Из брошюры «Стачки и их значение для рабочих»
СТАЧКИ И ИХ ЗНАЧЕНИЕ ДЛЯ РАБОЧИХ
(с описанием пяти стачек2, бывших весной и летом 1895 г.)
Мазуринская стачка
В июне месяце под Москвой произошла стачка на Мазуринской бумагопрядильной фабрике около ст. Кусково по Нижегородской ж. д. Фабрика эта принадлежит К. М. Мазурину и Герасимову с с-вьями. Мазурин в дела фабрики не вмешивался, и всем заправляет Герасимов с директором. Притеснениями они довели рабочих до того, что те отказались от работ. 1 июня первая смена прядильщиков (17 человек), окончив работу, стала требовать от мастера прибавки; к ним присоединилась еще вторая смена. Мастер В. Г. Герасимов, хозяйский сын, сначала было обещал прибавить 5 коп. на рубль. Рабочие сейчас же потребовали утвердить новую расценку, но мастер, успевший уже посоветоваться с директором фабрики, объявил, что хозяева расценки теперь не поднимут, а повысят ее после покрова, когда кончится срок найма. Догадались рабочие, что это обещание один обман, что тогда к зиме им не только не прибавят ни копейки, а того и гляди еще сбавят 5—10 коп. с рубля, и забастовали. Дали знать фабричному инспектору; к вечеру приехал его помощник, и к этому же времени поднялась вся фабрика, около 2000 человек. Забастовщики, требуя повышения заработной платы, указывали на соседнюю фабрику, где рабочим после пасхи была сделана прибавка, где и машины лучше, где благодаря всему этому заработок рабочего в полтора раза больше, чем у Мазурина. Как раз в это время происходил экзамен в фабричной школе, на котором присутствовал попечитель ее Мазурин. Когда он после экзамена вышел из школы, рабочие окружили его, требуя прибавки. На это Мазурин отвечал, что он оплачивает труд рабочих прекрасно: «Самый маленький мальчик получает 40 коп., а прядильщик— 60—70 коп.» (На самом же деле последний получает всего 37 коп.) Рабочие жаловались и на то, что заведующий убавляет число рабочих и удлиняет рабочий день оставшихся. «По спискам конторы,— говорил Мазурин,— у меня числится 4000 человек», а на фабрике работало всего 3000. Правду ли говорил Мазурин, неизвестно. Может быть, он говорил так лишь для того, чтобы отвязаться от рабочих, свалив всю вину на директора, а может быть, и в самом деле директор уменьшал в свою пользу и без того скудный заработок рабочих. Слова Мазурина подлили масла в огонь. Рабочие начали бунтовать. [Все] начальство фабрики тайком скрылось в соседнее село. Остался только хозяйский сын мастер Герасимов. Он всю ночь «бунтовал» с рабочими, стараясь спасти хозяйское добро. Угощал рабочих папиросами, сельдями, хлебом, думая отделаться этими грошовыми подачками. Но разъяренная толпа искала, на чем сорвать гнев, и Герасимов указал ей на старые, негодные постройки и, таким образом, спас от разгрома главные здания. На другой день все винные лавки по соседству были заперты, это вывело рабочих из себя, и они уже без пощады начали громить все, что ни попадало им под руку. Избита была полиция, хожалые, разнесены оранжереи, квартира директора, перебиты стекла в фабричных корпусах. Несдобровать бы и машинам, но, на хозяйское счастье, прибыли на фабрику бравые казаки — защита капиталистов. Все рабочие сплотились во дворе, затворили ворота и не пускали казаков, но те ворвались силою. Начальник их спросил, чего хотят рабочие. Некоторые начали было говорить, но тут послышались голоса: «Что на него, братцы, смотреть». Вслед за этим полетели в казаков камни; офицер дал знак, и казаки, сомкнувшись, бросились на народ и нагайками загнали его в спальни. Начались переговоры. Рабочие требовали поголовного расчета, если им не дадут прибавки, и требовали, чтобы рассчитывали их не в одиночку и не десятками, а всех сразу. Но вместо прибавки их вызвали на фабричный двор, расставили в ряды, и мастер Герасимов, бунтовавший с ними ночью, ходил, окруженный солдатами, по рядам и указывал зачинщиков. Арестовали всего около 200 человек, остальных заставили работать, и после трехдневной остановки опять задымилась фабрика, опять потянулись крестьяне окрестных сел и деревень вместе с женами, дочерьми и малолетними зарабатывать жалкие гроши и давать фабриканту лучшие свои силы. Соседним крестьянам ничего нельзя поделать: в другой раз не возьмут и на фабрику, ну а земля не прокормит. Кто же даст им тогда хлеба? И вот фабрикант слывет у них за благодетеля, выбирается в церковные старосты, жертвует на украшение церкви сотни рублей из награбленных у рабочих сотен тысяч. Живет он сам в роскоши, а известно, что сытый голодного не разумеет, и нет ему дела, откуда идут его миллионы, как живут те бедняки, потом и кровью которых он питается.
Прохоровская стачка
Посмотрим теперь, что происходило на фабрике Прохорова в Москве. Говорить о тяжелом положении ткачей совершенно лишне, достаточно взглянуть на них после окончания работ, после целого дня, проведенного ими среди адского шума и треска, среди пыли и духоты. Получают они от 8 до 14—15 руб. в месяц. Правда, Прохоров и некоторые другие фабриканты дают им еще даровую квартиру, но 1) что это за квартира, а во 2) и дается-то она далеко не всякому: провинившийся рабочий лишается и лишается ее и тот, кто, на свое несчастье, имеет детей, а для рабочих, не живущих в спальнях хозяина, т. е. в даровых квартирах, квартирных денег не выдается. Не велики деньги 14 руб., но фабриканты стремятся уменьшить и эту ничтожную плату. Изменить до срока расценки они не имели права (хотя на Ярославской мануфактуре и была сделана такая попытка), а потому, чтобы уменьшить заработок, выпускают тот же сорт ткани под другим названием, как более дешевый, увеличивают количество аршин в куске с 60 аршин, например, до 90, оставляя за кусок прежнюю плату. Много убытку приносит ткачу и основа. Из экономии фабрикант выдает плохую основу, нитки беспрестанно рвутся, их приходится связывать, а время уходит, станок стоит, да еще за каждый узел приходится платить штраф. Все эти притеснения особенно усилились к весне этого года, так как Прохоров хотел уменьшением скудного заработка рабочего покрыть уменьшение своих доходов, происшедшее благодаря вздорожанию хлопка. Терпелив русский рабочий, но и он не выдержал, слишком уж, знать, туго пришлось ему, и вот задумали они просить прибавки. Хотели заявить об этом в субботу 20 мая, но раздумали: «Подождем, мол, более удобного времени». Какого еще более удобного времени затеяли они ждать? Просто робость да забитость сделали тут свое дело, некому было начать, всякий боится: «А ну как другие не поддержат?» Это отсутствие сплоченности видно и дальше. Проходит воскресенье, понедельник. Что же делают ткачи? Надумали ли они, как им действовать? Ничуть не бывало. А между тем среди них нашлись и такие, что поспешили все передать хозяину, и он приготовился действовать.
Во вторник в 11 час. пошла на работу мужская смена. Идут ткачи и рассуждают о своей собачьей жизни, выражают свое недовольство, свои желания. В ответ на это мастер велел сторожам запереть фабрику и крикнул ткачам: «Ну вот, вы просили надбавки, ступайте, кому мало, хозяин в конторе». Стоят ткачи, никто не трогается. Наконец, пришли в контору. Нужно заметить, что и Прохоров разыгрывает из себя либерального фабриканта, отца-благодетеля для своих рабочих, дает деньги на устройство фабричной школы, библиотеки (которая после стачки закрылась). Устраивает гулянья, что-то вроде театра, все это, конечно, грошовые расходы при его огромной фабрике. Когда к нему пришли рабочие, ему захотелось и тут «и капитал приобрести и невинность соблюсти». Он попытался отделаться грошовой подачкой и повысил расценку на три сорта. Он надеялся этой мерой поселить разлад среди рабочих. Но не удалось это средство: «Прибавлять, так прибавлять всем»,— заявили они. Тогда Прохоров предлагает другое средство: «Коли хотите, так работайте в ночь на воскресенье», т. е. иными словами, коли мало получаете в обычное время, работайте больше, я не мешаю. Но ткачи не согласились и на это. Прохоров велел им идти, они вышли, но на работу уже не пошли, не пуская и тех, кто хотел идти, в последнем и заключалось все их буйство, так тихо вели себя ткачи, что, проходя мимо фабрики, никто бы и не подумал, что на фабрике бунт. Из конторы дали знать фабричному инспектору г-ну Никитинскому. Тот приехал, но не принял от рабочих ни одного заявления, обрывал всякого, кто хотел сказать ему слово. Он, между прочим, прочел рабочим речь, в которой убеждал рабочих прекратить стачку, так как де Прохоров хозяин на редкость и делает для рабочих массу добра, устроил им гулянья, а они такой неблагодарный народ, и, наконец, стал угрожать им в случае их дальнейшего упорства Архангельской губернией. Эта речь возмутила рабочих, и они совершенно основательно заметил^, что вместо этих гуляний Прохоров лучше бы накинул несколько копеек, а то «легко ему гулянья на наши деньги устраивать». «Не согласны»,— кричали они, недовольные речью фабричного инспектора. Да и что могли ждать они от человека, который назначен будто бы для охраны прав рабочих правительством, которое благодарит офицеров и солдат за гнусное насилие над рабочими3. И здесь были вызваны казаки и войска для усмирения этого «небывалого» бунта. Ночью во время сна спальни рабочих были окружены несколькими стами городовых и казаков. Звали их усмирять бунт, а они увидали только фабрику, которую никто не трогал, да мирно спящих рабочих. Утром часов в 6 началось наступление. Стали ткачей будить и выгонять из спален на двор. На дворе расставили в ряды. По этим рядам стали расхаживать мастера, управляющий и Прохоров, отобрали человек 50, раньше кем-нибудь из них замеченных в какой-нибудь провинности, кого и просто по злобе, а кого так и просто потому, что показался он подозрительным, и отправили их в участок. Затем вынесли для чего-то икону, объявили: «Желающие идти работать — идите, а не желающие — заявите». Все, кто требовал расчета, немедленно забирались и отправлялись в участок. Так надеялся Прохоров отделаться от беспокойного элемента. Ткачи поддались на эту удочку, но скоро поняли, в чем тут дело, и немногие из них заявили о своем желании получить расчет. Всего было арестовано до 70 человек.
Так был усмирен этот бунт. Началось разбирательство, стали искать зачинщиков. Следователь решил задержать лишь 18 человек из 70 арестованных, остальных же выпустил. Невинно пострадавшие, потерявшие почти целый месяц, ткачи явились сущим пугалом для Прохорова, который все подумывал: «А ну, как вздумают они потребовать с меня возмещения их убытков». Скоро, однако, он решил, что тут легко будет ему вывернуться, благо рабочие разорены окончательно месячной безработицей, благо плохо они понимают свои интересы, свое отношение к фабриканту. Милостливо встречает он одних, жалует им по рублю, принимает их опять на работы, других же выгоняет и, таким образом, старается разъединить рабочих. После петрова дня, когда кончается срок найма, Прохоров рассчитал и тех, кого принял. Пошли они по московским фабрикантам искать работы, да никто им ее не дает — фабрикантам легко ведь устраивать стачки, они дружно отстаивают свои толстые карманы против справедливых требований рабочих. Из 18 задержанных троих отобрали в качестве зачинщиков и отправили в Петербургскую тюрьму4, где им придется, конечно, очень плохо, а остальных выслали без суда (административным порядком) на родину под надзор полиции на два года, а тем, кто из Московской губ., запретили жить в ней.
Стачка у чаеторговцев К. и С. Поповых
Все описанные выше стачки на хлопчатобумажных фабриках очень похожи одна на другую. Везде стачечники проявляли мало твердости и стойкости и действовали далеко не все время дружно. Несколько иначе началась стачка сортировщиков и развесчиков чая в складах Т-ва К. и С. Поповых. Фирма эта занимает одно из первых мест в чайной торговле, и она с каждым годом еще расширяет свое дело. За последние 10 лет ею было продано 50 миллионов фунтов чая на сумму 91 миллион руб., чистая прибыль за [18]94 год равнялась 800 тысяч руб., в [18]95 г. рассчитывали выручить около миллиона, а в дело, по слухам, вложен капитал всего 1 1/2 миллиона руб., т. е. ежегодно каждый рубль капитала давал 51 коп. прибыли. Число магазинов доходит теперь до 60, и постоянно открываются еще новые. Понятно, что рост торговли ведет к увеличению числа рабочих, занятых в складе развеской и бандероливанием чая, число их в последнее время равнялось5 ...6, а между тем фирма эта старается сохранить старые «елейные» отношения хозяев к рабочим. Держит она их в страхе божьем, и, чтобы обезопасить их от влияния «дурных» людей, которые мутят рабочих и натравливают их на хозяев, Поповы почти не выпускают своих служащих со двора, работа в складе кончается в 7 час. вечера, а к 9 час. все должны быть дома на проверке. Опоздавший немедленно получал расчет. На побывку к родным тоже почти не пускают. Чтобы рабочим не было скучно сидеть взаперти, Поповы обучают их музыке (для чего ходит по воскресеньям особый учитель) и устроили для них небольшую библиотеку. Таким образом, хозяева думали сохранить добрые отношения с рабочими, на деле же надежды хозяев совершенно не осуществились. Такая совместная и почти монастырская жизнь должна была сплотить рабочих, научить их сообща отстаивать свои интересы и стойко противодействовать хозяйским притеснениям. Поводов к столкновениям с хозяевами представлялось немало. Начать с того, что заработная плата у Поповых гораздо ниже, чем у других чаеторговцев. Всякий новый рабочий поступает на пять руб.7, затем плата понемногу растет и лет через 5 доходит до 15 руб., после чего рост ее уже прекращается. Но рабочих с таким жалованьем почти не бывает, потому что хозяева стараются всеми правдами и неправдами от них избавиться; придравшись к чему-нибудь, они рассчитывают их и заменяют дешевыми, хотя и неумелыми новичками. Чтобы такая частая перемена служащих не вредила делу, для которого нужна известная сноровка, в складе заведен такой порядок: рабочие распределены по столам, каждому столу задается ежедневно урок, который он непременно должен исполнить, хотя бы для этого пришлось работать и в нерабочее время. Таким образом, хозяева благодаря такой «круговой поруке» ничего не теряют от замены опытного рабочего новичком, рабочий же день удлиняется без всякой доплаты за это рабочим, превращаясь из положенного десятичасового (с 7 час. утра до 7 час. вечера) с перерывом на обед...8 заменялись новичками, не привыкшими к данной жизни.
Немудрено, что достаточно было малейшего повода для того, чтобы начать стачку. Два года тому назад в складе пропали бандероли, за что отказали всем рабочим, работающим за одним столом. Их сторону приняли развесчики, они все потребовали, чтобы или вернули рассчитанных, или разочли бы всех. Их разочли, но холод и голод принудили рабочих покориться. Рабочие увидали, что нужно выжидать для предъявления требований более удобной минуты. Такой случай представился теперь. Чай в складе весь вышел, спрос был большой, в Одессу только что пришли пароходы с новым чаем. Словом, спрос на умелых развесчиков был очень велик, и вот, приняв это во внимание, рабочие в пятницу 21 июля заявили управляющему Смешневу, что они будут работать лишь в том случае если 1) им прибавят по два руб. на человека и 2) отменят все стеснения их свободы. Смешнев доложил об этом 26-го на собрании членов товарищества. Большинство было склонно исполнить требования рабочих, меньшинство же восстало против этого. Некто Мальмберг сказал по этому поводу целую речь, где говорил, что требованиям рабочих не будет конца, если им уступят хоть раз, что неудачная стачка, бывшая два года тому назад, доказала бессилие рабочих. Решено было требование рабочих отвергнуть, что им и было заявлено 27-го, а 28-го все они потребовали расчета. Управляющий дал знать, полиции о «бунте» рабочих, но немедленно явившийся пристав не нашел никакого повода для вмешательства полиции, до того смирно вели себя «бунтовщики». Рабочие получили расчет и разошлись почти целиком по другим чаеторговцам (Вогау, Боткин и Перлов), где временно набралась масса работы и где поэтому охотно брали опытных развесчиков. 29 июля правление пригласило к себе выборных от рабочих, но переговоры ни к чему не привели. Лишь тогда, когда окончилась временная работа у других чаеторговцев, рабочие согласились поступить опять к Попову, т. е. прекратить стачку. Они не добились, правда, повышения заработной платы, но им обещано изменить условия их жизни. Исполнит ли только фирма свое обещание?
3аключение
Из пяти стачек, описание которых мы даем здесь, видно, что все они, в сущности говоря, окончились неудачей (обещание, данное фирмой К. и С. Попова, нельзя же считать за удачное окончание стачки). Правда, во все стачки вмешивалась полиция или войска (кроме поповской), разгоняла стачечников и, таким образом, мешала эта внешняя сила проявлению результатов свободной борьбы предпринимателей и рабочих. Но каковы были бы результаты, если бы ни полиция, ни войска не вмешивались? Да, по всей вероятности, столь же плачевны для рабочих; ведь они в борьбе за свое хоть сколько-нибудь сносное житье находятся в гораздо худшем положении, чем их противники. Рабочий не может долго ждать работы, голод заставляет его быть уступчивее; найти же работу ему нелегко, а тут еще армия безработных, всегда готовая выхватить кусок хлеба, брошенный ей щедрой рукой предпринимателя.
Несмотря на неудачу этих стачек, они имеют громадное значение тем, что 1) показали лишний раз, что и у нас в России далеко не «все обстоит благополучно», что недовольство существует и 2) многие фабриканты (например, Даниловская мануфактура, фабрика Билля и др.) поспешили, не ожидая у себя стачки, поднять расценку.
Рабочее движение в России в XIX веке. М.. 1961, т. 4, ч. 1. с. 72, 82—89.
1 Датируется по сообщению и. д. ст. фабричного инспектора И. А. Федорова о распространении брошюры среди рабочих Прохоровской мануфактуры.
2 Опущено введение и описание двух стачек: в Ярославле и Тейкове.
3 Солдаты Фанагорийского полка по приказу своего командира жестоко расправились с забастовавшими 25 апреля 1895 г. рабочими Большой мануфактуры в г. Ярославле, открыв по ним огонь. В результате три человека (рабочий, женщина и ребенок) были убиты, 18 человек ранены. Николай II одобрил зверства «молодцов-фанагорийцев» (см.: Рабочее движение в России в XIX веке. М., 1961, т. 4, ч. 1, с. 79—81).— 104.
4 Туда же отправлены рабочие и из других забастовавших фабрик.— Примеч. документа.
5 Цифра стерта.
6 Кроме того, при складе состоит 200 с лишним чернорабочих, типографщиков и проч.— Примеч. документа.
7 Квартира полагается от хозяина, и, кроме того, выдаются харчевые в артель по 7 руб. на душу. Остатки от артельных расходов идут не рабочим, а застревают у управляющего.— Примеч. документа.
8 Несколько слов стерто.
<< Назад Вперёд>>
