И. А. Теодорович. Из воспоминаний
Кто-то из прежних работников сказал, что срок жизни таких группок был в среднем три месяца. Я подтверждаю это наблюдение и, пожалуй, могу даже сказать, что продолжительность их жизни была еще более кратковременной. Сам я за это время с 1895 по 1902 г. привлекался не менее четырех раз, но все сходило для меня сравнительно благополучно, за исключением ареста в 1902 г., когда я провалился основательно, лет на восемь, ибо, просидев около двух лет в тюрьме, получил шесть лет ссылки в Якутскую область.
Мы издавна задумывались над причинами столь регулярных провалов. Теперь, по мере накопления конкретно-исторических материалов на эту тему, можно утверждать, что причинами частоты и быстроты провалов были следующие моменты: во-первых, зубатовщина с ее высокоорганизованной провокационной системой, свившая себе гнездо не только среди рабочих, но и среди интеллигенции, студенчества и городского мещанства (хозяйки выдавали); во-вторых, крайняя, прямо невероятная, распущенность интеллигенции в смысле полного забвения традиций конспиративности, выработанной в эпоху 70—80-х гг. ...
Третья причина провалов, на мой взгляд, коренилась в составе московского пролетариата, среди которого очень велик процент не заводских рабочих, а фабричных, только что пришедших из деревни, малосознательных, к тому же доверчивых и неосторожных, живших в очень неудовлетворительных для конспиративных свиданий жилищных условиях (общие казармы, углы и т. п.).
В результате те товарищи, которые посвятили себя нелегальной работе, начинали считать делом чести преодоление полицейских силков: создавалось, похожее на своего рода спорт, желание найти такие способы работать, чтоб можно было пустить корни и зацепиться среди пролетарских низов. Неотвязно в головах билась мысль: неужели уж так ловка и умна полиция, что через нее нельзя перешагнуть?
Этим нужно объяснить целый ряд попыток, с одной стороны, воскресить народовольческие приемы конспирации, а с другой — найти новые ее формы и покончить с бесперебойным триумфом полиции.
Между прочим, ленинское «Что делать?»1 имело особый успех среди московских работников, мне кажется, именно потому, что до известной степени оно оформляло их поиски создания специфических организационных форм. Одной из интересных в организационном отношении попыток борьбы с провокацией и шпионажем была попытка Московского комитета в 1902 г.
В сентябре 1901 г. я вернулся в Москву из Вязьмы, где по окончании университета отбывал воинскую повинность.
Решительно никаких определенных, оформившихся групп в то время в Москве не помню, не встречал. Попадались только отдельные работники, осколки ранее разбитых кружков; только немногие из них готовы были начать вновь работу. Из таковых помню: братьев Николая и Владимира Розановых, Нила Михайловича Петровского (бывшего в 1918 г. членом коллегии Наркомзема), Леониллу Ивановну Биронт, мужа и жену Дивногорских, Ивана Акимовича Панова и других.
Чаще всего мы встречались на квартире у Синакевичей (мать с сыном); там же я познакомился с Бауманом. Разговоры были в общем безотрадные: с трудом налаживалась связь с рабочими, да и то с отдельными единицами,— не было ни явок, ни литературы, ни финансовых средств...
В январе 1902 г. ...я отыскал в Москве только что туда приехавших двоих новичков, оказавшихся один — Хинчуком, а другой — Семеном Вайнштейном...
Хинчук казался мне опытным, старшим, к которому я отнесся с доверием. Вайнштейн же, наоборот, произвел крайне отрицательное впечатление, во-первых, огромным апломбом, самонадеянностью, хвастливостью и крайней неконспиративностью.
Когда мне эти двое предложили стать членом комитета, организуемого, как видите, сверху, то я поставил им ультимативно ряд условий, исключительно организационных. В области тактики и теории между нами не было разногласий, ибо все мы были искровцами...
Кроме ультиматума о соблюдении конспирации, я поставил другое условие: это то, чтобы все связи с рабочими были предоставлены мне. И мы поделили работу таким образом: я получил в свои руки все рабочие кружки; Вайнштейн занялся интеллигенцией, вел сношения с университетом и женскими курсами; Хинчук ведал литературной частью, составлял прокламации, руководил техникой.
Так сложилось у нас разделение труда.
Число рабочих кружков достигло семи: помню кружки у Бутикова, на Прохоровке, на «Гужоне», у Муси, помню еще кружок из рабочих мелких текстильных фабричек в Старообрядческом районе, где именно, сейчас точно не помню.
Непосредственно я вел работу в двух кружках: во-первых, на фабрике Бутикова, на Остоженке, а во-вторых, в кружке из рабочих мелких текстильных фабрик. Остальные товарищи, ведшие кружки, были: Никольский, Сахаров, супруги Дивногорские, Панов, Валериан Шмидт и, кажется, Клевенский. Они приходили ко мне и сообщали мне точно о каждом своем посещении, о том, что они там говорили и т. д. Мы считали, что собирать рабочих — один, два, три кружка вместе — это неконспиративно, а эти вот руководители собирались и получали директивы.
В чем был смысл такой организации? Наши рабочие кружки были не только аппаратом пропагандистским, но и распределительным. В Москву пришло, скажем, 700 экземпляров «Искры». У меня было семь кружков — по 100 экземпляров на кружок. Приходил, например, Клевенский, брал 100 экземпляров, передавал своим рабочим и следил, чтобы они распространяли литературу на своей фабрике. Он узнавал от рабочих новости, какие были на фабрике, и мы писали или в «Искру» корреспонденции или прокламации. Такая форма организации, как теперь нам ясно, имела громадные недостатки (отсутствие демократизма, изолированность рабочих и т. д.), но она охраняла только что появляющиеся всходы от полицейского сапога. Не все это понимали тогда, не все понимают и сейчас...
Такова была наша организация. Она имела явные дефекты, демократии не было никакой, выбранного комитета не было. Но это была эпоха, когда нельзя было иначе работать. Итак, наш рабочий кружок имел троякое назначение. Во-первых, он был объектом пропаганды; в этом кружке должны были вырабатываться будущие руководители новых кружков; во-вторых, кружок давал нам информационный материал и возможность связи с жизнью массы: если нам надо было описывать быт завода, мы через свой кружок все узнавали и писали листовки. Мы писали много листовок: спрашивали у рабочих, чем они недовольны, и выпускали маленькие листовки в 20—30 экземпляров, размножавшиеся на гектографе, а рабочие из кружка рассовывали эти листовки в раздевальне по карманам в пиджаки и поддевки и т. д.
Наконец, в-третьих, кружок был распределительным аппаратом: он был обязан распространять всю искровскую литературу, получаемую из-за границы.
Связь между кружками была такая: во главе каждого кружка был руководитель; руководители регулярно собирались для усвоения и проработки директив комитета. Я являлся заведующим всеми кружками. Я им говорил, например, что в эту неделю надо провести по кружкам вопрос косвенных налогов, и вот в эту неделю все занимались в кружках только этим вопросом.
В сравнении с той организацией, которая называлась московским «Рабочим союзом», наш комитет не может идти. У нас было всего семь кружков, всего максимум 40 рабочих. Правда, они были активны, они распространяли литературу и вносили брожение в массы, но это был только зародыш, только молодой слабенький росток, появившийся на земле, начисто вытоптанной врагами. Добавляю, что каждая группка имела свой гектограф, снимали 30—40 экземпляров. Склад хранился у Панютиной. Был такой вешатель в Одессе, Панютин, кажется, помощник генерал-губернатора Тотлебена. У него был брат, и вот жена этого брата, вдова Панютина, и согласилась хранить склад, благодаря ее приемному сыну Белоусову, который был прикосновенен к нашей организации. Этот склад спасся от провала и еще был цел в 1905 г. Я приехал из ссылки, забрал его и перевез в архив к Бонч-Бруевичу. Этот склад знали только два человека: я и Леонилла Биронт.
Припоминаю, что в феврале 1902 г. наш комитет состоял не из трех, а из четырех человек — был еще товарищ, которого фамилии я не знал и не знаю до сих пор, но который назывался «Сергей Александрович», в очках, с большой бородой. Он проработал до марта месяца, потом уехал и исчез навсегда.
Сб.: Искровский период в Москве. М.; Л., 1928, с. 60—72.
1 Работа В. И. Ленина «Что делать? Наболевшие вопросы нашего движения» была закончена им в январе 1902 г. и в марте того же года издана в Штутгарте (Германия) на русском языке. Книга сыграла выдающуюся роль в борьбе за революционную марксистскую партию рабочего класса России, в победе ленинско-искровского направления в комитетах РСДРП, а затем, в 1903 г., на ее II съезде. В 1902—1903 гг. книга получила широкое распространение в социал-демократических организациях всей России. В Москву она была доставлена в апреле 1902 г. В июле 1902 г. МК РСДРП выразил В. И. Ленину горячую благодарность за книгу «Что делать?». В работе «Что делать?» В. И. Ленин развил дальше революционную теорию марксизма, разработал основы учения о марксистской партии нового типа, впервые в истории обнажил истоки оппортунизма, вскрыл коренную противоположность революционного и оппортунистического направлений в международной социал-демократии и обосновал необходимость непримиримой борьбы с буржуазной идеологией и политикой. Книга не потеряла актуальности и в наше время и имеет всемирно-историческое значение.— 79.
<< Назад Вперёд>>
