А. И. Ульянова-Елизарова. Первое выступление Владимира Ильича Ленина в Москве
Наиболее живой и носящий общий характер критики идей народничества была, насколько я помню, I тетрадь — о Михайловском. Критика Южакова (II тетрадь), Кривенко и Н,—она1 (III т.) изобиловала статистическими данными и потому пользовалась меньшей популярностью. Резкие нападки и характерные для Владимира Ильича словечки и насмешки попадались, правда, и тут, но особенно изобиловала ими тетрадь № 1. Всех многочисленных тогда сторонников Михайловского и часть неопределившейся, ищущей молодежи возмущала главным образом непочтительность тона. Помню, что когда я стала разыскивать среди московских знакомых интересующий меня реферат, я наткнулась на то затруднение, что в Москве вращался не один, а несколько анонимных рефератов против Михайловского.
— Который вам? — спросила меня некая Юрковская (жена тогдашнего студента, потом врача Бориса Андреевича Юрковского, в то время неопределенного народника, потом социал-демократа) .
Затрудняясь определить точнее, я стала спрашивать ее мнение относительно прочитанных ею трех. Об одном она отозвалась как о наиболее интересном, но «выражения уж очень недопустимые».
— А например? — спросила я невинно.
— Да, например, «Михайловский сел в калошу».
— Вот, пожалуйста, этот мне достаньте,— заявила тогда я, прекратив дальнейшие расспросы, ибо решила для себя совершенно определенно, что это и есть тот, который я ищу.
Потом я смеялась с братом по поводу признака, по которому определила его работу.
На рождественские праздники 1893—94 г. Владимир Ильич приезжал к нам в Москву. И тут имел место очень интересный диспут его с народниками. Вот что рассказывает о нем в своих рукописных воспоминаниях тов. Голубева-Яснева2:
«Я хочу описать маленький эпизод богатой не только фактами, но и историческими событиями жизни Владимира Ильича,— это одно из первых его публичных выступлений на довольно большом по тому времени нелегальном собрании. Владимира Ильича я знаю давно, в 1890 г., когда я познакомилась с ним, он был совсем молодым человеком, изучавшим Маркса и вообще страшно много работавшим над собой; меня, помню, очень изумляла его необычайная работоспособность. Но уже и тогда, в молодые годы, это был вылитый из стали Владимир Ильич с готовым, продуманным, остроумным и метким ответом на устах.
Жили мы тогда в Самаре. Поволжье переживало голод (1891 г.), давший как бы толчок всему оппозиционно настроенному, преобладали конечно народнические течения, а у Владимира Ильича была уже своя определенная точка зрения, своя определенная линия поведения. Заходил ли вопрос о голоде, о помощи голодающим, об участии нас, революционеров, в общественных столовых, у Владимира Ильича на все был свой, выгодно отличавшийся своей определенностью и революционной (это мое тогдашнее определение) выдержанностью ответ.
Но вернусь к описываемому эпизоду. Было это зимой 1893— 94 г. Я тогда была выслана под гласный надзор в Тверь. Но, пользуясь близостью, часто удирала и приезжала в Москву, где заводила порванные связи. Москва после голодного 1891—92 г. несколько оживилась, появилось много разных кружков и организаций: народовольцы, народоправцы, культурники и т. п. Пора проповеди меленьких дел еще не прошла. Я вела сношения по преимуществу с группой так называемых народовольцев, и вот в один из моих приездов в Москву один из этих народовольцев дал мне билет на нелегальную вечеринку, очень, мол, «конспиративно» обставленную, где мы соберемся поговорить без замка на устах и обсудим общую линию поведения. «Так как вечеринка предполагает собрать по возможности всех идущих врознь, но бьющих вместе, то, может быть, вы приведете с собой еще кого-нибудь, но только интересного». Я подумала, взяла еще билет и отнесла его Владимиру Ильичу. В те времена я была еще выдержанной якобинкой, сравнительно редко видела за этот период Владимира Ильича, но то, что он говорил, так долбило мозг, что мне казалось, что именно он скажет новое слово, укажет новый путь для выхода из того разброда, который царил тогда. Вот почему именно ему, а не кому-либо другому, я и понесла билет на эту вечеринку. Владимир Ильич согласился не сразу, но все-таки мы отправились» (М. Голубева).
Вечеринка эта имела место «в Гиршах» (дом Гирша, где-то на Бронных, кишевший тогда студентами)3. Квартира из трех, помнится, комнат была набита народом. Преобладало студенчество, но и интеллигентские кружки Москвы были сильно представлены. Помню, там, между прочим, Муринова, квартира которого являлась тогда некоторым образом центром передовой интеллигенции того времени. У жены его был книжный склад и издательство, ставившее себе целью издание популярной литературы для народа.
Обставлялась эта вечеринка с той «конспирацией», которая была свойственна тогдашним собраниям такого полулегального типа. Решено было устроить ее «только для избранных», приглашения передавались шепотком, где-нибудь в углу. Так, у нас в квартире товарищем Голубевой был передан накануне адрес брату— Владимиру Ильичу, а мы с мужем получили этот же адрес на другой день из другого источника4. Мы думали таким образом, что идем на разные вечеринки, но оказалось, что встретились в тех же гостеприимных «Гиршах», где «избранных» оказалось непротолченная труба. Конспирация была такова, что оказалось два входа в дом или две квартиры под одним номером, не помню точно, и многие тыкались сперва неправильно, а потом описательно добивались нужного. Если принять во внимание, что это были меблированные комнаты-квартиры для студенчества, в то время самого революционного элемента, и поэтому дежурный пост для всех шпиков, то надо признать, что менее конспиративно устроить вечеринку вряд ли было возможно. Но как быть? Более солидная публика была в то время слишком осторожна, чтобы давать свою квартиру под большие собрания. Неустрашимой являлась, как всегда и всюду, молодежь, ищущая путей, вырабатывающая свои взгляды и не останавливающаяся для этого, самого насущного для нее дела, ни перед чем.
Тов. Голубева говорит, что был прочитан какой-то реферат, за который она обругала устроителей вечеринки: «Стоило, мол, собирать так конспиративно публику, чтобы слушать доклады об аптечках и библиотечках!» Я реферата не помню, может быть, потому, что пришла с опозданием. Помню дебаты, принявшие скоро горячий характер, особенно после того, как одному очень солидному народнику, невысокого роста, плотному, с лысиной блондину, к которому молодежь обращалась очень почтительно и который сидел в некотором роде «в красном углу», стал возражать Владимир Ильич.
Помню, что брат, тогда 23-летний юноша, стоял с толпой молодежи в дверях в другую комнату и сначала произнес несколько смелых иронических Zwisehenruf’oB, заставивших всех — большинство очень неодобрительно — повернуть головы в его сторону, а затем взял слово.
Смело и решительно, со всем пылом молодости и силой убеждения, но также вооруженный и знаниями, он стал разбивать доктрину народников, не оставляя в ней камня на камне. И враждебное отношение к такой «мальчишеской дерзости» стало сменяться постепенно, если не менее враждебным, то уже более уважительным отношением. Большинство стало смотреть на него, как на серьезного противника. Марксистское меньшинство ликовало, особенно после второго, в ответ солидному народнику, слова Владимира Ильича. Снисходительное отношение, научные возражения более старшего собеседника не смутили брата. Он стал подкреплять свои мнения также научными доказательствами, статистическими цифрами и с еще большим сарказмом и силой обрушился на своего противника. Все собеседование обратилось в турнир между этими двумя представителями «отцов и детей». С огромным интересом следили за ним все, особенно молодежь. Народник стал сбавлять тон, цедить слова более вяло и, наконец, стушевался.
Марксистская часть молодежи торжествовала победу. Рассказывает об этом «разговорном собрании» и Чернов в своих «Записках социалиста-революционера» на с. 1825:
«Впервые знакомство (с народоправцами.— А. Е.) состоялось на одном из «разговорных собраний», гвоздем которого были иногородние гости. Один из них, несколько пасмурный и рыжебородый, был мне заочно хорошо известен по литературе: то был Вас. Павл. Воронцов (В. В.). На другого мне таинственно указал кто-то: «Обратите внимание вот на того, молодого с лысинкой: это очень-очень интересный человек, он среди питерских марксистов большая шишка: его брат тоже был крупной величины, он повешен по народовольческому делу». Это был Владимир Ульянов (Ленин). Он показался мне очень невзрачным; его картавящий голос, однако, звучал уверенностью и чувством превосходства. Он тогда еще не злоупотреблял «ругательностью» и производил приемами спора, в общем, весьма благоприятное впечатление. На него с большим азартом налетел В. П. Воронцов, приставая к нему, что называется, как с ножом к горлу: «Ваши положения бездоказательны, ваши утверждения голословны. Покажите нам, что дает право вам утверждать подобные вещи: предъявите нам ваш анализ цифр и фактов действительности. Я имею право на свои утверждения, я его заработал: за меня говорят мои книги. Вот, с другой стороны, свой анализ дал Николай — он (в то время только что появились его «Очерки»), А где ваш анализ? Где ваши труды? Их нет!» Этот способ аргументации на нас не производил впечатления: что всякое молодое направление не может сразу предъявить фундаментальных трудов, было нам понятно и в наших глазах не могло его дискредитировать. В. П. Воронцов, казалось нам, злоупотребляет случайными выгодами такой несущественной вещи, как историческое первородство его направления. Ульянов «огрызался» очень успешно, деловито, слегка насмешливо и хладнокровно. Их стычка, впрочем, выродилась быстро в беспорядочный диалог; его пришлось прервать, так как он все более принимал личный характер и терял интерес для собравшихся».
Чернов говорит затем о выступлении «заики» Катаева, «путаной головы», по его определению, о том, что вытолкнули «поправлять дело» его, Чернова, о разговоре после заседания с Тютчевым, который одобрил его выступление и стал зазывать в народовольческую организацию. Одним словом, Виктор Чернов сосредоточивает, конечно, внимание на выступлениях народовольцев, в которых он не видит беспорядочности, и быстро утомляется возражениями социал-демократов, хотя и деловитыми. Для него центр интереса вечера состоял в выступлениях социалистов-революционеров, и, понятно, им он посвящает наибольшее внимание. Мы же все — и тов. Голубева — ушли после окончания дебатов с В. В., как мне смутно припоминается, как раз во время путаной речи Катаева.
— С кем это я спорил? — спросил, по словам тов. Голубевой, Владимир Ильич, с которой он вышел в переднюю.
— Да с В. В. (Воронцов, известный писатель-народник).
Он страшно рассердился.
— Что же вы мне не сказали раньше? Если бы я знал, что это В. В., я б и спорить не стал,— сказал Владимир Ильич.
«Я поняла эти слова в том смысле, что он считал спор с В. В. бесполезным,— все равно, мол, его не переубедишь,— и потому стала оспаривать нецелесообразность такого спора и доказывать, какое большое значение он имел для слушателей. И действительно, впечатление, произведенное речами Владимира Ильича, было громадное, о нем говорили, как о новой звезде, появившейся на горизонте, одни с удовольствием и удовлетворением, другие с завистью и оглядкой,— что, мол, из этого будет» (М. Голубева).
Я помню тоже, что диспут этот с живостью обсуждался и комментировался в кружках молодежи, многих из которой Владимир Ильич переубедил и убедил и толкнул на путь изучения Маркса. Марксисты заметно подняли головы, а имя «петербуржца», разделавшего так основательно В. В., было одно время у всех на устах.
Сб.: На заре рабочего движения в Москве. М,, 1932, с. 140—145.
1 Н. Ф. Даниельсон
2 М. П. Голубева (Яснева) (1861—1936) — участница революционного движения 80-х гг., вначале придерживалась народнических взглядов. В 1891 г. была выслана под гласный надзор полиции в Самару, где познакомилась с В. И. Лениным. Член РСДРП с 1901 г. После II съезда партии—большевик. Работала в Организационном комитете при Бюро комитетов большинства по подготовке III съезда партии. После Октябрьской социалистической революции работала в Центральном совете фабзавкомов, в Наркомюсте, в Петроградской ЧК, в 1920— 1928 гг.— в аппарате ЦК ВКП(б).— 23.
3 В тексте неточно: вечеринка проходила на Воздвиженке (ныне проспект Калинина), дом № 13 (дом не сохранился).
4 От студента-народовольца Кибардина.— Примеч. автора.
5 В. М. Чернов (1873—1952) — один из лидеров и теоретиков партии эсеров, член ее ЦК, автор ее программы. После Февральской революции министр земледелия в 1-м и 2-м составах коалиционного Временного правительства. Октябрьскую революцию встретил враждебно, участвовал в организации ряда антисоветских мятежей. С 1920 г. в эмиграции. Книга В. Чернова «Записки социалиста-революционера» вышла в изд. Гржебина в Берлине. В 1922 г. выдержки из книги печатались в журнале «Пролетарская революция» (1922, № 12), как содержащие любопытные характеристики марксистских кружков.— 26.
<< Назад Вперёд>>
