6. Позднее признание
Он завел себе отличный каменный дом на 13-й линии Васильевского острова, напротив Морского кадетского корпуса, заполненный домочадцами и приживалами. В этом доме он на время поселил приглашенного им из Германии Августа-Людвига Шлёцера, талантливейшего историка, который ввел в науку русские летописи, разделение критики источников на внутреннюю и внешнюю и самый термин «источник». Нрав у гостя был тоже отнюдь не благостный, и скоро они с Миллером рассорились.
«Мюллер, имевший тогда 56 лет, был красивый мужчина, чрезвычайно высокий и крепкий... — пишет Шлёцер в своих воспоминаниях. — Он мог быть чрезвычайно бойким, у него были остроты и колкие возражения; из его маленьких глаз проглядывала сатира, а в образе мыслей было что-то великое, справедливое, благородное. Он был теплый патриот за честь России, которая, однако, до сих пор его очень оставляла в пренебрежении...» Причиной Шлёцер называет «чрезмерную запальчивость». «Он наделал себе много врагов, могущественных, тайных и явных между товарищами чрез свое властолюбие, а между подчиненными — суровым обращением» (Шлёцер 1802: 28).
В 1764 г. против Шлёцера выступили в союзе Ломоносов и Миллер, хотя и безуспешно: Шлёцер стал академиком. Это было важно не только для истории, но и для российского общественного развития: Шлёцер был прогрессивных взглядов — типичный просветитель-вольтерьянец, он первым в России выдвинул и мотивировал идею отмены крепостного права.
В следующем году Миллера перевели в Москву, в богатейший архив Министерства иностранных дел. Императрица Екатерина, живя временами в Москве, часто звала к себе старого академика и беседовала с ним. В 1772 г. во время большого московского пожара у Миллера приключился инсульт («параличный удар»), от которого он, однако, оправился и даже продолжал работать. В 1779 г. его на обеде у князя М. Н. Волконского повидал английский путешественник Уильям Кокс. Он так описывает свои впечатления:
«Миллер говорит и пишет свободно по-немецки, по-русски, по-французски, по-латыни и свободно читает по-английски, по-голландски, по-шведски, по-датски и по-гречески. Он обладает до сих пор изумительной памятью, и его знакомство с малейшими подробностями русской истории прямо поразительно. После обеда этот выдающийся ученый пригласил меня к себе, и я имел удовольствие провести несколько часов в его библиотеке, в которой собраны чуть ли не все сочинения о России, вышедшие на европейских языках... Его собрание государственных актов и рукописей неоценимо и хранится в величайшем порядке» (Коукс, цит. по: Каменский 1996: 407).
Библиотека Миллера была еще при жизни куплена царицей и оставлена во владении Миллера до его смерти. Он умер в начале 1783 г., в возрасте 81 года.
Миллер считал себя историком. Бахрушин (1999: 33) пишет, что по шлёцеровской классификации историков, различающей три типа — собирателя, исследователя и повествователя, — Миллер принадлежал к первому. Он не обладал вкусом к исторической философии и критике, предпочитал эмпиризм. «В обязанности исторического писателя, — утверждал он, — входит точное следование оригиналу». Фишер на это заметил: «Это скорее обязанности переводчика: исторический писатель — не литературный вор» (Мирзоев 1970: 86). Это писал человек, который опубликовал работу Миллера под своим именем. Миллер отвечал: «Весьма невежливо... что он меня желает превратить в литературного вора за мою добросовестность», и пояснял, что не хочет быть романистом. Эти два российских немца разговаривали на разных языках.
Дворниченко (2006: 15) заметил, что у Миллера впервые в русской истории исторический источник выделен из исторического повествования — формируется научный аппарат, ссылки на источники.
На деле Миллер был в сущности не столько историком, сколько источниковедом, охватывая своей деятельностью все три основных вида исторических источников — письменные, этнографические и археологические. Историком его называют потому, что он больше занимался письменными источниками, и потому, что ориентировал свою работу на цели истории.
Но и археологические источники он первым в России поставил в один ряд с письменными. У него было источниковедческое чутье. Так же, как в Москве в архиве Коллегии иностранных дел он протестовал против уничтожения старых челобитных (Они уже не нужны, — говорило начальство, — дела закрыты, челобитчики померли. — Каменский 1996: 394.), так он наставлял Фишера не оставлять без внимания глиняные сосуды. Почему? Он, вероятно, не мог бы объяснить. Но чуял, что это когда-то сгодится.
И было у него твердое убеждение в необходимости исторической истины, заставлявшее его годами рыться в сибирских архивах, копать промерзлые могилы, противостоять академическому начальству и запальчиво спорить на латыни с Ломоносовым, обладавшим заслуженным авторитетом во многих науках и преимуществами коренного жителя России.
«История Сибири» Миллера издана в 1937 г., переиздана в 1999. К «портфелям Миллера», хранящимся в московском архиве (РГАДА), все еще обращаются историки и археологи. И будут обращаться. А в истории русской археологии Миллер остался фигурой очень значительной. К. Н. Бестужев-Рюмин называл его «настоящим отцом русской исторической науки», похоже оценивал его и В. 0. Ключевский (Белковец 1988: 31-32). Во времена, когда археология еще не была отдельной наукой, и отечественными (первобытными и средневековыми) древностями занимались в основном географы, позже биологи, он подошел к этим материалам как источниковед с ориентацией на историю. Позже историки, занимающиеся археологией и этнографией, часто появлялись в русской науке (Погодин, Забелин, Самоквасов, Рыбаков), и это определяло ее специфику. Миллер был первым.
<< Назад Вперёд>>
