не было православного храма, Пекинская духовная миссия присылала им на большие церковные праздники священника, псаломщика и хор. Один-два раза в год в Тяньцзинь приезжал глава Пекинской духовной миссии архимандрит Иннокентий. На вокзале Бэйчжань он устраивал в вагоне пассажирского поезда временный молитвенный дом для русских. В 1904 году Центральное управление Пекинской духовной миссии арендовало в Тяньцзине одноэтажное здание на проспекте Хэбэйсяогуань и сделало в нем молитвенный дом, который просуществовал до 1909 года. Потом в Русском парке, где были похоронены русские солдаты, был построен и освящен в честь Спасителя небольшой мраморный храм.
Кстати, любопытный факт. В июне 1970 года во время строительных работ на месте прежнего придела церкви был раскопан мемориальный закладной камень. Небольшой, квадратный, он находился на глубиие два метра. На внешней его стороне в центре была помещена серебряная пластина. На ней выгравировано по-русски: «В лето 1901 от Рождества Христова, 30 июня в седьмой год царствования императора всея Руси Николая Втораго, заложен этот мемориальный закладной камень, при личном присутствии командующего дальневосточными войсками и тихоокеанскими военно-морскими силами, дальневосточного губернатора генерала Евгения Ивановича Алексеева, председателя комитета по сооружению храма-памятника генерал-лейтенанта Цзицзесели. Проектировщик старший офицер военно-морского министерства Аньцзибофу и архитектор военный инженер подполковник Гелигеляньке». На обратной стороне серебряной пластины была маленькая выемка, внутри которой оказались семь русских рублей (пять золотых и два серебряных).
Иностранные концессии располагались на берегах реки Бэйхо. На левом берегу — Русская, Бельгийская и Итальянская, на правом — Британская, Французская, Германская и Японская. «Русская концессия, — вспоминал И. И. Серебренников, — была густо застроена в районе вокзала, далее же, вниз по реке Бэйхо, строения становились редкими, и этот район концессии принимал приблизительно характер дачной местности. Как я узнал, за много лет обладания Русской концессией русских домовладений сложилось здесь очень немного: не более десятка».
Они были очень скромными, эти владения, напоминавшие провинциальные русские дачи — просто, без особых затей построенные дома, палисадники, несколько деревьев, кустарник, скамейка у забора, где можно было лузгать семечки и обмениваться новостями… Ближе к центральной части концессии состоятельные русские строили небольшие особняки — комфортабельные и красивые.
Русские не имели в городе большого влияния. В Муниципальном совете заседали в основном англичане, американцы и китайцы, тем не менее делопроизводство велось на двух языках — английском и русском. И вот парадокс: если в Шанхае, например, авеню Жоффр лишь в просторечии звалась Русской улицей, то в Тяньцзине официально существовали Московская улица, Петроградская улица…
Почти как в Харбине.
Но все же не совсем так.
Еще в 1913 году в Тяньцзине было создано Благотворительное общество. 3 октября 1913 года российский посланник в Пекине В. Крупенский утвердил его устав, первый параграф которого гласил: «Местопребывание Общества — в Тяньцзине. Цель его — оказывать всевозможную помощь всем русским подданным, которые, попадая в район Тяньцзиньского консульства, терпят нужду или вообще требуют помощи».
Поначалу исполнять этот параграф было несложно. До начала Гражданской войны в России русских в Тяньцзине жило немного. Когда же поток беженце из России хлынул в Китай, Благотворительному обществу пришлось значительно расширить сферу своей деятельности. Весной 1921 года на территории Русской концессии был открыт госпиталь. Общество сделало все возможное, чтобы прием больных производился за минимальную плату, а иногда и вовсе бесплатно. Кроме того, общество содержало приют для неимущих россиян — в 1923 году в нем проживало около 500 человек. Располагался этот приют на окраине города, в бывшем здании шерстомойни, принадлежавшей тяньцзиньскому предпринимателю С. М. Вязгину. Этот человек многое сделал для своих соотечественников — в частности, открыл в Тяньцзине дешевую столовую, в которой отпускались и бесплатные обеды.
Хотелось бы назвать еще несколько фамилий людей, которые помогли выжить в трудные 1920-е годы беженцам из России. Это председательница Благотворительного общества К. В. Жебра, вице-председательница А. И. Петере, секретарь Л. П. Муравьев, казначей Б. В. Засииков, члены общества М. В. Тараник, П. Г. Тидеман, А. А. Орлов, врачи — Н. А. Арнольдов, И. Л. Банк, М. П. Гурьевич, Н. А. Желудков, М. Я. Перцель, Н. К. Руссель, А. Л. Селезнев, Н. Н. Ковалев.
«Почти в виде правила каждый из русских беженцев, пожелавших теперь при переходе на мирное положение проложить себе дорогу в жизненной борьбе, старался прежде всего раздобыться приличным костюмом, найти хоть какой-нибудь заработок на первое время, а затем, вооружившись учебником и словарем, садился за изучение английского языка. — вспоминал И. И. Серебренников. — Я знаю, что многие из этих волевых и упорных людей за последующий десяток лет сумели хорошо устроить свою Жизнь и даже составить себе некоторое состояние. Те же, кто не мог или не хотел приспособиться к условиям мирного существования, получили в скором времени возможность поступить на военную службу в китайские войска маршала Чжан Цзо-линя, диктатора Маньчжурии».
Благотворительностью занималась и Православная церковь, имевшая довольно большое влияние в Тяньцзине. В ведении настоятеля Покровского храма и Церковного Православного братства находились школа, больница, Дом милосердия, библиотека, ясли, кладбище.
В 1920 году русские тяньцзиньцы обратились к главе Центрального управления Пекинской православной церкви епископу Иннокентию с просьбой прислать в город на постоянное служение священника. Вскоре Центральное управление прислало в Тяньцзинь протоиерея отца Павла Разумова.
В 1922 году Разумов уехал в Америку. Центральное управление Пекинской православной церкви назначило на его место иеромонаха отца Виктора (Святина). Биография этого человека представляется нам довольно интересной. Святин был сыном православного священника, во время учебы в семинарии был призван на военную службу, со временем получил чин офицера. В 1920 году оказался в Китае. Вместе с группой белоэмигрантов приехал в Пекин и нашел приют у тогдашнего епископа Пекинской церкви владыки Иннокентия. Вскоре Святин принял монашеский постриг с именем Виктор и был рукоположен в сан иеромонаха.
В 1925 году на месте прежнего маленького храма в Тяньцзине на пожертвования, собранные отцом Виктором, был построен храм Покрова Пресвятой Богородицы, рассчитанный на 100 человек. Останки 108 убитых русских воинов были перезахоронены перед алтарем, тогда же на западной стене храма были установлены три мраморные плиты, на которых высекли их имена.
Отец Виктор привлек к делам благотворительности русских богатых купцов Батуева и Кулаева, начальника инженерного управления бывших русски концессий, подданного Франции Жибулакова, на пожертвования которых были открыты русская школа, госпиталь, библиотека и другие благотворительные учреждения. Отец Виктор был назначен благочинным всех храмов в Тяньцзине, а его храм Покрова Пресвятой Богородицы стал собором.
С приходом в город японцев благотворительную деятельность пришлось частично свернуть — оккупанты подозрительно относились ко всякого рода миссионерской работе, а вызывать у японцев лишние подозрения было слишком опасно.
В 1933 году протоиерей Чан Фу через посредство митрополита Японской православной церкви Сергия (подданного СССР) установил связь с Православной церковью в Советском Союзе и признал Московскую патриархию. Этот поступок в то время вызвал серьезные трения и острые противоречия между тяньцзиньским архимандритом Виктором и священником Чаном: Центральное управление Пекинской православной церкви с 1917 года не признавало Московскую патриархию и находилось под юрисдикцией Зарубежной православной церкви. Прихожане Православной церкви в Тяньцзине и белоэмигранты, разбросанные по многим городам Китая, также относили себя к Зарубежной церкви. Между прихожанами начались разногласия; учрежденную Чаном Фу Китайскую православную церковь не признавали, называя ее «красной партийной церковью». Церковный раскол имел серьезные последствия.
Между тем количество православных верующих постоянно росло. В 1933 году на 32-й улице Английской концессии в русском доме для престарелых был устроен Свято-Серафимовский храм. В 1944 году спортивный зал русского эмигрантского клуба на тогдашней 11-й улице Английской концессии был реконструирован в храм, освященный в честь святителя Николая. А часовня возле русского кладбища была в те же годы переделана в храм Во Имя Всех Святых.
Постепенно Православная церковь обустроила в Тяньцзине пять храмов. Вместе с китайцами, греками и верующими из других стран численность православных в Тяньцзине временами превышала пять тысяч человек, 200 из них были китайцами.
Осевшие в Тяньцзине русские эмигранты занялись предпринимательством. Они открыли фирмы, торгующие пушниной, шерсгяные и ковровые заводы, типографии, издательства, заводы алкогольных напитков, рестораны, кузнечный завод, булочные, магазины молочных продуктов, обувные магазины, торговые дома, гастрономы… Эти промышленные и торговые объекты находились в основном на улицах Сяобайлоу, Цзефанлу, Дагулу и Хэдуншисаиьцзинлу. В городе появились русские частнопрактикующие врачи, адвокаты, юристы, многие русские работали в иностранных фирмах и торговых домах, преподавали русский язык.
В православные праздники русские приходили в храмы, чтобы принять участие в совместном богослужении. Настоятелей православных храмов и членов приходского совета выбирали из верующих русского происхождения. Так вокруг Церкви в Тяньцзине сложилось маленькое российское общество. Оно жило своей внутренней жизнью со своими традициями, укладом, привычками, и такая жизнь продолжалась в Тяньцзине несколько десятков лет.
19 сентября 1921 года в Тяньцзине был основан Комитет помощи голодающим в Советской России под председательством А. Б. Капустина. Чуть раньше такой же комитет появился и в Харбине. Члены комитетов выступали с лекциями и докладами, устраивали вечера и спектакли, весь сбор от которых поступал в пользу голодающих. Комитеты собирали вещи, медикаменты, обращались к владельцам кинотеатров, клубов, ипподромов с просьбой об отчислении процента от сборов.
Никто не отказывал.
Г. В. Мелихов приводит в своей книге цифры и факты (правда, касаются они Харбина), о которых невозможно умолчать.
«Железнодорожный комитет направил свой первый продовольственный эшелон в Россию 22 января 1922 года. Поезд ушел с главного пассажирского пути Центрального вокзала. Его провожала громадная толпа, но ни речей, ни музыки не было… Всего железнодорожники Китайской Восточной железной дороги направили в Россию, по неполным данным, 5 продовольственных маршрутов, 2 «врачебно-питательных» поезда и 1 специальный тракторный».
Пртаюи «врачебно-питательных» поездах был большой штат врачей, медицинских сестер, фельдшеров, поваров — четыре вагона-кухни работали круглосуточно. Отправляясь из Харбина, поезд имел запас продовольствия на три месяца исходя из того, чтобы кормить ежедневно четыре тысячи человек!
В Харбин, в Тяньцзинь стали приходить из России письма с благодарностями. Одно из таких писем приводит в своей книге Г. В. Мелихов:
«Дорогие спасители душ наших.
Великая вам благодарность за спасение. Души наши шагали последние шаги к близкой смерти. Как вас благодарить — Бог знает.
Дай вам Бог многое лето за спасение ваше и за ваш великолепный подарок. Через вашу великую милость люди пошли на работу, начинают забывать свою погибель. За тем извините нас темных и непрозрачных людей. Мы не знаем как вас благодарить. Спасибо, спасибо, спасибо. Будьте здоровы.
Председатель Мишкинского волостного исполнительного комитета (подпись)».
На станцию Мишкино поезд пришел летом 1922 года. Он привез не только продовольствие, но и тракторы — по тем временам техническое новшество. Начальником этого поезда был товарищ председателя Железнодорожного комитета Василий Евграфович Сентянин, отчим известного поэта Валерия Перелешина, о котором мы уже рассказывали. Этот эпизод из биографии В. Сентянина позволяет представить атмосферу семьи, в которой рос и формировался Перелешин…
В отличие от харбинского комитета тяньцзиньский просуществовал всего год — энергичной поддержки у населения он так и не получил. Здесь русские были и географически, и — что особенно важно! — психологически дальше от изгнавшей их страны. Их интересы, мысли, чаяния больше замыкались на себе, на собственной жизни и возможности так или иначе выжить.
В 1997 году в газете «Русская жизнь», издающейся в Сан-Франциско, была опубликована статья Амира Хисамутдинова о Тяньцзине 1920—1930-х годов. В ней приводится с авторским комментарием любопытная цитата:
«30 сентября 1920 года в Тяньцзине произошло историческое событие — был спущен флаг на здании консульства Российской империи. Вот как описал это историческое событие бывший премьер-министр колчаковского правительства Н. В. Вологодский: «Русский флаг был спущен по приказанию генерала Хуана канцелярским боем, китайский тотчас же поднят. Все происходило довольно тихо и мирно, без всяких инцидентов, раздалось лишь несколько аплодисментов из толпы китайцев, окружавшей здание, когда взвился китайский флаг. На вопрос, кто будет ведать городской стражей и судебными делами, генерал Хуан ответил, что делами этими будет ведать его секретарь генерал Ян-и-дэ. На вопрос же, по каким законам, китайским или русским, будет судить Ян-и-дэ, последний не дал определенного ответа. Тот же генерал Хуан просил всех русских остаться на службе и продолжать свое дело…»
Вечером того же дня граждане бывшей Российской империи собрались вместе и стали решать, что же делать дальше. Говорили и спорили много: перейти ли под юрисдикцию Дальневосточной республики, выждать время или же создать собственную организацию. Эмигранты не пришли к какому-то определенному решению и, по словам П. Г. Тидемана, ограничились тем, что выбрали инициативную группу под названием «Русская комиссия в Тяньцзине»».
Заняв помещение бывшего Российского консульства, комиссия направила в Пекин своего представителя Н. В. Вологодского с целью разузнать подробности политической обстановки. Что именно удалось выяснить бывшему премьер-министру колчаковского правительства — неизвестно, но известно, что после его возвращения из Пекина было решено созвать общее собрание русских тяньцзиньцев.
Это собрание состоялось 26 ноября 1920 года, и на нем был избран Комитет представителей русского населения Тяньцзиня, который возглавил В. В. Носач-Носков.
О деятельности этого комитета можно рассказать совсем немного — существовала организация около восьми лет и ничем, кроме благотворительности, в сущности, себя не проявила. Понять причины — легко. Если в Харбине и Шанхае русских было очень много, они могли держаться вместе, сбиваться в какие-то общества, организации, здесь, в Тяньцзине, где их было мало (в 1928 году Русская национальная община, основанная в Тяньцзине в 1925-м, насчитывала 387 человек!), каждый предпочитал выживать в одиночку. К тому же и комитет, и Национальную общину постоянно раздирали разногласия.
4 декабря 1928 года состоялось общее собрание, после которого в «Вестнике» появилась статья: «По заслушивании отчета председатель собрания изложил причины, кои побуждают его и весь состав данного Комитета сложить свои полномочия. В числе этих причин председатель указывает на недоброжелательную критику со стороны членов русской колонии здесь, пассивное отношение к мероприятиям Комитета со стороны русской колонии, выход из Комитета ряда лиц, отсутствие у остающихся членов Комитета достаточного досуга для несения общественной службы».
Одним из последних мероприятий комитета и общины была организация бесплатных курсов «Отечествоведение» для эмигрантской молодежи, где читались лекции по истории русской литературы, русской истории, русской географии. Но вскоре выяснилось, что молодежь не интересуется этими предметами — на занятия в основном приходили люди среднего и старшего возраста, те, кто помнил Россию и тосковал по ней. Эмигрантская молодежь ориентировалась на иное — она овладевала английским языком и куда охотнее изучала историю и культуру США, Англии, Франции. А еще охотнее осваивала Экономику, технические пауки…
Это было естественно, жизнь настраивала на другой лад. Молодые люди росли, формировались не в русском Харбине, не в многонациональном Шанхае, а в глубине совершенно чужой страны, рассматривая свое повседневное существование как жизнь на полустанке, с которого вот-вот тронется поезд.
Куда?
В сущности, не так уж и важно. В новую жизнь, к которой надо быть готовым, потому что нельзя, невозможно жить, оплакивая ту страну, которой не видел или не помнишь да и вряд ли когда-нибудь увидишь.
Не принимала участия молодежь и в деятельности тяньцзиньского Русского клуба, в 1929 году слившегося с Русской национальной общиной, доживавшей свои последние дни. Здесь, в Тяньцзине, все те процессы, которые в других городах требовали какой-то временной и психологической протяженности, происходили стремительно — на малом «пятачке» все всегда случается быстрее и куда острее…
В 1930-х годах русские потянулись из Харбина не только в Шанхай, но и в Тяньцзинь, в глубину страны, где, казалось, можно спрятаться от суровых политических ветров. Но это была лишь еще одна иллюзия в ряду многих других иллюзий.
К этому времени город был перестроен на европейский лад — широкие проспекты, рестораны, ночные клубы, магазины известных фирм Англии, Франции, Германии. Все приметы колониальной жизни европеизирующегося, но продолжающего сохранять национальную самобытность восточного города по имени Тяньцзинь.
Елена Якобсон, чья семья переехала сюда из Харбина, вспоминала: «Рестораны, кафе и ночные клубы были всегда полны. Существовали частные клубы и загородные клубы для британских, французских, немецких и американских граждан, где проводились соревнования по поло, футболу и теннису. В выходные дни устраивались танцевальные вечера, а по случаю государственных праздников или особых событий — настоящие балы. Это был «нормальный колониальный стиль жизни» на маленьком островке безопасности, окруженном морем дружественных и услужливых азиатских лиц».
И было еще одно очень важное, принципиальное отличие от Харбина и от Шанхая.
В Харбине русские никогда не ощущали себя иностранцами, они жили в своем городе, созданном на чужой земле с определенными, весьма возвышенными целями: строительство, а затем функционирование КВЖД было развитием цивилизации, техническим, общественным, политическим и культурным прогрессом. Примыкавшие позже к основателям города эмигранты осваивали все ту же, в сущности, среду — это было немного легче, по крайней мере, естественнее.
Шанхай был городом-портом с присущей такого рода городам особой психологией, атмосферой. Интернациональным городом, где русские чувствовали себя обитателями одного из островов Рассеяния, но не ощущали так остро иностранцами. Они приноравливались к сложившемуся образу жизни, они выживали или — не смогли выжить.
В Тяньцзине все было иначе. Несмотря на обилие концессий, на европейский облик города, все белые почти в равной степени ощущали себя чужими. Но особенно — русские, не имевшие гражданства. Настоящими хозяевами города были все-таки китайцы, каким бы сильным ни было европейское влияние, каким бы опасным ни представлялся японский милитаризм, крепнувший год от года, какой бы тонкой ни была прослойка богатых и образованных коренных жителей. И этого нельзя было не чувствовать.
«Китайцы терпели наше присутствие, получали от него пользу и прибыль, но никогда не позволяли нам почувствовать себя своими, — пишет Елена Якобсон. — В отличие от эмигрантских общин в Париже, Берлине или Нью-Йорке, которые со временем влились в местное население, русские эмигранты в Китае всегда оставались чужаками».
В значительной степени это наблюдение Елены Якобсон имеет отношение к Пекину и Тяньцзиню — городам исконно китайским, находящимся в глубине страны, гораздо дальше от границ, чем Маньчжурия. Но и в Маньчжурии не происходило слияния с местным населением, хотя все было по-иному. А здесь, в Тяньцзине, городе абсолютно колониального стиля жизни, у русских не могло не возникать еще более острого ощущения временности существования, небольшой передышки на пути.
Куда? — вновь зададимся вопросом.
Для кого-то — назад, домой.
Для кого-то — вперед, в неизвестность, в новые иллюзии обрести свой дом.
В перестроенном на европейский лад Тяньцзине жизнь была шумной, суетливой. По улицам и проспектам текли потоки людей и машин. Небольшие островки иностранных кварталов, маленьких городков большого китайского города, были наполнены, насквозь пронизаны экзотикой местного быта: китайские торговцы носили свои товары в корзинах, свисающих с длинной палки, переброшенной через плечо. Чего только не было в этих корзинах! — издали завидев потенциального покупателя, торговцы проворно раскладывали свои товары: фрукты, овощи, игрушки, ткани, хозяйственные мелочи; зазывали, хватали за рукав, заманивали… Возле домов, на обочине улицы, рикши часами ожидали пассажиров — здесь же они обедали, пристроившись на корточках, обмениваясь новостями, городскими сплетнями… По переулкам и дворам бродили сапожники, парикмахеры, портные, гадалки. Каждый из них умело и споро делал свое дело, где придется, не заботясь о комфорте, привычно присев на корточки.
Приехавшие сюда русские старались построить свою жизнь так, как в Харбине: дети ходили в русские школы, православные церкви занимались ДУ» ховными нуждами своих прихожан. Были в Тяньцзине и русские литературные и театральные клубы, время от времени устраивались благотворительные балы.
Была и русско-еврейская гимназия — в Тяньцзине в 1930-х годах жило довольно много евреев. Кто-то из них приехал из Харбина, кто-то поселился здесь еще до революции, кто-то эмигрировал из России сразу после революции… В основном эти люди успели к середине 1930-х годов занять определенное положение в обществе, чаще всего — в торговых кругах. У многих были бельгийские, американские или швейцарские паспорта. Но для всех родным был русский язык и, естественно, этим людям хотелось, чтобы их дети сохранили связь с языком и культурой предков, выходцев из России. Дети знали русский плохо — для них общим языком стал английский, и тогда община решила организовать тяньцзиньскую русско-еврейскую гимназию, в недрах которой возникло вскоре Русское драматическое театральное объединение. Оно было плодом энергичной деятельности Елены Якобсон (тогда еще Елены Жемчужной). Вскоре членам объединения предложили сыграть несколько из русских одноактных пьес в еврейском клубе «Кунст» («Искусство»), где была настоящая сцена. Гимназия помогла достать и изготовить настоящие театральные костюмы. Представление прошло с большим успехом, что сразу же вызвало большой интерес к драматическому обществу.
Этот еврейский клуб был в Тяньцзине одним из немногих очагов русской культуры, впоследствии ставший самостоятельным театром. Существовала здесь и балетная студия, основанная знаменитой танцовщицей А. С. Войтенко. В журнале «Рубеж» отмечалось, что «балетная студия А. С. Войтенко в Тяньцзине завоевала широкую популярность, так как она выпустила целый ряд прекрасных балерин, а сама А. С. является танцовщицей, хранящей лучшие традиции русского балета».
Талант А. Войтенко был многогранен. Прославившись как балерина, она выступала также в оперетте и в драме, была незаурядным педагогом. Поэтому воспитанных ею «прекрасных балерин» отличали в первую очередь мастерство драматического актера, тонкий психологизм, умение передать и танце сложность характера персонажа, оттенки его переживаний.
17 февраля 1941 года русские эмигранты Тяньцзиня отмечали 25-летие творческой деятельности А. С. Войтенко. Актриса приготовила подарок своим многочисленным почитателям — на сцене театра «Кунст» она поставила «Маркитантку» («Продавщицу солнца») Оскара Уайльда и сыграла в спектакле главную роль.
Балетная студия А. С. Войтенко выпустила много замечательных артистов, но самостоятельная балетная труппа в Тяньцзине так и не появилась. Балерины разлетелись по разным городам Китая или уехали в другие страны, унеся с собой благодарную память о своем педагоге и наставнике…
Но вернемся к Елене Якобсон. Она была приглашена преподавать в старших классах русско-еврейской гимназии русский язык и литературу, после того как закрылся журнал «Китайский вестник».
Это издание, несомненно, заслуживает отдельного рассказа — слишком примечательна его судьба в истории «русского» Тяньцзиня.
Однажды профессор Чепурковский, близкий друг родителей Елены, предложил ей, искавшей себе занятие после переезда из Харбина, собрать группу молодых людей, желающих расширить свои познания о Китае. Чепурковский сказал, что к нему обратилось немецкое издательство «Пей-Янг Пресс», задумавшее издавать ежемесячный журнал на русском языке. Любознательные молодые люди должны были стать редакционной коллегией.
Через несколько дней молодые люди были найдены самим Чепурковским (позже, правда, оказалось, что профессору не пришлось искать сотрудников, все они были рекомендованы самим издательством). Их было пятеро: двое русских, кореец, китаец и японец — все свободно говорили по-русски и по-китайски. Первое собрание состоялось в доме Жемчужных, родителей Елены; на нем было решено назвать журнал «Китайский вестник», цель же издания виделась в том, чтобы знакомить русских читателей с различными сторонами жизни страны. Предполагалось публиковать в нем статьи по истории, географии, эссе о культуре, обычаях и традициях Китая, информацию о текущих событиях.
Редколлегия составила план шести первых выпусков, каждый сотрудник обещал представить материалы по своей области знаний. Мать Елены вызвалась написать серию очерков о флоре и фауне Китая, отец — сделать цикл переводов из китайской поэзии (он договорился о помощи с членом редколлегии, китайцем), сама Елена была назначена заведующей отделом текущих новостей — в ее задачи входил подбор месячной хроники из русских, английских и китайских изданий. Отавным редактором стал Всеволод Никанорович Иванов, поэт, прозаик, популярный журналист, сотрудничавший с разными русскими изданиями.
В среде эмигрантов Иванов был известен своими просоветскими настроениями. В Китай он приехал в 1920-х годах, в 1931 году стал гражданином СССР и начал работать корреспондентом ТАСС в Шанхае, а в 1945-м вернулся на Родину. Иванов был общителен и необыкновенно обаятелен, легко располагал к себе людей. Елена Якобсон вспоминает такой случай.
Незадолго до того, как «Китайский вестник» прекратил свое существование, она получила задание от редакции отправиться в Пекин и написать статью о китайских студентах. Главным образом — об их отношении к Чан Кайши, пытавшемуся объединить страну под лозунгом новой политики, целью которой были сотрудничество с Западом, демократизация общества, индустриализация. Увидев на территории университета марширующих студентов, которые несли плакаты с надписями: «Долой старый Китай!», «Революция!» — Елена испугалась:
«Я узнала все признаки надвигающейся катастрофы… я была чужой, но на каком-то глубинном уровне чувствовала себя частью происходивших драматических событий. Китайцы стояли на пороге новой эпохи своей долгой истории, и эта новая эпоха разрушит традиционный стиль жизни и принесет раздоры, лишения и страдания… Нам, беженцам, пережившим подобные катаклизмы, хотелось крикнуть: «Стойте! Остановитесь! Не повторяйте наших ошибок! Мы знаем, что принесет революция вашей стране, вашему народу!».
В Пекине гидом Елены Якобсон были Иванов и его подруга Зоя, бывшая актриса, в эмиграции вынужденная жить без театра: «Иванов превосходно говорил по-китайски, почти как китаец, и когда он говорил со сторожами или охранниками, перед нами магически открывались все двери… Главным событием путешествия стало посещение императорского летнего дворца, примерно в часе езды от города. Был прекрасный весенний день… Мы нашли дворцовый театр, построенный в расчете на большую аудиторию, сцена была плотно закрыта занавесом. По просьбе Иванова сторожа раздвинули занавес, и Зоя взошла на сцену.
Иванов и я сидели целый час, затаив дыхание, а Зоя читала стихи, разыгрывала сцены из спектаклей, в которых она когда-то участвовала, ее великолепный голос отзывался эхом по пустым комнатам и галереям дворца.
На обратном пути Зоя плакала, а Иванов ее утешал, хотя и он, и я еле сдерживали слезы — слезы обо всех изгнанниках и жертвах истории».
На страницах этой книги мы уже приводили стихотворение Иванова, посвященное матери Наталии Ильиной, Екатерине Дмитриевне Воейковой. Излюбленной же стихотворной формой поэта был сонет.
Вот, например, один из его сонетов, который называется «Семья»:
Итак, этому человеку суждено (или — поручено) было стать главным редактором «Китайского вестника».
Немецкое издательство было заинтересовано в престижном иллюстрированном журнале — денег членам редколлегии платили очень мало, зато на цветные вклейки и фотографии средств не жалели. Первый номер журнала вышел в свет в марте 1936 года. Отзывы на него были положительными, читатели проявили к новому изданию большой интерес.
А потом… потом началось самое любопытное. Но предоставим слово Елене Якобсон:
«Редакционная коллегия собиралась в нашем доме раз в две недели, и я не могла не заметить, что на этих собраниях все постоянно друг за другом следили, а их вопросы и замечания часто не имели никакого отношения к журналу. Когда присутствовал профессор Чепурковский, казалось, что только я одна интересуюсь делом и вообще слушаю его рассказы. Я не понимала, что происходит. На третье собрание не пришел кореец. Мы пытались его разыскать, по по тому адресу и телефону, которые он нам оставил, о нем ничего не знали. Я начала подозревать, что в нашей группе происходит что-то странное. Однако это никого не беспокоило, даже тогда, когда на следующее собрание не пришел уже и японец. И опять все попытки его найти успехом не увенчались. Третьим исчез русский историк, и тоже оказался «невидимкой». Как ни странно, издатели нисколько не волновались из-за постепенного исчезновения Редакционной коллегии. Наконец на четвертом номере журнала ушел и Всеволод Иванов. Очень любопытно!
А вскоре после этого в русской ежедневной газете появился большой заголовок: «Советский шпион разоблачен». На фотографии мы узнали одного из пропавших членов нашей редколлегии. В статье сообщалось, что Тяньцзинь стал центром международных шпионских организаций.
«Ну вот, — заметила мама за ужином, — значит, наш дом служил местом встречи международных шпионов. Но кто за кем шпионил? Издательство — немецкое, и все эти люди попали к нам через издательство. Немцы сотрудничают с японцами, а советские всегда ловят рыбку в мутной воде».
Профессор Чепурковский заверил нас, что понятия не имел о том, что редакционная коллегия интересовалась чем-либо, кроме журнала. «Конечно, — добавил он задумчиво, — их всех порекомендовали издатели. Но зачем?».
Думаю, найти ответ на этот вопрос нетрудно. Середина 1930-х годов — время, когда многие люди следили друг за другом не только на территории СССР. Может быть, особенно пристально следили как раз за соотечественниками, находившимися за пределами страны, — выискивали врагов, вербовали союзников. Уже зрела, готовилась страшная война, уже соединялись, искали и находили друг друга те силы, которые стремились к переделу мира. Японцы закрепили свои позиции в Маньчжурии и готовились к завоеванию Китая, Штлер вынашивал планы порабощения Европы… Такой безобидный познавательный журнал, каким задумывался «Китайский вестник», был очень удобным прикрытием. Русский журнал, издаваемый немцами, место встречи агентов — дом русских эмигрантов…
После шестого номера «Китайский вестник» прекратил свое существование.
Есть ли у нас какие-либо основания заподозрить в неблаговидной деятельности поэта, писателя, журналиста Всеволода Иванова? Никаких прямых указаний на него как «шпиона» в мемуарной литературе нет. Но не могло ли случиться так, что корреспондент ТАСС в Шанхае не случайно оказался в нужное время в нужном месте, в Тяньцзине, когда немецкое издательство задумало выпускать там русский жур» пал, а советская разведка попыталась использовать гражданина СССР, хорошо известного «русскому» Китаю человека, в своих целях?
Менее всего желая бросить тень на чью-либо память, решусь все-таки предположить, что после первых двух бесследных исчезновений сотрудников «Китайского вестника» миссия Всеволода Иванова была выполнена и на четвертом номере смог исчезнуть и он сам. Вполне возможно, что ему было поручено «присмотреть» за кем-то из сотрудников, вот только одно смущает — определенность газетного заголовка: «Советский шпион разоблачен»…
Впрочем, все это может быть лишь разгулявшейся фантазией. С разоблаченными шпионами, как правило, ни СССР, ни другие страны особенно не церемонились, а Всеволод Иванов, вернувшись на Родину, поселился в Хабаровске, где и закончил свои дни в 1972 году. Он не был репрессирован. Стихов, судя по всему, больше не писал. По крайней мере, не издавал.
В 1950 году Александр Николаевич Вертинский гастролировал в Хабаровске. Он встретился с Ивановым, о чем написал потом своей жене: «Был у меня Всеволод Никанорович, он тут работает в газете. Книга его еще до сих пор не сдана в печать. Часа три разговаривал с ним. Он все-таки неглупый человек и интересно иногда с ним поговорить».
Но вернемся в Китай 1937 года.
Мао Цзэдун и Чан Кайши на время отказались от противоборства, чтобы сохранить силы для сопротивления японским захватчикам. Мао вел в основном партизанскую войну в северных провинциях, получая военную помощь из СССР. Чан Кайши со своей армией противостоял превосходящим силам противника на юге страны.
Естественно, значительная часть русских эмигрантов была обеспокоена тем, что коммунистическая партия Китая находит все больше приверженцев среди населения. Обеспокоенность эта выразилась в Том, что в Тяньцзине, например, стали создаваться подпольные антикоммунистические, а следовательно, антисоветские организации. Деятельность этих организаций была подспудной, неявной, она не выходила на поверхность жизни и не вовлекала всех русских, но в какой-то степени именно это обстоятельство еще больше разъединило русских эмигрантов. К тому же влияние Православной церкви на свою паству заметно ослабело. Ей теперь приходилось противостоять все более крепнувшим униатам, образовавшим в Китае «Русскую католическую церковь». Их влияние ощущалось в Харбине, Шанхае, но, пожалуй, особенно сильно в Тяньцзине. Может быть, это было обусловлено тем, что значительная часть состоятельных русских имела заграничные паспорта и, намереваясь в случае политических катаклизмов уехать в Америку или Европу, психологически была готова принять католичество. Тем более что католики, «переманивая» православных, использовали многочисленные социальные «инструменты» — благотворительные программы, специальные школы и институты, периодические издания и специальную литературу.
Между тем повседневная жизнь Тяньцзиня шла своим чередом.
Климат здесь для русского человека довольно тяжелый. Летом наступала «великая жара», температура воздуха достигала 45 градусов. На это время эмигранты старались по возможности покинуть город. Неподалеку от Пекина можно было снять за умеренную цену маленький летний домик в горах или пустующую келью в одном из буддистских монастырей, расположенных на Западных холмах. Когда-то эти монастыри процветали, но к середине 30-х годов XX столетия прийти в упадок — правительство ничем им не помогало, не поддерживало ни материально, ни морально, покровители исчезли, послушников стало так мало, что многие кельи пустовали. И тогда монахи решили сдавать эти кельи на лето.
Неподалеку от монастыря Спящего Будды было несколько глинобитных хижин, состоявших из двух маленьких комнат и террасы, вокруг — небольшой дворик, в котором размещалась походная кухня. Вот и вся дача для самых непритязательных из русских.
Живописная природа, тишина и покой, горные ручьи, впадающие в маленькие пруды… Вода в этих прудах была ледяная даже в самый жаркий день, и каким же наслаждением было, нырнув несколько раз в эту ледяную воду, растянуться потом на горячих камнях, подставив тело солнцу!..
Ощущение оторванности от всего мира, которое возникало здесь, в горах, между Пекином и Тяньцзинем, нарушалось доходившими сюда известиями из «большого мира».
Говорили, что японцы уже подошли к границам Северного Китая и вот-вот начнется война. Как это всегда бывает, слухи о близкой войне породили стремительный рост цен на продукты питания. Крестьяне стали прятать урожай — ведь если начнется война, деньги обесценятся и продовольственные запасы станут единственной надежной валютой…
Однако на повседневной жизни Тяньцзиня слухи о приближении японских войск пока не отражались — на улицах было по-прежнему многолюдно, в ресторанах и ночных клубах посетителей не становилось меньше и, по воспоминаниям тех, кто жил там в те времена, магазины и рынки были полны продуктов и самых разнообразных товаров.
Вероятно, большинство русских питало те же иллюзии, что и семья Елены Якобсон, жившая в британском квартале: «…Наверняка британцы нас защитят. Это не может быть похожим на войну в Харбине, когда завоевателей встретила только беспомощная община русских эмигрантов. Великие европейские державы не позволят случиться ничему подобному».
До чего же наивными они были, эти обитатели острова Рассеяния, попавшие в жернова истории и так и не перемолотые ими до конца со своими иллюзиями и идеалами — вечными столпами, на которых Держится, словно на китах, психология русской интеллигенции!..
Иллюзии и идеалы — то, что губит окончательно…
Иллюзии и идеалы — то, что помогает выжить, выстоять, победить…
Лето заканчивалось, отступала изнуряющая жара, все, кто на время покидал город, возвращались к своим привычным заботам и делам. Казалось, жизнь вопреки всему привычно катится по наезженной колее. А до катастрофы оставалось чуть меньше полугода.
По заведенной издавна традиции праздновали европейское Рождество, Новый год, русское Рождество, русский старый Новый год, китайский Новый год. Праздники, сменяя друг друга, длились почти полтора месяца (а порой и дольше, потому что, как известно, восточный календарь подвижен согласно фазам Луны и Новый год чаще всего приходится на первую половину февраля). Нескончаемые вечеринки, танцы, балы, приемы — и молодежь, и люди старшего поколения почти одинаково беззаботно предавались развлечениям. Ведь праздник — это счастливая возможность убежать от тягостных мыслей, иллюзия другой жизни, иллюзия возвращения в прошлое, где были Родина, Дом…
Именно в это время Елена Жемчужная вышла замуж за Эйба Биховски. Он происходил из американо-русско-еврейской семьи. Эта семья принадлежала к классу русских купцов-предпринимателей, открывавших новые рынки и стремительно делавших себе состояние.
Биховски приехали в Тяньцзинь из Нью-Йорка в 1926 году, а уже в 1930-м отец Эйба, Соломон, стал управляющим китайским отделением крупной американской компании.
Молодые люди поженились в марте, а в конце июня отправились отдыхать на Западные холмы, где сняли маленькую хижину возле монастыря Спящего Будды. В своих мемуарах Елена Якобсон подробно описала это живописное место:
«Храм Спящего Будды частично был окружен дворами, обнесенными стенами, каадый с ворогами непростой конструкции: арки стремя входами — парадный центральный для императора, другие, поменьше, слева и справа — для гражданских и военных придворных. С ярко раскрашенных арок облезала краска, некоторые уродцы на их острых крышах, чьим предназначением было отпугивать злых духов, валялись на земле. Но, пройдя сквозь ворота во внутренний двор, охраняемый двумя огромными скульптурами — свирепыми великанами, человек невольно испытывал чувство священного ужаса, особенно при входе в храм, где находилась полулежащая фигура спящего Будды. Ярко-красное шелковое сари покрывало тело Будды, голова его была обернута синим тюрбаном, на лбу блестел драгоценный камень. Ноги его были босыми, но вдоль ложа стоял целый ряд искусно разукрашенных тапочек на тот случай, если он проснется и захочет встать и прогуляться по монастырю. Перед статуей Будды в больших бронзовых плошках курился ладан, там же были выставлены приношения верующих. Стены храма были золотыми, потолок — ярко-синим, в огромных фарфоровых вазах стояли искусно подобранные цветы. У входа рядом с гонгами стоял огромный барабан. Гонги возвещали начало вечерних молитв, входила процессия поющих монахов, и священнослужители выводили одно монотонное песнопение за другим, исполняя вечный, неизменный, древний буддистский обряд. После последних благословений процессия удалялась, тушились все светильники, кроме одного. При свете единственной свечи к барабану подходил монах, и начинался последний обряд — обеспечение безопасности монастыря на предстоящую ночь. Барабанный бой должен был изгнать злых духов. Монах начинал бить сильными, медленными ударами, а потом барабанил все быстрей и быстрей, как истинный виртуоз усложняя и Учащая свои удары. Я не слышала такого барабанного боя ни до того, ни после. Уверена, что этот барабанщик мог бы стать звездой в любом американском оркестре, если бы его услышал какой-нибудь американский импресарио и смог уговорить его покинуть Монастырь».
Вокруг почти никого не было. В отдалении в одиноких горных хижинах тоже жили, в основном семьи русских эмигрантов, они редко общались друг с другом, но вовсе не от неприязни, а из желания отдохнуть в одиночестве. Более благоустроенные дома (в основном в деревнях) снимали на лето американцы, французы, датчане.
По вечерам далеко-далеко вокруг разносились звуки гонгов, возвещавшие начало молитвы, и барабанный бой, разгонявший злых духов. Казалось, что в этой тишине, в наступившей после жаркого дня освежающей вечерней прохладе барабанщик отгоняет злых духов не только от монастыря Спящего Будды, но и от них, таких разных людей, нашедших временное прибежище на древней земле Китая.
Но злые духи подступали уже к порогу.
И однажды послышались другие звуки — на дороге, ведущей из Тяньцзиня в Пекин, начались перестрелки, а потом и настоящие бои. Вскоре стало известно, что японцы овладели Пекином. Маленькие глинобитные хижины оказались отрезанными от мира — автобус и такси ходить в Пекин перестали, всем иностранным гражданам приказано было немедленно связаться со своими посольствами.
История словно шла за русскими по пятам, ощущение защищенности, вновь обретенного хрупкого покоя продлилось недолго. Иллюзии рухнули как карточный домик. В Тяньцзине все изменилось.
«Живя в Китае среди других иностранцев, — пишет Елена Якобсон, — мы были на равном с ними положении, но они могли вернуться из Китая в свои страны, а нам ехать было некуда, у нас не было «родины». Мы оказывались в безвыходном положении. Люди старались не поддаваться панике, но у дверей иностранных консульств выстраивались длинные очереди».
Значительная часть русской эмиграции Тяньцзиня прошла через оккупацию Маньчжурии, поэтому никаких надежд на армию Чан Кайши не возлагала. Британская империя явно не хотела вмешиваться в воину двух восточных стран.
Через несколько недель после начала войны Тяньцзинь был оккупирован японской армией…
Для тех, кто приехал сюда из Харбина, история пошла по второму кругу — русские эмигранты вновь попали во власть японского Бюро по делам русских эмигрантов, в котором руководящую роль играли ультраправые. Иными словами — русские фашисты. Они решали, кому выдавать вид на жительство. Они определяли критерии «желательного» и «нежелательного» поведения любого русского и сообщали об этом по инстанциям.
Это был конец «русского» Тяньцзиня.
Уезжали иностранцы, а казалось, что все горожане снялись с мест. Словно в одночасье рухнула такая привычная, такая безмятежная, налаженная жизнь. В магазинах появились очереди — люди закупали то, что необходимо в дорогу и на первое время устройства на новом месте. Русские женщины, вышедшие замуж за иностранцев, не могли покинуть Тяньцзинь — по иммигрантским правилам муж должен был либо выплатить две тысячи долларов как доказательство, что жена не станет обузой для налогоплательщиков другой страны (в частности, США, куда многие хотели уехать), либо уехать, устроиться и выслать документ, свидетельствующий, что он имеет хорошо оплачиваемую работу и может содержать семью. Две тысячи долларов находились у немногих. Женщинам приходилось оставаться в Тяньцзине на неопределенный срок и ждать. Кто-то ждал годами.
Елене Якобсон повезло — уже в апреле 1938 года Эйб Биховски смог удовлетворить требования иммиграционных властей и прислать своей жене вызов в Вашингтон. Но родители Елены и младшая сестра Нина остались в Тяньцзине.
Когда японцы оккупировали Пекин и территорию к северу от реки Хуанхэ, гоминьдановское правительство, обосновавшееся в Нанкине, обратилось за помощью к СССР. 21 августа 1937 года стороны подписали договор о ненападении. Советский Союз начал оказывать Китаю военную помощь и предоставил значительные кредиты. В начале 1939 года в Китае находилось более трех с половиной тысяч советских военных специалистов.
В оккупированных японцами городах — Пекине, Чжанцзякоу, Циньдао, Шапьдуне, Яньтасе, Тяньцзине — были созданы Русские эмигрантские комитеты по борьбе с коммунизмом, которые контролировались японскими спецслужбами. В Тяньцзине находилось Северокитайское Центральное управление антикоммунистических комитетов.
После того как США применили ядерное оружие, а войска СССР вторглись в Маньчжурию, Япония, исчерпав все возможности к сопротивлению, капитулировала. Сразу же по окончании Второй мировой войны Чан Кайши и Мао Цзэдун возобновили борьбу за главенство в Китае. Войска коммунистической партии Китая, получив от советского командования трофейное оружие и военное снаряжение Квантунской армии, вели наступательные операции и со временем вытеснили гоминьдановцев с большей части территории страны. В январе 1949 года Чан Кайши подал в отставку с поста президента Китая, а в декабре того же года беспрепятственно эвакуировался с остатками своих войск на Тайвань. В сентябре 1949 года в Пекине была провозглашена Китайская Народная Республика.
С приходом японцев, а особенно в годы Второй мировой войны, психология русских тяньцзиньцев изменилась — если прежде они ценили свою жизнь «на отшибе» от многочисленной русской колонии, в глубине Китая, то теперь им хотелось быть поближе к своим соотечественникам перед наступающей опасностью. Двойной опасностью, потому что она исходила не только от японцев, но и от революционно настроенных китайцев. А когда Япония капитулировала, замаячила еще одна опасность — Советская армия и Смерш… Поэтому русские эмигранты использовали любую возможность, чтобы покинуть Тяньцзинь.
Виктор Смольников рассказывает почти анекдотический случай о своем знакомом Дмитрии Александровиче Теляковском, с которым он вместе учился когда-то в Тяньцзине в школе.
В конце 1940-х годов иностранцы стали поспешно покидать Шанхай, многие дома и квартиры оказывались свободными. И не только дома и квартиры. «Иностранным управляющим компаний и их заместителям отказывали в выездных визах, если они не находили себе заместителей с полным юридическим правом их замещать», — пишет В. Смольников. Поэтому они назначали заместителями русских вахтеров банков (бывших офицеров царской армии), а когда такой номер не проходил, выписывали из метрополии какого-нибудь мелкого служащего и делали его директором банка или фирмы.
Дмитрий Александрович Теляковский два десятилетия работал бухгалтером в тяньцзиньском отделении французской компании «Оливье-Шин». Он дослужился до главного бухгалтера и был вполне доволен своим существованием, но, как и большинство его соотечественников, хотел уехать из Тяньцзиня. Однажды Теляковского вызвал директор и сказал: «Я получил приказ о вашем переводе на высокую должность в Шанхай. Поздравляю, собирайтесь!..» Это был настолько счастливый шанс, что Теля ковскому не пришло в голову задуматься о странности такого заманчивого предложения. Дмитрий Александрович быстро собрался и вместе с семьей перебрался в Шанхай. Для нового руководителя была снята прекрасная просторная квартира в самом центре Французской концессии, куплен автомобиль… Несколько месяцев Теляковский наслаждался повой жизнью, но вскоре генеральный директор сообщил ему: «Мон шер, я серьезно болен, и мне придется ехать лечиться во Францию. Я получил из Парижа распоряжение о назначении вас генеральным Директором пашей фирмы во всем Китае. Поздравляю вас».
Вот туг-то Теляковский и понял, что попал в ловушку. От управления фирмой он отказался — пришлось расстаться и с автомобилем, и с благоустроенной квартирой…
И таких случаев было много, очень много. Русские тяньцзиньцы стремились в Шанхай, чтобы в момент, когда необходимо будет принять какое-то решение (а уже всем без исключения стало ясно, что момент этот не за горами!), принимать его вместе со своими соотечественниками. Какими бы разными ни были убеждения этих людей, предчувствие опасности заставляло их держаться вместе.
«Тянь-цзинь, тянь-цзинь, тянь-цзинь!..» — в этом звуке европейскому уху непременно послышится звон китайского колокольчика, чистый, серебристый и отчего-то печальный. Может быть, оттого что исчезла из его мелодии призывная нота?..
<< Назад Вперёд>>
