Глава 1. Разгром троцкистской оппозиции
одно — фарисейски-ласковое,
другое — меньшевистски-антиреволюционное.
И.В. Сталин
После ожесточенной Гражданской войны ЦК ВКП(б) и Советское правительство оказались во главе страны с полностью разрушенной экономикой, промышленностью и хозяйством. Жалкие гримасы нэпа не могли коренным образом изменить того тяжелого положения, в котором пребывали государство и его народ.
На повестке дня стоял все тот же известный русский вопрос «Что делать?». И попытки найти ответ на него не могли не вызвать противоречий и столкновения в верхнем эшелоне правившего страной слоя политической элиты. Недостатка в претендентах на роль идеологических лидеров не было. Подспудно зреющие разногласия не могли быть разрешены иначе, как в процессе ожесточенных фракционных схваток оппозиции с Генеральным секретарем Сталиным; но хотя никто не мог предугадать, к чему это приведет, все случившееся впоследствии было неизбежно.
Первым заявил о себе Троцкий. Уже в мае 1924 года он опубликовал статью о Ленине, а осенью, к третьему тому своего собрания сочинений написал вступительную статью под заглавием «Уроки Октября». В ней он представил события 1917 года таким образом, чтобы ни у кого не было сомнений в том, что только он, Троцкий, был «истинным» руководителем и организатором Октябрьской революции. Чтобы оттеснить других участников октябрьских событий, он «вспомнил выборочно» сомнительные, на его взгляд, моменты из этого периода.
Не упоминая фамилий и ограничившись цитированием редакционных статей «Правды», он намекнул на «ошибочную» оборонческую позицию Сталина в марте 1917 года, но жерло основной критики он направил против Зиновьева и Каменева. Троцкий вспомнил все: и споры Каменева с Лениным в апреле 1917 года, и статью Ленина о «штрейкбрехерах революции», и требование об исключении их из партии. Смысл этих компрометирующих фактов, извлеченных из недалекого прошлого, заключался в том, чтобы дать понять: кроме него, в партии нет личности, способной вывести страну из трудностей экономической ситуации.
Однако, любуясь собой в кривом зеркале истории, он допустил тактический просчет, он невольно притормозил очевидное размежевание «дружной парочки» со Сталиным. Троцкий, как всегда, ошибся. Кроме того, увлекшись саморекламой, он не учел, что у оппонентов есть не меньше сведений из его биографии, ставящих под сомнение не только его вариант интерпретации истории, но и свидетельствующих о небольшевистском и политически порочном прошлом.
Феноменальная неспособность Троцкого к психологическому анализу сразу же была наказана. 26 ноября «Правда» поместила в одном номере статью Сталина «Троцкизм или ленинизм» и Каменева «Ленинизм или троцкизм». Вскоре на ее страницах появились публикации: Бухарина — «Как не надо писать историю Октября», Зиновьева — «Большевизм или троцкизм» и Крупской — «К вопросу об «Уроках Октября».
Поскольку самовосхваление Троцкого ставило под сомнение роль в октябрьских событиях Ленина, то против него выступили и другие руководители: Калинин, Рыков, Молотов, Сокольников. Троцкому припомнили все дореволюционные эпизоды его биографии.
Еще в августе 1924 года, в период работы Пленума ЦК, состоялось совещание. Его участники приняли решение: «считать себя руководящим коллективом», обеспечивающим предотвращение раскола партии. То было практическое осуществление мер по недопущению опасности, о которой Ленин предупреждал партию в «Письме к съезду». Совещание выделило из своего состава исполнительный орган — «семерку». Ее составили члены Политбюро Бухарин, Зиновьев, Каменев, Рыков, Сталин и Томский. Кандидатами стали Дзержинский, Калинин, Молотов, Угланов, Фрунзе.
Этот коллективный орган, державший под контролем хозяйственные, внешнеполитические, коминтерновские и другие вопросы, практически выполнял функции Политбюро — без Троцкого. Собиравшаяся каждую неделю по вторникам руководящая «семерка» предварительно рассматривала вопросы, которые затем выносились на заседания Политбюро, проходившие по четвергам. «Семерка» подчинялась строжайшей дисциплине. Она могла быть немедленно созвана по первому требованию любого члена, а все разногласия в ней рассматривались на совещании-пленуме в составе всего этого неформального коллектива.
Однако зуд политической борьбы все больше побуждал к действиям Зиновьева и Каменева. В начале 1925 года они предприняли попытку убрать Сталина с поста Генерального секретаря, предложив ему вместо Троцкого возглавить Реввоенсовет. Но началось с того, что, обвиняя ЦК и в первую очередь Сталина в примиренческом отношении к Троцкому, азартная парочка стала требовать исключения последнего из Политбюро. Это не было лишь попыткой свести счеты за статью «Уроки Октября». Они действительно ненавидели его.
Расхождения с Троцким существовали и у Сталина. Они основывались на различии позиции политической линии в стране. Отступление нэпа не принесло разрешения проблем. Извечный вопрос «Что делать? » не терял своей актуальности. Действительно, что? Ждать мировой революции? Или же в надежде прорыва на Западе строить «капиталистическую» республику?
У Сталина не было таких колебаний. Он уже все обдумал. Он имел свой взгляд на дальнейшее развитие государства, предложив курс «на построение социализма в одной стране». Иной взгляд был у Троцкого. В статье «Октябрьская революция и тактика русских коммунистов» Сталин процитировал слова из работы Троцкого «Программа мира», где говорилось: «Подлинный подъем социалистического хозяйства в России станет возможным только после победы пролетариата в важнейших странах Европы».
Увязывая эту мысль со своей позицией, Генеральный секретарь указывал на неверие автора публикации в возможности и силы Советской страны. И это неверие, делает логическое заключение он, ведет Троцкого к пораженчеству: «Так как победы нет еще на Западе, то остается для революции в России «выбор»: либо сгнить на корню, либо переродиться в буржуазное государство».
Истоками этого психологического неверия Сталин назвал идейную позицию своего оппонента и заключил: «Теория «перманентной революции » Троцкого есть разновидность меньшевизма» . Однако Генсек не присоединился к требованиям Ленинградского губкома, возглавляемого Зиновьевым, о выводе Троцкого из Политбюро.
Он возражал в отношении применения «крайних мер», но в его позиции не было лукавства политикана, протаптывающего дорогу к власти. Мотивы, которыми он руководствовался, носили совершенно иной характер. Позднее на объединенном Пленуме ЦК и ЦКК, состоявшемся летом 1926 года, он признал: «Я был противником снятия Троцкого с Политбюро, я занимал тогда место не на крайнем фланге... а на умеренном... Я отстаивал его оставление в Политбюро, отстаивал вместе с большинством ЦК — и отстоял... Во всяком случае, я старался учесть указания, данные мне Лениным в отношении Троцкого (курсив мой. — К. Р.), и я принимал все возможные меры к тому, чтобы умерить пыл Каменева и Зиновьева, требовавших исключения Троцкого из Политбюро».
Сталин действительно делал все для того, чтобы предотвратить возможность раскола партии, которого так опасался Ленин. По существу, длительное время он щадил своих противников, этих склочных и неудовлетворенных людей, прошедших с основателем партии определенный политический путь. Он добросовестно, почти скрупулезно, выполнял «Завещание» Ленина. И не его вина, что позже события завершились роковой развязкой. Сталина к этому просто вынудили.
Получив большинство в ЦК, Сталин ограничился смещением Троцкого с поста наркома по военным и морским делам. 26 января 1925 года наркомом и председателем Реввоенсовета СССР стал кандидат в члены политбюро М.В. Фрунзе. Его заместителем назначили Ворошилова. И хотя Троцкий остался в составе Политбюро, теперь он мог руководить только тремя комиссиями, входившими в ВСНХ, председателем которого был Феликс Дзержинский, но околовоенная карьера Троцкого завершилась.
Конечно, для тщеславного Лейбы Бронштейна последнее стало потрясением. Радзинский пишет, что после решения об отстранении с должности председателя Реввоенсовета «Троцкий произнес громовую речь и бросился к выходу. Он решил уйти, хлопнуть дверью. Но заседание проходило в Тронном зале дворца, дверь оказалась слишком тяжелой. Получилось смешно — жалкий человечек сражался с ручкой двери».
Военная реформа не окончилась сменой высшего руководства; 2 марта ЦК принял решение о введении в Красной Армии единоначалия, и приказом № 234 Реввоенсовет утвердил эту меру.
Поле деятельности, на котором Сталин развернул свою борьбу за строительство социалистического государства, охватывало не только верхние эшелоны Коммунистической партии и Интернационала. Начиная с этого периода, он обращает самое серьезное внимание на крестьянское население, составлявшее 120 миллионов граждан страны.
И все-таки главную задачу в строительстве государства он видел в индустриализации страны. О путях развития думали многие, но рецепты «лечения » экономики после хаоса революции и Гражданской войны писались разными почерками и с отличными друг от друга надеждами на исход ее «выздоровления ».
Однако частные интересы вступали в противоречие с государственными, и политические лозунги служили лишь нотами интриги против Сталина. Она получила развитие осенью, когда Зиновьев отчетливо почувствовал, как медленно, но неуклонно власть постепенно ускользает из его рук. Поэтому готовясь к съезду как к решающему сражению, делегацию в Ленинграде комплектовали таким образом, чтобы туда не попали сторонники руководства партии. Основной целью фрондеров были не идейные разногласия с «москвичами» и даже не с ЦК, а стремление сместить Сталина и его сторонников. Азартная парочка не теряла надежды взять руководство партией в свои руки. Если не напрямую, то хотя бы через управляемую ею фигуру.
Решив укрепить свои позиции еще до съезда, Зиновьев и Каменев провели на квартире старого большевика Петровского неформальное совещание, на котором выдвинули предложение заменить Сталина Дзержинским. Однако присутствовавший при этом Орджоникидзе выступил столь эмоционально, что сговор не состоялся.
XIV съезд ВКП(б) проходил с 18 по 31 декабря 1925 года. В день его открытия политический отчет Центрального комитета Сталин начал с анализа внешнего положения страны. Но главное внимание он уделил сути генеральной линии партии. Эта линия, подчеркнул докладчик, исходит «из того, что мы должны приложить все силы к тому, чтобы сделать нашу страну страной самостоятельной, независимой, базирующейся на внутреннем рынке...» .
Вместе с тем он не скрыл действительно серьезных, принципиальных разногласий с оппозицией. Его основной тезис не допускал кривотолков. Он провозгласил: «Превратить нашу страну из аграрной в индустриальную, способную производить своими силами необходимое оборудование, — вот в чем суть, основа нашей генеральной линии...»
Такой «генеральной линии» Сталин противопоставил линию оппозиции. Он говорил: «Она исходит из того, что наша страна должна остаться еще долго аграрной, должна вывозить сельскохозяйственные продукты и привозить оборудование...»
Сравнивая две различные позиции, он дальновидно подчеркнул: «Эта линия ведет к тому, что наша страна никогда, или почти никогда, не могла бы по-настоящему индустриализироваться, наша страна из экономически самостоятельной единицы, опирающейся на внутренний рынок, должна была бы объективно превратиться в придаток общей капиталистической системы».
Казалось бы, что можно противопоставить рациональному взгляду Сталина на перспективы развития государства? Но, введенные в экзальтацию своими сторонниками еще накануне съезда, лидеры оппозиции бросились в бой очертя голову. Однако содоклад Зиновьева прозвучал путано. Его выступление, состоящее из набора цитат, не содержало положительной программы. Суть арсенала обличений сводилась к тому, что Зиновьев «обвинял» руководство в потворстве кулакам, проведении политики государственного капитализма, а не социализма. Оратор говорил об отходе от ленинского интернационализма в сторону «сталинской ереси» о возможности построения социализма в отдельно взятой стране.
Полная мелких обвинений, замысловатых фразеологических оборотов, речь Зиновьева свидетельствовала о его личных интересах, подогреваемых честолюбием. Мелкие стрелы, которые он метал в Генерального секретаря, не достигали цели. Кто-то не выдержал и выкрикнул из зала: «Крохоборством занимался ».
Выступление, а по сути содоклад, Каменева продолжалось более двух часов. Он повторил весь набор «обвинений», извлеченный из «платформы четырех», и только в самом конце своей длинной и утомительно затянутой речи обнародовал главное, к чему подбиралась оппозиция. Но даже в конце концов заявив, что Сталин «целиком попал в плен... неправильной политической линии», Каменев не сразу выговорил долго подготавливаемый вывод.
«Именно потому, что я неоднократно говорил товарищу Сталину лично, — сделал словесный реверанс Каменев, — именно потому, что я неоднократно говорил группе товарищей-ленинцев, я повторяю это на съезде: я пришел к убеждению, что товарищ Сталин не может выполнять роль объединителя большевистского штаба... Мы против единоличия, мы против того, чтобы создавать вождя».
То был камень, который Каменев долго таскал за пазухой. Его ключевые слова рукоплесканиями поддержала ленинградская, делегация. Но буря возмущения разразилась в другой часта съезда: «Неверно! Чепуха! Вот в чем дело! Раскрыли карты!» — неслись реплики из разных концов зала. Каменев растерялся. Стушевавшись и как бы стараясь быть незамеченным, он неловко ускользнул с трибуны. Он не ожидал такой реакции. Она действительно была яркой. Зал взорвался. Приветствуя Генсека аплодисментами, делегаты поднялись с мест, и возгласы переросли в скандирование: «Сталин! Сталин! Большевистский штаб должен объединиться!»
Прения были бурными. Крупская выступала в защиту Зиновьева и Каменева трижды, но и авторитет вдовы Ленина не помог. Зиновьев был в явном меньшинстве. Соперник Троцкого по Реввоенсовету, член контрольной комиссии еврей Гусев (Драбкин), опровергая абстрактные утверждения о «необъятной власти» у Генерального секретаря, обращаясь в зал, темпераментно вопрошал:
— Были ли злоупотребления этой властью? Покажите хоть один факт злоупотребления властью. Кто привел хоть один факт злоупотребления?
После прошедшей острой дискуссии Сталин в заключительном слове оправдываться не стал. «На личные нападки, - сказал он, — и всякого рода выходки чисто личного характера я не намерен отвечать, так как у съезда имеется достаточно материалов для того, чтобы проверить мотивы и подоплеку этих нападок...»
Комментируя содержание выступлений участников оппозиции, он обратил внимание на то, что при разнобое суждений по частным вопросам объединяющим стремлением является нежелание укрепления партии, а всепоглощающая идея смены руководства.
И он пояснил реальный смысл происходящего: «Каменев говорил одно, тянул в одну сторону, Зиновьев говорил другое, тянул в другую сторону, Лашевич — третье, Сокольников — четвертое. Но несмотря на разногласие все они сходились на одном.
На чем же они сошлись? В чем же состоит их платформа? Их платформа — реформа Секретариата ЦК. Единственное общее, что вполне объединяет их, — вопрос о Секретариате. Это странно и смешно, но это факт».
Впрочем, то, что основной целью Зиновьева и Каменева являлось неистребимое желание добиться превращения секретариата в собственный послушный инструмент, уже ни для кого не составляло секрета. Планы и намерения оппозиции не были прикрыты даже фиговым листком.
Сталин говорил тихо при напряженной и внимательной тишине зала. Разбивая пункт за пунктом теоретические установки своих оппонентов, в конце, сделав продолжительную паузу, он многозначительно подытожил: «Партия хочет единства, и она добьется его вместе с Каменевым и Зиновьевым, если они этого захотят, без них — если они этого не захотят».
Разрушая тайные замыслы оппозиции, он продолжил свою мысль: «Единство у нас должно быть и оно будет, если партия, если съезд проявит характер и не поддастся запугиванию. Если кто-либо будет зарываться, нас будут призывать к порядку, — это необходимо, это нужно».
И негромко, обращаясь к лидерам оппозиции почти в доверительной манере, он резюмировал: «Руководить партией вне коллегии нельзя. Глупо мечтать об этом после Ильича (аплодисменты), глупо об этом говорить». Последняя фраза прозвучала почти укоряюще.
Его выступление прерывалось возгласами «правильно» и одобрительными аплодисментами. Казалось бы, что после очевидной поддержки большинства Сталин мог больше не церемониться со своими оппонентами. Но он не проявил «жестокости», добивая поверженных противников. На прошедшем после съезда пленуме ЦК главный инициатор наступления на Генсека Зиновьев снова вошел в состав Политбюро.
Не было осуществлено и «отсечение» Троцкого, просидевшего весь съезд молча и с нескрываемым злорадством наслаждавшегося картиной поражения своих недавних критиков. Правда, положение других участников «новой оппозиции» понизилось. Каменев не попал в члены Политбюро. Он был избран только кандидатом, а Сокольников не вошел вновь даже в их число.
Конечно, как тонкий политик, приглушив возню ленинградского муравейника, Сталин не сбрасывал со счетов Троцкого. Может даже сложиться впечатление, что он держал Троцкого как некое «пугало». Для того чтобы другие любители «личной » власти не лезли в политический «огород» и не мешались под ногами. Как бы то ни было, но Сталин с его «терпением и умением чутко и своевременно реагировать на события» ясно понимал все слабости и недостатки Троцкого, с его постоянным, почти нарциссическим, самолюбованием и не видел в нем серьезного политического противника. Считается, что Генеральный секретарь в это время «опирался» на Бухарина.
Но такая точка зрения не только тривиальна, она ошибочна изначально. И, признавая в полемике тех лет существование в Политбюро временных — кстати, быстро распадавшихся «группировок» — нужно с определенностью договорить до конца. Не Сталин искал союзников, а в нем искали поддержки. В том числе и Бухарин.
Скажем больше. Сталин не мог строить свою политику с опорой на человека, по определению Ленина, «не понимавшего диалектики» и схоластические воззрения которого лишь «с очень большими сомнениями могут быть отнесены к вполне марксистским». Мог ли политик, продолжавший дело Ленина, сбросить со счетов этот убийственный аргумент в отношении «Коли Балаболкина»?
Нет, Сталин опирался на поддержку более крупного круга людей, и то, что прошедший съезд подтвердил курс на построение социализма в одной стране, еще более упрочил его позиции. В принятой съездом резолюции отмечалось, что СССР «имеет все необходимое для построения полного социалистического общества». Одобрив отчетный доклад Генерального секретаря, съезд постановил: «держать курс на индустриализацию страны, развитие производства средств производства и образование резервов для экономического маневрирования».
Это была стратегическая победа Сталина. Состоявшийся 1 января 1926 года пленум ЦК вновь избрал его в Политбюро и Оргбюро, одновременно продлив его полномочия делегата в Исполкоме Коминтерна. Состав Политбюро увеличился с семи до девяти членов, к которым добавились сталинские сторонники: Молотов, Калинин, Ворошилов. Укрепились его позиции и в ЦК, численность которого увеличилась до 63 членов и 43 кандидатов, что отвечало намерениям Ленина, изложенным в его «Завещании».
По решению съезда партия была переименована во Всесоюзную коммунистическую партию (большевиков) — ВКП(б). Этим закреплялось межнациональное единство партии и связь с ее новыми ближайшим задачами. Они действительно были ближайшими. На пленуме Сталин определенно заявил: «Мы не можем растянуть строительство индустрии на сто лет!..»
Однако противники Сталина не успокоились и не смирились. Вернувшись в «колыбель революции», оппозиционеры совершили беспрецедентный шаг — решением губкома они запретили обсуждение в парторганизациях материалов съезда. С этой же целью партийное руководство стало препятствовать распространению в городе газеты «Правда», а оппозиционная «Ленинградская правда» в передовой статье призвала к неподчинению решениям съезда.
Конечно, с таким зигзагом «демократии» ЦК просто не мог мириться. Поэтому уже 5 января 1926 года для разъяснения решений съезда в партийных организациях города в Ленинград прибыла группа членов ЦК. В нее входили Орджоникидзе, Киров, Микоян, Кубяк. Посланцы центра действовали решительно и умело.
Минуя партийную иерархию, они направились непосредственно на предприятия. Такая тактика помогла завоевать доверие рабочих, в том числе и на известном Путиловском заводе. 18 января во главе Ленинградской партийной организации встал Сергей Миронович Киров. И он быстро взял ситуацию в городе свои руки.
К удару по зиновьевцам неожиданно присоединились и троцкисты. Активный сторонник Троцкого еврей Туровский — начальник Высшей кавалерийской школы — разгонял митинги зиновьевцев «с револьвером в руке».
Ленинградская оппозиция оказалась поверженной, и, казалось бы, Сталин мог расслабиться, но он не терял из виду своих оппонентов — он знал, с кем имеет дело. С критикой «правого» и «ультралевого» уклонов в коммунистическом движении в январе он выступил на заседаниях Исполкома Коминтерна, но самым важным стала публикация его работы «К вопросам ленинизма».
Эта критическая работа, позже вошедшая в сборник «Вопросы ленинизма», при жизни Сталина издавалась одиннадцать раз. Она стала своеобразным кредо вождя и является свидетельством аналитического, публицистического и политического таланта Сталина, мыслителя, обостренно чувствующего и понимающего малейшие оттенки политических и идеологических постулатов, философской целостности теории марксистского мировоззрения.
Уже в начале своего произведения он обоснованно указал на подмену Зиновьевым важнейшего понятия марксистской философии «диктатура пролетариата» понятием «диктатура партии ».
«Формула «диктатура партии»... — писал Сталин, — может создать целый ряд опасностей и политических минусов в нашей практической работе. Этой формулой, взятой без оговорок, как бы подсказывают: а) беспартийным массам: не смейте противоречить, не смейте рассуждать, ибо партия все может, ибо у нас диктатура партии; б) партийным кадрам: действуйте посмелее, нажимайте покрепче, можно и не прислушиваться к голосу беспартийных масс — у нас диктатура партии; в) партийным верхам: можно позволить роскошь некоторого самодовольства, пожалуй, можно даже зазнаться, ибо у нас диктатура партии, а «значит», и диктатура вождей».
Подчеркивая народную сущность диктатуры пролетариата, он апеллирует к авторитету основателя партии: «Нельзя не вспомнить золотых слов Ленина, сказанных им на XI съезде нашей партии: в народной массе мы (коммунисты. — И. Ст.) все же капля в море, и мы можем управлять только тогда, когда правильно выражаем, что народ сознает. Без этого коммунистическая партия не будет вести пролетариат, а пролетариат не будет вести за собою массы, и вся машина развалится ».
В рассуждениях Сталина не было словесной эквилибристики и политической демагогии. Он отмечал: «Правильно выражать то, что народ сознает, — это именно и есть то необходимое условие, которое обеспечивает за партией почетную роль основной руководящей силы в системе диктатуры пролетариата ».
То было важное предупреждение, но о нем забыли... И «машина» развалилась! С приходом к власти Горбачева исчезла не только партия, позволившая партийным верхам «роскошь самодовольства», разрушилась страна, в которой самодовольные вожди не прислушивались «к голосу беспартийных масс».
Неудача зиновьевцев на XIV съезде партии и их разгром в Ленинграде зимой 1926 года не означали наступления примирения в партии. Потерпев поражение, Зиновьев пошел на союз со своим вчерашним врагом Троцким. Уже в апреле — мае сформировался блок «объединенной оппозиции», и эта сделка повергла в смущение даже самых преданных сторонников Зиновьева.
Одной из характерных особенностей фракционного противоборства, партийной раздельности и противостояния оппозиции сталинскому ЦК в 20-х и 30-х годах являлось то, что в значительной степени она состояла из людей нерусских национальностей. В советское время эта тема носила на себе клеймо очевидного табу, но для современников событий такая тенденция не являлась тайной.
Среди приверженцев Троцкого было до 10—15 процентов грузин, которые всегда проявляли склонность к национализму. Ставку на него делали сепаратисты украинцы и «децисты» — сторонники «демократического централизма », являвшиеся ультралевым крылом оппозиции. А. Колпакиди и Е. Прудникова с иронией отмечают, что создался «противоестественный, но жизнеспособный» симбиоз, основанный на бессмертном принципе: «Против кого дружить будем? »
Напомним, что именно поборники региональных суверенитетов растащили Советский Союз в конце минувшего столетия, но и в его первых десятилетиях националистические настроения и строившиеся на их основе группировки представляли собой не меньшую опасность. Однако нельзя не обратить внимание и на то, что ядро активнейшего троцкистского объединения суперлевых составляли осевшие в Советском Союзе иностранные коммунисты — евреи вроде Радека и Раковского.
Интернациональная сущность теории марксизма обусловила замалчивание темы о положении в Советском Союзе — в обществе и коммунистической партии — евреев. Речь идет не о «радикально-фашистских» настроениях в деятельности откровенных сионистов, а об обычных слоях этого национального меньшинства, игравшего существенную роль в советском государстве.
Бывший функционер Коминтерна, активный приверженец Троцкого польский еврей Исаак Дойчер отмечает, что «евреи были очень заметны среди оппозиции... В то же время мало евреев было среди сталинистов...». Конечно, и современники тех событий не могли не обратить внимание на преобладание евреев среди противников Генерального секретаря.
В середине 20-х годов широкую известность получил протокол заседания группы ВКП(б) поселка Сохондо Читинского округа. Один из ее членов Иван Русак доказывал: «Троцкий давно начал вести раскольническую линию. Троцкий не может быть коммунистом, сама его национальность указывает, что ему нужна спекуляция. Зиновьев одно время, я помню, Троцкого осаживал на пленуме, но, видно, Зиновьев с Троцким покумились. Они ошиблись в русском духе, за этими нэпачами русские рабочий и крестьянин не пойдут».
Такая точка зрения, наивная по форме, но критическая по существу, была не единичной. Израильский исследователь И. Недава отметил, что «член ЦК Юрий Ларин (Михаил Залманович Лурье, кстати говоря, тесть Бухарина. — К. Р.) руководил в Москве семинаром по антисемитизму и оставил любопытный отчет о нем... Вот какие вопросы задавали ему пытливые представители пролетариата:
«Почему оппозиция на 76 процентов состоит из евреев? Как евреям удается занимать все хорошие должности? Почему евреи не хотят выполнять тяжелую работу? Почему так много евреев в университетах? Не подделывают ли они документы? Не станут ли евреи предателями в случае войны? Не избегают ли они военной службы? Не кроется ли причина антисемитизма в самих евреях, в их психологии, этике, традициях?»
Эти уже далеко не наивные вопросы отражали как положение евреев в советском обществе, так и естественный интерес к ним представителей других национальностей. Среди исключенных в то время из партии активных оппозиционеров, занимавших престижные посты, много евреев примыкало к «школе Бухарина» и это не могло не бросаться в глаза. Но не Сталин боролся с евреями, а они группировались против него, и это совершенно разные вещи. Именно такая особенность не ускользнула от заинтересованного внимания рабочих.
Конечно, склонные к активной деятельности евреи находились не только в оппозиции. В числе видных сторонников курса Сталина стояли такие известные честные и авторитетные евреи, как Ярославский, Каганович, Землячка.
Генеральный секретарь не избежал самого тесного «семейного» еврейского «окружения», в котором можно усмотреть даже некий комизм.
Многие соратники вождя были женаты на еврейках: жена Молотова — Жемчужина, Ворошилова — Горбман, Кирова — Маркус, Куйбышева — Коган. Более того, все бумаги, которые адресовались Сталину, с 1924 по 1930 год проходили через руки его личного секретаря Льва Мехлиса. А с 1931 года его личным секретарем стал А. Поскребышев, женатый на родственнице Троцкого.
И вопрос о том: был ли Сталин антисемитом? — должен быть изменен на противоположный. Почему же в оппозицию Сталину в первую очередь вставали именно евреи?
Тут важно даже не то, что многие из участников политического противостояния Сталину были евреями. Прежде всего они являлись фигурами, занимавшими высокие посты в партии и государственных учреждениях, и могли серьезно влиять на общественные настроения. Люди, принадлежащие к определенной нации, поддерживали своих земляков, занимавших кресла в Политбюро.
И лидеры оппозиции стали активно использовать тему антисемитизма для самообороны. Троцкий написал Бухарину в марте 1926 года: «Мыслимое ли это дело, чтобы в нашей партии, в Москве, в рабочих коллективах, безнаказанно велась злостная антисемитская пропаганда?»
Он не ограничился частной перепиской. Вопрос об антисемитизме Троцкий поднял на Политбюро, обвинив руководство в пассивности к антисемитским настроениям. Он утверждал, что «национал-крестьянское» перерождение приняло крайние формы и угрожает торжеством контрреволюции».
Пресловутый «еврейский вопрос» возник не впервые. Отвечая на провокационное утверждение Троцкого, Сталин был вынужден опубликовать специальное заявление о том, что ЦК борется против Троцкого, Зиновьева и Каменева не потому, что они евреи, а вследствие их оппозиционности.
Но Троцкий извратил смысл этого заявления. Позже в опубликованной в феврале 1937 года статье «Термидор и антисемитизм» он представлял это заявление как скрытую антисемитскую пропаганду. «Каждому политически мыслящему человеку, — писал он, - была совершенно ясна намеренная двусмысленность этого заявления, по видимости направленная против крайностей антисемитизма, фактически же питающая их. «Не забывайте, что руководители оппозиции — евреи», — вот настоящий смысл слов Сталина, опубликованных во всех газетах».
Эта инсинуация, построенная на логическом извращении смысла сказанного, была рассчитана на простаков и демагогически передергивала суть проблемы. Троцкий не единственный, кто иезуитски стремился извратить ход мыслей Сталина, чтобы породить неправильные представления о его поступках. На этом построена вся антисталинская литература.
Но вернемся к планам вождя. Сталин понимал, что Советское государство не может следовать путем, который прошли другие страны, концентрировавшие средства на индустриализацию за счет ограбления колоний, использования ресурсов побежденных стран, сдачу в концессию естественных богатств и предприятий. Развитие промышленности в СССР можно было осуществить только за счет «социалистического накопления» и сбережения народной собственности.
Если первый этап, указывал он, связан с восстановления сельского хозяйства, позволяя создать в стране внутренний рынок и наладить производство сельскохозяйственного сырья для промышленности и обеспечение продовольствием, то второй этап — это «прямое развертывание индустриализации».
Такая перспектива отвечала настроениям масс и являлась повелительной задачей на ближайшее время. «Индустриализация, — подчеркивал он, — должна пониматься прежде всего как развитие у нас тяжелой промышленности и особенно как развитие собственного машиностроения, этого основного нерва индустрии вообще. Без этого нечего и говорить об обеспечении экономической самостоятельности нашей страны ».
Нет, не борьба за власть занимала мысли Сталина. О том, в каком направлении работал его ум, свидетельствует одна из реплик, обращенная им к соратникам по партии: «Мы не должны допускать, чтобы нас отвлекали дискуссиями. Не забывайте, что мы правящая партия. Не забывайте, что любые словопрения наверху ослабляют наши позиции в масштабах страны...» Но этот благоразумный призыв не осел в головах его противников; оппозиция не прислушалась к нему.
В конце мая 1926 года Сталин уехал в Грузию. Там 2 июня он отправился на Земо-Авчальскую ГЭС — первенец гидростроения Закавказья. В это же время, забросив государственные дела, лидеры оппозиции готовили очередное наступление на Генерального секретаря. Они объединили свои силы, и практически речь шла о создании новой «параллельной» партии. Конспиративный центр оппозиции во главе с Троцким и Зиновьевым был организован еще весной. Его нелегальные заседания проходили на квартире убежденного троцкиста Ивара Смилги, бывшего начальника Политуправления армии, латыш Смилга занимал пост заместителя председателя Госплана.
Объединившись, «новая оппозиция» начала активно вербовать своих сторонников. 6 июня в подмосковном лесу состоялось тайное собрание. Его организатором стал сын еврейского купца из Одессы, заместитель наркома по военным и морским делам СССР и заместитель председателя РВС Ворошилова, кандидат в члены ЦК Моисей Лашевич. На собрании он призвал к борьбе с Центральным комитетом.
Этот призыв не повис в воздухе. Уже вскоре Троцкий, Зиновьев, Каменев, Крупская, Пятаков, Лашевич, Муралов и др. подписали «Заявление 13». Хотя авторский коллектив изменился, но оно лишь повторяло «Письмо 46» 1923 года. И суть его состояла в том, что решение существовавших в стране проблем можно обеспечить сменой руководства.
Еще вчера клеймившие Троцкого, теперь Зиновьев, Каменев и Лашевич писали: «Сейчас уже не может быть никакого сомнения, что основное ядро оппозиции 1923 года, как это выявила эволюция руководящей ныне фракции, правильно предупреждало об опасности сдвига с пролетарской линии и об устрашающем росте аппаратного режима».
После трехлетней конфронтации Троцкий, Зиновьев и Каменев наконец сообразили, что борьба со Сталиным отвечает их общим интересам. Союзники самозабвенно множили обвинения в адрес Генерального секретаря. Ссылаясь на «Завещание» Ленина, они утверждали, «что организационная политика Сталина и его группы грозит партии дроблением основных кадров, как и дальнейшими сдвигами в классовой линии».
То было явное передергивание мыслей Ленина: ни о каком «дроблении основных кадров», ни о каких-либо сдвигах в «классовой линии» в его записках не было далее намека. Но политические обвинения чаще всего строятся не на логике фактов, а на страстях эмоций. И, собравшись в блок, 14—23 июля 1926 года на пленуме ЦК оппозиция снова попыталась дать Сталину бой.
Отражая удары, Генеральный секретарь выступил трижды. Конечно, ссылка на Ленина была очевидным просчетом авторов «Заявления», и опытный полемист Сталин не преминул воспользоваться этой неосмотрительностью. По поручению пленума он не только огласил полный текст ленинского «Письма съезду», но и еще три неизданных письма Ленина.
Прения были длительными и жаркими. Авторов «Заявления» критиковали Киров, Молотов, Орджоникидзе, Рудзутак. Выступавший с гневной речью против оппозиции, прямо на трибуне скончался от сердечного инфаркта Председатель ОГПУ и Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ) Феликс Дзержинский. Однако и это не остановило противников Сталина.
Все его попытки сосредоточить внимание на актуальных проблемах развития страны наталкивались на обвинения в «национал-крестьянском» уклоне, измене «делу революции » и навязывание оппозицией ЦК дискуссии по международным вопросам. Основанием для последнего послужила неудача Коминтерна с поддержкой общебританской забастовки в мае 1926 года. Оппозиция объяснила ее следствием излишней сосредоточенности на построении социализма в отдельно взятой стране и разрывом по распространению революционного движения в Европе и Азии.
Но Сталин уверенно выдержал все нападки своих оппонентов. На требование Зиновьева, прозвучавшее в его речи 22 июля, — отменить резолюцию X съезда «О единстве партии » он ответил коротко: «Партия может и доляша допустить в своей среде критику, борьбу мнений. Но она не может допустить того, чтобы ее решения срывались, ее рамки ломались, основы единства разрушались...»
Пленум отметил, что все дезорганизующие действия оппозиции свидетельствовали о переходе «от легальной защиты своих взглядов к созданию всенародной нелегальной организации, противопоставляющей себя партии и вносящей раскол в партию». Позиция Сталина усилилась. В состав кандидатов в члены Политбюро были введены его сторонники: Орджоникидзе, Киров, Каганович, Микоян, а также бывший троцкист русский рабочий Андреев, ставший впоследствии активным противником оппозиции.
Иными оказались результаты демарша для его инициаторов. Организатора тайного заседания в подмосковном лесу Лашевича, смещенного с поста заместителя военного наркома еще до пленума, исключили из ЦК. Его вывели из Политбюро, и он отправился на Дальний Восток заместителем председателя правления Китайской железной дороги.
Потерпев поражение на пленуме, оппозиционеры не сложили оружия. Теперь они решили обратиться непосредственно к членам партии. Используя все средства печати от газет до гектографов и пишущих машинок, они размножали и распространяли призывы, обращения и воззвания. Им удалось сколотить даже несколько кружков. Их участники собирались на частных квартирах и на городских окраинах, составляли планы и вели пропаганду.
Однако руководитель одного из кружков зиновьевец В. Серж позже признавался: «Я не верил в нашу победу, более того, в глубине души не сомневался в поражении. Помнится, говорил об этом и Троцкому в его большом кабинете Главконцесскома. В бывшей столице мы насчитывали лишь несколько сотен активистов, в целом рабочие высказывали безразличие к нашим спорам».
В том, что оппозиционеры не нашли поддержки в рабочей среде, не было ничего странного. Серж иронически вспоминал, как в одном из кружков, собиравшем «полдюжины рабочих и работниц... под низкими елями на заброшенном кладбище, над могилами я комментировал секретные доклады ЦК, новости из Китая, статьи Мао Цзэдуна...» Конечно, такая пропаганда была далека от насущных забот основной массы населения страны. Проблемы революции в Китае не волновали их.
И, чтобы усилить свое влияние, «пошли в народ» сами лидеры оппозиции. 1 октября Троцкий, Зиновьев, Пятаков, Радек, Смилга, Сапронов и другие выступили с изложением своей позиции на собрании коммунистов московского завода «Авиаприбор». Но собрание не поддержало «пропагандистов». Наоборот, 78 голосами против 21 оно утвердило резолюцию, требующую от Московского комитета ВКП(б) решительных действий по борьбе с оппозицией, «не останавливаясь перед мерами организационного характера ». Пытавшемуся выступить на ленинградском заводе «Красный путиловец» Зиновьеву рабочие даже не дали завершить речь.
Провалились и попытки Троцкого использовать так превозносимые им свои «ораторские способности» — его прервали криками с мест и свистом. «Впервые за почти тридцать лет, — заметил с сарказмом Дойчер, — впервые с тех пор, как он начал свою карьеру как революционный оратор, Троцкий обнаружил, что он стоит беспомощно перед толпой. Его самые неоспоримые аргументы, его гений убеждения, его мощный, звенящий металлом голос не помогли перед лицом возмущенного рева, который его встретил». Насмешки и оскорбления, сопровождавшие выступления других ораторов были еще более выразительными. Обращение оппозиции к массам провалилось.
Выпады оппозиционеров против Сталина опровергала сама жизнь. Народ, переживший бурную революцию и мучительную Гражданскую войну, ясно увидел перспективу возрождения страны. Свою цель Сталин определил недвусмысленно — «социализм в одной отдельно взятой стране».
Из этого грандиозного замысла, отличавшегося от политического словоблудия «левых» и «правых», и вырастала фигура вождя советского народа. Страна выходила из разрухи, она на глазах укрепляла свое положение. 24 апреля 1926 года был подписан договор о ненападении и нейтралитете между СССР и Германией. 12 июля произведена закладка первого в стране Сталинградского тракторного завода. Был взят курс на строительство, и задача, поставленная Сталиным по индустриализации, отвечала чаяниям народа. В действиях оппозиции рядовые большевики видели лишь попытку вернуться к власти со стороны кучки недовольных своим отстранением интеллигентов.
На прошедших в этот период собраниях из 87 388 присутствовавших только 496 человек поддержали оппозиционеров. «Поход в массы» еще не был завершен, когда лидеры оппозиции почувствовали свой провал. 4 октября Троцкий и Зиновьев направили в Политбюро письмо с согласием прекратить полемику, а 16 октября Троцкий, Зиновьев, Каменев, Сокольников, Евдокимов и Пятаков опубликовали покаянное заявление в печати. Они выступили с осуждением своей фракционной борьбы и обещаниями подчиниться партийной дисциплине.
Правда, осуществив этот вынужденный тактический маневр, Троцкий не удержался и от мелкой пакости. С его подачи Макс Истмен опубликовал в «Нью-Йорк таймс» секретное ленинское «Письмо съезду». Причем лишь в той части, которая касалась только Сталина. Но примирительная пауза продолжалась недолго.
Логическую точку в завершении разгрома оппозиции поставил Пленум ЦК. Троцкого и Каменева исключили из состава Политбюро и предложили ИККИ освободить Зиновьева от поста председателя Коминтерна. Дело не обошлось без трагикомического пафоса. Бухарин, не забывший обвинений со стороны оппозиционеров в связи с его лозунгом «Обогащайтесь», 26 октября выступил с резкой критикой отлученных от власти коллег.
В пылу торжества он потребовал: «Станьте перед партией, склонив головы, и скажите: «Прости нас. Потому что мы согрешили как против духа, так и против сути ленинизма». Скажите, пожалуйста, честно: «Троцкий был не прав...» Почему у вас нет мужества, чтобы прийти и сказать, что ошиблись?»
Сталин не играл в такие ребяческие игры. Он подвел окончательные итоги состоявшегося идейного сражения без превращения его в фарс. Результаты внутрипартийного противостояния были рассмотрены на XV партконференции. С докладом «О социал-демократическом уклоне в нашей партии» Сталин выступил накануне ее завершения, 1 ноября.
Генеральный секретарь обстоятельно разобрал историю создания «объединенной оппозиции», а также подоплеку возникновения теоретических разногласий: о перманентной революции, о возможности победы социализма в одной стране, о неравномерности развития капитализма. Он говорил: «Могут спросить: к чему эти споры о характере нашей революции, к чему споры о том, что будет в будущем или что может быть в будущем, — не лучше ли отбросить все эти споры в сторону и заняться практической работой?»
Действительно, такие вопросы не могли не появиться. И, разъясняя суть разногласий, Сталин подчеркнул, что «основной вопрос, разделяющий партию с оппозиционным блоком, — это вопрос о том, возможна ли победа социализма в нашей стране...». Он указал, что между большинством партии и оппозицией существует разница взглядов на «характер» и «перспективы нашей революции».
«В чем состоит эта разница? — спрашивает Сталин. — В том, что партия рассматривает (курсив мой. — К. Р.) нашу революцию как революцию социалистическую, как революцию, представляющую некую самостоятельную силу, способную идти на борьбу против капиталистического мира. Тогда как оппозиция рассматривает нашу революцию как бесплатное приложение к будущей, еще не победившей пролетарской революции на Западе, как «придаточное предложение» к будущей революции на Западе, как нечто, не имеющее самостоятельной силы».
Конференция безоговорочно приняла его тезис о возможности «построения социализма в отдельно взятой стране», и, хотя все лидеры оппозиции остались членами ЦК, впервые после революции они утратили статус высших руководителей партии. Однако, признав публично свое поражение, оппозиция не отступила и не раскаялись.
Формально признав неудачу, оппозиция не разоружилась. Троцкий и Зиновьев сами встали во главе конспиративного штаба, подпольные заседания проходили на квартире Ивара Смилги, и деятельность центра была организована основательно. Он имел свою агентуру в ЦК и ОГПУ; специальная группа, куда входили Примаков и Путна, вела работу среди военных. Такие же центры были организованы в Ленинграде, Харькове, Киеве, Свердловске, Одессе, в городах Грузии, Сибири и других регионов. В Москве, Ленинграде и Харькове существовали нелегальные типографии.
Практически в стране была создана, хотя и очень куцая, но параллельная компартия, действующая в подполье. Организация собирала партвзносы, формировала свои обкомы, райкомы, ячейки; ее люди находились в партийных, советских, военных и разведывательных органах. Для связи с другими иностранными компартиями использовались единомышленники в Наркоминделе и Наркомвнешторге.
Даже Александра Коллонтай — первая в мире женщина-посол — до перехода на сталинские позиции вывозила материалы оппозиционеров за границу. На должности посла с лета оказался и Каменев. Потерявший еще в конце января 1926 года посты в СНК и СТО, он был назначен наркомом внешней и внутренней торговли СССР. В этой роли он себя не проявил и с августа стал полпредом в Италии.
В теплых посольских креслах осели многие участники оппозиции. Еще с 1925 года полпредом в Чехословакии стал троцкист Антонов-Овсеенко, а во Франции — Раковский. В 1927 году торгпредом в Париже появится троцкист Пятаков. Но, конечно, Сталин не мог предоставить в качестве превентивной меры места послов и торгпредов для всех недовольных своим служебным положением.
Конечно, недопустимо упрощать активную и многогранную деятельность Сталина в это время, сводя ее до примитивного противоборства с кучкой оппозиционеров. Не на этом крепла его популярность. Он постоянно появляется в широких аудиториях, и было бы наивно предполагать, что возгласы одобрения и лавины несмолкающих аплодисментов, раздававшиеся в его адрес на всех этих собраниях, были продиктованы страхом или корыстными расчетами.
То были последовательные звенья, скреплявшие целостность его авторитета, свидетельство признания его в качестве высшего лидера партии. Однако как ни важны были многочисленные заботы, окружавшие Сталина в этот период, он не терял из виду главной цели — индустриализации. Напомним, что это было время нэпа, когда задача создания государственной индустрии вынуждена была соседствовать с частной логикой крестьянства и ублюдочными интересами мелкого предпринимательства.
Выступая на V Всесоюзной конференции ВЛКСМ, Сталин говорил: «Основная линия, по которой должна была пойти наша индустрия... это есть линия систематического снижения себестоимости промышленной продукции, линия систематического снижения цен на промышленные товары».
Говоря о вещах для многих малопонятных, он пояснял, что снижение цен, на которое шло государство, обуславливалось как необходимостью повышения реальной заработной платы рабочих — основных потребителей промышленных товаров, так и возможностью сохранить стабильные цены на сельскохозяйственные продукты. Одновременно это позволяло крестьянам, не переплачивая на промышленных товарах, мануфактуре, машинах и т. д., осуществлять развитие сельского хозяйства.
Но, излагая эти основные постулаты экономики, он отмечал: «Наша промышленность вступила в такую фазу развития, когда серьезный рост производительности труда и систематическое снижение себестоимости продукции становятся невозможными без применения новой, лучшей техники, без применения новой, лучшей организации труда, без упрощения и удешевления государственного аппарата».
Сталин не ограничивался публичными выступлениями. В журнале «Большевик» 15 марта появилась его статья «К вопросу о рабоче-крестьянском правительстве». Ответ Дмитриеву». 21 апреля «Правда» опубликовала его статью «Вопросы китайской революции», касавшуюся событий в Китае, где, совершив переворот, Чан Кайши начал аресты и зверскую расправу с коммунистами.
С начала 1927 года кризисной продолжала оставаться ситуация и на Западе. Еще 23 февраля министр иностранных дел Великобритании Чемберлен предъявил СССР ультиматум, содержащий угрозу денонсации торгового соглашения с СССР и разрыва англо-советских дипломатических отношений. Многим казалось, что в воздухе уже запахло порохом. В выступлении 1 марта Сталин обратил внимание аудитории, что большинство поданных ему записок из зала сводятся к вопросу: «будет ли у нас война весной или осенью этого года? Мой ответ: войны у нас не будет ни весной, ни осенью этого года».
Несмотря на такое оптимистичное заявление Сталина международная обстановка продолжала обостряться, и создавалось впечатление, что он ошибся. В Пекине китайская полиция произвела 6 апреля налет на советское полпредство и арестовала несколько дипломатических сотрудников, а тон Лондона становился все более угрожающим.
Выступая 9 мая в Колонном зале Дома союзов на 15-летии газеты «Правда», Зиновьев подверг резкой критике внешнюю политику руководства страны. Его выступление транслировалось по радио. Он объяснял агрессивность Великобритании сотрудничеством ВЦСПС с «соглашательскими» английскими профсоюзами, а переворот Чан Кайши — ошибками руководства Коминтерна.
И, как бы подтверждая эти обвинения, 12 мая лондонская полиция ворвалась в помещение англо-советского акционерного общества «Аркос». Учитывая еще дооктябрьские (с 1917 года) тайные связи Троцкого с британскими спецслужбами, есть все основания предполагать, что давление Англии на СССР не являлось случайным. Но как бы то ни было, усиление конфронтации подогрело решительность оппозиции. Теперь она включала в арсенал своего идейного оружия, используемого против Сталина и его сторонников, претензии за «ошибки» в международных вопросах.
24 мая на пленуме ИККИ Сталин отметил: «Я должен сказать, товарищи, что Троцкий выбрал для своих нападений на партию и Коминтерн слишком неподходящий момент. Я только что получил известие, что английское консервативное правительство решило порвать отношения с СССР. Нечего и доказывать, что теперь пойдет повсеместный поход против коммунистов. Этот поход уже начался. Одни угрожают ВКП(б) войной и интервенцией. Другие — расколом. Создается нечто вроде единого фронта от Чемберлена до Троцкого».
Обострение международной обстановки придало новый импульс борьбе оппозиции. Решающий шаг в этом направлении был сделан 25 мая, когда 83 оппозиционера во главе с Троцким и Зиновьевым направили очередное письмо в ЦК ВКП(б). «Заявление 83» усматривало ошибочность действий руководства партии не только в международных вопросах.
Оппозиционеры обвинили Политбюро в «оппортунистической» линии, замедлении революционного процесса, ошибках во внутренней политике из-за принятия «неверной мелкобуржуазной теории построения социализма в отдельно взятой стране», по их мнению, «не имеющей ничего общего ни с марксизмом, ни с ленинизмом». Эта теория, утверждалось в «Заявлении», «ускоряет рост враждебных пролетарской диктатуре сил: кулака, нэпмана, бюрократа». Оппозиция требовала немедленного созыва пленума ЦК для отставки «некомпетентного» руководства и принятия «единодушных решений».
Между тем конфронтация с Западом усиливалась; и 27 мая Великобритания разорвала отношения с СССР, а 7 июня в Польше был убит советский полпред Войков. Казалось, что тень войны уже легла на границы Советского государства. Не ограничиваясь эпистолярной полемикой, 9 июня Троцкий и Зиновьев приняли участие в политической демонстрации на Ярославском вокзале. На митинге, проведенном под предлогом проводов троцкиста Смилги на Дальний Восток, Троцкий произнес речь с резкими нападками на Сталина.
Но ситуация действительно была тревожной. 15 июня «русский вопрос» был поднят на секретной встрече министров иностранных дел Великобритании, Германии, Бельгии, Японии в Женеве. Британский министр иностранных дел Чемберлен настаивал на принятии мер против СССР. Этот призыв не поддержала лишь Германия. Оценивая серьезность международного положения, Сталин в этот момент не видел никаких перспектив на быструю разрядку обстановки.
В опубликованных «Правдой» 28 июля «Заметках на современные темы» он откровенно признал: «Едва ли можно сомневаться, что основным вопросом современности является вопрос об угрозе новой империалистической войны. Речь идет не о какой-то неопределенной и бесплотной «опасности » новой войны. Речь идет о реально действительной угрозе новой войны вообще, войны против СССР — в особенности».
Именно в связи с осложнением внешней обстановки развернувшаяся полемика между оппозицией и руководством партии приобрела новую силу на заседании объединенного пленума ЦК и ЦКК ВКП(б). Он прошел с 29 июля по 9 августа и касался широкого спектра международных проблем от Австрии до Китая. Оппозиция пыталась атаковать Сталина с разных сторон, обвиняя его в ошибках осуществляемой внешней политики, но эти наскоки являлись не только безосновательными.
А. Улам пишет, что они были просто нечестными, и задает естественные вопросы: «Каким образом Советский Союз мог отвечать за то, что коммунизм не одерживал победы в 1926 году? Как Сталин мог стать причиной экономического возрождения Германии, или неудач коммунистов Франции на выборах, или провала британской всеобщей забастовки?».
На пленуме Сталин выступил с речью «Международное положение и оборона СССР» и в прениях по докладу Г.К. Орджоникидзе о нарушении партийной дисциплины Зиновьевым и Троцким. В речи, произнесенной 1 августа, он привел обширную выдержку из письма Троцкого Орджоникидзе от 11 июля.
В нем Троцкий отвергал утверждения о том, что борьба оппозиции против руководства партии является позицией «пораженчества» в случае войны. Только оппозиция, утверждал он, может осуществлять руководство страной в, столь трудных условиях.
Одной из слабостей Троцкого было чрезмерное увлечение историческими аналогиями; он любил блеснуть якобы фундаментальными историческими познаниями. Лихорадочно выискивая «не протухшее» сравнение, подходившее к переживаемому моменту, и не сумев проявить ни воображения и ни гибкости ума, он нашел его в европейской истории.
В письме Орджоникидзе, со ссылками на лидера французских радикалов Жоржа Клемансо, критиковавшего буржуазное правительство Франции во время Первой мировой войны, — Троцкий доказывал, что пораженчеством можно называть только борьбу против правительства антагонистических классов.
Троцкий писал: «Несмотря на войну и военную цензуру, несмотря даже на то, что немцы стояли в 80 километрах от Парижа, [Клемансо]... вел борьбу против мелкобуржуазной дряблости и нерешительности». Проводя сравнение между ситуацией у французов во время мировой войны и ситуацией в СССР, он с экзальтацией утверждал: «политическая линия невежественных шпаргалыциков должна быть выметена, как мусор, именно в интересах победы рабочего государства».
Со страстью эпигона, сам «шпаргаливший» в архивах истории, стремясь перетащить прошлые коллизии в современную ситуацию, он выдавил из себя казавшуюся ему крылатой фразу: «Мусор победы не дает».
Падкий на подражание, он неосторожно подставился, и Сталин воспользовался случаем, чтобы показать всю слабость, комизм и нелепость позиции своего главного оппонента. Процитировав его слова, он указал на плачевность положения самой группы Троцкого, которая, «работая в поте лица в продолжение четырех месяцев, едва сумела собрать около тысячи подписей» за свою платформу.
Комментируя притянутое за уши сравнение, Генеральный секретарь говорил: «Что это за мусор? Это, оказывается, большинство партии, большинство ЦК, большинство правительства». И не без сарказма подчеркнул: «Клемансо — это Троцкий с его группой ». Эти слова вызвали оживление и смех в зале.
Но Генсек не намеревался ограничиться поверхностными замечаниями. Он прослеживает всю логическую цепь умозаключений, вытекавшую из рассуждений лидера оппозиции. «И как это сделать, — спрашивал он, — чтобы маленькая фракционная группа могла «вымести» миллионную партию? Не думают ли товарищи из оппозиции, что нынешнее большинство партии, большинство ЦК случайно, что у него нет корней в партии, что у него нет корней в рабочем классе, что оно добровольно даст себя «вымести» опереточным Клемансо?
Нет, это большинство не случайно. Оно подбиралось из года в год, ходом развития нашей партии... Чтобы «вымести» такое большинство, надо начать гражданскую войну в партии. И вот Троцкий думает открыть в партии гражданскую войну в момент, когда враг будет стоять в 80 километрах от Кремля ».
Конечно, Троцкий проявил полемическую заносчивость и очевидную недальновидность, делая безответственное, если не сказать, глупое заявление. И Сталин не преминул указать на эту особенность. Из рассуждений лидера оппозиции он сделал обобщающее, логически вытекавшее заключение:
«...если враг подойдет к стенам Кремля километров на восемьдесят, то этот новоявленный Клемансо, этот опереточный Клемансо постарается, оказывается, сначала свергнуть нынешнее большинство именно потому, что враг стоит в восьмидесяти километрах от Кремля, а потом взяться за оборону...».
Сталин был вправе указывать на очевидную слабость позиции его противников. Он подчеркнул и ее абсурдность: «Смешно, когда маленькая группа, где лидеров больше, чем армии (смех), ...если эта группка угрожает миллионной партии: «Я тебя вымету». Эти слова вызвали очередной взрыв смеха у присутствующих. Они не могли не вызвать его. Все понимали, что высокомерное заявление Троцкого, хотя и приправленное оскорбительной угрозой, не было подкреплено никакой реальной силой.
Досконально разобрав существо мыслей главного оппозиционера, указав на логические несообразности его рассуждений, доходившие до комизма, Сталин заключил: «Нет, любезнейший Троцкий, уж лучше бы вам не говорить о «выметании мусора». Лучше бы не говорить, так как слова эти заразительны. Если большинство заразится от вас методом выметания мусора, то я не знаю, хорошо ли это будет для оппозиции. «...» Не всегда желательны и безопасны речи о выметании, могущие «заразить» большинство ЦК и заставить его «вымести» кой-кого».
То был даже не намек. Под угрозой исключения Троцкого и Зиновьева из состава ЦК он потребовал: отказаться решительно и бесповоротно от «термидорианской » болтовни и несуразного лозунга насчет клемансистского эксперимента». Осудить своих сторонников в партиях Коминтерна и порвать с ними; «отказаться от всякой фракционности и от всех тех путей, которые ведут к созданию новой партии ВКП(б)».
Это звучало как ультиматум. И за день до завершения пленума, 8 августа, Троцкий, Зиновьев, Каменев, Пятаков, Смилга, Раковский, Муралов и другие направили в ЦК очередное покаянное письмо, признав свое отступление.
Широко распространенный в литературе тезис, будто бы в эти годы Сталин боролся за власть, выглядит неубедительно. О какой борьбе вообще можно говорить, если он уже давно обладал реальной властью. Не Сталин, а оппозиция, хоронясь и прячась по углам, совершая вылазки, неистово, с нескрываемым вожделением пыталась вырвать власть из его рук. В ход шло все, сговоры и групповые нападки, заявления в отступлении от революционных принципов, надуманные обвинения и лицемерие раскаяния. Амбициозные, но не способные на полезную работу люди, охотники до славы и дешевой популярности, стремились захватить все и сразу.
Теперь, зализывая раны и говоря о мире, они снова отступали. Однако Сталин не проявил легковерности. Выступая на следующий день, он так прокомментировал ситуацию: «То, что предлагает нам оппозиция, нельзя считать миром в партии. Не надо предаваться иллюзии... Это есть временное перемирие, которое может при известных условиях явиться некоторым шагом вперед, но может и не явиться».
Он признал, что по всем трем поставленным вопросам оппозиция «в известной мере отступила. В известной мере. Но отступила с такими оговорками, которые могут создать почву для будущей еще более острой борьбы».
Как правильно определил Сталин, перемирие действительно оказалось временным. «Веревочка» оппозиции все более запутывалась в клубок вокруг Сталина, и активизации деятельности его противников способствовало очередное обострение международной напряженности^
Осенью 1927 года кампания за разрыв отношений с СССР вспыхнула уже во Франции; ее финансировал и направлял приехавший в Париж бывший владелец больших нефтепромыслов в Баку Генри Детердинг. Он и потерявший с революцией предприятия на Урале и в Сибири Лесли Уркварт организовали широкую кампанию против СССР. Они финансировали заговоры и провокации, с имперской алчностью разбирали «План Гофмана», предусматривающий военную интервенцию государств Европы против Советской страны.
Казалось, что антисоветская истерия за рубежом создавала благодатную почву для реализации планов непримиримой оппозиции. Уже вскоре она забыла свои покаяния и обещания. Не успев стереть с лица выражение смирения и подогреваемый кипевшим в нем бешенством, Троцкий начал новую атаку на Сталина. Ему не терпелось сбросить маску миролюбия, раздиравшая его злоба искала выхода.
Не прошло и полного месяца после покаянного письма, как в обострившейся обстановке 3 сентября 13 членов ЦК и ЦКК во главе с Троцким, Зиновьевым и Каменевым представили в ЦК «Проект платформы большевиков-ленинцев (оппозиции)», подготовленный к XV съезду партии. Это было третье и самое длинное воззвание оппозиции.
Когда Политбюро отказалось его публиковать, троцкисты стали печатать это заявление в своей подпольной типографии. А через три дня Троцкий, Зиновьев, Муралов и Петерсон, сославшись на сокращение сроков предсъездовской дискуссии, потребовали созыва 15—20 сентября пленума.
Поспешность нового демарша объяснялась достаточно просто. Оппозицию подстегнула опасность разоблачения. Дело в том, что 3—12 августа в Ленинграде состоялся показательный судебный процесс по делу 20 участников английской шпионской организации, а 20—23 сентября прошел судебный процесс по делу об антисоветских террористах-белогвардейцах.
Еще в ходе расследования действий белогвардейцев неожиданно вскрылись новые обстоятельства, имевшие прямое отношение к оппозиционерам. Ключевым в них стало то, что при проведении обыска на квартире сына бывшего фабриканта Щербакова была обнаружена нелегальная типография. Об этой находке ОГПУ сообщило правительству 13 сентября.
Но, хотя и в этот раз ОГПУ опять не копнуло глубоко, арестованный чекистами Щербаков уже признался: «В военных кругах существует движение, во главе которого стоят тт. Троцкий и Каменев... О том, что организация предполагает совершить переворот, не говорилось, но это само собой подразумевалось».
Следствие установило связь Щербакова с членами партии — вожаками троцкистской оппозиции Грюнштейном, Гердовским, Мрачковским, Яковом Охотниковым и др. Все свидетельствовало, что процесс перешел за рамки обычного фрондерства. Об обнаружении подпольной типографии и о связях части арестованных «с некоторыми лицами из военной среды, помышляющих о военном перевороте в СССР по типу переворота Пилсудского», Политбюро и президиум ЦКК сообщили партийным организациям 22 сентября.
Тема оппозиции стала предметом рассмотрения и на объединительном заседании ИККИ и ИКК. Выступая 27 сентября на заседании Коминтерна с речью «Политическая физиономия русской оппозиции», Сталин подчеркнул: «Троцкий не понимает нашей партии. У него нет правильного представления о нашей партии. Он смотрит на нашу партию так же, как дворянин на чернь или как бюрократ на подчиненных».
Опровергая одно из основных обвинений Троцкого в свой адрес, утверждавшего, что «Сталин захватил в партии власть», он задавал далеко не риторические вопросы: «Молено ли вообще «захватить» власть в миллионной партии, полной революционных традиций? Почему же в таком случае Троцкому не удалось «захватить» власть в партии, пробраться к руководству партией? Чем это объяснить? Разве у Троцкого нет воли, желания к руководству? Разве это не факт, что вот уже более двух десятков лет борется Троцкий с большевиками за руководство партией?
Троцкий склонен это объяснять тем, что наша партия, по его мнению, является голосующей барантой («угоняемым стадом». — К. Р.), слепо идущей за ЦК партии. Но так могут говорить о нашей партии только люди, презирающие ее и считающие ее чернью.
Это есть взгляд захудалого аристократа на партию как на голосующую баранту. Это есть признак того, что Троцкий потерял чутье партийности, потерял способность разглядеть действительные причины недоверия партии к оппозиции».
Сталин имел право на такой вывод. Но зададимся вопросом, а был ли большевиком Троцкий, блуждавший целых 14 лет — с 1903 до 1917 года среди меньшевиков и примкнувший к Ленину лишь после буржуазного Февраля? Что могло соединять сына зернопромышленника из Одессы с рабочими и крестьянами России?
Таких корневых связей не было. Подавшийся «в революционеры» как в авантюрное приключение, из желания прославиться, он видел в массах лишь «быдло», служившее черновым сырьем для удовлетворения собственных амбиций. Опьяненный жаждой славы, он мнил себя вождем, хотя таковым считался лишь в среде подобных ему интеллигентов — «чужаков» в Российском государстве.
Зато в биографии Троцкого явственно прослеживаются другие тайные связи. С британскими спецслужбам и крупными заграничными банками «Кун, Леб и К°», с банкирами Варбургом и Шиффом, сотрудничавшими с дядей Троцкого Абрамом Животовским. Связи, на которые он мистически ориентировал все свои политические и личные планы.
Человек, подверженный склонности к догматизму и начетничеству, Троцкий боролся за власть с одному ему до конца понятными целями. Конечно, Сталин не знал о тайных связях и намерениях Троцкого, но он не мог не понимать вредности позиции сторонников Лейбы Бронштейна для государства. И в своей речи он ставил вопрос ребром:
«Оппозиция так запуталась, так ловко загнала себя в тупик, из которого нет выхода, что она очутилась перед выбором: либо Коминтерн и ВКП(б), либо... ренегаты из нелегальной антипартийной типографии. Нельзя болтаться между этими двумя лагерями. Пора сделать выбор. Либо с Коминтерном и ВКП(б) и тогда — война... против всех и всяких ренегатов. Либо против ВКП(б) и Коминтерна, и тогда — скатертью дорога... ко всяким ренегатам и перерожденцам, ко всяким Щербаковым и прочей дряни».
В результате состоявшегося обсуждения Троцкого исключили из Исполкома Коминтерна. Правда, он оставался председателем Главного концессионного комитета при СНК СССР. Но, лишенный престшкных постов, он уже не мог остановиться. Как проигравшийся игрок бросает на карточный стол последний грош, он вытащил свой затертый от употребления аргумент.
Очередную атаку Троцкий предпринял в октябре на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б). Он яростно обрушился на членов Политбюро, обвиняя их в измене делу революции, но основной удар по-прежнему был направлен против Генерального секретаря.
Не имея убедительных доводов, вечно интригующий и склонный к авантюризму, совершенно теряющий политический глазомер, лидер оппозиции вновь вернулся к уже заезженному от постоянного упоминания «Письму съезду».
«Грубость и вероломство, — заявил Троцкий, — о которых писал Ленин, перестали быть просто личными качествами. Они характеризуют весь стиль нашего руководства...» Это была старая песня. Но чем еще мог козырять Троцкий? У него не было других слов; он цеплялся за соломинку и передергивал факты.
Очередной демарш не стал для Сталина неожиданностью. Он уже сам готовился расставить точки над «i» в затянувшейся тяжбе с недовольными. Выступая на пленуме 23 октября, он констатировал: «У нас нет войны несмотря на неоднократные пророчества Зиновьева и других... А ведь сколько у нас было пророчеств насчет войны! Зиновьев пророчил, что война будет у нас весной этого года. Потом стал пророчить, что война начнется, по всей вероятности, осенью этого года. Между тем мы уже перед зимой, а войны все нет».
Анализируя положение государства, он указывал на благоприятно складывающуюся внутреннюю обстановку: партия «добилась умиротворения деревни, улучшения отношений с основными массами крестьянства... Нельзя строить социализм, имея бандитские выступления и восстания среди крестьян».
И все-таки основное, в чем он имел право упрекнуть оппозицию, касалось вопросов индустриализации. Указывая на успехи промышленности, он отметил: «Еще в апреле 1926 года на пленуме ЦК оппозиция утверждала, что своих внутренних накоплений не хватит у нас для того, чтобы подвинуть вперед переоборудование промышленности. Оппозиция пророчила тогда провал за провалом. А между тем на поверку оказалось, что нам удалось за два года двинуть вперед дело переоборудования нашей промышленности... Мы добились того, чего не добивалось еще ни одно государство в мире: мы подняли нашу промышленность, мы начали ее переоборудовать, мы двинули вперед это дело за счет своих собственных накоплений».
Успехи и достижения, перечисляемые Сталиным в докладе, были очевидны и неоспоримы. К этому времени они позволили Советскому правительству ввести на промышленных предприятиях страны семичасовой рабочий день.
Что могли представить им лидеры оппозиции? Какие лозунги провозгласить под своими знаменами? Проблемы, казавшиеся для рабочих абстрактными: Гоминьдан, англо-русский комитет, перманентная революция, термидор, Клемансо? Но эта трескотня не отвечала народным интересам и, как верно отмечает Дойчер, — «вокруг оппозиции возникла стена безразличия и враждебности».
Однако Троцкий не оставлял надежды на дискредитацию Сталина и перешел на личностные обвинения — этот примитивный прием слабости. Он снова вспомнил «Письмо съезду». Он цепляется за вырванную из контекста фразу Ленина, как висельник за удавку.
И даже не испытывающий симпатий к Сталину английский исследователь А. Буллок отмечает, что «Сталин встретил вызов Троцкого с высоко поднятой головой...». Он принял вызов и прочитал вслух абзац из письма, касающийся его самого. «Но ни одного слова, — указал он, — ни одного намека нет в «Письме съезду» насчет ошибок Сталина. Говорится только о грубости Сталина. Но грубость не есть и не может быть недостатком политической линии или позиции...»
Конечно, ему не могли не надоесть многократно повторявшиеся попытки его противников спекулировать лишь одной фразой из ленинского письма. Но любое терпение имеет свои пределы, и Сталин не стал опровергать обвинения в грубости. Наоборот, он почти с вызовом заявил:
«Да, я груб, товарищи, в отношении тех (людей), которые грубо и вероломно разрушают партию. Возможно, что здесь требуется мягкость в отношении раскольников. Но у меня этого не получается. Я сразу лее поставил вопрос об освобождении меня от обязанностей Генерального секретаря. XIII съезд обсудил этот вопрос, и каждая делегация обсуждала его, и все делегации единогласно, в том числе Троцкий, и Каменев, и Зиновьев, обязали меня остаться на этом посту».
То, что оппозиция, словно не понимая, а может быть, и в действительности не понимая осмысленно взвешенного политического хода Ленина, продолжала цепляться за буквы слов о «грубости», становилось абсурдом. И, хотя ни для кого не являлись секретом вечная склочность и интриганство Троцкого, Сталин вынужден был напомнить факты, говорящие о неслучайности политических блужданий своего главного оппонента.
Пожалуй, наиболее исчерпывающей для аргументации несостоятельности его противников стала развенчивающая фраза Генерального секретаря: «Оппозиция старается козырять «Завещанием» Ленина. Но стоит только прочесть это «Завещание», чтобы понять, что козырять им нечем. Наоборот, «Завещание» Ленина убивает нынешних лидеров оппозиции».
Это было действительно так. В этом и заключалась квинтэссенция, основное содержание ленинского «Письма съезду». Странно, но даже за десятилетия историки так и не поняли, а точнее, не хотели понять скрытой логики ленинского «Завещания». Ленин убежденно желал, чтобы после его смерти преемником остался именно Сталин. Но он передавал не монархическую власть, и у него не было уверенности, что его воля будет выполнена.
Поэтому Ленин сделал остроумный и, как показали дальнейшие события, беспроигрышный ход. Расчищая дорогу Сталину и устраняя его возможных конкурентов, в «Письме съезду» он дал им всем сочные по существу, но дискредитирующие политически характеристики. Одновременно, чтобы никто не мог обвинить основателя партии в пристрастиях, он даже предложил рассмотреть вопрос о перемещении Сталина с поста Генерального секретаря.
Однако то был психологический прием, только создающий видимость, будто бы у верхушки партии есть выбор другой кандидатуры на роль лидера, кроме Сталина. На самом деле своими язвительными характеристиками соперников Генерального секретаря Ленин уничтожил для них всякие перспективы. Прикрывая собственную позицию гротеском похвал, он уличал их во множестве пороков.
Своего протеже он незаслуженно, но умышленно «обвинил» лишь в «грубости» — особенности характера, не играющей никакой принципиальной роли в политической борьбе. Наоборот, в то суровое время такая черта могла рассматриваться как достоинство, как проявление твердости воли. И расчеты Ленина оправдались — Сталин остался на посту руководителя партии.
Теперь Сталин уже сам снова мог использовать «Завещание » как полный набор аргументов, делающих его позицию беспроигрышной. Напоминая факты, приведенные в тексте ленинского письма, он перечислил эпизоды борьбы Троцкого с Лениным до 1917 года; провокационные действия в вопросе о Брестском мире и в профсоюзной дискуссии. Заключая каждый из них словами: «Может быть, тут виновата грубость Сталина? » или «При чем же тут грубость Сталина? ».
Он прекрасно знал, что лучшим способом поймать мошенника является возможность схватить его за руку; лучший метод разоблачить лицемера — сорвать с него маску. Он безжалостно срывал маски с политических противников-хамелеонов. Указав на непримиримость Ленина к фракционности, он заметил, что как раз его (Сталина) ругали за мягкость по отношению к оппозиции. «Правильно, — раздался голос из зала, — и сейчас ругаем».
Конечно, он искал поддержки в партии и народе. И он находил ее. Без этой поддержки он не продержался бы у власти и дня. Сталин был созидателем, строителем, созданным подпольем, революцией и Гражданской войной, но он не мыслил только категориями «штурма и атаки ». Прежде всего он был политиком, в совершенстве владевшим приемами политической тактики.
Не забывая о былых заслугах бывших коллег, он долго давал им возможность сохранить себя членами руководства партии, управлявшей страной. Но всякому терпению есть предел. Пришла пора менять тактику. «Теперь, — резюмировал он, — надо стоять нам в первых рядах тех товарищей, которые требуют исключения Троцкого и Зиновьева из ЦК».
Как бы подводя черту в затянувшемся противостоянии, рассмотрев вопрос о фракционной подпольной работе оппозиции, пленум поддержал это предложение.
Это стало болезненным ударом для политических оппонентов Сталина. Почва уплывала из-под ног; исчезали всякие надежды на обретение вожделенной власти. Его противники не могли успокоиться и, поскольку дипломатические маневры утрачивали всякий смысл, потерпев поражение, лидеры противостояния уже не стали откладывать попытки взять реванш.
Трудно сказать, на что рассчитывали Троцкий и Зиновьев. Их спонтанные действия выглядели достаточно наивно, но, как часто бывает, обида пьянила головы. Поэтому взвешенность и рассудочность были отброшены. Действуя почти с маниакальной настойчивостью, противники Сталина попытались спровоцировать общественный взрыв. Генеральное сражение оппозиция решила дать в 10-ю годовщину Октябрьской революции.
Было ли это иллюзорной надеждой на совершение политического переворота? Но, видимо, памятуя тактику большевиков после буржуазного Февраля, оппозиция решила провести 7 ноября контрдемонстрации в Москве и Ленинграде под лозунгами: «Назад — к Ленину» и «Да здравствуют вожди мировой революции — Троцкий и Зиновьев!» Для этой акции Зиновьев выехал в Ленинград, а Троцкий с Каменевым остались в Москве.
Куда вела эта дорога «назад...», позже убедительно показали действия других «верных ленинцев» — Горбачева и Ельцина. Но во второй половине 20-х годов ситуация была иной. Не только сторонники ЦК, но и широкие массы приняли оппозицию в штыки. Провокационные выступления превратились в скандальные драки с потасовками и швырянием камней.
В столице троцкистов, собиравшихся выступить с балкона бывшей гостиницы «Париж», находившейся недалеко от Кремля, толпа встретила криками: «Долой жидов-оппозиционеров!». Освистав находящихся на балконе Троцкого с женой, Каменева, Смилгу, Преображенского, Грюнштейна, Альского и других активистов, толпа забросала их гнилым картофелем и кусками льда. А затем, ворвавшись в здание, вообще вытеснила оппозиционный «президиум» с балкона.
В этот праздничный, украшенный революционным кумачом день рабочие не поддержали оппозицию. Намерение ее лидеров обратиться к колоннам участников демонстрации, выходившим с Красной площади, были сорваны вмешательством представителей комитетов партии. Главных «мировых революционеров» от физических мер воздействия спасла милиция.
Во время демонстрации в Ленинграде приехавших воодушевлять своих сторонников Зиновьева и Радека толпа заперла в одном из зданий; а на Марсовом поле людей, выступивших под лозунгами оппозиции, молодые рабочие забросали камнями. Но шумные выступления с потасовками стали лишь видимым проявлением продолжившегося непримиримого противостояния. Основная подрывная работа оппозиции велась подпольно. В Москве деятельностью троцкистов-нелегалов руководил Центр во главе с Борисом Эльциным. В Ленинграде активную работу вела группа зиновьевцев, в состав которой входил бывший председатель Петроградской ЧК Бакаев.
Спонтанное, скандальное выступление оппозиции сместило и некоторые юбилейные акценты празднования 10-летия Октябрьской революции. После торжественного заседания в Большом театре намечался показ нового кинофильма «Октябрь». Его постановщиками являлись авторы «Броненосца «Потемкин» Эйзенштейн и Александров. Еще с утра они монтировали материал фильма.
В четыре часа дня в монтажную неожиданно вошел Сталин. Словно старый знакомый, он обменялся с режиссерами приветствиями и без обиняков спросил:
- У вас в картине есть Троцкий? — В ленте, снятой по книге Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир», Троцкий был, и Эйзенштейн на вопрос ответил утвердительно.
- Покажите эти части... — попросил Сталин. Он выглядел очень серьезным. После просмотра, сообщив постановщикам о выступлениях оппозиции в Москве и Ленинграде, Сталин заключил:
- Картину с Троцким сегодня показывать нельзя. — Вечером участники собрания увидели только фрагменты фильма; на экраны лента вышла в марте 1928 года. Уже без Троцкого.
Шумное выступление с целью обрести уличную популярность и поддержку не могло не закончиться для организаторов акций соответствующими выводами. 7 ноября оно стало предметом обсуждения на совместном заседании ЦК и ЦКК. 14 ноября Троцкий и Зиновьев были исключены из партии, Каменева и Раковского вывели из состава ЦК.
Для всех было очевидно, что организаторы выступления против Центрального комитета потерпели крах. Анализируя ситуацию 23 ноября на Московской губернской партконференции, Сталин констатировал: «Провал оппозиции объясняется ее полной оторванностью от партии, от рабочего класса, от революции. Оппозиция оказалась кучкой оторвавшихся от жизни, кучкой оторвавшихся от революции интеллигентов, — вот где корень скандального провала оппозиции».
Его заявление не было голословным. Как показала предсъездовская дискуссия, за позицию ЦК проголосовало 738 тысяч членов партии, и только около 4 тысяч высказалось за оппозицию, что составило 0,5% общего числа членов партии. Это была капля в море. И лидеры оппозиции не могли не понимать бесперспективности своего положения. Уже вскоре участники «непримиримого» противостояния подали прошение о восстановлении в партии.
Несомненно, что при таком раскладе мнений Сталин имел полное право диктовать обанкротившимся противникам свои условия. Он напомнил о нарушении лидерами оппозиции двух «покаянных» заявлений и указал, что обмануть партию в третий раз не удастся.
Он был предупреждающе категоричен: «Либо оппозиция сама уничтожит эту вторую троцкистскую партию, отказавшись от своих антиленинских взглядов и заклеймив открыто перед всей партией свои собственные ошибки; либо оппозиция этого не сделает, — и тогда мы сами уничтожим троцкистскую партию без остатка. Либо одно, либо другое ».
Между тем усилиями руководства страны разрядка международной напряженности вокруг Советского Союза была достигнута; так, улучшению отношений с Францией содействовали переговоры о частичной компенсации выплаты царских долгов. В ноябре 1927 года советская делегация в Подготовительной комиссии по разоружению при Лиге Наций огласила декларацию правительства СССР о всеобщем и полном разоружении, а 10—12 ноября в Москве состоялся Всемирный конгресс друзей СССР.
Внешнеполитическая линия, проводимая Сталиным, приносила свои результаты. Разрядке способствовало то, что страны Западной Европы не поддержали антисоветскую кампанию Великобритании. Не было единства и в самой Англии. Выступая в палате общин, лидер либералов Ллойд Джордж заявил, что разрыв отношений с СССР — это одно из «самых рискованных и азартных решений, когда-либо принимавшихся английским парламентом».
XV съезд большевистской партии прошел 2—19 декабря 1927 года. Обширный доклад Сталина был посвящен широкому спектру международных и внутренних вопросов. Он включал анализ хода индустриализации промышленности, состояния сельского хозяйства, вопросов самокритики и недостатков внутрипартийной жизни.
Ключевым в докладе ЦК стало то, что Сталин провозгласил о достижении страной довоенного уровня по производству продукции сельского хозяйства на 108,3%, по промышленности — 100,9%.
«Нужно признать, — с удовлетворением говорил он, — что темп роста национального дохода СССР за последние годы является рекордным по сравнению с крупными капиталистическими странами Европы и Америки. Вывод: народное хозяйство нашей страны работает быстрым темпом. Задача партии: двигать дальше развитие народного хозяйства нашей страны по всем отраслям производства».
Его гордость успехами Советского государства была законной. Ежегодный прирост промышленной продукции, составлявший 15%, являлся рекордным. Подобного не имела «ни одна крупная капиталистическая страна в мире».
В отчетном докладе он говорил об успешно осуществляемой программе индустриализации: создании угольно-металлургической базы, начале строительства Сталинградского тракторного завода, Уралмашстроя, Днепростроя, Магнитогорскстроя, Кузнецкстроя, Ростсельмаша, Турксиба, автозаводов в Москве и Горьком и других крупных строек, ведущихся без иностранных кредитов.
Грандиозность строительства не могла не впечатлять, но он не довольствовался констатацией растущей мощи государства. Он предупреждающе указывал на множество недостатков в работе «партийного организма». В их числе он назвал «перенесение методов администрирования в партию». Он выступал против парадности и помпезности на торжественных заседаниях. Критиковал «безудержное желание видеть везде праздничное настроение», тягу «к декорациям, ко всяким юбилеям, нужным и ненужным...». Сталин не обошел вопрос о взаимоотношениях с бывшими членами Политбюро. «Вы спрашиваете, — говорил он, — почему мы исключили Троцкого и Зиновьева из партии?
Потому, что мы не хотим иметь в партии дворян. Потому, что закон у нас в партии один, и все члены партии равны в своих правах. Если оппозиция желает жить в партии, пусть она подчиняется воле партии, ее законам, ее указаниям без оговорок, без экивоков. Не хочет она этого — пусть уходит туда, где ей привольнее будет».
Видимо, опережая обвинения в проявлении мягкости по отношению к раскольникам, Сталин сам прояснил свою позицию: «По правилу, за такие попытки активных деятелей оппозиции мы должны были переарестовать 7 ноября». И, не терявший надежды на такую развязку, зал отреагировал на это замечание возгласами «Правильно!» и продолжительными аплодисментами. Но, остужая эмоции, Сталин продолжил: «Мы не сделали этого только потому, что пожалели их, проявили великодушие и хотели дать им возможность одуматься».
Съезд утвердил постановление ЦК о Троцком и Зиновьеве, а также принял постановление об исключении из партии 75 активных членов оппозиции. Среди них были: Каменев, Пятаков, Радек, Раковский, Сафаров, Смилга, И. Смирнов, Н. Смирнов, Сапронов, Лашевич. И все-таки не разгром оппозиции составил итог съезда. Основным его решением, определившим дальнейшие перспективы страны, стало утверждение курса на коллективизацию сельского хозяйства.
Казалось бы, что теперь Сталин мог торжествовать. Решительно отстаиваемая им линия привела к победным результатам. Его идейные и личные противники оказались повержены, и любой тщеславный политик мог бы успокоенно нежиться на лаврах достойно обретенной славы. Но именно в этот переломный момент он совершает неожиданный шаг. XV съезд продолжался восемнадцать дней. Сразу после его завершения Сталин, в очередной раз, попросил отставки. О том, что его намерение было серьезным, свидетельствует стенограмма.
Свое заявление он сделал на организационном пленуме, состоявшемся 19 декабря, в последний день работы съезда. Оно прозвучало после того, как председательствовавший на пленуме глава Совнаркома Рыков объявил выступление секретаря ЦК С.В. Косиора. Огласив предполагаемый состав руководящих органов ВКП(б), на пост Генерального секретаря он выдвинул Сталина.
Именно после этого предложения Сталин попросил слова. «Товарищи! — начал свое выступление он. — Уже три года [я] прошу ЦК освободить меня от обязанностей Генерального секретаря ЦК (курсив мой. — К. Р.). Пленум каждый раз мне отказывает. Я допускаю, что до последнего времени были условия, ставящие партию в необходимость иметь меня на этом посту как человека более или менее крутого, представляющего известное противоядие против опасностей со стороны оппозиции. Я допускаю, что была необходимость, несмотря на известное письмо т. Ленина, держать меня на посту генсека. Но теперь эти условия отпали.
Отпали, так как оппозиция теперь разбита. Никогда, кажется, оппозиция не терпела такого поражения, ибо она не только разбита, но и исключена из партии. Стало быть, теперь нет налицо тех оснований, которые можно было бы считать правильными, когда пленум отказался уважить мою просьбу и освободить меня от обязанностей генсека.
А между тем у нас имеется указание т. Ленина, с которым мы не можем не считаться и которое нужно, по-моему, провести в жизнь. Я допускаю, что партия была вынуждена обходить это указание до последнего времени, была вынуждена к этому благодаря известным: условиям внутрипартийного развития. Но я повторяю, что подобные условия отпали теперь и пора, по-моему, принять к руководству указание т. Ленина. Поэтому прошу пленум освободить меня от поста Генерального секретаря ЦК. Уверяю вас, товарищи, что партия только выиграет от этого».
Члены пленума восприняли это заявление как демонстрацию скромности. И с ходу отвергая его, секретарь ВЦСПС А.И. Догадов предложил: «Голосовать без прений», а нарвоенмор К. Ворошилов потребовал: «Предлагаю заслушанное заявление отвергнуть».
Поэтому Рыков, уже заученно, объявил: «Голосуется без прений. Кто за это предложение? Кто против? Кто воздержался? Один. Всеми, при одном воздержавшемся, отвергнуто предложение т. Сталина», — подытожил председательствующий.
Казалось бы, что приличия были соблюдены. По неписаной традиции должно было последовать заверение в благодарности за оказанное доверие и обещание оправдать его. И Сталин снова попросил слова.
Но его выступление снова выглядело неожиданно. «Тогда я вношу другое предложение, — сказал он. — Может быть, ЦК сочтет целесообразным институт генсека уничтожить. В истории нашей партии были бремена, когда у нас такого поста не было».
- Тогда у нас был Ленин, — возразил Ворошилов.
- До X съезда у нас институтов генсека не было, — настаивал Сталин.
- До XI съезда, — уточнил кто-то.
Сталин принял поправку:
Да, кажется, до XI съезда у нас не было этого института. Это было еще до отхода Ленина от работы. Если Ленин пришел к необходимости выдвинуть вопрос об учреждении должности генсека, то я полагаю, что он руководствовался теми особыми условиями, которые у нас появились после X съезда, когда внутри партии создалась более или менее сильная и хорошо организованная оппозиция.
Но теперь этих условий нет уже в партии, ибо оппозиция разбита наголову. Поэтому можно было бы пойти на отмену этого института. Многие связывают с институтом генсека представление о каких-то особых правах генсека. Я должен сказать по опыту своей работы, а товарищи это подтвердят, что никаких особых прав, чем-либо отличающихся от прав других членов Секретариата, у генсека нет и не должно быть.
- А обязанности? — раздался голос.
- И обязанностей больше, чем у других членов Секретариата, нет, — не поддался на услужливую подсказку Сталин. — Я так полагаю: есть Политбюро — высший орган ЦК, есть Секретариат — исполнительный орган, состоящий из пяти человек, и все они, эти пять членов Секретариата, равны. Практически так и велась работа, и никаких особых прав или особых обязанностей у генсека не было.
Не бывало случая, чтобы генсек делал какие-нибудь распоряжения единолично, без санкции Секретариата. Выходит, таким образом, что института генсека, в смысле особых прав, у нас не было на деле, была лишь коллегия, называемая Секретариатом ЦК. Я не знаю, для чего еще нужно сохранять этот мертвый институт.
Я уже не говорю о том, что этот институт, название генсека, вызывает на местах ряд извращений. В то время как наверху никаких особых прав и никаких особых обязанностей на деле не связано с институтом генсека, на местах получились некоторые извращения, и во всех областях идет теперь драчка из-за этого института между товарищами, называемыми секретарями, например в национальных ЦК. Генсеков теперь развелось довольно много, и с этим теперь связываются на местах особые права. Зачем это нужно?
- На местах можно упразднить, — подал голос нарком труда В.В. Шмидт.
- Я думаю, — настаивает Сталин, — что партия выиграла бы, упразднив пост генсека, а мне дала бы возможность освободиться от этого поста. Это тем легче сделать, что в уставе партии не предусмотрен пост генсека.
Председательствующий Рыков возразил:
- Я предлагаю не давать возможности т. Сталину освободиться от этого поста. Что касается генсеков в областях и местных органах, то это нужно изменить, не меняя положения в ЦК. Институт генерального секретаря был создан по предложению Владимира Ильича. За все истекшее время, как при жизни Владимира Ильича, так и после него, оправдал себя политически и целиком и в организационном, и в политическом отношении. В создании этого органа и в назначении генсеком т. Сталина принимала участие и вся оппозиция, все те, кого мы сейчас исключили из партии; настолько это было совершенно несомненно для всех в партии. Этим самым исчерпан, по-моему, целиком и полностью и вопрос о завещании... Это же вся партия знает. Что теперь изменилось после XV съезда и почему это нужно отменять институт генсека?
- Разбита оппозиция, — вновь пояснил Сталин.
- Я предлагаю отвергнуть предложение т. Сталина, — настаивал Рыков, и его дружно поддержали: «Правильно, голосуй!»
- Голосуется, — объявил Рыков. — Кто за предложение т. Сталина: уничтожить институт генерального секретаря? Кто против этого? Кто воздержался?
- Нет, товарищи, — сказал Сталин. — Я при первом голосовании насчет освобождения меня от обязанностей секретаря не голосовал, забыл голосовать. Прошу считать мой голос против.
- Это не много значит! — добродушно зашумели в зале».
Этот разговор, состоявшийся на пленуме, знаменателен. Очевидно, что Сталин не возражал против своего избрания в состав ЦК. То есть он не заявлял об отходе от политической деятельности. Он просил о ликвидации выделения своего положения в руководстве партии «формальным» символом занимаемого поста.
И все-таки прошедший съезд стал для Сталина своеобразной вехой. К этому моменту он уже превратился в фактического вождя партии. И он имел на это право. Но человек, обладавший неординарной широтой политических и философских взглядов, он это прекрасно понимал: подлинным вождям для влияния на умы людей не нужны внешние атрибуты власти, подчеркивающие мессианскую сущность и признание массами их первенства.
То, что политические противники пытались оттеснить Сталина и выйти на первое место, ни в какой степени не смущало его. Да и не могло смущать. Его не заботил формальный «титул». Впрочем, что бы изменилось: если бы, к примеру, Троцкому дали пост «сверхгенерального » секретаря? Ум и талант не придаются к должности. Если у человека их нет — высоким должностным «именем» этого не приобретешь; и политическая судьба Троцкого от этого не могла измениться. Следует повторить, что и противостояние оппозиции Сталину не являлось лишь борьбой за власть в «голом» виде — это была борьба за идейное влияние на умы советского общества.
Освободив партию от активистов оппозиции, XV съезд фактически предоставил мандат на ликвидацию их и в низовых организациях. Если за период между съездами из партии было исключено 970 оппозиционеров, то за последующие два с половиной месяца, по излюбленному выражению Троцкого, — она «вымела» из своих рядов еще 2288 человек.
Начавшаяся профилактика коснулась и Троцкого. 17 января 1928 года лидера оппозиции отправили «одумываться» в Алма-Ату. Накануне об этом решении ему сообщил позвонивший по телефону Бухарин. Однако уезжать «на юг» Троцкий не хотел. Он заперся в комнате и пришедшим сопровождать его на вокзал пришлось выносить «гения мировой революции» из квартиры на руках. Пока Лейбу несли по лестнице к ожидавшему на улице автомобилю, его сын Лев Седов истерично кричал: «Смотрите, как несут Троцкого!»
Провожать своего кумира на вокзал пришло около двух тысяч зевак и сторонников. Проводы вылились в демонстрацию, закончившуюся потасовкой с милицией, которая задержала 19 скандалистов. Правда, уже вскоре стало очевидно, что число его открытых приверженцев быстро уменьшалось. Заявление об отходе от оппозиции, со времени XV съезда партии, подали 3381 человек, в феврале такие заявления написали еще 614 оппозиционеров.
<< Назад Вперёд>>
