Археологический этап
В том же году шведский генеральный консул в Нью-Йорке Леннарт Ниландер выступил со статьей «Россия и Швеция сегодня» (Nylander 1947), в которой идиллическая картина истории шведско-русских связей рисуется в таких выражениях: «...По крайней мере за тысячу лет до Колумба шведские гребцы из района Стокгольма... и с острова Готланд... совершали торговые и грабительские рейсы в Россию, которая была в то время, так сказать, широко открытой, а также и через нее». Далее Ниландер живописует, как шведские «гребцы» во главе с Рюриком организовали «на Руси нечто вроде колонии или доминиона», а затем «ядром современной России» стал «район вокруг "шведских факторий"».
Советские историки расценили это как уже открытый вызов. С ответом в «Новом времени» выступил академик Б. А. Греков (1947). Арне отозвался новой статьей (Агпе 1953)... Через сто лет после диспута Костомарова с Погодиным спор снова был перенесен из академических кабинетов и толстых книг на широкую арену массовых публичных изданий. Теперь за аргументами ученых следили уже миллионы людей. Словно нарочно через каждые сто лет спор по варяжскому вопросу разгорался с новой силой, с каждым разом перед все более обширной аудиторией, на более высоком уровне научных знаний и с новым запасом аргументов.
Выступление Арне свидетельствовало о начале нового этапа спора — теперь центр дискуссии передвинулся в археологию. Археологами были и Миллер, и Забелин, но тогда они работали не с археологическими, а с филологическими аргументами. Арне взялся за артефакты, за археологические остатки норманнской культуры в России, за материалы из раскопок российских археологов. Причиной этого сдвига полужили два обстоятельства. С одной стороны, теперь того факта, что варяги — это норманны, скандинавские германцы, не отрицал практически никто из серьезных исследователей. С другой стороны, советские ученые встали на ту точку зрения, что государство и культура образуются в результате социально-экономического развития, а внешний фактор (в данном случае татары или варяги) не может быть определяющим.
Арне (в указанных книгах и в новых работах), а затем его ученик Хольгер Арбман (этот — в книге «Шведы в восточных походах») представили солидно обоснованные сводки скандинавских древностей, которые они усмотрели в российских археологических материалах: погребения по норманнскому обряду (сожжения в ладье, камерные могилы и т. п.) в обширном могильнике в Гнездове под Смоленском, а также в Шестовицах под Черниговом и др., культовые норманнские украшения (подвески в виде молоточков Тора), рунические надписи, европейские мечи, которых до пришествия варягов на славянской территории не было. Арне трактовал это все как свидетельства завоевания скандинавскими викингами восточнославянских земель, подобного таким же норманнским завоеваниям в Англии и других местах Европы (Arne 1931; 1939; 1952; 1953; Arbman 1955; 1960 [1962]).
Типично скандинавские фибулы (плечевые застежки женской одежды) говорили о том, что норманны прибыли со своими знатными женщинами. Это и другие данные позволили ряду исследователей выдвинуть идею об основании норманнами факторий на славянской и финноязычной территории и о земледельческой колонизации скандинавами славянских земель. Рихард Экблом и Макс Фасмер подкрепляли это выявлением скандинавской топонимики на восточнославянской территории (Тиандер 1915; Ekblom 1915; Braun 1924; Vasmer 1931; Chadwick 1946; Cross 1946).
Советские археологи — А. В. Арциховский и его ученик Д. А. Авдусин — выступили с опроверженими, стремясь доказать, что варягов на территории Киевской Руси не было или почти не было, что русская дружина была в основном славянской (Арциховский 1939; [1966]; Авдусин 1949; 1953). А против концепции колонизации выступила филолог Е. А. Рыдзевская, ссылаясь на славянский характер Ладоги в ѴІІ-ѴІІІ вв. и данные топонимики (Рыдзевская 1934; 1945).
К скандинавским ученым, выступившим застрельщиками в новой дискуссии, присоединились многие историки Западной Европы и Северной Америки. В их писаниях апология норманнов зачастую отдает явственным душком антисоветской пропаганды. Дело в том, что отрицание творческих сил за русским народом, отрицание его способностей к самостоятельному государственному развитию, выраженное в конкретных примерах, назойливо выдвигается как «тонкий намек» на неправомерность, непрочность современного независимого существования советского государства и его высокого авторитета в мире. В древние времена не стало в стране порядка, как только попытались обойтись своими силами, без варягов, и теперь в стране стараются строить какой-то новый лад, не следуя примеру Запада; ясно, что не будет из этого толка. Не было в стране порядка, пока не догадались призвать варягов, — и теперь, как ни кинь, а без варягов не обойтись, придется в конце-концов идти на поклон к Европе...
Вероятно, именно поэтому «норманнская теория» оказалась особенно привлекательной для историков-белоэмигрантов и исследователей, эмигрировавших из России-СССР и стран народной демократии, — Вернадского, Васильева, Пашкевича, Таубе и др. (Vernadsky 1943; 1959; Vasilev 1946; Taube 1947; Paszkiewicz 1954 [1963]).
В этой борьбе в пылу полемического увлечения те ученые, которые выступали от имени советской исторической науки, стали огульно отрицать все положения норманистов, не задумываясь над тем, какие из этих положений действительно противоречат марксистскому пониманию истории, а какие сами по себе не являются антимарксистскими или вообще порочными и, более того, неплохо доказаны фактами. Эти историки утратили ясное видение основной линии, по которой идет борьба, забыв и о силе основного своего аргумента, который неотразимо действует на основной линии спора, хотя и не отвергает второстепенных, побочных аргументов противника.
Увлекшись борьбой против этих необязательных положений норманизма, советские историки стали некритически повторять аргументацию старых антинорманистов, которая ведь также в основном далека и от марксизма и от современной методики и техники исследования.
Норманисты не преминули использовать эти промахи.
Смещение целей и засорение методов в исследованиях советских антинорманистов произвели замешательство среди марксистских историков. К тому же расстроились казавшиеся недавно прочными представления советских историков о конкретных истоках древнерусской государственности. Очень древние племена Северного Причерноморья, обладавшие высокой культурой и зачатками государственности, ныне уже не считаются несомненными прямыми предками восточных славян Киевской поры (Артамонов 1950; Кухаренко 1955; Клейн 1955; Корзухина 1955; [также Щукин 1977]). Признание их предками восточных славян позволяло раньше рисовать наглядную картину многовекового непрерывного процесса подготовки и становления восточнославянской государственности. Теперь эта картина распалась. Конкретные внутренние истоки древнерусской государственности нужно искать заново. Но где искать? Вопрос о происхождении восточных славян еще не решен на новой методической базе [(Клейн 1966; Мачинский 1976; Щукин 1987; Лебедев 1987)].
В результате этого ослабления позиций антинорманизма группа польских историков-марксистов выступила в 1958 г. за принятие «норманнской теории», поскольку она, по их мнению, хорошо обоснована фактами и вполне укладывается в рамки марксистской исторической науки (Ochmanski 1958). В том же году собрание советских историков в Ленинграде пришло к выводу о необходимости пересмотреть прежние взгляды советской науки на варяжский вопрос, уточнить, какие положения по этому вопросу приемлемы для советской науки, какие неприемлемы, проверить фактические доказательства [здесь я хотел сослаться на отражение этого собрания в печати, но не нашел следов].
Вот почему спор все еще продолжается.
На примере истории этого спора можно видеть, что древние исторические сведения приобретают то или иное политическое звучание для потомков не сами по себе, а благодаря тому употреблению, которое из них делают историки в определенной политической обстановке.
Эпизод с признанием варягов звучал вначале как лозунг борьбы за национальную независимость русского государства: в эпоху, когда летописец описывал этот эпизод, византийский престол и византийская церковь притязали на верховенство над Русью; в этих условиях заявление о том, что русская княжеская власть исходит не от византийского императора, а из иного источника, звучало гордо. А что до вывода княжеской династии из-за границы, то такая родословная была обычной для многих династий Европы: французские короли выводили свою родословную от троянцев, немцы — от римлян, и т.д.
Позже этот же эпизод получил звучание, оскорбительное для патриотических чувств русских людей.
Затем он воспринимался как доказательство законности и естественности господства правящих эксплуататорских верхов в России и, соответственно, положительно оценивался реакционерами и отрицательно — прогрессивными мыслителями.
Далее он приобрел прямо противоположное значение: принимался революционерами как оружие против великодержавного шовинизма и отвергался сторонниками старого режима.
Наконец, в наше время его вновь выдвигают как довод в пользу реакционной и порочной исторической концепции... Значит ли это, что принадлежность к прогрессивной исторической школе обязывает отрицать достоверность этого эпизода?
Норманисты всегда обвиняли антинорманистов в том, что те жертвуют научными принципами в угоду национальному самолюбию. В свою очередь антинорманисты предъявляли норманистам обвинение в тенденциозности и злономеренном искажении истины. И те и другие отличались острой нетерпимостью в отстаивании занимаемых позиций, и те и другие отталкивали от себя ученого, отрицающего достоверность хоть одного какого-нибудь положения их системы, и спешили зачислить его в лагерь противника.
Конечно, и у тех и у других на их подходе к историческим материалам сказывались национальные чувства и политические симпатии, в одних случаях благородные, в других — неприглядные, у одних резко, отчетливо и намеренно проводимые, у других — слабо, подсознательно, незаметно для них самих. Несомненно, что многие ученые старались беспристрастно, непредвзято разобраться в материале, найти объективное решение — таких-то чаще всего не принимали ни в тот, ни в другой лагерь.
Но вполне очевидно, что выяснение побуждений, приведших того или иного ученого к определенному решению, хотя и помогает уяснять причины популярности той или иной теории в данной среде, но не может служить аргументом в споре, не может опровергнуть ничьих доводов, не может определить справедливости или несправедливости теорий и их доказательств. Чтобы выяснить, кто и в чем прав, надо обратиться к самим этим доказательствам.
Давайте же обратимся к доказательствам, рассмотрим утверждения и доводы обеих сторон, положим аргументы на чаши весов. Ведь Погодин обращался к нам с апелляцией, пора ее разобрать.
<< Назад Вперёд>>
