От составителя
Не буду первооткрывателем, если замечу, что наибольшими возможностями, так сказать, психологического и обособленного вторжения в историю обладает мемуарная литература. Поэтому-то она и пользуется высоким спросом у современного читателя. Приведу довольно любопытное признание по этому поводу известного писателя Валентина Саввича Пикуля. Рассказывая о своей работе и «творческой кухне», он заметил, что ему очень интересно перечитывать заметки мелких чиновников и малоприметных в истории офицеров. Пожалуй, в этих словах сокрыта и глубинная историческая суть, и писательская мудрость, подтверждаемая неиссякаемым интересом читателей к многочисленным пикулевским романам. Какая в них поразительная детализация обстановки (в том числе и корабельной), в которой действуют "живые" герои! Эти "фотографические" подробности просто изумляют. Они придают повествованию живость и колорит, как бы втягивая читателя в водоворот динамичных событий. Как же удается писателю воспроизвести все это? Считаю, что кроме личного боевого опыта Валентина Саввича, бывшего военного моряка и участника войны, кроме его богатого воображения и щедрого писательского дара немалую услугу оказали ему различные исторические источники, которые он тщательно и долго изучал, в том числе и "письма мелких чиновников и малоприметных в истории офицеров".
Да, письма, дневники, воспоминания, журналы наших очень и не очень далеких предков - это неиссякаемый родник своеобразной, то строго документальной и лаконичной, то лирико-поэтичной, то остросюжетной, драматичной или даже трагичной, то саркастически-непримиримой (порой наиболее достоверной и исчерпывающей), информации. В ней заложены сведения, которые представляют ценность и интерес не только для ученого или писателя, но и для любого, кого влечет к себе, кому дорога история страны. Эти материалы дают возможность изучать и осмысливать прошлое не только в общем, глобальном масштабе, с ориентацией на "отшлифованные" точки зрения, директивные указания, но и через близкое знакомство с мелкими, незначительными частностями. Они позволяют окинуть взором, познать быт и нравы наших предшественников, ознакомиться с их думами и чаяниями, оказаться сопричастными к великим и малым делам.
Но как становится обидно, когда встречаешься с печальной судьбой подобных книг, которым по их значимости и полезности в буквальном смысле слова цены нет! Одни давным-давно не переиздавались, десятилетиями, веками пылятся невостребованными в хранилищах, а потому не известны широкому читателю. Другие даже в руки специалистов не попадали, поскольку содержатся на подвальных или высотных полках библиотек неразрезанными. Третьи если и попадались, то в лучшем случае журнальным вариантом или в нескольких экземплярах случайным, примитивным способом. А ведь в них заложена такая потенциальная сила, такие мудрые уроки, такой богатейший опыт, без изучения которого военная теория и практика топтались на месте, отступали назад, набивали "синяки" и "шишки"... И немудрено: не не интересуясь, а то и отвергая наблюдения, замечания, выводы и предложения, сделанные в прошлые годы, ученые-схоласты, незнайки-штабники и неумейки-корабельщики оказывались слепыми и глухими.
Примечательный факт. Летом 1902 года в Кронштадте ошвартовался учебный корабль с гардемаринами аргентинского флота. Его командир, встретившись с главным командиром Кронштадского порта вице-адмирал С. О. Макаровым, уважительно назвал его учителем и показал переведенную на испанский язык книгу русского адмирала "Рассуждения по вопросам морской тактики". Он заявил, как вспоминал последствия бывший адъютант С. О. Макарова капитан 2-го ранга В. И. Семенов (некоторые его воспоминания вошли в настоящую книгу), что флот аргентинский молодой, но внимательно следит за литературой старых морских наций, в том числе и русской. Увидев недоумение автора "Рассуждений...", аргентинский моряк заметил: "Странно было бы, если бы наши будущие офицеры не были знакомы с книгой, достоинства которой по справедливости оценены в государствах Старого Света..."
Не только флоты всей Европы изучали бесценный труд нашего видного ученого, мореплавателя, флотоводца и публициста. Этот труд был известен военным морякам Америки и Азии. По нему Япония училась... нам побеждать. Изучали все, кроме той страны, где жил и служил талантливый и мудрый адмирал. На родине С. О. Макарова его труд не только не имел успеха, не только не пропагандировался и изучался, но и подвергался бойкоту.
Размышления над множеством подобных фактов способствовали рождению замысла настоящей книги. Правда, очень жаль, что рассказ о боевых действиях русского флота, содержащийся и представляемых читателям воспоминаниях, дневниках, письмах и батальных донесениях, приходится начинать, да и то не совсем полно, с петровской поры.
Так уж получилось (из-за нашего пассивного соглашательства, инертности, невнимательности, беспринципности, а то и равнодушного отношения к отечественной истории), что устоявшееся общее мнение утверждает: русская сила устремилась, задыхаясь в безводных континентальных пространствах, к морям, а русские корабли "стали заявлять о себе на оных" после указующей сакраментальной фразы Петра I: "Русскому флоту быть..."
По мне, так не очень удобно, если не сказать - печально и стыдно, читать, слышать, а тем более произносить, к примеру, не совсем обдуманное и порядком набившее оскомину изречение - "дедушка русского флота". Так именуют до сей поры ботик иноземной постройки, на котором юный Петр I устраивал потешные плавания. Несуразность подобного возвеличивания ничем не примечательного суденышка, кроме того, что оно принадлежало царствующей, пусть и значительной в истории, особе, становится очевидной, если процитировать слова английского историка Джена. Их привел со ссылкой на иностранный источник (Лондон, 1899 г.) профессор К. В. Базилевич в своем предисловии к книге А. В. Висковатова «Краткий исторический обзор морских походов русских и мореходства их вообще до исхода XVII столетия» (изд. второе, выпущенное Воениздатом в 1946 г.). «Существует распространенное мнение, — писал Джен, — что русский флот основан сравнительно недавно Петром Великим, однако в действительности он по праву может считаться более древним, чем британский флот. За сто лет до того, как Альфред построил первые английские военные корабли, русские участвовали в ожесточенных морских сражениях, и тысячу лет тому назад именно русские были наиболее передовыми моряками своего времени».
Основания для такого утверждения, причем более древние, можно отыскать, если внимательно вчитаться в страницы старинных летописей и сказаний, если проанализировать противоречивые суждения разных исследователей по истории нашего государства. В них можно обнаружить многочисленные вкрапины «русских» следов, фактиков и фактов в мировой, если можно так сказать, боевой летописи флота.
В первую очередь следы морской славы наших предков нужно искать, естественно, в морях и приморских районах. И они находятся. Так, Н. М. Карамзин, говоря о них, приводит «сказку», якобы внесенную в летописи, в которой есть примечательные строки. Согласно им Александр Македонский написал письмо могущественным и воинственным словенам и русам, выражая уважение «храбросердному народу, славнейшему колену русскому», обитающему «от моря Варяжского до Хвалинского». В скандинавских, немецких, византийских и других летописях содержится немало любопытных фактов о морской торговле россиян с северными и южными народами, а также о том, что они, подобно норманнам, были грозою морей.
В скандинавских летописях (Руническая харатейная грамота) сказано, что согласно договору, составленному между Россией и Данией в X в., при датском короле Свеноне I, россияне получили право брать дань с жителей приморских, горных и лесных до самых северо-восточных пределов Норвегии. В Несторовской летописи утверждается, что финны
издревле платили дань Новгороду, а в Византийской — о морском походе Владимира Ярославовича, призвавшего против греков вспомогательное войско с северных островов Океана и посадившего на суда 100 000 ратников.
Византийские историки (Лев Грамматик, неизвестный Константинов Продолжатель, Симеон Логофета, Георгий Монах) описывают морской поход россов на Византию и осаду двумястами судами Константинополя в 866 году. Киевские россы, или киевские варяги, были хорошо известны византийцам, поскольку многие из них, искусные в мореплавании и морских сражениях, на договорных началах служили в греческом флоте. Так, в 902 году 700 человек киевлян числились в греческих корабельных экипажах и получали из византийской казны 100 лир золотом.
Обратимся непосредственно к тексту древних рукописей. Вот одна из них — преподобного Нестора. Приведу два отрывка из нее по Лаврентьевскому (М., 1884 г.) и Кенигсбергскому (СПб., 1863 г.) спискам: «В лето 6412. В лето 6113. В лето 6414 (т. е. в 904—906 гг.), — говорится о первой из них, — иде Олег на греки, Игоря оставив Киеве... пойде Олег на конех и в кораблех, и бе числом кораблей 2000. И приде к Царюграду... И вылезе Олег на берег, и вовеле воем изволочити корабля на берег... колеса изделати и вставити корабля на колеса; и бывшему покосну ветру, успяша пре с поля (т. е. натянули паруса) и идяше к городу... Царь же Леон с Олександром мир с Олегом... Олег... повеша щиты своя в вратех, показующе победу и поидо от Царяграда...» «В лето 6452 (944 г.) Игорь совокупи вои многи, Варяги, и Русь, и Поляне, и Словены, и Кривичи, и Тиверци, и Печенеги... пойдя на греки в лодьях и на конех, хотя мстити себе.
Се слышавши Корсунцы, послаша к Роману, глаголюще: «Се идут Русь без числа корабль, покрыли суть море корабли». Також и Болгаре послаша весть, глаголюще: «Идут
Русь, и наяли суть Печенеги. Се слышав Царь посла ко Игорю лучшия бояры, моля и глаголя: «Не ходи, но возьми дань, юже имал Олег, и придам еще к той дани... И послуша их Игорь, и... взял у грек наволоки (материя, ткань) и злато и... возвратись вспять, и приидо к Киеву...»
Мстил же Игорь, как сообщает другая, Троицкая, летопись, за неслыханные бедствия, нонесенные от греков за четыре года до успешного похода. Вот как летописец отразил то событие: «В лето 6448 (940 г.) иде Игорь на греки... Феофан же сустрете я в лядех со огнем и пущати начи трубами огонь на лодьи русские. И бысть видети стражно чюдо:
Русь же видящи пламень вметахуся в воду морскую, хотяще убрести и тако прочим возвращавшиеся во свояси. Темже пришедшим в землю свою и поведаху каждо своим о бывшем и о лядьнемь огнем: яко же молонья, рече, иже на небесех, греце имут и ее пущающа же жагаху нас...»
В приведенном последнем отрывке уж очень видна поздняя корректура этой летописи, деланная рукой, явно усердствующей в пользу греков. Конечно, греческий огонь по тем временам был грозным оружием, и нет в том особого преувеличения, когда он уподобляется молнии — «молоньи... на небесех», — приводящей в ужас. Но уже никак он не был для русских, служивших в немалом количестве в греческом флоте, а также ходивших в морские походы против Византии значительно раньше, в диковину и не мог восприниматься ими как страшное чудо. Ведь греческий огонь стал применяться в морских боях начиная с VII века. Трудно судить, постигли ли его тайну россияне, скажем новгородцы, в том же веке, но древние источники сообщают, что они умели пользоваться греческим огнем, а также брандерами (зажигательными судами, или — по-иному — огненными таранами). Если верить Никоновской летописи, то новгородцы в IX веке поддерживали прочные торговые связи со странами Востока, так что уже за сто лет до неудачного похода Игоря русы могли выведать тайну греческого огня или, в крайнем случае, познакомиться с ним настолько, чтобы не считать ужасным чудом.
Но почему же тогда осталось так мало описаний, отразивших подвиги русов на морях? Почему их славные деяния затмили полулегендарные варяги или норманны? Почему то, что сохранилось в летописях, носит если не сказочный, то не совсем правдоподобный или преувеличенный характер? Почему не известно точное описание древнерусских кораблей (их устройство, вооружение), на которых русы совершали невольно дальние, длительные и рискованные переходы?
Причин здесь множество. Каждая летопись, с утверждением во власти очередного князя, почти перебеливалась (переписывалась заново), а прежние великие или успешные деяния преуменьшались, искажались, опускались ради возвеличивания нового правителя и в угоду ему. Многие рукописи уничтожались совсем, то ли по тем же причинам, то ли во время стихийных бедствий или же войны. Но самое значительное принижение, коверкагье или же радикальное изменение отдельных этапов нашей общей и военной истории принадлежит византийцам (после введения православия на Руси), с целью отрицания нашей древней культуры и добрых традиций, а также германцам, стремившимся к постоянному захвату русских земель, а потому отвергавшим нашу самобытность и способность к самостоятельности во всем.
Есть основания утверждать, что к «забвению» давних отечественных достижений, в том числе в развитии мореплавания и кораблестроения, приложил руку и Петр I, а также его многочисленное — расчетливое в своих корыстных целях, угодливое царю и враждебное русскому национальному самосознанию и русской истории — окружение, в первую очередь из числа иностранцев. Было сделано многое, чтобы подвижника-царя провозгласить на века первоустроителем и первостроителем русского флота.
Бесспорно, Петр I потратил немало сил, энергии и дарования для развития и укрепления военного флота. Но есть и другая сторона, которая явно просматривается, если знакомиться с журналами, дневниками и письмами авторов петровской поры: флот кроме баталий зачастую служил для празднеств, развлечений, забав, увеселительных игрищ и спектаклей. С легкой руки Петра и его приближенных постепенно именно эта сторона все больше и больше выпячивалась многими послепетровскими правителями, и даже складывалось общественное мнение, что увлечение флотом — это «царские причуды».
Мемуарная литература времен Петра I ценна, помимо всего, своей фактической стороной, но очень бедна художественностью и мыслью. Это, скорее всего, батальная и бытовая хроника походов, поездок и увеселений государя, а также приближенных к нему лиц. И все же из скупых и разрозненных сообщений можно почерпнуть достоверные и интересные сведения о восстановлении (здесь не оговорка, именно о восстановлении, если учитывать допетровский, богатый и длительный, период развития отечественного флота) боевых флотских традиций и мореплавательного опыта, о зарождении флотских русских династий. Для более объективного освещения событий используются также отрывки из дневника шведского адмирала Густава Ватранга, а также некоторые более поздние публикации.
В книге о пренебрежительном отношении к флоту как к «царским причудам» не говорится, поэтому здесь, во вступительном слове, есть смысл привести выдержки из некоторых соответствующих воспоминаний.
В 1815 году начал свои записки адмирал П. В. Чичагов. Не стану останавливаться на подробностях его жизни, поскольку в последующем об этом будет сказано. Хочу в подтверждение предложить лишь отрывок из его записок, первый выпуск которых вышел в Санкт-Петербурге в 1885 году, спустя 36 лет после смерти их автора.
«В 1767 году, 27 июня, я узрел свет, — писал адмирал. — Родители мои жили В Коломне. Отец, в это время имевший звание морского капитана, должен был предпочесть эту часть города, самую болотистую из петербургских топей, вследствие дешевизны, соответствовавшей его средствам к существованию.
Содержание военных в России вообще очень недостаточно, и это одна из причин, заставляющая некоторых заниматься взяточничеством в продолжение почти всей службы за неимением собственных своих средств. Недостаточность их особенно присуща русским морякам, и вот главная тому причина. В Петербурге существовало тогда много заведений, предназначенных для воспитания юношества. Их называли кадетскими корпусами. Между ними один был для молодых людей, готовившихся поступить в пехоту или кавалерию; другой для артиллеристов и инженеров; были еще корпуса — Морской и Горный. В них принимали лишь детей из дворян...
Более состоятельные родители старались определять своих детей в первый или второй корпуса, открывавшие им лучшую карьеру, тогда как беднейшие записывали своих детей в Морской корпус, требовавший менее расходов впоследствии.
Русский флот, созданный умом Петра I, мог существовать только им одним. Так как он ни в духе народном, ни вызван потребностями государства, ни в духе русского правительства, то на него не смотрят как на необходимое условие для благосостояния или безопасности империи, и он есть обременительная роскошь подражания, зависящая от доброй воли государей.
Жертвы и лишения, которым подвергаются поступающие в морскую службу, не получают соразмерного вознаграждения. Поэтому-то люди поблагоразумнее кончают тем, что, замечая это, отвращаются ремесла и бросают его при первой возможности пристроиться куда-нибудь получше. Из этого следует, что на службе остаются лишь люди бедные или недальновидные... Однажды, ради забавы, вздумали подвести общий итог русских моряков, и оказалось, что он не совсем достигает... содержания одной роты гвардии императрицы Екатерины. С тех пор эта разница поуменьшилась, но вовсе не потому, что моряки стали богаче...»
Тот же Петр I, «открыв настежь окно из Европы в Россию», дал ход широкому потоку иностранцев, среди которых, наряду с единицами полезных и честных людей, хлынули сотни авантюристов, проходимцев, преступников. Добиваясь при преимуществе и царском покровительстве высоких постов и больших привилегий, они, обогащаясь, наносили вред государству, в том числе и флоту, затирали и губили одаренных людей русского происхождения.
Правда, были среди иностранцев, как уже говорилось, приносившие России немалую пользу своими знаниями, опытом и честным служением. Более того, некоторые из них нашли здесь вторую родину и положили начало известным флотским династиям, таким как Грейги, Гейдены. В настоящей книге даются извлечения, к примеру, из журнала капитан-командора С. К. Грейга, а также записки, которые велись на эскадре Л. П. Гейдена.
Если говорить об отражении боевых действий русского флота в мемуарной литературе в послепетровский период, то всевозможных дневников, записок и журналов походных можно отыскать немало. Но они большей частью, за исключением отдельных из них, отражают детально все то, что не касается боя или сражения. Такая тематическая направленность подобных воспоминаний объясняется тем, что когда русский флот стал все чаще и чаще вырываться из прибрежных вод на просторы морей и океанов, авторы дневников и записок, потакая потребности читающей публики и своему интересу, подробно писали о том, с кем и с чем встречались в пути, оставляя батальные эпизоды и сценки боевым сводкам и донесениям.
От подобных воспоминаний значительно отличается книга Александра Семеновича Шишкова (1754—1841) «Военные действия российского флота против шведского в 1783, 89 и 90 годах...». Читатель имеет возможность познакомиться с выдержками из нее. Правда, фамилию автора пришлось «вычислять» из текста, поскольку она обозначалась только двумя буквами — A. Ш. Поступил так Шишков то ли из-за неловкости собственной, то ли из-за пересудов современников, поскольку, хотя и являлся очевидцем большинства описываемых событий, воспоминания о боевых действиях русского флота почерпнул, по его признанию, «из Дневника, записок и донесений главноначальствующего над оным адмирала Чичагова».
Следует отметить, что А. С. Шишков — это насколько любопытная и интересная, настолько и противоречивая фигура в нашей истории. Посудите сами: корабельный офицер, который не только ни разу в жизни не руководил сражением, боем, но и не командовал кораблем, вдруг становится адмиралом; адъютант, приласканный адмиралом В. Я. Чичаговым, получивший за радостное сообщение государыне о победе саблю «За храбрость», хотя этой храбрости и не проявлял, пользующийся умом и славой своего давнего благодетеля даже после смерти последнего (имеются в виду дневники В. Я. Чичагова), по непонятным для других причинам подвергал престарелого адмирала унижениям до самой его смерти, устраивал гонения и различные козни против остальных Чичаговых. Один из первых историографов флота России, президент Российской академии, один из просвещенных умов и последовательных патриотов, Шишков в то же время является инициатором издания реакционного цензурного устава, преследует декабристов и сторонников отмены крепостного права. Возможно, из-за этих резко противоположных черт характера и направлений деятельности Шишков получал большей частью крайние оценки — от самых оскорбительных до самых восторженных. Вот и в наше время кое-где в печати нет-нет да и мелькнет хвалебный, не совсем правдивый и обдуманный, отзыв о А. С. Шишкове как об участнике и даже герое Отечественной войны 1812 года, хотя участие и «героизм» его заключались в пребывании в ставке царя и написании всевозможных рескриптов и воззваний. Думается, что предлагаемая публикация, подготовленная Шишковым на основании архива адмирала Чичагова, позволит читателю более объективно посмотреть на эту примечательную фигуру.
Учитывая, что в названных публикациях (журналы Петра I, С. К. Грейга, воспоминания А. С. Шишкова) не все важные боевые эпизоды нашли отражение, а также то, что о многих событиях рассказано скупо и сухо, пришлось, чтобы дополнить впечатления некоторых авторов, прибегнуть к помощи тех, кто оставил увлекательные и умные записи, составленные с чужих слов. К таким материалам относятся «Суд над вице-адмиралом Крюйсом 1715 года» Александра Соколова, «В походах и сражениях» Ростислава Скаловского, рассказы о Наваринском и Синопском сражениях Евгения Богдановича. Да и их авторство никак не назовешь случайным. Взять, к примеру, Ростислава Карповича Скаловского, известного, а точнее, самого известного в свое время биографа и исследователя боевой деятельности адмирала Ф. Ф. Ушакова. Конечно, Скаловского трудно назвать современником Ушакова. Когда последний ушел из жизни, первому исполнилось только шесть лет. Но все его детство, вся его флотская юность, а точнее, учеба в кадетском морском училище прошли под влиянием флотоводческой славы и таланта Федора Федоровича. Нужно учитывать, что учеба, первые офицерские годы будущего знаменитого историка и писателя прошли под опекой питомцев и учеников Ушакова, делившихся еще живыми и волнующими впечатлениями о встрече с прославленным адмиралом, о совместной службе с ним. Эти рассказы, по всей видимости, дополнялись и дневниковыми записями родных и близких Ростислава Карповича. Ведь его фамилия — флотская, ее носили и сослуживцы Ушакова, впоследствии становившиеся видными флотскими начальниками, адмиралами.
Фамилия Скаловского, например, упоминается в воспоминаниях В. И. Мелихова, оставившего после себя описание действий Черноморского флота в войне с Турцией в 1828—1829 годах (отрывки из его воспоминаний вошли в книгу). Походные записки Мелихова, пожалуй, больше всего и примечательны подробным перечислением кораблей и фамилий. Причем отрадно, что фамилии-то русские, в отличие от журнала Петра I. Отрадно потому, что это свидетельствовало о более целеустремленном пополнении корабельных кадров «доморощенными» офицерами. Правда, им не всегда сопутствовала удача в профессиональном росте, поскольку влияние иностранцев по-прежнему тормозило этот рост. Пользуясь покровительством самых влиятельных при дворе кругов, они всячески препятствовали русским офицерам, пробивающим себе дорогу «своей собственной головой», продвигаться по службе.
Вот как по этому поводу писал адмирал В. М. Головнин. Свое авторство записок «О состоянии Российского флота в 1824 году» (к сожалению, их в книге не удалось использовать, поскольку в них не отражены боевые действия флота) он прикрыл псевдонимом — мичман Мореходов. Однако содержание записок мало оставляет сомнения об истинном авторе. Кроме того, рукопись хранилась в архивах адмирала. Изданная отдельной книжкой в Санкт-Петербурге в 1861 году, она сопровождалась пометкой: «С рукописи, найденной в неполном виде в бумагах вице-адмирала В. М. Головнина».
«Если бы хитрое и вероломное начальство — остро и смело замечал Головнин-Мореходов спустя сто лет после смерти Петра I, — пользуясь невниманием к благу отечества и слабостью правительства, хотело, по внушению и домогательствам внешних врагов России, для собственной своей корысти, довести разными путями и средствами флот наш до возможного ничтожества, то и тогда не могло бы поставить его в положение более презрительное и более бессильное, в каком он находится...
В 1821 г. из Архангельска в Кронштадт должна была отправиться эскадра, состоящая из линейного корабля и двух фрегатов, над которою надлежало бы начальствовать и по чину и по старшинству капитан-командору Монку, командиру находившегося в Архангельске экипажа, но ему оной не поручили по неспособности его, а приказали вести эскадру служившему под его начальством капитану 2 ранга Певцову. Монку же велено было сухим путем ехать, в Кронштадте он опять вступил в начальство своим экипажем.
В 1823 г. другой англичанин — капитан-командор Роль явно пойман и изобличен в контрабандной торговле. Его отдали под суд, который тянется больше года, а Роль занимает место в списках и останавливает других к производству...
В 1824 г. еще один англичанин — Гамильтон, за год перед тем забаллотированный и о котором сам начальник морского штаба публично говорил, что он продавал канаты и такелаж со своего корабля, по его же докладу произведен в контр-адмиралы...
Медленное производство во флоте притупляет охоту к продолжению службы и отдаляет всех находящихся в ней людей со способностями и состоянием. Офицеры по десяти лет и более служат в одних чинах и знают, что сие происходит не от обстоятельств и порядка службы, а из пристрастия к иностранцам, которые имеют преимущество перед русскими, несмотря на то что многие из них известны правительству как люди развратные, заведомо гнусного поведения, пьяные, ни к чему не годные; но их хотя никуда на службу употребить нельзя и не употребляют, однако ж и не выключают из оной, а производят жалование и все содержание. Подобные люди отнимают место у молодых способных людей из русских...»
Головнин-Мореходов саркастически описывает, как устраивают «потемкинские деревни» из кораблей, выкрашивая свежей краской только те борта, которые царь, во время посещения Кронштадской базы, сможет видеть из кареты. Флот получал высокую оценку, в то время как пришедшие в негодность многие корабли, блестя «показательными» бортами, вот-вот пойдут ко дну, не увидев моря. Ну а когда их выводят на морской простор, то только для того, чтобы тут же поставить на длительный ремонт, еле-еле дотянув на буксире до берега.
Кстати, в воспоминаниях В. И. Мелихова, вопреки воле автора, этот мотив улавливается. Да и все боевые действия (правда, он описывает не Балтийский, как у Головнина, а Черноморский флот, но состояние их примерно одинаковое) нашего флота против турецкого в основном свелись к бесплодным поискам кораблей противника. Не зря современники, как В. И. Мелихов, так и В. М. Головнин, называли ложную готовность флота к боевым действиям поражением без боя. Особенно это состояние проявилось в русско-японской войне 1904—1905 годов... В числе наиболее ценных можно назвать книги В. И. Семенова и Л. Ф. Добротворского, отрывки из которых включены в эту книгу. Их мемуары — воспоминания-обличения, воспоминания-уроки.
Хотелось бы обратить внимание читателей, особенно тех, кто носит офицерские погоны, на следующую рекомендацию: попробуйте в некоторых местах умных, мудрых, острых, непримиримых наблюдений повидавших смерть людей увидеть среди участников событий не третьих лиц, совершенно вам незнакомых и давным-давно забытых, а... самих себя. Это очень важно для тех, от кого в большей или меньшей степени зависит боевая готовность нынешнего флота. Ведь каждому известна фраза: «история учит». Но она, история, никогда не научит того, кто будет воспринимать эти эпизоды и действующих в них героев как наблюдатель, как совершенно посторонний и далекий от происходящего человек. Но если все это постараться пропустить через себя, то совершенно по-иному воспримутся обличительные и поучительные строки Л. Ф. Добротворского: «По-видимому, мысль о том, что флот, все его учреждения, все мы и все они необходимы только для боя, для одного боя и больше ни для чего, — основательно была вычеркнута из головы и заменена отбыванием номеров учений, мелкой формалистикой, бесконечным писанием никому не нужных, будто бы важных для истории, а в сущности для самопрославления, приказов и инструкций, и главное, игрою в почести, якобы крайне необходимые для внедрения дисциплины и поддержания высшего престижа начальников... Только бюрократический произвол, выраженный в ненасытной жажде власти ради ее престижа и ради канцелярских удобств сношения с центральными органами, превратил наших адмиралов в каких-то громовержцев или еще в церемониймейстеров с большим штатом придворных при оркестре музыки, а не в учителей, не в наставников, как требует это всякий военный флот». Как человек не так уж далекий от флота, смею заверить, что это взгляд через годы и... на наш флот, на наших командиров и военначальников. И у нас нередко негодные корабли замазывают свежей краской, и у нас есть адмиралы-громовержцы и церемониймейстеры.
Конечно, в истории отечественного Военно-Морского Флота были негативные моменты. Но не они определяли и определяют лицо флота. Его визитная карточка — безграничное мужество русских моряков, их высокая боевая выучка, преданность Родине. В героических сражениях и боях они неизменно проявляли отвагу и бесстрашие, мастерство и самоотверженность.
Вперёд>>
