Глава 4. Падение Плевны
Вечером 19 июля 1877 года в Главной квартире императора Александра Второго состоялось совещание, в котором приняли участие военный министр Д.А. Милютин, цесаревич Александр, главнокомандующий и начальник штаба Дунайской армии Непокойчицкий.
– Ваше императорское величество, – с горечью сказал главнокомандующий, – ведь я еще в Ливадии говорил, что необходимо увеличить численный состав Дунайской армии. И вот мы сейчас убеждаемся в нашем промахе. Это наша всегдашняя слабость – посылать войска по клочкам.
Милютин признал, что он и его советники при составлении планов кампании недооценили силы турок, плохо были информированы о боевой готовности турецкой армии.
– Мы решили мобилизовать весь Гвардейский корпус, за исключением кирасир, и 24-ю и 26-ю пехотные дивизии, из коих гвардия и 24-я дивизия для немедленного по окончании мобилизации усиления действующей армии, – успокаивал император своего недовольного брата.
– Ожидается прибытие шестидесяти пяти батальонов, двадцати пяти эскадронов, ста девяноста двух пеших и восемнадцати конных орудий, – уточнил военный министр Д.А. Милютин.
– Это все очень хорошо. Жаль только, что эти дополнительные части я буду получать пакетиками… – не успокаивался главнокомандующий.
Никто ему и не возражал. На совещании было решено вновь атаковать Плевну, но более тщательно подготовиться: подтянуть подкрепления, разведать силы Осман-паши и укрепить командование.
Приехавшие от Криденера два ординарца произвели плохое впечатление – бессвязные, бестолковые, а потери были громадные, от пяти тысяч до шести, от батальонов остались кучки отдельных солдат и офицеров. Тягостные впечатления возникали и от информации с других участков фронта.
Главнокомандующий сам взялся разработать всю операцию третьего штурма Плевны. Для этого он и выехал к Плевне.
По дороге в Булгарени в шатре дивизионного госпиталя и застал его командовавший вторым штурмом Плевны барон Криденер. Полковник Скалой испугался за своего дядюшку, опасаясь гнева великого князя. Но ничего подобного не произошло. Великий князь подошел к барону, обнял его и нежно поцеловал:
– Ах, Криденер, голубчик мой! Спасибо вам и от государя спасибо.
Такого оборота дел барон Криденер никак не ожидал. Шесть тысяч вышли из строя в результате проведенной им операции!.. Но все миновало для него благополучно.
29 июля Александр Второй вызвал военного министра Милютина.
– Дмитрий Алексеевич, к обеду будет великий князь, главнокомандующий, для согласования своих действий. Все пока тихо, спокойно. Но у меня не выходит из головы плевенское дело… Так оно повлияло на настроение всей армии… Что-то нам нужно делать с этим настроением, а то уж совсем закиснут…
– 18 июля мы проиграли, ваше императорское величество, по вялости и нерешительности Криденера…
– По моим сведениям, за плевенское дело хвалят только одного генерала Скобелева. Многие убеждены, что если бы его своевременно поддержали на левом фланге, то сражение решилось бы в нашу пользу: утверждают, что турки будто бы уже приготовились к отступлению и даже начали вытягивать свои обозы на Софийскую дорогу… А вот о бароне Криденере говорят, что он утратил всякое доверие в войсках. Да и вообще, говорят, доверие к начальствующему составу сильно подорвано. Атака Плевны велась неискусно… Фронт атаки был растянут на восемнадцать верст… Ах, барон Криденер, сколько горя он мне причинил…
Вошел адъютант и положил перед императором свежую депешу. Александр прочитал ее.
– Ну вот, легок на помине, скоро будет наш главнокомандующий… Поговорим… А пока скажи мне, Дмитрий Алексеевич, что ты думаешь о ходе нашей кампании…
Милютин был готов к этому разговору.
– Ваше императорское величество, я давно собирался просить вас выслушать меня… После неудачи под Плевной я все время думал о причине ее и считаю, что нам необходимо переменить наш способ действий. Мы не можем всегда вести бой, бросаясь смело, открыто, прямо на противника. Рассчитывая на одну беспредельную храбрость русского солдата, мы истребим всю нашу армию. Считаю необходимым, ваше величество, разработать план дальнейших действий таким образом, чтобы не подвергать наши войска непомерным потерям… А вы смотрите, в каких условиях вам приходится жить, – небольшой дом-особняк, в котором вы заняли три маленькие комнатки, в трех других разместились граф Адлерберг, князь Суворов и я. Доктор Боткин – в подвале, а вся остальная громадная свита разместилась частью в сараях и под навесами около самого дома, частью же в палатках, разбитых на открытом поле. Вид нашего расположения, с огромным обозом и целым табуном лошадей, совершенно напоминает деревенские ярмарки. И слабое управление армии… За что ни возьмись, с кем ни поговори – одна общая жалоба на бессвязность распоряжений, инерцию и бессилие главного начальства, у которого, по-видимому, не хватает сил, чтобы обнять весь служебный механизм большой армии. Под видом секрета полевой штаб ни о чем и никому не дает указаний, ни один из главных органов полевого управления не знает плана действий и намерений главнокомандующего. Сам главнокомандующий, озабоченный нынешним днем, не имеет времени соображать будущее, а начальник штаба глубокомысленно отмалчивается…
– Хорошо ты, Дмитрий Алексеевич, проработал нас, великих князей и меня. И ты, как и Адлерберг, хочешь, чтобы я уехал отсюда…
– Россия без присмотра, а там орудуют революционные пропагандисты.
А тут полное бессилие главного начальства. Непокойчицкий под видом сдержанного молчания прикрывает свою бездарность и апатию, помощник его, генерал Левицкий, оказался совсем не таким, как в Петербурге. Везде начинаются критика, упреки и ропот. В армии говорят о Левицком не иначе как с негодованием и раздражением. Репутация ученого тактика поколеблена, а вдобавок его самонадеянность и вполне польский характер ставят его ко всем в отношения враждебные.
– Все эти недосмотры, Левицкий, Плевна, Криденер, Николай Николаевич, Непокойчицкий, заставляют мое сердце обливаться кровью, и я с трудом сдерживаю слезы…
Под Плевной продолжались приготовления к штурму. В ночь с 25 на 26 августа были установлены две батареи крупных осадных орудий. Ровно в шесть часов утра раздался первый выстрел, которым начиналась четырехдневная артиллерийская подготовка к штурму. Войска готовились к атаке.
В тот же день в пять часов утра император в сопровождении конвоя и огромной свиты отправился к Плевне: он твердо решил, несмотря на уговоры главнокомандующего, присутствовать во время сражения.
К одиннадцати часам вся кавалькада во главе с императором и главнокомандующим достигла Гривицкой высоты, которая была предназначена под наблюдательный пункт. Земляные укрепления, масса движущихся войск, осадные орудия, то и дело извергающие смертоносный металл, – все здесь было как на ладони. С этой возвышенности просматривались и деревня Гривица, и Ловчинское шоссе, и Зеленые горы, и Буковлекский укрепленный лагерь турок.
Четыре дня продолжалась бомбардировка Плевны. Четыре дня каждое утро император с огромной свитой приезжал на облюбованную высоту и наблюдал за движениями наших войск, готовившихся к атаке. Все эти дни около него находились и главнокомандующий, и князь Карл, и генерал-лейтенант Зотов. Присутствие императора сковало всех: главнокомандующий отказался от непосредственного руководства боем в связи с желанием императора все время быть вместе; румынский князь Карл, начальник Западного отряда, ни во что не вмешивался и все время, как и главнокомандующий, безотлучно находился при императоре; начальник штаба генерал Зотов все эти дни тоже не покидал царского наблюдательного пункта.
Среди многочисленной свиты императора находился и его врач Сергей Петрович Боткин. О своих впечатлениях о пребывании на Гривицкой высоте он писал: «…До четырех мы просидели на нашей высоте, – то полежим, то походим, то сядем верхом и приблизимся к батареям, то отойдем. Беспрестанно приезжали ординарцы с весьма тощими донесениями. К счастью, солнце не постоянно нас пекло, временами скрывалось за тучи и давало нам вздохнуть. Наконец в час завтрак, на который вся эта молодежь с отличным пищеварением бросается с волчьей жадностью… Сегодня целое утро, пока тебе пишу, у меня беспрестанно народ; большая часть приходит за советом, но некоторые – отвести душу; поговорить по душе, пожаловаться на штаб, на ход всего дела. Из всего слышанного сегодня узнал, что командует осадой, в сущности, Зотов; принц Карл держит себя с большим тактом и ни во что не вмешивается, так же как и Великий князь. Зотова хвалят, но говорят, что осада ведется не так, как бы следовало: для штурмового дела тянут, для фортификационного же не предпринимают земляных работ, недостаточно подвигаются к туркам; выходит ни то ни се…»
На 30 августа был назначен общий штурм. Это был день тезоименитства императора, и его хотели отпраздновать победным шествием в Плевну.
В ночь на 30 августа пошел холодный дождь. Ясная и знойная погода неожиданно переменилась, поплыл туман, заморосил дождь. Земля набухла, стала вязкой, колеса орудий надолго застревали в земле. И самое разумное было бы отменить штурм, но этот день был особенным. В этот день решили преподнести подарок государю.
Как только прибыл император на свой излюбленный Царский курган, как стали называть возвышенность на Гриницких высотах, около двенадцати дня началось молебствие. До штурма было еще много времени. Но вдруг земля дрогнула от залпов сотен орудий и тысяч ружейных выстрелов. Сквозь пелену дождливого тумана трудно было разобрать, что происходит внизу. И почему так рано начались боевые действия, нарушившие строго продуманный ритуал сражения?
На Царском кургане продолжалось молебствие, а русские воины уже падали, сраженные метким турецким огнем. И многим горько становилось от предчувствия большой беды.
В три часа пополудни по всему фронту двинулись вперед штурмовые колонны. Но движение начало замедляться. Начало штурма не предвещало ничего хорошего. Два полка 4-го корпуса были вовлечены в бой уже в одиннадцать часов. Встреченные убийственным огнем, они начали отступать. Но тут генерал Шнитников, желая отличиться и оправдать доверие великого князя, в три часа повел еще два полка своей дивизии на штурм. Эти два полка, столкнувшись с отступающими двумя полками, были сбиты с толку. Но окончательно все смешалось, когда еще три полка бросились на выручку этим четырем. Так что уже в начале штурма семь полков было временно выведено из строя.
В это же время отряд Скобелева начал свое движение за овладение третьим гребнем Зеленых гор. В два часа он был уже взят. В три часа Владимирский и Суздальский полки с музыкой и барабанным боем двинулись к четвертому гребню, туда, где были оборудованы два сильных турецких редута. 400 метров нужно было взбираться по крутой голой горе, на скатах которой турки засели в ложементах. Огонь был ужасающий, и задача, стоявшая перед отрядом Скобелева, была трудновыполнимая.
План Скобелева атаковать редуты поразил турок своей неожиданностью, дерзостью, смелостью. Блестящая идея талантливого полководца была выполнена с неумолимой последовательностью. И если бы руководство штурмом вовремя поддержало действия Скобелева, то армия Осман-паши наверняка была бы разгромлена на три месяца раньше, чем это случилось впоследствии. Нужно было именно сюда направить главную атаку всех оставшихся свободных резервов, но никому и в голову не пришло это сделать. Все только наблюдали с вершины за ходом боя и ждали успешного исхода.
– Вперед, ребята! – гремел голос Скобелева. – За мной! Стройся, я сам поведу вас. Кто от меня отстанет, стыдно тому… Барабанщики! В наступление…
Скобелев увлек за собой солдат. Турки не выдержали натиска и оставили первую линию ложементов, скрывшись в редуте. Еще радостнее и отчаяннее грянуло «Ура!» при виде отступавших турок. Самые отчаянные уже в траншеях, около редута. Огонь турок не достигал их, скрытых как бы земляным навесом редута.
– За мной, дети, не отставать! – снова гремит голос Скобелева.
Началась отчаянная схватка. Скобелев был в числе первых, ворвавшихся в редут.
Первый редут взят. Скобелев отдал приказание преследовать врага. Второй редут был взят штурмом часа через полтора после первого; с двух сторон, с фронта и по соединительной траншее, суздальцы и либавцы бросились на редут и овладели им в шесть часов вечера. Два редута, прикрывавшие Плевну, оказались в руках Скобелева. Плевна открывалась перед глазами русских. Ключи от Плевны были в их руках.
Князь Имеретинский – Зотову: «Скобелев просит доложить: высоты и два редута взял после упорного боя. Просит резервов. У меня их нет, все введено в бой, остались мелкие части, которые приводятся в порядок. Скобелев продержится до утра, но просит подкреплений».
Зотов – князю Имеретинскому: «Резервов нет. Держитесь вашими войсками, так как резерв, имеющийся под вашим начальством, сильнее главного».
Зотов – князю Имеретинскому: «Передайте Скобелеву приказание его императорского высочества главнокомандующего оставаться на занятых позициях и укрепиться на них».
Князь Имеретинский – Зотову: «Неприятель в весьма значительных силах обходит наш левый фланг. Весь резерв истощен, осталась только кавалерия». И еще: «Генерал Скобелев просит прислать ему в помощь бригаду. Иначе не ручается за удержание трех взятых им редутов. Левый фланг охраняю одною кавалерией. Последний солдат введен в дело».
Зотов – Имеретинскому: «Скажите Скобелеву, чтоб укрепился на занятой позиции и держался до невозможности. Рассчитывать на подкрепление сегодня нельзя».
Имеретинский – Зотову: «Скобелев сообщает: турки после второй их атаки отброшены в свои ложементы, и он отступает в полном порядке. Сейчас прибыл капитан Болла и передал Скобелеву записку».
Имеретинский – Зотову: «Скобелев доносит: его выбили из укреплений. Неприятель наступает. Скобелев отступает, прикрываясь Шуйским полком».
Получив телеграмму Зотова, Скобелев долго не мог успокоиться, вертел ее в руках, а потом в раздражении сказал:
– Черт знает что такое! Пишут, что нет подкреплений, а между тем целые колонны ничего не делают… Хоть бы произвели демонстрацию с той стороны и отвлекли от нас таким образом часть неприятельских сил! Ведь нам приходится бороться чуть не со всею армией Осман-паши!
Скобелев едва не задохнулся от негодования, и слезы ярости показались у него на глазах. Он опустил голову, стараясь скрыть свое волнение, и добавил:
– Если бы мне теперь свежую бригаду, я доказал бы…
Осман-паша бросил все свои резервы на Скобелевские редуты, отлично понимая всю важность в тактическом и стратегическом отношении этих пунктов. Во главе турок двигались муллы в белых чалмах. Впереди атакующих развевалось зеленое знамя пророка, а муллы высоко над головой держали священные Кораны. Впечатление было такое, что шли напролом, шли смертники, получившие приказ или погибнуть, или победить…
В это время император, по обычаю последних дней, сидел на Царском кургане, на походных креслах и глядел в бинокль. Он был в курсе хода событий, выслушивал донесения. Одно время, когда наступил критический момент, ему казалось, что необходимо бросить подкрепления Скобелеву, но его отговорили, уверяя, что крайне опасно и рискованно ослаблять главный резерв. Если Скобелев и будет разбит, то все же главные силы будут способны отразить нападение турок.
Предоставим слово очевидцу этих событий. В дневнике за 31 августа 1877 года Дмитрий Милютин записал:
«Во все время государь сидел рядом с главнокомандующим, по временам подзывал к себе начальника штаба Непокойчицкого; я же держался в стороне, поодаль. Душевная скорбь моя усугублялась лихорадочным состоянием, головной болью и упадком сил. Я прилег на траву, под деревом. Уже близко было к закату солнца, когда кто-то подошел ко мне и сказал, что государь спрашивает меня. Я встал и подошел к государю, который вполголоса, с грустным выражением сказал: «Приходится отказаться от Плевны, надо отступить…» Пораженный как громом таким неожиданным решением, я горячо восстал против него, указав неисчислимые пагубные последствия подобного исхода дела. «Что ж делать, – сказал государь, – надобно признать, что нынешняя кампания не удалась нам». – «Но ведь подходят уже подкрепления», – сказал я. На это главнокомандующий возразил, что, пока эти подкрепления не прибыли, он не видит возможности удержаться пред Плевной, и с горячностью прибавил:
«Если считаете это возможным, то и принимайте команду; а я прошу меня уволить». Однако ж после этой бутады, благодаря благодушию государя, начали обсуждать дело спокойнее. «Кто знает, – заметил я, – в каком положении сами турки? Каковы будут наша досада и стыд, если мы потом узнаем, что отступили в то время, когда турки сами считали невозможным долее держаться в этом котле, обложенном со всех сторон нашими войсками»… Никогда еще не видал я государя в таком глубоком огорчении: у него изменилось даже выражение лица» (Милютин Д.А. Дневник 1876–1877. С. 214–215).
Вечером 31 августа в мрачном молчании разъехались по своим квартирам. Всем было ясно, что и на этот раз штурм Плевны оказался неудачным. Потери были огромными, полки превратились в батальоны, от стрелковой бригады – 200–300 человек.
Утром 1 сентября погода стояла великолепная. Наши батареи открыли огонь, но турки не отвечали. Загадочное молчание турок вызвало различные толки среди начальствующего состава армии. Оптимисты обрадованно доказывали, что турки так яростно дрались накануне, чтобы, освободив себе проход, навсегда покинуть Плевну; пессимисты, напротив, говорили, что вскоре снова начнется ожесточенная атака со стороны турок и уж тогда мы не удержимся на занятых позициях, будем отступать.
На Царском кургане в три часа дня состоялся военный совет под председательством императора. На совете присутствовали военный министр, главнокомандующий, Непокойчицкий, Зотов, князь Карл, начальник артиллерии князь Масальский, Левицкий.
Император предоставил слово главнокомандующему, который предложил отступить за реку Осьму и, укрепившись, держаться до прихода гвардии.
– Страшный, непомерный урон, ослабивший и расстроивший все части, отсутствие резервов – вот мои соображения, в силу которых я считаю невозможным оставаться на занимаемых под Плев-ною позициях. Не могу скрыть, что считаю необходимым отступление армии к Дунаю. Сейчас ясно, что война начата была с недостаточными силами и средствами.
– Нет, отступление невозможно и было бы для нас и для всей нашей доблестной армии позором, – возразил военный министр Д.А. Милютин. – Нельзя отступать, когда еще ничего не известно о намерениях неприятеля, который, быть может, отступит и сам… Нас никто не теснит… Мы должны стоять, пока не подойдут подкрепления.
Странно было видеть кипевшие страсти этих светских людей, прошедших большую школу придворных интриг. Странно было видеть, как нелепо выглядел главнокомандующий в своем споре с военным министром.
Но последнее слово было за императором. И он сказал:
– В сознании ответственности своей перед Россией считаю нужным объявить вам, господа, что мы не отступим ни на шаг. Отступление нанесет нам большой урон и в политическом смысле, ухудшит отношения с европейскими державами, ухудшит нравственное состояние войска. Нам сейчас не отступать нужно, а еще теснее сплотить войска вокруг Плевны, притянуть к ней из России возможно больше силы, как правильно говорил здесь Дмитрий Алексеевич, взять сюда гвардию, гренадеров и стянуть железное кольцо вокруг Осман-паши, пресечь ему пути сообщения с Видином и Софией и, так или иначе, посредством осады или блокады, вынудить его наконец к безусловной сдаче. Таков наш долг, которого требует от нас не только честь армии, но и честь государства. А для непосредственного начальствования над всеми поисками под Плевною я вызываю из Петербурга генерал-адъютанта Тотлебена…
Со 2 сентября главнокомандующий начал объезжать войска под Плевной. Благодарил Скобелева, князя Имеретинского, поругивал Зотова, не проявившего должной распорядительности в руководстве войсками. Во время объезда войск выяснилось, что у солдат нечем окапываться, нет шанцевого инструмента.
Главнокомандующий выбрал позиции для батарей и редутов, пункты для атаки и саперных работ. Начиналась новая полоса военных действий.
– Правда ли, что вы выписали Тотлебена? – спросил князя Скалой.
– Правда, я просил, но при этом сказал государю, что я по-прежнему считаю Тотлебена неспособным командовать даже корпусом, он гениальный сапер, не более… – Главнокомандующий помолчал, а потом продолжал уже совсем о другом: – Знаешь, военный министр уже отнекивается от своего разговора 31 августа. Сначала он упрекал меня за то, что мы слишком долго обстреливаем Плевну, что надо штурмовать. А теперь упрекает, что я слишком рано начал штурм, что надо было как следует обстреливать.
– Ваше высочество, а почему вы не приняли, как хотели, начальства в плевенском бою?
– Я не принял начальства потому, что не мог отойти от государя императора…
«Для постороннего лица это будет казаться невозможною оговоркою, – записал в дневнике Д. Скалой, – и совершенно непонятным, но оно так. Великий князь в присутствии государя императора с тех пор, как я близко состоял при его высочестве и хорошо его знаю, похож на человека, находящегося под какими-то неведомыми, непонятными чарами. В одном я сомневался, чтобы сила их была так велика, что они не потеряли своего магического действия в такие грандиозные минуты, как 30 и 31 августа. А между тем это так. Его высочество не мог настоять на своем, чтобы государь не приезжал на поле битвы, и великий князь не был бы вынужден все время оставаться при его величестве, несмотря на то что его тянуло на наш левый фланг, где шла главная атака Скобелева и IV корпуса».
4 сентября во время ужина генерал Левицкий, который производил рекогносцировку Плевны перед штурмом, вдруг неожиданно громко объявил:
– В настоящее время, когда мы объехали все позиции и ознакомились с ними, стало так ясно и понятно, где поставить батареи и как нужно было направить огонь.
Все сидевшие за ужином чуть не поперхнулись. Многие знали, что генерал Левицкий мало что понимает в военном деле, хотя и возглавляет полевой штаб армии, но такой глупости и наивности даже от него не ждали. Больше всех досадовал на своего помощника сам главнокомандующий. Сидевшие за столом князь Черкасский, Нелидов и особенно Кауфман непременно расскажут военному министру об этом. Да и вообще такая фраза может быть очень хорошо обыграна в светской беседе. За такую фразу дорого бы заплатили в Главной императорской квартире, а тут сам автор диспозиции штурма выказал такую глупость, что теперь покатится по всему лагерю. «Странный человек Левицкий, – подумал Скалой, глядя на разволновавшегося генерала, почуявшего свой промах. – Когда он спокоен, он говорит обстоятельно и толково, хотя и не всегда умно, но стоит ему встревожиться чем-то, то теряет здравый смысл. Его вообще можно сравнить с бутылкою вина, в которой одна треть осадка, постоит спокойно бутылка, вино чистится, и хорошо, а тронешь бутылку, все взбалтывается, и выйдет бурда…»
Поздно вечером, оставшись наедине с главнокомандующим, Скалой напомнил ему фразу Левицкого:
– Действительно, это странно, ваше высочество… И вас могут справедливо упрекнуть за то, что у нас и во время третьей Плевны не было основательно сделанных рекогносцировок. Ну как же он мог сказать, что только теперь, после последнего объезда, после штурма, ему стало ясно и понятно, где поставить батареи и как направлять огонь. А ведь вы его направляли перед штурмом произвести рекогносцировку, а не после штурма. Что же он делал? Да ничего! И говорит еще об этом во всеуслышание. Как хотите, а он вам не помощник. И именно против него больше всего кричат у государя в свите. А помните, ваше высочество, какую чушь он нес, приехавши от Скобелева? Ведь он подорвал к себе всякое доверие. Вот про него больше всего кричат, и нельзя не признать, что многое говорят справедливо…
– Что же делать, правда! – сказал его высочество. – Я ценю его доброе сердце и честность…
Тотлебен получил телеграммы от военного министра и главнокомандующего, в которых сообщалось, что он должен в самое ближайшее время выехать в Главную императорскую квартиру. Сначала он был обрадован этим долгожданным приглашением, но потом его снова взяли раздумья и неуверенность в том, что его действительно вызывают на театр войны. В телеграммах подчеркивалось, что он должен был приехать временно для дачи советов.
Через три дня после получения телеграмм, 6 сентября, Тотлебен выехал из Петербурга и всю дорогу до Бухареста размышлял о событиях последних месяцев. Со времен Севастопольской обороны в России не было ему равных по заслугам в области инженерного военного искусства. За двадцать с лишним лет после этого он, возглавляя Инженерную академию, построил много укреплений на Балтийском и Черном морях. Но все это были дела мирных дней. Как истинный военный, он все время мечтал проявить свое искусство и опытность в настоящем военном деле. Но Россия не воевала со времен Крымской войны. И он чувствовал, что кабинетная работа сушит его мозги, разработки в инженерном училище начинают его раздражать, и уже подумывал об отставке. Неожиданно военный министр Милютин по предложению государя вызвал его в Ливадию и назначил главным инспектором Черноморского флота. В конце сентября 1876 года во время аудиенции у государя Тотлебен с большим увлечением излагал свои мысли о возможном театре войны в Европейской Турции, показал государю, что его интересуют не столько инженерные проблемы, сколько военная наука вообще. И до Тотлебена доходили слухи, что после этого разговора у государя возникло предложение назначить именно его главнокомандующим действующей армией против Турции, но что-то помешало этому назначению. Видно, нашлись «доброжелатели» и напели в уши государю: дескать, тяжелый характер, самолюбив и обидчив, а то, что он хорошо знает Европейскую Турцию, уже не раз воевал там, хорошо знает турецкие укрепленные районы по берегу Дуная, как-то совсем не учитывалось. Вскоре разнесся слух, что государь остановил выбор на своем брате Николае Николаевиче – его назначили главнокомандующим действующей армией. Приходилось утешиться мыслью, что и ему доверено большое дело – восстановление укреплений на Черном море.
В конце 1876 года, когда вся Россия всколыхнулась в ожидании решительных событий, Тотлебен оказался пассивным наблюдателем приготовлений к войне с Турцией. Только и разговоров было о предстоящей войне, а его никуда не вызывали и ничего не предлагали. Видно, дошло до государя мнение Тотлебена о готовящейся войне. А он его и не скрывал. Россия, высказывался он неоднократно, не готова к войне. Нужно еще несколько лет, чтобы перевооружить армию, подготовить солдат и офицеров в соответствии с новыми европейскими требованиями военного искусства. И для ведения войны с Турцией необходим флот, а он был потоплен во время Крымской войны и с тех пор не возрожден. Да и вообще Россия только-только начала перестраиваться… Тотлебен не скрывал своих мнений и повсюду громогласно утверждал, что война с Турцией преждевременна и принесет большой урон моральному престижу России, отодвинет ее лет на пятьдесят назад в своем развитии, не дав ей никаких положительных выгод ни в политическом, ни в военном отношении. Чтобы диктовать свою волю на Востоке, Россия сейчас должна выделить 200–300 миллионов рублей на устройство флота и на укрепление своих береговых линий, а также на западной границы. Исполнение этой программы уже само по себе должно возвеличить авторитет России, которая тогда будет способна диктовать свою волю. Редко кто соглашался с ним. Но Тотлебену не раз уже приходилось идти против течения, и на этот раз он не скрывал своего мнения…
После объявления войны Тотлебен все еще надеялся, что император потребует его к себе. Но тот отбыл с большой свитой на театр войны, а Тотлебен, который, может, был более, чем кто-либо, готов к ней как военный специалист, оставался в Петербурге.
Все эти месяцы Тотлебен по газетам внимательно следил за ходом событий. Столько было промахов и просчетов у командования, а кампания, на удивление, началась самым блестящим образом: переправа через Дунай, взятие Никополя, Тырнова, быстрый переход генерала Гурко через Балканы, взятие Казанлыка, Новой Загоры и Старой Загоры, русские войска были уже вблизи Адрианополя, в Константинополе забили тревогу, раздавались голоса, что Турция на краю гибели. Многим казалось, что кампания закончится к осени. Но после первой Плевны все словно изменилось, после третьей неудачи под Плевной в Петербурге и Москве приуныли, а в Европе возрадовались. И вот пробил его час…
В Бухаресте Тотлебен купил себе все необходимое для длительной службы в действующей армии. Пусть и была сделана приписка о временном пребывании его в армии как советника, но сейчас-то яснее ясного становилось, что без него не обойтись под Плевной, а потом, может, и под Рущуком и Силистрией. Где только не был он в последние годы, изучая способы ведения войны против крепостей! Больше двадцати лет назад Тотлебен начал изучать европейские крепости, побывал в Париже, Лионе, Тулоне, Шербурге, Меце, посетил многие германские города, бельгийские и голландские, и всюду прежде всего обращал внимание на укрепления, отмечая в своих записках достоинства и недостатки увиденных крепостей. Не раз бывал Тотлебен в Пруссии, Англии, Бельгии, выражал свое восхищение укреплениями Антверпенской крепости, беседовал с бельгийскими инженерами и генералами, был принят королевой Викторией и лордом Пальмерстоном, видными английскими военными деятелями, которые открыли ему доступ во все крепости. Так что Тотлебен был действительно крупным знатоком крепостной войны, значение которой возросло после того, как немцы выиграли войну с Францией, осадив множество крепостей и принудив их к сдаче. И вот теперь ему придется использовать все свои накопленные знания для разработки плана осады Плевны…
В Бухаресте Тотлебен встретился со многими русскими офицерами и генералами, которые, воспользовавшись затишьем, отпросились у командования в короткий отпуск. Чуть ли не все его знакомые генералы говорили о молодом Скобелеве: одни с гордостью, другие с каким-то непонятным озлоблением, но не было ни одного, кто так или иначе не упомянул бы это имя. Говорили о его кутежах, необычайном успехе у румынских женщин, необыкновенном полководческом даре и о его редкостной эрудиции. И вот наконец Тотлебен встретился с молодым генералом, которого он знал еще по Петербургу. Но там тот был совершенно незаметен, а здесь, после третьей Плевны, где он оказался самым дальновидным и отважным генералом, успех его был вполне закономерным. И Тотлебену захотелось поближе с ним познакомиться, из первых рук узнать о том, что же произошло под Плевной и что она сама по себе представляет. Случай не замедлил представиться. В одном из многочисленных ресторанчиков румынской столицы, где часто бывали русские офицеры, Тотлебен пригласил Скобелева отобедать вместе.
Многое отличало их друг от друга. Скобелев был молод, всего тридцать четыре года, а Тотлебену пятьдесят девять. Чисто русское, простое лицо с добрым взглядом голубых глаз, золотистая борода, расчесанная на две стороны, порывистые движения, быстро льющаяся речь Скобелева резко контрастировали с чисто немецкой обстоятельностью и твердой продуманностью внешнего поведения и строя речи Тотлебена.
Тотлебен много и охотно делился своими воспоминаниями о Севастопольской обороне, а Скобелев рассказывал о двух штурмах Плевны, участником которых он был, горько переживая неудачи.
– Мы плохо представляли турецкие силы. Просто ничего не знали о возможной силе сопротивления турок, – сказал Тотлебен. – Мы принимали во внимание только одни материальные данные, ложно определяя притом вооруженные силы противника. И уж если собрались воевать, объявили мобилизацию и всему миру стало известно об этом, то уж поторопитесь с военными действиями… А что ж получилось?
– Провели мобилизацию задолго до объявления войны, оставались в продолжительном бездействии и дали туркам возможность собраться с силами и подготовиться к войне, – сетовал Скобелев.
– Да и то, что мы мобилизовали и попытались продемонстрировать свою силу для давления на турок, разбросали по черноморскому прибрежью. Так что для выполнения смелого, решительного плана, рассчитанного на полное уничтожение врага, военных средств оказалось недостаточно.
– Многие испытали разочарование после третьей Плевны…
– Чем розовее были надежды и чем легче доставались начальные успехи, тем глубже должно стать разочарование, Михаил Дмитриевич. И все-таки неужели так упали духом?..
– Нельзя сказать, чтобы упали духом, нет. Армия скорее оскорблена неуспехом, незаслуженностью этих неудач.
– А в Петербурге просто поднялась паника после первых поражений здесь и на Кавказе. Но что же все-таки здесь произошло? Почему так плохо подготовились к третьему штурму Плевны?
– Все сваливают на малочисленность войска, в чем якобы виноват Милютин… Но беда в том, что даже этими войсками не умеем воспользоваться как следует. А что творится в госпиталях… По два-три дня лежат раненые, голодные и без смены перевязки… А главное, рекогносцировка Плевны по третьему разу была так плохо сделана Левицким, что только сейчас, после еще одного объезда позиций, он заявил, что теперь-то ему все ясно, как нужно было расставить орудия, как нужно стрелять и наступать. А между тем на правой стороне наших войск, говорят, есть какой-то хребет, по которому можно было свободно пройти до Плевны, захватив всю армию Османа. Да и мы на левом фланге держали ключи от города в своих руках… Если бы у меня была хотя бы одна свежая бригада, взял бы город и разгромил Османа… Очень правильно высказался один наш общий знакомый: первое дело под Плевной было неосторожностью, второе – ошибкой, третье – преступлением. Таково убеждение большей части армии…
– Назначение генерала Левицкого было ошибкой великого князя…
– Да разве дело только в нем? Куда ни повернись, везде недомыслие и беспомощность. И странно, что все сложили руки после неудачного штурма Плевны и ничего не делают. Уверяю вас, войска наши превосходны, но начальники оставляют желать слишком много. Чувство ответственности совершенно отсутствует у многих начальствующих лиц… Все в армии ждали вас и возлагают на вас все надежды…
– Причины наших неудач не в частных ошибках, а гораздо глубже. Иначе не случилось бы одно и то же в двух частях света: в Азии – Зивин, здесь – Плевна. Если б у нас был внутренний порядок, то частные поражения послужили бы нам наукою, а не повлекли бы за собой полный застой и общую неурядицу. Хорошо еще, что мы воюем с турками, которые не умеют пользоваться нашими промахами и почти не способны к энергическому и толковому наступлению. Теперь у нас вошло в моду их возвеличивать. А между тем совсем не за что. Своими пассивными успехами они обязаны нашей распущенности, генерал, и нашей беспорядочности, а не своему искусству. Как ни досадно, но все-таки не теряю надежды на конечный успех, Михаил Дмитриевич…
– Я тоже не теряю надежды, ваше высокопревосходительство… Но обратите внимание, что легкораненые уже не рвутся, как прежде, к своим частям. Офицеры тоже недовольны, считают себя обиженными в наградах. Ординарцы получают кресты, а они ничего… Мальчуганы-ординарцы, приезжающие на несколько часов и остающиеся на позициях за кустиками или за каменьями, почему мы их и зовем «закаменскими», получают кресты чуть ли не из рук самого государя или великого князя, а люди, проведшие месяцы без сна, в усиленных трудах, под пулями, – какую-нибудь тощую награду, которая подчас и не застает их в живых или найдет их в госпитале без руки и без ноги…
– А что же государь?
– Государь сохраняет спокойствие и даже по временам хорошее расположение духа. Но главное, около него абсолютно нет никого, кто бы решился высказать всю правду со всеми подробностями…
Тотлебен понял намек Скобелева, который, конечно, знал о причинах отстранения его от действующей армии. И еще больше укрепился во мнении, что государь вызвал его не временно: честные и правдивые люди бывают иногда нужны, особенно тогда, когда дело идет из рук вон плохо.
16 сентября, на следующий день после прибытия, Тотлебен был приглашен к государю на военный совет. Присутствовавшие главнокомандующий, наследник Александр, Непокойчицкий высказались за продолжение операций вокруг Плевны. Решено было всему начальствующему составу армии выехать к Плевне и, объехав все войска, дать точные и ясные предложения по дальнейшему ходу военных действий.
Два дня главнокомандующий вместе с высшими чинами армии осматривал укрепленные позиции. Объезжали все укрепления, побывали на батареях, подолгу рассматривали в бинокль, как турки лениво расхаживали около своих укреплений и, кажется, совсем не обращали внимания на огромную толпу русских военачальников, передвигающихся с одной позиции на другую. Такое равнодушие к своей особе не мог вынести главнокомандующий, и он, как мальчишка, на одной из батарей уселся на гребень бруствера и таким образом выслушал доклад батарейного командира, доложившего, что батарея находится в сфере ружейного огня.
– Турки стали экономить свои патроны… – добродушно отвечал великий князь. – Стрельбы-то нет.
Тотлебена покоробила такая поза главнокомандующего, простительная молодому корнету, но уж никак не ему. А главное, что такой объезд позиций ничего не дает. Это только прогулки верхом и возможность себя показать, покрасоваться своей храбростью и мужеством. «Настоящую разведку придется производить после отъезда великого князя», – думал Тотлебен, следуя все время в свите главнокомандующего.
21 сентября Тотлебен вместе с Гурко и князем Имеретинским отправились на рекогносцировку на левый берег Вида. После тщательного изучения расположения турецкого укрепленного лагеря, знакомства с начальниками дивизий и бригад русских войск, состояния материальной части и запасов боеприпасов и продуктов Тотлебен вернулся для доклада главнокомандующему.
И вот наконец 22 сентября на совещании у главнокомандующего, на котором присутствовали князь Карл, Непокойчицкий и Гурко, Тотлебен изложил свою точку зрения на дальнейший ход событий под Плевной:
– Господа! После рекогносцировки, сопоставляя средства атакующего и обороняющегося, как мне удалось их представить в столь короткий срок, я решительно высказываюсь в пользу блокады, как самого выгодного и верного способа для овладения Плевной. Штурм считаю предприятием крайне трудным. Рисковать возможностью новой неудачи после трех испытанных уже поражений представляется мне опасным не только в военном, но и в политическом отношении. За три штурма мы потеряли тридцать тысяч. Самые геройские усилия наших войск остались бесплодными. Произведя предварительные рекогносцировки, я убедился, что турецких позиций нельзя взять открытой силой. И, прежде всего, необходимо в Западном отряде навести порядок, создать оперативный штаб, который мог бы контролировать действия вверенных ему войск…
Ясная, четкая программа Тотлебена, изложенная им уверенно и твердо, произвела большое впечатление на собравшихся. Великий князь – главнокомандующий решил назначить Тотлебена помощником начальника Западного отряда, то есть фактическим его распорядителем и командиром.
По предложению Тотлебена начальником штаба отряда был назначен князь Имеретинский, начальником всей кавалерии отряда – генерал Гурко, начальником штаба кавалерии – генерал Нагловский, начальником инженеров – генерал Рейтлингер, начальником артиллерии – генерал Моллер, отрядным интендантом – полковник Свечин.
Главнокомандующий отбыл в Горный Студень, а Тотлебен продолжал изучать сложившуюся обстановку под Плевной, вникая в каждую мелочь жизни и быта русских войск.
Пронизывающий ветер, дождь и грязь изнуряюще действовали на русских солдат и офицеров. Негде укрыться от непогоды, негде обогреться и просушить одежду. Русский солдат терпелив и вынослив, но почему же так изнурять его понапрасну?.. И Тотлебен приказал сделать добротные землянки, оборудовать их печками где только возможно. Не на одну неделю сюда пришли, устраивайтесь как у себя дома.
До конца сентября лил дождь, дул пронзительный ветер, по дорогам стояли такие лужи, что порой невозможно проехать. Спасали построенные землянки. Только в начале октября погода стала налаживаться, просохли дороги, снова поскакали по ним ординарцы с донесениями и приказаниями. И жизнь, было затихшая из-за непогоды, вновь забурлила в своих страстях и противоречиях человеческих.
Не успел Тотлебен осмотреться в войсках и наладить работу штаба, как получил известие о том, что великий князь – главнокомандующий вновь собирается посетить его. Зачем? Что за недоверие к его действиям и приказам? Неужели нельзя дать ему возможность поработать одному со своими помощниками? Так жалко времени, потраченного на эти прогулки по позициям во главе с великим князем! Тотлебен и в Петербурге знал, что все главные должности получили великие князья, уж не из-за того ли, чтобы они с легкостью необыкновенной получали Георгиевские кресты, которые с такой щедростью выдает Александр Второй… «Злые языки, даже в свите государя, – записал в дневнике Д. Милютин 24 сентября 1877 года, громко говорят, что война ведется по образцу красносельских маневров. Ходят слухи, будто в России, в самом Петербурге, намереваются подать государю адрес для убеждения его возвратиться в свою столицу» (Милютин Д.А. Дневник 1876–1877. С. 225).
Погода стояла хорошая, солнце пригревало, хотя с севера по-прежнему дул свежий ветер. Тотлебен приказал воспользоваться этой погодой для максимального улучшения санитарных условий и укрепления позиций. От правильной осады Плевны Тотлебен отказался: никуда не годным нашел он санитарное состояние армии. А тяжелые осадные работы, считал он, при наступавших зимних холодах, трудная служба в передовых траншеях, постоянные мелкие бои и стычки – все это могло дурно отразиться на боевом духе солдат, которые должны не только взять Плевну, но и остаться способными продолжать ведение последующих военных действий. Он предложил самый действенный способ овладения Плевной – блокаду. Этот способ менее активный, но более действенный: в Плевне не может быть много запасов продовольствия, как укрепленный лагерь он возник случайно, второпях, заблаговременно к этому не готовились. Все усилия Осман-паши прокормить столь огромную армию вскоре будут напрасными. Месяц-два они могут продержаться, а потом должны сдаваться или пробиваться сквозь линию обложения. Кроме того, нужно было не только овладеть Плевной и сохранить русские войска для дальнейших действий, но и взять обороняющиеся войска в плен или уничтожить их. И многое уже сделано для успешного обложения Плевны, но приезд главнокомандующего может спутать все его планы. Тотлебен прекрасно знал, что на завтраке у государя главнокомандующий прямо говорил, что с наступлением хорошей погоды пора начинать решительные действия. Какие? Опять штурмовать? Опять уложить десятки тысяч солдат и ничего не добиться? Нет уж, он будет решительно возражать против великокняжеских глупостей… Беда только, что это помешает провести его план до конца, сохранить необходимую цельность, последовательность и единство действий.
Тотлебен приказал сосредоточить артиллерию на флангах, как наиболее приближенных к турецким укреплениям, ослабить ее в центре, так как выстрелы оттуда почти не достигали укреплений турок. Сколько пропадало снарядов зря… Он обратил внимание инженеров и артиллерийских офицеров, что нужно сделать, чтобы увеличить батареям угол обстрела, приспособить пушки не только для дальнего, но и ближнего обстрела. Много было сделано и для укреплений: возведены были дополнительные траверсы и ниши для войск, сделаны укрытия для артиллерийских погребов. В расположении войск были налажены дороги, построены временные мосты… Тотлебен выяснил, что артиллерия накануне третьего штурма обстреливала те турецкие укрепления, которые и не собирались атаковать. Да и потом каждая батарея была предоставлена сама себе и по своему усмотрению выбирала себе цель, чаще всего произвольную и не имеющую большой важности. Тотлебен дал указание разработать Наставление батареям, которое должно было объединить управление всей артиллерией Западного отряда, заставить артиллеристов ежедневно наблюдать и доносить о том, что замечено у неприятеля, какие работы и передвижения войск у него происходят, с каких укреплений и пунктов произведена стрельба и какая, сколько сделано им примерно выстрелов, сколько сделано выстрелов с наших батарей, какими снарядами и по каким целям, какие у нас потери. Все эти требования, по замыслу Тотлебена, должны были сосредоточить огонь на решительном пункте, который к важному моменту будет выяснен.
Огорчило Тотлебена и предположение о переезде Главной квартиры главнокомандующего в Богот, а Главной квартиры императора в Порадим, где находился он вместе с румынским князем. Теперь следовало подумать о своей квартире. Тотлебен решил вместе со штабом переселиться в деревеньку Тученицу, на западе которой протекал одноименный ручей и где был вполне приличный дом. Не любил Тотлебен делить с кем-либо власть, опасаясь, что это внесет неразбериху и неясность в действия вверенных ему войск.
10 октября Тотлебен направил великому князю – главнокомандующему просьбу повременить с приездом до завтра: на 12 октября назначена атака укрепленных позиций Горного Дубняка и Телиша. Идет самая серьезная подготовка атаки, тут не до встреч и разговоров. Но беспокойная натура князя не могла выносить долгого сидения на одном месте и терпеливого ожидания событий. К тому же и раздумье о том, что могут обойтись без его распоряжений, серьезно заботило его. Так что уже рано утром 11 октября из Горного Студня он отправился в коляске вместе с Непокойчицким в сторону Плевны и в девять часов вечера приехал в Богот, где решил расположиться Главной квартирой. Здесь начинались серьезные события. И главнокомандующий не мог быть вдали от них, дабы не посчитали, что он не участвует в этих событиях.
В ближайшее время в Порадим переедет император. Тотлебен напишет об этом в одном из писем: «Руководство действиями благодаря близости двух Главных квартир стало теперь гораздо более трудным, эта близость часто препятствует спокойному обдумыванию обстоятельств; нередко приходится тратить попусту силы, необходимые для успешного ведения дела».
Тотлебен приказал Гурко овладеть Софийским шоссе и занять все пространство на левом берегу реки Вид. Генералу Зотову в тот же день предписал занять Ловчинское шоссе, укрепиться южнее Брестовца на Рыжей горе, другим же подразделениям устроить демонстрацию по направлению к Плевне. Да и всем другим войскам Западного отряда в этот день приказано было произвести демонстрацию. Тотлебен и его штаб работали без устали, рассылая предписания войскам и разработанные диспозиции каждой части в отдельности.
Атака войсками Гурко Горного Дубняка проведена была успешно, но стоила четырех с половиной тысяч выведенных из строя русских солдат и офицеров. Слишком дорогая цена… Тотлебен да и многие военачальники снова заговорили о необходимости более продуманных действий армии, о необходимости тщательной артиллерийской подготовки атаки, о рекогносцировке, наконец, как обязательной предпосылке атаки. Предстояло брать еще два населенных пункта, стоявшие на Софийском шоссе. Гурко разработал диспозицию по овладению Телишем преимущественно артиллерийским огнем. Тотлебен на это донесение дал следующее предписание отряду Гурко: «Вполне разделяю соображения вашего превосходительства, изложенные в рапорте 13 октября № 28, относительно необходимости овладения Телишем и при этом преимущественно артиллерийской атакой, избегая по возможности штурма…» Кроме того, Тотлебен распорядился и о действиях других подразделений вверенных ему войск, чтобы упрочить связь между всеми частями. Особое значение Тотлебен придавал действиям 16-й дивизии Скобелева, как наиболее надежной во всех отношениях.
Начальник штаба отряда Гурко генерал Нагловский накануне атаки Телиша послал в штаб Западного отряда следующее донесение: «…Атака Телиша будет предпринята 18 октября рано утром… Атака будет исключительно артиллерийская… Предполагается выпустить по 100 снарядов на орудие, всего же 7200 снарядов. Подойдя к позиции, пехота и батареи окопаются… Надо полагать, что если у турок нет блиндажей, то атака увенчается успехом».
Тотлебен поддержал Гурко и Нагловского в их намерении атаковать Телиш артиллерийским огнем и вынудить к сдаче турецкий гарнизон. Главнокомандующий не возражал, а точнее, вообще не принимал участия в разработке этой операции.
Печальный опыт взятия Горного Дубняка обошелся слишком дорого, чтобы еще повторять его: 25 тысяч отборных войск при самой геройской храбрости, при умелом руководстве талантливого Гурко едва в состоянии были овладеть двумя слабыми турецкими редутами, которые защищали малочисленные отряды турок. Зачем же прибегать к такому способу взятия крепостей, когда есть превосходный способ – заморить голодом и вынудить к сдаче.
Александр Второй, главнокомандующий, многочисленная свита, среди которой Тотлебен увидел знаменитого хирурга Николая Ивановича Пирогова, подъехали к Радищевским высотам. Тотлебен повел государя в самое безопасное место люнета Калужского полка. Впереди люнета расположилась передовая батарея, откуда можно было спокойно обозревать Плевну и чуть ли не всю турецкую позицию. Стоял туман, но порывы ветра то и дело разгоняли его, и в просветы можно было с помощью бинокля различать минареты мечетей, укрепленные позиции, передвижения турок.
Командующий батареей подполковник Лафитский подробно рассказал о тех укреплениях, которые были видны государю, изложил принципы артиллерийской стрельбы по новым указаниям Тотлебена.
Целый час шла артиллерийская атака Телиша. Никто не знал еще, чем все это кончится, но здесь, с Радищевских высот, батареи давали залп за залпом. С других позиций линии обложения тоже велись сосредоточенные залпы, но турки на них почти не отвечали, скрываясь от огня в блиндажах.
– Сосредоточенные залпы нескольких батарей, направляемые то на один, то на другой редут, производят сильное нравственное впечатление на неприятеля, да и потери были чувствительными, по нашим подсчетам пятьдесят – шестьдесят человек в день, – объяснял императору Тотлебен. – Во всяком случае, как говорят пленные и перебежчики…
В двенадцать часов в соответствии с диспозицией, разработанной Тотлебеном и Гурко, Скобелев произвел демонстрацию по Зеленой горе в сторону Кришинских высот. Но вскоре отступил, и на всех линиях наступила тишина, лишь со стороны Телиша глухо доносилась канонада, продолжавшаяся уже два часа.
Александр Второй, одобрив действия Тотлебена по обложению Плевны, сказал по-французски:
– Il n’y a que la patience qui paisse venir a bout. (Покончить можно только одним терпением. – Ред.)
– Да, ваше величество… Четвертой Плевны не будет. Штурм наобум сейчас был бы весьма желателен неприятелю и расстроил наши силы. Весь вопрос теперь заключается в том, на сколько времени хватит у Османа продовольствия.
В четыре часа Тотлебен получил донесение, что Телиш взят, гарнизон полностью капитулировал вместе с Измаил-Хаки-пашой и ста офицерами. Наши потери самые незначительные. Оставалось взять лишь Дольный Дубняк, чтобы завершить полное обложение Плевны. Да и теперь Осман-паша так окружен, что всякая попытка пробиться из Плевны или в Плевну обречена на провал: повсюду его встретят укрепленные позиции с русскими войсками. Дорого ему обойдется прорыв, если он на него осмелится.
Прискакавший ординарец великого князя – главнокомандующего пригласил Тотлебена на завтрак.
За завтраком великий князь – главнокомандующий был очень весел, шутил, сам подкладывал свои любимые бифштексики Тотлебену, угощал его хересом.
Тотлебен тоже был спокоен и разговорчив в это утро, 17 октября. Рядом сидевший с ним Скалой сказал:
– А знаете, ваше высокопревосходительство, что войска смотрят на вас с благоговением. Всякий солдат понимает, что вы настоящий мастер своего дела, вас ценят и уважают, и все убеждены, что только ваш гений может справиться с Плевной и довести Османа до сдачи. Даже Гурко, плохо переносящий чью-либо власть над собой, сам говорил мне, что никогда еще такого авторитетного и опытного начальника не видал. Так что Скобелев, выказывая вам такую дань уважения, ничуть не лукавит с вами, а только отдает должное…
– Все равно не хотелось бы, чтобы в мою честь кричали «ура»…
– А какое изменение замечаете вы, Эдуард Иванович, в характере ведения войны турками? – спросил Скалой.
– Он не изменился, у них лишь появились большие средства. Ваше высочество, – обратился Тотлебен в сторону главнокомандующего, – а как отнесся государь к взятию Телиша и к действиям гвардии?..
– Он в отличном расположении духа… Совершенно доволен гвардией и теперь признает, что дело под Горным Дубняком вышло отличное… Нужно было гвардии показать, что она не белоручка. Он очень рад, что она себя показала, несмотря на потери. Особенно доволен взятием Телиша одною артиллерийской атакой и малыми потерями.
Скалой, глядя на мирно беседовавших великого князя и Тотлебена, радовался этому примирению: «Что за противоречие в человеческом сердце! Сам его вызвал, сам признает гениальным сапером, сознает громадную пользу, уже им принесенную, и не может иногда удержаться от мелочного чувства… Зачем он отдает приказания через голову Тотлебена? Все хочется самому вмешиваться во все дела. А Тотлебен всякий раз опасается приезда великого князя, потому что он может вмешаться и все порушить. Лучше бы нам оставаться в Горном Студне и не мешать Тотлебену самостоятельно распоряжаться здесь…»
Вовсе и не предполагал личный адъютант главнокомандующего, что гроза разразится сразу же после отъезда Тотлебена.
Приехав в Тученицу, Тотлебен узнал, что великий князь – главнокомандующий вновь отдал целый ряд приказаний через его голову.
На рапорт М.Д. Скобелева Тотлебен ответил: «Прошу ваше превосходительство на будущее время помнить, что никто из моих подчиненных не имеет права получать прямых приказаний ни от кого, кроме меня. Поставляя вам на этот раз это обстоятельство на вид, предупреждаю, что повторение сочту нарушением порядка службы».
В тот же день, 17 октября, Тотлебен направил письмо начальнику штаба армии Непокойчицкому: «…Принимая во внимание, что приказания, отдаваемые главнокомандующим, минуя меня, непосредственно войскам Западного отряда, подрывают мой авторитет как начальника этих войск, противны порядку службы и неминуемо поведут к недоразумениям, последствия которых могут иметь гибельное влияние на успех дела, я нахожусь вынужден просить ваше высокопревосходительство доложить об этом главнокомандующему и просить его высочество, чтобы все приказания его войскам Западного отряда или начальникам их были передаваемы не иначе, как через меня, так как в противном случае я слагаю с себя всякую ответственность за успех дела, мне вверенного».
Тотлебен надеялся, что этим и будет исчерпан неприятный эпизод. Но каково же было его удивление, когда на следующий день он узнал, что генерал Карцев, начальник Ловчинского отряда, получил от великого князя приказание, прямо противоположное сделанному им.
В тот же день в Главную квартиру главнокомандующего отправился князь Имеретинский, которому Тотлебен сказал, что если такой порядок будет продолжаться, то он поедет прямо к государю и попросит освободить его от командования.
19 октября главнокомандующий известил Тотлебена о своих решениях следующим письмом, в котором, в частности, говорилось: «Я признаю необходимым лично руководить всеми могущими явиться на Западном театре действий операциями с тем, чтобы разными распоряжениями по этим операциям, часто мелочными, не отвлекать внимание вашего высокопревосходительства от главной, серьезной и многотрудной задачи непроницаемого для противника обложения Плевенского укрепленного лагеря, при исполнении которой ваше славное искусство и опытность незаменимы…»
Все блокадные войска разбивались на три отряда: отряд, непосредственно облагающий Плевну под руководством Тотлебена; отряд, действующий на левом берегу реки Вид под руководством Гурко; отряд Сельви-Ловчинского под руководством генерала Карцева. Таким образом, накануне решающих событий под Плевной главнокомандующий поставил во главе блокирующей армии двух начальников, которые отличались как по своему характеру, так и по образу действий на войне. Несомненно, решение главнокомандующего осложнило положение под Плевной, вызвало ненужное раздражение и разногласия в командном составе армии, что не замедлило проявиться: кавалерист Гурко никак не мог понять некоторые предложения и замыслы инженера Тотлебена.
Приказ главнокомандующего вызвал смятение в душе Тотлебена. Но он не пал духом в надежде на то, что стихнет и эта буря распоряжений и снова придет его время. Тотлебен начал составлять записку государю о дальнейших планах по обложению Плевны и связанных с этим опасениях… Никогда не следует пренебрегать врагом и обольщать себя приятными надеждами. Предусмотрительность – мать мудрости, она не вредит ни в каком случае. Очевидно, что исход кампании 1877 года должен решиться в Плевне. Если Осман вынужден будет сдаться с 50-тысячным войском, думал Тотлебен, то кампания нами выиграна, а турками проиграна. Если бы мы были в положении турок, то, конечно, употребили бы все усилия, чтобы выручить Осман-пашу. Неприятель, без сомнения, поступит не иначе, тем более что он на других театрах военных действий не имеет никакого вероятия в решительном успехе над нами, а с меньшими силами при помощи сильных укрепленных позиций в Разграде, Шумле и на Шипке может остановить наше наступление. Можно предположить, что в Плевне имеется продовольствие по крайней мере еще на один месяц. Кукуруза на обширных полях в районе Плевенских укреплений еще не снята, и 26 мельниц в постоянной работе. Возможно, неприятель сосредоточит в Софии сильный самостоятельный отряд, чтобы выручить Осман-пашу в Плевне. Говорят, что у турок нет более войск. Подобное предположение неосновательно. В 26 дней турки могут из Шумлы передвинуть часть своих войск к Плевне, пользуясь при этом железной дорогой от Ямболя к Татар-Базарджику. Если это движение началось десять дней назад, когда цесаревич сообщил об отступлении турок, то часть этой Восточной армии может прибыть сюда через шестнадцать дней…
Тотлебен писал о том, о чем необходимо было думать главнокомандующему…
«Сколько времени неприятель может продержаться в Плевне, – продолжал он в записке к Александру II, – находится в полной зависимости от количества имеющихся у него запасов продовольствия. Хотя из некоторых сведений о состоянии этих запасов и можно заключить, что они имеются в ограниченном количестве, но тем не менее положительных данных на это нет. Как бы то ни было, во всяком случае, настоящее положение армии Осман-паши, если только она будет предоставлена самой себе, может быть признано безвыходным. Но предоставит ли ее неприятель своей судьбе и останется ли равнодушным зрителем ее неизбежной гибели? В этом, как кажется, позволительно усомниться, принимая во внимание, с одной стороны, общую численность сил, какими неприятель располагает на Балканском полуострове, а с другой – общее положение дел и взаимное расположение борющихся армий на этом театре войны. И действительно, ни со стороны Шипки, ни со стороны линии Янтры наши войска, ограничивающиеся до сих пор строго оборонительными действиями, нигде не угрожали неприятелю наступлением. Время расположиться на зимних квартирах еще не настало, а между тем армия Сулейман-паши отступила к Разграду и Шумле. Чем объяснить такое странное, так сказать, беспричинное отступление? Не следует ли в нем видеть замысла Сулеймана двинуть часть своих сил вдоль и по ту сторону Балкан на выручку Плевенской беспомощной армии?..»
Тотлебен точно рассчитал, что если Сулейман решится на такой маневр, то через шестнадцать, а самое позднее через двадцать пять дней 30– или 40-тысячная армия турок может появиться в окрестностях Плевны.
«Из предшествовавшего перечисления войск, – продолжал Тотлебен, – блокирующих Плевенский лагерь, видно, что численность их достаточна только для фактической, тесной блокады; для того же, чтобы парализовать всякие и, по мнению моему, весьма вероятные попытки со стороны турок прийти на выручку Осман-паше, необходимо: 1) заблаговременно составить соображения об образовании особого операционного отряда, независимо облегающих Плевну войск; сделать все предварительные расчеты для передвижения этого отряда в случае нужды к Плевне или где понадобится и снабжения его продовольствием и боевыми запасами; 2) неупустительно следить за всеми передвижениями армии Сулейман-паши для своевременного направления упомянутого выше операционного отряда куда понадобится.
Меры эти представляются тем более безотлагательно необходимыми, что преследуемая нами цель под Плевной должна состоять в полном торжестве над неприятелем, которое одно может иметь решительное влияние на успешный исход войны».
Эта записка была вручена Тотлебеном императору во время завтрака в Боготе, куда тот прибыл для совещания с главнокомандующим. Приняв записку и выслушав пояснительные слова к ней, он пообещал тщательно ее изучить после возвращения в Порадим.
В тот же день, вечером 22 октября, Тотлебен дал указание генералу Скобелеву в ночь с 23 на 24 октября занять высоту северо-западнее деревни Брестовец и укрепиться на ней, построив батарею на 24 орудия 9-фунтового калибра, рано утром открыть огонь залпами против Кришинского редута и укреплений Зеленой горы. Для поддержании этих действий отряда Скобелева Тотлебен приказал батарее, расположенной на правой стороне Тученицкого оврага, рано утром 24 октября открыть сильный огонь артиллерии. И продолжать его 25-го. Одновременно с этими указаниями Тотлебен предложил Скобелеву сформировать подвижной стрелковый отряд добровольцев, который мог бы по-партизански врываться в неприятельские ложементы, незаметно подкрадываясь к ним, и уничтожать противника.
На следующий день, 23 октября, Тотлебен вместе со своим начальником штаба князем Имеретинским выехал в Медован для встречи Александра II и сопровождения его в инспекционной поездке по войскам, расположенным на левом берегу Вида.
Все шло обычным порядком. Гурко за версту встретил императора. Выстроенные полки гвардии кричали «Ура!», а император благодарил их за геройские дела под Горным Дубняком, Телишем и Дольным Дубняком.
Тотлебен был все время рядом с императором. Но вот у Дольного Дубняка, где тоже объезжали выстроенные полки и приветствовали их, мимо Тотлебена промчался гусарский офицер граф Штакельберг. Лошадь его лягнула и ударила подковой в правую ногу Тотлебена ниже колена. Боль пронзила его, и он на какое-то время потерял сознание. Все окружавшие были расстроены этой неожиданностью. Сколько раз Тотлебен был уже за этот месяц под выстрелами неприятеля, но ни один осколочек не попал в него. А тут такая неудача… Но понемногу он пришел в себя. В коляске он вернулся в Медован. «Ночь спал дурно, – записал он в дневнике. – Завтракал у государя. Пирогов осмотрел ногу и дал средства». Оказалось, что кость не повреждена, но Тотлебен, вернувшись на другой день в Тученицу, еще целую неделю не выходил из комнаты и с трудом передвигался на костылях.
Боль постепенно уходила, видимо, Пирогов дал хорошие средства для лечения ушиба, и уже 25 октября Тотлебен писал жене в Петербург:
«…Сегодня чувствую себя лучше; через неделю надеюсь быть в состоянии снова сесть на лошадь. Теперь, когда я в подробности ознакомился со всеми позициями, все приказания отдаю из моей маленькой комнатки. Но это очень неприятная случайность, так как сырость и холод при недостатке движения и свежего воздуха дурно действуют на общее состояние здоровья.
Неприятель… совершенно окружен; сообщения с Софией и Видином прерваны совершенно. С восточной стороны я приблизился к нему батареями и траншеями. Работы эти выполнялись постепенно ночью, с рассветом открывался внезапно огонь из 30–40 орудий в местах, где неприятель этого не ожидал. Мы приобрели решительный перевес, неприятель держится только оборонительно, и против него я произвожу беспрерывные демонстрации, чтобы он предполагал с нашей стороны намерение штурмовать, что в его интересах, так как ужасающий ружейный огонь не может причинить нам большой вред и потери. Когда турки наполнят редуты и траншеи людьми и их резервы приближаются, я приказываю стрелять залпами из ста и более орудий. Таким образом стараюсь избежать потерь с нашей стороны, нанося между тем ежедневно потери туркам…»
Цесаревич Александр, командуя корпусом, постоянно нуждался в информации о действиях русской армии. То, что происходило под Плевной, явно раздражало его. За три атаки с 9 июля по сентябрь русские войска потеряли убитыми и ранеными больше 25 тысяч, румыны более 3 тысяч.
«Несчастная Плевна, – писал он Победоносцеву, – это кошмар войны!» «Теперь главный вопрос, – рассуждал Александр Победоносцеву в конце октября 1877 года, – что успеем мы еще сделать в нынешнем году и до чего довести в этом году кампанию. Что все более нас беспокоит – это продовольствие армии, которое до сих пор еще кое-как шло, но теперь с каждым днем становится все более и более затруднительным, а фуража для кавалерии уже нет более в Болгарии, и приходится закупать все в Румынии, откуда доставка весьма затруднительна. Вам, конечно, известно существование жидовского товарищества для продовольствия армии; это безобразное товарищество, почти ничего не доставляло войскам, а теперь почти уже не существует, но имеет сильную поддержку в полевом штабе, и если хотите иметь точные сведения, то спросите об нем у Грейга, который только что вернулся отсюда и видел все это безобразие на месте… Теперь все еще держалось только благодаря присутствию государя при армии, а не то бы наш главнокоманд. так бы напутал со своим милым штабом, что пришлось бы еще хуже нам. Мы все с ужасом смотрим на отъезд государя из армии при таких условиях, и что с нами будет, одному Богу известно. Грешно оставлять нашу чудную, дивную дорогую армию в таких руках, тем более что Ник. Ник. положительно потерял популярность в армии и всякое доверие к нему. Пора бы и очень пора переменить главнокоманд., а не то мы опять попадем впросак…» (Тайный правитель России. М., 2001. С. 45–46).
27 октября Тотлебен работал, как обычно, много и напряженно. Вместе с корпусными командирами и штабными работниками он обсудил продовольственное положение Западного отряда. Не раз Тотлебен и его помощники предлагали меры, которые могли бы обеспечить порядок в снабжении продовольствием армии, но мало что получалось из этих предложений.
Тотлебен призвал корпусных начальников взять на себя заботы о своем довольствии. Войска Гвардейского корпуса сначала тоже надеялись на интендантство и поэтому часто голодали. А теперь они сами покупают зерно, перемалывают его на болгарских мельницах и пекут в печах, устроенных в Пелишате, Порадиме и Боготе.
– Нам тоже необходимо самим позаботиться о хлебе. На интендантство более рассчитывать нечего… Все пустые лишь обещания, – говорил Тотлебен.
Корпусные начальники поддержали его. Они повсюду видели богатейшие запасы хлеба и других продуктов. Вся страна, можно сказать, утопает в хлебе, а поручили кормить армию товариществу Грегера, Горвица и Когана, агенты которого с приходом армии взвинчивали цены на продукты и не поставляли вовремя. Заранее сговорившись с местными торговцами, Грегер, Горвиц и Коган обирали таким образом не только государственную казну, но и карманы солдат и офицеров. Такое посредничество оказывало вредное влияние на весь ход кампании. Это и возмущало Тотлебена.
С.Ю. Витте в своих воспоминаниях указал на княжну Долгорукую, причастную к этой истории, она «имела влияние на различные денежные, не вполне корректные дела»:
«Через княжну Долгорукую, а впоследствии через княгиню Юрьевскую, устраивалось много различных дел, не только назначений, но прямо денежных дел довольно неопрятного свойства.
Так, после последней турецкой войны явилось следующее дело. Во время войны главным подрядчиком по интендантству была компания, состоявшая из Варшавского, Грегера, Горвица и Когана. Они получили громадный подряд, и мне даже случайно известно, каким образом они его получили.
В сущности говоря, получили они большой подряд благодаря Грегеру. Грегер был очень близко знаком с генералом Непокойчицким, который был назначен начальником штаба действующей армии, т. е. начальником штаба у главнокомандующего великого князя Николая Николаевича. Получил он этот пост потому, что во время предыдущей турецкой войны он был начальником штаба у графа Лидерса, поэтому его считали лицом, знающим вообще ту местность, в которой предполагалось вести военные действия, а также и способы ведения войны с Турцией.
Генерал Непокойчицкий был знаком с Грегером еще в Одессе, когда он был начальником штаба у графа Лидерса.
С этих пор Грегер стал очень близок с Непокойчицким, и затем, когда после многих десятков лет Непокойчицкий был назначен начальником штаба действующей армии у великого князя Николая Николаевича, то здесь возобновились прежние отношения Грегера (который в это время был уже в Петербурге и управлял делами генерала Дурново) с Непокойчицким. Непокойчицкий и устроил так, что громадный подряд по интендантству был дан компании «Грегер, Варшавский, Горвиц и Коган». Как говорили в то время злые языки, и, вероятно, не без основания, Непокойчицкий за этот подряд получил или соответствующее вознаграждение, или чуть он не был пайщиком этой компании.
В конце концов на всех этих подрядах компания нажила большие деньги; в то время она была «притчей во языцех», все указывали на крайние злоупотребления и вообще на нечистоплотность всего этого дела.
После войны между комиссией, которая была назначена для расчетов с этой компанией, и этой компанией произошли недоразумения. Компания считала, что она не получила от казны несколько миллионов рублей, и пробовала искать эту сумму путем закона, но, видя, что она не в состоянии будет выиграть дело и получить эту сумму, она поручила все дело присяжному поверенному Серебряному.
Этот Серебряный был еврей, я знал его потому, что встречался с ним в Мариенбаде. Это был человек чрезвычайно умный и еще более того остроумный. Вел он гражданские дела очень успешно, но тогда, когда не нужно было выступать на суде. Главным образом он вел дела письменно, писал прошения и пр.
Вот этот Серебряный нашел путь к княгине Юрьевской, и в конце концов благодаря ей компания эта получила значительную часть тех сумм, на которые она претендовала и в которой ей было отказано как правительственной комиссией, так и судом.
Все это дело устроил присяжный поверенный Серебряный, и при этом если не сама княгиня Юрьевская, то очень близкие ей лица получили соответствующий куш…» (Витте С.Ю. Избранные воспоминания 1899–1911 гг. Т. 1. С. 216–217. Прошу простить за столь длинную цитату, но С.Ю. Витте точно передал суть интриги, а пересказ лишь снизил бы значение этого прискорбного факта).
Со слов вызванных начальников артиллерии корпусов была составлена ведомость имеющихся снарядов и запасов в Систове и Бухаресте. Тотлебен, изучив эту ведомость, отдал распоряжение о том, в какой последовательности подвозить снаряды. Вызванным румынским инженерам объяснил и показал, как в дальнейшем продолжать минные работы для взрыва Гривицкого редута.
А главное, Тотлебен давно размышлял, как уничтожить те 26 мельниц, на которых мололи кукурузу, собранную на обширных полях внутри Плевенского укрепленного района турок. На реке Вид Тотлебен приказал разрушить мельницы артиллерийским огнем. А на Тученицком и Гривицком ручьях мельницы были скрыты от артиллерии… и продолжали работать. Наконец, сегодня Тотлебен приказал отвести воду от мельниц турок на Гривице и в Тученицком овраге. Потом запруду необходимо будет взорвать, и хлынувшая вода должна снести эти мельницы. И для этого Тотлебен отдал приказание сооружать плотины.
В три часа пополудни проведать Тотлебена по пути к себе в Богот заехал великий князь – главнокомандующий. После первых слов сочувствия к болезненному положению Тотлебена главнокомандующий обрадовал его тем, что государь прочитал его записку и одобрил ее.
– Гурко тоже предлагает создать операционный отряд и двинуть его в сторону Орхание, дабы предупредить активные действия турецких войск.
– Ваше высочество, я предлагаю атаковать первый гребень Зеленых гор и захватить его, укрепиться там и продолжать беспокоить турок таким образом, теснить их… Думаю, Скобелев справится с этим…
– Вполне одобряю ваши действия, Эдуард Иванович… По духу ваша записка совершенно сходится с предложениями Гурко.
– А что конкретно предлагает Гурко?
– Он предлагает начать решительные действия против турок на западе от Плевны. Его серьезно беспокоит формирующаяся армия в окрестностях Софии, которая может двинуться на выручку Плевне или, укрепившись на перевалах, будет противодействовать нашему движению за Балканы после падения Плевны. Он предлагает разбить ее до того, как эта армия сформируется и станет большой опасностью для нас. Он просит две гвардейские дивизии, стрелковую бригаду. Турки в панике. При одном приближении наших разъездов они оставляют сильно укрепленные позиции.
– А что говорит по этому поводу Милютин?
– Военный министр возбудил вопрос о продовольствии и высказал опасение, не окажется ли под Орхание нечто вроде второй Плевны. На что получил ответ, что по сведениям от пленных и перебежчиков совершенно ясно, что ничего подобного плевенскому лагерю в Орхание нет. Поэтому чем скорее мы туда двинемся, тем меньше турки будут иметь возможность укрепиться… И еще, Эдуард Иванович, государь просил узнать о вашем здоровье, и вскорости он будет у вас…
– Благодарю вас, ваше высочество, что вы не забыли обо мне и за слова его величества… Надеюсь, что Плевна скоро падет…
Главнокомандующий пожелал Тотлебену быстрейшего выздоровления и уехал в Богот.
На следующий день Тотлебен разрешил Скобелеву начать наступательные действия против турецких укреплений на первом гребне Зеленых гор.
Вечером того же дня на землю опустился туман, начал накрапывать мелкий дождик, но сформированный Скобелевым отряд охотников уже хорошо освоился на местности, бесшумно подполз к турецким окопам и траншеям и без выстрела, с криком «Ура!» стремительно рванулся в неприятельские траншеи. Турки открыли жесточайший огонь.
Тотлебену показалось, будто пули выбрасываются какой-то заводной скорострельной машиной. «Похоже на извержение пуль из вращающейся машины», – подумал он. Взволнованный командующий, взяв костыли, медленно выбрался из домика, напряженно вслушиваясь в отчетливо и зловеще доносившуюся стрельбу. Ах, если бы не эта немощь… Он давно помчался бы в Брестовец к месту событий…
Только в первом часу ночи в Тученице получили первое донесение. Полковник Генерального штаба Тихменев в записке, написанной в 10.30 вечера, доносил: «Первый гребень Зеленой горы занят, и на нем окапываются, а впереди на втором кряже Зеленых гор передняя турецкая траншея занята 75 охотниками, которым приказано держаться во что бы то ни стало, для того чтобы подальше держать турок от окапывающихся на Зеленой горе. В то время как пишу это, в квартире генерала Скобелева, вдруг раздались выстрелы по всей линии, и я объясняю это себе тем, что турки производят контратаку по всей линии. Генерал Скобелев тотчас поскакал к траншеям».
Утром 29 октября Тотлебену вручили донесение генерала Скобелева, написанное им около девяти утра: «Согласно диспозиции первый кряж Зеленых гор вчера в седьмом часу пополудни занят с бою… Стрелки, молодецки наступая, ворвались в передовые турецкие ложементы, засели в них и тем дали возможность полковнику Мельницкому разбить укрепления под жестоким артиллерийским и ружейным огнем… Подошедшие к утру резервы обеспечили наше положение на Зеленой горе; траншеи были окончены. В пять часов утра неприятель вновь возобновил нападение, но был отбит ружейным огнем из траншей, по-видимому, с большими потерями. На занятых нами позициях отстояться есть полная надежда. Перестрелка продолжается, и следует ожидать новых попыток неприятеля к атаке новых позиций наших. Придвинул к Рыжей горе суздальцев и казанцев с артиллерией. Войска вели себя молодцами…»
После этого успеха Скобелев снова повел разговоры о новом штурме, просил разрешить ему действовать самостоятельно.
От Скобелева возвратился князь Имеретинский.
– Ваше высокопревосходительство, – рассказывал Имеретинский Тотлебену, – у Скобелева все идет нормально, потери незначительные, и он просит вас разрешить ему атаковать второй гребень Зеленых гор, хочется ему отогнать турок от своих ложементов, их разделяет очень небольшое расстояние…
– Нет, князь, рисковать больше нельзя. Первый гребень нам нужно было взять, чтобы турки не могли обстрелять наши позиции. Да и потери все-таки значительные, выбыло из строя около трехсот человек, а это нисколько не ускорило падение Плевны… Но Скобелев молодец, каких редко доводилось мне встречать… Редкий наступательный у него талант, а вот для блокады у него не хватает терпения… Да вот Гурко тоже не терпится начать наступление на турок…
– Сегодня между ними происходил эффектный турнир в смелости. Гурко приехал на позицию к Скобелеву. Скобелев был в траншеях, там он устроил свой штаб, чтобы легче руководить действиями, там и обедают, и спят, и музыку слушают. Словом, вы же знаете Скобелева… Так вот, Скобелев, разговаривая с Гурко на ходу, стал как бы нечаянно подниматься на бруствер. Гурко, разумеется, не отстал. Оба, стоя на гребне бруствера, продолжили разговор.
– Турнир эффектный. Это хорошо действует на солдат и молодых офицеров, но вспоминаю в связи с этим Севастопольскую оборону. Корнилов и Нахимов специально появлялись в самых опасных местах, стыдились нагнуться от пули… А с их гибелью мы потеряли Севастополь, проиграли войну… Так что же важнее? Остаться живым и выиграть сражение или показать лихость свою? Будь моя воля, я бы запретил так бесцельно жертвовать собой не только генералам, но и простым солдатам. Надо научиться побеждать наконец, а не умирать красиво…
Тотлебен твердо решил, что и такие потери, какие понес Скобелев, недостаточно оправданны, и отказался от всяческой мысли продолжать любые наступательным действия.
31 октября, упреждая всякие попытки склонить себя к активным наступательным действиям, Тотлебен писал Скобелеву: «Положение командуемого вашим превосходительством отряда на Зеленых горах в настоящее время таково, что всякое дальнейшее движение еще более вперед я признаю невыгодным, в том внимании, что потери были бы слишком велики и несоразмерны с общею целью наших действий под Плевною; кроме того, занятие отрядом позиции еще более передовой, нежели нынешняя, было бы при настоящей силе отряда слишком рискованным. Поэтому предписываю вам остановиться на занимаемой вами в настоящее время позиции (гора впереди Брестовца, ближайшая к деревне, и первый кряж Зеленых гор), обратив все ваше внимание на укрепление ее наилучшим образом».
В тот же день Тотлебена навестил главнокомандующий в сопровождении Непокойчицкого, адъютантов и ординарцев. Главнокомандующий сообщил, что все войска, облегающие Плевну, снова поступают в полное распоряжение Тотлебена. «Разделение командования между великим князем, имевшим под своим начальством войска к западу от Плевны, и мною, блокирующим Плевну с восточной стороны, оказалось непрактичным. Вследствие этого я вновь получил начальство над всеми войсками под Плевной», – записал он в дневнике.
Всю свою энергию Тотлебен решил сосредоточить теперь на разработке фортификационных укреплений линий на западе, на правом берегу Вида.
2 ноября в Медоване на совещании главнокомандующего в присутствии своего штаба и генералов Тотлебена, Имеретинского, Гурко, Каталея и Ганецкого, командира прибывшего Гренадерского корпуса, было решено переименовать Западный отряд в отряд обложения Плевны и начальство над ним возложить на генерала Тотлебена.
Началась заключительная часть драмы армии Осман-паши, только что получившего от султана титул гази – «непобедимый».
<< Назад Вперёд>>
