3.18. Судные дела провинциального дворянства
Дело о бесчестье по обвинению угличанином рейтарского строя Алексеем Волковым можаитина Ивана Зегзюлина было начато в 1649 г. Первоначально оно рассматривалось в приказе Владимирской (Галицкой) четверти3. Зегзюлин прилюдно в приказе назвал мать Волкова «еретицею» и обвинил ее в том, что она «присадила килу»4 его зятю Абакуму Мясоедову. Волков подал против него иск и выиграл дело, приговор в Галицкой четверти 23 марта 1650 г. обязывал Зегзюлина выплатить бесчестье матери Волкова, вдвое против оклада мужа, то есть 22 рубля. В ходе рассмотрения сути дела Зегзюлин требовал квалифицировать его как «сыскное» и добивался пытки самого Волкова и его матери, предлагая испытать пыткой и его самого. Волков же настаивал на том, что дело это не «сыскное», а «кровное» и ссылался прежде всего на свидетельства соседей. Не желая платить денег, Зегзюлин подал челобитную об отсрочке в связи со службой. Дело было отложено, однако по настоянию Волкова, подавшего челобитную о том, что Зегзюлин не служит вместе с «городом» и жалованья в 1649 г. не получал, вновь возобновлено в июле 1650 г. и перенесено в Устюжскую четверть. По справке в Разряде выяснилось, что Зегзюлин записан по Можайску в неверстанных, однако жалованья с «городом» в Калуге не получал и при разборе отсутствовал. В результате в августе 1650 г. в Устюжской четверти вновь состоялся приговор о «доправке» денег за бесчестье на Иване Зегзюлине, было указано его «дать на правеж»5. Это дело рисует сам характер взаимоотношений в провинциальной дворянской среде, а также уровень знания тонкостей законодательства.
К 1650—1652 гг. относится дело костромитина Ивана Федорова сына Алалыкина с московским дворянином, князем Данилом Несвицким. Алалыкин обвинял Несвицкого в подговоре его старинного холопа, Ивана Никонова, бежавшего из его поместья в 1645 г. с женой и детьми и поселившегося у Несвицкого. В деле фигурировали и «сносные животы», ценою в 50 с полтиной рублей. Первоначально дело рассматривалось в Приказе Холопья суда. За Несвицкого отвечал на суде его человек Ф. Осипов. Алалыкип и представлявший его интересы в суде его дядя Иван Полозов ссылались на свидетельства платежных и дозорных книг, а также на показания свидетелей соседей. Несвицкий отрицал подговор, указывая, что рост и приметы бежавшего человека в документах не указаны, живет же у него Иван Таньярыков (Кянрыков), который поступил к нему в холопство «с воли», дал на себя кабалу. Он также указывал на то, что у Алалыкина на Костроме влиятельные родственники, дядя его в губных старостах, что может оказать влияние на свидетелей и что иск составлен им был неправильно, не по форме. Кабала им, однако, представлена не была, и суд было решено отложить, а истец и ответчик дали поручные записи о явке в к суду на следующий срок. В апреле 1650 г. Несвицкий подал челобитную, где обвинял Алалыкина и его дядю в том, что они «съехали с Москвы скупать и наговаривать обыскных людей, на ково они слались, около своих поместий», то есть подкупать свидетелей6. В сентябре того же года Несвицкий подал также челобитную об отсрочке в слушании дела, так как он послан на службу в Козлов и берет с собой упомянутого холопа. Иван Алалыкин, однако, явился в суд точно в срок, к Рождеству и напрасно ждал появления там Несвицкого, после чего подал две челобитные о продолжении дела и представлении в суд упомянутого холопа Никонова с детьми. 14 января 1651 г. в приказе было решено поручителей Несвицкого «перепоручить», чтобы им «тех людей поставить». Алалыкин между тем подал уже третью челобитную, прося об очной ставке с его людьми. В ответ на требование явиться в суд и привести упомянутых людей Несвицкий подал сказку, в которой сослался на отсрочку до тех пор, пока «козловская служба минется». По инициативе ответчика дело было перенесено в Земский приказ. Но уже в апреле 1651 г. события круто изменились. Несвицкий жаловался на действия истца, который перехватил на дороге в Москву спорного холопа, побил сопровождавших его крестьян, отобрал привезенные им с собою оброчные деньги, лошадь и другое имущество на 127 руб. и отвез бывшего холопа с сыном в свою деревню в Костромском уезде, откуда представил в костромскую съезжую избу, где холоп и сидел под арестом. Насильственные действия истца в этом случае объяснялись судебной волокитой и невозможностью законными средствами добиться решения дела. По жалобе Несвицкого в мае 1651 г. была отправлена грамота на Кострому о высылке холопа в Москву. 27 мая холоп И. Никонов был послан в Москву в Приказ Холопья суда с приставом Осипом Лукьяновым сыном Паном, с ним отправлены и его расспросные речи, в которых он признавал себя старинным холопом Алалыкиных, бежавшим по подговору людей Д. Несвицкого. Но в приказ И. Никонов не был доставлен, а 18 июля туда был приведен стрельцами пристав О. Лукьянов, на которого И. Алалыкин наткнулся у Сретенских ворот и велел стрельцам его арестовать и доставить в приказ. В приказе О. Лукьянов сообщил о том, что Никонова из Костромы везли верхом не скованного, поэтому он с дороги «ушел с лошадью». Алалыкин же обвинял пристава в сговоре с ответчиком Несвицким. В результате пристав предъявил и отписку воеводы, посланную с ним, и расспросные речи, в которых он, однако, не призвал себя виновным в «сносе животов» хозяина, объявляя, что взял с собой только свое личное имущество, потому что жил у Алалыкина «на пашне», а именно 12 коров, 6 лошадей и одежду7. Алалыкин был вновь вынужден побуждать власти назначить судебные слушания по его делу, поскольку Несвицкий «отнимается отсрочной челобитной». Несвицкий также подал на него иск в бесчестье в январе 1651 г. Дело было перенесено сначала в Земский приказ, где в декабре 1651 г. вновь состоялся допрос холопа Никонова, во время которого он опять подтвердил, что является старинным холопом Алалыкина. Алалыкин повстречал его в Москве, где он якобы жил на дворе у Несвицкого, приехав из его деревни, и привел на этот раз уже в Земский приказ. Несвицкий подал просьбу о переносе дела в Устюжскую четверть, обвинив при этом Алалыкина во лжи: он якобы не встретил Никонова случайно в Москве, а все это время холоп жил у него в деревне тайно: «жил у нево, Ивана, в костромской ево деревне, зговорясь с ним, Иваном, чтоб им животами моими завладеть и от холопства моево ему, Ивашку, оттягатца... привез из своей деревни и поставил на Стрегенской улице, и взяв пристава, привез в Земской приказ, науча ево, велел ему сказать, што бутто он жил у меня в пошехонской деревне»8. Дело было перенесено в Устюжскую четверть к окольничему кн. И. И. Лобанову-Ростовскому. Алалыкин жаловался, что Несвицкий его «волочит волокитою и переносом таскает». В Устюжской четверти решили послать памяти в Поместный приказ и в Приказ Казанского дворца с запросами, значится ли холоп Никонов в писцовых книгах Костромского уезда, а также записан ли он в космодемьянских кабальных книгах, как об этом говорил Несвицкий. В писцовых и дозорных книгах имя Ивашки Никонова значилось, подтверждено холопство у Алалыкина было и платежными отписями. Несвицкий же положил к делу кабалу И. Никонова от марта 1645 г., также кабалы его детей Афанасия и Андрея, которые подтвердили версию Несвицкого и устно. Однако в кабальных книгах, как об этом сообщалось в Устюжскую четверть из Приказа Казанского дворца, у князя Д. Несвицкого данный холоп в «холопстве не написан»9. Приговора по делу не сохранилось, однако можно предположить, что Алалыкин его выиграл, имея поддержку в виде официальных документов. Несвицкий же пытался подтвердить свою правоту и тем, что Никонов пришел к нему в холопство до Соборного Уложенья. Из этого дела, наполненного различными приключениями и борьбой сторон, в том числе силовой, ясно, насколько непросто было провинциальному дворянину подтвердить свои права, и насколько длительным и связанным бюрократическими проволочками было рассмотрение этих прав в судах даже после издания Уложения. Алалыкин смог продолжить дело и, вероятно, выиграть его, только применив силу. В ходе этого дела в своих челобитных истец ссылался и на Соборное Уложение, прося именно по нему «указ учинить», и на свою службу государю, применяя стандартную угрозу «службы отбыть».
Дело рязанца А. Волкова с кн. Я. Д. Дуловым относится к 1652 г. Оно так же, как и многие дела, не имеет конца. Дело было возбуждено в приказе Владимирской четверти по инициативе Волкова, приставная память которого с обвинением кн. В. А. Дулова, его человека Карпика Соловья и кн. Я. Дулова в бою и грабеже сына Волкова Степана датируется 26 января 1652 г. Я. Дулов пожелал перенести дело в другой приказ, о чем подал челобитную и добился переноса дела в Устюжскую четверть, куда 11 февраля и были отправлены все документы по делу. К этому времени Волков помирился с кн. В. А. Дуловым, и они принесли мировую челобитную. Яков же Дулов отказывался от признания вины, утверждая, что истец его «клеплет». Дело дошло до крестного целованья, за князя Дулова целовал крест его крестьянин Ф. Иванов. Кроме крестного целованья, истец представил также свидетеля, рязанца Д. В. Куткова, который якобы «слышал, как тот князь Яков Дуло» сынишка моево Стеньку бил и грабил»10. 14 февраля 1652 г. А. Волков подал челобитную об отсрочке дела в связи с необходимостью ехать на службу. Разрешение было дано, и дело возобновилось только через год. 1 января 1653 г. А. Волков просил записать его «ставку» к новому слушанию. Князь Дулов к слушанию не являлся, и 10 января Волков вновь подал челобитную, где жаловался на то, что тот его хочет «изволочить московскою волокитою». Затем он подал еще две челобитные, в одной из которых подробно излагал обстоятельства дела: «В прошлом... во 159-м году перед Рожеством Христовым в четверг ехал сынишка мой Стенька из Ряской украйны от племянника моего, от Гура Волкова. И как будет сынишка мой меж Петровой слободы и Поплевны, встретился тут с сынишком моим он, князь Яков, да князь Васильев человек Дулова Карпик, прозвище Соловей, и учал сынишка моего бить и грабить. И грабежу... сняли с сынишка моево платья, зипун лазорев настрафиль, цена четыре рубли, да кавтан заечий под зеленым сукном, цена 3 рубли с полтиною, да шапка вишневая с пухом, цена полтора рубли, да сапоги сафьянные, цена полтина, да доломан обинной, цена два рубли. Да с сынишка ж моево денег сняли дватцеть рублев. И всего... на 31 рубль с полтиною. И князь Василей Дулов со мной... в своем жеребью мирен»11. Волков просил о суде в «жеребье» князя Я. Дулова в 15 руб. с полтиной. Суд состоялся в Устюжской четверти 22 января. В ходе рассмотрения дела истец и ответчик ссылались на «подписную челобитную», согласно которой дело было начато. Ответчик подчеркивал то, что в первой челобитной истец не написал имени своего сына и неверно изложил обстоятельства дела, жаловался он только на избиение. Было решено обратиться в Галицкую (Владимирскую) четверть за этим документом. 25 января по истце и ответчике были взяты поручные записи, и они были отданы приставу, а в Приказ Галицкой четверти была послана память12. Конец дела, к сожалению, не сохранился, однако настойчивость истца позволяет предполагать, что он получил возмещение убытков.
В челобитной ярославца С. Волкова на Д. Л. Дунилова, поданной октябре 1654 г., описывался ход судебного процесса 22 октября в Ярославле в съезжей избе «перед воеводою перед Семеном
Чемесовым да перед подьячим Григорьем Горяйновым»: «Дементей Левонтьев сын Дунилов, став со мною на суд в деревенской ссоре, и на суде учал меня бранить матерны и всякою позорною лаею и толкать и за ворот рвать и выблядком называть и назвал меня чернокнижнем; а будто ему сказывали крестьянишка мои три человека; да он же говорил, будто я твою государеву казну грабил, а на те свои слова свидетеля никого не поставил и улики никакие не сказал. И воевода те ево затейные воровские речи велел записать и в том писал к тебе, государю, к Москве. И отписку и те ево воровские речи и ево, Дементья, и меня, холопа твоего, и тех моих крестьянишек, трех человек, которых он показал прислал к Москве в Судной в Володимерской приказ». В приказе все были допрошены и в показаниях Дунилова выявлено разногласие с его «ярославскими речами». Д. Дунилова и крестьян указали пытать, и на пытке Дунилов повинился, сказал, что Семена Волкова «поклепал напрасно». Тем временем Волков с крестьянами сидел «в железах за приставом» в Ярославле и в Москве «пятнатцать недель и ныне не свободен». Волков просил освободить его в связи со службой, а за бесчестье, «проесть и волокиту» наградить его с сыном поместьем Д. Дунилова в Ярославском уезде 36 четвертями, поскольку за сыном его поместья нет, хотя в службу он «поспел». По помете на челобитной повелевалось «учинить указ» боярину Г. С. Куракину с товарищем и дьякам13. Таким образом, простая деревенская ссора двух помещиков оканчивалась пытками, длительным тюремным заключением и возможной утратой поместья.
Дело арзамасца Любима Аксакова также иллюстрирует ссору провинциального помещика с головой московских стрельцов. В 1660 г. состоялся суд в Челобитном приказе по иску головы московских стрельцов Андрея Остафьева к арзамасцу Любиму Иванову сыну Аксакову в сенных покосах поместных деревень Арзамасского уезда дер. Болобоновы и дер. Воронцовы. По мнению истца, Л. Аксаков завладел сенными покосами этих деревень за р. Пьяною, с которых сена сходилось по 5 руб. в год. В 1659 г. сын Л. Аксакова с людьми вывез 100 копен сена, скошенного крестьянами Остафьева, ценою на 7 руб. Ответчик возражал, что он не брал чужого сена, а «владеет своими покосами». В суде были запрошены сведения писцовых и межевых книг, также повального обыска. Выяснилось, что в писцовой книге земли Л. Аксакова были записаны без сенных покосов, в то время как в выписи с писцовых кпиг, представленной ответчиком, сенные покосы фигурировали. Истец заподозрил, что Аксаковы подделали выпись, приписав к ней слова о покосах. Дело не было завершено и тянулось еще 10 лет. Указанные деревни в 1663 г. А. Остафьев отдал в приданое за дочерью голове московских стрельцов И. Колобову, который через несколько лет вновь вступил в судебную тяжбу. В феврале 1670 г. дело было перенесено из Челобитного во Владимирский судный приказ, где глава приказа А. С. Матвеев 11 апреля приговорил ответчика «обвинить» и обязать его возвратить покосы и уплатить 32 рубля за неправое владение ими в течение 6 лет14. Кроме того, ответчик должен был заплатить судебные пошлины по гривне с рубля (3 руб. 6 алтын 4 деньги), деньги за пересуд и с правого десятка 7 алтын 2 деньги. В Арзамас из приказа 25 июля 1670 г. была послана грамота воеводе с предписанием отдать покосы. В деревню Аксаковых был послан пушкарь с подьячим, однако сын Аксакова, его племянник и его люди не подчинились указу и стали их бить и угрожать15. Почти через год, в мае 1671 г. А. Остафьев подал новую челобитную с изложением действий Аксаковых и просьбой о посылке повторной грамоты в Арзамас. В результате из приказа была послана повторная грамота уже новому воеводе с предписанием о выполнении решения суда (дата не сохранилась). В этом случае можно было бы говорить о предвзятости Матвеева, который сам был стрелецким головой и, вероятно, знал истца, однако решено дело было по писцовой выписи, которая ясно указывала на владельца. Из этого дела видно, что не только московские чины могли навязывать свою волю провинциалам, но и сами провинциалы в отсутствие своих соседей, занятых на службе в Москве, действовали подчас решительно и жестко в отстаивании своих интересов.
Сопротивление провинциального дворянства исполнению судебных решений иллюстрирует и дело новгородца Василия Дубровского. В 1671 г. Дубровский был приговорен к выплате штрафа за то, что он публично «в приказной палате» назвал новгородца Мирона Григорьева сына Баишева «непрямого отца сыном». Сумма штрафа была велика, поскольку бесчестье было «доправлено» за самого Мирона и за мать его вдвое, составив 118 руб. Дубровский «стоял на правеже» и сбежал в свое поместье, куда за ним посылали пристава, но он «учинился» ослушен, на поруки не дался». В апреле 1674 г. в поместье Дубровского отправился сотник с стрельцами, который сообщил, что Дубровский заперся в своих хоромах и хотел из нищали перестрелять приехавших за ним. Стрельцы с другим сотником были отправлены во второй раз, они пришли в поместье со священником и понятыми, «и Василей Дубровской, смотря из горницы в окно, твой великого государя указ и наказную память называл воровскими и в хоромах своих сидел с людьми своими и со крестьяны многолюдством и из горницы и из сеней из окон из пищалей учинил стрельбу и бердыши и копья и рогатины им показывал, и на дворе по них стрелял и застрелил двух человек стрельцов», один из них от раны умер. После этого Дубровский сбежал из своего поместья16.
Обратимся к делу рязанца Петра Борисова сына Ржавского с рязанскими помещиками стольником Архипом Лихаревым и его братьями. Оно рассматривалось в Рейтарском и в Иноземском приказах, поскольку ответчик, Петр Ржавский, был рейтаром, но к моменту судебного иска он находился в отставке, а Архип Лихарев, который также выступал как ответчик, вероятно, был «начальным человеком». Семейная вражда Ржавских и Лихаревых длилась уже несколько десятилетий. Это были классические соседи-враги. В 1678 г. Петр Борисов сын Ржавский принес в рязанскую приходскую церковь Ильи Пророка явочную челобитную с подписью своего сына Сидора на Архипа Андреева сына Лихарева и его братьев с жалобой на то, что они, приходя «озорничеством», бьют и грабят Петра, его детей, людей и крестьян, желая отобрать у него поместье17. Лихаревы, однако, подали в суд с иском о бесчестье только через несколько лет. В октябре 1683 г. Владимир Лихарев «приставил» к Петру Ржавскому в бесчестье, и для суда по Ржавском была «собрана поручная запись». 3 декабря того же года к Ржавскому «приставил» и его брат Архип Лихарев также в бесчестье. А в марте 1684 г. иск подал уже Петр Ржавский на братьев Лихаревых «в насильном владенье в полевой усадебной земле и в лугах жеребья деревни Мерединовы да в хлебной и луговой толоки и в убытках», с 1666 по 1684 год, ценою в 360 руб., а также в «отнятой задворного человека Тимошкиной дочери Найденова Альгиницы и мужа ее Оски Яковлева сына и в их детех и внучатах и животах», ценою в 40 руб.18 По Архипе Лихареве была также собрана поручная запись, кроме того, он подал на Ржавского еще «десеть челобитен». Дело должно было рассматриваться в Иноземском приказе, в котором был «ведом» Архип, но его братья там не числились, поручных записей по себе не собрали, поэтому оно, вероятно, и было перенесено в январе 1685 г. в приказ Посольский. В суд же Петр Ржавский по иску В. Лихарева, в марте 1684 г. «не пошел», а в иске Архипа Лихарева поручную запись по себе не собрал, в связи с этим 25 марта, на Святой неделе, «из Ыноземского приказу отдан детям ево Петровым, Сидору да Матвею, на росписку», с обязательством поставить отца в суде в Иноземском приказе 7 апреля. В апреле 1684 г. Петр Ржавский к суду не явился, что вызвало челобитную Архипа Лихарева с жалобой на то, что Ржавский, приставя к нему, «не ищет» и его «волочит», живя в своей деревне на Рязани19. Архип Лихарев просил послать пристава в Переславль Рязанский и выслать своего обидчика «при понятых за поруками» в Москву, в случае же, если он «ухоронитца», взять у него сына или человека. Из Рейтарского приказа 26 апреля был послан пристав Афанасий Борковский с грамотой к воеводе Максиму Селиванову. 12 мая пристав вернулся обратно с отпиской воеводы, в которой говорилось, что он посылал за Петром Ржавским стрельца, но стрелец с приставом привели лишь его сына Сидора, а Сидор, отпущенный с приставом в Москву, сумел сбежать20. В «доезжей памяти» самого А. Борковского ситуация была описана подробнее: «...по нево, Петра, в деревню ездил, и он, Петр, учинился силен, и с сыном своим Матвеем и с людьми своими, а другова ево Петрова сына, Сидора, взял. И он, Сидор, при понятых ево, Афонасья, бил и увечил, и привезли ево в Переславль Резанской в съезжую избу, и стал у него просить поручные записи против наказные памяти. И он, Сидор, поручные записи по себе не дал и бил челом воеводе, чтоб ево принел в съезжую избу за караул, и воевода в съезжую избу не принел, потому что указу де мне такова нет, чтоб ево в съезжую избу принять. И он, Офонасей, повез ево, Сидора, к Москве. И как отшед от Переславля верст з десять, и на дороге неведомо какие люди ево, Сидора, отбили, а хто отбил, и он Сидор, их знает, и кляченку покинул»21. В приказе была составлена выписка из X главы Уложения (статьи 141 и 142) о случаях, когда ответчик укрывается в своей деревне и не слушается пристава или бьет пристава. По закону следовало посылать другого пристава, а за бесчестье и увечье «доправить» деньги. Между тем Архип Лихарев 17 мая подал новую челобитную, где опять жаловался на свои большие расходы в связи с тянущимся судебным делом: «езды и подписные печатные пошлины и наем и за подводы взять с меня, холопа вашего». Лихарев просил «доправить» эти расходы на Петре Ржавском. 22 мая в приказе было решено вновь отправить пристава в Переславль Рязанской и выслать Петра Ржавского с поручной записью, а если записи не будет, то все равно выслать на его подводах. Лошадь же, которую якобы Сидор Ржавский «покинул» на пути в Москву, указывалось оценить на конской площадке, «что у Болота»22. Состоялась ли вторая поездка пристава, неизвестно, но 12 июня в приказе подал челобитную с разъяснением ситуации сам Петр Ржавский. Ржавский писал, что братья Лихаревы «приставили» к нему и учинили иск «по старой недружбе» и по этому иску он собрал поручную запись и сидел в Иноземском приказе «многое время», на Страстной и Святой неделях, выпущен по прежней поруке, отправился в свою рязанскую деревню и там заболел, «лежал болен, при смерти». Еще до отъезда он подал встречный иск на Архипа Лихарева с братьями, а они в ответ послали за ним пристава и «насильством» взяли у него с двора лошадь, «мерина гнеда» и отдали приставу. Ржавский обвинял рязанского воеводу в пристрастном отношении к нему из-за дружбы и свойства с Лихаревыми: «А воевода из Переславля Резанского, дружа им, Архипу Лихареву и братье ево, писал на меня, холопа вашего, ложно, бутто я, холоп ваш, учинился силен. А я, холоп ваш, человек больной, адинокой, безлюдной, разарен вконец от их сосецкова насильства, неко мне противитца московскому указу и с ними, с Лихаревыми, противитца мочи моей нет, пришли на двор сильно, лошедь у меня взяли и под пристава отдали. А воевода из Переславля писал на меня... ложно, дружа Лихаревым, Архипу з братьею, по свойству. Сынишко, государи, мой сидел у воеводы у московского пристава два дни в железах...»23. Петр Ржавский просил записать его челобитье о «ставке» к суду, отдать ему лошадь и дать суд с Лихаревыми, а с воеводой очную ставку. Лошадь была ему отдана 14 июня, в приеме ее расписался человек стольника князя П. И. Дашкова24. Суд состоялся 26 июля 1684 г. в Иноземском приказе. Истец ссылался на челобитную Ржавского, находящуюся в церкви в Рязани. Ответчик подал новую «ссылку», в которой, обвиняя отца Лихарева и его самого в нападении на его дядю, Василия Ржавского, в «прошлых годех» и «вымучивании» у него различных крепостей, а также в нападении на него самого после «риские службы» на дороге и держании под арестом, составлении «воровских записей» на него и грабеже имущества, за что по его челобитью Андрей Лихарев был бит кнутом перед Ямским приказом, «и то их воровство и ко мне разоренья ведомо всей Рязани». Впоследствии нападения и грабежи Лихаревых, по словам Ржавского, продолжались «по той старой недружбе и по сосецкой ссоре». Лихаревы якобы вспахивали сеяную рожь на его поместной земле и сеяли свою, порубили грани и столбы писцовые и «рубежи перепахали» к своей вотчинной земле и прокладывают дороги и ездят по его земле и пашне, бьют и грабят людей и крестьян, травят хлеб по ночам, тесня его и «изживаючи» и его поместья, деревни Мерединовой. В 1682 г. дворовые люди Лихарева били его, Петра, с детьми в лесу и оставили «чють живых». Ржавский просил пытать людей Лихарева, чтобы получить доказательство своих слов, а если они не дадут на это согласия и не будут считать уликой, то пытать даже его самого: «А буде они на пытке станут крепитца, и я с ними самими свою кожу на кожу меняю»25. Суд возобновился 11 сентября 1684 г. по третьей «письменной улике» Ржавского. Речь зашла о прошлых обидах, вспомнили и обвинение Петра Ржавского еще Андреем Лихаревым в 1659 г. в краже свиней и встречный иск в разоренье. Лихарев доказывал, что приведенные Ржавским улики не имеют отношения к делу о бесчестье, указывая, что ответчик, а именно Ржавский, — «вор, за воровство бит кнутом не по одно время, и тот кнутной бой на ево ответчикове коже знатно»26. По челобитной Ржавского дело было в январе 1685 г., перенесено из Иноземского в Посольский приказ. Возможно, у Ржавского появился в Москве и свой покровитель — кн. П. И. Дашков. В марте 1685 г. Петр Ржавский подал новую челобитную на Архипа Лихарева и его братьев уже в Новгородский приказ, обвиняя их в насильственном захвате его поместной и усадебной земли с 1666 no 1682 г. в Каменском стану и деревне Мерединоной, порче межей, постройке двора, заведении на его земле сада и огорода, устройстве пруда, потраве полей и лугов. Убытки он оценил в 360 руб. Кроме того, Ржавский повторно обвинял Лихаревых в завладении его задворным человеком, Оськой Яковлевым, женатым на дочери его задворного человека Тимофея Найденова, который якобы унес у Ржавского имущества на 40 руб.27 В тот же день, 27 марта, состоялся суд, на котором ответчик отрицал обвинения, ссылаясь на показания свидетелей, писцовые книги и крепость на задворного человека. Лихарев указывал, что усадьбу, и сад, и пруд они устроили на земле, расчищенной еще его отцом из его поверстного леса. Замужество же дочери задворного человека Ржавского состоялось много лет назад, когда самому Архипу Лихареву было всего три года. Кроме того, ответчик «веру взял себе на душу», то есть подтверждал свои показания целованием креста, что было в то время весьма серьезным свидетельством28. Ржавский подал еще несколько челобитных с обвинениями Лихарева, его отца и братьев. Подавал он жалобу и после отъезда Архипа Лихарева «на Страстной неделе» в свою рязанскую вотчину, полагая, что ответчик уехал «наговаривать» свидетелей, а также, что Лихарев виноват и в «скорой смерти» спорного человека Оськи Яковлева29. Конец дела отсутствует, неизвестно, удалось ли Ржавскому добиться удовлетворения своего иска, скорее всего, он потерпел поражение. Не исключено, что причиной подачи Ржавским исков к Лихаревым было просто чувство зависти к успешно ведущим хозяйство соседям. Однако столь долгое разбирательство деревенской ссоры и упорство Ржавского связаны, возможно, с общей обстановкой внутри страны и началом валового описания и межевания земель. Отставной рейтар посчитал необходимым добиться справедливости именно в тот момент.
Из грамот Печатного приказа мы видим, что провинциальное дворянство являлось инициатором менее трети всех обращений и решений по судебным и следственным делам. Провинциальные дворяне не могли принимать такого же активного участия в судебных разбирательствах, как московские чины и приказные люди, как в силу долгого пребывания на службе, так и по причине относительной бедности. Поэтому же они не могли и воспользоваться в той же степени, как и московские дворяне, предоставленной правительством возможностью переноса судебных дел из одного уезда в другой и перемены подсудности. Вместе с тем на протяжении века провинциальное дворянство постоянно являлось зачинщиком совершенствования судебной системы, невольно защищая при этом интересы не только своей страты, но и всего общества. Отвечая на требования дворянства, правительство вынуждено было реформировать и оттачивать законодательство и судебную систему, устраняя недостатки и оговаривая тончайшие нюансы судебной процедуры. Само принятие Уложения во многом явилось плодом законотворческой деятельности дворянства, в том числе провинциального. Д. А. Высоцкий отмечал, что во второй половине XVII в. дворянство «путем бесконечных жалоб» держало судебные инстанции под постоянным контролем, уменьшая таким образом количество взяток и волокиту30. С этим нельзя в полной мере согласиться, поскольку количество жалоб на судебные процедуры и связанных с этим челобитных во второй половине века в целом невелико. Однако правительство незамедлительно реагировало на любое коллективное обращение, оперативно меняя судебную процедуру. Таким образом, дворянство принимало участие в законодательной деятельности и активно отстаивало свои права. Тексты законов содержат в себе следы этого участия главным образом в виде цитат из челобитных. В преамбуле к Уложению говорится о цели создания этого памятника — «чтобы Московского государства всяких чинов людем, от большаго до меньшаго чину, суд и расправа была во всяких делех всем ровна»31. Борьба за равенство перед законом, за равные права «сильных» бояр и дворян и бедных детей боярских закончилась в середине века формальной победой последних. Во второй половине века борьба за фактическое равенство продолжилась. Она не завершилась, конечно, полной победой, но провинциальное дворянство отстояло свои права и имело теперь все основания для успешной защиты своих интересов.
1 Смирнов П. Указ. соч. С. 17.
2 РГАДА. Ф. 141. Приказные дела старых лет. 1645. № 24. Л. 1—6. Конец дела
неизвестен, к сожалению, сохранился только отрывок, касающийся бесчестья Ф. И. Шереметева.
3 В это время судья и дьяк в обоих приказах были одни и те же лица, поэтому часто в челобитных оба приказа путаются.
4 Кила — нарост, опухоль, грыжа.
5 Ф. 141. 1650. №58. Л. 1—17.
6 Там же. 1652. №5. Л. 24.
7 Там же. Л. 44—49.
8 Там же. Л. 65.
9 Там же. Л. 86—87.
10 Там же. 1662. № 15. Л. 10.
11 Там же. Л. 15.
12 Там же. Л. 16—22.
13 Временник МОИДР. Кн. 23. М., 1855. Смесь. С. 8—9.
14 РГАДА. Ф. 141. Приказные дела старых лет. 1645. № 68. Л. 26—34.
15 Там же. Л. 39—41.
16 Там же. 1674. № 174. Л. 1—3.
17 Там же. Ф. 159. Приказные дела новой разборки. Оп. 6. № 412. Л. 28—29.
18 Там же. Оп. 2. № 2951. Л. 1—2.
19 Там же. Л. 6.
20 Там же. Л. 9.
21 Там же. Л. 10.
22 Там же, Л. 15—18.
23 Там же, Л. 19.
24 Там же. Л. 20.
25 Там же. Л. 33—34.
26 Там же. Л. 52.
27 Там же. Ф. 141. Приказные дела старых лет. 1685. №36. Л. 10.
28 Там же. Л. 11—13.
29 Там же. Л. 38.
30 Высоцкий Д. А. Общественно-политические взгляды поместного дворянства... Дисс. канд. ист. наук. Л., 1988. С. 158.
31 ПСЗ. Т. 1. С. 1.
<< Назад Вперёд>>
