Сродники
Принимая монашеский постриг, человек оставлял свое прежнее имя и получал новое. Тем самым он отрезал от себя свою прежнюю жизнь в миру, привязанности и родство. Преподобный Нил Сорский говорил так: среди монахов «есть и такие, кто кичится своим происхождением от известных родителей или тем, что сродников имеет в мирской славе пребывающих, или тем, что в сане каком или в чести в миру был. Это безумие. Это подобает скрывать». Некоторые святые называли себя «невеждами и поселянами», подчеркивая свою земную безродность и полное отсутствие каких-либо дарований, знаний и способностей, столь необходимых для преуспевания в делах житейских.
В древности, в Антиохии подвизался удивительный святой — преподобный Симеон, прозванный Столпником. День и ночь он молился на столпе, который стал его жилищем между небом и землей. Однажды к столпу пришла мать святого, чтобы попрощаться с сыном перед смертью. Но святой Симеон отказался от встречи с ней, сказав, что лучше бы им встретиться в Царствии Небесном.
Многие русские святые, которые учились на примерах древних житий, были столь же непреклонны со своими родителями. Старая и немощная мать преподобного Иосифа Волоцкого захотела увидеть в последний раз своего сына и пошла к нему в монастырь. Когда ей оставалось до обители всего два поприща, преподобный узнал об этом, «зело оскорбися» (сильно возмутился) и повелел ей возвратиться, передав ей с посланным такие слова: «Меня не увидишь в нынешней жизни. Молись обо мне, чтобы Господь Бог сподобил нас увидеться там, где преподобные почивают» (ВМЧ. Сентябрь. Стб. 469). Вскоре мать преподобного призвала к себе другого сына, попросила постричь ее в ангельский образ и мирно преставилась. Из Жития преподобного Евфросина Псковского известно, что после пострига этот подвижник также отказался от общения с матерью и родственниками.
Однако есть в житиях русских святых и другие примеры. Именно мать поддержала преподобного Даниила Переяславского в трудную минуту и дала ему необходимый духовный совет. Преподобный Даниил (в миру его звали Димитрием) принял постриг в Боровском монастыре. Здесь он десять лет пребывал в послушании у опытного духовного старца Левкия. Когда старец удалился безмолвствовать в уединенную пустынь, Даниил ушел жить в Горицкий монастырь в Переяславле, где архимандритом был его родственник Антоний. Позже к Даниилу присоединились его родные братья — Герасим и Флор. Было в Переяславле место, именуемое Скудельница, — заброшенный пустырь без церкви, где погребали безвестных странников, нищих и убогих. Преподобный Даниил, не желая, чтобы души людей оставались без церковного поминовения, построил здесь храм и впоследствии устроил монастырь во имя Всех Святых. Сам преподобный жил в Горицах, но постоянно навещал Скудельницу, строил вместе с братией кельи, обрабатывал монастырскую пашню. Монахи зарабатывали на жизнь в основном ремеслами — каждый делал, что умел. Жил монастырь скудно, и как обычно бывает в таких случаях, в один день братия, не вынеся голода и нищеты, пригрозила святому, что они все покинут обитель. Он, не справляясь с ситуацией, решил оставить монастырь на Божию волю и уйти назад в Боровск. Перед уходом преподобный зашел к своей матери, но не стал ей ничего говорить. Она же поняла его душевное состояние и сама начала разговор о том, что так тревожило сына: «Какая польза тебе будет, чадо, если ты, начав созидать, все оставишь. Ты и братию монастырскую опечалишь, и меня, приблизившуюся к своему концу, огорчишь. Даже не помышляй об этом, чадо, и случающиеся скорби терпи с благодарностью. А когда возьмет меня Бог из этого мира, ты мое грешное тело в своем монастыре положи». Мать дала сыну 100 сребреников и полотно на свое погребение. С того времени преподобный Даниил уже не поддавался малодушию и дела в обители постепенно поправились.
Несмотря на существующие правила, каждый монах все-таки сам для себя решал вопрос об отношениях с родственниками исходя из своего жизненного опыта и особенностей характера. Не все святые, как известно, шествовали одним путем. Старцы Кирилло-Белозерской обители имели обыкновение так наставлять своих подопечных после пострига: «Не старайся уже ни спрашивать о своем роде и о племени, ни о друзьях, ни знаться с ними, ни говорить, ни есть и ни пить, кроме великой необходимости; заботься только о своей душе» (РНБ. Кир. — Бел. № 121 / 1198. Л. 11 об.). Преподобный Александр Ошевенский был постриженником Кириллова монастыря и должен был знать этот совет, однако через всю свою жизнь он пронес удивительную любовь и привязанность к своим родителям. И хотя игумен перед постригом пообещал святому, что «любовь Божия победит любовь родительскую», но отринуть ее до конца преподобный так и не смог.
Смирившись с пребыванием сына в монастыре, отец Александра Никифор решил навестить его. Придя в обитель, он прежде всего пошел к игумену взять благословение. Игумен встретил Никифора радушно, дал ему, по монастырскому обычаю, «приставника» (провожатого), чтобы тот показал гостю обитель. Вместе они пошли к раке преподобного Кирилла Белозерского и потом к келарю. Тот, по благословению игумена, оказал Никифору достойную честь: накормил различными блюдами, напоил «житным» и медовым квасом, вина же и пива в монастыре не полагалось тогда даже для гостей. Келарь побеседовал с гостем на душеполезные темы, а потом повелел приставнику привести послушника Алексия (таково было имя Александра Ошевенского до пострижения). Тот пришел в трапезную, сначала поклонился святым иконам, взял благословение у келаря, а потом упал к ногам своего отца, прося у него благословения и прощения. Келарь разрешил Никифору остановиться в келье сына, а приставнику повелел носить гостю квас, сколько он захочет, прямо в келью и звать в монастырскую трапезную к обеду и ужину. Келья сына и весь монастырский обиход понравились Никифору, и он, погостив немного в обители, успокоенный, отправился домой, согласившись с жизненным выбором Алексия (РГБ. Унд. № 276. Л. 28 об. — 29 об.). Вскоре после пострига Александра его братья и родители, спасаясь от притеснений земных властей, переселились в Каргопольские земли. Здесь им понравилась лесистая местность над рекой Чурьюгой. Никифор пошел в Новгород и попросил у боярина грамоту, разрешавшую им осваивать эти земли. С того времени и доныне стала называться слобода та Ошевнева (ныне город Ошевенск). Устроившись на новом месте, отец написал Александру письмо, в котором звал его к себе. Он писал сыну, что близ их слободы много мест, удобных для основания обители, и обещал будущему преподобному свою полную поддержку. Обрадованный Александр пошел с письмом к игумену, но тот не благословил ему подвизаться в лесном уединении. «Не полезно тебе это, — сказал игумен, — потому что ты еще юн. Когда братия живут вместе в обители, они друг друга укрепляют и поучают. А если приключится болезнь или скорбь, то брат, живущий с тобой, или кто другой и еду тебе приготовит, и питие подаст, своими руками поднимет, и на постель положит, и всяко послужит тебе. А если придет некое искушение, то братия всем собором помолятся о тебе» (РГБ. Унд. № 276. Л. 37 об.). И преподобный Александр остался в Кирилловой обители. Еще несколько лет он подвизался в разных послушаниях, но мысль об основании собственного монастыря не оставляла его. И он решился на новый разговор с игуменом. Тот благословил его пойти в Каргополь и посмотреть место. Помолившись Всемилостивому Спасу и Пресвятой Богородице, взяв с собой немного хлеба и необходимую одежду, Александр отправился в путь. Он благополучно добрался до Каргополя, а оттуда — до Ошевенской слободы. Здесь после многих лет разлуки он увидел своих родителей. Вечером после трапезы отец рассказал ему, что есть одно место в лесу, где он сам и окрестные крестьяне не раз слышали колокольный звон и ангельское пение. Наутро преподобный Александр пошел посмотреть ту таинственную поляну, место понравилось, и преподобный поставил здесь крест, а потом долго молился, чтобы Господь благословил его начинания.
Недолго погостив в родительском доме, преподобный вернулся в Кириллов монастырь. Игумен стал готовить его к самостоятельной жизни: сначала возвел его в сан церковного клирика, потом рукоположил во священника. Как и другие священники, Александр служил по неделям, а остальное время подвизался в хлебне и поварне. Освоив в совершенстве церковную службу, преподобный стал собираться в дорогу. Игумен благословил его на создание новой обители и дал с собой две иконы: Пресвятой Богородицы Одигитрии (Путеводительницы) и святителя Николая Чудотворца. Дойдя до села Короткого, Александр сел на корабль и поплыл в Каргополь. Уже вечером он добрался до дома родителей. Обрадованный встречей, он поставил им угощение и лег отдохнуть после дороги. Наутро он рано встал и пошел на избранное им место. Был день праздника Рождества Пресвятой Богородицы. Вокруг поляны недвижно стоял лес, безмолвный и торжественный в своем осеннем убранстве. Радость переполняла сердце Александра, когда он стругал сень и киот для иконы святителя Николая. Тяжелые искушения были впереди и пока не тревожили его душу.
Несмотря на близость родительского дома, зима, проведенная в одиночестве, выдалась очень тяжелой. Но понемногу к преподобному собрались иноки, все вместе поставили кельи, церковь. Родители и сродники помогали обители деньгами и продуктами. Однако отношения с братией у преподобного складывались непросто. Возлагая на себя тяжелые труды и подвиги, он требовал такой же крепости от других. Многие не выдерживали и уходили. Но самое тяжелое искушение постигло его там, где он меньше всего ожидал. А дело было так. В монастырь к Александру часто приходили его племянники: Никон — сын старшего брата Амвросия и Петр — сын брата Лукиана. Преподобный постриг их в монашество, Никон стал Никифором, его Александр поставил келарем, а Петр стал пономарем Порфирием. Постриг сыновей стал неожиданностью для Амвросия и Лукиана. Они были людьми мирского склада и не желали детям монашеской судьбы. Искренне помогая брату, они не ожидали, что он, не спросив разрешения, цострижет их сыновей. Амвросий, видимо, унаследовал крутой нрав своего отца. По словам Жития, был он человеком «мужественным и ярым». Схватив топор, он сказал Лукиану: «Пойдем в монастырь, разобьем замки, изрубим двери и заберем своих детей». Задыхаясь от бессильной ярости, он всячески ругал преподобного: «Что еще сделать злодею нашему монаху Александру? Мы относились к нему, как к отцу родному. Он же зло нам сотворил, разлучая нас с нашими детьми и постригая их! Что может быть горше этого, когда родители скорбят о детях своих? Он ведь не хочет пришлых монахов покоить и держать, они не могут терпеть великих трудов его и нужды и прочь уходят, и потому теперь нашими детьми он хочет монастырь свой наполнить!» (РГБ. Унд. № 276. Л. 58). Речь Амвросия передана в Житии, видимо, в точности, поскольку Житие было составлено по рассказам родного брата Амвросия и Александра — Леонтия. Амвросий поспешил в монастырь. Встав под дверями кельи преподобного, он стал выкрикивать такие ругательства, какие нельзя произносить вслух. Преподобный ничего не отвечал разъяренному Амвросию. Лукиан же, применяя всю свою крестьянскую сметливость, старался успокоить брата. «О, брат! — говорил он. — Как ты не побоялся Бога и не устыдился святости этого человека, говоря такие слова? Если оскорбим святого человека, поставившего храм и монастырь устроившего, он, не стерпев наших ругательств, уйдет прочь. Какой мы тогда суд примем от Бога и какой великий позор от людей! Начнут говорить, что они изгнали святого, да еще и брата своего родного, кто сможет быть у них в работниках и терпеть их суровость и неустроенность. Бог собирает и созидает, а ты один хочешь все разорить. Не спорь с Богом, давай попросим прощения и с благословением пойдем домой». Амвросий молчал. Тогда преподобный вышел на предсение и сказал: «Люди! Что волнуетесь из-за ваших детей. Были ваши дети, ныне же стали слугами Божиими», после чего ушел в келью. Доводы Лукиана возымели действие. Поняв, что уже ничего не вернуть, Амвросий встал под окном игумена и попросил его простить. Александр простил братьев, и молодые иноки остались в обители.
Вскоре умерли родители Александра. Но беда, как известно, не приходит одна. Непонятно почему племянники вдруг возненавидели преподобного и стали сторониться его. Он же, чувствуя эту перемену, чаще навещал их. Иноки всячески перечили святому, говоря: «Мы еще юны и не можем понести таких тяжелых трудов». И однажды они, сговорившись, ушли из монастыря неведомо куда. Святой Александр, понимая, в какую погибель ввергли себя юные иноки, впал в такую скорбь, что перестал есть и вскоре тяжело заболел. Видимо, с ним случился инсульт: он не мог поднять головы, двинуть рукой или ногой, язык тоже не слушался его. Похоже, что впервые преподобного охватило отчаяние. Во время болезни он сподобился чудесного видения преподобного Кирилла Белозерского: святой пообещал исцелить его, но только в том случае, если Александр не оставит монастырь. К изумлению братии, преподобный выздоровел и вернулся на некоторое время к управлению обителью. Однако удар был слишком силен, и святой Александр не смог до конца оправиться от недуга. Он скончался в возрасте 52 лет, поручив обитель своему брату Леонтию. После смерти настоятеля в монастыре началось повальное бегство иноков. Леонтий, будучи мирянином, не являлся достаточным авторитетом для братии. Порядок восстановился только по прошествии восьми лет, когда оставшиеся иноки пригласили к себя священника с верховьев реки Чурьюги — старца Варлаама, а его сына Максима попросили стать игуменом.
Помощь миру
Отношения монастыря и мира всегда были непростыми. С одной стороны, мир часто ненавидел и гнал святых. С другой — он всегда нуждался в помощи монастыря, как нуждается любой человек в помощи Божией. Нередко отношения монастыря и мира омрачали корысть и стяжательность. Монастырские архивы хранят множество кабальных записей, судебных документов, разбирающих тяжбы обителей и крестьян. Не все люди, покинув мир и придя в монастырь, могли согласиться со строгой жизнью в нищете и скудости, устроенной по заповедям Евангелия. И в монастыре они продолжали заниматься обычными мирскими делами, приобретая для обители многочисленные имения и не стесняясь при этом в средствах. «Развращенное творим и думаем, что добродетельно живем», — с горечью говорил преподобный Нил Сорский о таком монашеском житии. Все это, считал преподобный, происходит от «неразумия» — непонимания Божественных писаний. «Ибо Господь и Сам, если бы захотел, мог бы сделать нас богатыми, но иноку достаточно и малых потреб».
В свою очередь, и крестьяне не оставались в долгу перед обителями. Воровство монастырского имущества, скота и зерна было обычным делом. Однажды ночью некие «злые люди» украли в монастыре преподобного Григория Пелынемского весь необходимый хозяйственный инвентарь, хранившийся в амбаре. Монахи сильно опечалились. Но преподобный Григорий утешил их такими словами: «Все это у нас будет. Вы же лучше заботьтесь о спасении своих душ». Через некоторое время воров поймали, а имущество вернули в обитель (РГБ. Унд. № 298. Л. 13 об.).
В другой раз собрали богатый урожай пшеницы в монастыре преподобного Александра Куштского. Монастырские работники веяли пшеницу на гумне и в полдень пошли немного отдохнуть. В это время какой-то крестьянин насыпал мешок зерна и уже собрался уходить, но почему-то не смог поднять свою поклажу. И туг он увидел преподобного Александра, стоявшего неподалеку. Святой спросил его: «Почему, чадо, не по силе взял?» Крестьянин упал на землю к ногам преподобного и от стыда не мог сказать ни слова. Тогда святой Александр повелел ему немного отсыпать зерна. Вор так и сделал, но вновь не смог поднять мешок Преподобный опять повелел отсыпать зерно, но и на этот раз мешок оказался неподъемным. В конце концов святой простил вора и наказал ему впредь так не поступать. Подхватив свой мешок, крестьянин с легким сердцем вернулся домой (РГБ. Тр. № 677. Л. 67–67 об.).
Житницы Волоколамского монастыря находились у водяных ворот. Однажды преподобный Иосиф застал там человека, крадущего жито. Вор, увидев игумена, хотел бежать. Но святой Иосиф помахал ему рукой, чтобы он не убегал, и спросил: «В чем ты нуждаешься? Скажи мне, и я дам тебе». Единственное, о чем просил игумен, чтобы вор не рассказывал никому об оказанной ему милостыни. Но человек тот не вытерпел и через много лет рассказал о встрече около житницы, почему этот рассказ и попал на страницы Жития (ВМЧ. Сентябрь. Стб. 470).
В монастыре преподобного Герасима Болдинского было только две лошади. Монах, приставленный к лошадям, не доглядел, и какие-то люди их угнали. Долго искал он лошадей, кто-то из крестьян рассказал ему, что недавно видел двух всадников, проезжавших мимо. Брат хотел было пуститься в погоню, но пешком, понятное дело, всадников не догнать. Да и боялся он что-либо предпринимать без благословения игумена. Понуро он вернулся в монастырь, боясь рассказать преподобному Герасиму о случившемся. Но тот сам утешил его: «Брат, не скорби и не унывай об этом. Вспомни, брат, праведного Иова, который сказал: «Бог дал — Бог и взял». Инок просил благословения на погоню, но игумен ответил ему: «Брат, преследователь бегущего не догонит, а бегущие вскоре догонят преследователя». Брат не понял странных слов преподобного, но спросить побоялся. Через три дня в монастыре появились измученные и голодные воры. Сколько они ни старались отогнать лошадей, но те упрямо возвращались к обители. «Возьми свое и отпусти нас, Бога ради», — взмолились они. Старец дал им совет на будущее чужого не брать, оставаться довольными своим достатком, оделил милостыней и отпустил с миром (Крушельницкая. С. 273).
Мы не беремся судить, чего было больше — монастырских обид или крестьянских. Не материальные тяжбы составляли главную суть отношений обителей и мира. Испокон веков монастыри были главной лечебницей всех страждущих и недужных. Когда человек заболевал телесно или у него болела душа, он шел в монастырь. В житиях записаны тысячи самых простых и самых невероятных чудес, причем обычно указываются имя и фамилия больного, сообщается, где он жил и чем болел. По молитвам святых в обителях исцелялись от слепоты, беснования (психических заболеваний), бесплодия, зубной боли, расслабления (паралича), проказы и других болезней. Но больше всего рассказов об излечении бесноватых. Как сейчас, так и в прежние времена люди нуждались прежде всего в душевном здоровье. И это было главным, что мог дать монастырь страждущему миру. Однажды в Куштскую обитель привели больного человека по имени Мануил. Вид его был страшен, он лаял как пес и рычал как зверь, железные цепи едва сдерживали его нечеловеческую силу. В монастыре он понемногу утихомирился, его привели в гостиницу, приставили к нему сторожей и оставили на ночлег. Ночью во сне ему явился преподобный Александр и спросил: «Человече, что скорбишь?» Тот ответил: «Преподобный отче Александре, игумен, помилуй меня!» Тогда святой подсказал ему, как можно избавиться от недуга: «Иди, человече, молись Господу Богу и Пречистой Богородице и меня на помощь призывай. А еще есть у тебя в доме седло монастырское, ты его отдай в обитель мою, потому что украдено оно было в моей пустыни». Мануил пришел в себя, железные цепи упали сами собой, он встал и вышел из гостиницы. Утром сторожа нашли только цепи у его постели, они сильно испугались, решив, что больной утопился или сунул голову в петлю, искали его по всей обители и нашли у могилы преподобного Александра. Мануил плакал и молился и, к удивлению всех, был совершенно здоров (РГБ. Тр. № 677. Л. 72 об. — 73 об.).
Однажды в обитель преподобного Арсения Комельского привели из соседнего села Комела бесноватого Трофима, по прозванию Зуб. Он повредился умом после того, как на праздник Рождества святого пророка Иоанна Предтечи (день Ивана Купалы по языческому календарю) в лесу занимался чародейством и волхованиями, а попросту говоря, колдовством. Родственники оставили больного в монастыре на неделю — до храмового праздника Ризоположения. Отслужив на праздник молебен, они приложили Трофима ко гробу преподобного Арсения, и болезнь оставила его.
Любая обитель, даже самая малая, имела свою странноприимницу, или гостиницу. «Странноприимства не забывайте», — завещали перед кончиной основатели обителей своей братии. «Если придет к вам странник, дайте ему хлеба и утешьте наставлением духовным», — говорил преподобный Нил Сорский. Удивительный пример монашеского милосердия к ближнему описан в Житии преподобного Никандра Псковского. Неподалеку от своей кельи он построил под дубом келью для странников. Зная об их приходе, он заранее протапливал ее. В один из дней местные жители принесли к келье больного Назария и положили его у порога. Полгода страдал Назарий ужасным недугом: он гнил заживо, так что уже были видны его внутренности. Преподобный вышел из кельи и остановился около больного. Тот ухватил его за ногу и, омывая своими слезами, просил помолиться о нем. Святой Никандр, пытаясь высвободиться, сказал ему: «Отпустишь ли ногу мою?» Но тот ответил: «Отче, умру около твоего преподобия, потому что заживо я уже съеден червями. Пока не исцелишь меня, не уйду от тебя». Преподобный сжалился над ним. «Назарий, иди в гостиницу мою у дуба, — сказал он, — и поспи там немного». Но больной с горечью ответил, что уже давно не может спать из-за своей болезни. Святой же ласково, словно ребенка, уговаривал его: «Я тебе келью протопил, зная о твоем приходе. Иди и поспи в тепле, и покажи мне свой недуг». Но рубашка так крепко пристала к телу больного, что он не смог ее приподнять; преподобный только перекрестил его, ушел в свою келью и встал на молитву. Молился он всю ночь, а больной тем временем, впервые за многие месяцы, крепко спал в гостинице. Наутро рубашка вместе с коростой сама отпала от его тела, словно чешуя. В слезах он побежал с благодарностью к святому Никандру. Святой же сурово ответил: «Один Господь исцеляет человеческий род, не только тело, но и душу. Я же всего лишь немощный и грубый человек, грешнее всех людей» — и запретил Назарию рассказывать о своем исцелении, но скрыть такое чудо от людей было невозможно (Серебрянский. С. 542–543).
А вот еще одна сторона взаимоотношений монастыря с миром. Простой человек всегда чувствовал себя беззащитным перед произволом властей и не надеялся на справедливый суд. «Закон, что дышло: куда повернул, туда и вышло», — неспроста говорилось на Руси. Этот острый недостаток справедливого суда на земле иногда восполняли монастыри, служа как бы прообразом будущего справедливого Божьего суда.
Как-то раз преподобный Александр Свирский встретил в окрестностях своего монастыря местного рыбака. Преподобный носил старую и залатанную свитку, так что по внешнему виду мало походил на игумена. Рыбак спросил его, где ему найти игумена. На вопрос преподобный ответил вопросом: «А зачем он тебе? Игумен у нас блудник и винопийца». Но рыбак возразил: «Того не знаю. Знаю только, что многих он избавил от печали и напасти». И тут он поведал монаху свое горе. Оказалось, что три года назад выпала ему редкая удача. Он поймал большого осетра и продал купцу. Судья тех мест, узнав об этом, стал притеснять его. Но сколько ни старался рыбак, поймать такого же осетра ему не удавалось. Преподобный Александр повелел ему снова закинуть невод. К радости рыбака, ему попался большой осетр. Он отнес его к судье, и на том его мытарства закончились (РГБ. Тр. № 629).
Жил около обители преподобного Арсения Комельского некто Иван, по прозвищу Ядреный. Был он холопом одного боярина. Когда стало ему совсем невмоготу, Иван ушел от хозяина и скитался по разным местам. Слышал он от людей, что боярин грозился убить его, если поймает. Иван горячо молился Пречистой Деве и преподобному Арсению. Однажды во сне, а было это в 1650 году, он увидел святого Арсения, который повелел ему написать икону Божией Матери и Арсения Комельского, всегда зажигать перед тем образом свечи и молиться. Иван исполнил повеление, вскоре боярин сжалился над ним и отпустил на свободу (РГБ. Вологод. № 65. Л. 50 об. — 51).
Ивану и рыбаку помогли молитвы святых, а преподобный Дионисий Глушицкий просто дал некоей женщине сто серебреников, чтобы заплатить выкуп из холопства (РГБ. Тр. № 603.Л. 36 об. — 37 об.).
В любые трудные времена монастыри приходили на помощь местному населению. Когда князь Димитрий Шемяка разорял окрестности Вологды, множество людей сбежалось в обитель преподобного Григория Пельшемского, и преподобный кормил всех, не отвергая никого. В 15 38 году теперь уже казанские татары прошлись огненным смерчем по Вологодской земле. В пустынь преподобного Арсения Комельского, затерявшуюся в дремучих лесах, собрались жители села Шилегодского. Все они были страшно напуганы и опасались, что татары доберутся и до этих мест. Но святой все время молился, чтобы Господь и Пресвятая Богородица сохранили «род христианский от нашествия безбожных агарян». И татары обошли стороной монастырь преподобного.
Первое время, когда обители только начинали строиться, милостыня благочестивых мирян (купцов, бояр и простых крестьян) спасала иноков от крайнего голода. Но проходило время, и окрепшие, разбогатевшие обители начинали отдавать сторицей эти долги. В голодные годы крупные монастыри кормили из своих житниц сотни людей, помогали встать на ноги разоренным крестьянским хозяйствам, давали ссуды зерном, чтобы засеять поля. Известно, что преподобный Дионисий Глушицкий кормил нуждающихся хлебом, когда случился голод в той стороне, где стоял его монастырь.
Страшный голод разразился на северо-западе Руси в 1569–1570 годах. Вслед за голодом началась чума, занесенная с Запада, возможно, тиф (Дмитриева. С. 38; Васильев, Сегал. История эпидемий. С. 43). В 1580-е годы население России резко сократилось. В Новгородской земле процент запустения пашни превышал 90 %, а в некоторых районах доходил до 99,5 %. Голод и эпидемии захватили и Белозерье. Но все-таки запустение, по наблюдениям исследователей, здесь было не таким тотальным, как в Новгородской земле; возможно потому, что крестьян поддержал Кирилло-Белозерский монастырь. «Только крестьяне околомонастырья за 1580–1590-е годы получили на посев 674 четверти (более 25 тысяч пудов) ржи и овса» (Дмитриева. С. 39).
Голод 1601–1603 годов современники назвали «великим». В Житии преподобных Адриана и Ферапонта Монзенских рассказывается, что преподобный Ферапонт предсказал его задолго до начала. Через пять лет после кончины святого тогдашний игумен Монзенского монастыря — преподобный Адриан увидел его во сне. Ферапонт сказал: «Через 10 лет будет голод великий по всей Российской земле. Ты же бережно сохраняй жита своя. В те дни распространится монастырская земля, к монастырю отойдут деревни, которыми ныне владеют дети боярские. А от твоих житниц напитаются многие и не оскудеют житницы твои». В следующий раз он явился слепому старцу Феодосию и повторил свой наказ беречь запасы монастырского хлеба. В конце Успенского поста 1601 года (когда еще не успели собрать урожай) ударили сильные морозы на большей части Российской земли. Так повторялось три года подряд. Толпы нищих и голодных людей скитались по дорогам. Приходили они и в Монзенский монастырь, здесь трудились на послушаниях и питались из монастырской трапезной. Некоторые из них селились на монастырских пустошах, корчевали лес и засевали пашню монастырским зерном. В Житии сказано, что не только простые люди, но и дети боярские приходили к преподобному Адриану за хлебом. С помощью обители вся монастырская округа пережила голодные годы.
Колоссальную роль в это страшное время сыграл Кирилло-Белозерский монастырь. «Запасы хлеба, хранившиеся в монастыре, дали возможность спасти от голодной смерти и братию, и значительную часть населения… С 1601 по 1604 год из монастырских житниц белозерским и вологодским крестьянам было выдано более тысячи четвертей хлеба (более четырех тысяч пудов ржи, овса, ячменя и пшеницы)» (Дмитриева. С. 43–44). Более того, когда крестьянское хозяйство с большим трудом стало восстанавливаться после голода и польско-литовского разорения, монастырь исправлял перегибы налоговой политики государства, попросту обманывая его. Во время переписи 1618 года монастырские власти давали писцам «заведомо заниженные данные о населенных деревнях и размерах… пашен» (Там же), тем самым сильно уменьшая размеры налогов, которые должны были выплачивать монастырские крестьяне.
Смутное время очень ярко показало, что крепкие и сильные монастыри были не только военной и духовной, но и экономической опорой России. Когда политическая власть была слабой и никчемной или просто отсутствовала, «великие государевы крепости» — Кирилло-Белозерская, Троице-Сергиева, Соловецкая — не только выстояли в кольце осады, но сумели быстро восстановить свою полуразрушенную систему хозяйства и помочь обнищавшему православному люду.
Искушения
Слово «мир» в русском языке многозначно. Мир — это не только общество людей, оставшихся за стенами обители, но и совокупность всех грехов и пороков в человеке. Можно оставить мир внешним образом, но принести с собой в монастырь все свои старые грехи, привычки и понятия. Среди таких мирских пороков, нарушающих гармонию монастырской жизни, были любостяжание (любовь к стяжанию излишнего имущества), сребролюбие как его разновидность и, несомненно, недуг пьянства. Если судить по текстам житий, то последний порок был наиболее распространен и труднее всего поддавался излечению. Святые «начальники» обителей строго запрещали в своих уставах любые хмельные напитки. Но проходило время, древние уставы забывались и это приносило горькие плоды.
Жил в Ошевенской обители инок Мисаил. Он принял пострига этом монастыре, но с молодых лет был подвержен пороку пьянства, «ибо сие на многих бывает», как заметил автор Жития, из которого взят этот рассказ. Поскольку любовь к хмельным напиткам лишает человека всякого стремления к духовной жизни, то подвизался он в обители кое-как и без должного почтения относился к памяти ее основателя — преподобного Александра.
Случилось Мисаилу быть в соседнем селе Верхний Борок на пиру у крестьянина Никиты. Тот воздал монаху «достойную честь», Мисаил пил так, что казалось, будто он льет вино в дырявый сосуд. Потеряв всякую способность соображать и контролировать себя, он начал творить такие неподобные дела и говорить такие слова, о которых, продолжает автор Жития, и писать стыдно. В конце концов монах уснул. Ночью он проснулся и, вспомнив свое бесчинство на пиру, решился от стыда бежать из дома Никиты.
В одной свитке Мисаил отправился в обитель, неся свои вещи в узле. На дворе было темно; монах, не протрезвев до конца, вскоре вышел на берег реки и нечаянно сорвался в воду, успев зацепиться руками за кромку льда. Сначала он подумал, что все происходит во сне. Но увидев, как вода захлестывает его, испугался всерьез и стал кричать. Вокруг не было ни души. Мисаил понял, что наступает конец его беспутной жизни, и стал молиться. Перебрав в уме всех угодников Божиих, каких знал, монах вспомнил наконец о преподобном Александре Ошевенском. «О преподобие отче Александре, — взмолился он. — Избавь меня от горького часа смертного, не воздавай мне по моему неверию, но помоги как чудотворец. И тогда и я буду проповедником твоих чудес!» (РГБ. Унд. № 276. Л. 128 об. — 129). В ту же минуту Мисаил ощутил какую-то опору под своими ногами и сумел вылезти на лед по грудь. Но лед затрещал, и монах опять пошел ко дну. Тут он закричал во весь голос: «Великий чудотворец Александр! Избавь меня от напрасной смерти!» Он вынырнул из воды и по пояс оказался на льду. Хватаясь за снег и лед, он кое-как дополз до берега, сбив руки и ноги в кровь. Сапоги его утонули в воде. Не помня себя, босой инок добрался до близлежащего села, где отогрелся у некоего Ивана. На рассвете Мисаил и Иван пришли на место ночного происшествия и увидели, что одежда не утонула, а примерзла одним рукавом ко льду. Глубина реки в этом месте оказалась равна четырем саженям.
Можно задаться вопросом: зачем авторы житий рассказывали такие истории из монашеской жизни? В отличие от нас они понимали, что с человеком может случиться всякое, и не торопились с выводами. Для агиографа всегда был важен конечный результат, то, как человек сумел преодолеть свое искушение. Вот и автор этого Жития заметил, что написал о Мисаиле не в осуждение иноку, а чтобы рассказать, какое чудо сотворил преподобный Александр для вразумления монаха. Да и сам Мисаил, поведав братии о случившемся с ним, навсегда бросил пить.
Много лет в больнице Волоколамского монастыря подвизался монах Исихий: он безропотно ухаживал за больными иноками, стирал свитки, переодевал и кормил больных. Однажды монах решил пойти в соседнее село выпить пива, хотя устав строго запрещал выходить из обители без благословения. В селе монах выпил одну кружку, а когда потянулся за второй, руки его затряслись и он упал без чувств. Так без сознания его и принесли в монастырь. Игумен и братия, не понимая, в чем дело, стали молиться об Исихии. После водосвятного молебна тот едва смог рассказать, что с ним случилось. Покаявшись, он стал понемногу двигаться и постепенно вернулся к своему послушанию в больнице. До конца своей жизни он честно подвизался в обители, но некоторые телесные недостатки — последствие удара — сохранились в его облике (ВМЧ. Сентябрь. Стб. 408).
Бывало, что наказание за грехи постигало не только отдельных иноков, но и весь монастырь. 10 мая 1642 года Иоанн, трудник Соловецкого монастыря, о котором уже неоднократно упоминалось выше, молился ночью в общей келье. Когда все уснули, ему явился преподобный Иринарх Соловецкий и предупредил: «Скажи игумену, что старцы живут неподобно, и будет за это Божие наказание. На Пятидесятницу выпадет большая снежная туча и наступит мороз. Пусть игумен и братия молятся Богу и ходят около монастыря крестным ходом, и поют молебен Спасителю, Пресвятой Богородице и преподобным Зосиме и Савватию. А если меня не послушают <…>, то до самого Ильина дня монастырские и мирские лодки на промыслы и по иным делам выйти не смогут» (РНБ. Соф. № 542. Л. 332 об. — 333). Иван рассказал о видении монахам, но никто ему не поверил. В Троицкую субботу внезапно налетела сильная буря, повалил снег. Он шел, не переставая, три дня. Потом ударил сильный мороз, так что снег не таял около двадцати дней. Тогда один из иноков по имени Трифон, а по прозвищу Корешок, вспомнил о словах Иоанна и рассказал все игумену Маркеллу (впоследствии тот стал архиепископом Вологодским и Великоустюжским).
Игумен призвал к себе Иоанна. Услышав лично от него рассказ о видении, он повелел устроить крестный ход вокруг монастыря, служить молебен над ракой преподобных Зосимы и Савватия, а над могилой игумена Иринарха — панихиду (святой тогда еще не был прославлен). Когда отзвучала «Вечная память» на панихиде, внезапно пошел дождь и стало тепло. Дождь лил целый день, а наутро наступила такая жара, что озеро растаяло, а морская бухта очистилась от льда (Там же. Л. 333).
О каких «неподобных делах» говорил Иоанну игумен Иринарх? Мы можем судить об обстановке в обители по грамотам царей Михаила Феодоровича и Алексея Михайловича, отправленным на Соловки незадолго до событий, описанных в Житии.
В 1636 году царь Михаил Феодорович обличал соловецких иноков в том, что они привозят в обитель «вино горячее и всякое красное немецкое» и держат его в своих кельях. В монастыре жили «кельями и заговором»: старец помогал ученику, а ученик старцу. Чтобы удержать власть в своих руках, келарь, казначей и соборные старцы забирали себе многих учеников из новоначальных иноков, а духовным старцам и священникам учеников не давали. Келаря и казначея выбирал не весь черный собор, а те старцы, которые пьянствовали в обители, потому они выбирали «потаковников, которые бы им молчали». А тем старцам, которые в монашеском житии искусны и соблюдают устав соловецких чудотворцев, на соборе говорить не давали. Добрых старцев на монастырские службы и подворья не посылали, а посылали, наоборот, тех, чья простота, что называется, хуже воровства. Юные трудники, вопреки древнему уставу, жили прямо в обители и зимой и летом, без надзора опытных старцев и служебников. Царь повелел игумену навести порядок в монастыре: приезжих богомольцев с хмельными напитками в монастырь не впускать, учеников игумену, келарю и соборным старцам не держать, а поручать рядовым старцам и священникам, юным трудникам в обители не жить, хмельные напитки хранить только в погребе и выдавать понемногу больным и немощным инокам (Досифей. Ч. 3. С. 266–269).
Видимо, эта грамота не оказала должного воздействия. Поэтому в 1637 году царь Алексей Михайлович написал новую грамоту, в которой запрещал соловецкой братии квасить квас по кельям и требовал, чтобы иноки опечатывали «пиянственное питие» у приезжих богомольцев, как это раньше было в обители (когда корабль с богомольцами приходил в монастырскую бухту, его всегда осматривали монастырские старцы, и если находили хмельные напитки, опечатывали их и возвращали богомольцам на обратном пути). Никаких последствий эта грамота не имела, и потребовалось невероятное стихийное бедствие, чтобы привести в чувство соловецких иноков. Но не будем излишне драматизировать ситуацию. Закон духовной жизни заключается в том, что тьма гуще всегда там, где ярче свет: искушения тяжелее там, где сильнее молитва. Многочисленные рассказы о простых монахах в житиях соловецких святых неопровержимо свидетельствуют, что соловецкие иноки умели возводить неприступные крепости и обороняться от неприятеля, как видимого, так и невидимого.
<< Назад Вперёд>>
