Глава 1. Становление команды
Старые подпольщики были более суровыми людьми, чем эмигранты, менее образованными и стояли на несколько ступеней ниже на социальной лестнице. Многие из них, такие как русский Михаил Калинин и латыш Ян Рудзутак, были рабочими, как и положено в самоназванной «пролетарской» партии. Россия была многонациональной империей, и в российском революционном движении, включая большевистскую партию, было столько же нерусских, сколько и русских, что отражало возмущение национальных меньшинств политикой русификации, которую проводил царский режим. Евреи, в том числе Зиновьев, Каменев и будущий приспешник Сталина Лазарь Каганович, составляли один из крупнейших контингентов; также были многочисленные группы с Кавказа, в частности, грузины и армяне; из Прибалтики, особенно латыши; а также украинцы и поляки. Избранный в августе 1917 года большевистский Центральный комитет состоял из восьми русских, шести евреев, двух латышей, двух украинцев, поляка, грузина и армянина1.
Либеральное Временное правительство пришло к власти в России после Февральской революции, но его положение было шатким. Народные волнения усилились, поскольку правительство не смогло вывести страну из Первой мировой войны, несмотря на поражения, огромные потери и —к лету — массовое дезертирство с фронта. Подстрекаемые нетерпением радикально настроенных солдат, матросов и рабочих, большевики в октябре захватили власть в Петрограде. Главным организатором переворота был бывший меньшевистский эмигрант Лев Троцкий, который присоединился к своим старым противникам, большевикам, когда понял, что Ленин был тем человеком, который серьезно относился к захвату власти. Но, конечно, именно Ленин возглавил новое правительство. Оно было почти полностью большевистским, в соответствии с давно укоренившейся неприязнью Ленина к сотрудничеству с революционерами вне его собственной партии. Но даже однопартийное правление не было защищено от внутренних разногласий.
Во время Гражданской войны, которая бушевала с 1918 по 1921 год, в партии образовались различные фракции, одна из них вокруг Троцкого, но Ленин был полон решимости их раздавить. Его способ сделать это послужил примером для Сталина и целого ряда тех, кто позже перешел в сталинскую команду. Ленин хотел и фактически достиг в 1921 году запрета на фракции внутри большевистской партии. Метод его заключался в том, чтобы создать собственную фракцию, гораздо более организованную, чем у противников, в частности у Троцкого, который на тот момент был более заинтересован в конкретном политическом вопросе (призыве на военную службу после окончания Гражданской войны, против чего яростно возражали профсоюзы), чем в формировании фракции. Во фракции Ленина изобиловали секретные договоренности, тайные собрания и списки кандидатов от оппозиции, которые должны быть отклонены на выборах провинциальных делегатов на предстоящий съезд национальной партии. Ленин даже предложил позвать старого товарища по подполью с нелегальным ручным печатным станком, чтобы победить в листовочной войне. Будучи заговорщиком с огромным опытом, Ленин явно наслаждался этим процессом и дразнил Сталина, своего помощника по партийным организационным вопросам, за его упреки в том, что ради запрещения фракций он сам так явно вовлечен в фракционную деятельность2. Молотов, второй человек в будущей команде Сталина, гордился тем, что участвовал в заговоре Ленина против Троцкого в 1921 году. Два молодых большевика из провинции, оба — будущие члены команды, привлекли внимание Ленина и Сталина своей превосходной службой на стороне ленинской фракции: 22-летний армянин Анастас Микоян и 27-летний Лазарь Каганович, еврейский рабочий из черты оседлости. Они были организаторами победы в жестких местных фракционных боях в Нижнем Новгороде на Волге и в Туркестане соответственно. Серго Орджоникидзе, грузин, чьи связи с Лениным восходят к 1911 году, был одним из тех, кто боролся за фракцию Ленина против активной оппозиции на Кавказе3.
Блистательный и высокомерный Троцкий на этом этапе был вторым человеком в стране, благодаря своим достижениям во время Гражданской войны, в качестве создателя и руководителя Красной армии. В 1921 году, в возрасте 42 лет — почти ровесник Сталина и на девять лет младше Ленина — он был членом Политбюро, высшего руководящего органа партии, наряду с Лениным, Зиновьевым, Каменевым, Сталиным и трио «кандидатов» (без права голоса): Молотова, Бухарина и Калинина. Как позже рассказывал Троцкий, он и Ленин оставались близки, несмотря на конфликты 1920-1921 годов. По крайней мере, со стороны Ленина это была настороженная близость. Мало того что Троцкий был его решительным противником в различных дореволюционных спорах о марксистской теории, он был также харизматичным героем революции 1905 года, Октябрьской революции 1917 года и победоносной Гражданской войны. Другими словами, он был серьезным соперником Ленина, независимо от того, намеревался ли оспаривать его лидерство или нет. Для большевистской молодежи, особенно для тех, кто служил в Красной армии во время Гражданской войны, Троцкий был чем-то вроде культовой фигуры. Но те, кто был в большевистской партии до 1917 года — «старые большевики», как их стали называть, — относились к нему с подозрением, как к выскочке.
Сталин, напротив, оставался темной фигурой. Сын сапожника из грузинской провинции с незаконченным семинарским образованием, он был одним из подпольных «комитетчиков», которых сформировали конспиративная работа, тюрьма и ссылка. Его связь с Лениным началась еще до революции — он навещал Ленина в Польше в 1912 году, заработав прозвище «чудесный грузин», но они начали работать в тесном контакте только после возвращения Ленина в апреле 1917 года. Первоначально, как и другие действовавшие в России большевики, он был удивлен тем, что Ленин упорно не желал сотрудничать с иными революционными партиями, но вскоре выбрал линию Ленина, поддержав его по спорному вопросу о захвате власти (Зиновьев и Каменев были против). Находясь в Царицыне (позже Сталинград) во время Гражданской войны, он и его друг Клим Ворошилов вступили в такой серьезный конфликт с Троцким, главой Красной армии, что Ленин вынужден был вмешаться. В целом Сталин был одиночкой, однако его социальные связи в большевистском движении окрепли, когда во время Гражданской войны он женился вторым браком на Надежде Аллилуевой, молодой дочери известного революционера с Кавказа. Сталин был закулисным человеком, в первые годы в Политбюро он редко высказывал свое мнение. Его любимым делом была организационная работа и управление кадрами, ведение учета того, какие местные партийные отделения нуждались в поддержке и на каких делегатов можно было рассчитывать, чтобы они проголосовали за фракцию Ленина на ежегодных партийных съездах.
Сталин не был ни хорошим оратором, ни видным участником теоретических дебатов в партии, отношение к нему в начале 1920-х годов было почти исключительно отрицательным, и казалось, что он не может составить конкуренцию в борьбе за власть. «Посредственность», «ничтожество», «вождь уездного масштаба» — вот некоторые из уничижительных характеристик, которые давали ему Троцкий и другие партийные интеллектуалы. Николай Суханов, революционер-интеллектуал, который знал всех, кто имел вес в большевистской партии, хотя сам не был ее членом, сохранил о нем впечатление только как о «сером пятне, иногда маячившем тускло и бесследно». Другой космополитический интеллектуал, вспоминая Сталина в 1919 году, сказал, что он был «пугающим и банальным, как кавказский кинжал», но, возможно, все, кроме «банального», было приписано задним числом. Коллега по Центральному комитету в начале 1920-х годов описывал Сталина как дисциплинированного, скрытного и осторожного, ощущавшего себя менее образованным, чем многие из его коллег по Политбюро, и мстительного. Гордый и обидчивый Сталин знал, что о нем думают другие, и возмущался этим. Но Ленин обращался к Сталину всякий раз, когда требовалась жесткость или непреклонность4.
Затем, на пятом году советской власти, произошла беда. 24 мая 1922 года у Ленина случился первый инсульт, за ним в декабре того же года последовал второй, после чего активное участие Ленина в политической жизни закончилось. Больше года, пока Ленин умирал, в партии шла борьба за власть. В отсутствие Ленина партией, а следовательно, страной, управляли члены Политбюро Троцкий, Сталин, Зиновьев, Каменев, Михаил Томский и недавно избранный Алексей Рыков, который был заместителем Ленина на посту главы правительства и теперь унаследовал от него эту должность. Сталин был генеральным секретарем партии, Каменев возглавлял Московский совет, Зиновьев возглавлял ленинградскую партийную организацию, Троцкий отвечал за вооруженные силы, а Томский — за профсоюзы. Ленин, который по причине болезни оказался в стороне, стал относиться ко всей команде критически и почти враждебно, обвиняя их в «олигархических» тенденциях. Неизвестно, было ли это, как утверждают некоторые, запоздалым поворотом в сторону демократии, но, безусловно, Ленин был огорчен, что из-за болезни не может участвовать в принятии решений. Через неделю после второго инсульта Ленин написал несколько непоследовательный документ, впоследствии получивший название «Завещание», где он дал характеристики потенциальным преемникам, всем— отрицательные. Сталина и Троцкого он называет «выдающимися вождями», но при этом замечает, что их личные качества могут «ненароком привести к расколу» в партии. Сталин, будучи генеральным секретарем партии, «сосредоточил в своих руках необъятную власть» и может не всегда достаточно осторожно ею пользоваться, а Троцкий — «пожалуй, самый способный человек» в партии — слишком самоуверен и любит командовать. Через несколько недель Ленин приписал постскриптум, очень негативный по отношению к Сталину: он «слишком груб» и его нужно заменить на посту генерального секретаря кем-то, кто будет «более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д.»5.
Отчасти недовольство Ленина было вызвано разногласиями со Сталиным по национальной политике — это был единственный вопрос, в котором Сталин считал себя экспертом. Только что образованный Советский Союз включал Кавказ — будущие республики Грузию, Армению и Азербайджан, которые были частью Российской империи и вошли в состав революционного государства с разной степенью добровольности. Наибольшую проблему представляла Грузия, и в начале 1920-х годов вопрос стоял так: следует ли предоставить ей статус отдельной республики или включить ее в Закавказскую Федерацию. Сталин яростно защищал вариант федерации, Ленин этот вариант поддерживал, но с большим, чем Сталин, вниманием к позиции грузинских большевиков, которые были против этого. Когда Ленин узнал, что Орджоникидзе, сторонник Сталина в этом регионе, просто ударил своего местного оппонента, он очень разозлился. Такое чувство, что во время болезни Ленин вернулся к кодексу чести и нормам поведения той респектабельной провинциальной среды, в которой он рос в 1880-е годы.
Ленинская нетипичная для большевика реакция на кавказский вопрос дополнилась гневом из-за грубости, которую Сталин проявил по отношению к его жене, Надежде Крупской. В своих личных отношениях Сталин никогда до конца не переставал быть грузинским мачо и плохо ладил с женами своих товарищей, такими как Крупская, которая не шла на компромиссы, сама была ветераном партии, не любила, когда ею командовали и презирала женские слабости. Когда коллеги Сталина по Политбюро поручили ему неприятную обязанность наблюдать за тем, чтобы Ленин выполнял предписания врачей, отдыхал и не работал, то конфликт с Крупской стал почти неизбежным6. Как верная жена (или товарищ, как она сама предпочитала себя называть), она, по настоятельной просьбе Ленина, систематически нарушала запреты врачей, приносила ему газеты, передавала сообщения коллегам и вообще постоянно его информировала. Сталин грубо обругал ее за подобное поведение, и когда Ленин это услышал незадолго до своего третьего инсульта в марте 1923 года, то холодно заметил, что воспринимает оскорбление, нанесенное его жене, как личное оскорбление — еще одно обращение к тем нормам, в которых он был воспитан, поскольку большевики о своих женах так не говорили. Он угрожал разорвать со Сталиным все отношения, если тот не извинится. Сталин был потрясен тем, что его одернул человек, которого, как он сказал сестре Ленина, он «любил всем сердцем»7. Тем не менее он принес только самые формальные извинения, так как считал, что Крупская была неправа, а Ленин вел себя совершенно неразумно. Молотову он обиженно сказал: «Что же, из-за того, что она пользуется тем же нужником, что и Ленин, я должен так же ее ценить и признавать, как Ленина?»8 Хорошо воспитанный Молотов, хотя он не был большим поклонником Крупской, счел это грубостью.
Ленин умер 21 января 1924 года. На его похоронах 27 января все члены Политбюро — Сталин, Каменев, Зиновьев, Томский — и кандидаты — Молотов, Бухарин и Рудзутак — несли гроб, наряду с Феликсом Дзержинским, уважаемым польским большевиком, который был главой и основателем ЧК. Троцкий, измученный политической борьбой со своими коллегами по Политбюро и восстанавливавшийся после болезни на юге, отказался возвращаться в Москву на похороны — странное личное решение в свете его декларируемой привязанности к Ленину и политически убийственное.
Гонка за право быть преемником шла полным ходом. Это была странная гонка. Во-первых, не было официальной должности лидера партии, которую можно было бы занять. Остальные лидеры единодушно говорили, а, возможно, какое-то время и чувствовали, что никто не сможет заменить Ленина. В Политбюро никогда не было формального руководителя, его понимали как группу равных, хотя среди этих равных Ленин определенно был первым. Вторая странность, следствие первой, заключалась в том, что то, что историки называют борьбой за преемственность, не было открытой борьбой за лидерство. Скорее, это была борьба за единство против так называемых фракционеров, чье сопротивление правлению большинства было направлено на то, чтобы скрыть (не легитимные) личные амбиции и взять на себя роль лидера. Фракционность, хотя и формально запрещенная, оставалась проблемой для партии: «У нас был тончайший слой партийного руководства, — вспоминал позднее Молотов, — а в этом тончайшем слое все время были трещины»99 Как якобинцев во Французской революции (прецедент неудавшейся революции, по большому счету, все время тревожил умы лидеров партии), большевиков могла уничтожить фракционность. Их власть была слабой, они могли легко потерпеть неудачу, и вся революция вполне могла быть уничтожена при участии враждебных «капиталистических» держав Запада, которые уже однажды пытались добиться этого путем вмешательства в Гражданскую войну.
Очевидную угрозу представлял Троцкий. Он не был старым большевиком, в 1920 году его считали фракционером из-за политических разногласий, а кроме того — тут всегда всплывал призрак Французской революции, — то, что он возглавлял Красную армию, давало ему возможность стать потенциальным Бонапартом. Вообще-то, он не очень умел организовывать фракции — Троцкий был нетерпелив, субъективен, саркастичен и с презрением относился к тем, кто был не так умен, как он. Возможно, он даже и не хотел становиться лидером партии. Но он предпочитал все делать по-своему, любил спорить о политике и считал себя главным марксистским теоретиком в партии. Неудивительно, что его коллеги по Политбюро, к которым он не проявлял особого уважения, были уверены, что он стремится к лидерству; в особенности так считали те, кто сам хотел занять высшую должность, а именно Зиновьев и Сталин.
Ленин был не единственным, кого волновало исчезновение революционной демократии. Все большевики, безусловно, выступали за централизованное руководство и сильную партию, но они привыкли к довольно большой степени свободы внутри партии, где допускались дискуссии и была существенная автономия на местах. Большевики умели делать революцию, но теперь, когда они стали правящей партией, им нужно было привыкать к другому стилю работы. Этот процесс называли «бюрократизацией» — все большевики выступали против нее и обвиняли друг друга в ее проявлении.
Были и другие поводы для споров. Один из них — экономическая политика. Во время Гражданской войны большевики практиковали в городах всеобщую национализацию, но эта политика провалилась и им пришлось прибегнуть к частичной легализации рыночной экономики, которая получила название НЭП (новая экономическая политика). Реквизиции, проводившиеся во время Гражданской войны, натолкнулись на серьезное противодействие крестьян, которые тогда составляли 80% населения, и большевики вынуждены были отступить, предоставив крестьян самим себе. Крестьянство было тогда не только несоциалистическим, но даже докапиталистическим («отсталым» — любимый уничижительный термин большевиков), а большевики были не только революционерами, но и социальными реформаторами. Если бы они не смогли провести социалистические преобразования в экономике, их революция бы проиграла. Вопрос был в том, как их проводить и когда.
1923 год, период междуцарствия, был для партии временем испытаний. Троцкий хотел проводить более смелую экономическую политику. Другие хотели больше демократии внутри партии. Руководство согласилось провести широкую дискуссию по ключевым вопросам. Сталин сказал, что такая дискуссия полезна и что это признак силы партии, а не слабости или разброда10. Были, конечно, свои пределы, как подчеркнул Сталин, партия являлась боевой организацией, а не дискуссионным клубом, и, как откровенно заметил Зиновьев, в решительный момент каждый революционер говорит: к черту священные принципы «чистой» демократии11.
Троцкий и его сторонники были в числе самых энергичных участников дискуссии, и когда Троцкий издал манифест, призывающий к «Новому курсу», чтобы возродить революционный дух, обратить вспять окостенение партии и сплотить молодежь, его коллеги из старой гвардии в Политбюро этому не обрадовались. Зимой 1923-1924 годов эта дискуссия превратилась в своего рода избирательную кампанию, поскольку она совпала с отбором делегатов местными партийными комитетами на предстоящую XIII партийную конференцию. Оппозиция, как ее стали называть, направила своих ораторов в местные комитеты — не самого Троцкого, поскольку он болел, как это часто с ним случалось в кризисные моменты, а его сторонников, а также сторонников большей партийной демократии (отдельная фракция, не представленная в Политбюро). Оппозиция оппозиции, которая начала называть себя «большинством Центрального комитета», также имела влияние, наиболее заметным ее представителем был Зиновьев. Трудно оценить, какую поддержку имела оппозиция, поскольку ее первоначальные успехи в Москве, как правило, сводились на нет после прибытия авторитетных представителей «большинства» из числа членов Центрального комитета, чья способность убеждать подкреплялись закулисными дисциплинарными мерами, в которых Сталин был большим специалистом. И все же «большинство», вероятно, с большим правом, чем большевики-ленинцы в 1903 году, могло так себя называть, и его победа была решающей. Из 128 голосующих делегатов на партийной конференции, состоявшейся в январе 1924 года, только трое были из оппозиции. В сильной речи на конференции, которая ознаменовала его появление на публике в роли лидера, Сталин высмеял недавнее превращение Троцкого в защитника демократии — сам он был сторонником жесткой дисциплины во время Гражданской войны и известным приверженцем централизации — и обвинил его во фракционности, а следовательно, в стремлении захватить власть: он противопоставил себя ЦК и возомнил себя «сверхчеловеком, стоящим над ЦК», — сказал Сталин12.
Это было начало конца для Троцкого, хотя он оставался полноправным членом Политбюро и его голос громко звучал во время политических дебатов еще несколько лет. На состоявшемся в мае ХIII съезде партии его речь была очень неудачной. Пытаясь добавить ноту смирения, он сказал, что «партия всегда права», потому что она на стороне истории. Несколько лет спустя это не привлекло бы особого внимания, но в 1924 году это было чрезмерно, а в устах своевольного Троцкого — яростного критика большевиков, пока он не присоединился к ним в июне 1917 года,— это звучало просто лицемерно. Вдова Ленина Крупская насмехалась над ним по этому поводу13.
Если созыв XIII съезда партии в мае 1924 года был плохим моментом для Троцкого, то и для Сталина он также не был хорош. Крупская принесла письмо, которое стало известно как «Завещание Ленина», за несколько дней до открытия съезда, и лидеры партии, ни один из которых не получил от Ленина положительного отзыва, должны были быстро решить, что с ним делать. Они договорились не сообщать об этом письме съезду (хотя Ленин просил именно об этом), а разослать его избранной группе руководителей провинциальных делегаций. Сталин вызвался уйти в отставку с поста генерального секретаря, но никто не стал поднимать этот вопрос. Для него это было напряженное, несчастное время. По одной из версий, он сбежал из Москвы в середине съезда и заперся на даче, отказавшись принимать кого-либо, кроме жены Томского, Марии, которая «сидела с ним двое суток, кормила его из чайной ложечки и ухаживала за ним, как за маленьким ребенком», прежде чем стало возможно убедить его вернуться в Москву14. Он жаловался, что люди оскорбляли его незаслуженно. Мария была подругой его жены Надежды, чье отсутствие в этом эпизоде примечательно. Сталин и Надежда не ладили.
В это же время появляются и другие признаки необычайной уязвимости Сталина. Несколько месяцев спустя он получил письмо от семнадцатилетнего комсомольца из северных областей, который выразил ему горячую политическую приверженность и попросил разрешения Сталина взять его фамилию, поскольку Сталин был истинным учеником Ленина. Сталин ответил лично (это было удивительно, так как обычно он поручал подобные письма секретарю), и его ответ звучит почти как крик души одинокого человека, благодарного за доброе слово: «Против присвоения фамилии Сталин никаких возражений не имею; наоборот, буду очень рад, так как это обстоятельство даст мне возможность иметь младшего брата (у меня братьев нет и не было)»15. Это письмо было написано всего через несколько недель после того, как Сталин попросил освободить его от исполнения обязанностей секретаря ЦК, объясняя это тем, что ему нужно уехать на лечение. Он попросил назначить его «в Туруханский край или в Якутскую губернию или куда-нибудь за границей на какую-нибудь маленькую должность»16. Другими словами, как можно дальше, и он также попросил Центральный комитет решить вопрос в его отсутствие — так, чтобы ему даже не пришлось видеть коллег, перед которыми он потерял лицо.
Центральный комитет, конечно же, не направил его в Туруханск. Его даже не сняли с поста генерального секретаря, и отдохнув, к осени он уже снова включился в работу. Но друзья и сподвижники Сталина помнили, что эти годы были для него трудным временем; его самолюбию был нанесен чувствительный удар17. Обычно предполагается, что Сталин уже видел себя в качестве будущего лидера и проводил систематическую стратегию избавления от конкурентов, одного за другим. Это может быть правдой, но ведь сейчас мы уже знаем, кто победит. Сталин вспоминал об этом позже так, что это они пытались заполучить его, а не наоборот.
Несмотря на то что Сталин чувствовал себя уставшим, он начал собирать вокруг себя группу сторонников, так же поступили и его соперники Троцкий и Зиновьев. По сравнению с другими в команде Сталина было меньше интеллектуалов, космополитов, евреев и бывших эмигрантов, больше бывших рабочих и русских, а также значительное число выходцев с Кавказа. Пролетарский, а также русский характер команды был важен для ее легитимности. Полемизируя с Троцким, Молотов хвастался «настоящими русскими»18 пролетариями своей команды, такими как Калинин, Ворошилов и Томский, явно противопоставляя их еврейской интеллигенции оппозиции. Сталин приветствовал растущую уверенность в себе «наших пролетариев», добавив к перечисленным Молотовым Рудзутака19. Большевистская твердость, рассматриваемая как качество, естественное для рабочих, но не для интеллигенции, особенно ценилась в сталинской команде, многих членов которой связывала совместная работа на различных фронтах во время Гражданской войны. Но Сталин также ценил компетентность, энергию и способность к напряженной работе. Атмосфера в команде описывалась как «конспирация, дружеское общение и грубый мужской юмор»20.
Вячеслав Молотов был первым заметным новобранцем в сталинской команде. Лично они не были особенно близкими друзьями, хотя и знали друг друга с 1912 года. В 1917 году возникли некоторые трения, так как возвращение Сталина и Каменева из ссылки вытеснило Молотова из руководства Петроградского комитета. У Молотова была менее выдающаяся роль в Гражданской войне, чем у Сталина, но он сумел жениться на интересной и волевой женщине, Полине Карповской, известной по партийному имени Жемчужина, дочери портного, которая, когда они встретились, была политическим комиссаром в Красной армии (респектабельная русская провинциальная семья Молотова никогда не приняла бы ее, какую-то еврейку)21. Молотов получил заметное повышение в 1921 году, когда Ленин перевел его на должность секретаря партии. Однако это продолжалось недолго, поскольку Ленин вскоре решил, что Молотов, будучи хорошим организатором, не был достаточно проницательным политиком для этой работы, и назначил Сталина на новую должность генерального секретаря, а Молотов оказался у него в подчинении. Молотов, возможно, был этим недоволен, и его тон в частной дискуссии со Сталиным о марксистской теории22 несколько лет спустя предполагает, что он все еще настаивал на своем равенстве с ним. Тем не менее Молотов был на двенадцать лет моложе Сталина, он с гордостью вспоминал, что был самым молодым членом Политбюро23, когда в 1922 году в возрасте тридцати двух лет вступил в него, тогда как Сталин был полноправным членом с момента создания этого органа в 1919 году. Молотов со своими пенсне и аккуратными усиками не очень походил на революционера даже в юности; он мог бы быть клерком в правительственном учреждении — должность, на которую он мог претендовать, имея диплом средней школы (полученный, когда он был уже профессиональным революционером). Ничем особенно не выдающийся и не слишком сообразительный24, согласно его собственным воспоминаниям и воспоминаниям других, он был человеком весьма организованным и чрезвычайно трудолюбивым. Троцкий, которого он ненавидел, однажды раскритиковал его в Политбюро как одного из «бездушных партийных функционеров, которые каменными задами душат всякое проявление свободной инициативы и творчества трудящихся масс»25. Поправив пенсне, с видом раздавленного человека Молотов произнес: «Не всем же быть гениями, товарищ Троцкий». За ним закрепился эпитет «каменная задница».
Клим Ворошилов, лихой кавалерист, более известный своей личной храбростью, чем блестящим интеллектом, прошел со Сталиным довольно долгий путь: они были почти ровесниками и оказались соседями по комнате на подпольной Стокгольмской партийной конференции в 1906 году, а затем работали вместе в Баку. Но именно в Царицыне во время Гражданской войны26, когда Сталин был политическим комиссаром Юго-Западного фронта, а Ворошилов — командующим армией, они близко сошлись, отчасти в противоборстве с Троцким, чьи военные приказы Ворошилов игнорировал, пользуясь защитой Сталина. Ворошилов родился в бедной пролетарской русской семье и начал свою трудовую деятельность на шахтах Донбасса в ю лет. К пятнадцати годам он работал на фабрике, а в семнадцать присоединился к революционному движению. Его жена, еврейка по происхождению, Голда Горбман (впоследствии она крестилась и сменила имя на Екатерину), была его соратницей по революционной работе; он женился на ней в ссылке, до революции27. Несмотря на то что в дальнейшем у него была репутация военного, Ворошилов не служил в русской армии в Первой мировой войне; лишь после Февральской революции, будучи профессиональным революционером, он установил контакт с солдатами в Петрограде и был избран их делегатом в Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов. Он создал партизанский отряд на Украине во время Гражданской войны, затем стал одним из организаторов и руководителей Первой конной армии, участвовавшей в войне с Польшей в 1920-1921 годах. После войны он продолжил заниматься военным делом и в 1925 году стал наркомом обороны (должность, которую ранее занимал Троцкий). В конце того же года он стал членом Политбюро.
Лазарь Каганович, который был более чем на десять лет моложе Сталина и на три года моложе Молотова, работал с ними обоими в ЦК партии в начале 1920-х годов, хотя и на более низком уровне в иерархии. Они были секретарями, тогда как он был простым начальником отдела, хотя, по общему мнению, это был важный отдел с точки зрения прихода к власти Сталина —кадровый. Еврей, родившийся в черте оседлости на Украине, Каганович подростком работал на обувной фабрике и вслед за своими старшими братьями Михаилом и Юлием вошел в революционное движение. Во время Гражданской войны он был политическим комиссаром в Красной армии, служил в различных местах, включая Воронеж (где он впервые встретился со Сталиным) и Туркестан (где он сражался с местными повстанцами и внутрипартийными фракциями вместе с другим будущим членом команды Сталина, Валерианом Куйбышевым). Вероятно, по рекомендации Куйбышева, который только что переехал в Москву в качестве секретаря ЦК, Сталин в 1922 году пригласил Кагановича работать в секретариате. Один из его коллег характеризовал Кагановича как быстрого, энергичного, скромного, осознающего, что ему не хватает образования. Позже его жесткость и склонность к запугиванию подчиненных стали более заметны, чем скромность. Но, конечно, когда дело касалось Сталина, он оставался скромным; он был самым преданным из всей сталинской команды (по словам Молотова, «сталинист двухсотпроцентный»)28, даже в пору неформальных товарищеских отношений в 1920-х годах никогда не мог заставить себя обращаться к Сталину на «ты», как все остальные. Они с Молотовым общались в секретариате, никогда не дружили, но могли работать вместе. Молотов говорил, что Каганович любил поплакаться: «Тебе легко, ты интеллигент, а я из рабочих»29. Он стал кандидатом в члены Политбюро в 1926 году, но во второй половине 1920-х годов в основном отсутствовал в Москве, будучи человеком Сталина на Украине, где занимал должность первого секретаря партии.
Для Троцкого, Зиновьева и Каменева и, без сомнения, для партийной элиты в целом в середине 1920-х годов отличительная особенность сталинской группы была в том, что она состояла в основ ном из людей, которые когда-либо работали в ЦК партии. Это относится не только к Сталину, Молотову и Кагановичу, но также и к Валериану Куйбышеву, Яну Рудзутаку и Андрею Андрееву, которые все были партийными секретарями в первой половине 1920-х годов.
Куйбышев, русский, как и Молотов, и примерно того же возраста, был среди самых образованных из тех, кто в конечном счете присоединился к сталинской команде; Молотов считал его на голову выше себя в культурном и социальном отношении. Сын русского военного, который, как и отец Ленина, был дворянином, он учился в кадетском корпусе, бросил его и вступил в революционное движение. Он руководил важным советским городом на Волге в 1917-1918 годах, затем стал политическим комиссаром в Красной армии и закончил Гражданскую войну в Туркестане. Куйбышев был кандидатом в члены ЦК партии с 1921 года, его основной сферой деятельности оказались промышленность и государственное планирование, но в 1920-х годах у него было два направления партийной работы: сначала он был секретарем партии (вместе со Сталиным и Молотовым) в 1922 году, а затем в середине 1920-х годов — главой Контрольной комиссии партии, где он был полезным союзником Сталина в отношениях с троцкистами. Но Куйбышев не входил в число ближайших политических соратников Сталина или близких друзей членов команды. В 1920-х годах он предпочитал общаться с творческими людьми, и у него была довольно бурная личная жизнь: хотя он искал себе жену в среде старых большевиков, его третья и четвертая жены были из более молодого поколения30.
Латыш Ян Рудзутак, большевик с 1905 года, в прошлом рабочий из Риги, был на девять лет моложе Сталина. Несмотря на свое пролетарское происхождение и отсутствие систематического образования, после революции он всерьез заинтересовался культурой и общался с представителями творческой интеллигенции — отчасти поэтому в 1930-е годы Молотов говорил, что он стал несколько мягкотелым31. После недолгой работы партийным секретарем в 1923-1924 годах его назначили ответственным за железные дороги. Хотя Сталин любил его, между ними не было дружеского общения и его не всегда считали человеком Сталина. Одно время была идея выдвинуть его в качестве нейтрального кандидата на место генерального секретаря, которое занимал Сталин. С 1923 года Рудзутак был кандидатом в члены Политбюро, а в 1926 году стал его полноправным членом, и тем не менее Молотов сомневался в его лояльности. Сталин отвечал, что не стоит беспокоиться, что Рудзутак «"комбинирует", полагая, что в этом именно и состоит "настоящая политика"»32.
Андрей Андреев, который был на семнадцать лет моложе Сталина, также имел пролетарское происхождение. Один из младших участников команды, он был кандидатом в члены Политбюро с 1926 года. Сын русского крестьянина, он стал рабочим на военном заводе и присоединился к большевикам в юности. Андреев встретил свою жену Дору Хазан во время Первой мировой войны, когда они работали на Путиловском заводе и активно участвовали в революционном движении; позже она была подругой и сокурсницей жены Сталина Надежды. В 1920 году Андреев был сторонником фракции Троцкого, и ему пришлось отказаться от некоторых своих взглядов33, но, несмотря на это, он был «нашим другом», по словам Молотова34. Его отличительной чертой было абсолютное и безусловное исполнение инструкций, что должно было сделать его опасным орудием во время чисток. Коллеги в 1920-х годах немного снисходительно относились к нему: даже Ворошилов, не самый изящный и убедительный оратор команды, чувствовал, что мог давать «Андрюше» советы о том, как четко изложить вопрос на заседании ЦК в 1928 году35. В 1920-е годы Андреев в свободное время проходил с репетиторами программу средней школы. Всегда скромный, в 1930-х годах он был любимым и уважаемым наставником начинающих молодых функционеров36.
Из группы рабочих самым старшим и по возрасту, и по опыту был Михаил Калинин. В 1898 году он фактически стал одним из основателей Российской социал-демократической рабочей партии, в которой через пять лет возникла большевистская фракция. С небольшой бородкой, он выглядел слегка озорным, но уже в сорок лет его (с примесью снисходительности, уважения и привязанности) называли старостой революции. Крестьянин по происхождению, он юношей стал работать по найму в Санкт-Петербурге. Его последующая разнообразная деятельность, как рабочего (слесарь, железнодорожник), так и полупрофессионального революционера, приводила его в различные части империи, в том числе в Грузию, где он подружился с будущим свекром Сталина Сергеем Аллилуевым, и в Ригу, где он познакомился и женился на молодой эстонской рабочей с такими же революционными убеждениями, Екатерине Лорберг37. С 1919 года до своей смерти в 1946 году он был номинальным главой Советского государства и одним из самых популярных деятелей партии; на партийных съездах только Сталину аплодировали больше, чем ему. Во время партийных мероприятий он любил играть комическую роль, притворяясь хитроватым старым крестьянином, подчеркивая свой возраст и популярность, и обычно ему все сходило с рук. В дебатах 1920-х годов он был в целом умеренным и взял на себя роль защитника крестьянских интересов, что было аномалией в «пролетарской» партии, подозревавшей крестьян в буржуазных корыстных инстинктах. В 1928 году Калинин вызвал раздражение Сталина дерзким замечанием, что он говорит как «единственный защитник сельского хозяйства»38, а не как член партийного руководства. Хотя Калинин и оказался в сталинской команде, Троцкий (с которым Калинин и его жена жили в общей квартире в Кремле во время Гражданской войны) утверждал, что он вошел в нее с величайшим нежеланием, цитируя его слова: «Этот конь [то есть Сталин] завезет когда-нибудь нашу телегу в канаву»39. Возможно, он действительно был таким предусмотрительным, но, скорее всего, просто не хотел присоединяться к чьей-либо фракции без лишней нужды40.
Грузин Григорий Орджоникидзе, которого все знали под его революционным псевдонимом Серго, был еще одним ветераном революционного движения, членом большевистской партии с 1903 года, давним знакомым Ленина. Он был избран в большевистский Центральный комитет в 1912 году; такой статус в руководстве 1920-х годов, кроме него, имели только Ленин и Зиновьев, даже Сталин был кооптирован туда немного позднее, а Калинин состоял кандидатом в члены. Лидер Кавказского бюро большевиков в начале 1920-х годов, он наряду с Кировым был близким союзником Сталина в кавказской политике, и у них обоих возникли большие разногласия с Лениным по национальному вопросу в 1922 году, что, вероятно, объясняет задержку с переводом Орджоникидзе в центр. Верный и щедрый Орджоникидзе имел множество друзей, в том числе Сталина, Ворошилова и Микояна. В команде его считали типичным грузином — «человек чувства и сердца»41, как выразился Молотов, он был изменчив и легко обижался. Наконец, в 1926 году Орджоникидзе был вызван в Москву, чтобы занять место Куйбышева в качестве главы Контрольной комиссии партии (ключевая позиция в боях фракций), хотя он по своему характеру не был любителем фракционной борьбы. Для Троцкого Орджоникидзе был единственным из сталинской команды, кто заслуживал отдельного комментария: соглашаясь с Молотовым насчет его лояльности, он также отмечал его силу, мужество и стойкость характера, несмотря на определенную «грубость», но в то время, с точки зрения Троцкого, вся команда Сталина была неотесанной42.
Армянин Анастас Микоян был самым младшим из трех друзей (два других были Орджоникидзе и Сергей Киров), приехавших с Кавказа в 1926 году, чтобы присоединиться к сталинской команде в центре. Как и Сталин, Микоян был исключен из семинарии, только он был на семнадцать лет моложе. Микоян известен как единственный выживший из 26 легендарных бакинских комиссаров, по-видимому, казненных британцами во время Гражданской войны. Представительный и общительный молодой человек, он подружился с Куйбышевым в Туркестане в Гражданскую войну, а несколько лет спустя сблизился с Ворошиловым и Орджоникидзе, когда они оба присматривали за его молодой женой Ашхен и их новорожденным ребенком во время его вынужденного отсутствия по партийным делам. Со Сталиным Микоян был в дружеских отношениях (и на «ты») с 1923 года. Юный Микоян представлял собой блестящего революционера, одетого, как это было принято в те годы, в полувоенном стиле: высокие сапоги, полевая куртка с поясом и фуражка. После пребывания на Волге в начале 1920-х годов, проявив себя как сторонник фракции Ленина, он вернулся на юг, работал партийным секретарем в Ростове-на-Дону, а затем в 1926 году был вызван в Москву, чтобы возглавить Наркомат торговли. Микоян не хотел этого назначения, несмотря на то что был кандидатом в члены Политбюро, потому что ему нравился юг и он хотел заниматься партийной работой, а торговлю считал буржуазным занятием. Но он настолько преуспел в ней, что оставался главным партийным специалистом по внутренней и внешней торговле в течение сорока лет; с течением времени стало казаться естественным, что он, как хитрый армянин, должен уметь торговать. Микоян оказался великим специалистом по выживанию в советской политике, хотя у него много раз были проблемы со Сталиным. Он был известен в команде своим сопротивлением убийствам и ссылкам людей — не то чтобы он выступал против этого в принципе, но на практике старался, насколько возможно, такого избегать. Обладая сильным чувством семейной привязанности, он также неоднократно нарушал правила команды и продолжал оказывать помощь семьям жертв43.
Последний из «кавказского» трио, Сергей Киров, на самом деле был русским, он родился в Вятской губернии на Урале и получил образование в Казани, но большую часть своей взрослой жизни провел на юге. Еще студентом был вовлечен в революционную деятельность, сидел в тюрьме (в 1909 году одним из его товарищей по заключению в Томске был Куйбышев), но в предреволюционные годы он, похоже, сделал некоторый перерыв в революционной деятельности, когда жил на Северном Кавказе. Там Киров работал журналистом и женился на Марии Маркус, которая разделяла его интерес к театру и литературе. Революция вернула его в борьбу; они с Орджоникидзе, почти ровесники, стали друзьями, когда вместе работали на Кавказском фронте во время Гражданской войны, а затем в Кавказском бюро ЦК, которое Орджоникидзе возглавил, а Киров был его заместителем. Дружба Кирова с Микояном также восходила к этому периоду. Он был союзником Орджоникидзе и Сталина в борьбе за будущий статус Грузии в начале 1920-х годов (хотя жесткая ленинская критика его не коснулась). С 1921 по 1926 год он возглавлял партийный комитет Азербайджана, продолжая тесно сотрудничать с находившимся в Грузии Орджоникидзе, а затем отправился на север— очень неохотно, так как любил Баку—возглавить Ленинградский партийный комитет после свержения Зиновьева. Из-за обстоятельств смерти Кирова, убитого в 1934 году, была тенденция канонизировать его как либерала в сталинской команде. Никаких реальных доказательств этому нет, но он не был и в числе самых кровожадных. По общему мнению, Киров был привлекательным человеком. Будучи бездетным, он любил детей и был популярен среди своих сверстников. Сталин и его жена очень привязались к нему. Они были в близких дружеских отношениях друг с другом, по крайней мере с 1922 года. Киров называл Сталина его кавказским псевдонимом Коба44.
Сталин, которого эти люди видели и воспринимали как своего лидера, совсем не был тем ничтожеством, каким его считал Троцкий. Спустя десятилетия, разговаривая с Феликсом Чуевым, Молотов вспоминал: «Много было, конечно, хороших людей, но вершиной выделялся один Сталин. <...> У Сталина был очень крепкий характер, определенность, ясность, то, чего большинству не хватало. Были очень хорошие люди, большие работники, но ясности им не хватало», «лучше его никого не было. А мы были молокососы»45. Прежде всего он был человеком, в котором нуждалась революция после смерти Ленина: партии очень повезло, и нужно было эту удачу не упустить. «Многие революции погибли. В Германии, в Венгрии... Во Франции— Парижская коммуна. А мы удержали»46. «Это был железный, твердый, спокойный, — говорил Каганович,— внутренне выдержанный, мобилизованный всегда человек. Он никогда не выпустит слова изо рта, не обдумав его... Я всегда его видел думающим. Он разговаривает с тобой, но в это время думает. И целеустремленный»47.
Целеустремленный — подходящее определение для Сталина, но каковы были его цели? Его команда не была собрана на основании политических предпочтений. Это отличало ее от группы, сформировавшейся вокруг Троцкого (левых, как их стали называть), тех, кто хотел развивать централизованное планирование и продвигать индустриализацию. Это также отличало ее от так называемых правых, склонных к умеренной политике и осторожности в отношении крестьянства, куда входили такие члены Политбюро, как Бухарин, Рыков, Томский, Калинин,—часто к ним примыкал Ворошилов. В середине 1920-х годов правая политическая ориентация была вполне совместима с членством в сталинской команде, которую Троцкий воспринимал как политически нейтральный блок «партийных бюрократов»48. Николай Бухарин, наиболее известный представитель умеренных, был близким другом Сталина в середине 1920-х годов, некоторое время его считали вторым человеком после Сталина, наравне с Молотовым. Когда Троцкий и его сторонники нападали на Бухарина за его «мягкость» по отношению к крестьянству, Сталин бросил свою знаменитую фразу: «Крови Бухарина требуете? Не дадим вам его крови!»49 Другими словами, Сталин сам выглядел и говорил как правый.
После поражения Троцкого в ЦК возникла напряженность. На каждом последующем съезде партии в Политбюро добавляли новых членов: Молотова, Ворошилова и Калинина в конце 1925 года; затем Куйбышева и Рудзутака в 1927 году; Андреев, Каганович, Киров и Микоян стали новыми кандидатами — и почти все новые члены были сторонниками Сталина. Ни один из них не был связан с Зиновьевым, вторым членом Политбюро, который мог считаться претендентом на лидерство. Это отражало доминирование Сталина в секретариате партии, а секретариат, в свою очередь, контролировал отбор делегатов на партийные съезды, которые избирали ЦК и, в конечном итоге, Политбюро. Зиновьев, который уже упустил один шанс подключиться к этому процессу, был по-прежнему недоволен контролем Сталина над партийной машиной, но ничего не предпринимал, за исключением своей ленинградской вотчины, где построил собственный партийный аппарат. Зиновьев был тщеславен и, несомненно, уверен, что его авторитет оратора и его положение руководителя возглавляемой Советским Союзом международной коммунистической организации, Коминтерна, а также ленинградской партийной организации, обеспечит ему место на вершине. Сталину и его группе Зиновьев очень не нравился: его называли Гришей, чтобы показать свое неуважение, а не дружеские чувства. Молотов говорил, что он был хвастуном и трусом; у его союзника Юрия Каменева50, главы Моссовета и члена Центрального комитета времен подполья, характер был потверже, но Зиновьев считал себя главным в их союзе. С Каменевым Сталин был на «ты». И все же именно Каменев в конце 1925 года осудил Сталина за стремление стать вождем партии и лидером над всеми остальными.
Ответом на вопрос о целях Сталина, безусловно, является стремление к абсолютной личной власти, и именно этот ответ обычно подчеркивают, исключая все остальные. Но редко бывает, что чьи-либо цели настолько просты, а Сталин не был простым человеком. Он хотел, чтобы власть служила целям революции, потому что верил в особый вид социалистической модернизации под руководством партии, контролируемой государством, за которую выступал Ленин. Кроме того, Сталин и его команда в 1920-е годы считали, что они играют в обороне, хотя и в активной: их целью было победить фракции и сохранить единство партии. Нельзя сказать, что Каменев неправильно понимал личные амбиции Сталина, но проблема фракций была тогда самой насущной. Для Сталина и Молотова в 1920-х годах борьба с группировками была главной задачей, волнующей до такой степени, что другие опасения были временно отодвинуты на второй план. Лишь в конце десятилетия, после поражения левой оппозиции, вопросы управления страной привлекли к себе серьезное внимание51.
Сталин и его команда в этот период не выглядели особо озверелыми. Сталин и Молотов в публичной политике отдавали предпочтение стилю, который один историк метко называет «воинственной умеренностью», — жесткому, но совсем не такому резкому, как у их противников. Как правило, они предоставляли жесткость другим: Зиновьеву и Каменеву — бороться против Троцкого, а позднее Рыкову и Бухарину — бороться против Зиновьева и Каменева, и именно эти другие вели борьбу наиболее яростно. Без сомнения, это была продуманная тактика, и она завоевала им много поклонников в партии. Никита Хрущев, впервые столкнувшийся со Сталиным в качестве молодого украинского делегата на партийных съездах в Москве в середине 1920-х годов, был поражен его приверженностью партийному единству и относительно терпимым подходом к действиям оппонентов. Этот стиль выгодно отличался от пронзительного полемического стиля оппозиции; Хрущев считал, что Сталин — «демократический человек». Микоян, который тогда находился в Ростове, восхищался ловкостью Сталина в спорах: он будет ждать, пока оппозиция в споре с другими членами сталинской команды выложит все свои карты на стол, а затем выйдет на сцену, спокойно и с достоинством, не обостряя конфликт, а наоборот, приглушая его. Сталин не был высокомерным, не нервничал и всегда умел сделать так, чтобы агрессорами выглядели его противники.
Решающий момент в борьбе с Зиновьевым наступил зимой 1925-1926 годов, когда сталинская группировка, официально размежевавшаяся с Зиновьевым и Каменевым на недавнем съезде партии и получившая поддержку большинства, вытеснила Зиновьева из Ленинграда. Молотов возглавил влиятельную команду, в которую вошли Киров, Ворошилов, Калинин, Андреев и Бухарин; они прибыли в Ленинград, чтобы сломать партийную машину Зиновьева и заставить ленинградскую партийную организацию осудить Зиновьева и его людей как нарушителей партийного единства. Речь шла о том, чтобы «брать» партийные организации ключевых заводов одну за другой, как писал Сталин Молотову, умело используя военную метафору. Ворошилов вел себя как старый боевой конь, почуявший запах битвы, — он ликующе написал своему другу Орджоникидзе: «Я буквально помолодел, так много пришлось пережить моментов, напоминающих [события 190]5-[190]7 годов». Киров, назначенный преемником Зиновьева, все еще надеялся избежать работы в Ленинграде и горько жаловался в личных письмах на свое «очень плохое» настроение, «очень-очень сложную» ситуацию, круглосуточный рабочий день и враждебность ленинградцев. Он писал, что это была «отчаянная драка, такая как никогда», и поначалу не был уверен в победе. Но они сделали это, и он застрял в Ленинграде, который через некоторое время полюбил52.
Великая битва фракций происходила в столицах, Москве и Ленинграде, при относительно небольшом участии провинций, и бывших провинциалов, таких как Киров, Микоян и Орджоникидзе, пришлось убеждать принять эту борьбу всерьез. Орджоникидзе ненавидел борьбу фракций: еще в 1923-1924 годах он был настолько подавлен ссорой с Троцким, что в частном порядке сказал своему другу Ворошилову, что кто бы ни оказался на вершине, это будет поражением для партии. Резкость нападения Рыкова на Зиновьева и Каменева на одном заседании Политбюро расстроила его до такой степени, что он разрыдался и вышел. Ворошилову пришлось приложить немало усилий, чтобы Орджоникидзе увидел, что альтернативы избиению «раскольников» не было. Даже после того как он принял эту необходимость, согласившись, что «мы не позволим им создать другую партию» и «мы отправим их к черту из нашей партии», он все еще был гораздо менее готов, чем Сталин, разорвать личные отношения с политическими противниками. Правда, у него было больше друзей, чем у Сталина, ему было кого терять53.
Другим человеком, кому пришлось скорректировать свою точку зрения, переехав в Москву, был Микоян. На Северном Кавказе экономика процветала, партия была единой, и казалось, что все идет хорошо. Но в Москве он обнаружил, что люди постоянно разговаривали так, как будто был кризис54. Каменев, которого он лично любил и чью должность министра торговли унаследовал, был ужасно пессимистичен и обескуражен, чувствуя, что революция вступила в новую и потенциально катастрофическую фазу. Без сомнения, пессимизм Каменева во многом был связан с его недавним политическим поражением, но люди Сталина также не были преисполнены оптимизма. Они и оппозиция начали обмениваться обвинениями в ответственности за «вырождение» революции и разочарование молодежи. Обе стороны соглашались, что это явление имело место, хотя и по-разному отвечали на вопрос, кто виноват. «Мы должны идти вперед в экономике, — говорил Куйбышев (который возглавлял ВСНХ) своим коллегам по Политбюро в 1928 году, — но этого не происходило, экономические показатели были просто ужасны и на самом деле это было попятное движение». Политбюро согласилось с тем, что если они хотят продолжить индустриализацию, то им нужно получить иностранные кредиты. Но готова ли какая-либо капиталистическая страна выдать их? Перспективы выглядели мрачными, особенно в связи с тем, что только что были разорваны дипломатические отношения с Великобританией, крайне подозрительно относящейся к советскому шпионажу и подрывной деятельности коммунистов55.
После поражения Зиновьева зимой 1925-1926 годов оппозиция Зиновьева и оппозиция Троцкого объединились, но это не пошло им на пользу. Обе группы помнили те оскорбления, которые получали от бывших противников, и ни у одного из лидеров не было реальной базы. Зиновьев потерял работу в Ленинграде в начале 1926 года, а пол года спустя его исключили из Политбюро под тем предлогом, что его сторонник организовал незаконное подпольное собрание. Каменева также исключили из Политбюро и отправили возглавлять Институт Ленина. Троцкий, которого в январе 1925 года вынудили уйти с поста наркома обороны, с тех пор занимал сравнительно мелкие посты по экономическому ведомству. До октября 1926 года он оставался членом Политбюро, но через пару месяцев после Зиновьева исключили и его (как объяснял Сталин Молотову, их лучше вышвырнуть по отдельности)56.
Бухарин однажды сказал, что в обращении с врагами Сталин был мастером «дозирования». Он имел в виду, что Сталин уничтожал их шаг за шагом, вместо того чтобы сокрушить одним ударом. Относительно членов Политбюро первым шагом было перестать приглашать их на собрания, где решались серьезные вопросы. Впервые эта тактика была применена в 1924-1925 годах против Троцкого. Тогда возникла так называемая «семерка», куда входили все члены Политбюро, кроме него, которая регулярно встречалась каждый вторник. Молотов, с его сознанием дисциплинированного чиновника, полагал, что это временная мера, но Сталин понимал силу исключения и думал иначе: семерка, пятерка, восьмерка или любое другое магическое число, которое существовало в то или иное время, была группой с переменным составом, она была близка по составу к Политбюро, но не идентична ему, и такая группа продолжала регулярно встречаться весь период сталинского правления. Следующим шагом было формальное исключение из Политбюро, затем из Центрального комитета и, наконец, из партии. (Это считалось максимально суровым наказанием до конца 1920-х годов, когда все стало значительно жестче.) Без сомнения, этот последовательный подход был результатом осторожности Сталина: команда, в конце концов, могла воспротивиться исключению, как это иногда случалось, или мог обнаружиться какой-либо недостаток плана. Но в то же время он имел оттенок садизма: побежденный долго оставался в подвешенном состоянии, умоляя о помиловании и восстановлении. Молотов и другие, более прямолинейные бойцы фракций, вероятно, давно бы выгнали Троцкого из Политбюро, но тактика Сталина заключалась в том, чтобы продолжать изолировать его и других оппозиционеров до тех пор, пока они не станут полными изгоями, если не потерпят крах.
Дозированный подход был нацелен на то, чтобы взять на борт команду Сталина и потопить жертв. Не все члены команды были так же увлечены изгнанием старых товарищей, как Сталин и Молотов; например, после удара по Калинину в 1930 году они могли решить, что с них довольно. Перед этим, когда Сталин хотел убрать Зиновьева и Троцкого из ЦК, он свалил эту работу на Молотова, а сам уехал в отпуск. Как сообщил Молотов, Каганович и Киров были полностью за, но Калинин, Орджоникидзе и Рудзутак были ненадежны, а Микоян уклонялся от решения, избегая встреч. Сталин выказал удивительно невозмутимое отношение к колебаниям Рудзутака и Микояна, но был раздражен отсутствием активной поддержки Орджоникидзе («Где был Серго... Почему он скрывался? Позор!»). Когда выяснилось, что Ворошилов тоже колебался, Молотов сказал Сталину, что ему нужно пораньше вернуться из отпуска и подавить начавшееся восстание. Сталин согласился сделать это, но добавил, что он не слишком беспокоится об этих колеблющихся по причинам, которые «объясню, когда приеду». Увы, мы не знаем, каковы были эти причины, но звучит так, как будто он думал, что у него есть некоторые рычаги — возможно, скрытый шантаж по поводу прошлых грехов, — чтобы вернуть заблудших членов команды57.
К 1926 году относительная вежливость в публичном общении между оппозиционерами и большинством ЦК, характерная для более ранних лет, давно исчезла. На партийных съездах над оппозиционерами теперь безжалостно насмехались. Даже на заседаниях ЦК Троцкий говорил, что его постоянно прерывают свистом, криками, угрозами и ругательствами; это напомнило ему о бурных днях в Петрограде между Февральской и Октябрьской революциями58. В Политбюро конфронтация тоже обострилась. Троцкий не стеснялся выражать свое мнение и переходить на личности, в мае он и Молотов сорвались на крик, разъяренный Молотов назвал его «инсинуатором по природе» — странное, книжное слово, используя которое, Молотов, возможно, хотел показать Троцкому, что он тоже был образованным человеком59. В 1926 и 1927 годах на заседаниях Политбюро было еще больше озлобления. Ворошилов сказал Зиновьеву, что не доверил бы ему ни копейки. Троцкий издевался над якобы ограниченными интеллектуальными способностями Рудзутака, которые, как он самодовольно добавил, высмеивал даже Сталин, что побудило разъяренного Рудзутака сказать Троцкому: «Вы специализировались в клевете на лиц»60.
Сталин и Троцкий пошли друг на друга войной в сентябре 1927 года, когда Политбюро и Центральная контрольная комиссия собрались, чтобы обсудить оппозицию. Троцкий, присутствовавший по приглашению, но уже не являвшийся членом Политбюро, ответил на реплику Сталина резким упреком: «Товарищ Сталин, не мешайте, вы будете иметь предзаключительное слово, как всегда», а когда Сталин возразил, он добавил: «Вы всегда берете слово последним для того, чтобы выдвинуть новую ложь, кляузу, клевету и отравлять ею партию через партийный аппарат». Затем все стало только хуже:
Сталин: Вы говорите неправду, потому что вы жалкий трус, боящийся правды.
Троцкий: Зачем же меня партия держала во главе армии?
Сталин: Жалкий вы человек, лишенный элементарного чувства правды, трус и банкрот, нахал и наглец, позволяющий себе говорить вещи, совершенно не соответствующие действительности. Вот мой ответ.
Троцкий: Вот он весь: груб и нелоялен.
Чаще всего Сталин оставался спокойным, но Троцкий оказывал такое влияние на людей, что даже Сталин потерял самоконтроль. Обычно, особенно на общесоюзных партийных собраниях, Сталин умел произвести нужное впечатление. На одной из партийных конференций, позволив Рудзутаку и Бухарину выполнить грубую работу по делу Зиновьева, Сталин начал с насмешки: Зиновьев, по его словам, однажды заявил, что может приложить ухо к земле и услышать шаги истории, но теперь, поскольку он не заметил, что партия отвернулась от оппозиции, ему следует пойти к врачу проверить слух. Делегатам — практически все они к этому времени были представителями большинства в Центральном комитете —понравилась эта шутка; она вызвала не просто «бурные и продолжительные аплодисменты», после речи все встали и устроили овацию61.
Оппозиция была не единственной заботой команды в это время. Политика Коминтерна по сотрудничеству с Гоминьданом в Китае, которую отстаивали Сталин и Бухарин, а Троцкий критиковал, закончилась провалом, когда Гоминьдан расправился со своими союзниками-коммунистами в Шанхае в апреле 1927 года. В мае Великобритания разорвала дипломатические отношения, и советские лидеры задумались, не является ли это прелюдией к новой западной интервенции. ОГПУ сообщало об усилении националистического сопротивления в приграничных регионах Украины и Грузии при активной иностранной поддержке. Тревога достигла апогея, когда в июне на варшавском железнодорожном вокзале русским эмигрантом-монархистом был убит советский посланник в Польше, а также одновременно была брошена бомба в партийный клуб в Ленинграде. Об убийстве Сталин писал Молотову: «Чувствуется рука Англии... Хотят повторить Сараево» (т.е. убийство эрцгерцога Франца Фердинанда, которое послужило поводом к Первой мировой войне). Ответом ОГПУ, явно с одобрения Сталина, стали массовые аресты подозреваемых предателей (бывших аристократов и т. п.) и казнь двадцати из них в качестве предупреждения62. «Агенты Лондона сидят у нас глубже, чем мы думали», — заявил Сталин руководителю ОГПУ Вячеславу Менжинскому63. Необходимо усилить ОГПУ, усилить военную разведку и ввести дополнительные меры безопасности на Кавказе64. Британская шпионская сеть должна быть искоренена, а шпионы предстать перед судом.
Советские лидеры призывали общественность готовиться к новому военному вмешательству капиталистических держав, стремящихся завершить дело, начатое ими во время Гражданской войны. Верили ли они в это сами — спорный вопрос, но, безусловно, они очень нервничали, особенно Ворошилов, нарком обороны, который неоднократно предупреждал своих коллег о том, что его ведомство недостаточно финансируется и что «нам придется дорого заплатить, если наши заграничные враги узнают» о плачевном состоянии армии65. Сталин постоянно думал о безопасности, и его на самом деле беспокоило, что враги действительно получали сведения и утечки секретной информации из Политбюро случались постоянно. Это не было параноидальной фантазией, историки действительно обнаружили секретные документы Политбюро и ОГПУ конца 1920-х годов в немецких архивах. Документы Политбюро печатались ограниченным тиражом, правила требовали, чтобы их возвращали после прочтения, но эти правила часто нарушались. Неудивительно, что в Политбюро постоянно возникало беспокойство по поводу ведения официальных протоколов заседаний: когда эти протоколы составлялись, они не только распространялись внутри партии, но и утекали за ее пределы. Похоже, Сталин думал, что оппозиционеры передают документы старым друзьям-меньшевикам, которые, в свою очередь, тайно пересылают их немецким социал-демократам, но более вероятно, что был другой, более прямой путь из Кремля (от кого конкретно — неизвестно) в посольство Германии в Москве66.
В начале ноября 1927 года праздновалась десятая годовщина Октябрьской революции. Согласно информации ОГПУ, оппозиция планировала устроить во время торжеств переворот и эти планы были отменены только в последнюю минуту из-за сомнений Троцкого. В архиве Троцкого в Гарварде никакого подтверждения этому не найдено, и крайне панические сообщения Менжинского в Политбюро следует воспринимать с недоверием, тем более учитывая его утверждение, что эту серьезную угрозу можно совершенно устранить, если Политбюро разрешит ОГПУ арестовать нескольких главарей. Сталин, который, вероятно, побудил Менжинского поднять тревогу, отмежевался от своих самых крайних требований, в то же время поддержав необходимость радикальных мер против оппозиции. Некоторые оппозиционеры к тому времени уже были арестованы, хотя все их лидеры еще были на свободе — новый подход в советской политической практике, — и Менжинский предположил, что, возможно, необходимо «арестовать их всех за одну ночь»67. Сталин не поддержал этого, но предложил исключить лидеров оппозиции из партии. Они, по его мнению, подрывали советскую внешнюю политику, потому что в Лондоне и Вашингтоне «существует мнение, что наше нынешнее правительство находится на грани краха, что оппозиция собирается встать у руля и что, следовательно, бессмысленно заключать с нами какие-либо соглашения». В конце 1927 года Сталин писал в ЦК и ЦКК, что действия оппозиционеров считались бы «государственной изменой» в капиталистических государствах и, следовательно, наказывались бы смертью: «Я не вижу причин, почему мы не должны защищать диктатуру пролетариата самыми строгими мерами». Аргумент о «государственной измене» основывался на мысли, что Советский Союз по существу находился в военном положении из-за острой внешней угрозы, и сталинцы воспользовались фразой Троцкого, заявившего, что даже война не заставит его отказаться от критики сталинского режима68. Неудивительно, что Троцкий задумался о гильотине. Во Французской революции, говорил он, якобинцы сначала использовали ее против врагов революции, как это сделали большевики, и это было нормально, это было революционной необходимостью. Но затем якобинец Робеспьер (читай: Троцкий) сам был казнен на гильотине, и это было другое дело, поскольку было сделано контрреволюционными термидорианцами (читай: Сталиным) и ознаменовало конец революции69.
Троцкого не отправили на гильотину, по крайней мере пока, но он, возможно, чувствовал, что его собираются «линчевать» на совместном заседании ЦК и ЦКК в октябре, когда помимо постоянных перебивающих его реплик, в голову Троцкого, когда он выступал, полетели чернильницы, тяжелые тома и стакан, так что он был вынужден покинуть трибуну. Одним из метателей книг был Емельян Ярославский, старый большевик, член Контрольной комиссии Орджоникидзе, который, не слишком стыдясь, писал Орджоникидзе, что Троцкий и его сторонники «держали себя так возмутительно, так оскорбляли нас, большевиков, что я, давши слово себе, что я выдержу все, не выдержал и запустил в Т[роцкого] "контрольными цифрами Госплана"». По словам Троцкого, Сталин был единственным, кто сохранял спокойствие. Члены команды воздерживались от физического насилия, но никто из них публично не возражал против осуждения Троцкого, что не означает, что они все были рады этому. Бухарин, который в телефонном разговоре сообщил Троцкому о высылке, выразив ему сочувствие («Так не должно быть. Ты должен вернуться»), не упомянул при этом, что в дискуссии сам высказался против него. Орджоникидзе, несмотря на то что возглавлял Контрольную комиссию, позволил себе отсутствовать по состоянию здоровья в течение решающего месяца, октября. Сталин, выказывая горячую заботу о его здоровье и информируя о борьбе с оппозицией, не настаивал на его скорейшем возвращении, и это наводит на мысль, что, возможно, слухи о том, будто Орджоникидзе намеренно держали подальше, потому что ему не нравилась идея исключения из партии, имели под собой основания. «Хорошо, что тебя не было», — писал ему Ярославский70.
Формальное решение об исключении Троцкого и других лидеров оппозиции из партии было утверждено в следующем месяце послушным партийным съездом, который сделал это с энтузиазмом. По словам Менжинского, было решено не обвинять Троцкого в государственной измене, потому что «мы нашли гораздо более умелое решение», а именно ссылку лидеров оппозиции в отдаленные районы Советского Союза, подальше от крупных городов71. Менжинский говорил об этом явно как об альтернативе смертному приговору, который в противном случае мог бы быть вынесен. Троцкий и его семья были отправлены в Алма-Ату в январе 1928 года.
Троцкий остался непокорным и непримиримым, но Зиновьев и Каменев капитулировали. Они не отказались от своего мнения, но приняли волю большинства и обещали не раскалывать партию и не пытаться организовать что-то вне ее. Тем не менее их исключили, а попытки Каменева сохранить достоинство и примириться, не унижаясь, были встречены насмешками. Сталинская команда громила оппозицию под лозунгом, который сформулировал Рудзутак: какое значение имеет потеря группы интеллигентов для партии, они не заслуживают доверия ни у кого, кроме как у международной буржуазии. По словам Кагановича, они всего лишь нарушители спокойствия: после их исключения сотни тысяч членов партии и миллионы пролетариев вздохнули с облегчением. Их называли лицемерами и говорили, что им повезло, что к ним отнеслись так мягко (Ленин не стал бы «нянчиться» с ними, как мы, сказал Рыков, которого обычно считают умеренным). Если они выпали из повозки истории, кого это волнует, сказал Сталин, это означает лишь то, что нам не нужно спотыкаться о них, когда мы идем вперед72.
Оказалось, что ссылки внутри страны было недостаточно, чтобы уничтожить влияние Троцкого. Подпольная оппозиционная организация оставалась активной, хотя благодаря разгону ее лидеров и тому, что они вынуждены были переписываться между собой, ОГПУ знало о ее деятельности столько же, сколько и сам Троцкий. Команда регулярно получала большие сводки перехваченных материалов оппозиции от ОГПУ, которое, должно быть, с интересом читало переписку этих ветеранов-подпольщиков с дореволюционным стажем, тем более что объектами слежки были люди, которых они хорошо знали73. ОГПУ выдвинуло Троцкому ультиматум с требованием прекратить оппозиционную деятельность, но он отказался. Сталин был за то, чтобы изгнать его из страны. Расчетливый Ленин поступал так со своими политическими оппонентами (но не со своими однопартийцами) еще в 1922 году. В команде были колебания: в решающем голосовании Куйбышев проголосовал против, как и Томский и Рыков (последний сказал, что боится убийства Троцкого контрреволюционерами). Бухарин, который раньше жестче всех нападал на Троцкого, изменил свое мнение и проголосовал против высылки, но затем, в последнюю минуту, когда Троцкий уже был под конвоем ОГПУ, перешел на сторону большинства74.
Изгнание Троцкого оказалось не совсем простым делом: Сталин мог считать, что он предал партию, но для Европы Троцкий олицетворял угрозу коммунизма, и Германия, предполагаемое место назначения, отказалась принять его. Резервным вариантом была Турция. Троцкого перевезли через советскую границу и отправили в Стамбул п февраля 1929 года. Он покинул родину навсегда. Это был безжалостный способ избавиться от Троцкого, хотя и менее экстремальный, чем вариант Менжинского, предлагавшего казнить его как предателя75. Как спустя много лет Молотов объяснял своему почитателю, Троцкого нельзя было убивать в 1929 году, так как это могло бы испортить репутацию партии. Но, по крайней мере, он и другие оппозиционеры были изолированы. Сталин и его команда одержали победу во фракционной борьбе, которая занимала их последние пять лет. Власть принадлежала им. Вопрос — что они собирались с ней делать?76
1 Robert V. Daniels, The Conscience of the Revolution (New York: Simon and Schuster, i960), p. 422-433.
2 Феликс Чуев, Сто сорок бесед с Молотовым (Москва: Терра, 1991), с. 181; А. И. Микоян, Мысли и воспоминания о Ленине (Москва, 1970), с. 139.
3 Чуев, Сто сорок бесед, с. 227; Лазарь Каганович, Памятные записки (Москва: Вагриус, 1996), с. 236, 242-247; Микоян, Мысли о Ленине, с. 156; А. И. Микоян, Так было: размышления о минувшем (Москва: Вагриус, 1999), с. 169-177
4 Leon Trotsky, Stalin: An Appraisal of the Man and His Influence (New York: Grosset & Dunlap, 1941), P-392~393; N. N. Sukhanov, The Russian Revolution, 1917: Eyewitness Account (Oxford: Oxford University Press, 1955), p. 229-230; Victor Serge, Memoirs of a Revolutionary (New York: New York Review of Books, 2012), p. 98 (цитата); Boris Bazhanov, Bazhanov and the Damnation of Stalin (Athens: Ohio University Press, 1990), p. 104-106; Robert Service, Stalin: A Biography (Cambridge, MA: Belknap Press, 2005), p. 196 (цитата).
5 В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, в 55 томах, 5-е изд. (Москва: Государственное издательство политической литературы, 1958-1970), т. 45, с. 343-348.
6 Moshe Lewin, Lenin's Last Struggle (Ann Arbor: University of Michigan Press, 2005).
7 Service, Stalin, p. 211.
8 Феликс Чуев, Молотов (Москва: OLMA-PRESS, 2000), с. 272.
9 Чуев, Сто сорок бесед, с. 37.
10 И. В. Сталин, Сочинения (Москва: Государственное издательство политической литературы, 1947), т. 5, с. 354-355, 370 («О задачах партии», 2 декабря 1923).
11 Daniels, Conscience, р. 233, 29.
12 Сталин, Сочинения, т. 6 (1952), с. 14.
13 XIII съезд РКП(б), май 1924 г. Стенографический отчет (Москва: Государственное издательство политической литературы, 1962), с. 158 (Троцкий), 224 (Крупская).
14 Михаил Томский, Воспоминания (Москва: РГГУ, 2001), с. 158, 275-276.
15 «Против присвоения фамилии Сталина возражений не имею», Источник, 1996, № 2, с. 156-160.
16 Service, Stalin, р. 224. (Туруханский край был местом последней дореволюционной ссылки Сталина. —Прим. науч, ред.)
17 Феликс Чуев, Так говорил Каганович (Москва: Отечество, 19912), с-35-
18 XV конференция Всесоюзной коммунистической партии (6), 25 октября—8 ноября 1 рзбг. Стенографический отчет (Москва — Ленинград: Государственное издательство, 1927), с. 669.
19 РГАСПИ (Российский государственный архив социально-политической истории), 558/11/70, лл. 56-57 (Сталин Молотову, 25 сентября 1926 года).
20 Service, Stalin, р. 225.
21 Ольга Аросева, Без грима (Москва, 2000), с. 30.
22 РГАСПИ, 558/11/767, ЛЛ. 15,
23 Чуев, Молотов, с. 268.
24 Чуев, Сто сорок бесед, с. 180-181.
25 Bazhanov, Bazhanov and the Damnation of Stalin, p. 53.
26 Isaac Deutscher, The Prophet Armed (London: Oxford University Press, 1970), p. 423-425.
27 Larissa Vasilieva, Kremlin Wives, ed. and trans. Cathy Porter (London: Weidenfeld & Nicolson, 1994), p. 80-81.
28 Чуев, Молотов, с. 384-385.
29 Чуев, Так говорил Каганович, с. 78, 129.
30 Г. В. Куйбышева, Валериан Владимирович Куйбышев (Москва: Издательство политической литературы, 1966); Чуев, Сто сорок бесед, с. 192-193; Н.Зенкович, Самые секретные родственники: энциклопедия биографий (Москва: OLMA-PRESS, 2005), с. 206-210.
31 РГАСПИ 558/11/70, лл. 56-57.
32 Письма И. В. Сталина В. М. Молотову, igsf-igjG гг. (Москва: Россия молодая, 1995), с. 103. См. также: Г.А.Трукан, Ян Рудзутак (Москва: Государственное издательство политической литературы, 1963), с. 58,144-145; Чуев, Сто сорок бесед, с. 412; А. И. Микоян, Так было, с. 268
33 А. А. Андреев, Воспоминания, письма (Москва: Политиздат, 1985), с. 225, 286, 289.
34 Чуев, Молотов, с. 252.
35 Как ломали НЭП: Стенограммы пленумов ЦК ВКП(б), 1928-1929, в 5 томах (Москва: Международный фонд «Демократия», 2000), т. 1, с. 190.
36 N. S. Patolichev, Measures of Maturity (Oxford: Pergamon Press, 1983). P- 97
37 Екатерина Лорберг, согласно официальной биографии, была родом из Ревеля (Таллин), а познакомилась с Калининым в Петербурге.
38 Стенограммы заседаний Политбюро ЦК РКП(б} — ВКП(б), 1923-1938) в з томах, под ред. К. М. Андерсона и др. (Москва: РОССПЭН, 2007), т. 1 (1923-26), с. 616, 626.
39 Троцкий, Сталин с. 388-389.
40 Зенкович, Самые секретные с. 170-171.
41 Чуев, Молотов, с. 250.
42 Троцкий, Сталин, с. 348.
43 А. И. Микоян, Дорогой борьбы (Москва: Издательство политической литературы, 1971), с. 560-561; А. И. Микоян, В начале двадцатых... (Москва: Издательство политической литературы, 1975), с. 204, 208; А. И. Микоян, Так было., с. 272-73, 352; РГАСПИ 74/1/429, л. 104; Степан Анастасович Микоян, Воспоминания военного летчика-испытателя (Москва: Техника—молодежи, 2002), с. 2.
44 О Сергее Кирове (Москва: Издательство политической литературы, 1985), с. 202; Matthew Е. Lenoe, The Kirov Murder and Soviet History (New Haven: Yale University Press, 2010), p. 33; Наш Мироныч (Ленинград: Лениздат, 1968), с. 257-258; Микоян, Дорогой борьбы, с. 534; РГАСПИ, 80/26/55, лл. 1-2, РГАСПИ, 80/26/56, л.1; Большевистское руководство (Москва: РОССПЭН, 1996), с. 314-315; Sergo Beria, Beria, Му Father (London: Duckworth, 2001), p. 15; РГАСПИ, 558/11/746; Чуев, Сто сорок бесед, с. 311.
45 Чуев, Сто сорок бесед, с. 260-261.
46 Чуев, Молотов, с. 294.
47 Чуев, Так говорил Каганович, с. 154-155.
48 XV конференция Всесоюзной коммунистической партии , 25 октября— 3 ноября 1926 г. Стенографический отчет (Москва—Ленинград: Государственное издательство, 1927), с. 75.
49 РГАСПИ, 558/11/69; Stephen F. Cohen, Bukharin and the Bolshevik Revolution (New York: Alfred A. Knopf, 1972), p. 241.
50 Имеется в виду Лев Каменев, настоящее его имя — Лев Борисович Розенфельд, а вариантом революционного псевдонима был «Юрий Каменев». — Прим. пер.
51 Письма И. В. Сталина, с. 71 (Сталин Молотову, 15 июня 1926); Чуев, Молотов, с. 224, 241; А. И. Микоян, Так было, с. 352; Daniels, Conscience, р. 268; РГАСПИ 558/11/766-769 (Молотов Сталину).
52 Сталинский стиль: Robert Service, “The Way They Talked Then: The Discourse of Politics in the Soviet Party Politburo in the late 1920s,” in Paul R. Gregory and Norman Naimark, eds., The Lost Politburo Transcripts (New Haven: Yale University Press, 2008), p. 127; Nikita Khrushchev, Khrushchev Remembers (Boston: Little, Brown, 1970), p. 27 (русское издание: H. С. Хрущев, Время, люди, власть. Воспоминания, в 4 книгах (Москва: Московские новости, 1999)); А. И. Микоян, Так было, с. 287; ленинградский конфликт: Daniels, Conscience, р. 269-270; Большевистское руководство, с. 314-315 (письма Кирова жене), с. 320-321 (Ворошилов Орджоникидзе, 6 февраля 1926), с. 322; РГАСПИ, 558/11/766, л. 86 (Молотов Сталину, и января 1926); РГАСПИ, 80/26/55, лл. 1-2, РГАСПИ, 80/26/56, л. 1.
53 РГАСПИ, 74/2/43, лл. 12, 15 (письма Ворошилову, 1926); А. И. Микоян, Так было, с. 266-267.
54 А. И. Микоян, Так было, с. 268.
55 Michal Reiman, The Birth of Stalinism (Bloomington: Indiana University Press, 1987), p. 136-137 (цитата Куйбышева).
56 Письма И.В.Сталина с. 74 (Сталин Молотову, письмо от 25 июня 1926).
57 Leon Trotsky, Stalin (New York: Universal Library, 1941), p. 416; РГАСПИ, 558/11/766, лл. 75,144-147 (Молотов Сталину, сентябрь 1926); Письма И. В. Сталина, с. 71 (Сталин Молотову, 15 июня 1926).
58 Trotsky, Stalin, р. 413-414.
59 Письма Товстухи и Молотова Сталину, оба от 28 мая 1926, РГАСПИ, 558/11/69, лл. 2-3 и 558/11/766, лл. 102-107.
60 Стенограммы заседаний Политбюро т. 2, с. 399 (Ворошилов, октябрь 1926); т. 2, с. 573-574, 586, 593-595 (Рудзутак, сентябрь 1927).
61 Стенограммы заседаний Политбюро т. 2, с. 586, 593; XV конференция Всесоюзной коммунистической партии (d), с. 544-55, 577-604,756.
62 РГАСПИ, 558/11/767, л. 33 (Сталин Молотову, 8 июня 1927).
63 РГАСПИ, 558/11/71, л. 29 (Сталин Менжинскому, 23 июня 1927).
64 РГАСПИ, 558/11/767, лл. 35-39 (Молотов Сталину, 10 июня 1927).
65 Цит. в: Gregory, Lost Politburo Transcripts, p. 24.
66 Reiman, Birth of Stalinism XI-XII, p. 127; Gregory, Lost Politburo Transcripts, p. 20-22.
67 Reiman, Birth of Stalinism, p. 124-126, 132-133.
68 Reiman, Birth of Stalinism p. 127.
69 Deutscher, Prophet Unarmed p. 343-344, 349-351
70 О метании чернильниц цитируется по: Deutscher, Prophet Unarmed р. 366-367; Большевистское руководство, с. 352 (Ярославский Орджоникидзе, 29 октября 1927); Reiman, Birth of Stalinism., p. 34,161; Большевистское руководство, с. 347-352 (письма Сталина, Ярославского, Шкирятова к Орджоникидзе); XV конференция Всесоюзной коммунистической партии (6), 25 октября—3 ноября 1926 г. Стенографический отчет, с. 352 (цитата Ярославского).
71 Reiman, Birth of Stalinism, p. 133 (меморандум Менжинского).
72 XV съезд ВКП(б): декабрь 1927г. Стенографический отчет (Москва: Государственное издательство политической литературы, 1961), т. 2, с. 1596-1599, т. 1, с. 279-285; т. 1, с. 215-221 (Рудзутак), 154-155 (Каганович), 291 (Рыков), 421 (Сталин).
73 РГАСПИ, 329/2/26 (архив Бухарина).
74 Как ломали НЭП, т. 4, с. 316, 405 (голосование 7 января 1929).
75 Robert Service, Trotsky (London: Macmillan, 2009), p. 373-375; Isaac Deutscher, The Prophet Outcast (London: Oxford University Press, 1970), p. 468-471.
76 Чуев, Сто сорок беседу с. 419.
<< Назад Вперёд>>
