Коллективные действия крестьян
В приглушенном шуме потревоженного или недовольного улья тонут отдельные индивидуальные голоса и звучит явственно только общий, согласный ропот. И хотя действия крестьян никогда не освещались никаким политическим знанием, тем не менее общемирская жизнь деревни представляла важное общественное явление, существенное следствие примитивной крестьянской демократии.
Когда-то Ф. Энгельс писал К. Марксу по поводу противодействия русских земских собраний правительственным мероприятиям: «Ты видел, как земства бунтуют против Игнатьева, отчасти в форме петиций, отчасти же в форме прямого отказа собираться» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, том XXIV, стр. 538).
Так же боролись и илимские крестьяне с средневековым гнетом крепостнического государства — подачей бесчисленных заявлений, посылкой челобитчиков, отказами сдавать хлеб в казну.
«Формы демократии, — как замечает Ленин, — неизбежно сменялись в течение тысячелетий, начиная с зачатков ее в древности, по мере смены одного господствующего класса другим» (В.И. Ленин. Сочинения, том 28, стр. 441-442).
В крестьянском мире и в его действиях проявляется, конечно, только инстинктивный, первобытный демократизм крестьянина и то в очень узкой сфере его применения. И лишь значительно позже, через 100-150 лет, в годы, последовавшие за ломкой крепостнических устоев, стихийный примитивный демократизм русского крестьянина стал основой, на которой возникли разные формы буржуазно-демократической идеологии. В учении Л.Н. Толстого Ленин открыл «протест... примитивной крестьянской демократии, в которой века крепостного права, чиновничьего произвола и грабежа, церковного иезуитизма, обмана и мошенничества накопили горы злобы и ненависти» (В.И. Ленин. Сочинения, том 16, стр. 294). Народническое миросозерцание также выросло на почве примитивной аграрной демократии русского крестьянина (В.И. Ленин. Сочинения, том 6, стр. 306).
Но Ленин подметил и третье направление, в котором проявился примитивный демократизм крестьянина: «В нашем черносотенстве есть одна чрезвычайно оригинальная и чрезвычайно важная черта, на которую обращено недостаточно внимания. Это — темный мужицкий демократизм, самый грубый, но и самый глубокий... Нет-нет, и прорвется голос подлинной мужицкой жизни, мужицкий демократизм через всю черносотенную затхлость и натасканность. Тогда правые (в Думе. В.Ш.) вынуждены выгонять вон «неудобного» мужицкого демократа» (В.И. Ленин. Сочинения, том 19, стр. 350).
И Ленин, считая крестьянский демократизм важным явлением в народной жизни России, учил партию не игнорировать его, а очищать демократические воззрения крестьян от крепостнических пережитков (В.И. Ленин. Сочинения, том 20, стр. 277).
Понятно, в рассматриваемую эпоху, в XVIII веке, примитивная крестьянская демократия могла ставить только узкие, чисто практические цели борьбы с насилием и обирательством казны, чиновников и, реже, попов. И в этом ее огромное значение.
Обратимся к делам илимской воеводской канцелярии.
В 1726 году крестьяне 7 волостей подали коллективное заявление о зачете десятинного хлеба, сданного ими в 1725 году, в платеж следующего года (Фонд 75, арх. № 213, лл. 222-223).
Крестьяне трех ленских волостей, Чечуйской, Криволуцкой и Киренской, в 1729 году выбрали трех челобитчиков, которые подали заявление об отмене подворного хлебного обложения и о возврате к обложению по десятинам. Они подтвердили свою просьбу через 10 лет, в 1738 году.
Крестьяне умели действовать не только целыми волостями, но и всем уездом. В последнем случае выборные от всех волостей съезжались в одно селение и выбирали уполномоченных, выступавших от имени крестьян уезда.
Вот пример такого действия этой примитивной крестьянской демократии: в январе 1729 года воеводе доносили «Илимского уезду выборные пашенные крестьяня» от восьми волостей:
«В нынешнем в 729 году по мирскому нашему выбору, всеуездных пашенных крестьян совету, выбрали мы... из своей братьи двух человек пашенных крестьян, а имянно: Чечюйского острогу Афанасия Решетникова, Тутурской слободы Козму Наумова... что будучи им... в Ыркуцкой правинцыи за нашими крестьянскими всеконечными нуждами, против нашего прошения стоять и бить челом». Изъяснив воеводе эти обстоятельства, выборные просили дать Решетникову и Наумову паспорта.
К этому заявлению приложен «выбор», в котором выражено доверие крестьян, что всеуездные уполномоченные будут отстаивать их требования. «А что какой издершки оным нашим выборным станет, то тое всякую держь и волокиту нам, всеуезным пашенным крестьяном, окупать самим».
Воевода не имел права задерживать крестьянских легатов, и они получили следующий паспорт: «По указу его величества Петра II, императора и самодержца всероссийского и протчая и протчая и протчая. Отпущены из Ылимска... пашенные крестьяне... для их крестьянской от всех волостей всеконечной нужды о прошении».
В паспорте были указаны «по силе печатного плаката, впредь для осторожности, описные непременные приметы» выборных. Решетников оказался ростом 2 арш. 4 вершков, смуглым и сухощавым, с черной бородой. Одна рука у него была переломана «и кость в завите высунулась», на руке же был след от ножевого пореза». На спине поясница во многих местех изожена ядунами». Лодыжка правой ноги тоже была со шрамом.
Другой выборный был «чернорусым», сухощавым бородатым крестьянином (Фонд 75, арх. № 271, лл. 10-14).
Досрочное смещение приказчиков и сыски о их беззакониях происходили почти всегда по почину крестьян. Таких дел сохранилось очень много.
По заявлению крестьян Усть-Кутского острога туда выезжает илимский служилый человек. Приказчику воеводская канцелярия пишет, что этот служилый «послан для следствия о тебе, Марызенкове, и о подьячем Якове Гиляшеве во обидах от вас пашенным крестьянам и в разъзорении» (Фонд 75, арх. № 624, л. 112, 1736 год).
Крестьяне жаловались на приказчика и писчика, что они долго не принимают от них хлеб, привозимый для сдачи в казну, не выдают им в приеме хлеба квитанций, ездят по деренням «для своих прихотей» и т. д. За всех крестьян, «кои грамоте не умеют, по их прошению Степан Сабуров руку приложил» (Фонд 75, арх. № 727, лл. 23-31).
После разбора заявления на месте последовал арест Марызенкова.
Крестьяне трех ленских волостей, Чечуйской, Киренской и Криволуцкой, послали в Иркутск трех представителей, которые в заявлении от 27 мая 1734 г. поставили перед вице-губернатором много широких вопросов. Крестьяне доказывали, что подворный порядок обложения не учитывает особенностей земледелия в ленских волостях, что посылка нарочных солдат из Иркутска для понуждения в сборе подушных денег совершенно излишня, так как подушные вносятся кpестьянами исправно, что властями допущен беспорядок во взыскании податей за переселенных крестьян. Представители волостей напомнили, что при воеводе Федоре Качанове ямская гоньба обходилась по 2-3 рубля с десятины, а теперь, т. е. в 1734 году, по 10-12 рублей. Крестьяне указали на нелепость распоряжения Шпанберха, который «доправляет» с них по 54 пуда муки и по 3 пуда крупы, за хлеб, где-то по его вине замерзший в Кежме на Ангаре. Иркутская провинциальная канцелярия, выслушав крестьянских представителей, поручила илимской воеводской канцелярии «все исследовать» и удовлетворить их просьбы (Фонд 75, опись 2, арх. № 171).
Примечательно, что крестьяне через четверть века еще помнили воеводу Качанова и ставили его в пример иркутским властям. Из дел не видно, чтобы Иркутск предпринял какие-нибудь меры по удовлетворению просьб ленских крестьян.
Иркутский вице-губернатор Бибиков велел, правда, в 1737 году илимскому управителю Бейтону ответить на просьбу крестьян. Бейтон послал на место нарочного, но дело опять кончилось ничем (Фонд 75, арх. № 1005, лл. 18-23).
Случалось, что жители волостей поднимали и более важные вопросы.
Братский острог с его «уездом» был подчинен Илимску сравнительно поздно, в 1705 году, причем самое подчинение произошло при сложных обстоятельствах — в разгар борьбы братских жителей с насильником Кафтыревым. Этой борьбой руководил замечательный народный вожак Григорий Микляев, выступавший иод именем Гришки Бессонова.
Конечно, жители Братского острога долго помнили свою славную борьбу с Кафтыревым и чтили память мирских челобитчиков.
Падение экономического значения Илимска и быстрое развитие Иркутска, с которым Братский острог связывался удобным путем по Ангаре, поставили в порядок дня вопрос об отписке Братского острога от Илимска и о подчинении его Иркутску.
Жители Братского острога раньше всяких провинциальных и воеводских канцелярий поняли необходимость таких административных перемен и не раз просили передать их в ведение Иркутска.
В 1737 году они для подачи заявления в Иркутск «об отрешении Братского острогу от Илимска ради бывших налог и обид от прежних илимских управителей» выбрали трех человек, представлявших главные слои населения Братской волости, как это они делали и в годы борьбы с Кафтыревым: отставного служилого Леонтия Микляева (родственника Григория Микляева), посадского Петра Кокорина и крестьянина Ивана Жидовкина. Главным челобитчиком должен был выступать Микляев. Но потомок бывшего главаря не оправдал надежд своих выборщиков. Он «не радел» о делах, порученных ему миром, и не отчитывался в деньгах, собранных жителями на его расходы по поездкам в Иркутск.
Тогда служилые люди Братского острога подали 11 января 1739 г. заявление в илимскую воеводскую канцелярию на своего ставленника — Микляева.
Началось судебное разбирательство, во время которого выяснилось, что челобитчикам было передано денег от служилых людей 55 руб. 50 коп., от посадских 15 рублей и от пашенных крестьян 91 рубль.
Микляева показал, что ездил в Иркутск неоднократно и произвел следующие расходы: дал илимскому управителю Бейтону 5 рублей, «губернатору снесено» 50 копеек, «празнишного снесено» 1 руб. 50 коп., сыну (кого? губернатора?) «снесено» 25 копеек, подьячему дано «празничного» 30 копеек, «на светлой неделе вышло на вино» — 1 рубль. Всего набралось расходов 8 руб. 08 коп. В другой справке Микляев перечисляет следующие расходы: «на губернаторский двор и в ыные росходы — рубль, за калач 5 алтын, дьяку за калач 5 алтын», «сам я пропил 2 рубли» и т. д. В третьей справке указано, что Микляев «бес Кокорина (сочелобитчика) носил полполтины деньщику, двум — по копейке, подьячему дал 2 алтына».
Попятно, что судебное разбирательство, основанное на устных показаниях о данных взятках, не могло привести к обоснованному решению, и следствие, видимо, прервалось (Фонд 75, арх. № 984, лл. 8-17).
Иркутская провинциальная канцелярия согласилась, чтобы деньги, собираемые в Братской волости, отвозились прямо в Иркутск на «полковой подушного збору двор». С 1744 года оброчный хлеб и «провиантскую доимку» разрешается братским жителям «собирать самим», в провиантмейстеры выбирать «погодно» из братских служилых людей. Дается разрешение построить в Братском остроге винокуренный завод за счет средств местных жителей, а для его управления выбирать своих ларёшных и целовальников. Жалование служилым людям было велено выдавать из братской приказной избы из средств, выручаемых от винной продажи. Откупные и оброчные деньги с 1744 года должна была принимать братская приказная изба. Ясак и деньги, собираемые в Братской волости, с этого времени отсылаются прямо в Иркутск. За Илимском сохранилось право контроля над деятельностью братской приказной избы и право использовать только тех братских служилых людей, которые не были заняты па месте (Фонд 75, арх. № 1131, лл. 87-94).
Приказчик Криволуцкой волости Кузнецов во время разъездов по деревням для сбора с крестьян хлеба злоупотреблял властью и почти сразу же встретился с единодушным сопротивлением крестьян. В марте 1754 года 11 крестьян и одна вдова деревни Криволуцкой, пригласив какого-то писца, имевшего пристрастие к букве «ъ», жаловались в Илимск: приказчик приехал пьяным и позвал «нас нижеподъписавъшихъся»; когда крестьяне явились к нему с хлебом-солью, он, бросив подношение, начал избивать их и «порицать... всяким небылым порицанием». Приказчик призвал «нишую сироту, вдову Марью Михайловну дочь и стал судить необычайно и, клав на землю, три раз стегал батожьем, а не спрашивает свидетелей. И смучил с нее 3 рубли... и пустил бедную сиротину в нишету». В свою очередь приказчик жаловался на крестьян деревни Кривая Лука. По его словам, он никого в этой деревне «не обыскал», т. е. не нашел, — «знатно, что они, крестьяне, отбывают за своими бездельными корыстьми от домов своих». Приказчик нашел все же двух крестьян Мигалкиных, но они «учинились противны и едва не убили; из дому... отбились и на улицу выбежали и за стеги хватались». Приказчик выражает опасение: «и мне б, прикащику, не утерятца». В другом заявлении он предостерегает илимскую воеводскую канцелярию от приема заявлений на него, чтобы он «от напрасного их нароцкого писания» не пострадал (Фонд 75, арх. № 2066, лл. 106, 108, 154).
Однако крестьяне Криволуцкой слободы сумели обезвредить все встречные заявления приказчика Кузнецова. 15 декабря 1754 г. староста, 8 десятских, 23 крестьянина «и все той же волости пашенные крестьяне» составили обширное заявление, написанное мастерским почерком. Они привели несколько случаев того, как Кузнецов «стегал... крестьян батожьем безвинно и смертно, без всякого дела и виду и без приговоров, напрасно». Наказывал десятского, которого сам же незаконно назначил. Одного крестьянина «стегал... смертно спине, по бокам и по брюху», другого бил палкой, старосту «бивал палкою многократно и черемшинами, от которых побой были у него и ребра изломаны». Всего приказчик избил 11 («перваго на десять») человек. Кроме того, он брал взятки, утопил коня, отобрал часть «нароцких денег» (Фонд 75, опись 2, арх, № 740, лл. 105-106).
Воевода Андреев, получив это заявление, отметил, что оно написано на простой бумаге и в челобитной «по усмотрению илимской воеводской канцелярии явилась в высочайших ея императорского величества титулах... неисправно». Поэтому он вернул заявление крестьянам, предложив им переписать его по форме, а вместо приказчика выбрать «выборного», которому и принять все дела от Кузнецова.
Крестьяне очень быстро, 7 января 1755 г., прислали заявление на гербовой бумаге. Но Кузнецов, боясь наказания и, может быть, думая склонить крестьян к мировой, медлил с отъездом в Илимск, затянув сдачу дел па 3 месяца. Тогда воевода послал указ о немедленном приезде Кузнецова в Илимск «для положения штрафа» (там же, лл. 107-108).
Так сошел со сцены еще один зарвавшийся жулик.
Число заявлений крестьян на приказчиков возрастало год от году. Особенно много таких требований поступило в воеводскую канцелярию в 1757 году.
Этот поток заявлений и жалоб ставит в затруднение илимскую воеводскую канцелярию. Служилых людей не хватает: одни под судом, другие в отъезде, третьи на службах, и она соглашается на назначение приказчиками разночинцев, убеждаясь все более и более в необходимости допустить повсеместно выборных крестьянами лиц.
Крестьяне не только умели дружно и согласованно выбрасывать неугодных им приказчиков, но и осуществлять сложную защиту своих прав с помощью документов. В их среде отыскивались грамотеи и счетчики, производившие, если требовалось, разные статические и экономические выкладки.
Крестьянин Кежемской слободы Андреи Кокорин в январе 1766 года писал илимской воеводской канцелярии: «...по данному мне, рабу вашему, той Кежемской слободы от всех крестьян за руками выбору велено в ылимской воеводской канцелярии просить о всяких принадлежащих нароцких нуждах».
Крестьяне поручили Кокорииу доказать воеводской канцелярии, что она неправильно определила размер хлебных недоимок по Кежемской волости за 1744-1763 годы. Крестьяне не обращали внимание на расчеты Илимска до тех пор, пока оттуда не пришел в 1765 году строгий указ о взыскании недоимок за показанные 20 лет в размере 3309 пудов (Фонд 75, арх. № 2968, лл. 243-244).
Кокорин просил воеводскую канцелярию, во-первых, проверить по квитанциям правильность ее расчетов, а, во-вторых, зачесть за хлеб сданную крестьянами пеньку.
Такая задача для воеводской канцелярии оказалась не по зубам.
Зато Кокорин предъявил копии всех квитанций о сдаче каждым крестьянином Кежемской волости хлеба за 20 минувших лет! Где-то в тиши приказной избы тщательно переписывали казавшиеся ненужными листики бумаги, получившие вдруг жизненное значение.
Кокорин предъявил 868 копий квитанций (впрочем, набралось еще с десяток подлинников), переписанных на 112 страницах! (там же, лл. 247-302).
Около каждой копии стоит крестик, знак проверки.
Воеводская канцелярия сличила данные Кокорина с окладными книгами и счетными выписками за те же 20 лет погодно, и воевода Шарыгин вынужден был признать, что вместо 3309 пудов с крестьян Кежемской слободы следует взыскать только 1191 пуд 30 фун.
Он предложил разложить эту недоимку «по тяглам и по семействам, чтоб им друг против друга было безобидно», и взыскать с крестьян «за употребленную по поданной выборного от всех крестьян крестьянина Кокорина челобитье в деле вместо гербовой простую бумагу» 2 руб. 88 коп. (там же, лл. 305-341).
Кокорин охотно заплатил эти деньги, так как в руках у него был документ с гербами и печатями о списании с крестьян 2117 пудов хлебной недоимки. Он не заботился о том, куда же девалась эта масса хлеба. Воевода, вероятно, был тоже доволен, что все выполнено по форме и деньги с челобитчика внесены в казну. Но ему было невдомек, что убыток от воровства 2000 пудов крестьянского хлеба был челобитчиком переложен на казну.
В более поздние годы крестьяне Усть-Кутского острога внесли поправку в расчет недоимок, сделанный воеводской канцелярией, и сослались на квитанции, сохранившиеся с 1745 по 1773 год (Фонд 2, арх. № 228).
В одном из дел 1767 года (Фонд 75, арх. № 3068, л. 17) сохранился очень редкий и важный документ — «грамотка» выборного Илгинского острога к выборным других волостей. Несколько таких писем было перехвачено приказчиком Усть-Кутского острога и передано воеводе Шарыгину. который усмотрел в них разглашение государственной тайны и начал следственное дело.
Выборный Илгинского острога Ожегов был за посылку таких писем смещен с должности.
Вот содержание письма, адресованного выборному и старосте одной из волостей: «Благодетели наши, господин выборной Козма Епифанов, староста Прокопей Нечаев, здравствуйте. Сим вам во известие пишу — из Илгинского острогу в город Ыркуцк по выбору народскому выборной челобитчик посылаетца. И вы, выборной с товарищем, согласны ль челобитчика сюда прислать апреля к 1 числу для отправления в Ыркуцк и общей там подачи челобитны о таком порядке, что яко б будет накладка правианту по петнатцати пуд на душу, которой платеж, известно вам — что невсилу и о протчих принадлежащих нуждах. Мы желаем быть в семигривенном и четырехгрнвенном окладе или ям иметь. И вы, выборной со старостой и всеми крестьяны, желаете ль находитца во оном — по 15 пуд на душу... Естли о коем накладе желаите, то о том ему, челобитчику, обо всем с прописанием от народу тамошнего дать выбор... А в Орленскую, Криволуцкую, Киренскую волости таковы ж грамотки посланы. Впротчем, вам остаюсь слугой. Выборной илгинской Яков Ожегов с крестьяны, кланеюсь». Подписано 15 февраля 1767 г.
Вот как сносились крестьянские челобитчики разных волостей. Перед нами хорошо продуманный план действия: представители 5 волостей должны были съехаться к 1 апреля в Илгинский острог, имея на руках наказы от крестьян, условиться там о совместных действиях и выехать в Иркутск для борьбы против ожидавшегося крестьянами дополнительного хлебного обложения. Крестьяне условливались выступать против всякого хлебного обложения, за замену его 4-гривенным денежным сбором. Попутно челобитчики намеревались поставить в Иркутске и другие важные для крестьян вопросы.
Воевода Шарыгин 5 марта сместил выборного Ожегова, «а для предускорения к пресечению того разглашения в Ылгинском остроге впредь до указного об оном изследования», послал туда приказчиком казака (Фонд 75, опись 2, арх. № 1126, л. 24).
В 1767 году по жалобе яндннскнх крестьян, поданной губернатору Фрауэндорфу на бывшего приказчика Степана Бутакова, на место был послан поручик Михайлов, который с помощью крестьян раскрыл немаловажные служебные преступления воеводы Шарыгина и служителей илимской воеводской канцелярии (Фонд 75, опись 2, арх. № 1126, лл. 82-118).
Бутаков на допросах отрицал получение им взяток, объясняя, что хлеб и деньги давались «в честь» и ему и воеводе. Опрошенные крестьяне показали: «повсягодно хлеба збирается (на взятки) не по равному числу, но смотря по урожаю, со общаго мирских людей согласия, без всякова их к тому принуждения, роскладывая сами собою со старостами. И ис того зборного хлеба по данному их обыкновению посылается в гостинцы воеводе, с приписью подьячему, да наемным в Ылимску и на станце от миру ямщикам». Но расписок на принятый «в гостинцы» хлеб все эти лица не дают. Воеводе Шарыгину, как показали крестьяне, было послано 250 пудов, с приписью подьячему 100, ямщикам 242, приказчику Бутакову 50, наемному писчику 50, всего 692 пуда. Как выяснилось дальше, Бутаков принуждал крестьян чистить зимой дорогу, но затем освободил их от этой работы за взятку в 100 пудов хлеба. Кроме того, оставшиеся деньги от оплаты провоза соли бывший приказчик забирал себе.
Иркутская губернская канцелярия, заслушав результаты следствия по заявлению яндинских крестьян, постановила: взятки Бутаков должен вернуть крестьянам; его самого, «дабы впредь от тово воздержался» — бить плетьми; «подтвердить наистрожайше... дабы... воевода и приказные служители (илимской канцелярии) от таких раззорительных крестьяном подарков удержались под опасением за то неизбежимого по указам штрафа»; послать во все волости Илимского ведомства указы, что за дачу подарков будут отвечать сотские и десятские; собрать сведения о воеводе Шарыгине и представить их Сенату, с истребованием «на место его вновь другова».
Получив это решение, воевода Шарыгин пишет сам себе в илимскую воеводскую канцелярию: мне прислано «ни из-за какого принуждения и ниже требования» из Яндинского острога 95 пудов, из Ново-Удинской слободы 89 пудов хлеба, «которой провиант мною принят; токмо оной по вышепроизшедшим от них ябедническим поступкам, чего дабы впредь того ж последовать не могло, положен в удобное место под охранение, впредь до разсмотрения» (там же, л. 91).
Следствие также установило, что Шарыгин и служители воеводской канцелярии брали взятки из денег, предназначенных для расчета с крестьянами за перевозку соли (там же, лл. 95-98).
Так заявления крестьян привели к разоблачению воеводы, долгие годы безнаказанно обиравшего правого и виноватого. Больше Шарыгину взяток брать не пришлось — он был уволен.
Как вытекает из всего сказанного, пашенные крестьяне не являлись покорной средой, терпеливо сносившей обирательства и насилия больших и малых управителей. Напротив, крестьяне безустанно вели напряженную, хотя в большинстве случаев незаметную, потаенную борьбу с обиралами и насильниками. Сговору взяточников они противопоставляли организованность крестьянского мира, ухищрениям и крючкотворству приказных служителей — уменье разбираться в письменных и счетных делах, выдвигая своих грамотеев. Для коллективных действий крестьян характерны единодушие, стойкость, умение толковать в свою пользу указы и тонко вскрывать слабые места воеводского управления.
<< Назад Вперёд>>
