Итоговый труд Фомина
Открытие сделано, но цель вряд ли достигнута. Если бы на полвека раньше! Но тогда немцы были одиозны, а не шведы. А сейчас ни те, ни другие. Ну да, вероятно, Петрей в немалой степени был ангажирован шведской политикой. Да, возможно, именно это стоит у начала признания варягов и Руси норманнами. Но нас это не очень волнует. Нас волнует совсем другое: подтверждается это отождествление или нет. И мы признаем его вне зависимости от того, Петрей ли его заметил первым или Петрухин. Фомин указует на Петрея: смотрите, за кем вы идете! Фомин пугает, а мне не страшно.
К тому же в рецензии на книгу Фомина Д. Н. Верхотуров (2005) отметил, что цитаты из Петрея у Фомина перевраны, чтобы сделать их более норманистскими, тогда как Петрей писал, что не знает, что за народ были варяги, но «кажется ближе к правде, что варяги пришли из Швеции».
Вторая глава живописует спор между Ломоносовым и Миллером. В ней Фомин стремится опровергнуть низкую оценку историографических трудов Ломоносова, ставшую уже практически общим мнением. Фомин тщится доказать, что Ломоносов, опиравшийся на «Синопсис», был кругом прав, а Миллер, анализировавший первоисточники, был клеветником и неумехой. Да, у Миллера были ошибки (особенно поначалу, когда плохо знал русский). Но главным доказательством служит то, что в XX в. Кузьмин, Фомин и Вилинбахов повторяют то, что в XVIII в. придумал Ломоносов, да так и не смог доказать.
Третья глава называется «Антинорманизм истинный и антинорманизм мнимый». В этой главе Фомин, как и его соратники, отказывает всем антинорманистам советского времени и даже XIX в. в праве считаться истинными антинорманистами. Это потому, что нынешние антинорманисты восстановили антинорманизм XVIII в., ломоносовский, догмой которого было объявление варягов славянами. Антинорманисты XIX в. отказались от этого, перенесли бои на другие рубежи — говорили о малочисленности норманнов у нас, о незначительности их влияния. Все они зачислены теперь в норманисты. Истинных антинорманистов оказалось очень мало, крохотная кучка мужественных героев на мостике тонущего корабля. Их единственная надежда — на спасение патриотически настроенными властями.
Правда, со славянами все равно получается неладно. Вагров, рутенов, ругиев — всех их приходится признавать ославянившимися кельтами, иллирийцами, даже германцами (см. работы Кузьмина). Какая тогда разница — ославянились ли быстро норманны в Киевской Руси или ославянились медленно ругии в Южной Прибалтике? Все равно получаются исконные неславяне. А истинные антинорманисты оказываются на поверку пусть и не норманистами, но кельтистами, иллиристами и германистами. Хрен редьки не слаще.
В четвертой главе, о «норманистской историографии», Фомин отвергает идею о том, что первыми норманистами были наши летописцы. Первые норманисты известно кто, а создателями сказания о призвании варягов были, естественно, норманны.
Глава пятая посвящена «Сказанию о призвании варягов», как оно представлено в историографической традиции. Фомин всячески подчеркивает легендарность этого сказания, его удаленность от реального хода дел. Он тщательно собирает все приводившиеся разными исследователями факты и аргументы того, что Рюрик не был родоначальником династии, хотя честно приводит и противоположные данные.
В главе шестой «Варяги и скандинавы на Руси» собраны наиболее весомые аргументы против норманнской трактовки варягов. Позиция Фомина такова: варяги поздние (с середины X в.) отличаются от варягов ранних (середина IX — середина X вв.). Все ранние «варяги» — не скандинавские пришельцы, а иноземцы с южного побережья Балтийского моря. Норманны же на Руси появились вообще только в конце X в. С 80-х годов X в. меняется и образ варяга летописи: до того это был строитель и организатор, после того — наемный убийца, сеятель распрей.
Фомин очень обстоятельно аргументирует позднее появление варягов на Руси. Саги не знают князей до Владимира, не знают хазар, молчат о походах X в. на Миклагард, Берду, Итиль и Семендер. Россыпь монет появляется в Скандинавии не ранее второй четверти XI в. Саги не знают Днепровского пути из варяг в греки и его порогов. В Византии скандинавы появляются в конце 20-х годов XI в., и, таким образом, они просто не могли контактировать с Константином Багрянородным, а он, стало быть, не мог записывать скандинавские названия порогов, и «росские» слова — это какие-то другие названия, не норманнские.
Франкские мечи поступали на восточнославянские земли не через норманнов. Из 165 западноевропейских клинков с клеймами только один найден в Швеции, тогда как на юге Балтики — 30, в Латвии — 22, Финляндии — 19, Эстонии — 7, Литве — 5, на территории Киевской Руси — 11.
Скандинавские фибулы, по мнению Фомина, не являются этническим признаком, так как сочетаются с финскими шумящими подвесками, находятся в погребениях по местному ритуалу. В скандинавских костюмах обязательно должно быть по две фибулы. А во Владимирских и Гнездовских курганах нередко по одной.
Во Франции и Англии много скандинавских следов: названия городов, сотен деревень, значительный компонент в языке. А на Руси ни одного города, дюжина слов в языке, да и то антинорманисты отрицают скандинавские заимствования вообще. Норманны везде грабители, почему у нас они установили мирное сосуществование и дань?
Что касается названий городов, все не так однозначно. Некоторое количество скандинавских названий на Руси все-таки есть (Глазырина и Джаксон 1987). И Ладога никак не славянское имя, и Изборск (выводить из «избрания» смешно), и Суздаль под сомнением («-даль» у скандинавов «долина»).
Другие аргументы звучат серьезно. Но возможны разные их истолкования. Саги могут не говорить о ранних контактах норманнов на землях восточных славян по разным причинам, и отсутствие таких контактов только одна из возможных причин. Другая — сосредоточенность саг, особенно ранних, на Исландии и Норвегии, позже втягивавшихся в восточные походы, которые больше велись свеями и данами. Третья возможная причина — те норманны, которые отправлялись в дальние походы на юго-восток в ранний период, утрачивали связь с родиной и больше туда не возвращались. Некому было поведать сказителям о хазарах, штурме Миклагарда и первых русских князьях. Прочные обратные связи установились позже.
Франкских мечей с клеймами действительно мало найдено в Швеции, но только потому, что шведские археологи не умели обнаруживать клейма — это ведь сравнительно недавнее открытие Н. Н. Кирпичникова в России. Как только методику протравливания клинков усвоили скандинавские археологи, находки чередой пошли в Швеции, Норвегии и Финляндии (Кирпичников и Стальсберг 1995). Да и, в конце-концов, мечи-то франкские.
Мы не знаем, почему в скандинавских могилах на восточнославянских землях нередко оказывается по одной фибуле — как-то изменилась мода ношения плаща. Использовались в костюмах и местные украшения — они не нарушали обряда. Да и обряд мог несколько изменяться — норманны были весьма пластичны. Поклонялись местным богам, считая, что боги свои не у народа, а у страны.
Сугубыми грабителями и разбойниками норманны-викинги выступали там, где возможен был быстрый массовый десант с морских кораблей или опустошение окрестностей такого порта. Это Западная Европа. В восточнославянских землях возможно было лишь продвижение по рекам, в распоряжении викингов были только лодки-однодеревки, приходилось больше полагаться на пешие набеги небольших отрядов, торговлю и взимание дани. А установлением власти норманны не брезговали и на Западе.
Какие бы сомнения ни выдвигались по поводу раннего норманнского присутствия на Руси, это присутствие зафиксировано археологами — нами предъявлены списки памятников и карты, распределенные по векам, начиная с IX (Клейн, Лебедев и Назаренко 1970; Лебедев 1985: 227-235; Жарнов 1991 и др.).
Последняя, седьмая глава трактует вопрос об этносе и первоначальной родине варяжской руси. Здесь Фомин подробно расписывает, сколь богатой была культура западных славян, как она влияла на культуру Швеции (шведы заимствовали из славянской речи слова lodhia, torg, besmen, tolk, pitschaft). Более существенно, что керамика Севера восточнославянской Руси IX в. (Рюриково городище, Изборск и др.) в значительной части очень близка керамике Южной Балтики. Этому соответствуют северолехитские черты новгородского диалекта. Фомин ссылается на Обнорского, но мог бы сослаться и на Петровского (1922), это добавило бы некоторые западные черты. По признанию «норманистки» Стальсберг, заклепки ладьи из Плакуна напоминают скорее южнобалтийские, чем скандинавские. Камерное погребение с гробовищем, анализированное петербуржцем К. Михайловым, находит аналогии в Дании и Шлезвиг-Гольштейне конца IX — начала X вв. Поэтому, мол, гривны с молоточками Тора нельзя трактовать как скандинавский признак.
Из всего этого Фомин делает вывод: это южнобалтийские славяне, спасаясь от немецкого давления, стали массами переселяться в Приильменье — они и есть летописные варяги. Это был не единственный их поток: в VIII в. южнобалтийские славяне поселились и на о. Готланд и основали там г. Висби. В XI в. в земле лютичей жило племя, поклонявшееся Вотану, Тору и Фрейе.
Это тоже серьезные аргументы. Но и эти факты допускают различное толкование. Фомин совершенно забывает традиционное представление о западном («ляшском») происхождении вятичей и радимичей (Bujak 1949; Соловьева 1968 и др.), а Янин с Алешковским (1971: 49-51) обоснованно добавили к этому западнославянское происхождение кривичей, особо подчеркивая их связь с новгородцами. Как раз наличие западной керамики и диалектные черты больше говорят о массовом переселении, чем о приходе военной элиты, описанном летописью и иностранными источниками (арабскими, греческими) как приход варягов. Что касается молоточков Тора, то в приведенной И. В. Дубовым (1970: 263) карте распространения гривен с этими молоточками видно, что они занимают сплошную территорию, охватывающую юг Швеции и Норвегии, Готланд, Данию и Шлезвиг, Мекленбург, но не дальше на восток по побережью. Именно северное крыло этого очага дает простирание на восток — в Северную Русь. Западные аналогии К. Михайлова (1996) говорят и вовсе не о западных славянах: концентрируясь в Ютландии, они, скорее, могут быть истолкованы как след ютландского происхождения Рюрикэ и его дружины, но никак не признаки вагров.
О реакции научной общественности можно судить по рецензии украинского нумизмата Н. Ф. Котляра (2007), носящей характерное название: «В тоске по утраченному времени».
Вот и все антинорманистские «итоги дискуссии по варяжскому вопросу».
<< Назад Вперёд>>
