По причинам, описанным в предыдущей главе, продолжаю рассказ о нашем побеге словами Тютчева.
«В ночь перед побегом мы перенесли весь наш багаж, седла, мешки и ружья на берег реки, которая текла у нас под самыми окнами, переправили его на лодке примерно на две версты вниз по течению и спрятали в лесу на противоположном берегу. Наш проводник уже ждал нас там и должен был стеречь багаж до следующей ночи, когда мы приведем туда четырех лошадей, оседлаем и навьючим их и сразу же выступим в путь, чтобы до рассвета уйти как можно дальше от населенных мест. Мы планировали днем прятаться в тайге, а ехать ночью, чтобы таким образом избежать ненужных встреч, пока не удалимся в ненаселенные земли.
Мы решили идти через тайгу в сторону Укыра. Таежная тропа начиналась в селах Суво и Бодона, расположенных примерно в двадцати пяти верстах от Баргузина на противоположной стороне Баргузинской долины. За короткую летнюю ночь было невозможно преодолеть по степи такое расстояние, избегая деревень, поэтому приходилось продвигаться очень осторожно, постоянно прислушиваясь, чтобы быть уверенными, что на дороге никого нет. Поэтому мы решили идти не степью, а по окружающим ее нагорьям. Это значительно удлиняло путь и требовало нескольких лишних дней, так как приходилось вести лошадей через тайгу, где не было никаких дорог.
Оседлав лошадей и распрощавшись с товарищами – Черневским и Катковым, которые нас провожали, – мы, наконец, тронулись в путь. Сразу же начался подъем в гору. Из-за непривычки вьюки наших лошадей постоянно ударялись о деревья. В темноте мы не видели под ногами замшелых камней и ветвей и сразу же получили представление обо всех препятствиях, которые нам встретятся… Нередко кто-нибудь из нас спотыкался и падал либо лошадь проваливалась в яму. Багаж мешал лошадям, и они беспокоились. Не обошлось и без падения вьюков. Нам пришлось остановиться и перепаковаться. До рассвета мы прошли не более пяти-шести верст. До ночи мы спрятались в чаще, привязав лошадей к деревьям длинными веревками. Разумеется, не было и речи о том, чтобы развести костер, и нам немилосердно досаждали сибирские „злые комары“.[48] Екатерина Константиновна мужественно переносила первое испытание и сама вела свою лошадь. Она сразу же стала учиться седлать и навьючивать лошадей и к концу нашего путешествия делала это превосходно. На первой стоянке мы поочередно несли караул, однако не позволили Екатерине участвовать в нем, невзирая на ее протесты. У нас имелись все основания для бдительности. От часового требовалось следить за лагерем и за лошадьми, пока остальные спали, и быть готовым к нападению медведей… Мы прекрасно знали, что в это время года такое нападение маловероятно, поскольку в тайге для медведей было много пищи, но предосторожность не мешала, и мы твердо придерживались этого правила. У Екатерины Константиновны не было ни ружья, ни револьвера. Не знаю, умела ли она вообще стрелять. Всегда будучи отважной и, можно сказать, разумно смелой, она, как мне кажется, считала лучшим способом атаки и обороны убеждение, хотя в принципе всегда ревностно поддерживала и другие средства. С порядком смены караулов ей пришлось смириться, хотя впоследствии она пыталась нарушить этот порядок всякий раз, когда после изнурительного дня один из товарищей должен был бодрствовать три часа, пока его не сменят. Естественно, мы исключили из числа часовых и нашего проводника, ссылаясь на его возраст… Первая смена всегда была самой трудной, поскольку после целого дня пути и ужина одному из нас приходилось бороться со сном, непрерывно находясь в движении и куря. В эту смену всегда назначали того, кому в предыдущую ночь доставалась короткая смена. Впоследствии мы жалели, что не взяли с собой собаку, однако мы боялись, что она будет лаять. Это было разумное опасение, но оно имело смысл лишь в первый день пути, когда мы находились неподалеку от жилья. В дальнейшем собака стала бы бесценным стражем, а кроме того, помогала бы нам на охоте. Также звери всегда убегали еще до того, как мы успевали достать ружья. Имея собаку, мы могли бы охотиться на крупную дичь.
Собирая запасы продовольствия, мы рассчитывали, что сможем охотиться, так как горы изобиловали птицей, дикими оленями и изюбрями. Но из-за отсутствия опыта мы не понимали, что одно дело – осторожно пробираться через тайгу с ружьем в руках и совсем другое – идти с караваном из четырех лошадей, которые распугивают всю дичь. За все время пути нам удалось подстрелить, и то случайно, лишь одну маленькую птичку. Но мы слышали звуки, издаваемые изюбрями, а иногда даже медведями. К концу нашего пути, из-за полного отсутствия мяса и жиров, наше здоровье было неважным. Питание состояло исключительно из жидкой кашки, сваренной из молотых ржаных сухарей с солью и диким луком, и кирпичного чая без сахара. У нас имелся небольшой запас лекарств, но не было ни соды, ни магнезии, а главным образом хинин, который вообще не понадобился.
На втором и третьем этапах пути мы шли в сторону Верхнеудинска вдоль болотистой таежной речки, которая называлась Читкана. Требовалось пересечь ее, чтобы выйти к горному хребту, который ограничивает долину Баргузина с юга. Чем дальше мы продвигались, тем более трудным становился путь. Река была широкой, а подходы к ней преграждали высокие курганы, разделенные глубокими расселинами, через которые человек едва мог пробраться. Проводник не знал эти края, но, насколько мы могли видеть, вся долина реки была такой. То же самое значилось и на наших картах. Впоследствии мы на горьком опыте узнали, что все речки и ручьи были нанесены на карту исключительно на основании расспросов: никаких изысканий или съемки местности здесь не проводилось.
Посовещавшись, мы решили вернуться к ближайшему селу Читкана, пройти его ночью, затем идти по степи в направлении Бодона и лишь оттуда снова подниматься в горы. Так мы и сделали.
Рано утром возвращаясь к Читкане и неожиданно выйдя на открытое место, мы увидели крестьянина, который ехал на лошади в нашу сторону. Он, несомненно, увидел нас, и мы очень встревожились, так как знали, что нас уже наверняка активно ищут. Крестьянин проехал саженях в двадцати от нас, старательно отворачиваясь. Увидев это, проводник утешил нас, сказав, что этот человек нас не выдаст, поскольку сам боится опознать нас. Весь день мы прятались неподалеку от села. Ночью, когда все стихло, мы быстро миновали его под аккомпанемент громкого лая бесчисленных собак. Не знаю, видел ли нас еще кто-нибудь; в любом случае даже если и видел, то промолчал. Позже мы узнали, что власти нашли следы нашего лагеря на Читкане и решили, что мы пошли вверх по реке к Верхнеудинску. На поиски нас послали один отряд охотников из крестьян вверх по реке, а второй отряд вышел из Верхнеудинска ему навстречу. И лишь встретившись, оба отряда поняли, что мы пошли не к Верхнеудинску, а в другую сторону.
Миновав село Читкана, мы пошли степью, однако, хотя мы и спешили, рассвет застал нас все еще в степи перед глубокой рекой. Мы переправились через нее с помощью бурятов.[49] Они не догадались, что встретившиеся им „золотоискатели“ из города – те самые преступники, которых полиция усиленно ищет уже несколько дней…
Оттуда мы начали подъем в горы, а оставшаяся внизу бурятская деревня только-только пробуждалась от сна. Мы решили, что наконец-то нашли верный путь и что проводник ведет нас по хорошо знакомой ему тропе. Несмотря на утомительный ночной переход, мы продолжали идти до полудня, чтобы убраться как можно дальше от обитаемых мест. Поначалу все шло хорошо. Хотя тропа иногда исчезала, все же ее можно было найти. Зарубки на деревьях находились точно там, где и говорил проводник. К полудню мы удалились верст на пятнадцать от Бодона и решили отдохнуть до утра. Мы вышли почти на самый гребень хребта, точно напротив Баргузина, который могли разглядеть в телескоп. Мы часто вспоминали эту ночь напротив города, в котором зря потратили столько лет жизни… Все мы были возбуждены, уверенные, что раз удалось справиться с главной проблемой – незаметно уйти в горы, – то на дальнейшем пути больше нам ничего не помешает… Брешковская, никогда не терявшая мужества и стойко переносившая усталость, от радости принялась дразнить меня, заявляя, что, наверное, я тоскую вдали от Баргузина и его жителей, особенно женщин, и не прочь вернуться… Линев рассказывал разные случаи из своей жизни в Америке, пока чинил порванное седло, в чем ему помогали мы с Шамариным. Проводник выглядел мрачным, но он был пожилым человеком, и мы приписали это усталости.
На рассвете, проглотив, как обычно, жидкую баланду, мы выступили в путь. Поначалу все шло гладко. Зарубки на деревьях некоторое время продолжались, а потом исчезли. После дневки проводник сказал, что пойдет один искать тропу.
– Думаю, что мы идем правильно, но кто знает? – сказал он. – Я очень давно здесь не ходил.
Он отсутствовал около двух часов, а вернувшись, сообщил, что не нашел зарубок, но все равно нужно идти вперед и подняться на ближайшую вершину, где тропа наверняка отыщется снова. Мы сами начали поиск этой тропы, руководствуясь компасом и картой, но только запутывались все сильнее и сильнее. Приходилось вести лошадей под уздцы, топорами расчищая для них дорогу через заросли или пробираясь между стволов деревьев. С вершины горы можно оглядеться, выбрать направление и определить, по какому склону удобнее спускаться, но невозможно сказать, удастся ли пройти по выбранному пути с навьюченными лошадьми. Если оставаться у подножия горы в долине или у реки, высокие деревья закрывают обзор, и путь приходится выбирать вслепую. Можно пойти по пути, который вроде бы ведет в нужную сторону, но потом долина либо повернет в ином направлении, либо окажется непроходимой для лошадей, и придется возвращаться до исходной точки. Порой мы теряли целые дни в бесплодных попытках подняться на гору или спуститься с нее. Мы старались тратить как можно меньше времени и в непроходимых местах нередко поднимали или спускали вниз лошадей. Отряды, посланные за нами, в этих случаях зачастую в недоумении теряли след и были вынуждены описывать широкие круги…
Например, однажды мы спускались по довольно крутому склону к горной реке, которая пенилась под нами в каменистом ложе. Неожиданно мы увидели, что склон кончается обрывом высотой сажени в четыре и река течет прямо под этим обрывом. Даже человек не смог бы здесь спуститься без веревки, не говоря о лошади. Но мы могли разглядеть дно реки. В этом месте она была неглубока, и мы решили спустить лошадей на веревках, которые у нас, к счастью, были. Расседлав самую смирную лошадь, мы подвели ее к краю обрыва, обернули войлочным одеялом и пропустили веревку между ее передних и задних ног, а затем стали медленно и осторожно подталкивать бедное животное к краю. Веревки натягивались, и мы понемногу вытравливали их, пока лошадь не опустилась в реку, где ее ждали товарищи, спустившиеся первыми. Вода доходила только до брюха лошади. Почувствовав твердую почву под ногами, она быстро оправилась от страха и стала жадно пить. После этого мы точно так же поступили с остальными лошадьми, к изумлению проводника. Затем мы опустили вьюки точно на конские спины. Когда лошади были навьючены, вниз спустилась и Екатерина Константиновна. Линев помог ей сесть в седло, и мы благополучно переправились через реку, хотя в этом месте не было брода и лошадям порой приходилось плыть. К счастью, в реке попадались отмели.
Кроме того, мы сталкивались с большими затруднениями при подъеме на горы. Однажды произошел такой случай. Склон был крутой, а погода очень жаркая. Вероятно, от усталости, жары и жажды одна из лошадей внезапно споткнулась, упала и с грохотом покатилась вниз, пока не ударилась о ствол. Он остановил ее, но свалившиеся с лошади вьюки катились дальше. Мы думали, что лошадь сломала хребет и больше не встанет, но после того, как облили ей голову водой и расседлали, она оправилась и через час-другой пошла дальше как ни в чем не бывало.[50]
Особенно опасны были горные ручьи, текущие по каменистым руслам, в то время года превращавшиеся в глубокие и бурные потоки. Переправляться через них на плоту было немыслимо: плот бы мгновенно унесло и разбило в щепки на камнях. Однажды Шамарина, искавшего брод, спасло только то, что он обвязался веревкой, другой конец которой держал Линев, стоявший на берегу. Лошадь Шамарина потеряла дно под ногами, как только они вошли в воду, и течение потащило их на камень. И лошадь, и всадник перевернулись и исчезли под водой, вниз головой и вверх ногами. Шамарин вынырнул из воды за камнем, и с помощью веревки его вытащили на берег. Лошади удалось выбраться на наш берег самостоятельно, но гораздо ниже по течению. Это происшествие стоило нам шинели и некоторых других вещей, унесенных течением,[51] но тем не менее кое-как удалось переправиться через реку.
Все эти и многие другие приключения, которые стали для нас обычным делом, отнимали много времени и сил и, что самое важное, сильно замедляли наше продвижение. Тем не менее мы шли вперед и потому не теряли присутствия духа. Как я вспоминаю, сразу же после падения лошади и изнурительной переправы мы остановились на ночь на берегу ручья. Я нес караул во вторую смену. Когда занимался рассвет, проснулся проводник. Он вскипятил себе чаю, съел несколько сухарей и, взяв ружье, сказал, что сходит вниз по речке и попытается поохотиться. Прежде он часто покидал лагерь в поисках тропы или ради охоты, хотя никогда не приносил добычи, и его поступок не возбудил моих подозрений. Товарищи тоже проснулись. Мы позавтракали, оседлали лошадей и стали ждать проводника. Прошел час или два; он не возвращался. Мы решили, что он заблудился, несколько раз выстрелили, подавая сигнал, и наконец пришли к выводу, что он попросту дезертировал, понимая, что не сможет привести нас в Укыр, поскольку с самого начала сбился с пути. Обнаружилось, что он забрал свой чапан,[52] топор и чайник. Ночью он, вероятно, прятал их где-то в кустах… Когда нас привезли назад, в Баргузин, друзья рассказали, что он благополучно вернулся, но избегал их посещать, и они не понимали, что это значит. Следствие так и не узнало, что он был нашим проводником; поэтому Василия не тронули. У властей сложилось впечатление, что у нас вообще не было проводника. Погоню же на наш след направил бурят».
<< Назад Вперёд>>
