Гай поднялся на мостик штабного парохода «Нижегородец» и огляделся. С левого борта открывался вид на небольшой приволжский городок Сенгилей, дома которого сбегали с откоса к причалам, а возле причалов сгрудились суда Сенгилеевско-Ставропольского сводного отряда, целая флотилия — пароходы «Владимир Мономах», «Отец», «Фортуна», «Василий Лапшин», «Чехов», «София», «Алатырь», буксиры «Республиканец» и «Республиканка». С судов спешно выгружались на пристань оружие и боеприпасы, продовольствие и обмундирование. Над причалами разносились окрики извозчиков, ржание лошадей, топот сотен ног по сходням. Груженые возы поднимались по пыльной дороге в город и исчезали за домами.
Гай перешел на правый борт и внимательно вгляделся в другой берег, в низкую, поросшую ивняком полоску земли. Вчера вечером госпитальный пароход «Фортуна» переправил с того берега последних бойцов Ставропольского отряда, и теперь там в любую минуту могли появиться белогвардейцы и чехословаки. И хотя Гай распорядился поставить орудия на северной и южной окраинах Сенгилея, беспокойство не оставляло его. Артиллерийская дуэль будет не в их пользу: белые спрячут орудия в кустарнике, а стоящие у причалов пароходы не спрячешь, они будут превосходной целью. Именно поэтому на сборе командиров Гай предложил закончить выгрузку как можно быстрее, чтобы к полудню все отряды могли уйти из Сенгилея. Судя по тому, как мало осталось пустых подвод за воротами порта, выгрузка шла успешно.
По трапу затопали сапоги, и на мостик поднялся рыжий ординарец Устинова, командира Самарского отряда левых эсеров и максималистов.
— Товарищ Гай, командир приказал узнать, что делать с пакгаузом номер один. Свободных подвод уже нету, а там до черта еще осталось.
— Скажи командиру, чтоб остатки роздал жителям. Не оставлять же белым!
Едва ушел ординарец, на мостике появился комендант штаба Сушко, которому Гай поручил присмотреть за разгрузкой «Лапшина», где был основной склад отряда.
— Подводы кончаются. А еще штук сорок ящиков с винтовками и штук двести с патронами. Что с ними делать?
— Скажи капитану, пусть отойдет подальше от причала, и побросайте все в воду.
— А снаряды куда?
— Тоже топи! Все, что осталось, бросайте в Волгу!
Комендант сбежал вниз по трапу, а Гай в сердцах выругался — какой дурак прислал вчера «Лапшина» в Сенгилей: нужно было направлять пароход на север, к Казани, а не сюда. Вчера утром из Симбирска пришел катер, прибывшие на нем сказали, что Симбирск окружен белыми и чехословаками и не сегодня завтра будет взят ими. Что делать? Гай велел собрать командиров всех десяти отрядов Сенгилеевско-Ставропольского соединения, которым он командовал, и доложил обстановку: есть угроза окружения превосходящими силами, нужно завтра оставить Волгу и по суше прорываться на запад к своим. Оставаться здесь на пароходах — значит стать легкой добычей неприятельских войск. Нужно побыстрее выгрузиться, взять, сколько можно, боеприпасов и продовольствия, для чего мобилизовать в окрестных селах все подводы, пароходы же привести в негодность.
Вечером часть бойцов на двух судах ушла вверх по Волге к селу Шиловка — Гай хотел тем самым отвести внимание белых от основной группы. А потом ушедшие в Шиловку должны будут соединиться с основными силами в селе Тушне, на северо-запад от Сенгилея, и дальше идти вместе.
Гай еще раз пристально оглядел левый берег и ничего подозрительного не увидел. Еще бы часа два без перестрелки, за это время они все закончат. Главное — «Лапшин», там основные запасы. Он спустился по трапу на палубу, вышел на причал и, пропуская снующих с мешками, тюками и ящиками бойцов, направился к «Лапшину». Вся его палуба была завалена вооружением и боеприпасами, было ясно, что им не увезти и половины. Четверть часа Гай пробыл на «Лапшине», отбирая с комендантом наиболее ценные грузы, потом направился на соседний пароход. Но тут его внимание привлекли крики, несшиеся от пакгауза, он пошел туда. Через широкий дверной проем пакгауза беспрерывно шныряли жители Сенгилея, таща тюки с обмундированием, связки армейских ботинок, рулоны сукна и хлопчатки, ящики с нитками. У входа несколько мужиков и баб визгливо переругивались, тащили каждый к себе рулон добротного синего сукна. Из пакгауза вышел обескураженный сутолокой Устинов, командир Самарского отряда, увидел Гая.
— Как с цепи сорвались, — сказал он, вытирая лоб рукавом. — Ни черта тут не наведешь порядка.
— Пусть тащат, главное, чтоб не оставлять белым... Через час собирай отряд, пойдешь в голове колонны. Не забудь выслать разведку и боковое охранение. Далеко от обоза вперед не уходи. Держи связь с отрядом, который пойдет следом.
— Мне бы еще пару пулеметов, — не очень уверенно попросил Устинов.
— Пулеметов, говоришь? — Гай, улыбаясь, пригладил небольшие усы, посмотрел в лицо Устинову. — Как тебе отказать можно... Скажи коменданту на «Лапшине», что я разрешил. Патронов набери побольше: неизвестно, когда сможем пополнить запасы. Выбрось лучше барахло с какой- нибудь подводы, нагрузи патронами.
— Будет сделано, товарищ командир, — весело сказал Устинов и направился к «Лапшину».
Гай проводил взглядом размашисто шагающего Устинова, испытывая приятное чувство уверенности в этом крепком человеке. Они были ровесники — обоим исполнилось по тридцать одному году, оба воевали с самого начала германской войны, оба были ранены.
Возле госпитального судна «Фортуна» Гай увидел высокую фигуру доктора Николаева. Поглаживая могучей ладонью окладистую бороду, он что-то втолковывал щуплому юному начальнику санчасти Дворкину. На груди Николаева был врачебный значок, на левой руке повязка Красного Креста, на поясе с инкрустацией висели финский нож в ножнах и кобура с браунингом. Высокий лоб, пушистые бакенбарды и маленькие проницательные глаза над приплюснутым носом придавали ему сходство с бульдогом.
— Как у вас дела? Все погрузили?
— Из операционной только инструментарий берем, — ответил Дворкин. — Перевязочные средства все забрали. Нам бы еще две подводы, вот коллега Николаев говорит, что нужно забрать всю аптеку, ничего не оставлять.
— Правильно говорит, — одобрительно сказал Гай, глядя на Николаева. — Не передумал? — спросил он у него, снимая серую каракулевую папаху, которую носил круглый год, и приглаживая густые вьющиеся волосы.
— Пока нет, товарищ Гай, — чуть смущенно улыбаясь в ладонь, сказал Николаев.
— Ну, ну, ты подумай...
Неделю назад Гай предложил Николаеву возглавить санчасть отряда. Дворкин только что окончил медицинский факультет, не имел опыта, явно проигрывал в сравнении с прошедшим фронт Николаевым. Но Николаев уперся: «Пока не могу, товарищ Гай. Нервы расшатал на работе в чека, надо подлечиться, отдохнуть. Я буду Дворкину помогать, он парень энергичный, потянет».
— Будете следовать в середине обоза, — строго сказал Гай Дворкину. — Через час выезжайте на окраину Сенгилея и двигайтесь вслед за отрядом Прохорова.
— Будет исполнено! — выпалил Дворкин, оглядываясь на Николаева.
Отряд Прохорова размещался на пароходе «Чехов». Поднимаясь по сходням на палубу, Гай внутренне подобрался: говорить с Прохоровым каждый раз было трудно. И так повелось с самого начала — с тех пор, как еще в Симбирске Гай с «комиссией уговаривающих» выехал навстречу отряду Прохорова. Отряд, с грехом пополам воевавший на бугульминском направлении, самовольно оставил позиции и двигался к Симбирску, сметая все заслоны. Состоял он из моряков Балтийского флота, почти всегда пьяных и бесконечно митингующих. В Симбирске опасались, что анархиствующий отряд устроит погром в городе, тем более что в распоряжении Прохорова была трехорудийная батарея. Комиссия встретила отряд на последней перед Симбирском станции и после трехчасового митинга уговорила его пойти на Сенгилеевский фронт. Моряков предупредили, что если они еще раз нарушат приказ, то с ними поступят по законам военного времени, те пообещали соблюдать дисциплину. Но каждый раз, отдавая приказ, приходилось долго спорить с Прохоровым, который находил бесчисленные отговорки. Однажды разъяренный Гай потребовал на митинге смещения Прохорова, но почти весь отряд дружно проголосовал за него, и Гаю пришлось смириться.
И теперь, подходя к коренастому, стоявшему на широко расставленных ногах Прохорову, Гай уговаривал себя не кипятиться, быть твердо-спокойным.
— Когда закончите погрузку? — спросил он, глядя в весело-наглые желтоватые глаза Прохорова.
— Как снесем все шмотки, так, считай, и кончим, — ответил тот с вызовом.
— Через час выступайте, пойдете впереди нашего госпиталя. Ваша задача — прикрыть в случае нападения белых госпитальный обоз. Батарею я забираю в голову колонны.
— Как же мы без пушек будем, начальник? — Прохоров, ухмыляясь, подошел вплотную. — Из винтовок пулять — много не навоюешь. А если у белых кавалерия? Ударили бы картечью — и привет коннице.
— У вас четыре пулемета. А батарея впереди нужней.
— Придем на место — верни нам пушечки, они наши были и будут. А то мы без них воевать не станем.
— Вы за пушки как за бабий подол держитесь! А как же другие без них воюют? Тоже мне — моряки...
— Ты нам в глаза этим не тычь, пехота. Мы и на воде и на суше способные, а вот на вас еще надо поглядеть.
— Я все сказал. Через час приказываю выступать. Гай решительно повернулся и пошел к сходням.
— А пушечки не забудь вернуть, командир! — крикнул вдогонку Прохоров. Гай не обернулся.
У «Владимира Мономаха» начальник отдела снабжения Белугин доложил, что продукты почти все погрузили. Осталось мешков десять сахара и ящиков двадцать консервов, но с этим они управятся быстро.
Мимо проходили строем бойцы Казанского коммунистического отряда во главе с рослым и широкоплечим Петуховым. Гай окликнул его.
— Слушаю, товарищ командир.
— Ты пойдешь в голове за отрядом Устинова. Если что — с ходу ввязывайся в бой и посылай связного ко мне. — Гай помолчал немного: — Хочу отдать под твое начало отряд матросов. Прохоров будет подчиняться тебе. А ты с него спрашивай как следует. Если что — докладывай мне.
Было видно, что Петухову предложение Гая не по душе, он нахмурился и стал глядеть в ноги Гаю.
— Ничего, должен с ним справиться, — упредил слова Петухова Гай. — Ты командир хороший, учись командовать и такими. Надо, чтобы Прохоров все время был под присмотром.
Подошел щуплый, остроносый председатель Сенгилеевского уездного Совета.
— Гай Дмитриевич! Я хотел с тобой посоветоваться. Как ты считаешь — бумаги Совета сжечь или взять с собой?
— Бери с собой! Что, не веришь? Это тебе Гай говорит — через месяц будешь снова здесь, а то и раньше.
— Дай бы бог... А семью я отправляю в деревню к теще — боюсь, прицепятся беляки.
— Правильно делаешь. Скажи всем своим, чтоб семьи отправили по деревням, так верней будет.
— Когда выступаем?
— Часа через два тронемся, ты со своими где-нибудь в середине колонны будь, это самое безопасное место. Ты Прохорова знаешь?
— Еще бы не знать! Его моряки тут покуролесили, не приведи бог.
— Ну вот пригляди за ним. Если что не так — пришли мне гонца, я приеду.
— Удержу на него нету, Гай Дмитриевич, — с сомнением сказал председатель.
— Ничего, найдем управу и на него.
Гай вернулся на «Нижегородец». Поднявшись на мостик, он долго разглядывал в бинокль левый берег — там было все тихо и безлюдно. Перевел бинокль вправо, туда, где река уходила за поросший лесом мыс. Там приткнулся к берегу небольшой пароход «Дело Советов» — нос его был задран, а корма уходила под воду.
Вчера в полдень из-за мыса выплыли три белогвардейских парохода — «Вульф», «Фельдмаршал Милютин» и «Козлов», вооруженные пушками. Подойдя ближе, они открыли огонь по судам у причалов. Там сразу поднялась паника. Гай приказал единственному вооруженному орудием судну — «Дело Советов» — идти навстречу вражеским судам, а госпитальному пароходу «Фортуна» уходить вверх по Волге. На «Фортуне» обрубили концы и полным ходом пошли вверх по течению. И хотя на мачте был далеко видный флаг Красного Креста, белые открыли огонь по «Фортуне». На пароходе заметались люди. Гай в бинокль увидел, как капитан кинулся вниз с мостика, побежал к борту, где команда уже спускала на воду шлюпку. Вдруг на палубе появился доктор Николаев с револьвером в руке, размахивая им, он кричал что-то, матросы стали поднимать шлюпку назад, а Николаев, схватив капитана за рукав, потащил его обратно на мостик. «Фортуна» пошла зигзагами, то справа, то слева от нее вздымались водяные столбы разрывов, но в пароход было лишь одно попадание, не причинившее ему особого вреда. Неизвестно, чем кончилось бы дело, если бы не смелый выход «Дела Советов», открывшего стрельбу из своего единственного орудия. Метким выстрелом на одном из белогвардейских пароходов была снесена рубка, пароход потерял управление, два следующих за ним сбавили ход. Но силы были слишком неравны — на «Деле Советов» разорвалось несколько снарядов, загорелась кормовая надстройка, и пароход выбросился на берег. С берега по белогвардейцам ударили пулеметы, палубы вмиг опустели, и пароходы повернули обратно, скрылись за мысом.
Теперь на берегу были поставлены орудия, и Гай не опасался прихода вражеских судов, но вот если белые подвезут орудия на левый берег... Это будет расстрел пароходов и отрядов, именно поэтому нужно поторопиться с выгрузкой и уходом из Сенгилея. Гай еще раз проглядел заросший ивняком берег — он был пуст. Странно, почему там до сих пор нет никого?.. Задержалась их артиллерия? Но и людей на берегу не видно. Если еще час не будет обстрела — успеем все погрузить и вывезти. А то, что не возьмем, нужно утопить.
Со вчерашнего дня, когда Гай услышал о падении Симбирска, была острая тревога на душе: удастся ли теперь выйти к своим? Как, каким путем выходить из окружения? Вряд ли белые дадут выйти — как им не воспользоваться тем, что красные отряды в западне. Взять их в клещи и раздавить... Если зажмут в клещи, придется бросать весь обоз, выставлять заслон и уходить лесами в сторону железной дороги Инза — Симбирск.
Было еще тревожно и оттого, что покидали обжитые пароходы. Пароход последние месяцы был и домом, и средством передвижения. Воевали вдоль Волги, поднимаясь и опускаясь по течению. А маленькие буксиры «Республиканец» и «Республиканка» все время были на связи, мотались ежедневно в Симбирск. Теперь некуда идти по Волге: на юге и на севере все занято белогвардейцами и чехословаками. Их части теперь вокруг отрядов, куда ни посмотри...
С начала июня 1918 года, когда в Поволжье и Сибири возник фронт против поднявших мятеж чехословаков и судьба Советской республики решалась здесь, на Восточном фронте, сенгилеевские отряды не выходили из ожесточенных боев. Да, привыкли воевать на пароходах. Дал бой, если успешно, то следуй дальше, если нет, грузись и отступай до следующей пристани, а там все сначала: занимай позиции, устанавливай артиллерию, высылай разведку в ту сторону, где вчера давали бой. Теперь придется думать и о средствах передвижения, и о дорогах, и о том, где ночевать. Благо, что сейчас июль, жаркое лето. Передвигаться пока будем на крестьянских подводах, от села до села. Берешь подводы и едешь до вечера, прибыв в село, освобождаешь подводы и требуешь новых. Много будет мороки с перегрузкой, но что делать, не заставишь же крестьян тащиться с тобой до самой Инзы...
По причалу шел худой длинноволосый молодой человек в гражданском костюме, председатель юридическо-следственной комиссии Борис Лившиц. Комиссию создали неделю назад для борьбы с пьянством, грабежами и невыполнением приказов. В комиссию вошли самые авторитетные бойцы Самарской коммунистической дружины — старый подпольщик Самсонов, рабочий трубочного завода Панов, бывший студент-юрист Зейфен. Лившицу было двадцать лет, он еще с гимназической скамьи участвовал в революционном движении, был комиссаром труда при Самарском исполкоме. Первым делом, которым занялась комиссия, были бесчинства матросов отряда Прохорова в деревне Хрящевка под Новодевичьим. Посланные за продуктами матросы стали забирать у жителей посуду, одеяла и подушки, а один из них изнасиловал женщину. Комиссия выехала в эту деревню, провела расследование, имущество было возвращено, а насильник был расстрелян на окраине деревни.
— Ты где пропадал? — спросил Гай у Лившица.
— На «Лапшине». Там остается уйма оружия и боеприпасов.
— Я тебя попрошу, побудь там до конца. Как кончат выгрузку, отведи «Лапшина» на глубину и побросайте все в Волгу. Потом сними с машин детали и тоже в Волгу. А я поговорю с командирами на других пароходах, чтоб сделали то же самое. Когда тронемся в Тушну, будь в голове колонны, помоги Устинову.
— Ладно.
Минут через десять приехал на автомобиле начальник штаба Воробьев — Гай посылал его на окраину Сенгилея формировать колонну.
— Подвод триста уже стоят, — сказал сухощавый и подтянутый Воробьев, старательно отряхивая френч от пыли. — Отряды постепенно подходят. Как тут выгружаются?
— Неплохо. — Смуглое лицо Гая с живыми серыми глазами было озабоченным. — Многое остается. Будем вспоминать и про патроны, и про винтовки. Ты завтракал?
— Нет.
— Ну пойдем перекусим на дорогу.
На «Нижегородце» было тихо. Немудреное имущество штаба уместилось на одной подводе, которая еще на рассвете ушла к Сенгилеевскому исполкому. Гай снова поднялся на мостик, оглядел еще раз левый берег — далеко вниз по течению маячили на берегу всадники, должно быть разведка белых; отсюда не видно, в какой они форме — чехословацкой или белогвардейской. Ну что ж, пусть маячат — главное уже успели сделать.
В кают-компании сидел Воробьев, задумчиво ковыряясь ложкой в пшенной каше. Гай сел рядом, стал с аппетитом есть кашу.
— Ты что задумался?
— Задумаешься тут... Вчера вечером из Кременки пришел один сенгилеевец, говорит, что там большой отряд, есть кавалерия.
— А мы на Кременку не собираемся идти. Если наши благополучно высадятся в Шиловке, считай, что до Тушны спокойно дойдем. А там, после ночевки, повернем налево, пойдем через лес на Солдатскую Ташлу.
— В Сенгилее говорят, что в Ясочной Ташле тоже отряд белых. И тоже большой.
— У страха глаза велики... Все отряды почему-то большие. Ну если и так, у нас что, маленький, что ли? Полторы тысячи штыков — это же сила!
— А если у них конница?
— Надо, чтобы заслоны подольше их держали. Хотя бы с утра и до полудня. Одной кавалерией они с нами не управятся. Соберем штук тридцать пулеметов в арьергарде — пусть сунутся. А за день уйдем верст на двадцать — тридцать.
— Гладко было на бумаге...
— А что ты каркаешь? У тебя что, другой план есть?
— Если б все так было, как ты говоришь...
— Будет не так — по-другому и решать будем. А пока — так. Я тебя ставлю в хвосте: твое дело — заслон обеспечивать. Мало одного отряда, дам еще один. Но чтоб не меньше чем полдня держали.
Дверь распахнулась, и в кают- компанию быстро вошел Лившиц.
— Чуче пропал!
— Как пропал? — изумился Гай.
Чуче, командир отряда коммунистов Самары, был рабочий-металлист, Гай надеялся на него, и тем неожиданней было известие о его бегстве.
— В отряде говорят, что часа три тому назад ушел куда-то с латышскими стрелками.
— Куда?
— Никто не знает.
— А что Андронов говорит? — Андронов был заместителем Чуче.
— Чуче ему ничего не сказал. Но Андронов говорит, что Чуче забрал с собой четыре тысячи денег.
— Ушел, сволочь! — с яростью сказал Гай. — Догнать его надо! — вскочил он из- за стола.
— Где его теперь искать, — сказал Воробьев. — За три часа черт те куда ушел.
— Ну попадись он мне! — Гай хлопнул ладонью по столу, сел.
— Комиссары в отрядах нужны, — сказал Лившиц, присаживаясь к столу.
— Кто спорит, конечно, нужны, — все еще гневно сказал Гай. — Да где их взять!
— Надо с Андроновым поговорить, — сказал Воробьев. — Он теперь командиром будет.
— Пошли в отряд, — Гай порывисто вскочил, отодвинул резко стул. — Ты с нами, — он взглянул на Лившица.
Самарский отряд коммунистов расположился на окраине Сенгилея, Гай с Лившицем и Воробьевым приехали туда на штабной легковой машине. Андронов стоял около подводы и о чем-то говорил с двумя бойцами. Гай подозвал его к себе.
— Как же вы своего командира профукали?
— Да черт его знал, что он удерет, — зло сказал Андронов.
— Не поверю, что ничего не видно было, — тоже зло сказал Гай. — Он же рядом с тобой был, куда же ты глядел?
— Он мне о своих планах не докладывал и со мной не советовался. Вы куда тоже глядели?
— Ты на нас не кивай, ты с ним бок о бок жил. Нам видней или тебе? — Гай поглядел на мрачно молчащего Андронова. — Как бойцы настроены?
— Да вот говорил с ними, — Андронов коротко ткнул рукой в сторону стоящих у подводы бойцов. — Они считают, что лучше разойтись и каждому в одиночку пробираться к своим. Не понимают, дурни, что их, как цыплят, передушат беляки.
Гай подошел к бойцам, те настороженно уставились на него.
— Почему же вы считаете, что лучше в одиночку выходить к своим?
— А беляков тут сила, против них не попрешь, — сказал боец постарше, закидывая за спину винтовку.
— Кто тебе сказал, что сила? Ты их сам видел?
— Не-е, не видел.
— А чего же тогда говоришь? Что вы такие пугливые стали — еще не видели беляка, а уже боитесь? У тебя что за спиной — винтовка или костыль?
— Винтовка...
— И ты с ней не один. А пулеметов сколько, пушки есть. Это же сила какая, белые нас бояться должны, а не мы их.
— А чего ж тогда командир убег? Была бы сила, не побег бы...
— А у него, как и у тебя, веры в себя нету. Если ты будешь верить, что тебя беляк не одолеет, и он будет верить, — Гай кивнул на моложавого, почти мальчика, бойца, внимательно слушавшего разговор. — Если все в отряде будут верить — да вас никто не одолеет! Теперь у вас командир боевой будет, — Гай оглянулся на Андронова, — с ним не пропадете. Ты мне веришь?
— Верю, товарищ Гай.
— Ну так я тебе говорю — через три дня мы у своих будем. Я с тобой через три дня повидаюсь и послушаю, что ты говорить будешь. Как твоя фамилия?
— Цыганков я...
— Ладно, запомнил. Иди и другим скажи.
Бойцы ушли. Гай повернулся к Лившицу и Воробьеву:
— Откуда узнали, что мы в окружении? Я же велел никому не говорить.
— Э-э, товарищ Гай, — сказал Андронов, — такие вести как пожар бегут. Да и не от нас узнали — пришли из сел крестьяне, сказали, что кругом белые. Для кого это теперь секрет...
— Значит, принимай командование над отрядом. И помни, что с тебя теперь спросу будет вдесятеро больше. Поступаешь под начало Павловского, будешь делать все, что он ни прикажет. Павловский у нас командует авангардом, пойдете с ним впереди. Зарабатывай себе авторитет сам. Командир всегда на виду. Вон сбежал Чуче, и уже веры у бойцов нету. А ты веди себя так, чтобы у них вера снова появилась. Гай сказал шоферу Гайдучеку ехать в отряд Павловского.
— Есть, товарищ Гай! — как всегда, весело откликнулся Гайдучек. Он понравился Гаю тем, что бестрепетно ехал в самые опасные места, даже в разведку, и хладнокровно управлял машиной в самых горячих переплетах. Гайдучек был уверен, что, пока с ним едет Гай, никаких неприятностей лично с ним не будет. По крайней мере, так уже было много раз. Однажды под Новодевичьим они нарвались на пулеметную засаду белых и чудом успели развернуться и уехать, отделавшись несколькими дырами в бортах. Помогло, может быть, то, что Гай схватил пулемет и стал длинными очередями поливать вражеский пулемет, не давая ему спокойно прицелиться. После этого случая Гайдучек рассказывал всем, что Гай от пули заговоренный и в бою нужно быть ближе к нему — непременно уцелеешь. И вообще Гай — геройский человек. Недаром в германскую войну он получил два Георгиевских креста.
Машина покатила на выезд из города в сторону Тушны. Проехав колонну подвод, Гай увидел отряд Павловского, который присоединился к ним сегодня ночью. Бойцы сидели или лежали в тени деревьев у обочины дороги.
— Где ваш командир?
— А вон в том дворе, — заросший щетиной круглолицый боец махнул рукой в сторону двора.
— Пойди скажи — Гай просит прийти.
Боец быстро пошел ко двору, остальные, приподнимаясь и вытягивая шеи, с любопытством разглядывали Гая, о храбрости и удачливости которого были уже наслышаны.
Гай стоял, опершись рукой о ветровое стекло открытой машины, и спокойно рассматривал отряд Павловского. Часть бойцов была одета в армейские гимнастерки и брюки; на голове некоторых — солдатские бескозырки. Было несколько татар в длинных цветастых халатах — такое же разностилье одежды, как и в его отрядах. Гаю понравилось, как спокойно они занимались своими делами: кто чистил оружие, кто ковырялся в разбитой обуви, кто зашивал одежду, кто, покуривая, разговаривал с соседями, а один боец читал толстую, разлохмаченную книгу. В этом спокойствии угадывалась обстрелянность отряда, тот драгоценный опыт солдатской жизни, который обретается только в боях, в постоянном соседстве с опасностью. Отряд Павловского долго был в боях под Ставрополем, и теперешняя переправа через Волгу была для отряда как бы выходом к своим, и от этого была свободная раскованность поведения, уверенная неспешность движений. Тревоги нового окружения еще не легли на Ставропольский отряд.
Быстрым, уверенным шагом подошел Павловский, высокий светловолосый мужчина лет тридцати. Гай вышел из машины, взял его за локоть, отвел в сторону:
— Значит, ты идешь в авангарде. Высылай подальше по бокам конную разведку. Впереди тебя пойдет отряд Пастухова, держи связь с ним. Сзади будет идти Андронов. Командиров позови к себе, обговори все: как связь держать, как фланги прикрывать. Движение начнете в двенадцать часов. Все ясно?
— Да вроде ясно.
— Ну раз так — действуй.
Гай сел в машину, и она покатила к причалам. Навстречу тянулись вверх тяжело нагруженные подводы, выплывая одна за другой из пелены пыли и скрываясь сзади в такой же пыли. Солнце уже припекало.
— Как с водой? — спросил Гай Воробьева.
— В отрядах есть бочки с водой, больше — в санчасти. Но на всех не хватит.
— Не посмотрели вчера по карте, где есть ручейки, — сокрушенно сказал Гай. — Надо взять из порта две пожарные бочки, налить их свежей водой, и пусть с нами до конца идут. И воду давать только с разрешения командира отряда.
— А как с едой? — спросил Воробьев.
— Обед на коротком привале всухомятку, консервы с хлебом. Ужин горячий — в Тушне.
— Да у нас походных кухонь на всех не хватит, — сказал Воробьев. — Мы же на пароходах готовили, в голову не пришло походными обзавестись. Нашли на «Лапшине» шесть штук, вот и все.
— Пусть в дороге варят, а придем в Тушну, сразу раздадут и опять что-нибудь быстро сварят. Во дворах у хозяек сварить можно. Предупреди командиров, чтоб про еду не забывали.
На пристани не так шумно, как раньше. Меньше стало подвод, грузчиков, и от этого визгливее и резче были крики, несшиеся от пакгауза, содержимое которого, как это ни странно показалось Гаю, сенгилеевцы до сих пор еще не растащили.
Полчаса Гай, Лившиц и Воробьев пробыли на причале, наблюдая за погрузкой. Подводы наконец кончились. Гай велел Воробьеву ехать на окраину Сенгилея и начинать движение, а сам пошел по судам, проверяя, не остались ли боеприпасы и оружие. Все было сброшено. Команды возились у машин, снимая детали, чтобы белогвардейцы не смогли воспользоваться пароходами. В который раз за военные годы Гай подумал, что, наверное, никогда нельзя привыкнуть к тому, что губятся труды рук человеческих, как эти большие, похожие на добрых китов, пароходы. Вчера они еще были живыми существами, а сегодня люди вынули из них пульсирующее сердце, и пароходы немо и мертво застыли на водной глади, которую только что вспарывали острыми носами, поднимая стремительно бегущую волну.
Гай постоял на «Нижегородце», припоминая, что довелось тут пережить, и подивился тому, как много может произойти за каких-нибудь полтора месяца. В середине июня они пришли на пароходах из Симбирска в район Сенгилея и заняли фронт южнее города, по линии Климовка — Горбуновка — Кузьмине, здесь и приняли первый бой с белогвардейским полком имени Фортунатова. Поначалу бой складывался удачно — густые цепи белых были прижаты огнем к земле. Но затем, воспользовавшись отсутствием у нас боевых кораблей, направили группу своих судов к Климовке, во фланг нашему фронту. Беглый орудийный огонь вражеских судов нанес большие потери, и поэтому отряды стали медленно отходить вверх по Волге в направлении Новодевичьего. Гай был в Новодевичьем на «Нижегородце», когда пришло известие об оставлении нашими отрядами Климовки. Гай возмущенно воскликнул: «Трусы!» — и приказал флотилии выступать на Климовку. С собой решили взять только что пришедшие из Симбирска баржи, на двух из которых было установлено по два орудия. Гай вызвал начальника флотилии:
— На Климовку пойдем так: вдоль берегов пошлем по две баржи — одна с пулеметами, другая с орудиями. Я на буксире «Алатырь» пойду посредине. От меня не отставать!
Через полчаса ходу буксир опередил тихо идущие баржи, Гай решил подождать их. Но как только буксир остановился, остановились тотчас же и баржи. На подаваемые сигналы приблизиться к буксиру баржи не отвечали. Но стоило буксиру двинуться к ним на сближение, как баржи тотчас дали ход и стали удаляться вверх по Волге. Было ясно, что баржи боятся идти вперед.
Взбешенный Гай приказал идти «Алатырю» вниз по течению. Через полчаса открылась белая меловая гора, на которой располагалась Климовка. Когда буксир причалил к безлюдной в эту раннюю пору пристани, Гай вызвал охотников пойти в деревню на разведку. Вызвался его ординарец Иванов, свел на пристань лошадь и направился в деревню. Через четверть часа он вернулся и доложил, что деревня занята белыми, но они еще спят. Гай приказал шести кавалеристам и десяти пехотинцам — всем, кто был на «Алатыре», — двинуться в деревню, чтобы попытаться выбить белых оттуда. Сразу же за окраиной завязалась перестрелка. Разбуженные выстрелами, белые выскакивали в одном белье на улицу, там их рубили наши кавалеристы. Так дошли до центра деревни. Но белые скоро оправились и начали упорно отстреливаться, а затем сами перешли в наступление, заметив малочисленность нашего отряда. Всадники были окружены. В завязавшейся перестрелке двое были убиты, остальным удалось прорваться. Погибло четверо пехотинцев. Оставшиеся шестеро во главе с Гаем захватили двух пленных, несколько коробок с пулеметными лентами и двинулись к пристани. Едва все успели вскочить на «Алатырь», как показалась погоня. Матросы обрубили чалку, и буксир полным ходом пошел вверх по Волге. Через два часа, обогнав тихо идущие баржи, буксир прибыл в Новодевичье.
За несколько дней перед этим боем белые передали в наш штаб по уцелевшему проводу из Климовки, что пленных они брать не будут, партизаны решили ответить тем же. Поэтому двух захваченных пленных было решено расстрелять. Их перевезли на левый берег и поставили в поле. Один из них, совсем юный солдат, попросил разрешить ему прочитать перед смертью свои стихи, но ему отказали. Он снял с шеи иконку, стал на колени и прочитал молитву, потом стоял с закрытыми глазами, пока пуля не попала ему в лоб. Другой молча отдал стоявшему рядом с партизанами мальчишке кошелек с деньгами и принял смерть с открытыми глазами.
...На «Нижегородце» команда уже погасила котлы и привела в негодность машину. Гай приказал команде разойтись на другие пароходы, помогать там бросать за борт оставшееся оружие и боеприпасы, а сам, пройдя по пустым палубам, поднялся на мостик. На левом берегу толклась кучка людей, гарцевали всадники — белые вышли к берегу Волги.
Далеко внизу по Волге маячили два парохода, не рискующие приближаться к Сенгилею. Они уже были не страшны.
Гай позвал ординарца Титаева:
— Поезжай на казанскую батарею и скажи командиру, что можно сниматься с позиций и направляться в голову колонны. Пусть едут сразу же за головными отрядами.
— Есть, товарищ Гай! — сказал тот и вихрем скатился по трапу.
Гай спустился в кают-компанию, расстелил на столе карту и стал еще раз прикидывать маршрут сводного отряда. Если все будет так, как хотелось, дня через три-четыре должны выйти на соединение с Первой армией. Но смешно думать, что белые позволят им проскользнуть без боя, они попытаются уничтожить отряд. Гай, нахмурившись, стоял возле стола и думал о том, где могут взять в клещи его отряд, — он как бы думал за противника, и это помогало отыскивать контрмеры, давало варианты выхода из каждого мыслимого положения.
Где находятся части Первой армии? Скорее всего, они расположены по линии железной дороги от Инзы почти до Симбирска. Стало быть, для того чтобы соединиться с Первой армией, нужно выйти на железную дорогу. А может быть, наши войска находятся намного восточнее, тогда задача упрощается, встретимся со своими раньше. А дальше что? Дальше нужно наступать на Симбирск, отбросить чехов и белых за Волгу. Если попадутся по пути к железной дороге какие-то наши отряды, присоединю их под свое начало. Наступление на Симбирск — дело серьезное. Там отряды Каппеля, белочехов, этот орешек нелегко разгрызть. Но это еще когда будет, сейчас одно на уме: как вывести такую прорву народа и такой огромный обоз из окружения. Как идут к Шиловке посланные ранним утром пароходы? По времени они должны уже быть на месте. Если в Шиловке нет белых — считай, что нам повезло, иначе попадешь прямо в клещи. Гай посмотрел на карту, прикинул расстояние от Шиловки до Тушны — сколько будут идти отряды, получалось часа три-четыре. А что им идти — ни одной подводы, только бойцы, иди в любую сторону налегке. Чертовы обозы, как они связывают нас! Но идти налегке — значит идти без еды и с минимумом патронов и снарядов. Это до первого боя хорошо, а когда расстреляешь все запасы — чем тогда воевать? Нет, обоз нужно сохранить во что бы то ни стало... Как кормиться без обоза? Нужно искать пропитание по дороге. За продукты, правда, он приказал платить, но, во-первых, не все крестьяне захотят продавать, значит, придется отбирать, а во-вторых, почти невозможно проследить, всегда ли бойцы расплачиваются за то, что берут. Крестьяне вряд ли пойдут жаловаться начальству, думая, что эти реквизиции проводятся с его ведома. А в результате отношение к красногвардейцам будет недоброжелательным. Так что обоз — это не только удобства военного быта, это еще и большая политика. Бросать обоз можно только в самом крайнем случае.
Гай сложил карту и положил ее в полевую сумку. Вокруг было непривычно тихо. Отряды уже ушли на окраину Сенгилея, причалы опустели. Гай вышел на палубу, окликнул капитана «Нижегородца».
— Ну как, машину разобрали?
— Разобрали... Там любую деталь вытащи — с места не сдвинешься.
— А куда команда пойдет?
— На пароходе останемся, куда нам деваться. Все барахло здесь, это наш дом.
Гай подумал, что и отряды считали суда своим домом, и вот теперь они переходят на землю, и это вызывало чувство неуверенности. Не было ничего, кроме подвижного обоза, что привязывало бы к себе, все становилось текучим и зыбким. Как-то сложится сухопутная жизнь?
Гай спустился по сходне на причал, ощущая спиной взгляды матросов и капитана. Все-таки это было поражением — бросать на произвол судьбы суда, служившие им верой и правдой столько времени. И матросы думали, глядя ему в спину, что ушел не просто пассажир — ушла новая власть, и неизвестно, как-то сложится теперь их жизнь, что будет с ними самими и с оставленными в Симбирске семьями.
Гай вышел с территории порта, в тени под деревьями стояла машина с Гайдучеком за рулем.
— Поехали к исполкому, — сказал Гай, откидываясь на сиденье.
Возле исполкома стояла большая подвода, нагруженная сундуками, узлами и ящиками с бумагами. На крыльце председатель исполкома разговаривал с двумя женщинами.
— ...И нечего вам бояться, — говорил председатель с деланной убежденностью, нагнув голову к лицам невысоких, но крепких женщин. — Скажете, что вас начальство заставило работать в Совете, мол, председатель вызвал и пригрозил тюрьмой, если не пойдете работать.
— Да вон говорят, что в Новодевичьем сельсоветчика убили...
— Не бойсь, не тронут они тебя. Ты же не заглавная должность в Совете... Вон тебе красный командир скажет... Боятся оставаться, Гай Дмитриевич.
— А что они делали в Совете?
— Вот она завхозом была, — показал председатель на пожилую женщину в платке. — А эта в канцелярии работала.
— Ну, вас белые не тронут. Они за партизанами и начальством гоняются. Председатель верно советует — скажите, что заставили вас работать.
— Что ж, теперь беляки победят насовсем? — спросила женщина в платке.
— Что ты, тетка! — сказал Гай уверенно. — Через пару недель мы тут снова будем. Чтоб беляки нас побили — этого никогда не будет. Люди уже узнали, что такое Советская власть, кто же теперь под царя снова пойдет? — Гай повернулся к председателю: — У тебя все готово?
— Считай, все. Машинку вон они возьмут, дома спрячут. Вернемся, пригодится, — как-то не очень уверенно сказал председатель, и женщины сразу погрустнели, уловив эту неуверенность.
— Ну давай закругляйся. Найдешь в середине обоза штабную подводу, поедете вместе. — Гай повернулся к Гайдучеку: — Поехали за город.
На окраине было столпотворение — улица забита подводами, под деревьями, у заборов, сидели и стояли бойцы отрядов, меж возами шмыгали мальчишки, толклись у походных кухонь и орудий. Здесь же бабы продавали молоко и зелень, разговаривали с бойцами. На крыльце одного дома стоял рослый мужчина в серых брюках и розовой рубахе и читал газету сгрудившимся вокруг крыльца красногвардейцам.
Машина петляла меж возами, оставляя клубы пыли, бойцы и жители провожали глазами прямо и собранно сидящего рядом с шофером Гая, спокойно оглядывающего готовую к движению колонну. Подводы тянулись до самой околицы, где стояли оседланные лошади и в тени домов лежала на земле большая группа бойцов. Гай увидел у ворот одного дома Павловского, помахал ему рукой, подзывая к машине.
— Начинайте движение, — сказал он Павловскому. — Высылай сначала, как договорились, разведку и боковые дозоры.
— До которого часа будем идти?
— Привал минут на двадцать через три часа. А потом уже без остановки до Тушны. Там обед и ужин разом. Если беляки нас раньше не угостят.
— Ну, встретятся, тоже без обеда останутся, — засмеялся Павловский. — Лишь бы до ужина все кончилось.
Гай подумал о том, что до ужина кто-нибудь из них может и не дожить, но уже привычным усилием души отогнал этот страх и велел Гайдучеку поставить машину в тень возле дороги.
Павловский зычно скомандовал строиться, бойцы стали выходить на дорогу, отряхивая налипший мусор и чадя самокрутками. Через минуту колонна выстроилась, Павловский выкрикнул: «Шагом марш!» — и отряды двинулись вперед.
Гай стал рядом с машиной, пропуская мимо себя колонну. Сперва прошли отряды, потом потянулся длинный обоз, поднявший пелену пыли, поскрипывали колеса, фыркали лошади. За первой частью обоза проследовал Тверской коммунистический отряд, Козловский и Нижегородский отряды. Потом снова потянулся обоз. В следующей группе шли коммунистический отряд Казани и отряд моряков Прохорова. За ними опять потянулся обоз, а в арьергарде шли Симбирский коммунистический отряд, дружина коммунистов Самары и Сенгилеевский коммунистический отряд. Сенгилеевский отряд шел нестройной толпой — бойцов провожали женщины и дети, слышался плач, успокаивающий говор, кто-то смеялся. У окраины женщины и дети вышли из колонны, стали неподалеку от автомобиля.
— Не плачьте, бабоньки, скоро вернемся! — крикнул молодой боец из уходящего отряда.
Гай стал на подножку автомобиля, повернулся к толпе.
— Дорогие товарищи! Сегодня мы уходим из Сенгилея по военной необходимости. Прошу вас поверить, что это временная мера! Мы вернемся. Ждите нас с победою. Не говорю — прощайте, говорю — до свидания.
Притихшие мальчишки кольцом окружили машину. Гай помахал им рукой, кольцо расступилось, и машина, оставляя шлейф сизого дыма, покатила вслед за ушедшей колонной.
— Давай догоняй отряд Устинова. Возьмем пулемет и патроны.
Держась обочины, прыгая на кочках, машина стала обгонять колонну, и мимо потянулись — теперь в обратном порядке — отряды и обоз. Через полчаса езды среди пыли, с частыми остановками нагнали отряд Устинова. Взяли пулемет, Иванов установил его на сделанной посредине машины опоре, напились воды и поехали вперед. Вскоре миновали конный отряд разведки. Гай крикнул, чтобы они не отрывались далеко от отряда, и покатили в полную неизвестность — впереди уже никого своих не было.
Минут через двадцать стали подъезжать к лесу. Лес был молодой, но густой — березняк с осиной и кустарник по опушке. Проселочная дорога уходила в чащу, тревожно-безмолвную и настороженную. Что там, впереди? Подъедешь к опушке, а из-за кустов ударит пулемет, полетят гранаты...
— Давай за пулемет, — сказал Гай Иванову. — Если что — разворачивайся и полный назад, — это уже Гайдучеку.
Медленно подъехали к лесу, остановились на опушке. Кругом было тихо и безлюдно. Стали ждать колонну. Первыми подскакали разведчики, ушли в лес. Гай направил по бокам дороги боевое охранение — на случай, если все-таки есть кто в лесу. И вот потянулись сперва отряды, затем обоз. Гай велел Гайдучеку ехать в середине обоза, сам с Ивановым пересел на лошадей, и опять стали нагонять шедший впереди Симбирский эскадрон, держась обочины. Дорога была сильно разбитая, в колдобинах, кое-где шла через корневища. Подводы дергались и тряслись, лошади натужно натягивали постромки. Нагнали медсанчасть, еще не доехав до подвод, услышали стоны, кто-то из раненых матерился. Гай подозвал Дворкина.
— Сена побольше положите в подводы.
— Положили еще в Сенгилее, — сказал Дворкин. — Но трясет ужасно. Здоровым трудно, а уж раненым...
Гай подъехал к одной из подвод, там лежали два бойца из отряда Устинова. Гай их знал — Иван Межиров и Николай, фамилия второго забылась.
— Ну что, Иван, совсем невтерпеж? — Гай наклонился с седла к телеге.
— Да мать его за ногу! — Иван, кривясь от боли, приподнялся на локтях, удобнее укладываясь на сене. — Ехать невмоготу... Это же душегубка какая-то, а не езда. Я в первом же селе останусь, никуда не поеду... Если до вечера доживу, — телегу тряхнуло, Иван сцепил зубы и закрыл глаза, потом выругался. — Куда вы нас везете, дайте сдохнуть спокойно!
Гай опять подъехал к Дворкину:
— У тебя обезболивающее есть? Дал бы тяжелораненым, чтоб не мучились.
— Есть, но это для операций. Раздадим сейчас, оперировать не с чем будет.
— Надо найти в первой же деревне самогонки. Дать по стакану — легче будет ехать.
— Хорошо, товарищ командир, — послушно сказал Дворкин.
Стонали на всех телегах. Гай, проезжая, глядел на искаженные от мучительной боли лица в каплях пота, с закушенными губами. В одной из подвод лежал неподвижно с бледным лицом боец с закрытыми глазами, рядом сидел Николаев, щупая пульс.
— Что случилось?
— Сознание потерял. Ранение в живот, а тут так трясет — сил нет терпеть.
Гай, нахмурясь, дернул повод, лошадь пошла резвее, стоны остались позади, стихли.
Ивана Межирова Гай знал еще по Самаре — вместе отбивались от белочехов возле речки Самарки. Когда те стали обходить отряд, которым командовал Гай, Иван повел всех знакомыми ему путями к пристани — сам он был местный, самарский рабочий, знал в городе каждую улицу. Вывел отряд к пароходам, хотел забежать домой, проститься с семьей, но Гай не пустил, нужно было отходить. И точно, едва отвалили от пристани — затарахтел злобно пулемет, защелкали винтовочные выстрелы с чердаков домов. Иван стоял у борта, не прятался, смотрел на Самару: когда доведется вернуться?
Ранили его за три дня до отхода из Сенгилея — шел в атаку, пулями перебило обе ноги. Чем теперь помочь Ивану, остальным раненым? Давняя беда — не хватает медикаментов. Где их тут найдешь, в глухомани? А он по себе знает, что такое ранение: на Кавказском фронте трижды был ранен. Да, повоевать пришлось немало, и в империалистическую, и после революции. Сначала на Кавказском фронте до семнадцатого года. После ранения попал на лечение в Москву, где и застала его Февральская революция. Оттуда поехал в Самарканд, где тогда жил отец. В декабре прошлого, 1917-го, вступил в отряд Красной гвардии, воевал против эмира Бухарского. Потом бои на Оренбургском фронте против атамана Дутова. В июне 1918 года сражался в Самаре против восставших чехословаков и белогвардейцев, его выбрали командиром отряда левых эсеров. И вот после Самары бои на Сенгилеевском фронте, где он возглавил все сражавшиеся отряды. Бои шли с переменным успехом до 21 июля, когда пал Симбирск и стало ясно, что они окружены. Идти надо по возможности быстрее, чтобы не дать белогвардейцам стянуть кольцо и собрать большие силы.
Нагнали отряд Прохорова, матросы облепили подводы, лошади выбивались из сил. Гай подъехал к подводе, на которой был Прохоров, спешился, сказал ему:
— Иди сюда, поговорим.
Тот неохотно слез, пошел рядом по обочине.
— Ты видишь, казанцы впереди тебя идут, не липнут на подводы. Почему твои люди расселись, как вороны на дубу? Мы же лошадей загоним, придется обоз бросать. Сам это пойми и матросам своим растолкуй.
— Лошади крепкие, — Прохоров, ухмыляясь, смотрел Гаю в переносицу, — чего им сделается... А людей надо беречь.
— Я приказываю идти пешком! На подводах — только больные и раненые. Измотаешь лошадей, на чем их повезешь? И боеприпасы? Думать надо. Ссаживай свою команду.
— Ну скомандуй им, раз хочешь, чтоб мы пешком шли. — Прохоров насмешливо посмотрел на Гая, перевел глаза на лошадь, опять на Гая: ты, мол, сам на лошади едешь, а нам велишь пешком идти.
— Командовать будешь ты! — сказал Гай и жестко добавил: — Пока ты командуешь. Если не хочешь — замену найдем!
— Ладно, ладно, — примирительно сказал Прохоров. — Езжай дальше, мы пойдем пешком.
Он подошел к ближайшей подводе, что-то сказал, оглядываясь на Гая, матросы, ворча, начали слезать с подводы.
Гай вскочил в седло, пришпорил каблуками лошадь. Догнав отряд Устинова, спешился.
— Не медленно идете? — спросил Гай Устинова.
— В самый раз, — сказал Устинов твердо, вытирая рукавом пот со лба. От его кряжистой фигуры веяло спокойной силой, уверенностью. — А для чего быстрее идти?
— Чем быстрее из мешка вылезем, тем лучше.
— Так-то оно так, да ведь неизвестно, сколько еще шагать придется. Один день пробежать можно, а на другой не побежишь.
— Говорил только что с Прохоровым. Его братва расселась по подводам, лошади в мыле.
— Сам небось сел на подводу, чего же команде остается делать.
— Гнать его надо из командиров! Но отряд на дыбы встает — все они там одним миром мазаны. Им нужен строгий командир, который бы держал их в ежовых рукавицах. А он у них на побегушках служит. Гнать его надо! — повторил Гай, как бы продолжая давний спор с Устиновым, который стоял за выборность командиров, а Гай — за назначение.
— Может, его и вправду гнать надо. Но нужно растолковать это всему матросскому отряду.
— Попробуй их убеди, что Прохоров — плохой командир. Он их устраивает такой.
— Убедить нелегко, но другого выхода нет.
— А когда их уговаривать? Если по каждому поводу митинговать — воевать некогда будет.
Гая раздражало упрямство Устинова. Хороший командир, а на выборности заклинило.
— Один раз нужно уговорить, — уперся Устинов. — Никто лучше солдата не знает, какой у него командир. И своего брата чует хорошо. Уж если выберут кого — редко ошибутся.
— Как видишь, ошибаются, да еще как, — недовольно сказал Гай.
— От ошибки никто не избавлен. Зато выбранный командир про своих людей думать будет, семь раз примерит, прежде чем отрезать. Потому что он мнением людей дорожит, и это главное. А поставь какого-нибудь чижика командовать, он тебе таких дров наломает, только держись. И когда еще до начальства дойдет слух про его художества!
— Ладно, с тобой, я вижу, не столкуешься. Тебя жизнь научит армейским порядкам.
— Меня жизнь научила, что в армии тоже нужна выборность, как и везде. Когда воевал с немцем, у нас замкомандира полка такой сволочью был — стонали от него все, а что могли сделать? Мы для того и делали революцию, чтобы везде новые порядки были, и в армии тоже. За начальником нужно снизу приглядывать, вот тогда всегда будет порядок.
— Это ты на гражданке демократию разводи, а тут должны быть свои порядки, армейские. В боях митинговать нельзя. Сейчас сам видишь — нужно поспешать, а тут митинги — считают, что мало сил воевать, помощи требуют.
— Есть и несознательные, на них надо воздействовать. А большинство бойцов понимают дело.
— Помолотят тебя белые как следует, тогда и поймешь, кто из нас прав, — с досадой сказал Гай.
Он пришпорил коня и поскакал вперед, нагоняя эскадрон. Час ехал вместе с эскадроном, потом скомандовал привал. В лесу нашли ручеек, вырыли яму, ведрами стали брать воду, поить лошадей. Вернулась разведка — путь до Тушны был свободен. Двинулись снова, лесная тень спасала от палящего солнца. Гай опять поехал вместе с эскадроном, припоминая разговор с Устиновым.
Пока не убедишь всех, что митинговать в боевой обстановке — слишком большая роскошь, не удастся наладить дисциплину. Как, чем убедить? Как добиться железной дисциплины? Организованная недавно юридическо-следственная комиссия рассматривала нарушения воинской дисциплины и занималась политработой, заменяя собой трибунал и комиссаров. После того как были расстреляны по приговору комиссии несколько дезертиров и грабителей, дисциплина улучшилась. Когда выйдем из окружения, надо подобрать комиссаров во все отряды, чтобы наладить политическую работу. Где их только взять? Надо будет просить у командования Первой армии.
Но главное — командиры, которые назначались бы сверху. Может ли круто требовать командир, которого в любой момент могут заменить другим, менее требовательным? Выбранный не может стукнуть кулаком по столу, потребовать безусловного выполнения приказа. А без исполнения приказов нет армии, как этого не понять... Белые бьют нас потому, что лучше организованы. Будь в наших частях больше организованности и порядка — не сдали бы Симбирск и Сенгилей. Сил у нас немало, только они не собраны, не сжаты в кулак. Каждый отряд сам по себе, со штабом часто нет никакой связи. В результате отступаем, попали в окружение. Удастся ли еще выйти к своим... Самое поганое — неизвестность. Не знаешь, где находятся части белых, идешь вслепую. В Тушне вроде нет противника, а дальше? Куда лучше идти, куда вести отряды с огромным обозом? Надо скорее выходить из окружения, но самый короткий путь — не самый лучший. Надо путать следы, чтоб белые не догадались, в каком направлении пойдут отряды дальше, для этого нужно идти зигзагами. Кроме того, нельзя держаться больших сел и хороших дорог — скорее всего, в таких селах оставлены гарнизоны: начнется бой, завязнешь с колонной, а белые по хорошей дороге быстро подтянут свежие части, обложат со всех сторон. Не было бы обоза... Но обоз необходим. От Тушны нужно идти в другом направлении, повернуть на запад. А там придется еще менять курс, на ходу подтягивать дисциплину. Другого выхода нет.
Как же нужны политработники, которые могли бы разъяснить бойцам необходимость железной дисциплины, организации боевых частей вместо партизанской вольницы, как того требуют распоряжения Советской власти. Надо попросить членов следственной комиссии выступить в отрядах, поагитировать. Лившиц, Панов и Самсонов — хорошие ораторы, они могут убедить бойцов.
С бойцами нужно говорить и об общей обстановке. Как мы окружены со всех сторон отрядами белогвардейцев и чехословаков, так и Советская страна находится в кольце врагов. В Мурманске хозяйничают американцы, англичане и французы. Во Владивостоке высадились японцы, американцы, французы, итальянцы и англичане. Белоруссия, Прибалтика и Украина стонут под игом немецких оккупантов. В Бессарабию пришли румынские интервенты. На Дону и Северном Кавказе идет борьба с местной контрреволюцией. Английские империалисты вторглись также в Среднюю Азию и Закавказье. Ширятся антисоветские мятежи внутренней контрреволюции. Центральные области отрезаны от хлебных районов, и там начался голод. Транспорт почти парализован, промышленность задыхается без сырья и топлива. Над Советской властью нависла смертельная угроза. Надо звать бойцов на беззаветную борьбу с врагами революции, на «последний решительный бой».
...Эскадрон вышел из леса, вдали показались хаты Тушны. От села на рысях появились конники — возвращалась разведка. Старший доложил Гаю, что в Тушне и за нею белых нет, можно смело входить в село.
— Наши не объявлялись со стороны Шиловки?
— Не видали.
Гай обеспокоенно поглядел на далекую опушку леса правее Тушны, по расчетам, уже должны подойти отряды, которые выгрузились в Шиловке. Помешали выгрузиться, помешали дойти? Но стрельбы с той стороны не было.
— Старшой, — обратился Гай к разведчику. — Поезжайте на дорогу в Шиловку. Встретишь наших, скачи обратно, доложишь мне.
— Ясно, товарищ командир.
— Разыщи Сушко, — сказал Гай ординарцу. — Пусть займет под штаб поповский дом. Воробьеву скажи, чтоб дожидался меня там.
На окраине Тушны Гай остановился, пропуская мимо себя колонну. Бойцы шли медленно, устало — уж очень жарким был день. Лошади понуро кивали головами в такт шагам, бока блестели от пота. Подошел отряд Прохорова, многие опять сидели на подводах. Увидев Гая, отворачивались, но с подвод не слезали. Один Прохоров слез и зычно крикнул идущим:
— Ну подтянись, братки, осталось немного!
Миновав Гая, опять вскочил на подводу, что-то сказал сидящим матросам, те загоготали.
Подъехали подводы с ранеными. Дворкин доложил Гаю:
— Один раненый умер. Теряем людей без боя.
Гай въехал в село с последним отрядом. На улицах уже гомонили бойцы, ходили по дворам, устраивались на ночлег. Дымились походные кухни возле колодца, скрипел колодезный ворот, поили лошадей.
У добротного кирпичного дома стоял Сушко, призывно помахал Гаю рукой.
— Воробьев со штабом здесь, товарищ командир. Гай зашел в прохладную комнату, у стола сидел Воробьев, гимнастерка висела на стуле, ноги босые.
— Ближе к вечеру сходи в отряды, скажи, чтоб выставили кругом боевое охранение. И не поленись ночью проверить, не спят ли. А то нас могут взять тепленькими.
— Во сколько будем выступать?
— Надо пораньше, в шесть, чтоб больше до жары пройти.
Гай снял гимнастерку, вышел во двор. Велел ординарцу принести воды, с наслаждением облился до пояса.
— Как насчет ужина? — спросил у Сушко.
— Попадья расстарается, я уже сказал.
— За ужин заплати, сколько спросят.
— Да она не возьмет, товарищ Гай.
— Я сказал — заплати! — повысил голос Гай.
— Будет сделано, товарищ командир! — поспешно ответил Сушко.
Пришел Лившиц, устало сел на крыльцо.
— Як тебе вот зачем. В Сенгилеевском отряде несколько человек бузотерят, говорят, что зря ушли, нужно было драться, пока не подойдут наши. Говорят, уходить — трусость.
— Ну ты им и скажи, — взорвался Гай, — чтоб возвращались и дрались, сколько захочется! Я не собираюсь сидеть в западне и дожидаться, когда начнут душить со всех сторон.
— Так и передам, — поднимаясь, сказал Лившиц.
Поужинав, Гай с Воробьевым посидели полчаса над картой, уточняя завтрашний маршрут. Решили идти лесом на Солдатскую Ташлу по проселку. Идти опять будет нелегко, но зато безопаснее — в лесу не пустишь кавалерию, да и от пехоты обороняться легче.
Спать легли рано, чтобы встать пораньше.
Вперёд>>
