3. Раскол
Политическое учение раскола до сих пор еще не было предметом особого исследования, и есть даже мнение, что раскол и не создал никаких политических идей. Так как раскол отделился от церкви, но продолжал жить в государстве, то и думают, что его дело сводилось не к борьбе с государством, а к борьбе с церковью. Поэтому и вопросы, возникавшие в расколе, не могли будто бы иметь иного характера, кроме церковного[949]. Но при ближайшем знакомстве с сочинениями первых расколоучителей этот взгляд оказывается не вполне верным. Сочинения эти свидетельствуют, что учителя раскола имели интерес к политическим вопросам и по своему отношению к церкви и к государству должны были этих вопросов касаться. Мы находим у них ссылки на такие произведения, в которых политическим идеям отводится довольно видное место, например, на сочинения Иосифа Волоцкого, Максима Грека, послание патриарха Фотия болгарскому царю Борису, Стоглав. При обыске у одного деятеля раскола были найдены, между прочим, следующие книги: «Три тетради о постановлении царском; девять тетрадей: выписка из кроников латинских, отчего на царство разорение приходит; пять тетрадей, а в них в начале написано о описании вин или причин, к погибели и к разорению царства приводят, переведено с розных книг латынского языка»; у него же найдено послание старца Артемия и опровержение ереси Косого, т. е. по всей вероятности, одно из сочинений Зиновия Отенского[950]. Сочинения таких видных деятелей раскола, как протопоп Аввакум, Иван Неронов, диакон Федор Иванов, Никита Пустосвят, поп Лазарь, подьяк Федор Трофимов, инок Сергий, а также безымянные произведения: «Щит веры», соловецкие челобитные и др., показывают, что раскол впитал в себя много политических идей из предшествующей литературы и на основе их создал собственное учение, в котором отведено довольно видное место, между прочим, и вопросу о пределах царской власти.
Основу философско-исторических воззрений раскола составляет учение о Третьем Риме. У раскольников господствует отрицательное отношение к грекам. Вера греческая не только подвергается насилию от агарян, но и сами греки изменили православию. Как говорит поп Лазарь в своей челобитной Алексею Михайловичу, греческий царь «от законов отеческих к папе приступи, хотя Иерусалим от турок очистить», и с того времени приняли греки «папежские законы», и «свое главное спасение потеряли»[951]. Царьград перестал быть Новым Римом, и Русь – его наследница. Эта мысль много раз повторяется в писаниях раскольников. Диакон Фед. Иванов говорит в своей челобитной словами Филофея: «Вся царства, государь, в конец стекошася, сиречь во твое богохранимое господарство; зде истинная православная вера: не пошто нам искать – заблудить будет». В космографии написано: «Несть под солнцем такого благочестия и веры правые, яко в московском государстве». В знаменитой Соловецкой челобитной читаем: «Един на всей вселенней владыка и блюститель непорочные веры християнские, самодержавный великий государь царь благочестием всех превзыдет, и все благочество в твое государство едино царство собрашася, и Третий Рим благочестия ради твое государство московское царство именоваша». Связывая с этим сказание о белом клобуке, раскольнические произведения считают Русь хранительницей благочестия и русского царя – блюстителем правоверия. «Ты един, великий государь, – обращается Никита Пустосвят к Алексею Михайловичу, – христоименитый царь, наша христианская глава, иже во всех концех всея вселенные совершенным благочестием благоразумие уветый сияеши… и не токмо превеликой России, но и всея подсолнечные ты, великий государь, достойнейший царь»[952]. Из учения о Третьем Риме расколоучители, как и старец Филофей, делают вывод, что Русь должна быть на высоте своего положения и исправить свои недостатки, но по понятным причинам наряду с этим выводом находим у них и другую мысль, а именно, что для сохранения своего величия Русь должна оставаться верной отеческим преданиям. Поп Лазарь, например, пишет: «Во окрестных царствах, болгары, Угры и прочии таковии, егда в законех отеческих непоступно пребываху, тогда божественную царскую власть над собою имеяху и окрестным языком во бранех страшни и храбри беяху; егда же в законех отеческих соблудиша и того ради божественную царскую власть изгубиша, тем ныне окрестным нечестивым языком в порабощение быша… И ты, государь, чти историю еллинскую, от ноевых внучат и до пророков и апостолов, и се уразумееши. Царю благородный, всем тя благоразумна и мудра суща, и чуждуся, како времени сего не испытуеши!»[953].
Весьма естественно, что учителя раскола принимают целиком идею богоустановленности царской власти со всеми теми выводами, которые обыкновенно из нее делались в древней русской письменности. В своих обращениях к царю они неизменно называют его «от небесного царя помазанным», «Богом избранным и Богом превознесенным», «Богом венчанным» и т. п. Царь должен творить «суд и правду», должен, по выражению попа Лазаря, судить «яко Бог», суд его должен быть праведен, и Аввакум напоминает Алексею Михайловичу слова пророка: «Честь царева суд любит». Уже в этих словах выражается знакомая нам мысль, что царь должен действовать по правде, в согласии с законом, иначе, – что для царя обязательны те же нравственные законы, которые обязательны для всех людей. Но, может быть, еще лучше выразил эту мысль Аввакум в одном из посланий к царю: «Единого мы отца себе имамы вси, еже есть на небесех, по святому Христову Евангелию. И не покручинься, царю, что так глаголю: ей, истина тако. Господин убо есть над всеми царь, раб же со всеми есть Божий»[954]. В понятие правды, обязательной для царя, входят и истины веры православной. Так понимало правду большинство книжников прежнего времени, а раскольники, как и следовало ожидать, особенно подчеркивают ту мысль, что царь должен быть верен православию. Можно сказать, что это составляет одну из главных мыслей в их произведениях. Примером может служить поп Лазарь, который много раз повторяет ее в своей большой челобитной царю Алексею Михайловичу. «Подобает тебе, царю благочестивому, избрати догматы отеческие, а лесные отринути», – говорит он; «царю благородному, аще ныне не управиши судом праведным закона отец, и то знатно, яко дожидаешися слова, еже глаголет Иван Богослов, яко испранно есть точило вне града, и прочая»[955]. Очень охотно говорят расколоучители и об ответственности царя перед Богом. Они предлагают царю обсудить, «с коею правдою хощеши стати на страшном суде Христове»; указывая на уклонение его от правой веры, предупреждают его, что об этом он «воздаст слово» на последнем суде, или что «о сем будут судитися» с ним «прародители и прежние цари и патриархи, кои те книги управили, к сим же и святи отцы, кои те книги держали и тем спасении быша»; в «Щите веры» говорится: «А ты, государь, аще на суде Христове хощеши стати прав, дай нам зде суд прям». Некоторые из раскольников говорят об ответственности царя перед Богом в таких выражениях, как будто они хотят выразить мысль, что царь несет за свои действия ответственность только перед Богом, а не перед людьми. Так, например, Лазарь пишет: «Мы не судим тебе царю, но словеса Божия и святых его пишем к тебе. Тии имут судитися с тобою в день страшного суда, егда приидет Сын Божий»[956].
В вопросе об отношении между государственной и церковной властью учителя раскола были решительными противниками Никона, т. е. решительно высказывались против ограничения царской власти властью патриарха. Любопытно здесь отметить у них черты сходства с Пересветовым и с Иваном Грозным. Те указывали, как на причину падения Византии, на ограничение там царской власти; ограничение царской власти в Византии видят и некоторые раскольники. По крайней мере поп Лазарь, перечислив «папежские законы», которые приняли греки, прибавляет: «последи же и царскую Божию погубиша власть. Того ради и погаными турками обладаны». Очень возможно, что он имеет здесь в виду захват власти именно со стороны духовной иерархии, и что в таком захвате он видел тоже один из «папежских законов». Другие раскольнические писатели прямо обвиняют Никона в папистских стремлениях. Подьяк Фед. Трофимов написал интересное сочинение: «Роспись вкратце, чем Никон патриарх с товарищи на царскую державу возгордились и его царский чин и власть и обдержание себе похищают». Здесь он говорит о тех ненормальных отношениях между священством и царством, которые установились в католическом мире. «Святый пророк Моисей Боговидец помаза Аарона на архиерейство и митру на него возложи, да будет равен ему вселюдский обдержатель, а не яко протчии архиереи; сему свидетельствует Давид, глаголя: Моисей и Аарон во иереях его, яко всеобдержатели людстии, и Самуил в призывающих имя его, яко сий молитвенник с прочими. Римский убо папа, егда умысли царскую власть себе похитити, прежь всего митру на себя возложи и понагию другую наложи, и виде умысл не обличен, и в том пребысть немалое время; и по сем… все царское обдержание на себя восхити». То же самое, по мнению Трофимова, сделал и Никон. Он, «яко волк в овчюю кожу облечен, митру на главе нося и понагию другую на себя налогая и советникам своим повелевая такожь: се убо неменьшее похищение царского чина и власти. А еже обема рукама благословляти, то являет всеобдержание людское». Никон и его единомышленники называются «великими государями и свободными архиереями: мы де суду царскому не подлежим, судит де нас отец наш патриарх». В этом Трофимов видит проявление «эпикурской ереси», которая состоит в том, что всем следует быть «сановластным и свободным». Туже приблизительно мысль высказывает о Никоне и протопоп Аввакум в письме к Ф. Морозовой: «Никон патриарх нас от царя оттеснил своим коварством»[957].
В противовес учению Никона о превосходстве священства раскол выставил свое учение о превосходстве царства и о самостоятельности царской власти в отношении к патриарху. У одного из его учителей – попа Лазаря мы находим даже доказательство, по всей вероятности, взятое у Никона и обращенное против него самого. Это так называемая теория солнца и луны, заимствованная Никоном, как мы знаем, у католических богословов. Лазарь пишет: «Богоподобная царская власть, егда содержит правления, разньствит от прочих всех властей; якоже отстоит небо от земли, и солнце выше луны и больши светом есть: сице и царская божественная власть вышши и больши прочих властей». Право вязать и запрещать, которое выставлял Никон против царской власти, оказывается в глазах Лазаря призрачным. Он укоряет Алексея Михайловича: «студных и мерских архиереов и ереов клятвы боишися, якоже царь Ахав ваалов, ихже клятва ничтоже может». А Фед. Трофимов прямо указывает, что царь должен бороться с властолюбивой иерархией и отстаивать единство власти. «Якоже Бог един судит всем, тако и всеобдержай царь; и аще Бог изволит, и великий Государь тое их гордость сломит и под свою высокую руку и под суд подклонит, то все благочестие исправитца… И аще от сего превращения не возбранит им Бог и великий государь, то они весь христианский закон и книги до конца исказят и все обдержание людское потщатся на себя восхитити»[958].
Итак, царь пользуется, по учению раскола, полным верховенством власти и не подчинен патриарху. Но пользуется ли он сам какими-нибудь правами в области церкви? При первом знакомстве с произведениями расколоучителей может показаться, что в этом вопросе они не выработали себе определенного мнения, и что они, в зависимости от обстоятельств, иногда отрицают за царем право на вмешательство в церковные дела, иногда же сами обращаются к нему с настойчивыми требованиями установить в церкви желательный для них порядок. Например, Ив. Неронов обращается к Алексею Михайловичу с такими словами: «Стани добре, о церковное чадо, и воньми плачю и молению твоих государев богомольцов, предвари и ущедри матерь твою святую соборную и апостольскую церковь, да не до конца растлят тоя красоту сынове века сего»; Никита Пустосвят называет царя «христианского благочестия строителем» и просит его: «Попекися добре нашими душами»; поп Лазарь пишет Алексею Михайловичу: «Имаши власть Божию. Сего ради божественная сотворяти смееши». В то же время Ив. Неронов, опираясь, может быть, на 6-ю новеллу Юстиниана, так рассуждает о задачах царства и священства: «Ваше убо есть, благочестивый царю, еже о здании градов и полат и пресветлых домов промышляти, наше же, смиренных, день и нощь о спасении душ человеческих пещися и не щадети своея души ради пасомых пользы»[959]. Но эта сбивчивость только кажущаяся, а в действительности у расколоучителей есть вполне определенное мнение об объеме прав царя в области церкви. Именно они отрицают у него права в области церковноучительной и догматической, но в то же время признают их в области церковного управления и в охране чистоты православия. Этим и объясняется, что в одних случаях они осуждают царя за вмешательство в церковные дела, а в других – поощряют к такому вмешательству. Лучше всего эту мысль выразил Аввакум в своем Толковании на псалом 44: «В коих правилех писано царю церковию владеть и догмат изменять, святая кадить? Толко ему подобает смотрить и оберегать от волк, губящих ее, а не учить, как вера держать, и как персты слагать. С. 60.не царево дело, но православных пастырей и истинных архиереов, иже души своя полагают за стадо Христово». Вступать в область, назначенную пастырям церкви, царь не имеет права. Аввакум, обращаясь к царю Манассии, а на самом деле имея в виду Алексея Михайловича, говорит: «Кайся вправду, Манасия! Не гляди на Озию во отчаяние пришедша, дерзнувша святая покадити, но зри на Богоотца и пророка Давида»[960]. Но охрану православия все без исключения расколоучители признают как существенную обязанность царя. Никита Пустосвят называет Алексея Михайловича: «истинный благочестию рачитель и святого пути богоуставного закона богошественный и премудрый исходатай и благоразумный поспешник и отческому преданию изыскатель». Он же восхваляет великого князя Василия Васильевича за его энергию в деле митрополита Исидора, где он показал себя как «веры истинный страж и строитель, о нейже зело добре попечеся». В своей борьбе против Никона расколоучители всю надежду возлагают только на вмешательство царя. Аввакум надеется, что царь велит «исторгнути злое ево (т. е. Никона) и пагубное учение» и даже прямо «отложить служебники новые». Никита Пустосвят просит, «яко да твоим, великого государя, христолюбивым тщанием и всех архиерей… паки чиста явится церковная нива». Тоже говорит и поп Лазарь: «да управится вами закон отец ваших и умирится святая церковь во единство»[961].
Много говорят расколоучители и о правах царя в области церковного управления. Они признают за ним право созывать церковные соборы, избирать священнослужителей и даже судить их. Так, о соборе говорит Ив. Неронов в своем послании царю: «Молим тя, о христолюбивый царю, изволи собору быти… Собору истинному, а не сонмище иудейское: не единым бо архиереом подобает собратися, но и священным архимандритом и священноигуменом, такожде и в мире живущим и житие добродетельное проходящим всякого чина людям… Тебе же государю, яко превеликому столпу, ту председети и всех зрети». Никита Пустосвят просит царя как «христианскую главу», чтобы он повелел «соборнейшим рассуждением рассудить», чему нужно следовать – древнему или новому благочестию. Диакон Фед. Иванов тоже просит царя собрать «всех нас воедино, кои стоят за старое, и кои стоят за новое», чтобы узнать истину[962]. Относительно участия царя в избрании патриарха у раскольников как будто было некоторое колебание: с одной стороны, они имели основание опасаться, что собор не изберет на место Никона желательное для них лицо, а с другой – они считали активное участие царя в избрании патриарха несогласным с каноническими правилами. Такое впечатление, по крайней мере, производит челобитная, поданная в 1660 г. Алексею Михайловичу Ив. Нероновым об избрании патриарха. В ней он молит царя: «Избрати убо благоволи, паче же и поискати мужей, любящих Бога, и паки молю дерзостне, – и его же любиши сам. Божие бо сие и великое дело, и самого святого и животворящего Духа действо и духовных мужей, от них же еси первый сам, и общего совета, и со всеми христолюбцы единомудренного». Далее он, однако, говорит, что при избрании патриарха должен явиться «жребий апостольский», и напоминает постановление Вселенского собора, по которому избрание «от мирских властелей не твердо есть», и 30-е ап. правило, угрожающее лишением сана священнослужителю, который принял бы постановление «мирских князь помощию». Поэтому он просит царя Алексея Михайловича устроить избрание патриарха «советом духовным» и с соблюдением всех апостольских и отеческих правил. А затем он опять просит царя, чтобы «поискати благоволил» такого мужа, который бы сиял в его царстве вместо венца. Вероятнее всего, что Неронов и его единомышленники допускали всего только нравственное и неофициальное участие царя в избрании патриарха, которое бы не мешало избранию иметь строго канонический характер, и только не умели или не хотели эту мысль ясно выразить. Что же касается избрания лиц низших степеней священства, то его расколоучители прямо считают одним из прав царской власти. Так, например, Фед. Трофимов обвиняет свободных архиереев в том, что они архимандритов, игуменов и протопопов поставляют «самовольством, без указу великого государя». Точно так же без колебаний признают они за царем право судить архиереев. Аввакум в приведенном уже Толковании на 44-й псалом говорит по поводу Никона: «Как бы доброй царь, повесил бы ево на высокое древо, яко древле Артаксеркс Амана хотяща погубити Марходея и род Израилев искоренити. Миленькой царь Иван Васильевич скоро бы указ сделал такой собаке». В этих словах можно, пожалуй, еще видеть не столько спокойное выражение продуманной мысли, сколько личное раздражение против Никона; но что таковы были и действительно взгляды, господствовавшие в расколе, это показывают спокойные слова, в которых он говорит о свободных архиереях: «что они царскому суду не подлежат, и то есть свобода жь. А что их судити патриарху, подобно сему еже глаголет Господь: аще сатана сатану изгонит, на ся разделился есть. Якоже Бог един судит всем, тако и всеобдержай царь»[963].
Исследователи раскола находят у него сходство с иосифлянами в проявлении нетерпимости к чужому мнению и в том, что представители его требовали от правительства суровых мер по отношению к своим противникам[964]. Изложенное позволяет утверждать, что между расколом и иосифлянским направлением была более глубокая связь, и указанное сходство составляло только частный вывод из нее. Близость эта заключалась в том, что учение раскола, как и учение, основанное волоколамским игуменом, признает подчинение церкви государству. Это – неполное сходство, потому что у Иосифа Волоцкого подчинение церкви государству умерялось противоположным началом подчинения самой царской власти церковным законоположениям. У писателей раскола это начало выражено гораздо слабее – в виде обязательности для царя правды и православной веры. Зато в подчинении церкви государству сходство между обоими учениями не только в общей идее, но и в подробностях; совершенно так, как иосифляне, раскол признает за царем право собирать церковные соборы, право избирать и судить священнослужителей. Но у писателей раскола есть, кроме того, одна черта, которая, может быть, была и у иосифлян, но в произведениях их не отразилась. Это стремление к тому, чтобы при всем подчинении церкви царской власти служители ее сохранили полную нравственную самостоятельность и не были только исполнителями царских велений. Расколоучители различали, вообще, истинных и ложных пастырей. Ложный пастырь – это волк «в овчей кожи», он заботится только о себе самом и «нерадеет» о своей пастве; истинный пастырь, наоборот, полагает душу свою за стадо Христово. И вот, одним из свойств ложного пастыря раскольники считали как раз его несамостоятельность. Поп Лазарь, например, в своей челобитной отводит особую главу вопросу «О лжи и молчании и о нерадении пастырей последних» и обвиняет этих пастырей в том, что они в угоду царю сообщают ему ложные сведения о ревнителях старины. Аввакум же в одном из своих произведений еще решительнее говорит о пастырях, «иже и так и сяк готовы на одном часу перевернуться. Сии бо волцы, а не пастыри, душегубцы, а не спасители: своими руками готовы неповинных кровь пролияти и исповедников православные веры во огнь всаждати. Хороши законоучителие! Да што на них! Таковые нароком наставлены, яко земские ярышки, – шо им велят, то и творят. Толко у них и вытвержено: а-се, государь, во-се, государь, добро, государь!» Любопытно, что к числу таких пастырей-потаковников Аввакум относит Павла Крутицкого, который на соборе 1667 г. был горячим защитником церковной свободы[965]. Эта мысль сама по себе, может быть, не очень значительная составляет, однако, довольно важное дополнение к принятому расколом иосифлянскому учению о подчинении церкви государству: она показывает, что в сознании допетровской Руси приписываемые царской власти права церковного управления не противоречили нравственной свободе церкви и не превращали ее в государственное учреждение.
Указанным не ограничивается влияние Иосифа Волоцкого и его школы на учителей раскола. Оно заметно также и в вопросе об отношении к царю. Иосиф Волоцкий проповедовал покорение только истинному царю, который исполняет закон Божий, а нечестивого царя он объявлял мучителем и запрещал покоряться ему. Раскольники объявляли всех, принявших Никоновы исправления, отступниками от веры, самого Никона обвиняли в католичестве, а в царе они видели главного покровителя сделанных преобразований. Поэтому весьма понятно, что они были склонны и царя обвинять в нечестии, а отсюда для людей, близких по своим взглядам к Иосифу Волоцкому, уже сам собой получался вывод, что царю не следует повиноваться. Мысль о неповиновении царю мы, действительно, и находим в писаниях расколоучителей – с тем только отличием против иосифлян, что она выражена у них очень нерешительно. И это понятно. Иосиф Волоцкий и митрополит Даниил рассуждали о царе и тиране чисто теоретически. Им не предстояло опасности проверить на своем опыте учение о неповиновении царю-мучителю, и они могли смело делать свои выводы, заботясь только о логической последовательности развиваемых ими идей. Раскол находился в другом положении. Его вождям приходилось заниматься не теоретическими построениями, а решением практического вопроса, как следует относиться к правительству, которое требует отказа от старой веры, т. е. следует ли исполнять его требования, и потому понятно, что учителя раскола колеблются в решении этого вопроса и дают на него ответы не всегда одинаковые.
Некоторые из писателей раскола, как например Лазарь, указывали Алексею Михайловичу, что он нарушил «предание святых отец и благолепоту святые церкви», но при этом оговаривались, что они не решаются «судить» царя, а лишь открывают ему «словеса Божия», по которым он сам может дать оценку своих действий. Протопоп Аввакум, напротив, открыто обвинял царя в отступничестве от веры. «Палея еси велико, – писал он ему, – а не востал, искривлением Никона богоотметника и еретика, а не исправлением; умер еси по души его учением, а не воскрес». Третьи, признавая отступничество царя, старались снять с него ответственность за это. Так, Фед. Иванов в послании к сыну своему Максиму попустительство царя Никоновым исправлениям объяснял тем, что он дал ему на себя «запись» и, следовательно, не имел уже права ему противиться; Лазарь же прямо говорил, что «обольстили царя еретики»[966].
Несмотря на склонность раскольников оправдывать царя, были, однако, у них произведения, которые открыто называли его мучителем. Наиболее определенно и резко делает это анонимный «Щит веры». Там читаем: «Аще ты ныне, царю, мнишися правую веру обрести паче отец своих, то уже отцы твои, благовернии цари и князи, злочестиви быша и православные веры отступиша; ащели они, государи наши, православнии быша и правую верудержаша, и в том благочестии и души своя в руце Христу Богу предаша: то ты ныне, царю, нечестивый еретик и новый отступник православные веры и восточные соборные церкви, и новый же в Руси царь, мучитель и гонитель святых прозовешися. И воистину есть и будет так: понеже лести веру ят паче истинны Христовы и лже с правдою не восхотел ecu рассудити праведне, но насилием своим и властию вся твориши мучителски и помогаеши отступником, а не православным». Как видим, черты мучительства усматривает автор 1) в отступничестве царя от православной веры и 2) в том, что царь действует своим насилием и властью, а не правдой, т. е. не признает никаких пределов своей власти. Мучителем мог представляться Алексей Михайлович сторонникам раскола еще и потому, что в переживаемом ими времени они видели признаки антихристова царства. Фед. Иванов написал особое сочинение «О познании антихристовой прелести», в котором доказывал, что «во едину державу нечестия все три Рима совокупившеся». По его убеждению, диавол, «пленив отступлением» Литву, «наше российское царство нечестием похити, и конечне воцарися всяким нечестием над всею вселенною, яко Август». В другом произведении («Список с епистолии великих отцев»), составленном тоже при участии Фед. Иванова, говорится о нечестивом царе как споспешнике антихриста, а протопоп Аввакум прямо называл Никона и царя Алексея Михайловича рогами антихриста[967]. При таком отношении к царю, при взгляде на него как на гонителя святой веры, в расколе должна была неминуемо возникнуть мысль о возможности неповиновения ему. «Мы, – говорили деятели раскола, – церкви Божии и седьми вселенским собором повинуемся и святых отец предания не предадим благоверия отеческого». Поэтому составители 4-й Соловецкой челобитной и заявили открыто, что, если царь не разрешит им «в старой вере быти», ему придется действовать против них силой: «вели, государь, па пас свой меч прислать царьской, и от сего мятежного жития переселити нас в оное безмятежное житие». В знаменитой 5-й Соловецкой челобитной выражена такая же мысль: «лучше нам временною смертию умереть, нежели вечно погибнуть. Или аще, государь, огню и мукам нас те новые учители предадут или на уды рассекут, но убо изменит апостольского пореченного (и отеческого) предания не будем во веки». Что повиновение царю не может простираться на те случаи, когда затронута вера, говорит и Аввакум: «Мы у тебя не отнимаем здесь царства тово, ниже иных возмущаем на тебя, но за веру свою стоим, боля о законе своем, преданием от святых отец»[968]. Наконец, пассивное сопротивление царю сторонников старой веры выразилось и в вопросе о молитве за царя. Некоторые, как инок Авраамий и протопоп Аввакум, признавали молитву за царя, но был и другой взгляд. Находили, что нельзя молиться о даровании победы благоверному царю, когда на престоле находился отступник, и нельзя ему желать победы на сопротивные, когда этими сопротивными были сами защитники православной старины. И молитва за царя была отставлена – сначала в Соловецком монастыре во время его осады, а потом и в других местах[969].
Таким образом, политическое учение раскола признавало за царем значение защитника православия и границу его власти видело, отчасти, в законе правды, а главным образом – в самой православной вере. В этом раскол сходился не только с учением Иосифа Волоцкого и его школы, но и с политической теорией Ивана Грозного, который единственный предел царской власти видел в вере. Допуская, хотя и с некоторыми колебаниями, сопротивление царю, повеления которого противоречат православной вере, раскол представляет как бы вывод из теории Грозного.
Основу философско-исторических воззрений раскола составляет учение о Третьем Риме. У раскольников господствует отрицательное отношение к грекам. Вера греческая не только подвергается насилию от агарян, но и сами греки изменили православию. Как говорит поп Лазарь в своей челобитной Алексею Михайловичу, греческий царь «от законов отеческих к папе приступи, хотя Иерусалим от турок очистить», и с того времени приняли греки «папежские законы», и «свое главное спасение потеряли»[951]. Царьград перестал быть Новым Римом, и Русь – его наследница. Эта мысль много раз повторяется в писаниях раскольников. Диакон Фед. Иванов говорит в своей челобитной словами Филофея: «Вся царства, государь, в конец стекошася, сиречь во твое богохранимое господарство; зде истинная православная вера: не пошто нам искать – заблудить будет». В космографии написано: «Несть под солнцем такого благочестия и веры правые, яко в московском государстве». В знаменитой Соловецкой челобитной читаем: «Един на всей вселенней владыка и блюститель непорочные веры християнские, самодержавный великий государь царь благочестием всех превзыдет, и все благочество в твое государство едино царство собрашася, и Третий Рим благочестия ради твое государство московское царство именоваша». Связывая с этим сказание о белом клобуке, раскольнические произведения считают Русь хранительницей благочестия и русского царя – блюстителем правоверия. «Ты един, великий государь, – обращается Никита Пустосвят к Алексею Михайловичу, – христоименитый царь, наша христианская глава, иже во всех концех всея вселенные совершенным благочестием благоразумие уветый сияеши… и не токмо превеликой России, но и всея подсолнечные ты, великий государь, достойнейший царь»[952]. Из учения о Третьем Риме расколоучители, как и старец Филофей, делают вывод, что Русь должна быть на высоте своего положения и исправить свои недостатки, но по понятным причинам наряду с этим выводом находим у них и другую мысль, а именно, что для сохранения своего величия Русь должна оставаться верной отеческим преданиям. Поп Лазарь, например, пишет: «Во окрестных царствах, болгары, Угры и прочии таковии, егда в законех отеческих непоступно пребываху, тогда божественную царскую власть над собою имеяху и окрестным языком во бранех страшни и храбри беяху; егда же в законех отеческих соблудиша и того ради божественную царскую власть изгубиша, тем ныне окрестным нечестивым языком в порабощение быша… И ты, государь, чти историю еллинскую, от ноевых внучат и до пророков и апостолов, и се уразумееши. Царю благородный, всем тя благоразумна и мудра суща, и чуждуся, како времени сего не испытуеши!»[953].
Весьма естественно, что учителя раскола принимают целиком идею богоустановленности царской власти со всеми теми выводами, которые обыкновенно из нее делались в древней русской письменности. В своих обращениях к царю они неизменно называют его «от небесного царя помазанным», «Богом избранным и Богом превознесенным», «Богом венчанным» и т. п. Царь должен творить «суд и правду», должен, по выражению попа Лазаря, судить «яко Бог», суд его должен быть праведен, и Аввакум напоминает Алексею Михайловичу слова пророка: «Честь царева суд любит». Уже в этих словах выражается знакомая нам мысль, что царь должен действовать по правде, в согласии с законом, иначе, – что для царя обязательны те же нравственные законы, которые обязательны для всех людей. Но, может быть, еще лучше выразил эту мысль Аввакум в одном из посланий к царю: «Единого мы отца себе имамы вси, еже есть на небесех, по святому Христову Евангелию. И не покручинься, царю, что так глаголю: ей, истина тако. Господин убо есть над всеми царь, раб же со всеми есть Божий»[954]. В понятие правды, обязательной для царя, входят и истины веры православной. Так понимало правду большинство книжников прежнего времени, а раскольники, как и следовало ожидать, особенно подчеркивают ту мысль, что царь должен быть верен православию. Можно сказать, что это составляет одну из главных мыслей в их произведениях. Примером может служить поп Лазарь, который много раз повторяет ее в своей большой челобитной царю Алексею Михайловичу. «Подобает тебе, царю благочестивому, избрати догматы отеческие, а лесные отринути», – говорит он; «царю благородному, аще ныне не управиши судом праведным закона отец, и то знатно, яко дожидаешися слова, еже глаголет Иван Богослов, яко испранно есть точило вне града, и прочая»[955]. Очень охотно говорят расколоучители и об ответственности царя перед Богом. Они предлагают царю обсудить, «с коею правдою хощеши стати на страшном суде Христове»; указывая на уклонение его от правой веры, предупреждают его, что об этом он «воздаст слово» на последнем суде, или что «о сем будут судитися» с ним «прародители и прежние цари и патриархи, кои те книги управили, к сим же и святи отцы, кои те книги держали и тем спасении быша»; в «Щите веры» говорится: «А ты, государь, аще на суде Христове хощеши стати прав, дай нам зде суд прям». Некоторые из раскольников говорят об ответственности царя перед Богом в таких выражениях, как будто они хотят выразить мысль, что царь несет за свои действия ответственность только перед Богом, а не перед людьми. Так, например, Лазарь пишет: «Мы не судим тебе царю, но словеса Божия и святых его пишем к тебе. Тии имут судитися с тобою в день страшного суда, егда приидет Сын Божий»[956].
В вопросе об отношении между государственной и церковной властью учителя раскола были решительными противниками Никона, т. е. решительно высказывались против ограничения царской власти властью патриарха. Любопытно здесь отметить у них черты сходства с Пересветовым и с Иваном Грозным. Те указывали, как на причину падения Византии, на ограничение там царской власти; ограничение царской власти в Византии видят и некоторые раскольники. По крайней мере поп Лазарь, перечислив «папежские законы», которые приняли греки, прибавляет: «последи же и царскую Божию погубиша власть. Того ради и погаными турками обладаны». Очень возможно, что он имеет здесь в виду захват власти именно со стороны духовной иерархии, и что в таком захвате он видел тоже один из «папежских законов». Другие раскольнические писатели прямо обвиняют Никона в папистских стремлениях. Подьяк Фед. Трофимов написал интересное сочинение: «Роспись вкратце, чем Никон патриарх с товарищи на царскую державу возгордились и его царский чин и власть и обдержание себе похищают». Здесь он говорит о тех ненормальных отношениях между священством и царством, которые установились в католическом мире. «Святый пророк Моисей Боговидец помаза Аарона на архиерейство и митру на него возложи, да будет равен ему вселюдский обдержатель, а не яко протчии архиереи; сему свидетельствует Давид, глаголя: Моисей и Аарон во иереях его, яко всеобдержатели людстии, и Самуил в призывающих имя его, яко сий молитвенник с прочими. Римский убо папа, егда умысли царскую власть себе похитити, прежь всего митру на себя возложи и понагию другую наложи, и виде умысл не обличен, и в том пребысть немалое время; и по сем… все царское обдержание на себя восхити». То же самое, по мнению Трофимова, сделал и Никон. Он, «яко волк в овчюю кожу облечен, митру на главе нося и понагию другую на себя налогая и советникам своим повелевая такожь: се убо неменьшее похищение царского чина и власти. А еже обема рукама благословляти, то являет всеобдержание людское». Никон и его единомышленники называются «великими государями и свободными архиереями: мы де суду царскому не подлежим, судит де нас отец наш патриарх». В этом Трофимов видит проявление «эпикурской ереси», которая состоит в том, что всем следует быть «сановластным и свободным». Туже приблизительно мысль высказывает о Никоне и протопоп Аввакум в письме к Ф. Морозовой: «Никон патриарх нас от царя оттеснил своим коварством»[957].
В противовес учению Никона о превосходстве священства раскол выставил свое учение о превосходстве царства и о самостоятельности царской власти в отношении к патриарху. У одного из его учителей – попа Лазаря мы находим даже доказательство, по всей вероятности, взятое у Никона и обращенное против него самого. Это так называемая теория солнца и луны, заимствованная Никоном, как мы знаем, у католических богословов. Лазарь пишет: «Богоподобная царская власть, егда содержит правления, разньствит от прочих всех властей; якоже отстоит небо от земли, и солнце выше луны и больши светом есть: сице и царская божественная власть вышши и больши прочих властей». Право вязать и запрещать, которое выставлял Никон против царской власти, оказывается в глазах Лазаря призрачным. Он укоряет Алексея Михайловича: «студных и мерских архиереов и ереов клятвы боишися, якоже царь Ахав ваалов, ихже клятва ничтоже может». А Фед. Трофимов прямо указывает, что царь должен бороться с властолюбивой иерархией и отстаивать единство власти. «Якоже Бог един судит всем, тако и всеобдержай царь; и аще Бог изволит, и великий Государь тое их гордость сломит и под свою высокую руку и под суд подклонит, то все благочестие исправитца… И аще от сего превращения не возбранит им Бог и великий государь, то они весь христианский закон и книги до конца исказят и все обдержание людское потщатся на себя восхитити»[958].
Итак, царь пользуется, по учению раскола, полным верховенством власти и не подчинен патриарху. Но пользуется ли он сам какими-нибудь правами в области церкви? При первом знакомстве с произведениями расколоучителей может показаться, что в этом вопросе они не выработали себе определенного мнения, и что они, в зависимости от обстоятельств, иногда отрицают за царем право на вмешательство в церковные дела, иногда же сами обращаются к нему с настойчивыми требованиями установить в церкви желательный для них порядок. Например, Ив. Неронов обращается к Алексею Михайловичу с такими словами: «Стани добре, о церковное чадо, и воньми плачю и молению твоих государев богомольцов, предвари и ущедри матерь твою святую соборную и апостольскую церковь, да не до конца растлят тоя красоту сынове века сего»; Никита Пустосвят называет царя «христианского благочестия строителем» и просит его: «Попекися добре нашими душами»; поп Лазарь пишет Алексею Михайловичу: «Имаши власть Божию. Сего ради божественная сотворяти смееши». В то же время Ив. Неронов, опираясь, может быть, на 6-ю новеллу Юстиниана, так рассуждает о задачах царства и священства: «Ваше убо есть, благочестивый царю, еже о здании градов и полат и пресветлых домов промышляти, наше же, смиренных, день и нощь о спасении душ человеческих пещися и не щадети своея души ради пасомых пользы»[959]. Но эта сбивчивость только кажущаяся, а в действительности у расколоучителей есть вполне определенное мнение об объеме прав царя в области церкви. Именно они отрицают у него права в области церковноучительной и догматической, но в то же время признают их в области церковного управления и в охране чистоты православия. Этим и объясняется, что в одних случаях они осуждают царя за вмешательство в церковные дела, а в других – поощряют к такому вмешательству. Лучше всего эту мысль выразил Аввакум в своем Толковании на псалом 44: «В коих правилех писано царю церковию владеть и догмат изменять, святая кадить? Толко ему подобает смотрить и оберегать от волк, губящих ее, а не учить, как вера держать, и как персты слагать. С. 60.не царево дело, но православных пастырей и истинных архиереов, иже души своя полагают за стадо Христово». Вступать в область, назначенную пастырям церкви, царь не имеет права. Аввакум, обращаясь к царю Манассии, а на самом деле имея в виду Алексея Михайловича, говорит: «Кайся вправду, Манасия! Не гляди на Озию во отчаяние пришедша, дерзнувша святая покадити, но зри на Богоотца и пророка Давида»[960]. Но охрану православия все без исключения расколоучители признают как существенную обязанность царя. Никита Пустосвят называет Алексея Михайловича: «истинный благочестию рачитель и святого пути богоуставного закона богошественный и премудрый исходатай и благоразумный поспешник и отческому преданию изыскатель». Он же восхваляет великого князя Василия Васильевича за его энергию в деле митрополита Исидора, где он показал себя как «веры истинный страж и строитель, о нейже зело добре попечеся». В своей борьбе против Никона расколоучители всю надежду возлагают только на вмешательство царя. Аввакум надеется, что царь велит «исторгнути злое ево (т. е. Никона) и пагубное учение» и даже прямо «отложить служебники новые». Никита Пустосвят просит, «яко да твоим, великого государя, христолюбивым тщанием и всех архиерей… паки чиста явится церковная нива». Тоже говорит и поп Лазарь: «да управится вами закон отец ваших и умирится святая церковь во единство»[961].
Много говорят расколоучители и о правах царя в области церковного управления. Они признают за ним право созывать церковные соборы, избирать священнослужителей и даже судить их. Так, о соборе говорит Ив. Неронов в своем послании царю: «Молим тя, о христолюбивый царю, изволи собору быти… Собору истинному, а не сонмище иудейское: не единым бо архиереом подобает собратися, но и священным архимандритом и священноигуменом, такожде и в мире живущим и житие добродетельное проходящим всякого чина людям… Тебе же государю, яко превеликому столпу, ту председети и всех зрети». Никита Пустосвят просит царя как «христианскую главу», чтобы он повелел «соборнейшим рассуждением рассудить», чему нужно следовать – древнему или новому благочестию. Диакон Фед. Иванов тоже просит царя собрать «всех нас воедино, кои стоят за старое, и кои стоят за новое», чтобы узнать истину[962]. Относительно участия царя в избрании патриарха у раскольников как будто было некоторое колебание: с одной стороны, они имели основание опасаться, что собор не изберет на место Никона желательное для них лицо, а с другой – они считали активное участие царя в избрании патриарха несогласным с каноническими правилами. Такое впечатление, по крайней мере, производит челобитная, поданная в 1660 г. Алексею Михайловичу Ив. Нероновым об избрании патриарха. В ней он молит царя: «Избрати убо благоволи, паче же и поискати мужей, любящих Бога, и паки молю дерзостне, – и его же любиши сам. Божие бо сие и великое дело, и самого святого и животворящего Духа действо и духовных мужей, от них же еси первый сам, и общего совета, и со всеми христолюбцы единомудренного». Далее он, однако, говорит, что при избрании патриарха должен явиться «жребий апостольский», и напоминает постановление Вселенского собора, по которому избрание «от мирских властелей не твердо есть», и 30-е ап. правило, угрожающее лишением сана священнослужителю, который принял бы постановление «мирских князь помощию». Поэтому он просит царя Алексея Михайловича устроить избрание патриарха «советом духовным» и с соблюдением всех апостольских и отеческих правил. А затем он опять просит царя, чтобы «поискати благоволил» такого мужа, который бы сиял в его царстве вместо венца. Вероятнее всего, что Неронов и его единомышленники допускали всего только нравственное и неофициальное участие царя в избрании патриарха, которое бы не мешало избранию иметь строго канонический характер, и только не умели или не хотели эту мысль ясно выразить. Что же касается избрания лиц низших степеней священства, то его расколоучители прямо считают одним из прав царской власти. Так, например, Фед. Трофимов обвиняет свободных архиереев в том, что они архимандритов, игуменов и протопопов поставляют «самовольством, без указу великого государя». Точно так же без колебаний признают они за царем право судить архиереев. Аввакум в приведенном уже Толковании на 44-й псалом говорит по поводу Никона: «Как бы доброй царь, повесил бы ево на высокое древо, яко древле Артаксеркс Амана хотяща погубити Марходея и род Израилев искоренити. Миленькой царь Иван Васильевич скоро бы указ сделал такой собаке». В этих словах можно, пожалуй, еще видеть не столько спокойное выражение продуманной мысли, сколько личное раздражение против Никона; но что таковы были и действительно взгляды, господствовавшие в расколе, это показывают спокойные слова, в которых он говорит о свободных архиереях: «что они царскому суду не подлежат, и то есть свобода жь. А что их судити патриарху, подобно сему еже глаголет Господь: аще сатана сатану изгонит, на ся разделился есть. Якоже Бог един судит всем, тако и всеобдержай царь»[963].
Исследователи раскола находят у него сходство с иосифлянами в проявлении нетерпимости к чужому мнению и в том, что представители его требовали от правительства суровых мер по отношению к своим противникам[964]. Изложенное позволяет утверждать, что между расколом и иосифлянским направлением была более глубокая связь, и указанное сходство составляло только частный вывод из нее. Близость эта заключалась в том, что учение раскола, как и учение, основанное волоколамским игуменом, признает подчинение церкви государству. Это – неполное сходство, потому что у Иосифа Волоцкого подчинение церкви государству умерялось противоположным началом подчинения самой царской власти церковным законоположениям. У писателей раскола это начало выражено гораздо слабее – в виде обязательности для царя правды и православной веры. Зато в подчинении церкви государству сходство между обоими учениями не только в общей идее, но и в подробностях; совершенно так, как иосифляне, раскол признает за царем право собирать церковные соборы, право избирать и судить священнослужителей. Но у писателей раскола есть, кроме того, одна черта, которая, может быть, была и у иосифлян, но в произведениях их не отразилась. Это стремление к тому, чтобы при всем подчинении церкви царской власти служители ее сохранили полную нравственную самостоятельность и не были только исполнителями царских велений. Расколоучители различали, вообще, истинных и ложных пастырей. Ложный пастырь – это волк «в овчей кожи», он заботится только о себе самом и «нерадеет» о своей пастве; истинный пастырь, наоборот, полагает душу свою за стадо Христово. И вот, одним из свойств ложного пастыря раскольники считали как раз его несамостоятельность. Поп Лазарь, например, в своей челобитной отводит особую главу вопросу «О лжи и молчании и о нерадении пастырей последних» и обвиняет этих пастырей в том, что они в угоду царю сообщают ему ложные сведения о ревнителях старины. Аввакум же в одном из своих произведений еще решительнее говорит о пастырях, «иже и так и сяк готовы на одном часу перевернуться. Сии бо волцы, а не пастыри, душегубцы, а не спасители: своими руками готовы неповинных кровь пролияти и исповедников православные веры во огнь всаждати. Хороши законоучителие! Да што на них! Таковые нароком наставлены, яко земские ярышки, – шо им велят, то и творят. Толко у них и вытвержено: а-се, государь, во-се, государь, добро, государь!» Любопытно, что к числу таких пастырей-потаковников Аввакум относит Павла Крутицкого, который на соборе 1667 г. был горячим защитником церковной свободы[965]. Эта мысль сама по себе, может быть, не очень значительная составляет, однако, довольно важное дополнение к принятому расколом иосифлянскому учению о подчинении церкви государству: она показывает, что в сознании допетровской Руси приписываемые царской власти права церковного управления не противоречили нравственной свободе церкви и не превращали ее в государственное учреждение.
Указанным не ограничивается влияние Иосифа Волоцкого и его школы на учителей раскола. Оно заметно также и в вопросе об отношении к царю. Иосиф Волоцкий проповедовал покорение только истинному царю, который исполняет закон Божий, а нечестивого царя он объявлял мучителем и запрещал покоряться ему. Раскольники объявляли всех, принявших Никоновы исправления, отступниками от веры, самого Никона обвиняли в католичестве, а в царе они видели главного покровителя сделанных преобразований. Поэтому весьма понятно, что они были склонны и царя обвинять в нечестии, а отсюда для людей, близких по своим взглядам к Иосифу Волоцкому, уже сам собой получался вывод, что царю не следует повиноваться. Мысль о неповиновении царю мы, действительно, и находим в писаниях расколоучителей – с тем только отличием против иосифлян, что она выражена у них очень нерешительно. И это понятно. Иосиф Волоцкий и митрополит Даниил рассуждали о царе и тиране чисто теоретически. Им не предстояло опасности проверить на своем опыте учение о неповиновении царю-мучителю, и они могли смело делать свои выводы, заботясь только о логической последовательности развиваемых ими идей. Раскол находился в другом положении. Его вождям приходилось заниматься не теоретическими построениями, а решением практического вопроса, как следует относиться к правительству, которое требует отказа от старой веры, т. е. следует ли исполнять его требования, и потому понятно, что учителя раскола колеблются в решении этого вопроса и дают на него ответы не всегда одинаковые.
Некоторые из писателей раскола, как например Лазарь, указывали Алексею Михайловичу, что он нарушил «предание святых отец и благолепоту святые церкви», но при этом оговаривались, что они не решаются «судить» царя, а лишь открывают ему «словеса Божия», по которым он сам может дать оценку своих действий. Протопоп Аввакум, напротив, открыто обвинял царя в отступничестве от веры. «Палея еси велико, – писал он ему, – а не востал, искривлением Никона богоотметника и еретика, а не исправлением; умер еси по души его учением, а не воскрес». Третьи, признавая отступничество царя, старались снять с него ответственность за это. Так, Фед. Иванов в послании к сыну своему Максиму попустительство царя Никоновым исправлениям объяснял тем, что он дал ему на себя «запись» и, следовательно, не имел уже права ему противиться; Лазарь же прямо говорил, что «обольстили царя еретики»[966].
Несмотря на склонность раскольников оправдывать царя, были, однако, у них произведения, которые открыто называли его мучителем. Наиболее определенно и резко делает это анонимный «Щит веры». Там читаем: «Аще ты ныне, царю, мнишися правую веру обрести паче отец своих, то уже отцы твои, благовернии цари и князи, злочестиви быша и православные веры отступиша; ащели они, государи наши, православнии быша и правую верудержаша, и в том благочестии и души своя в руце Христу Богу предаша: то ты ныне, царю, нечестивый еретик и новый отступник православные веры и восточные соборные церкви, и новый же в Руси царь, мучитель и гонитель святых прозовешися. И воистину есть и будет так: понеже лести веру ят паче истинны Христовы и лже с правдою не восхотел ecu рассудити праведне, но насилием своим и властию вся твориши мучителски и помогаеши отступником, а не православным». Как видим, черты мучительства усматривает автор 1) в отступничестве царя от православной веры и 2) в том, что царь действует своим насилием и властью, а не правдой, т. е. не признает никаких пределов своей власти. Мучителем мог представляться Алексей Михайлович сторонникам раскола еще и потому, что в переживаемом ими времени они видели признаки антихристова царства. Фед. Иванов написал особое сочинение «О познании антихристовой прелести», в котором доказывал, что «во едину державу нечестия все три Рима совокупившеся». По его убеждению, диавол, «пленив отступлением» Литву, «наше российское царство нечестием похити, и конечне воцарися всяким нечестием над всею вселенною, яко Август». В другом произведении («Список с епистолии великих отцев»), составленном тоже при участии Фед. Иванова, говорится о нечестивом царе как споспешнике антихриста, а протопоп Аввакум прямо называл Никона и царя Алексея Михайловича рогами антихриста[967]. При таком отношении к царю, при взгляде на него как на гонителя святой веры, в расколе должна была неминуемо возникнуть мысль о возможности неповиновения ему. «Мы, – говорили деятели раскола, – церкви Божии и седьми вселенским собором повинуемся и святых отец предания не предадим благоверия отеческого». Поэтому составители 4-й Соловецкой челобитной и заявили открыто, что, если царь не разрешит им «в старой вере быти», ему придется действовать против них силой: «вели, государь, па пас свой меч прислать царьской, и от сего мятежного жития переселити нас в оное безмятежное житие». В знаменитой 5-й Соловецкой челобитной выражена такая же мысль: «лучше нам временною смертию умереть, нежели вечно погибнуть. Или аще, государь, огню и мукам нас те новые учители предадут или на уды рассекут, но убо изменит апостольского пореченного (и отеческого) предания не будем во веки». Что повиновение царю не может простираться на те случаи, когда затронута вера, говорит и Аввакум: «Мы у тебя не отнимаем здесь царства тово, ниже иных возмущаем на тебя, но за веру свою стоим, боля о законе своем, преданием от святых отец»[968]. Наконец, пассивное сопротивление царю сторонников старой веры выразилось и в вопросе о молитве за царя. Некоторые, как инок Авраамий и протопоп Аввакум, признавали молитву за царя, но был и другой взгляд. Находили, что нельзя молиться о даровании победы благоверному царю, когда на престоле находился отступник, и нельзя ему желать победы на сопротивные, когда этими сопротивными были сами защитники православной старины. И молитва за царя была отставлена – сначала в Соловецком монастыре во время его осады, а потом и в других местах[969].
Таким образом, политическое учение раскола признавало за царем значение защитника православия и границу его власти видело, отчасти, в законе правды, а главным образом – в самой православной вере. В этом раскол сходился не только с учением Иосифа Волоцкого и его школы, но и с политической теорией Ивана Грозного, который единственный предел царской власти видел в вере. Допуская, хотя и с некоторыми колебаниями, сопротивление царю, повеления которого противоречат православной вере, раскол представляет как бы вывод из теории Грозного.
<< Назад Вперёд>>
