Вскоре после отступления Генштаб реорганизовал армию. Были проведены перестановки в командном составе, слияния дивизий и полков, созданы новые воинские части. Во многом претерпел изменения и весь личный состав. Я не удивился, когда получил приказ о переводе с бронепоезда во вновь формируемый танковый батальон. Расставание с приятелями-офицерами и командой бронепоезда, конечно, опечалило, но перспектива службы в танковом подразделении казалась заманчивой. В моем случае на перевод в другую воинскую часть повлияли два фактора: во-первых, желание моих флотских друзей, уже находящихся при танках, чтобы я проходил службу вместе с ними; во-вторых, мое знание английского языка на рабочем уровне.
Три больших тяжелых танка и два легких представляли собой весомый вклад союзников в Северо-западную армию. Будучи новейшим вооружением, еще не использовавшимся в России, танки прибыли в сопровождении 40 британских офицеров и солдат. Идея состояла в том, что, пока русские не научатся управлять машинами, их экипажи будут формироваться наполовину из англичан.
Формирование такого подразделения – сложная проблема, но отношения между русскими и англичанами изначально отличались дружелюбием, уже после первой недели между ними возникла взаимная искренняя симпатия. Большей частью это было заслугой полковника из Южной Африки и русского флотского капитана. Оба олицетворяли лучшие качества боевого офицерства своих стран. Русские отдавали должное мотивам, которые побудили британских офицеров добровольно включиться в борьбу с большевиками, англичане, в свою очередь, относились к русским чутко и тактично. Вскоре я получил конкретное доказательство их дружелюбия.
По прибытии в танковый батальон мой гардероб включал матроску, разорванную во многих местах, в ужасном состоянии черные брюки и пару ботинок без подошв. У меня не было ни фуражки, ни носков, ни нижнего белья. Когда британские офицеры пригласили меня в свою столовую пообедать, я отказался, поскольку имел весьма непрезентабельный вид. Однако они настаивали, и, когда я наконец согласился, их гостеприимство заставило меня забыть о своем внешнем виде.
После роскошного обеда, сопровождавшегося употреблением огромного количества джина, я пошел спать в комнату одного из британских офицеров. Проснувшись на следующее утро, я обнаружил, что мои лохмотья исчезли, а вместо них лежит комплект британского обмундирования: китель, бриджи, ботинки, пояс, фуражка, три пары носков и нижнее белье. К рукаву кителя было приколото лаконичное уведомление о том, что это подарок для меня. Накрахмаленное свежее белье позволило мне почувствовать себя другим человеком, я был очень признателен за этот королевский по тем временам дар.
Однако, хотя добрые чувства между русскими и англичанами глубоко укоренились, нормальные отношения между обеими сторонами, к сожалению, не налаживались. Несмотря на то что мы жили и работали бок о бок, обстоятельства не позволяли нам держаться на равных. Русские не получали жалованья, ели лишь хлеб и бекон, обходились без табака. Англичане постоянно расплачивались фунтами стерлингов, ели изысканную пищу, имели в своем распоряжении торговую лавку, изобиловавшую сигаретами и ликером. Это различие в образе жизни создавало некоторое поле напряженности, которое никакие дружественные отношения не могли выдержать.
Общение с англичанами позволяло русским офицерам из танкового батальона сравнивать и осознать, до какой степени мы обнищали после революции. Это осознание глубоко ранило нашу национальную гордость, и горечь усугублялась традиционным британским снисходительным дружелюбием по отношению к иностранцам. Особенно удручали суждения англичан о мировой войне. Они считали, что победителем стала Великобритания. Если от них требовали более убедительных доводов, они признавали, что в войне участвовали и французы, но остальные союзники просто не принимались в расчет.
Мы знали, какую беду принесла война России. Большинство из нас имели родственников и друзей, погибших за три года кровопролитных боев с Германией, – вот почему мы были столь чувствительны к разговорам на эту тему. Мы напоминали англичанам, что без русской армии на востоке немцам не составило бы труда сосредоточить свои войска на западе, что постоянные наступления на Восточном фронте способствовали ослаблению немецкой мощи. Но англичане безоговорочно держались мнения: Россия не принимала участия в заключительной фазе войны и, следовательно, не заслуживала чести быть одной из держав-победительниц.
В продолжение первых двух бесед на эту тему я так рассердился, что наговорил бог знает чего. Но в третий раз я проявил находчивость и заметил:
– Если все, что было до заключительной фазы, не имеет значения, тогда может быть только один вывод: войну выиграла Америка.
К моему большому изумлению, этот наивный довод всполошил англичан. Их покинули обычные невозмутимость и самоуверенность; они пространно разъясняли, что американцы вступили в войну, когда Германия уже потерпела поражение, – то есть англичане воспользовались теми аргументами, которые обычно приводили мы. Я не без удовольствия наблюдал их замешательство. Когда кто-либо из них делал паузу, я просто повторял:
– Все-таки Америка выиграла войну!
В тот вечер, когда я обнаружил, что одно лишь упоминание этой страны выводило самодовольных англичан из себя, впервые почувствовал прилив симпатий к далеким Соединенным Штатам.
Несмотря на ссоры и споры, русские и британские экипажи оставались искренними друзьями. За время обучения танковый батальон только раз совершил пробную вылазку на фронт, где принял участие в одной второстепенной атаке. Остальное время мы проводили в военном лагере на окраине Нарвы, днем занимались изучением и испытаниями танковых двигателей, а по ночам развлекались. После фронтовой жизни наша новая служба казалась отдыхом.
Танковый батальон не представлял исключения: вся Северо-западная армия наслаждалась заслуженным отдыхом. Солдаты получали более приличную экипировку и питание, чем в начале Гражданской войны. На всем фронте бои пошли на убыль, и передышка в бесконечных переходах давала солдатам возможность восстановить силы. Заметно улучшилось настроение, лица светились надеждой. Как раз в то время, когда боевой дух укрепился, армия воодушевилась и признаками подготовки к генеральному наступлению.
Подробности плана наступления и конкретная дата хранились в тайне, но никто не сомневался относительно его конечной цели. Каким-то неизъяснимым способом каждый солдат армии чувствовал, что командование решило более не осторожничать и поставить все на внезапный бросок к Петрограду. Хотя это и выглядело опрометчивым на фоне недавнего отступления, но было продиктовано здравым смыслом. Приближавшаяся осень заставляла действовать энергичнее.
Любой солдат и офицер понимали, что Северо-западная армия не сможет пережить холодный сезон в полевых условиях. Солдаты по-прежнему оставались без необходимой экипировки. Белые стояли перед необходимостью либо замерзать на открытой местности, либо выдворить красных из крупных городов, где можно было укрыться и перезимовать. Кроме того, если населению Петрограда было суждено замерзнуть или умереть от голода, то спасение должно было прийти с первым снегом. Перед лицом такой перспективы Северо-западная армия стала проникаться все большей решимостью.
Если бы наступление на Петроград провалилось, это неизбежно повлекло бы за собой крах надежд Белого движения на севере России и гибель большинства наших солдат. Поэтому по мере приближения решающего испытания офицеры и солдаты проникались желанием действовать, гнали все мысли о поражении и старались укрепить в себе веру в неизбежную победу.
Пока мы ожидали приказа о наступлении, невыносимо медленно тянулись холодные октябрьские дни. Когда наконец был получен приказ о развертывании войск, его встретили взрывом энтузиазма.
Танковый батальон был предназначен для участия во фронтальном наступлении на окопы красных перед Ямбургом. Сразу же после наступления темноты мы разгрузили танки примерно в миле от расположения своих войск и придвинулись ближе. Двигатели оглушающе грохотали, и с этим поделать ничего было невозможно, но по каким-то необъяснимым причинам артиллерия красных молчала. Мы напряженно работали, таская из цистерн поезда бензин и жидкую смазку, проверяя каждый сегмент гусеничной тяги и пулеметы. Когда все было закончено, нам разрешили передохнуть. Не в силах расслабиться, я взобрался на танк и погрузился в размышления. Глаза стремились пронзить взглядом темную завесу, отделявшую нас от противника.
Знают ли красные о наших приготовлениях? Застанет их наше наступление врасплох или успели приготовиться? Их разведка не могла не заметить оживления в наших рядах в последние две недели. Но даже если их штаб не предполагал генерального наступления с нашей стороны, красная пехота все же слышала шум танков. Поняли ли они, что означал этот шум? Что предприняли в целях безопасности?
Постепенно мои мысли приняли иное направление. Ненависть, опасности и лишения, которые принесла революция, довелось испытать каждому. Казалось невероятным, что следующие несколько дней решат ход событий. Я спрашивал себя с болью в душе, неужели я не доживу до победы Белого дела. Мне хотелось бы воочию увидеть, как войска белых вступят в Петроград. Воображение рисовало танки, с грохотом двигающиеся по знакомым петроградским улицам.
Приятные мысли успокоили мои нервы, и я влез внутрь танка поспать. Холодные стальные плиты не давали согреться, не было возможности вытянуться во весь рост.
Проснулся я, когда еще было темно. Со дна кабины тянуло холодом. Ноги и руки затекли и ныли от лежания в неудобном положении. Я дрожал от холода и возбуждения. Британец передал мне консервную банку с горячим дымящимся кофе, отдающим смазочным маслом, но не успел я ее опустошить, как заревели моторы и экипажам было приказано занять свои места внутри танков.
Как только наш танк пересек линию окопов, занимаемых нашей пехотой, и двинулся дальше, бронированную дверцу плотно закрыли. Мы, восьмеро танкистов, оказались в изоляции от внешнего мира.
Сидя впереди, рядом с капитаном, я не мог понять, идет ли за нами пехота. Я напряженно вглядывался сквозь ряд отверстий. Впереди расстилалось широкое, ровное поле, а за ним лес высоких деревьев. Присутствия противника не наблюдалось, но я знал, что красные впереди и ведут по нам огонь. Через каждые несколько секунд на нашем пути вздымались фонтаны черной земли. Артиллерия красных вела заградительный огонь, но внутри танка мы ничего не слышали, кроме шума моторов. Когда же достигли середины поля, пулеметы красных сосредоточили огонь на нас. Прошло несколько минут, прежде чем я понял, что глухое безобидное постукивание производят пули, отскакивающие от бронированной плиты впереди меня. Удары стали о сталь выбивали частички краски и металла во внутренней стенке танка, оставляя порезы на моих руках и щеках. Я взглянул на капитана: его напряженное, застывшее лицо кровоточило в нескольких местах.
Но вот почувствовал, что началось какое-то движение среди деревьев. Пулемет забился в моих руках и затарахтел. Через равные промежутки времени танк сотрясали глухие удары: расчеты 220-миллиметровых орудий противника тоже нащупали цель.
Танк въехал на узкую лесную дорогу и замедлил ход. Пехота белых догнала и оставила нас позади. Маневрируя между деревьями, капитан вывел танк на возвышенность, с которой открывался вид на Ямбург и реку Лугу. Танки взбирались на возвышенность и спускались на открытую местность, ведя огонь в направлении султанчиков пара, которые поднимались от перегретых пулеметов, охлаждаемых водой, на противоположном берегу реки. Затем пехота белых устремилась на понтонный мост, мы прекратили стрельбу. Ямбург перешел в руки белых.
В первый день наступления фронт красных был прорван во многих местах. Войска белых двигались на Петроград, словно волна прилива, но понадобилась почти неделя для того, чтобы танковый батальон возобновил свое движение в рядах наступавших колонн. Понтонный мост через Лугу не вполне годился для прохождения танков, железнодорожный мост еще не отремонтировали, а поиски брода через реку заняли несколько дней. Когда мы, наконец, выбрались на противоположный берег, бои велись уже в 80 милях к востоку.
Танки срочно погрузили на железнодорожные платформы и отправили вдогонку за быстро наступающими войсками. Нашим следующим пунктом выгрузки стала станция Гатчина – один из крупных пригородов Петрограда. Когда я вышел из поезда в Гатчине, даже воздух здесь показался другим. Я ощущал близость волшебного города, мог закрыть глаза и видеть его улицы, чудный шпиль Петропавловской крепости, массивный величественный купол Исаакиевского собора. Когда я отсчитывал оставшиеся километры, то не мог подавить в себе лихорадочное возбуждение. Торжествующая, уверенная в себе Белая армия стояла у ворот Петрограда, и ничто не могло ее остановить.
Рано утром следующего дня танки двигались по шоссе, ведущему в Царское Село. Мы снова прошли все стадии подготовки, снова захлопнулась тяжелая бронированная дверца танка, и мы вновь повели пехоту в наступление. Однако на этот раз красные сражались за каждую пядь земли.
Одной из наших целей был захват деревни, оборонявшейся красными курсантами. Они горели желанием отразить атаку, но были бессильны против наступавших танков. Мы подошли к курсантам так близко, что я мог различить выражения их лиц, фанатичный блеск глаз и движение губ. Они держались на своих позициях в одиночку и группами, стреляя в упор по нашим танкам и пехоте до тех пор, пока не были сражены пулеметными очередями.
Сразу же за первой атакой танки перебросили южнее и послали в бой в тот же день во второй раз. Как только сопротивление противника было подавлено, мы направились на третий участок фронта. К наступлению темноты каждый член экипажа чувствовал себя просто отравленным выхлопными газами двигателя, а внутри танка стояла гарь, было ужасно душно, разогретая броня двигателя обжигала пальцы. Когда дверца танка открылась, я, можно сказать, вывалился наружу, лег и прижался щекой к холодной, сырой земле. Я лежал, измученный рвотой, пока капитан не заставил меня встрепенуться, бесцеремонно пнув меня под ребро башмаком.
Под покровом темноты танки поползли назад для дозаправки и смазки. В воздухе витала плохо скрытая тревога. В течение этого дня наступающие части продвинулись на несколько километров, но пехота понесла большие потери. Было ясно, что без подкреплений Белая армия не сможет сохранять темп наступления.
На следующее утро оно возобновилось, но с продолжением боев становилось все более и более очевидным, что ряды красных пополнялись столь же быстро, сколь убывали силы белых. Вечером этого дня в наши сердца закралось недоброе предчувствие, а на следующее утро улетучилась и последняя надежда. Мы столкнулись с печальной ситуацией: планы белых провалились, резервов не было, осталась лишь треть солдат и офицеров, и те были измотаны непрерывными боями. Вечером каждый уже понимал, что Северо-западная армия прекратила свое существование.
Планы наступления на Петроград были просты. Северо-западной армии следовало наступать тремя колоннами, сходящимися в Гатчине. Оттуда две колонны должны были повернуть на северо-восток и занять город. Третьей колонне следовало продолжать наступление на восток и перерезать железную дорогу Петроград – Москва, чтобы предотвратить прибытие подкреплений красных с юга. Пока Северо-западная армия наступала, эстонцам следовало развернуть свои силы на юге и на севере для предотвращения фланговой контратаки красных. В то же время британский флот должен был подвергнуть бомбардировке важные морские крепости, прикрывавшие подходы к Петрограду с моря.
До занятия Гатчины наступление развивалось согласно плану. Затем неожиданно на море вместо демонстрации силы появились две британские канонерские лодки и поспешно скрылись, как только большевистские форты стали отвечать огнем артиллерии на британские бомбардировки. К югу эстонская армия не сумела организовать оборонительный пояс и оставила линии коммуникаций белых беззащитными для нападения красных. Но фатальную ошибку совершил генерал, командовавший третьей колонной Северо-западной армии. Вопреки приказу он не предпринял никаких попыток перерезать железнодорожную линию Петроград – Москва. Между тем Троцкий взял под свое командование оборону Петрограда и с присущей ему энергией использовал любую ошибку белых. Были укреплены прибрежные форты и оборонительные рубежи на подступах к городу, красные совершили маневр с целью обойти белых с фланга, а из Москвы на фронт бросили лучшие полки Красной армии.
Командованию белых ничего не оставалось, как отвести остатки Северо-западной армии с опасных позиций. Потрепанные полки белых находились в сотне миль от своей базы. С трех сторон белых окружали свежие войска красных, превосходившие их по численности в четыре раза.
После того как угас последний луч надежды, белые несколько дней удерживали территорию вокруг Гатчины, чтобы дать возможность длинным составам поездов вывезти в безопасные места раненых и беженцев. С каждым днем атаки красных становились все настойчивее, но, когда поступил приказ отступить, никаких признаков паники не было. Пехота белых медленно отступила к границе Эстонии, ведя яростные арьергардные бои против наседавших красных.
Менее чем через три недели от ворот Петрограда мы вернулись к фронту под Нарвой. Эстонские власти с нескрываемым раздражением позволили полкам белых пройти за заграждения из колючей проволоки, протянувшиеся вдоль границы.
В серый пасмурный день поезд с танками остановился на станции Нарва. Я и мои товарищи понимали: Северно-западной армии больше не существует. Красные праздновали победу, а вера, которой мы жили в годы хаоса, обратилась в прах. Духовно подавленные и физически истощенные, мы старались не думать о будущем.
<< Назад Вперёд>>
