Естественнонаучные представления Древней Руси. Счисление лет. Символика чисел. "Отреченные" книги. Астрология. Минералогия

Астрология XVII в. продолжала составлять важную часть «математической астрономии» — одной из четырех математических наук квадривиума в системе «Семи свободных мудростей». Астрологические представления являлись в то же время частью учения о «природе небес» в составе «натуральной философии», которая, вместе с философией священной и этической, завершала систему наук. Наконец, велико было значение практической астрологии в круге медицинских знаний: ятроматематики, составлявшей самостоятельное научное направление¹, которое, в силу своих особенностей, не рассматривается в настоящей статье, посвященной истории астрологической прогностики.

В России представление об этой науке было в целом аналогичным другим странам Европы. Оно отражено, например, в «Сказании о семи свободных мудростях», бытовавшем у нас с конца XVI в. и переписывавшемся даже в конце XVII в., в том числе таким известным общественным деятелем, как Евфимий Чудовский². В числе «семи свободных наук» хвалу астрологии воздавал Симеон Полоцкий³, в своей «ученой поэзии» употреблявший довольно астрологических аллегорий и символов⁴.

Как большинство стран Западной Европы, Россия второй половины XVII в. была наполнена разного рода астрологическими сочинениями, оригинальными и переводными, древними и новейшими⁵. Наряду со средневековыми колдовскими текстами, бытовавшими главным образом в демократической среде и среди духовенства⁶, на русском языке существовали и астрологические сочинения. Последние были довольно популярны при дворе. Для царя Алексея Михайловича, например, был сделан перевод календаря «на год тисящный шестсотый и шестдесятый» (1660 г.)⁷ с многочисленными астрологическими предсказаниями. Переводы содержавших предсказания шведских календарей Иоанна Генриха Фохта были настолько распространены, что статья из его сочинения на 1684 г. вошла в тексты Хронографа⁸ и летописного Свода 1680-х годов, создававшегося патриаршими летописцами⁹.

Среди множества русских переводов календарей с астрологическими прогнозами выделяются выполненные в Посольском приказе для Петра I. Это календари Фохта на 1691, 1695 и 1696 гг., Станислава Словковича на 1696 г. и Павла Галкена на 1697 г. «Фохтов» календарь 1699 г., по сообщению И. Г. Корба, был даже запрещен в России из-за намека на стрелецкое восстание. Астрологические прогнозы вызывали интерес при дворе. Об этом свидетельствуют, например, примечания к переводу упомянутого календаря 1660 г., выполненные с большим старанием и вполне солидными астрологическими знаниями¹⁰. Причем эти знания не были экстраординарными. Наряду с прогностической литературой во второй половине XVII в. при дворе бытовали сочинения с пояснениями основных астрологических понятий того времени, такие, как «Беседы со планиты» Симеона Полоцкого¹¹. Примером может служить и соответствующая часть «Книги избранной вкратце о девяти мусах и седмих свободных художествах», переведенной в 1672 г. Николаем Спафарием¹². Немало астрологических пояснений было включено также в «Великую науку Раймунда Луллия», в переводе Андрея Белободского (1688/89 г.)¹³.

Во второй половине XVII в. астрологическими аллегориями все более насыщалась придворная поэзия — орации, предназначавшиеся для дворцовых празднеств и включавшие (в отличие от ученых стихов) в основном общеизвестные чиновникам государева двора понятия и символы. Некоторые из таких сочинений содержали прямые указания на прогностические возможности астрологии. Так, в виршах на рождение Петра Алексеевича, сочиненных Симеоном Полоцким и Епифанием Греком к 30 мая 1672 г., сочетание планет «Арриса» и «Зевеса» (Марса и Юпитера) толковалось как знак будущих способностей царевича, его успехов в военных и государственных делах, наряду с евангельским толкованием имени Петр («Крепость»)¹⁴.

Карион Истомин в панегирике на брак Петра I с Евдокией Федоровной Лопухиной (30 января 1689 г.) пошел еще дальше, истолковав в пользу астрологии библейский текст Исайи (гл. 51): «Воздвигните на небо очи ваши и поглядите по земли долу...»:

Астрономы зрят хитростью по небу,
Прознавающе в мире сем потребу.
Потреба царю была в россах ныне,
С царицею жить в любви век едине¹⁵.

Но можно ли на таких основаниях считать астрологическую прогностику не только элементом культуры, литературы и образования в России начала нового времени, но и серьезным фактором общественной мысли, оказывавшим сколько-нибудь заметное влияние на исторические события? Ведь тот же Карион Истомин, характеризуя астрономию в книге для дошкольного обучения, с одной стороны, помещает ее среди «свободных мудростей» на почетном месте, непосредственно перед теологией, а с другой стороны, отнюдь не склонен приписывать ей астрологические свойства:

Астрономии сохранство,
Звездозаконна знанство.
Звездам закон пределися,
По небу зря — всяк дивися,
Како Солнце, Луна ходит,
Действом своим время водит.
Солнце землю согревает,
Травы, древа изращает¹⁶.

Античная мифология, например, занимала в русской книжности и системе поэтических образов XVII в. место большее, чем астрологическая прогностика, однако в политике и идеологической борьбе ее роль ограничивалась приведением малозначительных исторических примеров. Даже вставленная в третью редакцию Синопсиса политическая легенда о жалованной грамоте русским великим князьям, «златопернатыми буквами» подписанной Александром Македонским, почти не оставила следа в политической публицистике. Не исключено, что и астрологические сочинения могли служить чисто интеллектуальным целям, но можно предположить, что они были связаны и с практическими интересами их составителей, переводчиков и читателей.

В историографии такие случаи зафиксированы трижды, но только два из них документально подтверждены: составление прогностических писем доктором Энгельгардтом по заказу Алексея Михайловича в 1664 — начале 1665 г. и составление «волхвом» Дмитрием Силиным для Сильвестра Медведева и В.В. Голицына гороскопа на результаты заговора против Петра I. Еще один эпизод — красочный рассказ о гороскопе, составленном Симеоном Полоцким при рождении Петра Алексеевича и предрекавшем ему царскую власть, — попал в литературу из полуфантастического сочинения Н.П. Крекшина¹⁷, писавшего спустя полвека после этого события, и с политической точки зрения (при жизни старших сыновей Алексея Михайловича) невероятен, а с точки зрения астрологических знаний XVII в. несостоятелен. Невозможно признать и правомерность мысли, что рассказ Крекшина подтверждается виршами Симеона и Епифания, поскольку те точно определяли будущее место Петра как младшего царевича и не выходили за традиционные рамки пожеланий младенцу счастья¹⁸.

Второй «казус» отразился в розыскных делах 1689—1690 гг. Основное внимание следствия было посвящено разработке легенды о «заговоре» на жизнь Петра I, послужившей поводом для свержения правительства Софьи—Голицына—Шакловитого. Достоверность приведенных в этих документах фактов весьма различна. Одни из них — прежде всего сведения, приводившиеся подсудимыми в свою защиту и ряд показаний свидетелей по частным вопросам — вполне точные. Основные же обвинения (особенно со стороны патриарха Иоакима и возглавлявшейся им группировки «мудроборцев») являются грубым нагромождением самой фантастической лжи. В частности, знаменитый сторонник просвещения, поэт, историк и философ-рационалист Сильвестр Медведев, отговаривавший сторонников Софьи от планов насильственного утверждения ее власти, якобы намеревался убить Петра, его родственников и патриарха Иоакима, место которого (неведомым путем) хотел занять¹⁹.

Вторичное следствие, проведенное уже после ссылки В.В. Голицына и заточения С.А. Медведева, не имело даже видимости объективности. Некий польский выходец Д. Силин показал, будто князь Василий и Сильвестр обратились к нему за «волхованием» по Солнцу. Глядя на светило с колокольни Ивана Великого, сей «волхв» якобы предрек двум просвещеннейшим людям того времени будущее, причем монах Медведев спокойно выслушал обещание ему в жены... царевны Софьи Алексеевны! Новое обвинение, пославшее князя в более дальнюю «необратную ссылку», а «старца великого ума и остроты ученой» бросившее на плаху, имело чисто политическую основу²⁰. Глубокая астрологическая безграмотность главного свидетеля обвинения («волхва») соответствовала ограниченности реакционных противников европейского просвещения в России. Но и известный по документам уровень знаний «мудроборцев» не может отражать представления государственных, чиновных людей того времени и патриаршего двора.

Единственным достоверно известным случаем обращения политических деятелей России к астрологическому прогнозу являются письма доктора Андреаса Энгельгардта царю Алексею Михайловичу. Подлинники их на латинском языке были обнаружены в начале XIX в. лейб-медиком императорского двора, членом Российской Академии и многих ученых обществ Вильгельмом Рихтером. Они были дважды опубликованы на языке оригинала: сначала в немецком, а затем в русском изданиях его замечательной «Истории медицины в России»²¹. В настоящей работе они впервые переводятся на русский язык и, после исследования Рихтера, впервые подвергаются источниковедческому анализу, что особенно важно, поскольку эти сочинения успели лечь в основу историографической легенды. Начнем с нее.

Автор фундаментальной «Истории медицины в России» был отнюдь не склонен к оккультизму. Его критический ум избегал и романтической легкости, с которой строились в то время историографические концепции, предпочитая всему изложение документальных фактов, осмысленных с позиций здравого рационализма. Столкнувшись в письменных источниках с несколькими фактами о важных европейских событиях, Рихтер дал им наиболее логичное объяснение. От этого рассказанная в его книге история стала особенно впечатляющей.

В основу изложения положены три факта. Во-первых, в 1665 г. в Лондоне вспыхнула страшная эпидемия чумы, повергшая в ужас все европейские государства (а во времена Рихтера вдохновившая Пушкина на создание «Пира во время чумы»); автор сообщает о ней интересные свидетельства оставшихся в живых лондонских врачей. Во-вторых, русское правительство приняло против нее экстренные меры; об этом свидетельствуют найденные Рихтером царские грамоты английскому королю, новгородскому и двинскому воеводам о введении строгого карантина в российских портах²². Наконец, царь Алексей Михайлович был заранее извещен о грозящей опасности своим астрологом доктором Энгельгардтом, еще в конце 1664 г. предсказавшим ему сей «ужасный мор».

«Некоторыя особенныя нечаянныя обстоятельства, — писал Рихтер, — сделали Российское государство в 1665 году отлично осторожным. В сие время распространился известный Мистицизм, который приобрел безраздельное влияние, заимствуя помощь от астрологии». История началась с появления в небесах кометы. Истолковать значение этого явления царь Алексей Михайлович попросил состоявшего на русской службе немецкого врача Андреаса Энгельгардта. Последний был, видимо, знаком с астрологией и 24 декабря 1664 г. подал царю два письма, испытывая «благородное стремление обратить науку сию с пользою вообще на все могущие встретиться случаи ... и таким образом произвести благодетельное и вместе с тем поразительное впечатление».

Сам Рихтер не верил в возможность предсказания событий по положению планет и звезд, но признавал, что Энгельгардт «умел астрологию свою употребить в тогдашния политическия дела с великою выгодою», — многие его пророчества оправдались. Среди них исследователь называет, например, «упоминание о мире между Польшею и Россиею и о предстоящей смерти тогдашняго короля польскаго... К нещастию, — продолжал Рихтер, — и в другом отношении письмо сие достигло цели своей; поелику вдруг на следующий 1665 год обнаружилось точно ужасным образом моровое поветрие в Лондоне и царь Алексей Михайлович в том же году ... принял действительный и до тех пор необыкновенный меры осторожности, чтобы спастись от предстоявшаго бедствия».

Политическое значение прогноза лондонской эпидемии особо подчеркнуто. «Сие предсказание неблагополучное сбылось на самом деле. Случившееся в Лондоне 1665 года страшное моровое поветрие возбудило страх и ужас во всех государствах и особенно в России, в коей, чрез сие мнимое пророчество, давно ожидали сего неприятного события. Почему указом царя Алексея Михайловича запрещена была пограничная торговля с иностранцами. И так как зараза опустошала Лондон, то и гавань Архангельская была заперта»²³.

В таком виде история прогностических писем Энгельгардта и дошла до наших дней²⁴. Лишь в историко-медицинской литературе были сделаны попытки внести в нее незначительные поправки, касающиеся только предсказания чумы 1665 г. К концу XIX в., с введением в научный оборот значительного корпуса источников о русской медицине XVII в., карантинные меры против лондонской эпидемии уже не могли рассматриваться как экстраординарные. Поэтому Л.Ф. Змеев бросил в своем сочинении упрек, что «Рихтеру, как видно, хотелось отнести (карантинные меры 1665 г.— Авт.) более на счет мистицизма, потому что тут же он рассказывает, как спрашивали доктора Энгельгардта о будущем и как он письменно предсказал мор». Однако Змеев не усомнился в том, что доктор действительно предсказал лондонскую чуму, а русское правительство приняло на этом основании соответствующие меры; он утверждал даже, что «из врачей Алексея Михайловича Энгельгардт более астролог»²⁵.

Убедительность рассказа Рихтера подтвердили советские исследователи К.В. Васильев и А.Е. Сегал. Используя массу введенных в научный оборот документальных материалов, они показали, что методы борьбы с эпидемиями, и карантинные в частности, формировались в России еще с XVI в. и ко второй половине XVII в. достигли высокой степени развития. «О каждом случае появления эпидемии за рубежом в Посольский приказ поступало специальное донесение» от резидентов, многочисленных политических агентов и лазутчиков, а «в поветренные годы строго регламентировалось всякое сообщение с зарубежными странами». «Впрочем, — добавили авторы, — наряду с донесениями послов и лазутчиков для уяснения эпидемической обстановки и составления эпидемического прогноза цари иногда прибегали к средствам вполне в духе своего времени. Так, например, когда в 1665 г. до царя Алексея Михайловича дошли слухи об эпидемии в Лондоне, он приказал жившему в то время в Москве доктору Энгельгардту составить гороскоп... Доктор ответил... что осенью во многих частях Европы большое количество людей погибнет от чумы. России же не грозит ничего особенного»²⁶. Таким образом, авторы полностью признали значение астрологической прогностики, но попытались рационально объяснить как вопрос царя, так и достоверность предсказания. В результате история окончательно запуталась. Прежде всего — подлинник письма Энгельгардта о чуме датирован концом 1664 г., а известия о лондонской эпидемии не могли попасть в Москву ранее июня 1665 г. (см. ниже); затем — если по предсказанию России не грозило ничего особенного — следует особо объяснить принятие царем карантинных мер в портах.

Признание справедливости выводов Рихтера свидетельствовало бы о некорректности умозаключений изрядного числа специалистов по многим проблемам политической и идейной истории России по крайней мере второй половины XVII в. Ведь в таком случае астрологические прогнозы в календарях, газетах и летучих листках, во множестве переводившиеся в Москве, следовало бы считать важным источником политических решений наряду с дипломатической перепиской и т. п. Далее, возможность относительно удачного прогнозирования астрологическими средствами (продемонстрированная Энгельгардтом, с точки зрения Рихтера) заставила бы по-новому взглянуть на роль «знатоков звездозакония» и на место оккультизма в системе научных знаний и общественной мысли высших слоев господствующего класса России. Специальные исследования соответствующих астрологических текстов стали бы неотъемлемой частью анализа многих политических и культурных явлений второй половины XVII в. и особенно первой четверти XVIII в., когда количество такой литературы быстро возрастало. Неизбежность подобных выводов является достаточным основанием для тщательной проверки версии В. Рихтера. Но история доктора Энгельгардта и его прогностических писем и сама по себе весьма интересна для истории науки и политической жизни России XVII в.

Позволим себе вообразить, как в один из осенних дней 1655 г. думный посольский дьяк Алмаз Иванов пробегал глазами проекты документов, положенные на его стол подьячими. Очередная бумага касалась приглашения в Россию иностранного специалиста. Памятная заметка сообщала, что любекский купец (и эмиссар московского правительства) Иоганн фон Горн по просьбе Посольского приказа отыскал хорошего врача, согласного выехать на русскую службу²⁷. Далее следовало имя. Алмаз Иванов принялся исправлять текст царской грамоты. «От царя и великого князя, — и т. д., и т. п. — дохтуру Андрею Энгельгардту нашего царского величества милостивое слово... ехати к нам... вскоре...» Думный дьяк упростил несколько витиеватых выражений и остановился на обещании доктору «на нашу государскую милость и жалование быти надежну».

Неизвестно еще, что за доктор, — размышлял Иванов, припоминая нескольких мастеров, инженеров, военных, да и лекарей, отосланных назад за некомпетентностью, — и, зачеркнув фразу, вписал: «за ту твою службу учнем тебя жаловать нашим государским жалованьем, смотря по твоей к нам великому государю службе». Получилось излишне сурово. Горн не первый раз выполняет задания московского правительства и знает его требования²⁸. А хорошего врача жалко отпугнуть. И Алмаз добавил: «и тебе на нашу милость быти надежну». Это, если доктор действительно хорош. Но так ли это? Дьяк зачеркнул последнюю фразу и, смягчив предыдущую (убрал «смотря по твоей» и т. п.), отдал текст на перевод²⁹. Вскоре переписанная по-немецки на большом листе обученным в Посольском приказе писцом грамота с печатью полетела в имперский город Любек, где ее уже дожидались Горн и его подопечный.

Тень сомнения, проскользнувшая в редактированной Алмазом Ивановым грамоте, не укрылась от наметанного глаза Иоганна фон Горна. Посему перед самым отъездом из Любека к трем документам врача присоединилось рекомендательное письмо врачей и властей города Любека с пышными похвалами «честнейшему, славнейшему и изряднейшему доктору Андрею Энгельгардту», датированное 14 ноября 1655 г.³⁰ А 27 декабря купец и врач уже прошли пограничный досмотр и «приехали ко Пскову на Гостин немецкой двор». Воевода псковский ознакомился с их грамотами из Посольского приказа и выделил путешественникам «кормы и подводы» до столицы, в сопровождающие дал стрелецкого сотника Сергея Путимцева с двумя стрельцами и инструкцией «не доезжая до Москвы с подъезжево стану» дать знать об их прибытии Алмазу Иванову и ждать его ответа. Отписка о поездке Горна и Энгельгардта полетела с гонцом. Алмаз наложил на нее резолюцию: «В столп (сейчас сказали бы: в дело. — Авт.), а как приедет на подхожей стан, и про них сказать боярину Илье Даниловичю Милославскому»³¹.

Тесть царский Илья Данилович более 17 лет (с декабря 1649 г. до весны 1667 г.) бессменно возглавлял Аптекарский приказ — центральное медицинское ведомство Российского государства. Большой любитель медицины, добровольно испытывавший на себе действие необычных лекарств, он приложил немало усилий для развития в России врачебного дела и фармакологии согласно последнему слову науки того времени. Известная крутость характера Милославского сочеталась с необычной мягкостью при общении с многочисленными подчиненными ему врачами и проявлялась частично лишь в высокой требовательности при приеме на царскую службу. «Сказать» Илье Даниловичу о приезде запрошенного им кандидата — значило обеспечить Энгельгардту заботливый прием в Москве и в то же время тщательное изучение всех свидетельств его медицинской квалификации. Соответствующие материалы вошли в «Дело об учинении нововыезжему иноземцу дохтору Энгельгардту годового жалования и месячного корма», завершенное 14 апреля 1656 г.³²

Положим перед собой это дело и посмотрим, что узнал о докторе боярин Илья Данилович. Наиболее подробные сведения о жизни Энгельгардта записали (с его слов) любекские врачи. Он родился в нижнесаксонском городе Ашерслебене и начальную медицинскую подготовку получил под руководством своего отца, доктора Матиаша Энгельгардта. Затем, как принято было, продолжил учебу в разных университетах, начав со знаменитого Лейденского, в XVII в. прославившегося своими выпускниками: Декартом, Скалигером и др. Из Южной Голландии Энгельгардт отправился в нидерландскую провинцию Фрисландию для защиты докторской диссертации. Труд его по эпилепсии был издан Франекерским университетом³³, который 19 ноября 1644 г. присвоил Андреасу звание доктора медицины и выдал диплом, представленный им Милославскому³⁴. Три года после защиты доктор работал городским врачом по найму в голландском городе Бевервийке — «Бевервицы», как называет его помещенный в деле перевод «свидетельствованного листа» городских властей от 7 октября 1648 г., выданного «с сожалением» о прекращении практики столь искусного специалиста и достойного человека³⁵.

Перевод грамоты из Любека упоминает также, что после Франекера Энгельгардт посетил университет в «Реитонтане» (Рейтлинген в Вюртемберге?)³⁶. Там же сказано, что по окончании службы в Бевервийке наш доктор работал в Шотландии («Шкоции»), в городе Кангалтине; затем «во Искании, в Габелстонии», т. е., скорее всего, в Аскании (где 30 лет проработал на службе князя Ангальтского его отец), в городе Гальберштадте; наконец — «в Заксонии», т. е. саксонском городе Ашерслебене, как о том свидетельствует особая грамота городских властей от 15 августа 1655 г.

В ней сказано, между прочим, что Энгельгардт родился в Ашерслебене. Его отец 12 лет проработал городским врачом, затем 30 лет служил у князя Ангальтского и, вернувшись в родной город, через два года умер, оставив свое место городского врача сыну Андреасу. «А все то время как он у нас на отцово место дохтуром был, мы его мудрость увидели и свидетельствуем всех, которые от него исцелены и здравы стали, в нашем городе, и за городом, и в слободах, и для того и великие, и малые, и богатии, и небогатая гораздо его любили, потому что он был смирен, и неснесив, и всякому добро учинить рад был; хотя мы и не ради его отпустить, однако он хотел в далние государства поехать и... в чюжих землях великому государю служить, и для того нашие свидетельствованные грамоты просил, которые ему отказать не довелось...»³⁷ Из чего следовало, в частности, что перед поездкой в Россию Энгельгардту было не менее 33 лет (но могло быть и более 44 лет).

Пока в Аптекарском приказе рассматривали его дело, Энгельгардт получил, по обычаю, «на приезд» жалование драгоценными материями, соболями, деньгами и «яствами», позволявшее с удобствами ожидать решения и, кроме того, обзавестись приличествующим царскому служащему гардеробом (Алексей Михайлович был к этому внимателен)³⁸. Вскоре он понадобился, ибо, рассмотрев документы Энгельгардта и признав его квалификацию достаточной, Милославский, по докладу царю и Боярской думе, принял его на службу в высшем врачебном звании доктора с годовым жалованием 220 руб. и месячным кормом в 60 руб. 19 апреля на челобитной служащих Аптекарского приказа о жаловании на 1656 г., в которой «доктор Андрей» назван вторым (после Артмана Грамана), появилась царская резолюция об утверждении годовых окладов³⁹.

Годовая сумма в 940 руб. была одним из высших денежных окладов при дворе. Эти, огромные по тем временам, деньги выражали признание важной роли придворных врачей, деятельность которых касалась в основном высших придворных слоев. Даже «первый боярин» князь Яков Кудепетович Черкасский получал (не считая, конечно, колоссальных земельных пожалований) высший оклад в 850 руб. А особо доверенные врачи, такие, как Иоанн Блеу и Артемей Дий, имели в разное время и по 1114 руб. годового денежного дохода из казны⁴⁰.

Высокие оклады объясняют, почему солидные и обычно степенные люди предпринимали долгую поездку «в Московию» и оседали там на многие годы. Энгельгардт привез в Россию семью. Один из документов сообщает, что в его прислуге была девица, «а та девка выехала из Галанские земли з дохтуровою женою»⁴¹. Через 10 лет, при отъезде из России, с доктором выезжало «детей ево и людей (иностранцев. — Авт.) девять человек», а для имущества требовалось 20 подвод «с саньми и с проводники»⁴². И позже, во второй приезд в Россию, при Энгельгардте были по крайней мере его взрослый сын Иоганн и брат Кристиан с супругой; еще позже, в 1097 г., «лекарь» Иоганн Энгельгардт сам выехал из Гамбурга на русскую службу «з женою и з детьми»⁴³. Согласно указу 1052 г., иностранцы поселялись на окраине Москвы, в Новонемецкой слободе (в районе современной Бауманской улицы)⁴⁴. Там, как свидетельствует документ, поселился и Энгельгардт⁴⁵. Впоследствии по особому разрешению царя ему позволили перебраться поближе к центру столицы, на Тверскую, где осенью 1662 г. доктор приобрел палаты князя Львова⁴⁶.

Доктор Энгельгардт довольно быстро завоевал в Москве авторитет и безусловное доверие. Уже в 1658 и 1659 гг. его допустили к молодой супруге царя, царице Марии Ильиничне Милославской (которую не могло лицезреть большинство придворных), позволив, с помощью лекаря Симона Зоммера и переводчика Василия Буша, пустить ей кровь⁴⁷. С 1660 г. он уже неоднократно удостаивался чести «отворять кровь» самому Алексею Михайловичу, получая за это богатые подарки, ездил с ним в летние походы⁴⁸. Впрочем, это доверие не означало личного влияния доктора на царя (как это нередко случалось в западноевропейских странах), и «иноземец французской земли» Адольф Девред напрасно рассчитывал передать через доктора Андреаса свое послание самому Алексею Михайловичу⁴⁹.

Постоянной формой деятельности Энгельгардта была лекарственная терапия. Сохранилось немало его рецептов, по которым доктор Андреас, в отличие от своих коллег, часто сам изготовлял лекарства⁵⁰. Популярность Энгельгардта при дворе была столь велика, что к нему обращались и иностранцы. Например, находившийся в свите Паисия Лигарида архимандрит Дионисий в сентябре 1661 г. упорно добивался права лечиться у Энгельгардта и не разочаровался в нем — рецепты составленных доктором Андреасом для Дионисия лекарств датируются и 1663 г.⁵¹ Обширная практика в Москве опиралась, в частности, на его постоянную связь с западноевропейскими коллегами и своими «сородичами» (возможно, тоже врачами). С их помощью в 1661, 1662 и 1663 гг. он организовал закупку и отправку в Россию значительного количества лекарственных препаратов и медицинской литературы. Для доставки этих грузов из Архангельского порта в Москву ему ежегодно требовалось 8 подвод⁵².

Помимо практической медицинской работы, специалисты Аптекарского приказа должны были удовлетворять запросы двора и в знаниях по разным медицинским проблемам. Например, в марте 1657 г. доктора Граман, Энгельгардт и лекарь Личифинус, вероятно, по запросу Посольского приказа, написали трактаты об инроге, его лечебных и физических свойствах (столь интересовавших в свое время Ивана Грозного)⁵³. В январе—июле следующего года Энгельгардт с Личифинусом провели в этой связи серию опытов с голубями и представили в приказ результаты⁵⁴. Особый интерес к подобным медицинским трактатам проявился во время стабилизации положения на русско-польском фронте весной 1664—1665 гг.

По заказу государева двора вернувшийся из Англии доктор Самуил Коллинс в апреле-мае 1664 г. представил сочинение «В какие дни полезно жильную кровь отворять». В июне за ним последовало «Разсуждение» о пользе для здоровья кофе и чая, о различных лекарствах, пилюлях из золота и серебра. В октябре уже Энгельгардт подал подробную «скаску» о том, в каком составе и от каких болезней следует употреблять желчь, печень, сало, сердце, легкие, кровь и мозг медведя, волка, лисы и зайца. 20 января 1665 г. «у государя в верху» читали Коллипсово «Разсуждение о сохранении здоровья»; в апреле — его «скаску» о целебных свойствах валериановой травы и лопушника, а затем наставления по употреблению различных лекарств для царицы⁵⁵.

Среди других запросов царским врачам в конце 1664 г. оказался и вопрос об астрологии, оставшейся тогда непременным атрибутом врачебных знаний и практики. В XVI и первой половине XVII в. в ходу было убеждение, четко сформулированное Франческо Гьюнтини: «Без астрологии врач слеп и никто не поверил бы ему»⁵⁶. Изобилие ятроматематических текстов в русской книжности XVII в. ясно показывает, что и на Руси были хорошо знакомы с этими представлениями. Вот как писал, например, автор стихотворного поучения «О слабом обычае человечестем» во второй четверти XVII в.:

Понеже человек обычаем своим бывает тверд и слаб,
Яко же убо разумный и неразумный раб.
Таковое убо умное то действо прирожением случается,
Понеже некогда во время подобно и неподобно младенец во чреве зачинается.
Потому тако разны умы и обычаи во человецех бывают,
А друг друга крепостию и смыслом песпевают,
Яко же святыя книги о том сказуют,
Да и врачебныя художества такожде указуют!⁵⁷

Очередной запрос Алексея Михайловича доктору Энгельгардту, ответом на который явилось прогностическое письмо от 23 декабря 1664 г., не выходил за пределы компетенции лейб-медика. Его содержание также вполне объясняется без обращения к предполагаемому «мистицизму» царского двора.

Чума, появившаяся в Европе в 1663 г. и поразившая в начале нидерландские города Амстердам и Роттердам (9 тысяч умерших), в 1664 г. вылилась в мощную эпидемию, которая в одном только Амстердаме унесла 24 148 жизней⁵⁸. Это вызвало заметное беспокойство в других странах. В Англии, например, сведения о нидерландской чуме широко распространились в сентябре 1664 г.⁵⁹ В русских источниках, в донесениях политических агентов и докладах государю и Боярской думе за 1664—1665 гг. имеются крупные утраты, иногда до нескольких месяцев. Однако сохранившиеся материалы свидетельствуют, в частности, что в конце августа 1664 г. царю и боярам было доложено сообщение из Гамбурга (от 12 июля), что «в Амстердаме мор великой против прежняго, помирают на неделю болши по сту человек»⁶⁰.

«С голландскими купцами, — писал шведский комиссар Адольф Эберс в донесении из России от 1 декабря, — обращение самое суровое». И в следующем донесении пояснял: «...так как в Голландии свирепствовали заразные болезни, то голландцев далее Вологды не пускали и там их товары проветривали». Даже послу Генеральных штатов довольно долго отказывали в аудиенции и принятии верительных грамот. На две недели по карантинным соображениям был задержан прием голландского великого посольства, прибывшего в Москву 10 января 1665 г.⁶¹

Строгость введенных в 1664 г. карантинных мер против чумы в Нидерландах подтверждается резолюцией Алмаза Иванова на грамоте псковского воеводы князя Ф.Г. Ромодановского (от 18 февраля 1665 г.). Думный посольский дьяк подтвердил распоряжение: «...про которые государства будет ведомо, что в том государстве моровое поветрие, и с того государства какова чину люди приедут, не отписывая к Москве не пропускать!» — и категорически запретил прием приезжающих из Амстердама «по причине продолжающегося... морового поветрия»⁶².

Не все государства своевременно приняли карантинные меры, представлявшие собой немалую помеху внешней торговле. Жертвой распространения эпидемии стала Англия. Обстоятельный историк лондонской чумы 1665 г. указал, что первые жизни были унесены эпидемией в самом конце ноября или в начале декабря 1664 г., хотя беспокойство среди населения появилось лишь в июне следующего года⁶³. Два спасшихся в 1665 г. лондонских врача, Ходгес и Год, единодушно отметили, что смерть двух-трех человек в конце 1664 г. с явными симптомами чумы не взволновала англичан. Гораздо большее беспокойство, пишет Натаниэль Ходгес, вызывали осенью и зимой 1664 г. зловещие предсказания астрологов, видевших угрозу во встрече Сатурна с Юпитером 10 октября и с Марсом 12 ноября. Еще более, по его словам, устрашала людей комета, появление которой в конце 1664 г. над Лондоном, как подтверждает Винцент Год, вызвало настоящий испуг в английской столице⁶⁴.

Обращение к публикуемому ниже переводу письма Энгельгардта от 23 декабря 1664 г. ясно показывает, что как царя Алексея Михайловича, так и автора не волновала ни сама по себе эпидемия в Голландии (против которой уже были приняты меры), ни только начинавшаяся чума в Лондоне (о которой почти никому не было известно). Вопрос царя и ответ Энгельгардта касались исключительно возможности появления чумы в «Русской империи», протяженная граница которой, ввиду войны с Речью Посполитой, не могла быть надежно перекрыта. Доложенные Алексею Михайловичу астрологические предсказания «великого разорения от повальной болезни» «во многих областях Европы» заинтересовали государя, тем более, что они были широко распространены и отражали реально существовавшую эпидемию. Царь пожелал уточнить, не распространяется ли «неблагоприятное расположение планет, прежде всего... Сатурна... и Марса», на Россию.

Энгельгардт, со свойственным ему эсхатологическим протестантским пессимизмом, ответствовал, что, просмотрев источники, он не нашел ничего специально о России, но если уж бог посылает кару, то скорее всего всеобщую, которую и предвещают светила. Вместе с тем Энгельгардт не был бы естествоиспытателем своего времени, если бы не постарался, помимо извещения божьей кары, использовать накопленные знания для поиска «причины, и притом непосредственной» предполагаемой эпидемии на Руси. Такой причиной могли быть аномальные погодные явления, возвращающие автора от рассуждений о божественной воле в лоно медицины.

О причинах появления и распространения чумы в XVII в. существовало три основных мнения. Последователи Галена отрицали ее заразность, считая, что божий гнев или неблагополучное влияние созвездий не нуждаются в особых механизмах поражения людей «черной смертью». «Контагиозная» школа Джироламо Фракасторо учитывала распространение инфекции за счет прямых контактов с больным, с зараженными предметами и через воздух. Однако наиболее обширной была третья группа врачей, считавшая причиной эпидемий как «контагий», так и «эпидемическую конституцию» — определенные, как правило, необычные, метеорологические и другие природные явления (извержения вулканов, землетрясения и т. п.)⁶⁵.

Учение об «эпидемической конституции» оказывало наибольшее влияние на решение вопроса о причинах возникновения болезни, который сторонники «контагия» не могли еще истолковать вполне убедительно. Значение, придававшееся «эпидемической конституции», хорошо прослеживается в описаниях врачами знаменитой лондонской чумы 1665 г. Рассказы о необычной погоде: морозах зимы 1664—65 гг., сухом лете, постоянном направлении ветра и т. п., — занимают в них больше места, чем сообщения о симптомах заболеваний⁶⁶. Поэтому получаемые в Москве сообщения о климатических аномалиях в различных странах Европы⁶⁷ не могли не вызвать беспокойства русского правительства, кстати подкрепленного наблюдениями придворного врача об увеличении числа «острых и злокачественных заболеваний» в России во время необычной погоды осенью 1663 г. К области медицины относилась и высказанная Энгельгардтом мысль о периодичности чумных эпидемий, довольно широко распространившаяся в естествознании под влиянием постулированного ятроматематикой тезиса о цикличности органических процессов и в результате попыток систематизации фактов (по аналогии с астрономией и физикой).

Продолжая свое письмо, доктор Андреас выразил опасения относительно кометы — светила, которое в силу неясной тогда периодичности своего движения было наиболее любезно сердцам астрологов и вызывало вполне понятное беспокойство всего населения своей непредсказуемостью, яркостью, необычной формой. Появление «кометы с хвостом» в московском декабрьском небе было, разумеется, сразу замечено; об этом писал не только Энгельгардт, но и подполковник русской службы Патрик Гордон⁶⁸. По словам подполковника, она была видна на юго-востоке. Это позволило доктору привлечь текст античного автора Порфирия (ок. 232/3— ок. 303/4 гг.), связывавшего «склонение» кометы к востоку с появлением интересовавшей Алексея Михайловича чумы.

В XVII в. рассуждение Порфирия об образовании в эфире под влиянием кометы «скопления жирных гуморов» отнюдь не выглядело наивным. Речь в данном случае шла не об астрологии, а о метафизике, о попытке естественнонаучного объяснения представлений о связях различных явлений. Даже гораздо позже Феофан Прокопович, отрицавший значение астрологии, утверждал, что комета физически влияет на земную атмосферу, нарушая влагообмен и тем самым неблагоприятно воздействуя на жизнь Земли⁶⁹. Рассуждение о комете, как увидим ниже, заинтересовало царя и вызвало его дальнейшие расспросы.

Суммируя сказанное, Энгельгардт вновь демонстрирует смешение идеи чумы как божьей кары с чисто медицинской мыслью о возможности ее предотвращения не только «покаянием», но и полезным русским обычаем обильного употребления лука и хрена. Впрочем Энгельгардтом владеет уверенность, что Россия слабо подвержена эпидемическим заболеваниям. Эта уверенность опиралась на литературную традицию. Так, Павел Алеппский утверждал, что эпидемия 1654 г. вызвала в Москве растерянность именно потому, что здесь «не знали моровой язвы издавна». Адам Олеарий писал в том же 1654 г.: «Что же касается Московской области и пограничных с нею, здесь вообще воздух свежий и здоровый, здесь мало слышали об эпидемических заболеваниях и моровых поветриях». В переведенной на русский язык космографии также говорилось, что «в Московском государстве воздух здрав... К Донской стране и на восток морового поветрия не бывает»⁷⁰.

Царствование Алексея, как известно, было связано с обновлением старых и строительством новых храмов, монастырей и «убогих домов», книжной «справой» и укреплением церковной иерархии и т. п. Даже в военные походы царь допускал брать ценные христианские реликвии. Но, при самой искренней надежде на бога, Алексей Михайлович принимал энергичные меры для борьбы с эпидемиями, это стремление утверждалось в организации карантинной службы и своевременного предупреждения об опасности занесения заразы.

Влияние прогностического письма Энгельгардта не прослеживается к оперативной документации, связанной с мерами, принятыми в России против распространявшейся в Европе чумы. Правительство внимательно оценивало различные источники, что отмечено в резолюции на грамоте из Пскова от 18 февраля 1665 г. (сообщавшей на основе «сказок» иностранцев, что эпидемия в Нидерландах окончилась до 1 сентября 1664 г.). Алмаз Иванов прямо указал воеводе: «А про галанскую землю, про город Амстердам, подлинная ведомость есть, что моровое поветрие еще не престало и по декабрь месяц нынешнаго 173-го (1664/65) году»⁷¹. Конкретная и проверенная информация вызвала позже и жесткие меры против лондонской эпидемии.

Свидетель и внимательный исследователь чумы в Англии, Винцент Год на основании «листков смертности» утверждал, что первые признаки эпидемии в Лондоне обеспокоили врачей не ранее начала мая 1665 г., хотя оснований для настоящей тревоги не было до конца месяца⁷². Другой врач, Натаниэль Ходгес, говорит только об отдельных вспышках чумы в трущобах в мае и июне, не произведших большого впечатления на население, ибо это была «чума бедных»⁷³. Согласно «Дневнику чумного года» Даниэля Дефо, лондонцы действительно не предвидели опасности вплоть до июня, а в современной переписке эпидемия хотя и упоминается 7 июня, но вызывает «огромный страх» только 1 июля⁷⁴. Между тем эпидемия развивалась довольно быстро. Вот как она представлена в «листках смертности», сообщавших суммарные сведения за неделю⁷⁵:





Запоздалые сообщения из Лондона, попадавшие в европейские газеты, преуменьшали размах начавшейся эпидемии. Так, в известии «из Лондона, июня в 12 день», переведенном в Москве 16 июля 1665 г., говорилось: «Весть учинилася, что здесь моровое поветрие являетца, понеже на нынешней недели 17 человек поветрием умерло, да 23 человека лехораткою поветренною умерли же...»⁷⁶

Отписки русского посланника стольника В.Я. Дашкова и сопровождавшего его дьяка Д. Шипулина (и их агентов) были точнее, а главное оперативнее. 4 мая Дашков покинул Лондон, а уже 12 июня грамота из Москвы сообщала боярину и воеводе князю В.Г. Ромодановскому: «Ведомо нам учинилось, что в Лондоне учинилось на люди моровое поветрие... И как иностранцы приедут, то оных допрашивать откуда приехали, не было ли моровое поветрие там? И который там был, и товары из Архангелгорода выслать, а особливо англичан не допускать»⁷⁷ Приехавший 25 июня в Москву английский доктор Фома Вильсон и его спутник Кеннеди были немедленно высланы за 90 верст от столицы; в 6-недельный карантин за городом попал и принявший их в своем доме товарищ Энгельгардта доктор Самуил Коллинс. Сам Дашков 28 июня стал на карантин во Пскове⁷⁸.

После подтверждения сведений об особой опасности лондонской эпидемии за первыми превентивными мерами последовали более строгие. Воеводам портовых городов были отосланы подробные инструкции, полностью запрещавшие пропуск в Россию людей и товаров из зараженных районов и содержавшие специальные «вопросные статьи», по которым следовало допрашивать прямо на кораблях всех приезжих «англичан, голландцев, и амбурцев и любчан, и иных земель». Отписка из Архангельского порта сообщает о соответствующих допросах 23 августа и 5 сентября⁷⁹. 26 августа 1665 г., когда массовое бегство населения из Лондона уже разнесло чуму по всей Англии, в Москве была составлена официальная грамота королю Карлу II, извещавшая, что в русских портах до прекращения этой эпидемии его «подданных и торговых людей с товарами и без товаров... принимати не велено»⁸⁰.

Своевременность этих мер засвидетельствована страшной чумой, охватившей летом 1666 г. все прирейнские торговые города, добравшейся до Дубровника и многие годы опустошавшей потом Европу⁸¹. В Россию же чума не проникла ни осенью 1665 г.⁸², ни позже. Хорошо поставленная информация позволяла русскому правительству своевременно установить карантин и верно определять возможность его снятия. Примером может служить царская грамота Карлу II от 24 июня 1666 г.: «А вашим королевского величества подданным, — писал от имени царя все тот же Алмаз Иванов, — к Архангелскому городу в нынешнем лете караблям с товары из мест морового поветрия быти, и для торговли с нашими царского величества торговыми людьми смешатися, и товары у вашего королевского величества подданных купить опасно, потому что по всяким ведомостям и по печатным вестовым листам вашего королевского величества в государство моровое поветрие мая по 14 число не престало»⁸³.

В конце 1664 г. Алексей Михайлович не счел сочинение Энгельгардта «подлинной ведомостью», но продолжил задавать ему вопросы. В конце первого письма доктор Андреас предложил царю раздобыть для него подробное предсказание относительно России, обратившись с этой целью к «какому-либо знаменитому астрологу». Государь не изъявил такого желания. Несколько интересовавших его вопросов он задал Энгельгардту, который ответил на них обширным письмом. В подлиннике оно не датировано. В. Рихтер считал, что оба послания были закончены в один день — 23 декабря 1664 г.⁸⁴ Однако в тексте самого письма изложена (повторная) просьба Энгельгардта об отпуске его со службы и упоминается, что он не получает месячный корм «уже второй месяц, а именно в течение декабря и января».

Наиболее ранний документ в волокитном деле об отпуске доктора за границу датирован 7 сентября 1665 г., а подводы и проезжую грамоту в Новгород и «за свейский рубеж» он получил только 5 февраля 1666 г.⁸⁵ В письме упоминается о болезни И.Д. Милославского. В дневнике Гордона среди записей за сентябрь 1665 г. отмечалось, что «с тестем царя Ильей Даниловичем Милославским от сильного волнения сделался удар; во время болезни он потерял память и отчасти и разсудок», и затем, вплоть до июля 1666 г., уединенно жил с супругою в Кунцево. Но в начале 1665 г. он чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы выхлопотать своему шотландскому протеже чин полковника⁸⁶. Все это заставляет, казалось бы, датировать второе письмо концом января 1666 г.

Однако в письме имеется фраза, вносящая ясность в его датировку: «в конце тысяча шестьсот шестьдесят второго года, то есть два года назад», — писал Энгельгардт. Следовательно, если автор не допустил грубой ошибки, текст датируется началом 1665 г. Подтверждение этому находим в дипломатическом донесении шведского комиссара в Москве Адольфа Эберса. По его словам, русскому посланнику В.Я. Дашкову (находившемуся в Лондоне с 24 декабря 1664 г. по 4 мая 1665 г.), помимо прочих дополнительных заданий, «правительство поручило... привезти медика, так как служивший здесь в продолжение 10 лет доктор Энгельгардт получил отставку». Тогда же, не позднее 19 февраля 1665 г., задание привезти из Англии врача получил и полковник Афанасий Траурнихт⁸⁷. В письме Энгельгардта сказано, что царь еще не дал «ясно выраженного повеления» о его отставке, тогда как к зиме 1666 г. таких «повелений» было уже несколько.

Вопросы царя Алексея Михайловича легко выделяются из текста послания Энгельгардта. Пронумерованные ответы показывают, что их было восемь. Прежде всего Алексей Михайлович просил растолковать ему, что представляет собой комета и каково бывает значение ее появления для дел земных? Вопрос, как видим, касался столько же метафизики, сколь и астрологии. Он будет особенно понятен, если мы представим существовавшие в то время самые разнообразные толкования подобных явлений.

Возьмем для примера переводы «курантов или ведомостей» за первую половину 1665 г.⁸⁸ Даже в сохранившихся отрывках мы увидим сообщение от 13 апреля из Лондона (оно касается и Голландии, откуда пришла газета), что «здесь паки звезда с хвостом видитца, посветляе она прежней, и видитца до света часа за 2 или поболши». 17 апреля в Гамбурге напечатали, а вскоре в Москве перевели: «Слышим зде, бутто в Берлине видели, что огонь с неба падал». 20 апреля было «великому государю чтено»: «Выпись из грамотки, которая писана ис Киева в лето 1665-го марта в 22 день к Москве к полковнику фон Стадену от полковника от Якова Голстера. В городе Варшаве видели страшную комету, во ображение змия, голова аки орловая, около шеи как месяц четвертной с кровавою звездою. На спине великая рыбья чешуя, з двемя птичьи ногами. В которой семь кровавых звезд, на заднем конце хвоста два орлих крыла, промеж чешую и крыла аки лоза и кровавая звезда. Видеть была над Киевом болши 6 недель». 7 мая «Из Арапской земли» сообщили о явлении на небеси «корупы». В конце мая получен был целый трактат о предстоящей англо-голландской войне, на близость которой указывали якобы две кометы, стоящие в «водном змии» и предвещающие ужасные морские баталии. Эти же кометы изображены были на присланном из Нидерландов эстампе аналогичного содержания. Между тем комету видели и в Москве.

Сказанного достаточно, чтобы понять желание Алексея Михайловича получить разъяснение и метафизического смысла кометы, и возможностей ее практического толкования. Первую часть вопроса Энгельгардт осветил в духе классической схоластической метафизики. Вторая же часть ответа логически двоится. Учитывая известные ему наблюдения последних трех десятков лет, доктор отметил, что комета каждый раз связана с разными несчастиями и в различных местах. Затем: хвост ее, обращенный не на конкретную точку Земли, а всегда в сторону от Солнца (!), если и может указать место несчастья, то только в трудноуловимый момент первого появления. Из этой неустойчивости поведений и прогнозов (которые, надо думать, занимали и Алексея Михайловича) Энгельгардт делает вывод, что «никто из астрологов, сколь бы он ни был проницателен, не может судить a priori о подлинном ее значении, разве что с помощью какой-то чудесной догадки, то есть не может ничего предсказать». В том же прагматически-ироническом духе автор уверяет царя, что имеющие вскоре появиться заграничные толкования наличных в небе комет «будут одно другого поучительнее, в той мере, в какой эти авторы смогут углубиться в тайны международных дел».

Царю это должно было показаться убедительным. Но почему Энгельгардт принялся далее описывать способы толкования кометы? Для практических целей его текст был недостаточно полон и систематизирован, не говоря о том, что он противоречил началу сочинения. Ответ кроется, вероятно, в том, что автор уловил подлинную причину вопроса Алексея Михайловича о комете. А поняв, поспешил объяснить царю наиболее распространенные способы толкований, с помощью которых европейская печать добивалась столь разнообразных прогнозов. Зная эти приемы, царь мог с лучшим пониманием следить за логикой трансформации астрологами политических и астрономических фактов.

Последующие вопросы царя вводят нас в круг его государственных забот. Их было множество забот Алексея Михайловича в конце 1664—начале 1665 г., не считая даже текущего управления. Первой из них была неутихающая война с Польшей и Крымским ханом. После поражений 1659—1661 гг. в Белоруссии, Литве и на Украине ее продолжение требовало напряжения всех сил государства. Правда, катастрофы тогда удалось избежать ценой заключенного на безвыгодных условиях мира со шведским королем, ценой трех подряд общегосударственных наборов «даточных людей» в новую армию, расширения оружейных заводов и закупок оружия за границей.

Затем следовало пополнение пустой казны медными деньгами с принудительным курсом — «финансовая катастрофа, потрясшая всю экономику государства»⁸⁹. Даже иностранные офицеры «скопом и заговором» требовали, и даже тихий доктор Энгельгардт трижды просил вместо медных денег серебра⁹⁰. Солдаты, стрельцы, драгуны, казаки голодали, не в силах прокормиться на обесцененное жалованье. В 1662 г. пришлось «утишать» брожение стрельцов в Новгороде, выступления в пользу голодных солдат в Пскове. Вымер от голода гарнизон Кольского острога, в армиях на западе и на юге не прекращались волнения и массовое дезертирство. Солдаты и рейтары пошли с «чернью» в поход на Коломенское. Восстание удалось подавить, были сотни убитых, тысячи арестованных, 1200 ссыльных, — но это было явное свидетельство всеобщего недовольства.

Во избежание «кровопролития» медные деньги пришлось отменить. Но к разорению присоединился и настоящий голод. Люди тысячами бежали «от сбору даточных людей и от хлебного недороду» на Дон, в степи Приуралья и Поволжья. «В Москве, — доносил своему правительству Эберс в 1663 г., — общественное настроение дурное, там недовольно новыми налогами, слышится всюду ропот», слухи о войне с Польшей крайне тяжелые. К призракам военной катастрофы и социального взрыва примешивалась и тень дворцовой опасности, — тот же Эберс уведомлял короля, что царь находит мало поддержки у духовенства и дворянства⁹¹. Наконец, в конце 1663 г. сам король Ян Казимир с гетманами вторгся на Украину, планируя взять вспомогательной армией Смоленск и Брянск, идти на Москву.

Но отданные армии огромные силы и средства не пропали. Алексей Михайлович объявил тогда «царский поход». Зимой 1664 г. отважный Касогов с атаманом Серком отбил за Перекоп крымского хана, Ромодановский с регулярной армией и казаками Брюховецкого отбросил короля с огромными для того потерями. В 1664 г. война вошла в последнюю стадию. С напряжением последних сил обоих государств установилось кровавое равновесие. Упорные бои шли весь 1664 г. и следующий год на Правобережье. Под Витебском поляки нанесли поражение Хованскому, под Могилевом и Шкловом взял за него реванш Долгоруков⁹². Предусматривая все, что можно предусмотреть в большой войне, Алексей Михайлович понимал, что усилия многих лет могли рухнуть от случайного — внезапного мора, хлебного недорода... Это не оставляющее его беспокойство выразилось в вопросах Энгельгардту: что он думает о предстоящих будущим летом болезнях? ничто не предвещает грядущего хлебного недорода, но не известно ли доктору каких-либо указаний на такую возможность? Энгельгардт оба раза ответил успокоительно: что болезни будут обычные (а не моровые, в отличие от своего прежнего письма), а указаний на близящееся «бесплодие почв» и он не обнаружил «в календарях». Таким образом, доктор Андреас угадал если не будущее, то настроение царское.

Затем мысли Алексея Михайловича обратились на его главного неприятеля — польского короля Яна Казимира. И этот вопрос более походил на рассуждение с самим собой. Известно, что король принадлежал к ордену иезуитов и даже был кардиналом до своего избрания на престол, а сейчас, как говорят, вновь предается монашеской жизни?! Последнего Энгельгардт не знал, но, как добрый советник, заметил, что король уже в возрасте и вряд ли проживет долго. Ян Казимир прожил еще достаточно, и его смерть, наступившая через несколько лет, не сыграла роли в ходе войны или переговоров о мире. Зато Энгельгардт смог выполнить данное в начале письма обещание «споспешествовать твоему царскому величеству своими усилиями и быть советчиком на благо».

Вопрос о судьбе польской короны волновал Алексея Михайловича не один год. Как известно, русская дипломатия в ходе войны упорно предлагала Речи Посполитой и Великому княжеству Литовскому кандидатуру русского царя, вступление которого на королевский престол разрешало, по мнению многих, копившиеся веками государственные противоречия. Правда, уже с 1662 г. Алексей Михайлович снял свою кандидатуру, но Россия не вышла из борьбы за польскую корону, в которой участвовали Швеция, Бранденбург и главные претенденты: Империя и Франция.

На вопрос царя о судьбе польского престола Энгельгардт вновь отвечал, не обращаясь ни к комете, ни к календарям, — все его рассуждение построено было на известных и Боярской думе фактах. Менее вероятным, по его мнению, было избрание австрийского ставленника (вследствие миролюбивых заявлений императора, как выяснилось потом — ложных), бранденбургского курфюрста (шансы которого снижались его протестантским вероисповеданием) или малолетнего шведского короля Карла XI (поскольку не забылись еще события недавней польско-шведской войны).

Наибольшие виды на корону, согласно рассуждению доктора Андреаса, были у польской королевы из французского рода Конде, с помощью которой шляхта могла надеяться на французские субсидии (денег для продолжения войны у Польши не было), или у «Любомира» — крупного военачальника и политического деятеля Себастьяна Любомирского, летом 1664 г. под давлением королевы присужденного сеймом «к потере достоинств, имущества и жизни» и бежавшего в Силезию⁹³. Московское правительство пристально следило за его бурной и успешной деятельностью по сплочению всех антикоролевских сил и организации сильной армии⁹⁴.

Но Энгельгардт полностью ошибся в своих прогнозах. Прежде всего король Ян Казимир не думал умирать и не собирался отказываться от короны. Напротив того, приехавший весной 1665 г. в Россию шведский резидент Иоанн фон Лилиенталь узнал в Москве о смерти польской королевы, с которой, как ему объяснили, погибли планы Франции венчать на польский престол герцога Энгиенского (Конде)⁹⁵. А 2 февраля 1667 г. в Бреславле скончался и Любомирский, успевший за два года нанести Яну Казимиру серьезные поражения под Ченстоховой и Монтвами, а также заключить с ним выгодное соглашение⁹⁶. Наиболее верный прогноз принадлежал русскому дипломату А.Л. Ордину-Нащокину, считавшему, что Россия не должна помогать Любомирскому в борьбе с французским кандидатом на престол и с королем, и своевременно убедившему в этом Алексея Михайловича⁹⁷.

Шестой вопрос царя: следует ли ожидать мира между Россией и Польшей? — может на первый взгляд показаться типичным «проверочным» вопросом к астрологу наподобие приведенного далее Энгельгардтом примера о Тиране, попытавшемся казнить Астролога, дабы жизнь его кончилась иначе, чем тот предсказал. В таком духе выдержан и ответ доктора Андреаса. Он писал, что заключение мира зависит от содержания сердца и помышления как «твоего царского величества, так и короля польского». Между тем, вопрос Алексея Михайловича имел совсем иную подоплеку. По-видимому, Энгельгардт не был достаточно осведомлен о мероприятиях русского правительства по установлению мира на западных границах государства.

Речью Посполитой были сорваны переговоры великих и полномочных послов в 1658 г., отклонены русские мирные предложения в июле и декабре 1659 г. Затем и посольство А.Л. Ордина-Нащокина в Польшу оказалось безрезультатным (1662—1663 гг.), несмотря на проявленную им готовность к большим территориальным уступкам, поскольку Ян Казимир планировал... захват Москвы⁹⁸. Однако в январе 1664 г. Алексей Михайлович, остудив ратный пыл короля, вновь отправил к нему посланника с предложением о встрече великих и полномочных послов, «чтоб благонадежный и святый мир учинить и кровь христианскую успокоить вечно на обе стороны». В ходе летних переговоров (во время которых военные действия не прекращались) царские послы проявили действительное стремление к миру, соглашаясь уступить на польскую сторону многие занятые русскими войсками города и уезды, всю Правобережную Украину и Динабург.

Сложность состояла в том, что Речь Посполитая не желала считаться с реальностью, требуя «вернуть» все земли, принадлежавшие Польше по грабительскому Деулинскому перемирию (заключенному после интервенции Смутного времени) и Поляновскому договору (подписанному после поражения России в Смоленской войне), а также выплатить десятимиллионную контрибуцию⁹⁹. Эти условия могли быть выполнены Алексеем Михайловичем только под угрозой полного военного разгрома. В условиях относительного равновесия сил требования польских послов попросту перечеркивали возможность политического решения конфликта. Наконец, Речь Посполитая вообще прервала переговоры до сейма в июне 1665 г. (кстати сказать, сорванного Любомирским).

Вопросы Энгельгардту отразили напряженное ожидание перемен.

В каком-то календаре Алексей Михайлович нашел еще смутное предсказание несчастья, которое в апреле 1665 г. постигнет персону, обозначенную солнцем, находящимся под знаком Тельца. Царь просил доктора Андреаса ответить: насколько достоверны подобные предсказания судьбы знатных людей вообще и замеченное им в частности? Энгельгардт горячо высказался в пользу достоверности астрологических прогнозов «не только по отношению к вельможам, но и для кого угодно», хотя, по его мнению, в печатных календарях истина может смягчаться, — это менее точный источник, нежели гороскоп. Врач высказал мнение, что «персоной» скорее всего является польский или шведский король, «но бог знает». Для нас важно отметить, что Энгельгардт вновь (как в первом письме) предложил царю подготовить обоснованный астрологический прогноз, но Алексей Михайлович и на этот раз не проявил к нему интереса.

Толкование доктора Андреаса оказалось ошибочным — ни с польским, ни со шведским королем ничего не произошло¹⁰⁰. Впрочем, ошибался не только он. Как раз в апреле было «великому государю чтено» письмо полковнику Штадену из Киева, датированное 22 марта. В нем сообщалось о ходившем на западной стороне Днепра слухе, «бутто король полской умре»¹⁰¹. В ошибке Энгельгардта сказывалась его неопытность в науке политических предсказаний. Составитель календаря прогнозировал без промаха: несчастье с какой-нибудь «персоной» в обширных королевствах польском или шведском должно было произойти. В Речи Посполитой, например, весной 1665 г. скончался прославленный полководец генерал С. Чарнецкий. Но, даже если бы ни одно заметное лицо не заболело, не было ранено и не попало под суд, любители астрологии должны были считать, что составитель календаря использовал другую систему атрибуции земель знаком Зодиака, например геральдическую (как Петр I), и искать несчастливую персону в Оттоманской Порте или Валахии¹⁰².

Предсказание несчастий «Священной Римской империи германской нации» было еще одной излюбленной и почти беспроигрышной темой астрологических прогнозов. Достаточно сказать, что, даже судя по имеющимся в нашем распоряжении отрывочным сведениям, за 6 произвольно взятых месяцев 1664 и 1665 гг. Алексей Михайлович дважды получал сведения о зловещих предсказаниях и знамениях в Империи¹⁰³. Но в середине 1660-х годов речь шла уже не о неприятных результатах конфликтов с коалициями Франции, и не о постоянных неурядицах князей, — Империя стояла на пороге нового этапа турецкой экспансии в Европе, перед лицом многолетних кровопролитных войн, которые докатятся до стен самой Вены. Отзвуки турецкого нашествия уже были слышны в Москве. Поэтому непраздным был вопрос царя: как доктор Андреас расценивает положение в Империи?

Несмотря на отдаленность от родной земли, доктор не мог не думать о ее судьбе. Ответ на близкий раздумьям Энгельгардта вопрос стал в письме самым обширным, больше всех вместе предыдущих ответов. В своих взглядах доктор не оригинален, и в этом ценность его письма для истории общественно-политической мысли Северной Германии во второй половине XVII в. Он опирался на традиционную концепцию четырех монархий, лежавшую в основе имперской государственной идеологии (аналогично русской теории «Москва — Третий Рим»), но, вслед за многими протестантскими проповедниками, использовал ее для предречения гибели этого государства, предсказанной (относительно Римской империи, с которой отождествляла себя Империя германская) раннехристианскими пророками.

На фоне представлений о неизбежности крушения имперского здания, воспринимавшихся Энгельгардтом в рамках эсхатологической идеи мировой катастрофы, он демонстрирует значение астрологии в идейной борьбе в Германии XVII в. Известно, какое место занимала комета 1618 г. в политической публицистике Германии периода Тридцатилетней войны. Протестантские проповедники, указывая на этот «божий перст», призывали к покаянию охваченную ужасом перед войной; чумой и голодом паству. И после окончания войны астрология прочно стояла на службе церкви. Энгельгардт демонстрирует, как священнослужители и религиозные моралисты грозили «нераскаявшимся» современникам страшными карами, которые якобы предвещали небесные сферы. Здесь и 800-летние циклы «великих соединений Сатурна и Юпитера» в зодиакальных созвездиях (толкуемые «как из св. писания, так и из природы самого соединения» в имевшейся у доктора диссертации голландского астролога), и кометы, являвшейся германским императорам Карлу Великому и Карлу V, и описанные «профессором астрологии из Эрфуртской академии» комета 1652 г. и солнечное затмение 1654 г., знаменовавшие начало русско-польско-шведско-датско-прусско-германской войны (которая еще продолжалась на русско-польском фронте). Здесь же — явление, характерное для немецкой астрологии того времени, — приведены выдержки из эсхатологических трактатов, изданных богословами в Бельгии, Гамбурге и «Колмогроте».

Эсхатологические настроения автора ощутимы и в «Добавлении» Энгельгардта к письму. Он приводит выдержки из богословских сочинений о «пришествии Христовом», а затем цитирует публицистическое «обращение Иоанна Филиппа Гана», сочиненное «по астрологическим указаниям» об упомянутом «великом соединении Сатурна и Юпитера в созвездии Стрельца в году 1663». Именно эти зловещие предсказания упоминает Сильвестр Медведев, сообщая об «от коего мужа мудра — на вопрошение великого и мудраго государя царя и великого князи Алексея
Михайловича во 173-м (1664/65) году — о хотящих быти во гражданстве (событиях.— Лет.) ответе»¹⁰⁴.

Осведомленному в придворной жизни Медведеву (в 1664—1665 гг. он служил в Приказе тайных дел), видимо, не были известны другие сочинения подобного рода. Очевидно, что с середины 60-х до середины 80-х годов XVII в., когда Сильвестр работал над своим историко-публицистическим «Созерцанием», при дворе не создавалось больше подобных произведений. Уже поэтому мы не можем говорить о «мистицизме» государева двора, о заметном влиянии астрологической прогностики на общественную мысль России того времени.

Содержание царских вопросов и ответов Энгельгардта показывает, что получение астрологических прогнозов не являлось главной целью Алексея Михайловича. Обращение государя к доктору Андреасу было одним из свидетельств его великого беспокойства за исход конфликта с Речью Посполитой, к завершению которого он прилагал в то время основные усилия. Царь спрашивал о событиях, которые могли бы, по его мнению, нарушить в ту или иную сторону сложившееся в конфликте с Польшей равновесие сил. В этом отношении письма Энгельгардта являются одним из важных источников, освещающих политическую историю России 60-х годов XVII в., дополняющим другую документацию.

Интерес к астрологии при дворе возрос как в связи с распространением в России системы европейских схоластических знаний, так и с политическими трудностями, когда с утратой стратегической инициативы в войне ситуация все больше выходила из-под рационального контроля. Не даром первый известный переводной календарь относится к 1660 г. Но степень этого интереса (и тем более доверия к астрологическим прогнозам) нельзя преувеличивать. Сами вопросы Алексея Михайловича, проявленное им невнимание к предложениям конкретных предсказаний свидетельствуют о сомнениях царя насчет возможности достаточно определенных политических прогнозов. Ответы же Энгельгардта прямо подтверждали эти сомнения.

Несмотря на то, что доктор верил в силы астрологии, его позиция и ответы были двойственны. Признавая возможность достоверного предсказания в одних случаях, он, например, принципиально отрицал прогностику по появлению кометы, хотя она тоже являлась в глазах Энгельгардта «знаком» божественной воли для земных событий. Говоря о точности астрологического «инструментария», доктор ставил предсказания в зависимость от природных и политических явлений, на обсуждение которых постоянно переходил, «забывая» об астрологических аргументах. Эта двойственность, думается, была характерна для естественнонаучной мысли XVII в.

Практически все конкретные прогнозы Энгельгардта оказались ошибочными. Впрочем, это было неважно, поскольку они не использовались в определении политической линии московского правительства. И сам факт создания прогностических писем не выходил за рамки справок, которые предоставляли царю служащие Аптекарского приказа. Об этих письмах не упоминает даже С. Коллинс, подробно описывавший жизнь государева двора с 1659 г. по 1669 г. Медведева же привлекли не прогнозы относительно России, а публицистические тексты «Дополнения», использованные им в предисловии к его историко-публицистическому «Созерцанию», посвященному как раз «смуте и мятежу». Автора не волновало даже, что предсказание относилось к Германии, важен был пример связи между обличаемыми публицистом пороками и восстанием подданных; аналогичные примеры Сильвестр находил в Библии и исторических сочинениях. Все сказанное позволяет отнести прогностические сочинения в России к разряду «неполезных книг», нефункциональной, «четьей» литературы.

Понятно, что создание прогностических писем не могло оказать сколь-нибудь заметного влияния на судьбу Энгельгардта. До приезда вызванных на его место из Англии врачей доктор должен был исполнять свои обязанности в Аптекарском приказе. Сохранилась запись об изготовлении лекарства калмыцкому тайше по его рецепту от 14 декабря 1664 г., рецепты доктора Андреаса от 27 января, 20 февраля, 7 и 22 марта, 15 мая и 12 августа 1665 г.¹⁰⁵ Наконец, 7 сентября из Аптекарского приказа в Посольский была направлена «память» об отпуске Энгельгардта «по ево челобитью... в свою землю... без задержанья», на которой вскоре появилась резолюция Алмаза Иванова: «По сему государеву указу изготовить проезжия». Черновик проезжей на доктора и его людей датирован 20 сентября; тут же приложена и «память» в Сибирский приказ о пожаловании доктора на «отъезд» соболями и деньгами, выпись об их получении¹⁰⁶.

Но осенью Энгельгардт не уехал. Возможной причиной задержки был затянувшийся с июня раздел имущества с сыном Иоганном и иноземцем Елисеем Фоглепом¹⁰⁷. Не менее существенно и другое. Согласно проезжей от 20 сентября, доктор должен был ехать за границу через Тверь, Торжок и Новгород, без прогонов на свой счет, что было довольно накладно бережливому немцу. По крайней мере дело было не в отсутствии царского «отпуска». В грамоте бранденбургского курфюрста Фридриха Вильгельма царю Алексею Михайловичу от 7 октября 1665 г. говорилось, «что нам ведомо учинилося, что наш природный подданный нашего святого римского государства... уроженец Андрей Энгерт... вашего царского величества любви в службе был, и ныне от вашего царского величества любви милостиво отпущен. А понеже нам самим он наш природной подданный ныне на нашу службу надобен, и ради бы мы видели чтоб он опять к нам приехал, и мы... просим... помянутого нашего природного Андрея Энгерта совершенно отпустить милостиво и с честью со всеми ево домашними, чтобы он как скорее к нам где ему дорога ближе будет ехал». «Писано... в Колене над Спреею рекою». «А внизу у того листа припись курфирстова»¹⁰⁸. Эту грамоту, разумеется, испросил у курфюрста сам Энгельгардт¹⁰⁹.

Лестная оценка доктора курфюрстом ускорила решение дела 16 января 1666 г. Энгельгардт получил «отписную грамоту к князьим и другим властям Германии, отмечавшую, что он «в дохтурстве своем нам, великому государю... показал службу многую, и та служба его была как есть достойного свидетелствованного дохтура... И за тое его... прямую службу и раденье мы... дохтура Андрея Энгелгарда, пожаловав нашим царским жалованьем, велели его отпустить из нашего Московского государства в свою землю со всеми его людьми и животы»¹¹⁰.

7 февраля на челобитной доктора об отпуске ему подвод и приставов, появилась, наконец, помета: «государь пожаловал, велел ему дать, двадцеть подвод с саньми и с проводники». Энгельгардт все-таки отбыл «к свейскому рубежу» на государственный кошт¹¹¹. Но доктор не смог совсем расстаться с Россией. В 1677 г. он вернулся на постоянное жительство в Москву, привезя с собой сына Иоганна, брата Крестьяна с женой, множество медицинских препаратов и большое количество «домашней рухляди». Летом следующего года правительство выделило вновь поступившему в Аптекарский приказ доктору подводы для доставки из-за границы остального его имущества и книг. Решивший прочно обосноваться в России, Энгельгардт даже выписал себе карету для визитов к больным, которую и получил, вместе с большой партией медикаментов, летом 1679 г.¹¹² Но долго пользоваться ею доктору Андреасу не пришлось. Нe позднее ноября 1680 г. он скончался в своем доме в Москве, ставшей ему (и его старшему сыну) второй родиной¹¹³.

---

¹ Подробнее см.: Weisheipl A. Classification of sciences in Mediaeval thought // Mediaeval Studies. 17 (1965). P. 54-90; Steneck N.H. A late Mediaeval "arbor scientiarum" // Speculum. 50 (1975). P. 255-269. Schmitt C.B. Philosophy and science in sixteenth century universities: some preliminary comments // The Cultural Context of Mediaeval Learning. Dordrecht. 1975. P. 485-530; Idem. Science in the Italian Universities in the sixteenth and seventeenth centures // The Emergence Science In Western Euroupe. London. 1975. P. 35. etc,. Newton-Smith W.H. The Rationality of Science. London. 1981. Симонов Р.А. Российские придворные "математики" XVI-XVII вв. // Вопр. истории. 1986. № 1. С. 76-84.
² См.: Соболевский А. И. Переводная литература Московской Pуси XIV-XVII вв. СПб., 1903, С. 169, 170; ГБЛ. Рум. № 376; и мн. др.
³ См.: ЦГАДА. Ф. 381. № 1800. Л. 116 об.; ГИМ. Син. № 731. Л. 147-148.
⁴ Подробнее см. в настоящем сборнике статью В. К. Былинина.
⁵ См.: Райков Б.Е. Очерки по истории гелиоцентрического мировоззрения в России. М.; Л., 1937. С. 43-70; и мн. др.
⁶ См., например: «Гаданье с предсказаниями» по числам месяца, находящееся среди бумаг об оставлении Никоном патриаршего престола // ЦГАДА. Ф. 27. № 550.
⁷ У П. Пекарского без указания оснований датирован 1670 г. См.: Наука и литература в России при Петре Великом. СПб., 1862. Т. 1. С. 284-285.
⁸ См.: ГБЛ. Рум. № 457.
⁹ См.: Там же. № 413. С. 1937-1944.
¹⁰ См.: Пекарский П. Указ. соч. С. 285-313; Покровский А. А. Календари в России // Библиотека Московской Синодальной типографии. М., 1911. Ч. 1, вып. 5; и др.
¹¹ См.: Симеон Полоцкий. Избр. соч. М.; Л., 1953. С. 124-125.
¹² См.: Михайловский И. Н. Важнейшие труды Николая Спафария// Сборник историко-филологического общества при ин-те им. кн. Безбородко. Нежин, 1899. Т. II. С. 41-45 и др.
¹³ См.: ГИМ, Увар. № 18. О переводе см.: Горфункель A. X. Андрей Белободский - поэт и философ конца XVII - начала XVIII в. // ТОДРЛ. М.; Л., 1962. Т. 18. С. 193.
¹⁴ См.: Гос. архив Калининской области (ГАКО). № 1752. Л. 218—220 об. Опубл.: Леонид, архим. К биографии Симеона Полоцкого // Древняя и Новая Россия. СПб., 1876. Кн. 1, № 4. С. 398; Голубев И. Ф. Забытые вирши Симеона Полоцкого // ТОДРЛ. М.; Л., 1969. Т. 24. С. 254-259.
¹⁵ Богданов А. П. Памятники общественно-политической мысли в России конца XVII века. Литературные панегирики. М., 1983. С. 195.
¹⁶ ГИМ. Чуд. № 100/302. Л. 18.
¹⁷ См.: Татарский И. А. Симеон Полоцкий. М., 1886. С. 127; и мн. др.
¹⁸ Ср.: Гудзий Н. К. История русской литературы. М., 1966. С. 503.
¹⁹ См.: Розыскные дела о Федоре Шакловитом и его сообщниках. Спб., 1884, Т. 1.
²⁰ См.: Там же. СПб., 1891. Т. III. Стлб. 1235-1271.
²¹ Richter W. М. Geschichte der Medizin in Russland. Bd. 1. Moskau 1813; Bd. 2. 1815; Bd. 3. 1817 (ср. фототипическое издание в 3-х книгах: Leipzig, 1965); Рихтер В. История медицины в России. Ч. 1. М., 1814; Ч. 2. 1820; Ч. 3. 1820. Прогностические письма см.: Ч. 2. Прибавления, № XXXV. В русском и немецком изданиях текст передан аналогично, за исключением опечаток, не имеющих смыслового значения.
²² См.: Рихтер В. Указ. соч. Ч. 1-3. Приложения к ч. 2, № XXXI.
²³ Там же. Ч. 2. С. 218-221, 136-137.
²⁴ Воронцов-Вельяминов В. А. Очерки истории астрономии в России. М., 1956. С. 58 и др.
²⁵ Змеев Л. Ф. Наши первые карантины. // Русский архив. М.,1888. № 2. С. 311. Он же. Чтения по врачебной истории. СПб, 1896. С. 238.
²⁶ Васильев К. В., Сегал А. Е. История эпидемий в России. М., 1960. С. 69-73.
²⁷ Сравни с ответами Горна псковскому воеводе, приведенными в воеводской отписке от 9 января 1656 года: "...велено ему, Ягану, ехати к тебе, великому государю... да ему же де Ягану по твоему великого государя указу велено с собою приговорить дохтура ученого человека, который бывал в дохтурских во многих науках и дохтурству совершенно научен и свидетельствован" (ЦГАДА. Ф. 150. Оп. 1. Стлб. 1656 г., № 2. Л. 4-6).
²⁸ Вот образец вопросов, которые Горн должен был выяснить при подборе кандидата на царскую службу: в 1666 г. ему велено "про дохтура Ягана Кустериуса проведать подлинно, прямой ли он дохтур, и дохтурскому делу учился, и в Академии он был ли, и свидетельствованные грамоты у него есть ли? И буде он врач хороший - выдать ему специально посланную "опасную грамоту" (Новомбергский Н. Я. Материалы по истории медицины в России. СПб., 1905, Т. I, № 122; ср. № 143; СПб., 1906. Т. II, № 20; ЦГАДА. Ф. 143. Оп. 2. Ч. 2, № 754, 755).
²⁹ Справочную заметку и черновик грамоты см.: ЦГАДА. Ф. 150. Оп. 1. Стлб. 1656 г., № 2. Л. 1, 2-3. По позднейшей помете грамота ошибочно датирована 7 января 1656 г., хотя с ее беловиком Энгельгардт приехал во Псков 27 декабря 1655 г. (ср. л. 4-6).
³⁰ См.: Новомбергский Н.Я. Черты врачебной практики в Московской Руси. СПб., 1904. Приложения, № 2. С. 88-90.
³¹ ЦГАДА. Ф. 150. Оп. 1. Стлб. 1656 г., № 2. Л. 4-6.
³² См.: Новомбергский Н. Я. Черты ... Приложения, № 2. С. 85-95.
³³ См.: Рихтер В. Указ. соч. Примеч. к с. 215.
³⁴ См.: Новомбергский Н. Я. Черты ... Приложения, № 2. С. 92; к диплому прилагалась врачебная заповедь из 9 пунктов, обязательных для соблюдения дипломантами Франекера. См.: Там же. С. 94.
³⁵ См.: Там же. С. 94-95.
³⁶ Рихтер ошибочно отождествляет его с Кенигсбергом. См.: Рихтер В. Указ. соч. С. 216.
³⁷ Новомбергский Н. Я. Черты ... Приложения, № 2. С. 91; В. Рихтер называет отца Энгельгардта Матвеем. См.: Рихтер В. Указ. соч. С. 214-215.
³⁸ Опубликованная Рихтером без даты запись о получении Энгельгардтом жалованья "на приезд" (см. Рихтер В. Указ. соч. Приложения, № XXXIV; ср. с 222) относится к 1677 г. (см. указ. от 7 октября 1677 г.; Новомбергский Н. Я. Материалы ... Т. II, №43).
³⁹ См.: Материалы для истории медицины в России. СПб., 1884. Вып. 3. С. 657. Дальнейшие известия о жалованье Энгельгардта см.: Там же. Вып. 2. С. 160-162, 170-171, 183, 189-200, 232; Вып. 3.С. 701, 727; и др.
⁴⁰ См.: Новомбергский Н. Я. Черты ... Приложения, № 2. С. 88. Лахтин М. Ю. Медицина и врачи в Московском государстве. М., 1906. С. 24; и др.
⁴¹ Материалы... Вып. 3. С. 720.
⁴² ЦГАДА. Ф. 150. Oп. 1. Стлб. 1665 г., № 4. Л. 18, 16.
⁴³ ЦГАДА. Ф. 143. Оп. 2. Ч. 2, № 1313; Ф. 150. Oп. 1. Стлб. 1683 г., № 2. Д. 5. Стлб. 1697 г., № 44. Л. 1-2.
⁴⁴ См.: Звягинцев Е. А. Слободы иностранцев в Москве XVII века // Исторический журнал. 1944. № 2/3. Снегирев В. Л. Московские слободы: Очерки по истории Московского посада XIV—XVIII вв. 2-е изд. М., 1956; и др.
⁴⁵ См.: Материалы... Вып. 2. С. 161.
⁴⁶ См.: Там же. С. 215-216; Лахтин М. Ю. Указ. соч. С. 26. Разросшееся хозяйство Энгельгардта требовало много рабочих рук, и в октябре 1663 г. доктору выдали из тюрьмы «в послужение» двух пленных, поляка Петра Лещинского и пруссака Мартына Токарского (Новомбергский Н. Я. Материалы... Т. 1, № 57).
⁴⁷ См.: Новомбергский Н. Я. Черты... С. 51; ЦГАДА. Ф. 143. Оп. 2. Ч. 2, № 669.
⁴⁸ См.: Материалы... Вып. 3. С. 766-768, 5751; ср.: ЦГАДА. Ф. 143. Оп. 2. С. 2, № 669, 708, 824.
⁴⁹ См.: ЦГАДА. Ф. 143. Оп. 2, № 645 (письма Энгельгардту и Алексею Михайловичу от 30 октября 1663 г.).
⁵⁰ См.: Материалы... Вып. 2. С. 288-290, 292-293, 296-308; Новомбергский Н. Я. Материалы... Т. I, № 10; ЦГАДА. Ф. 143. Оп. 2. Ч. 2, № 706, 735, 737; Рихтер В. Указ. соч. С. 194-197, 203 и др.
⁵¹ См.: Новомбергский Н. Я. Черты... Приложения, № 9. С. 101; ЦГАДА. Ф. 143. Оп. 2. Ч. 2, № 704.
⁵² См.: Новомбергский Н. Я. Материалы... Т. I. С. 48; Лахтин М. Ю. Указ. соч. С. 91; Материалы... Вып. 2. С. 253-254; ЦГАДА. Ф. 143. Оп. 2. Ч. 2, № 686.
⁵³ См.: Материалы... Вып. 2. С. 160—161. Ср. дело 1669 г. по запросу Посольского приказа о целебных свойствах кости инрога: ЦГАДА. Ф. 143. Оп. 2. Ч. 2, № 850; Севастьянова А. А. Записки Джерома Горсея о России в конце XVI — начале XVII в. // Вопросы историографии и источниковедения отечественной истории. М., 1974. С. 112.
⁵⁴ См.: Материалы... Вып. 3. С. 696.
⁵⁵ См.: ЦГАДА. Ф. 143. Оп. 2. Ч. 2, № 738, 734, 740-742; Новомбергский Н. Я. Материалы... Т. 1, № 66 и др.
⁵⁶ Janctinus (Francesco Giuntini). Commеntaria in sphaerum dе Sacro Bosco accuratissima (first publ. 1564). Lyons, 1568. P. 9; подробнее см.: Westman P S. The astronomer’s role in the sixteenth century: a preliminary study // History of Science, 18(1980). P. 105-147; ср.: Watson F. The Beginnings of the Teaching of Modern Subjects in England. London, 1909.
⁵⁷ ГИМ. Муз. № 2936. Л. 186 об. (указано В. К. Былининым).
⁵⁸ См.: Васильев К. В., Сегал А. Е. Указ. соч. С. 62.
⁵⁹ A Journal of the Plague Year by Daniel Defoe. N. Y., 1960. P. 11; Vincent God. Terrible Voice in the City. London, 1667 // Watson N. Ph. D. The Historical Sourses of Defoes Journal of the Plague Year (first publ. Bostone, 1919). N. Y., 1966. Р. 116.
⁶⁰ ЦГАДА. Ф. 155. Oп. 1. Стлб. 1664 г. № 2. Л. 1.
⁶¹ См.: Форстен Г. В. Сношения Швеции и России во второй половине XVII века (1648-1700) // ЖМНП. 1898. № 5. С. 101-102.
⁶² ЦГАДА. Ф. 141. Оп. 3. Ч. 7. Стлб. 1665 г., № 23.
⁶³ A journal... Р. 11-12.
⁶⁴ Nathaniel Hodges. Loimologia: or, An Historical Account of the Plague in London in 1665: with procantionary Directions against the like. Contagion. Gohn Guincy, M. D., trаns. 1720 // Watson N. Ph. D. Op. cit. P. 102-103; Vincent God. Tеrrible Voice... P. 116.
⁶⁵ См.: Васильев К. В., Сегал А. Е. Указ. соч. С. 46-48.
⁶⁶ См., например: Nathaniel Hodges. Op. cit. P. 103, 107, 110-111; Vincent God. Op. cit. P. 125-126; Watson N. Ph. D. Op, cit. P. 153 (From the Autobiography, and unpublished Letters of the Rev. Simon Patrick, Rector of St. Paul’s, Covent Garden); etc.
⁶⁷ См.: ЦГАДА. Ф. 155. Oп. 1. Стлб. 1664 г., № 3. Л. 5, 7 и др.
⁶⁸ См.: Гордон Я. Дневник генерала Патрика Гордона. М., [1892]. Ч. II, С. 54.
⁶⁹ См.: Феофан Прокопович. Фiлософськi твори. Киев, 1950. Т. 2. С. 179, 449.
⁷⁰ Путешествие антиохийского патриарха Макария в Россию в половине XVII века. М., 1897; Адам Олеарий. Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно (1647-1671 гг.). СПб., 1906. С. 158; Арсеньев Ю. В. Описание Москвы и Московского государства. По неизданному списку космографии конца XVII века // Записки Московского археологического института. М., 1911; и др.
⁷¹ ЦГАДА. Ф. 141. Оп. 3. Ч. 7. Стлб. 1665 г., № 23. Л. 1 об.
⁷² Vincent God. Op. cit. P. 116—117.
⁷³ Nathaniel Hodges. Op. cit. P. 106.
⁷⁴ Watson N. Ph. D. Op. cit. P. 139 etc.
⁷⁵ Op. cit. P. 170-171.
⁷⁶ ЦГАДА. Ф. 155. Oп. 1. Стлб. 1664 г., № 2. Л. 57.
⁷⁷ Рихтер В. Указ. соч. Приложения, № XXXI. Ч. 3.
⁷⁸ См.: Гордон П. Указ. соч. С. 60; Бантыш-Каменский H. Н. Обзор внешних сношений России (по 1880 год). М., 1894. Ч. 2. С. 119 и др.
⁷⁹ См.: Рихтер В. Указ. соч. Приложения, № XXXI. Ч. 2; ЦГАДА. Ф. 141. Оп. 3. Ч. 7. Стлб. 1665 г., № 128.
⁸⁰ Бантыш-Каменский Н. Я. Указ. соч. С. 119.
⁸¹ См.: Гордон П. Указ. соч. С. 73, 212; Фрейденберг М. Н. Дубровник и Османская империя. М., 1984. С. 32; Васильев К. В., Сегал А. Е. Указ. соч. С. 62-63 и др.
⁸² Приведенные Ф. Аделунгом под 1665 г. сведения С. Коллинса о чуме в России относится к эпидемии 1654-1657 гг. Ср.: Ф. Аделунг. Критико-литературное обозрение путешественников по России до 1700 года и их сочинений / Пер. с нем. А. Клеванова. М., 1865. Ч. II. С. 210; Коллинс С. Нынешнее состояние России, изложенное в письме к другу, живущему в Лондоне // ЧОИДР. 1846. № 1. С. 13 (и др. переводы).
⁸³ Гордон П. Указ. соч. С. 201—202.
⁸⁴ См.: Рихтер В. Указ. соч. С. 218 и др.
⁸⁵ См.: ЦГАДА. Ф. 150. Оп. 1. Стлб. 1665 г., № 4, Л. 1. 16-18.
⁸⁶ См.:Гордон П. Указ. соч. С. 60, 66, 58.
⁸⁷ См.: Форстен Г. В. Указ. соч. № 6. С. 324 (сообщение сделано после описания приема Дашкова в Лондоне); Бантыш-Каменский Н. Н. Указ. соч. С. 119.
⁸⁸ См.: ЦГАДА. Ф. 155. Oп. 1. Стлб. 1664 г., № 2. Л. 17, 19, 38, 66-67. За 1664 г. материалов «ведомостей» сохранилось очень мало (ср. там же: № 3 и Стлб. 1665 г., № 2. Л. 11, 12).
⁸⁹ См.: Базилевич К. В. Денежная реформа Алексея Михайловича и восстание в Москве в 1662 г. М.; Л., 1936.
⁹⁰ См.: Гордон П. Указ. соч. С. 32; Новомбергский Н. Я. Материалы... Т. 1. С. 34; Т. 2. С. 227, 269-270.
⁹¹ См.: Форстен Г. В. Указ. соч. № 6. С. 314, 317.
⁹² Подробнее см.: Очерки истории СССР. Период феодализма. XVII век. М., 1955. С. 510-517; История Польши. 2-е изд., доп. М., 1956. Т. 1. С. 297-299; Галактионов И. В. Из истории русско-польского сближения в 50—60-х годах XVII в. (Андрусовское перемирие 1667 г.). Саратов, 1960. С. 47—83; Тихомиров М. Н. Классовая борьба в России XVII в. М., 1969; Буганов В. Н. Московское восстание 1662 г. М., 1964; и др.
⁹³ Подробнее см.: Czermak W. Koniec Jerzego Lubomirskiego // Kwartalnik Historyczny, 1860, № 4; Павлищев H. И. Польская анархия при Яне Казимире и война за Украину. Т. 1-3. СПб., 1878.
⁹⁴ См., например: ЦГАДА. Ф. 155. Oп. 1. Стлб. 1664 г., № 2. Л. 12, 17, 34, 47-49, 55, 68, 75, 78-80, 82 и др.
⁹⁵ См.: Форстен Г. В. Указ. соч. № 6. С. 322.
⁹⁶ См.: История Польши, С. 299; Гордон П. Указ. соч. С. 89.
⁹⁷ См.: Галактионов И. В. Указ. соч. С. 86-87; Галактионов И. В., Чистякова Е. В. А. Л. Ордин-Нащокин - русский дипломат XVII века. М., 1961.
⁹⁸ См.: Грамон А. Из истории московского похода Яна Казимира. Юрьев, 1924.
⁹⁹ См.: Очерки по истории СССР. С. 508-509, 517. Галактионов И. В. Указ. соч. С. 56-67, 85-86 и др.
¹⁰⁰ Ср.: История Польши. С. 299 и далее; История Швеции. М., 1974. С. 228 и мн. др.
¹⁰¹ ЦГАДА. Ф. 155. Oп. 1. Стлб. 1661 г., № 2. Л. 75.
¹⁰² Ср.: Пекарский П. Указ. соч. Т. 1. С. 285.
¹⁰³ См.: ЦГАДА. Ф. 155. Oп. 1. Стлб. 1664 г., № 2. Л. 3, 8, 19.
¹⁰⁴ Сильвестра Медведева. Созерцание краткое лет 7190, 91 и 92, в них же что содеяся во гражданстве / Публ. А. А. Прозоровского // ЧОИДР. 1894. Кн. 4. Отд. 2. С. 37.
¹⁰⁵ См.: Материалы... Вып. 2. С. 292-293, 296-308.
¹⁰⁶ См.: ЦГАДА. Ф. 150. Oп. 1. Стлб. 1665 г., № 4. Л. 1-5.
¹⁰⁷ См.: Там же. Л. 6-8.
¹⁰⁸ Там же. Л. 10-11.
¹⁰⁹ См.: Там же. Л. 9.
¹¹⁰ Там же. Л. 12-15.
¹¹¹ См.: Там же. Л. 16. Ср. л. 17 (отписка об этом из Посольского в Ямской приказ), 18 (грамота в Новгород об отпуске Энгельгардта).
¹¹² См.: ЦГАДА. Ф. 143. Оп. 2. Ч. 2, № 1196, 1212, 1293.
¹¹³ См.: Там же. № 1313; Ф. 150. Oп. 1. Стлб. 1683 г., № 2.

<< Назад   Вперёд>>