5. Схватки и гонения
Как раз когда Миллер вернулся в Петербург, в Академии происходили бурные события. Академики добились удаления от дел и ареста ненавистного Шумахера (как оказалось, только на время) и теперь, выведенные из терпения пьяными загулами и буянством академика Ломоносова, обращались к императрице с жалобой: убежденные «в показанном нам от Ломоносова несносном бесчестии и неслыханном ругательстве», они требовали «учинить надлежащую праведную сатисфакцию, без чего Академия более состоять не может». А пока академики постановили не допускать его на заседания. Это постановление было принято на пятый день после приезда Миллера, и он, всегда придирчиво требовательный относительно любого умаления своих привилегий как академика (равно и достоинства всей коллегии), принимал деятельное участие в наказании Ломоносова. Ломоносов объявил, что никогда не простит ему этого участия (Пекарский 1870: 336).
Между тем и Шумахер вернулся к власти в Академии, и Ломоносов набирал в ней силу. Шумахер настроил против Миллера президента графа Разумовского и его фаворита Теплова. Двойной оклад, обещанный Миллеру за экспедицию, был снова уменьшен до первоначального, его труды не печатались. Он на это жаловался Разумовскому, указывая, что его «ипохондрическая болезнь», «которая начало обыкновенно имеет от многих трудов, а потом и часто приключается от досады и печали», много у него прибыла от того, что обещанного сенатским указом вознаграждения он не получил, «и дается мне жалованья самый молодший оклад». И что он видит, «что мои труды токмо червям на пищу или другим людям, которые после меня пользоваться будут, в похвалу служить имеют так, как сделалось с описаниями покойного доктора Мессершмидта, которые и поныне лежат непечатаны...» (Пекарский 1879: 343).
В 1747 г. был принят новый «Регламент» Академии наук, в котором гуманитарный разряд не был предусмотрен, а члены Академии были разделены на академиков и профессоров. Профессора должны преподавать в академическом университете, не исключая и гуманитарные науки. От этой перестройки профессор Миллер, пожалуй, выиграл: ему было пожаловано увеличение оклада и звание историографа России, а также должность ректора академического университета (таким образом, он стал первым росийским историографом и первым ректором первого российского университета!) — в обмен на принятие российского подданства. А переписку с заграницей он должен вести отныне только через канцелярию Академии наук. В 1748 г. академик Гмелин уехал за рубеж, при чем Ломоносов и Миллер вдвоем поручились за него, что он вернется. А он вернуться отказался. Обоим поручителям вдвое уменьшили жалованье. Уехавший ранее Делиль прислал Миллеру письмо, в котором он намекал на некий их сговор нечто опубликовать за границей из истории Академии, к чему Академия относилась с крайней опаскою — большей, чем к разглашению государственной тайны. От Миллера потребовали разъяснения, он писал оправдательные объяснения, что ничего предосудительного не имелось в виду.
Затем последовал эпизод, который тогда имел мало касательства к археологическим материалам, но он затрагивал тему, которая в наше время приобрела злободневное звучание именно в археологии — тему этногенеза и норманнский вопрос.
В марте 1749 г. Ломоносову и Миллеру было поручено выступить на торжественном собрании Академии 6 сентября, в день тезоименитства императрицы Елизаветы. Рекомендуя Ломоносова президенту, Шумахер мотивировал это так:
«Очень бы я желал, чтобы кто-нибудь другой, а не г. Ломоносов произнес речь в будущее торжественное заседание, но не знаю такого между нашими академиками... Оратор должен быть смел и некоторым образом нахален... Разве у нас, милостивый государь, есть кто-нибудь другой в Академии, который бы превзошел его в этих качествах?»
О Миллере же было сказано так: «у него довольно хорошее русское произношение, громкий голос и присутствие духа, очень близкое к нахальству!»
Шумахер, конечно, не без задней мысли столкнул лбами обоих «нахалов» (Пекарский 1873: 402).
Ломоносов, искушенный в писании од, сочинил похвальное слово императрице Елизавете, и к нему не было претензий. Между прочим, он влагает в уста императрице такое обращение к подданным: «Я видеть Российскую Академию из сынов российских состоящую желаю». Ломоносов всячески желал внушить властям, «что может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов российская земля рождать». Он боролся за доминирование в Академии. Немецкие члены Академии намек собрата поняли, но смолчали.
Миллер же подошел к своей задаче со всей серьезностью историка. Он подготовил латинскую речь о происхождении русского народа и его имени, в которой он, используя выводы своего старшего коллеги Байера, объективно и критически проанализировал бытовавшие в средневековых российских сочинениях байки о происхождении русского народа от библейских героев, или от вымышленного Руса. Он использовал летописную легенду о призвании варягов и все доступные ему данные об участии варягов (норманнов) в создании русского государства и о северном, скандинавском происхождении имени «русь». Шумахер подверг диссертацию сомнению и предложил академикам «освидетельствовать, не отыщется ли в оной чего для России предосудительного?» При рассмотрении речи многие коллеги выступили против ее произнесения на собрании, особенно Ломоносов, Крашенинников и Попов, которые соперничали с немцами в Академии и готовы были трактовать выступление Миллера как зловредный выпад против славян. Они сформировали жупел норманизма, продержавшийся более двух веков.
16 сентября Ломоносов представил свой первый отзыв на «скаредную» диссертацию Миллера. Он обвинил Миллера в том, что тот цитирует больше иностранных ученых, а «российских авторитетов не токмо просто, но не редко и с поношением опровергает» (позже это обвинение в точности повторялось в сталинское время гонителями космополитов). Ломоносову показались «темной ночи подобными» стремления Миллера опровергнуть происхождение Москвы от библейского Мосоха, а россиян от реки Росса. «Правда, что г. Мюллер говорит: прадеды ваши от славных дел назывались славянами, но сему во всей диссертации противное показывать старается, ибо на всякой почти странице русских бьют, грабят, благополучно скандинавы побеждают...»
Торжественное собрание было отложено. По требованию Миллера назначено разбирательство «в генеральном собрании без всякого пристрастия».
Ломоносова со товарищи поддержали Теплов и Шумахер. 19 октября Шумахер злорадно пишет Теплову, фавориту президента Академии Разумовского, что Миллер избрал предмет скользкий, и придется его поправлять: «гг. профессора и адъюнкты трудятся теперь над диссертациею г. Мюллера и в понедельник начнут битву. Я предвижу, что она будет очень жестокой, так как ни тот, ни другие не захотят отступиться от своего мнения».
Чрезвычайно интересно дальнейшее напоминание Шумахера о том, как он сам предупреждал Миллера и как именно рекомендовал ему развивать тему в «диссертации»:
«Помню, что я утверждал, что она написана с большою ученостью, но с малым благоразумием. Это оправдывается, г. Байер, который писал о том же предмете в академических Комментариях, излагал свои мнения с большим благоразумием, потому что употреблял все возможные старания отыскать для русского народа благородное и блистательное происхождение, тогда как г. Мюллер, по уверению русских профессоров, старается только об унижении русского народа. И они правы. Если бы я был на месте автора, то дал бы совсем другой оборот своей речи. Я бы изложил таким образом:
происхождение народов весьма неизвестно. Каждый производит их то от богов, то от героев. Так как я буду говорить о происхождении русского народа, то изложу вам, милостивые государи, различные мнения писателей по этому предмету и потом выскажу мое собственное мнение, поддерживая его доказательствами, довольно — по крайней мере по моему рассуждению — убедительными. Такой-то и проч. Я же, основываясь на свидетельствах, сохраненных шзедскими писателями, представляю себе, что русская нация ведет свое начало от скандинавских народов. Но, откуда бы ни производили русский народ, он был всегда народом храбрым, отличавшимся геройскими подвигами, которым следует сохраниться в потомстве. По краткости времени, мы коснемся только замечательнейших, отложив прочие до другого случая.
Здесь бы он мог говорить о подвигах князей, великих князей, царей, императоров и императриц. Но он хотел умничать! Habeat sibi! (Вот и получил!) Дорого он заплатит за свое тщеславие!» (Пекарский 1960: 56-57).
30 октября он добавляет: «профессор Мюллер теперь видит, что промахнулся с своею диссертациею De origine gentis russicae (0 происхождении русского народа)... Мне сказывали, что когда Попов говорил Мюллеру: tu, clarissime autor, nostram gentem infamia afficias (ты, яснейший автор, обесславил наш народ), то тот почти лишился чувств» (Пекарский 1970: 57).
Таким образом, Шумахеру суть спора была безразлична, научная истина тоже, а выше всего он ставил дипломатичную тактику, хитроумную подачу, угодливый характер изложения. «Тщеславием» Миллера и его «желанием умничать» Шумахер называл стремление ученого быть серьезным историком, устанавливать научную истину. С назиданиями Шумахера был вполне согласен профессор Тредиаковский: «Благоприятность и предосторожность требуют, чтобы правда была предлагаема некоторым приятнейшим образом. Гибкая, говорю я, и удобообращающаяся поступка приобретает множество другое». Поэтому он предлагал в историческом повествовании кое-что «переменить, исправить, умягчить, выцветить» (Бахрушин 1999: 32).
Миллер же в одном письме излагал свое кредо так: «быть верным истине, беспристрастным и скромным». Историк «должен казаться без отечества, без веры, без государя... Все, что историк говорит, должно быть строго истинно, и никогда не должен он давать повод к возбуждению к себе подозрения в лести» (Пекарский 1870: 381). Это он и осуществлял. В противоположность этому Ломоносов (см. 1957: 148-149) искал в истории прежде всего основу для патриотических настроений и полагал, что русскую историю должен излагать «природный росиянин», ибо только такой сочинитель не будет склонен «ко шпынству и посмеянию». Он не работал с русскими летописями, ?. черпал свои знания из «Синопсиса» - позднего украинско-польского искаженного пересказа. Кроме того, Ломоносов опирался на библейские тексты, средневековые предания и созвучия имен — эту методику Миллер справедливо отвергал (Каменский 1991). Возражая Ломоносову, Миллер говорил, что «есть разница между историческим рассуждением и панегириком» и что он не желал писать последнего (Пекарский 1873: 438-439).
Рассмотрение в генеральном собрании продолжалось с 23 октября 1749 г. по 8 марта 1750 г. В новом отзыве Ломоносов писал: «Всего несноснее, что в своем исступлении или полуумстве» Миллер опровергает пребывание апостола Андрея Первозваного в земле российской, тогда как Петром Великим орден Андрея Первозваного учрежден! Этот второй отзыв Ломоносова стал исходным пунктом для двухсотлетнего развития позиций антинорманизма. Споры шли на латыни. Впоследствии Ломоносов вспоминал (1952, б: 549): «Каких же не было шумов, браней и почти драк! Миллер заелся со всеми профессорами, многих ругал и бесчестил словесно и письменно, на иных замахивался палкою и бил ею по столу конферентскому». Читая это, Алпатов замечает (1985: 23): «Если учесть, что Ломоносов тоже был человек крутого нрава и ходил тоже с палкой, то нетрудно себе представить всю ожесточенность этих ученых баталий».
Канцелярия постановила, приняв в основание отзывы Ломоносова, Крашенинникова и Попова, речь Миллера уничтожить, «так как она предосудительная России» (Пекарский 1870: 359-362). Миллер был снят с должности ректора университета. Более того, президент граф Разумовский в своем указе обвинил Миллера в ряде грехов: уговорил, де, Гмелина уехать, сговаривался с Делилем, клеветал на Крашенинникова, что тот был у него «под батожьем», а главное, что из Сибири он привез только никому не нужные копии бумажек (можно было просто запросить канцелярии, чтобы их прислали!) и к тому же позорит Россию! Резюме: понизить Миллера в чине и оплате, переведя его из профессоров в адъюнкты. (В сталинские времена с космополитами расправлялись куда суровее.)
Через несколько месяцев его простили, вынудив просить прощения. Уж очень был умелый и ревностный работник. Но и Миллер в результате всех своих невзгод стал осторожнее и сдержаннее. Он охотно делился своими богатыми знаниями по истории России, но становился немым, когда заходила речь о чем-либо предосудительном для российских порядков.
Все эти годы он писал по добытым им источникам историю Сибири. В 1750 г. вышел первый том. Дальнейшее издание застопорилось. Миллер стремился каждое положение подтвердить ссылкой на источники и обильным цитированием этих источников. Академическое начальство рассматривало это как ненужную роскошь и пустопорожнее желание раздуть объем книги в ущерб академическому издательству. В конце концов в 1752 г. было принято решение поручить Фишеру сократить рукопись Миллера, что Фишер и выполнил, издав в 1768 г. «Сибирскую историю» в двух томах на немецком языке... под своим именем (Миллер был упомянут в предисловии как сделавший подготовительные работы). В 1774 г. вышел русский перевод этого издания.
<< Назад Вперёд>>
