Часть 1

12-го января 1881-го года жестоким штурмом генерал Скобелев взял крепость Геок-Тепе. Среди отличившихся при штурме был Оскар Павлович Каппель, ординарец Скобелева, награжденный Георгиевским крестом. Это был отец Владимира Оскаровича. Дед Владимира Оскаровича со стороны матери был георгиевским кавалером за Севастополь. Установить точно откуда вышла фамилия Каппелей не удалось, но по всем признакам в их жилах текла скандинавская кровь.

В уездном небольшом городке Белеве, Тульской губ., в 1881 году родился будущий герой Белой борьбы. Как сын военного, он оканчивает 2-ой кадетский корпус в Санкт-Петербурге, а в 1906 году, по окончании Николаевского Кавалерийского Училища, произведенный Высочайшим Приказом в корнеты, выходит в 54-ый драгунский Новомиргородский полк, переименованный в 1907-м году в 17-ый уланский Новомиргородский полк. Вот что пишет в своем письме его сослуживец, ныне покойный, полковник Сверчков о молодом Каппеле:

«В. О. Каппель был убежденным монархистом, преданным вере православной, Батюшке-Царю и своей родине России. Из большинства г.г. офицеров полка он выделялся всесторонней образованностью, культурностью и начитанностью, думаю, что не осталось ни одной книги в нашей обширной библиотеке, которую он оставил бы непрочитанной. В. О. не чуждался общества, особенно общества офицеров полка, любил со своими однополчанами посидеть до поздних часов за стаканом вина, поговорить, поспорить, но всегда в меру, без всяких шероховатостей; поэтому он был всеми любим и всеми уважаем. В военном духе он был дисциплинирован, светски воспитан. В. О. любили все, начиная от рядового 1-го эскадрона, в котором он вместе со мной служил, до командира полка включительно. Внешний вид его сразу внушал симпатию — выше среднего роста, сбитый, хорошо сложенный, ловкий, подвижный, темный блондин с вьющимися короткими волосами.»

В других воспоминаниях полк. Вырыпаев, бывший с В. О. с начала Белого Движения до последних его минут, пишет об особой силе обаяния Каппеля. Чаровали его серо-голубые глаза, его мягкость и тактичность в обращении. Но когда это было нужно, глаза его темнели и такая воля загоралась в них, что никому не пришло бы в голову противоречить. Тот же полк. Вырыпаев пишет, что за все время общения с В. О. последнего только два раза покинула его сдержанность, о чем будет сказано ниже.

Ровность и мягкость в обращении, крайняя скромность, полное спокойствие в боевой обстановке, умение разбираться в людях и действовать на их психику, огромная способность учитывать в любой момент любую обстановку и использовать ее, постоянное чувство ответственности за доверенных ему людей, полное отсутствие сухого формализма и постоянная связь и близость с войсками, какое-то особое чутье, благодаря которому он являлся всегда в ответственный момент в наиболее опасном месте и зажигал верою в победу войска, наконец, то, что он никогда не пользовался своим положением и делил наравне с войсками все их горести и радости, бессонные ночи, зачастую голод и холод, — делали его каким-то полу-божеством, особенно, среди молодежи. Пожалуй, больше чем кто-нибудь он разбирался в психологии и способах ведения гражданской войны. Будучи сам убежденным монархистом, он не навязывал это никому, не говорил об этом.

«Говорить сейчас о восстановлении монархии — это значит только вредить ей», таков смысл его разговоров с самыми близкими людьми о будущем России.

Профессор Гинс в своей книге «Сибирь, союзники и Колчак» пишет, что однажды Верховный Правитель назвал Каппеля партизаном. И это было так, ибо по мнению В. О. гражданская война — война по существу партизанская и выиграет ее тот, на чьей стороне будут симпатии народа.

«Один ложный шаг может погубить все дело», говорил Каппель. Во время операций на Волге все взятые в плен красноармейцы, как правило, отпускались разоруженные на волю, и задерживались для разбора и суда только коммунисты. Это заставляло рядовую красноармейскую массу задумываться, а Каппелю отдавали и Симбирск и Сызрань, и Казань. Отпущенные Каппелем красноармейцы, даже вернувшись в свои части, психологически не могли бороться жестоко с теми, чей командир отпустил их живыми, а ему создавали популярность даже среди красноармейцев. На это положение можно возразить, что все равно победителем оказалась армия красная, но дальнейшее изложение покажет, что это вина не Каппеля.

До предела порядочен был В. О. в личной жизни. Сила его обаяния, его серо-синие глаза, вся внешность кружила женщинам головы, лишала их здравого смысла, но никогда Каппель не воспользовался этим и не искал дешевых побед. Живя почти четыре месяца в Кургане на формировании своего корпуса, он не имел в городе близких знакомых и нигде не бывал, проводя все время в штабе.

Но наверное никто из Белых Вождей не переживал той особенной драмы, которая выпала на его долю. После развала фронта 1-ой Великой Войны судьба занесла его на Волгу, в Самару. Там скоро образовалось Правительство из членов разогнанного большевиками Учредительного Собрания, большей частью эс-эров, так называемый «Комуч». Каппелю они не верили, как человеку правых убеждений, и если считались с ним, то только по необходимости. В то же время Омск не верил Каппелю, как имевшему дело с эс-эрами. И если Комуч был скоро разогнан, то Омская Ставка подчеркнуто осторожно относилась к Каппелю.

Верховный Правитель, почти не имея около себя людей богатых опытом государственного управления, не представлявший, что значат слова «карьеризм» или «ложь», метался в поисках правды. Но очень часто он, сам воплощение честности и чести, слышал слова и доклады, которые этими качествами не отличались. Мягкие осторожные, но пропитанные совсем не положительными свойствами слова, слышал он о Каппеле.

«Комуч… эс-эры… их ставленник… конечно талантлив, но…» И естественно, что с известной долей предубеждения встретил он Каппеля, приехавшего для доклада в Омск. Но когда встречаются две честные натуры, горящие одним огнем и одной идеей и верой, то скоро они узнают себя один в другом и после получаса разговора оба смертника Адмирал и Генерал поняли друг друга и поверили один другому. Но Адмирал был Правитель и не мог знать тех бесконечных мелких уколов и мелочных препяствий, которые ставились Каппелю в дальнейшем, а последний считал ниже своего достоинства аппелировать к Адмиралу, а кроме того, не считал себя в праве отнимать у него время. Но горечь и боль не отходили ни на миг. В дальнейшем мы увидим какие препятствия ставились Каппелю в его работе и тогда понятны станут тяжелые минуты не раз пережитые им. Но у него была одна цель — освобождение России от коммунизма и эта цель настолько владела им, так пропитала его, что она могуче лечила и раненое самолюбие и беспочвенные обвинения. И тогда, когда настал роковой момент, когда трещал и рушился фронт, когда изменяли союзники — тогда Адмирал сказал Каппелю: «Владимир Оскарович, только на вас одна надежда». Примерно также сказал ему и тогдашний герой Сибири, командующий 1-ой Армией генерал Анатолий Николаевич Пепеляев.

И забыв все тяжелые минуты, Каппель принял это назначение, чтобы спасти Армию или погибнуть с ней. Иного выхода, казалось, не было.

Но оказался третий — он погиб, но Армия была спасена.

Как уже было сказано, Каппель в 1906 г., по окончании Николаевского кавалерийского училища вышел корнетом в 54-ый драгунский Новомиргородский полк, переименованный в 1907 г. в 17 уланский Новомиргородский полк. В 1906-м году полк был командирован из Варшавской губ., где была его стоянка, в Пермскую губ. с целью ликвидации большой шайки бывшего унтер-офицера Лбова. Своими разбоями, проводившимися под вывеской революционной борьбы, шайка терроризовала всю Пермскую губернию. Между прочим, Алданов в своем произведении «Самоубийство» упоминает этого Лбова. Полк был размещен по эскадронно и первый эскадрон, в котором служил Каппель, стоял в Перми. Здесь же В. О. был назначен полковым адъютантом, и здесь же в его личной жизни произошло событие большой важности.

В нескольких верстах от Перми находится большое село Мотовилиха, где тогда был расположен пушечный завод. Директором этого завода был инженер Строльман, который вместе со своей женой относился ко всем офицерам-кавалеристам с большим предубеждением, считая их легкомысленными ветрогонами и прожигателями жизни. Это мнение их строилось на основании сплетен, разлетавшихся по провинциальной Перми, всегда преувеличенных и прикрашенных, о той веселой жизни, которой в свободное от службы время жили офицеры полка. Поэтому вход в дом Строльманов офицерам полка был закрыт. Но нужно сказать, что главной причиной этого подозрительного отношения было то, что у стариков Строльманов была дочка Ольга Сергеевна, которую они берегли пуще зеницы ока. Но в данном случае полностью оправдалась пословица, что суженого конем не объедешь.

Где-то случайно, на каком-то уездном балу, Ольга Сергеевна познакомилась с Каппелем. Если на него сразу произвела огромное впечатление ее привлекательность, то и она сама тоже оказалась во власти обаяния серо-голубых глаз молодого офицера.

Но так как не только Каппелю, но и самому командиру полка вход в дом Строльманов был закрыт, то молодые люди должны были видаться тайком, а письменную связь поддерживать через горничную Ольги Сергеевны, переносившей за щедрое вознаграждение Каппеля их записки от одного к другому. Разрешить это тяжелое положение помог им случай. Строльман был вызван в управление завода в Петербург и с ним вместе уехала его жена, оставив дочку под наблюдением своего хорошего знакомого, старика инженера, который для более успешного выполнения этой миссии переселился в дом Строльманов. Но это не помогло.

Темный сад, деревья под снегом, в глубине большой дом, окна ставнями закрыты, слышно как за забором промерзшие лошади нетерпеливо переступают.

Каппель ждет.

Чья-то тень мелкнула между деревьев, совсем близко любимые глаза… А потом в санях, в снежном облаке, сумасшедшим махом несут полковые лучшие кони их обоих в туманную даль. Потом свет в окнах маленькой деревенской церкви, возбужденные лица сослуживцев, какое-то подобие хора и сельский священник в старом выцветшем облачении, надевая кольцо на его руку, негромко произносит так страстно-желанные слова:

«Обручается раба Божия Ольга рабу Божию Владимиру».

Все прошло так, как полагалось в славных кавалерийских полках, и из церкви Ольга Сергеевна вышла уже под фамилией Каппель.

Заехав на несколько минут домой, чтобы взять необходимые вещи, она с мужем уехала в Петербург, оставив старика инженера почти без сознания от неожиданного сюрприза.

Приехав в Петербург, молодожены предусмотрительно направились сперва к матери В. О., которая приняла их с распростертыми объятиями, а потом к родителям Ольги Сергеевны. Но те, оповещенные о случившемся телеграммой из Перми, отказались принять молодых и они снова уехали к матери В. О.

Такой разрыв дипломатических отношений продолжался довольно долго, пока Строльманы не узнали, что В. О. принят в Академию и проходит там курс. Это заставило их увидеть в нем не кутилу-кавалериста, а серьезного человека, и они положили гнев на милость.

У В. О. и О. С. Каппелей было двое детей — дочь Татьяна, родившаяся в 1909 г. и сын Кирилл, родившийся в 1915 году. О судьбе О. С. Каппель точных сведений нет. Известно, что в 1918 году она жила в Екатеринбурге у родных. В это время Каппель пробирался с разваливающегося фронта и был заброшен судьбой в Самару, где и начал свою легендарную борьбу с коммунизмом. Ольга Сергеевна была увезена каким-то комиссаром в Москву в качестве заложницы и дальше все ее следы исчезли. Ходили слухи, что после крушения Белого Движения она встретилась с детьми, оставшимися в Иркутске, но соответствует ли это истине — неизвестно.

Окончив Академию по первому разряду, В. О. нес службу офицера Генерального штаба и на первую мировую войну вышел в чине капитана Генерального Штаба, как старший адъютант штаба 37-ой пехотной дивизии, а под конец войны был начальником штаба той же дивизии.

Как было сказано выше, В. О. Каппель до своего конца исповедывал монархические взгляды. Февральскую революцию он пережил в нравственном отношении очень тяжело, может быть, тяжелее, чем октябрьскую, так как вторая явилась естественным продолжением первой. В. О. Каппель понимал, что после февраля оздоровление страны может быть только тогда, когда сильный и умный диктатор, придя к власти, уберет с Российского пути звонко болтающее правительство Керенского. В противном случае большевики безусловно захватят на какое-то время власть в свои руки. Попытка ген. Корнилова, единственного в то время человека способного повести Россию по первому пути, кончилась неудачей, благодаря двоедушию и трусости Керенского. После этого октябрь стал логическим заключением февраля и для Каппеля остался один путь — путь борьбы с новой властью, путь борьбы за Россию.

Но будучи убежденным монархистом В. О. понимал, что говорить в то время об этом, звать к этому значит только вредить принципу монархии. Взбесившаяся страна, от полуграмотного солдата до профессоров и академиков, открещивалась от этого. Всякое напоминание об этом заставляло настораживаться. «Призрак реакции» только разжигал эту злобу к старому. Надо было не говорить, а действовать, доказывать какое зло и горе несет России советская власть. Надо было уничтожить главный источник этой ненависти, то-есть, эту самую власть, а потом, когда страсти остынут, звать русский народ к настоящей русской жизни, возглавляемой потомками тех, кто триста лет вел страну по пути славы и правды.

В. О. слишком чтил ушедший в феврале строй, чтобы дешевыми, звонкими фразами говорить о нем — это был для него слишком серьезный вопрос, к которому следует относиться особенно бережно. Каждый злобный, грязный и, в большинстве, до идиотизма глупый выкрик в адрес прошлого глубоко ранил его душу и оскорблял его. Давать лишний повод к этому он не имел права по своим убеждениям; спорить, доказывать было бесполезно; погибнуть за это во время таких споров он не считал себя в праве, так как в душе и уме уже созрело решение встать на путь борьбы с советской властью, конечным этапом каковой было восстановление старого порядка. Но он об этом молчал и только совсем немногие, самые близкие люди знали это. «Говорить о монархии теперь — это значит только вредить ей», говорил он им.

У нас нет материалов, объясняющих почему В. О. не оказался на Дону у ген. Корнилова. Надо полагать, что просто в силу тогдашних причин ему не удалось это сделать. Во всяком случае, к июню 1918 года судьба его забросила в Самару, где он и начал свой последний блестящий и тернистый путь.

Председатель Ревкома Самары тов. Куйбышев уже со средины мая был встревожен и озабочен. С одной стороны, «взбунтовавшиеся», по выражению Троцкого, чешские эшелоны с боями двигались в направлении Caмары. Кое-как сколоченные красные части не могли противостоять хорошо вооруженным, дисциплинированным, с опытным командным составом чехам и отступали под их натиском. Над городом нависла угроза занятия его чехами, а Куйбышев и его помощники отлично знали, что с ними шутки плохи. С другой стороны, Куйбышеву его сексоты доносили о какой-то противосоветской организации, состоящей, главным образом, из молодежи. Вдобавок к этому, в городе и легально и нелегально проживало много членов Учредительного Собрания, почти все состоявшие в партии эсэров, ярых врагов Ленина, и ходили слухи, что и они ведут какую-то работу против советской власти. Но главное, конечно, были чехи. Из Москвы шли грозные приказы Троцкого задержать, обезоружить и вообще ликвидировать «взбунтовавшихся прихвостней Антанты», но исполнить это было не так просто. Словом, было над чем задуматься.

Двигаясь через Пензу на Сызрань, чехи к началу июня нависли над Самарой. К этому времени один из наиболее активных членов противосоветской организации в Самаре, подполковник Галкин сумел связаться с наступавшими чехами и получил от них сообщение, что они решили взять город 6-го июня. Заговорщики собрались небольшими группами по конспиративным квартирам, ожидая атаки чехов, чтобы помочь им.

Но в силу непредвиденных причин чехи начали обстрел города только 7-го июня к вечеру и на рассвете 8-го вошли в город. Красные части отходили на север, частично погрузившись на пароходы. В 10 часов утра 8-го июня было объявлено о сформировании нового правительства, состоявшего из членов Учредительного Собрания. Для заведывания военной частью был назначен подполковник Галкин, тоже член партии эсэров. К полудню по всем улицам города было расклеено воззвание о вступлении в народную противосоветскую армию. Здание женской гимназии, где производилась запись, было забито молодыми добровольцами.

В тот же вечер состоялось собрание офицеров генерального штаба, проживавших в Самаре, на котором обсуждался вопрос о том, кто возглавит добровольческие части. Желающих взять на себя тяжелую и ответственную роль не оказалось. Все смущенно молчали, опустив глаза. Кто-то робко предложил бросить жребий. И вот тогда, скромный на вид, почти никому неизвестный, недавно прибывший в Самару офицер встал и попросил слова: «Раз нет желающих, то временно, пока не найдется старший, разрешите мне повести части против большевиков», спокойно и негромко произнес он. В этот момент история вписала в свою книгу Белой Борьбы имя подполковника Генерального Штаба Владимира Оскаровича Каппеля.

Генштабисты переглянулись, наиболее старые чуть заметно пожали плечами — Каппель был слишком молод, ему шел 37-й год; внешность его тоже не соответствовала виду серьезного, большого военачальника; даже небольшая русая бородка не делала его старше. Но никто не вгляделся в его глаза — серо-голубые, они смотрели холодно и непреклонно, выявляя негнущуюся волю.

Но, во всяком случае, желающий вести зеленую, в большинстве необученную военному делу молодежь нашелся.

В это самое время новое правительство вело переговоры с чешским командованием, упрашивая его задержать чешские части в Самаре, хотя бы на некоторое время, чтобы укрепиться, сколотить свою армию и быть в состоянии дать отпор красным, которые безусловно примут все меры, чтобы вернуть Самару. Чехи дали согласие, но при условии, если Самарское правительство пошлет свои воинские части к Сызрани, где на чешские арьергарды наседали превосходящие их силы красных. Правительство на это согласилось, не зная обстановки, не учитывая сил и, вообще, как глубоко-штатские люди, не могли принять во внимание те факторы, которые крайне осложняли, а может быть делали невозможным это предприятие.

Каппель в это время организовывал поступивших добровольцев. В его распоряжении оказалось всего 350 человек. Эта горсточка состояла из 90 человек пехоты (капитан Бузков), 45 сабель (штабс-ротмистр Стафиевский), отдельная Волжская конно-артиллернйская батарея, около 150 человек при двух орудиях (полковник Вырыпаев), небольшая конная разведка и хозяйственная часть. Бросить такой отряд против красных, превосходящих его числом во много раз, казалось безумием.

Но приказ о выступлении на Сызрань, до которой от Самары около 100 верст был отдан, и Каппель погрузил свой отряд в вагоны. И 11-го июня Сызрань, оставленная чехами под давлением красных, была им взята. За 14 верст до Сызрани, на станции Батраки, Каппель выгрузил свои отряд и, обрисовав обстановку, дал каждому начальнику задание. В 18 верстах западнее Сызрани, на станции Заборовка, стояли красные эшелоны. По директиве Каппеля ровно в 5 часов утра 11-го июня главные силы — около 250 человек атакуют город в лоб. Кавалерия Стафиевского и батарея Вырыпаева должны были глубоким обходом с севера выйти на станцию Заборовка и, энергично обстреляв эшелоны и заняв станцию, ударить на город с запада, разрушив по пути железнодорожное полотно. Разгром станции был назначен тоже на 5 часов утра.

Расчет, сделанный Канпелем был математически правильным и в 5 часов утра на эшелоны красных на станции Заборовка упали первые снаряды Вырыпаева. Эшелоны были разбиты, красноармейцы разбежались и вспыхнули цистерны с нефтью. Через два часа конница и артиллерия вошли с запада в город и встретили остальную часть отряда. Этой части пришлось гораздо труднее, так как красные упорно защищали город, но, услышав о разгроме Заборовки, разбежались.

На улицах города были видны следы уличного боя — валялись убитые, разбросанное военное имущество. Красные отошли к Пензе и из простых теплушек был немедленно составлен броневик, преследовавший их до города Кузнецка. На своих позициях красные бросили пулеметы и орудия, а военные склады полностью достались Каппелю. Он был, действительно, душой операции, везде поспевая, все учитывая, все предвидя. Это был головокружительный успех и вся операция прошла с пунктуальной точностью согласно распоряжений Каппеля, создав сразу ему огромную популярность и окружив его имя ореолом победы. Если принять во внимание, что только на станции Заборовка стояло пять эшелонов и в самом городе был сильный гарнизон, что превосходило силы Каппеля не меньше чем в 5 раз понятен будет этот ореол.

Ровно в 12 часов того же дня в Сызрани состоялся парад Каппелевского отряда. Бесконечные рукоплескания населения, крики приветствий, цветы, толпы народа — все это еще больше подняло дух добровольцев. После парада их всех тащили по домам, угощали, благодарили. И вся эта молодежь стала с гордостью говорить: «Нас ведет Каппель». За всю операцию было потеряно убитыми 4 человека, тогда, как потери красных были огромны. Под Сызранью Каппель первый раз применил элемент неожиданности и быстроты.

В отряд потянулись новые добровольцы, а захваченное военное имущество дало возможность формировать новые и пополнять старые части.

С этого дня белые части стали носить название Народной Армии. Нужно добавить, что в то время чины армии погон еще не носили и знаком отличия была белая повязка на левом рукаве.

Отдохнув сутки в Сызрани, Каппель со своими частями вернулся в Самару и сразу же из вагонов эшелона погрузился на пароход «Мефодий». Теперь в его задачу входило овладение городом Ставрополем и прилегающими селами, где, по сведениям разведки, были сгруппированы крупные красные силы при большом количестве пулеметов и сильной артиллерии. Не доходя 15 верст до Ставрополя, «Мефодий» пристал к левому берегу Волги и части Каппеля выгрузились. Для быстроты движения к городу в ближайшей деревне для пехоты были временно взяты подводы, за которые, по приказу Каппеля, платили по 15 рублей. Эта быстрота движения давала всегда в руки Каппеля элемент неожиданности, а противнику не давала возможности выяснить силы белых частей. Имея впереди конные разъезды, отряды Каппеля быстро двигались вперед и при встречах с противником неутомленная переходами пехота неожиданно выростала перед красными, внося этим смятение в их ряды. Каппель, как правило, был всегда верхом впереди своих частей.

Красные сгруппировали большие силы с артиллерией и пулеметами в 18 верстах от Ставрополя, около деревни Васильевки. Бой здесь затянулся, противник превосходил белые силы и количественно и силой своего огня. Белая пехота несла большие потери и залегла, у артиллеристов осталось только 25 снарядов. Тогда Каппель приказал одному орудию Вырыпаева быстро выдвинуться насколько возможно вперед, и обстрелять с предельной близости пулеметные позиции противника, а всей коннице широким аллюром пойти в обход правого фланга красных. Орудие карьером вынеслось вперед и через несколько минут Васильевка была взята. Красные бросили там 28 пулеметов и 4 орудия. Пехота была посажена снова на подводы и весь отряд стремительно двинулся дальше, преследуя красных. На плечах противника Каппель ворвался в город и занял его. Район был очищен от красных. Согласно приказа Самары отряд должен был после взятия Ставрополя вернуться обратно. Но во время погрузки на «Мефодий» захваченного в Ставрополе военного имущества к Каппелю явились крестьяне дер. Климовки, находящейся на правом берегу Волги, и просили освободить их район от красных. Снесясь по прямому проводу с Самарой, Каппель перебросил свои силы на правый берег и на другое утро, после короткого боя, занял Климовку. Остановившись здесь на дневку, отряд ночью подвергся нападению красных, подошедших к берегу на двух пароходах. На «Мефодии» было оставлено два молодых добровольца, но или они заснули, или приняли красные пароходы за свои, но отряду они ничего не сообщили. Красные их захватили и впоследствии их изуродованные тела были найдены в селе Новодевичьем. Но ночной налет красным не удался — уже привыкший к боевой обстановке отряд, перешел сам в наступение, противник, бросив пулеметы, был прижат к берегу и, быстро погрузившись на пароходы, отошел на север. Эти части прибыли из Сингелея, где уже был сформирован штаб Сингелеевского фронта, которым командовал бывший поручик Мельников.

В 18 верстах от Климовки было село Новодевичье, где, по сведениям разведки, было около двух тысяч красноармейцев, матросский полк в 800 человек, большое количество пулеметов и артиллерия. Село было сильно укреплено и являлось серьезным экзаменом для 400–500 добровольцев, считая прибывшую от Атамана Дутова сотню оренбургских казаков под командой эсаула Юдина. Но так как к этому времени в представлении белых частей слова «Каппель» и «Победа» стали синонимами, то никто не сомневался в удачном исходе.

В десять с половиной часов вечера белые части подошли к лесу в пяти верстах от села. В ближайшем овраге, при огарке свечи, Каппель с собранными им начальниками составлял диспозицию. По этой диспозиции белые части должны были свернуть с главного тракта, которым двигались, на проселочную дорогу, шедшую ближе к Волге, и пройдя три версты от села, там на перекрестке дороги повернуть влево и, обойдя село с юго-запада, с рассветом атаковать его.

С рассветом все были на указанных местах.

Командир батареи подполковник Вырыпаев в ожидании приказа об открытии огня, присев, распечатал банку с мясными консервами. Но только что он принялся за ее содержимое, как к нему подошел Каппель. При виде консервной банки глаза командующего заблестели. «Какой вы счастливый», вырвалось у него. Командир батареи, конечно, предложил ему разделить завтрак и при помощи лучинок они очистили консервную банку. Оказалось, что Каппель, погруженный в разработку беспрерывных очередных операций, второй день ничего не ел.

По данным разведки, орудия красных стояли частью на окраине села против отряда Каппеля, частью на берегу Волги, скрытые возвышенностью. На окраине села стояли и пулеметы. Пехота Каппеля, скрытая местностью, двинулась в обход, во фланг пушкам противника, белая батарея открыла огонь по селу и по подступам к нему. В результате вся артиллерия красных, все пулеметы и пять пароходов, стоявших на Волге, были захвачены Каппелем. Противник, для которого наше наступление было неожиданным, бросив все, бежал берегом Волги на север, успев увести только один пароход. Батарея красных, стоявшая на берегу, не успела сделать ни одного выстрела. На захваченных пароходах было взято много военного имущества. При соотношении сил обеих сторон, нужно считать, что эта победа Каппеля была особенно блестящей. Как и раньше, он использовал умело элемент неожиданности и быстроты.

На другое утро наши разведчики севернее Новодевичьего неожиданно захватили в плен командующего красным Сингелеевским фронтом, бывшего поручика Мельникова; и если в отношении рядовых красноармейцев Каппель проявлял мягкость и, как правило, обезоружив их, отпускал, то здесь показал себя неумолимым мстителем изменникам типа Мельникова. Был немедленно собран военно-полевой суд и Мельников был приговорен к расстрелу. Каппель приговор подписал и он был приведен в исполнение.

В этот же день пришел приказ из Самары снова двинуться на Сызрань, где местные формирования не могли справиться с наступающими красными.

Снова на «Мефодии» Каппель двинулся туда и энергичным ударом принудил красных к отступлению.

После дневки в Сызрани, усадив свою пехоту на подводы, Каппель двинулся главным трактом на Симбирск, до которого было около 140 верст.

Слухи о действиях Каппеля встревожили главное красное командование.

На это были у него веские основания. Все красные части, высланные в сторону Ставрополя, Сингелея и Новодевичьего, были разбиты, Сызрань взять не удалось — везде, где появлялись отряды Каппеля, им сопуствовала победа.

Ожидая появление Каппеля на пароходах, красные сильно укрепили берега Волги под Симбирском. На них были установлены орудия и пулеметы, ночью прожектора шарили по реке, высланные вниз по Волге наблюдатели и разведка зорко следили за рекой. Казалось, что взять город было невозможно. Но вышло совсем не так, как предполагал противник. На свежих перекладных подводах Каппель вел отряды по тракту.

Вздымают пыль по тракту копыта каппелевской конницы, еще выше и дальше по сторонам гонят ее колеса подвод пехоты, маячат далеко впереди разъезды, подымается в рассвете солнце проходит свой путь, опускается в золоте заката на западе, звездные узоры раскрашивают небо — без остановок ведет Каппель своих добровольцев. Четыре раза сменяет ночь день, четверо суток пылит Симбирский тракт. Разметает, разносит Каппель из лежащих на его пути сел красные части, таранит путь на Симбирск. Отмахивается от донесений, что где-то, может быть, недалеко от тракта стоит противник. Знает, что после занятия им Симбирска эти красные части сами уйдут или просто разбегутся. До предела используя человеческие силы добровольцев, Каппель мчит их за собой. Похудевший, на черном от пыли лице страшно горят волей и целеустремленностью серо-синие, забывшие о сне глаза, но рука крепко держит поводья, кабур нагана расстегнут. Что это? Вольница гражданской войны? Сумасшедший кавалерист, очертя голову, вспомнивший Сеславина и Давыдова? Начальник, в пылу увлечения забывший основные законы тактики? Но с того самого часа, когда он встал в Самаре во главе добровольцев, неустанно и лихорадочно работает мысль, и он знает, что неожиданный победоносный удар по главным центрам деморализует вокруг них на сотни верст кругом силы противника; он знает, что это война гражданская, где особая психика у бойцов обеих сторон: где путь к победе расчитывается не в кабинетах генеральных штабов, а обеспечивается особыми факторами, может быть, на походе; а главное, он знает, что он ведет своих, часто мальчиков, добровольцев на борьбу за Россию и что он зажег их, заразил их этой своей идеей.

Висит серым облаком пыль над добровольцами Каппеля и завороженные, зачарованные им, они не думают сколько друзей не досчитаются они, может быть, завтра, может быть, этой ночью; они знают одно — он сказал, что нужно взять Симбирск — значит он будет взят, а зачем это нужно — знает Каппель.

И отъехав на обочину дороги, он пропускает их мимо себя и мучительно думает, как больше сохранить их при штурме города, который нужно взять во что бы то ни стало. И снова, дав шпоры коню, он выносится вперед отряда. Скорей, как можно скорей — только быстрота и неожиданность обеспечат легкую победу и сохранит эти молодые жизни. Чуть трогает горькая улыбка губы — а ведь ему самому недавно 36 лет минуло.

На момент вспыхивают в памяти лица жены и детей. Чуть тряхнул головой, отгоняя личное свое… Свои идут сейчас за ним. Свое все кругом — и этот тракт и окрестные деревни, да и те, кто, может быть, из-за ближайшего пригорка осыпят его сейчас пулеметным дождем — разве они не были бы с ним, если бы их не отравили ядом зла и лжи их московские вожди? Недаром он отпускает, обезоружив пленных красноармейцев, темных, отравленных, больных людей. Вспоминается расстрелянный Мельников. Лицо Каппеля жестоко каменеет — таким пощады нет. А пока вперед, скорей, как можно скорей!

С угрозой смотрели на Волгу жерла красных симбирских орудий, неприступный берег ожидал пароходов Каппеля. Красное командование заранее потирало от радости руки — наконец-то эта горсточка сумасшедших людей, возглавляемых таким же сумасшедшим начальником, будет уничтожена. Все предусмотрено, каждый квадрад реки под обстрелом, и здесь должен погибнуть со всеми своими отрядами белобандит, отъявленный контрреволюционер, царский офицер Каппель. Рисовались красным командирам увлекательные картины, как под градом снарядов загораются, рвутся, тонут в волжских омутах пароходы белых, дерзко вступивших в борьбу с рабоче-крестьянской властью.

И вдруг утром 21-го июня с юга и запада, откуда никто ничего не ожидал, на город с фланга и тыла обрушились артиллерийские залпы, вспыхнуло громкое беспрерывное «ура» и вихрем гоня расстерявшегося, ничего не понимающего противника, в Симбирск ворвались белые цепи. Беспомощно молчали направленные на Волгу пушки и, как всегда, впереди белых отрядов виднелся верхом на коне их командир, вокруг имени которого уже начали сплетаться легенды. Бросив все военное имущество, орудия, пулеметы, не успев расстрелять арестованых в городе офицеров, противник уходил на север.

Полковник Вырыпаев, участник всей этой эпопеи, пишет: «В этот день Каппель в первый раз появился перед населением. В переполненном до отказа городском театре, при гробовой тишине, вышел на сцену скромный, немного выше среднего роста военный, одетый в защитного цвета гимнастерку и уланские рейтузы, в офицерских кавалерийских сапогах, с револьвером и шашкой на поясе, без погон и лишь с белой повязкой на левом рукаве. Он, как будто, устало обратился с приветствием к собранию. Его речь была удивительно проста, но дышала искренностью и воодушевлением. В ней чувствовались порыв и воля. Во время его речи многие плакали. Плакали и спасенные им офицеры, только что освобожденные из большевистских застенков. Да и немудрено — ведь он звал на борьбу за поруганную родину, за народ, за свободу. Каппель говорил и не было сомнения, что он глубоко любит народ, верит в него, и что он первый готов отдать жизнь за свою родину, за великое дело, которое он делал. Действие его слов было колоссально и когда он кончил речь, она была покрыта не овациями, а каким-то сплошным ревом и громом, от которых дрожало здание.»

С этого дня отряд Каппеля стал быстро пополняться добровольцами. Все, кто верил в дело освобождения России и любил ее, брали винтовки и становились в строй. Рядом стояли и офицер, и рабочий, и инженер, и техник, и мужик, и купец. Крепко держали они в руках национальный флаг и их вождь объединял всех их своей верой в святую идею освобождения родной страны. Проводя Симбирскую операцию, Каппель опять использовал свои излюбленные элементы — элементы быстроты и неожиданности. Его молниеносное движение по тракту не дало возможности ни одному красноармейцу из расположенных по пути сел опередить его и предупредить симбирский гарнизон. Победа была так ослепляюще-велика, что на фронт явился сам Троцкий, объявивший революцию в опасности. Одновременно, отдельным приказом, большевистский штаб назначил денежную премию за голову Каппеля — пятьдесят тысяч рублей. Читая этот приказ, Каппель рассмеялся: «Я очень недоволен — большевики очень дешево нас оценили», и уже угрожающе добавил: «Ну да скоро им придется увеличить эту цену».

Как уже говорилось, Самарское правительство состояло из эс-эров, со всеми присущими им недостатками и пороками. Не доверяя Каппелю, не скрывавшему своих личных монархических убеждений, правительство Самары прикомандировало к его штабу своего представителя Фортунатова, который, к счастью, оказался порядочным и смелым человеком, не мешавшим Каппелю, и даже не раз участвовавшим в боевых операциях. Позднее к отрядам Каппеля присоединился только что бежавший от большевиков Борис Савинков. И когда по приказу Каппеля рядовых пленных красноармейцев, обезоружив, отпускали, эти два правоверных социалиста, поборники добра, свободы, справедливости и прочих красивых слов, протестовали, против этого. Полковник Вырыпаев рассказывает, что когда он таким образом отпустил 16-летнего мальчишку красноармейца, то Савинков недовольно ему сказал: «Эх, Василий Осипович, добрый вы человек что вы с ними цацкаетесь? Расстрелять бы эту сволочь и дело с концом». Так строители и создатели земного рая, царства справедливости и свободы, осуждали за проявляемую ими человечность русских офицеров, против «жестокости» и «дикого самодурства», которых они боролись всю свою жизнь.

А как рассматривал все это сам Каппель, рассказывает тот же полковник Вырыпаев. «В то время каждый командир и сам Каппель были в то же время рядовыми бойцами. На Волге не раз Каппелю приходилось залегать в цепь вместе со своими добровольцами и вести стрельбу по красным. Может быть, поэтому он так тонко знал настроения и нужды своих солдат. Иногда, где-нибудь на привале или дневке, он охотно делился своими впечатлениями о текущем моменте, мыслями о гражданской войне и взглядами на будущее. Вкратце это сводилось к следующему: мы военные оказались застигнутыми революцией совершенно врасплох. О ней мы почти ничего не знали и сейчас нам приходится учиться тяжелыми уроками. Гражданская война это не то, что война с внешним врагом. Там все гораздо проще. В гражданской войне не все приемы и методы, о которых говорят военные учебники, хороши. Эту войну нужно вести особенно осторожно, ибо один ошибочный шаг, если не погубит, то сильно повредит делу. Особенно осторожно нужно относиться к населению, ибо все население России, активно или пассивно, но участвует в войне. В гражданской войне победит тот, на чьей стороне будет симпатии народа. Не нужно ни на одну минуту забывать, что революция совершилась — это факт. Народ ждет от нее многого. И народу нужно что-то, какую-то часть дать, чтобы уцелеть самим».

«Указывая на добровольцев из крестьян, ведущих коней на водопой, Каппель говорил: «Победить легче тому, кто поймет как революция отразилась на их психологии. И раз это будет понято, то будет и победа. Мы видим, как население идет сейчас нам навстречу, оно верит нам и потому мы побеждаем… И кроме того, раз мы честно любим родину, нам нужно забыть, кто из нас и кем были до революции. Конечно, лично я хотел бы, как и многие из нас, чтобы образом правления у нас была монархия; но в данный момент о монархии думать преждевременно. Мы сейчас видим, что наша родина испытывает страдания и наша задача облегчить эти страдания».»

После Симбирской победы приблизился кульминационный момент проявления военных дарований и славы Каппеля. Самарское правительство не знало какую линию поведения провести в отношении Каппеля. С одной стороны, он укреплял своими победами их положение и увеличивал территорию, с другой стороны, он был царским офицером, исповедующим иные взгляды, и, наконец, население знало его, ему верило, шло за ним, а имена самарских министров Черновых, Авксентьевых и пр. большинству населения была даже неизвестны. Мелкое самолюбие министров, державшихся на штыках армии Каппеля, страдало. Одновременно и партийная программа последователей Керенского не позволяла им верить и честно поддерживать Каппеля, вышедшего из рядов «царских опричников», которых они, эти министры, в свое время травили с таким увлечением и энергией.

И после Симбирска прямой провод передал в штаб Каппеля приказ Самары, пропитанный полумерами времен Керенского. Министры видимо вспомнили время выступления ген. Корнилова и предательство Керенского. Но отстранить Каппеля, как это сделал в свое время Керенский с ген. Корниловым, они не могли — сила быв его руках и сила, которая наверное такого их приказа не послушала бы. Объявить же его изменником было настолько нелепо, что к этому варианту они даже и не думали прибегнуть. Поволжье знало Каппеля, его имя стало символом освобождения, и керенствующим министрам оставалось смириться. Но подрезать ему крылья, как-то уменьшить его популярность было необходимо. И приказ Самары гласит, что после Симбирска Народная Армия Каппеля может устроить только демонстрацию в сторону Казани не дальше, чем до Богородска. Военные соображения для самарских эс-эров были менее важны, чем сведение счетов с подозрительным Каппелем. Они отчетливо понимали, что взятие Казани подымет имя Каппеля на небывалую высоту и в ее блеске окончательно растают, исчезнут их имена.

От Симбирска до Казани по тракту около 200 верст. Казань укреплена, там большой гарнизон, туда еще подтягиваются красные части. Но оттуда к Каппелю пришла от тамошней противобольшевистской организации горячая просьба наступать на город; там хранит красное правительство золотой запас; наконец взятие Казани расчищает путь к дальнейшему наступлению, — кто знает, может быть, до Москвы.

Только все проводить скорей, не терять ни одного дня. Раскидывать, разбрасывать встречные части противника, рваться вперед, на плечах красных двигаться непрестанно вперед, не давать опомниться, укрепиться. Серо-голубые глаза впились в карту, лихорадочно быстро работает мысль, твердо и четко прикидывает, взвешивает, вычисляет. Приказ? Но там в Самаре не понимают положения, не знают обстановки. А главное, всегда и во всем для него — Россия, а не отдельные лица. И откинувшись на спинку стула, закрыв глаза, решает он твердо и неуклонно — вперед на Казань! Победа будет — уверен в этом Каппель и эта победа будет для родины. И вызванные им на совещание представители Самары Фортунатов и Лебедев, увлеченные его словами и планами, становятся на его сторону, взяв на себя всю ответственность за неисполнение приказа Правительства.

Красное командование Казани было неспокойно. С одной стороны, нервировала весть о взятии Каппелем Симбирска, заставляя готовиться ко всяким неожиданностям; с другой стороны, имелись сведения о какой-то противосоветской организации, открыть которую никак не удалось. Наконец, в городе проживало около тридцати тысяч офицеров, которым тоже верить нельзя. В городе же находилась Академия Генерального штаба, недавно привезенная сюда из Екатеринбурга. Правда, академики старались уверить в своей лояльности, правда, начальник ее, генерал Андогский, внешне вел себя безукоризненно, но за этими лояльностью и безукоризненностью чувствовалось совсем иное. «Хитрая лиса», говорили про Андогского комиссары и на всякий случай разместили оба курса Академии в трехэтажном здании, отведя им второй и третий этажи и разместив в первом каких-то своих верных курсантов. К июлю в Казань прибыл испытанный боевой 5-ый латышский полк и комиссары стали чувствовать себя спокойнее. Красное командование знало, что Троцкий не щадит за неудачи, но в данном случае дело осложнялось еще и тем, что в городе хранился этот проклятый золотой запас, зачем-то сюда привезенный по приказу самого Ленина. Город укреплялся со всех сторон, охранение было вынесено далеко за его стены, казалось, были приняты все меры и Троцкому слались самые успокоительные донесения, но на душе казанских хозяев все же было неспокойно. Этот сумасшедший, не признающий никаких преград, царский кавалерийский офицер Каппель путал все карты. Для него не было больших расстояний, для него не существовало времени, его белые банды появлялись там, где их не ждали, его маневр никогда нельзя было предугадать, наконец, его такие же сумасшедшие, как и он, отряды не знали ни чувства страха, ни сознания невозможности при выполнении его приказов. И чуть слышным шопотом шелестело среди академиков: «Слышали? Каппель». А генерал Андогский, наверное, после очередного доклада комиссарам о настроении вверенной ему Академии, старался вспомнить кто же этот Каппель, тоже когда-то окончивший эту Академию.

А где-то на конспиративных квартирах заговорщики горячо и страстно ждали человека, имя которого было овеяно постоянными победами. К этому легендарному белому вождю были посланы от организации свои люди и заговорщики, никогда не знавшие Каппеля, уже верили в его скорый приход.

Шестого июля с утра серые дождевые тучи тянулись с юга на город. С полудня начал накрапывать дождь, превратившийся к вечеру в жестокий ливень. Ветер гнал тучи на север и, казалось, им нету конца. Сквозь пелену ливня в десяти шагах не было ничего видно. Промокшее охранение, спрятавшись за стогами сена, под деревья, было спокойно — кто в такую непогодь будет наступать? Вздохнули облегченно и красные командиры.

И вдруг, когда вечером шестого июля 1918 года серые дождевые сумерки окутали город, когда по всем вычислениям белые должны были быть еще далеко и можно было спать спокойно, над Казанью с ревом и гулом, заглушая шум ливня, пронеслись первые снаряды Каппеля, загорелось ярое, беспощадное «ура» и, расшвыривая, разметая красные части, на их плечах в улицы города ворвались люди с белыми повязками на руковах. Метались в страхе, смешанным с бешенством, красные комиссары и промокшие командиры, останавливая бегущих в панике своих бойцов, но улица за улицей, под аккомпанимент пулеметных очередей, переходили в руки Каппеля, а в окруженных со всех сторон казармах, — главная надежда красного командования, — 5-ый латышский полк поднял руки и сдал оружие. К утру все было кончено, и над городом вызывающе и гордо под прояснившимся небом реяли по ветру национальные русские флаги.

Бесконечными приветствиями, цветами засыпали каждого добровольца и от края и до края города неслось одно слово: «Каппель». И рано утром, 7-го июля, генерал Андогский, явившись в Академию, начал свое обращение к офицерам курсантам словами: «Господа офицеры, забрало сброшено». А под распахнувшимся дождевиком на плечах генерала офицеры снова увидели погоны.

По радость и торжество победы были для Каппеля сразу горько омрачены. Если казанские противосоветские организации сразу вошли в состав его отрядов, то большинство офицеров или остались инертными, или же, зная, что Каппель действует от Самарского эс-эровского правительства, но не зная его взглядов и стремлений, причислило его тоже к этой партии, и решило пробираться в Омск. Призыв Каппеля к Казанскому офицерству поэтому остался почти без ответа и победитель, имя которого стало символом освобождения для волжан, тяжело и горько переживал это непонимание. Такое настроение поддержали еще генштабисты Академии на своем совещании решившие, что двигаться дальше нельзя, что нужно сперва основательно укрепить Казань, разработать детально дальнейший план действий и т. д., согласно законов ведения большой, но не гражданской войны. Разумеется это решение было для Каппеля необязательным, но для той массы офицерства, которая оставалась инертной, послужило поводом для уклонения от призыва Каппеля. Это непонимание толкало даже некоторых на преступление с военной точки зрения. Так полковник (впоследствии генерал) Нечаев самовольно вывел из Казани и направил к Омску большую кавалерийскую часть. Телеграмма Каппеля с приказанием немедленно вернуться догнала его, когда он уже грузил свою часть в вагоны. Исполняя приказ, Нечаев вернулся в Казань, но свою часть отправил в Омск. В Казани он доложил Каппелю, что готов нести ответственность за свой поступок, но, что его часть верит Омску больше, чем Самаре. Нечаев был оставлен при Волжской группе и впоследствии, разобравшись во всем, глубоко раскаивался, что лишил Каппеля своих кавалеристов. Все это не только отравляло радость победы, но и мешало проведению новых намеченных планов.

У Государственного банка, где хранился золотой запас, было немедленно по занятии города выставлено усиленное охранение. Каппель, учитывая неожиданности гражданской войны, решил вывезти золото в Самару. К вечеру к банку были согнаны все трамваи и, в присутствии Каппеля, добровольцы стали грузить на них ящики с ценностями. Было погружено, по словам полк. Вырыпаева, 650 миллионов рублей в золотой валюте, 100 миллионов рублей кредитными билетами, запасы платины и другие ценности. С трамваев все это было перегружено на пароход «Фельдмаршал Суворов» и отправлено под охраной в Самару, а позднее перевезено в Омск, к Адмиралу Колчаку. Невольно напрашивается вопрос почему Каппель не отправил золотой запас прямо в Омск? Причин было две и обе вполне уважительные. Во-первых, путь до Омска был гораздо менее безопасен, чем до Самары и, узнав об этом через своих агентов, Троцкий наверное приложил бы все силы, чтобы вернуть ценности. Вторая была для Каппеля не менее уважительная — в Самаре сидели эс-эры, в Омске еще не было Верховного Правителя и было правительство Временное Сибирское, хотя и начавшее борьбу с Самарой, но состоящее из людей для Каппеля неизвестных и исповедующих тоже не его политические взгляды. Командующему, занятому чисто военными делами, просто не было возможности и времени разобраться в тонкостях разницы между Самарой и Омском. Впоследствии мы удивим и узнаем всю глубину преданности Каппеля Верховному Правителю, но тогда, в дни взятия Казани, он был только Командующим Народной Армией, занятым сверх сил планами прямой борьбы с большевиками.

После захвата Казани, Каппелю досталось военное имущество, которое было трудно учесть. Дорога вперед открывалась ему широко и открыто, но… об этих «но» уже говорилось. К ним прибавилось и другое.

В это самое время, 27-летний красный командир Тухачевский всеми имеющимися у него силами обрушился на недавно взятый Каппелем Симбирск. Местные симбирские формирования задыхались под жестокими ударами Тухачевского. Город был накануне падения. И прямой провод из Самары передает в штаб Каппеля беспрерывно одно «Спасайте Симбирск!»

Полным ходом, задыхаясь, несут волжские пароходы Каппеля с его армией к городу, под которым уже прославившийся красный командир шлет волну за волной своих войск на обреченный, казалось, город. Он отлично учитывает и понимает, что город нужно взять до прихода Каппеля, так как в противном случае задача будет значительно сложней. Задыхается, бьется белый гарнизон симбирцев, знает, что Каппель изо всех сил спешит на помощь, знают также, что если удержатся до его прихода, то будет победа, ибо с ним идет только она одна. Поэтому и Тухачевский гонит без пощады своих красноармейцев на город.

Но уже прямо с пароходов ведет в бой свои части 36-летний Каппель на озверевшие от неудач части 28-летнего Тухачевского. Огромный военный талант Каппеля, одухотворенный страстной любовью к родине, пропитанный высоким сознанием чести, честности, жертвенности и долга, столкнулся с тоже огромным военным талантом Тухачевского, отравленным талантом честолюбия, эгоизма и беспринципности. Жестоко защищается бывший поручик Императорской Гвардии, продавший свою шпагу кремлевским хозяевам, падают под его огнем добровольцы Каппеля, но они заражены верой своего Вождя, его порывом, и оставшиеся идут вперед и вперед, и то там, то тут между их цепей мелькает фигура заколдованного от пуль Каппеля. И на третий день жестокого, упорного боя вынужден Тухачевский отойти и перенести свой штаб к Инзе, верст на 80 западнее Симбирска. Город был спасен и опять по волжским просторам прокатилось имя человека, знавшего только победы, имя Каппеля.

Но противника нужно добить и уже создан план дальнейшего наступления на Инзу, как вдруг прямой провод передает, что в Казани местные формирования не в силах удержать город, так как прибывший на фронт сам Троцкий повел наступление на Казань.

Беспощадными мерами вводил Троцкий порядок и дисциплину в потерявшие дух красные части. «Революция в опасности» повторялось беспрерывно в его приказах, а если так, то все меры хороши. Уже больше 20 командиров красных частей расстреляно по его приказу; из центра России беспрерывной волной тянутся красные подкрепления и Троцкому удается, за время отсутствия Канпеля под Симбирском, вклиниться между ним и Казанью.

Верстах в 50 от Казани к югу, в районе Нижнего Услона, Каппель высадил свои части с пароходов и двинулся к Казани, обходя ее с запада через город Свияжск, занятый большими красными силами.

Прибегая к своим обычным правилам, Каппель выделил конную группу с полк. Вырыпаевым и его батареей, которая должна была занять станцию Тюрельму и двигаться на Свияжск, который должны были атаковать на рассвете главные силы. Выступив вечером, полк. Вырыпаев занял Тюрельму, разгромил красный броневик и двинулся к Свияжску. Когда его батарея втягивалась уже в город, он заметил шедший ему навстречу автомобиль. Этот автомобиль внезапно резко остановился и два человека, выскочив из него, скрылись в каком-то дворе. Шедшие впереди белые разъезды успели захватить шофера. Оказалось, что убежавшими были сам Троцкий и его адъютант. Но главных белых сил в городе, почему то, не оказалось — он был занят красными, и полк. Вырыпаев был вынужден боковыми улицами выйти за город и только к вечеру присоединился к ним. Оказалось, что в ночной темноте они спутали направление. Каппель, после соединения всех частей, решил взять город на другую ночь. Но неожиданно, перед самым наступлением, из Нижнего Услона от защищавших его сербов пришло донесение, что они не в силах дольше сопротивляться красным и должны его оставить. Это оголило бы фланг Каппель и, оставив Свияжск, он бросается на помощь сербам. Новые и новые красные волны бросает Троцкий на Нижний Услон.

Четыре дня, без перерыва, бьется Каппель и сербы против превосходящих сил противника, но все усилия Троцкого разбиваются о позиции Каппеля. Добровольцы несут потерю за потерями, но с каждым часом крепнет дух от сознания, что красная лавина бессильна залить их позиции, защищаемые Каппелем. Но к концу четвертого дня новый приказ Самары меняет обстановку: — «Оставить все, грузиться экстренно на пароходы и снова двигаться на помощь Симбирску». И снова несет Волга не знающего отдыха, забывшего про сон и еду Каппеля к Симбирску. Задыхаются в небывалом напряжении машины пароходов, но для Каппеля это мало — он знает, что на Симбирск двинут сам главнокомандующий красными силами, бывший гвардейский полковник Муравьев и недобитый Тухачевский. Надрываются в дикой гонке параходы Каппеля, вглядывается зорко он сам в волжские дали, но поздно — Симбирск уже в агонии. Орды Муравьева, Тухачевского и Гая волна за волной штурмуют город, где задыхаются под ударами противника местные слабые формирования. На половине пути от Казани, на ст. Тетюши, Каппель вынужден был высадить свои части, достигшие уже трех тысяч человек, на левый берег Волги и следовать дальше походным порядком. 12 сентября он подошел к Симбирскому мосту, через который уже тянулись отходившие части и бесчисленные беженцы. Чтобы помочь отступающим, Каппель приказал своей артиллерии обстрелять юго-западные подступы к городу, откуда велся главный нажим красных. Двенадцатого сентября конница Гая ворвалась в Симбирск и Каппель приказал взорвать один из пролетов моста. В этот день и сам Каппель и его добровольцы в последний раз видели Волгу.

Подведем теперь краткий итог всех операции Каппеля на Волге с 8-го июня по 12 сентября 1918 г. За это время Каппель сделал более 2500 верст, бросаясь то к Сызрани, то к Симбирску, то к Казани. За все это время, во всех бесчисленных боях и стычках, не было ни одного случая, когда бы победа не была на его стороне. Даже оставление им позиций под Нижним Услоном было проведено не под давлением противника, а для спасения Симбирска, куда Каппель просто не успел довести своих добровольцев до капитуляции. Какое значение в общем ходе Белой Борьбы на востоке Европейской России и в Сибири имели эти победы Каппеля? Лучше всего об этом говорит в своем капитальном труде «Сибирь, союзники и Колчак» профессор Гинс. Он пишет: «Историческая справедливость требует отметить, что отсрочка набора сибирской армии и возможность некоторой подготовки мобилизации явились результатом самоотверженной борьбы на берегах Волги так называемой Народной Армии. Интеллигентная по составу, сознательно враждебная коммунизму, но плохо подготовленная и плохо снабженная, она была вынуждена к осени отступить к Уралу, но все лето она давала возможность Сибири организовываться и подготовлять военную силу», (том 1-ый, стр. 132). Проф. Гинс, резко отделяя отряды Каппеля от эс-эрствующего и интригующего правительства Самары, признает за Каппелем роль военачальника, благодаря которому красные полчища не проникли в Сибирь. Иначе говоря, ведя на берегах Волги непосильную борьбу, Каппель спас Сибирь.

Теперь перед Каппелем встала еще более сложная задача. Волжская группа должна была по Волго-Бугульминской ж. д. отойти до Уфы, до которой было более 400 верст и где были уже сибирские части. Этот отход осложнялся с самого начала двумя обстоятельствами: с одной стороны, нужно было не дать противнику отрезать себя. Красные части, двигаясь параллельно линии ж. д., могли обогнать волжан и пересечь им путь, но с другой стороны от казанских формирований, покинувших свой город 10 сентября, все время шли донесения с просьбой дождаться их подхода через город Лаишев. Одно положение исключало другое. Спасая отходящих казанцев, Каппель дал под Мелекесом большой бой. Красные комиссары слали на позиции Каппеля волну за волной, напряжение обеих сторон достигло до предела, когда Каппель, личным примером увлекая своих добровольцев, бешеным рывком вперед отбросил, смял красные части, внес в их ряды дезорганизацию, вынудил их задержаться и выиграл необходимое ему время.

«Маленький Наполеон», как с иронией писали о Каппеле приволжские красные газеты, прибавил к своим победам еще одну. Казанцы присоединились к силам Каппеля, увеличив и численность и силу Волжской группы. В районе Бузулука Каппель получил из Омска производство в генералы. Но приехавшему поздравить его полк. Вырыпаеву он серьезно и искренне ответил: «Я был бы более рад, если бы мне вместо производства прислали батальон пехоты». В этих словах особенно ярко обрисовался облик Каппеля, отдававшего всего себя делу борьбы с коммунизмом. В одном из писем полк. Вырыпаева на вопрос автора, какие награды имел генерал Каппель, имеется гордый ответ: «Мы в то время об орденах не думали». И на всех карточках на френче Каппеля видны только значки Академии и Николаевского кавалерийского училища и скромная георгиевская ленточка — ее не надеть было нельзя — остальные он не надевал никогда — он боролся не для орденов.

Прошел сентябрь, октябрь, вступила в свои права зима, и под ее дыханием леденели рельсы дороги. А вдоль нее, упорно пробиваясь на восток, вел Каппель свою Волжскую группу. Вокруг было красное море. Распропагандированное население встречных станций и сел волком смотрело на полузамерзшнх добровольцев. Каждая деревня могла встретить пулеметным огнем, справа и слева были враги, сзади наседали красные части. Почти каждый день, если не бой, то жестокая стычка, но непреклонно таранит путь Каппель, ведет за собой верящих в него людей. Участник этого похода полк. Вырыпаев пишет: — «На этом пути Каппель дал ряд боев, кровопролитных и изумительных, разбивая наседающих красных. Эта его боевая работа до сих пор не понята, не исследована и исторически не оценена».

Ледяным туманом окутаны белые бойцы, почти нет теплого обмундирования, до ста человек в день насчитывают обмороженными. Голодные, потерявшие счет дням и бессонным ночам, под почти беспрерывную музыку боя, они идут за Каппелем. Русские и татары, безграмотный крестьянин и приват доцент Казанского университета, мальчик гимназист и старый бородатый старообрядец, они идут за человеком, который всегда впереди, за которым не итти нельзя. Черные пятна на обмороженных щеках Каппеля, в черных кругах запавшие глаза, все тело сковано стопудовой усталостью. Но напряжена до предела воля, беспощадным кнутом подсхлестывает она мозг, не давая ему ни на минуту забыться, беспрерывно шепчет в уши о тех, кто идут за ним, кого он должен спасти, беспощадно гонит на новую и новую нескончаемую борьбу.

Куда-то исчезло, растаяло эс-эрствующее правительство Самары. В Омске, где бьется в поисках людей Адмирал Колчак, про Каппеля плетутся искусные, полные лжи, а, может быть, простой зависти слухи. Эти слухи ежедневно, осторожно и тоже искусно, докладываются Верховному Правителю и несчастный, принявший крест власти Адмирал уже теряется в догадках, кто же этот Каппель?

В ноябре морозы усилились, но на все просьбы спасти добровольцев Омск ответа не давал.

Чтобы как-то сдвинуть этот вопрос с мертвой точки, Каппель командировал в Омск полк. Вырыпаева. Добившись в Омске приема у главного интенданта, Вырыпаев услышал, что хотя теплые вещи и есть, но выдать их ему нельзя, так как Волжская группа, вообще, на учете не числится. Впрочем интендант обещал выяснить этот вопрос у Верховного Правителя, для чего потребуется две три недели. «Тыловые интриги делали свое каиново дело» — так заканчивает полк. Вырыпаев эту страницу своих воспоминаний.

На льду реки Ин встретил Каппель вернувшегося Вырыпаева. Один пролет железнодорожного моста был здесь взорван и лежал на льду реки. Эшелоны Волжской группы стояли под угрозой захвата врагом. Чины штаба Каппеля и его инженеры доложили ему, что на починку моста нужно не меньше двух недель. Это было равносильно гибели, так как Каппель располагал одним-двумя днями. Но кроме ученых инженеров у Каппеля были его добровольцы, для которых его слово было законом. И заведывающий починкой моста, прапорщик Неретник, в дырявом полушубке, грязный и обмороженный смущенно доложил генералу, что поезда едва ли могут пойти раньше двенадцати часов следующего дня. Каппель протянул ему руку: «Идите, работайте. Спасибо вам», и лицо прапорщика просияло — руку ему пожал сам Каппель, а если так, то поезда завтра пойдут. Муравьями суетились на льду Ина добровольцы, а на обоих берегах реки стояли два паровоза, к которым были прикреплены какие-то блоки и тросы. Другие концы тросов были прикреплены к упавшему пролету. По свисткам и знакам прапорщика, паровозы со скоростью часовой стрелки ползли в разные стороны, подымая пролет, а под него тотчас же добровольцы подкладывали клетки из шпал. На другой день поезда прошли через Ин. Приказ Каппеля был выполнен.

Части Каппеля отходили, как уже говорилось, по Волго-Бугульминской жел. дороге, а южнее из под Самары по Самаро-Златоустовской дороге отходили чехи и оставшиеся в Самаре части Народной Армии. Недалеко от Уфы, на станции Чишма, обе дороги соединялись. Когда обе части армии находились уже недалеко от Чишмы, разведка доложила генералу Каппелю, что в Сергиевском посаде, находившемся в вилке обеих дорог, накапливаются большие силы красных. Каппель разгадал их маневр: ударив из Сергиевского Посада на Чишму, противник отрезал бы обе Белые группы от Уфы. Нужно было действовать быстро и решительно. И снова, как на Волге, Каппель использует элемент быстроты и неожиданности. Оставив на линии жел. дороги только один броневик, он всеми своими силами обрушился на Сергиевский Посад, и, как обычно, не ожидавший его противник бежал, отдав в его руки всю свою артиллерию. И снова в красной военной газете того времени, «Красной звезде», появились статьи о «маленьком Наполеоне», но уже не в ироническом тоне, а с истерическими выкриками «уничтожить, раздавить гидру контр-революции, наймита Антанты, царского опричника Каппеля».

Эта операция, типичная для Каппеля, лишний раз показала его неизменное искусство ведения гражданской войны. Его методы часто противоречили общепринятым законам тактики и стратегии, ибо Каппель понимал, что гражданская война — это война особая, и применять при ее ведении опыт прошедшей Германской войны было бы ошибкой и нелепостью.

Наконец, придя в Уфу, Волжская группа была заменена Уральскими частями. Казалось, можно было бы и отдохнуть немного. Но, и выйдя из сферы боевой обстановки, частям Волжской группы пришлось довольно долго двигаться походным порядком через горно-промышленные районы Урала. Горные рабочие Южного Урала, не в пример северным Ижевцам и Воткинцам, были в достаточной степени распропагандированы и относились к Волжанам враждебно. На заводе Аша-Балашовском штаб Каппеля остановился, пропуская части группы. Разведка донесла Каппелю, что накануне на шахте № 2 был митинг, на котором было постановлено чинить Белым частям всяческие препятствия, а определенной группе рабочих было поручено провести покушение на самого Каппеля. Митинги продолжались весь день. Положение становилось тяжелым и сложным.

В штабе, в углу комнаты, на стуле молча сидел Каппель, крепко сжав пальцы рук и полузакрыв глаза. Все знали, что когда генерал сидит в такой позе, лучше его не беспокоить. Когда же в таком случае прерывали его мысли, он молча подымал веки и потемневшими глазами впивался в неосторожного. Для знающих, а знали это все, это было страшнее всего. В минуты страшного напряжения боя, когда жизнь каждого и его самого зависила от пролетающего с визгом куска свинца, выпущенного из вражеской винтовки, в решающие минуты борьбы под Симбирском с Тухачевским, в ураганном порыве под Сергиевским Посадом, в минуты, когда нужно было бросить людей к победе, тогда его глаза становились такими же страшными. Был еще один случай, когда к нему привели взятого в плен командующего красным Сингелеевским фронтом Мельникова. Почерневший от солнца, в выцветшей гимнастерке, запыленных сапогах, Каппель сидел на каком-то пне, когда к нему подвели пленного. Щегольски одетый, на лаковых сапогах звякают шпоры, на воротнике какие-то красные знаки отличия. Очень медленно Каппель поднялся на ноги, на побледневшем лице загорелись совсем черные, полные презрения и беспощадности, глаза. Шаг, другой — он приблизился к Мельникову почти лицом к лицу, не отрывая от него глаз. Каменное, безжалостное выражение, страшный взгляд сказали Мельникову все. Быстро отвернувшись, бросил чуть охрипшим голосом: «Военно-полевой суд. Немедленно… Изменнику». И спокойной рукой подписал через полчаса смертный приговор.

Зная это, его сейчас в Аша-Балашовском не беспокоили. А мысли его текли, сменяя одна другую, то загораясь злобой и гневом, то звеня тоской и жалостью. «Расстрелять, разметать — дать хоть раз свободу сердцу. Уничтожить, растоптать, внушить ужас, заставить быть рабами, раз не хотят свободы… А потом?», загорается новая мысль — «А потом еще больше злобы, уже оправдываемой, и тогда последовательные и логичные расстрелы. Говорят у атаманов в Сибири так».

Смягчающие, тихие ноты начинают звучать в уставшем мозгу: «А если иначе? Если попробовать образумить, рассказать, объяснить?» Но новая мысль обжигает огнем: «Но ведь постановили убить. Значит умереть так, не в бою, изуродуют труп». В памяти выплывает генерал Духонин. «Также папиросу в рот затолкают». В мозгу выплывает новое: «А все эти, что со мной? Без меня погибнут»… И вдруг последнее воскрешает непреклонную волю, бешеную энергию, веру в себя. Он чувствует, как душа наливается этой верой в себя, в Каппеля. Он уже знает, что победит бунтующих шахтеров, но не винтовочными залпами не страхом, а тем влиянием, которому беспрекословно подчинялись сотни и тысячи. Победит он сам и один. Он знает, что делать.

Каппель быстро встает. «Готовьте ужин — я скоро вернусь, хочу пройтись», и к вестовому — «Шведскую куртку». Глаз на момент останавливается на лежащем на столе нагане. «Не надо… Не он поможет». В шведской кожаной куртке, проходя через сени, кивнул одному добровольцу — «За мной». Во дворе дневальный татарин тянул свою тоскливую песню. Увидев Каппеля, вытянулся, стараясь придать себе воинский вид. «Поешь, князь?» бросил Каппель. «Пою, бачка генерал», громко прокричал татарин. Каппель с добровольцем вышли на улицу. «Веди ко второй шахте». Доброволец замер — «Ваше… Ваше Превосходительство… Там… Там вас убьют… Не поведу!» Каппель повернулся к нему — «Я что сказал?» Доброволец съежился и покорно зашагал впереди генерала. Подходя к шахте, Каппель, тоном приказа, сказал: «В шахте быть до конца». Мелькнула мысль — «До конца? Какого?», но сразу же растаяла в гордой уверенности — «Конец будет мой».

В шатхе № 2 было довольно темно и никто не обратил внимания на вошедшего человека, одетого в шведскую куртку. Один за другим выступали ораторы, призывавшие к мести, уничтожению, борьбе. Обычные митинговые фразы, полные звонких слов, лжи и злобы покрывались аплодисментами и криками: «Верно… Правильно».

Атмосфера накалялась все больше и больше. «Товарищи», крикнул председатель, обращаясь к двум или трем красноармейцам, стоявшим около трибуны: «Вы были захвачены белогвардейцами, но удачно спаслись. Расскажите товарищам, что вы видели у Каппеля, о его зверствах, расстрелах и порках». Красноармейцы смущенно переглянулись. «Не стесняйтесь, товарищи», продолжал председатель: «говорите прямо об всем, что у них делается, как вы спаслись из кровавых рук царского генерала». Один из красноармейцев выдвинулся вперед — «Да как спаслись? Взяли у нас винтовки, а нас отпустили. Каппель, говорят, никого из нас не расстреливает, а отпускает, кто куда хочет». Смущенное молчание повисло в шахте. «Это, товарищи, только ловкий трюк», нашелся председатель: «Мозги нам запудривает. А вам, товарищи красноармейцы, даже довольно таки стыдно говорить так на митинге».

Какой-то молодой человек вскочил на трибуну и, покрывая своим голосом шум, стал читать популярные тогда стихи какого-то красного поэта:



«Мы смелы и дерзки, мы юностью пьяны,

Мы местью, мы верой горим.

Мы Волги сыны, мы ее партизаны,

Мы новую эру творим.

Пощады от вас мы не просим, тираны —

Ведь сами мы вас не щадим».




Вихрь голосов покрыл последние слова. «Не щадим… Нет пощады… Смерть белобандитам! Смерть Каппелю!», перекатывалось под сводами шахты.

Человек в шведской кожаной куртке подошел к трибуне и попросил слова.

«Товарищи», стараясь утихомирить собрание, надрывался председатель — «Слово принадлежит очередному оратору».

Человек быстро и легко вспрыгнул на трибуну. У красноармейцев вдруг побледнели и вытянулись лица. Человек спокойно стоял на трибуне и ждал тишины. Наконец она настала. Тогда громким и уверенным голосом он начал свою речь:

«Я, генерал Каппель, я один и без всякой охраны и оружия. Вы решили убить меня. Я вас слушал, теперь выслушайте меня вы». И столько внутренней силы почувствовалось в этих словах, в самом тоне голоса Каппеля, что большинство присутствующих застыло, а некоторые из наиболее рьяных ораторов стали незаметно пробираться к дверям.

«Останьтесь все!» — резко и повелительно бросил Каппель. «Ведь я здесь один, а одного бояться нечего!»

Красноармейцы влюбленными глазами впились в генерала.

Мертвая тишина повисла в шахте.

Просто и ясно стал говорить Каппель. Он рассказал, что несет со собой большевизм, обрисовал ярко и правдиво ту пропасть, в которую катится Россия, он сказал, за что он борется.

«Я хочу чтобы Россия процветала наравне с другими передовыми странами. Я хочу, чтобы все фабрики и заводы работали и рабочие имели вполне приличное существование», закончил он.

И если он своей волей покорял добровольцев, чаровал их всем своим духовным обликом, ведя на небывалые подвиги, то здесь, в темной шахте, среди толпы ненавидевших его людей, требовавших его крови, озверевших и буйных, он к концу своей речи стоял на трибуне, как человек, имеющий право повелевать всеми этими людьми, которые стали покорны ему. Силой своего обаяния, своей искренностью, своей верой в правоту идеи, за которую он боролся, своей любовью к России он не только покорил, но и переделал этих людей. И как когда-то в симбирском театре дрожали стены от приветствий после его речи, так и теперь в шахте № 2 Аша-Балашовского завода люди, требовавшие его смерти, рукоплескали ему, кричали «ура» и, бросившись к трибуне, подхватили его на руки и с теми же криками, на руках понесли к штабу.

А в штабе была тревога — Каппель исчез. Татарин дневальный на дворе смущенно разводил руками — «Генерал на улица гуляй» — больше он ничего сказать не мог. И когда издали донеслись крики и шум большой толпы, двигающейся к штабу, там еще больше встревожились. Но когда это гомонящее сборище людей приблизилось, то в темноте разглядели над ними знакомую фигуру, которую они несли.

В комнате при огарке свечи Каппель устало опустился на стул — напряжение было велико и для него. Серо голубые глаза чуть мерцали. Но через минуту он снова усилием воли собрал, подтянул себя. «Бедные русские люди», тихо проговорил он — «Обманутые, темные, такие часто жестокие, но русские».

На утро делегация шахтеров явилась в штаб и передала, что они не только не будут чинить препятствий, но всем, чем могут, будут помогать.

С продвижением Каппеля на восток, в Омске все больше в некоторых военных кругах плелись против него интриги. Ставка Адмирала была настроена против Каппеля. Все, более или менее связанные с ней, поддерживали ее. Это отчасти можно объяснить и понять. Самарский комуч состоял исключительно из эс-эров, причем вначале это были эс-эры левого толка, мало отличавшиеся от большевиков. Позднее, правда, их заменил Авксентьев — правый эс-эр, но для русского офицерства все они принадлежали к партии Керенского, который за свое короткое, но роковое правление страной, бросил Россию в пучину великих бедствий, а русского офицера обрек на невиданные страдания. Керенский предал и погубил генерала Корнилова, и этого одного было достаточно. Поэтому и Каппель, как уже говорилось, вызывал к себе, если не недоверие, то настороженность. Правда, золотой запас, хранившийся в Омске, был захвачен у большевиков Каппелем, правда, Омское правительство произвело его в генералы, правда, в ставке имелись самые точные сведения о его работе и победах на Волге, правда, с ним шло несколько тысяч его добровольцев, но за его спиной черной тенью стоял Самарский комуч. Это или пугало или заставляло задумываться. Эти соображения, до известной степени, могли быть оправданы. Но было и худшее, о чем скрывать не приходится. Как у генерала Деникина, так и в Омске и в сибирском тылу было немало таких, которые, укрываясь от фронта, пристраивались на удобные, спокойные должности. Для людей такого сорта появление Каппеля в Омске было весьма нежелательно, ибо если он войдет в доверие у Верховного Правителя и получит какой нибудь большой пост, то этим героям тыла придется расстаться со своими, часто фантастическими, должностями. Эти люди не стеснялись в распространении о Каппеле самых темных слухов. Трудно предполагать, но не исключена известного рода простая зависть в отношении человека, показавшего свою огромную талантливость военного. Адмирал Колчак, слушая доклады своих помощников по военной части о Каппеле, тоже стал проявлять в отношении его некоторые колебания. Но, знакомясь с его боевой работой на Волге, не мог не отдавать ему должного.

А Каппель все приближался. Почти не имея эшелонов, полузамерзшие добровольцы делили со своим Вождем все тяготы этого пути, и только около Симского завода части были погружены в вагоны и направлены в район Кургана для отдыха и переформирования. Генерал Каппель был вызван в Омск к Верховному Правителю. Утром того дня, когда был назначен прием Каппелю, Верховный Правитель был настроен особенно нервно. Причин было слишком много и он был уже на пороге того состояния, когда в бешенстве ломал телефонные аппараты и резал ножом подлокотники кресла. В это время ему доложили о прибытии Каппеля. Адмирал на минуту задумался. Предстояло принять человека, о котором говорили или очень плохо, или рассказывали легенды. Приняв строгий официальный вид, Колчак коротко сказал — «Просите». Дверь отворилась и с таким же строгим видом, опустив глаза, он встал. Чуть звякнули шпоры и спокойный, звучный голос произнес: «Ваше Высокопревосходительство, генерал Каппель по Вашему повелению прибыл». Адмирал поднял глаза и его горячий, страшный взгляд скрестился с лучащимся спокойным взглядом синих глаз Каппеля. Несколько секунд продолжалось это и, до болезненности чуткий ко всему чистому и правдивому, Адмирал облегченно вздохнул. «Лгали, все лгали», мелькнуло в голове, и, быстро выйдя из за стола, он протянул обе руки — «Владимир Оскарович, наконец вы здесь — я рад, я очень рад». Адмирал по своей натуре не мог двоедушничать, — и столько искренности послышалось в его голосе, что Каппель, предупрежденный о предубеждении Верховного Правителя, всей душой почувствовал, что это предубеждение рассеялось навсегда. «Ваше Высокопревосходительство», начал он. но Колчак поднял руку — «Меня зовут Александр Васильевич».

В приемной Адмирала ждали, волновались те, кто нашептывал ему о Каппеле злые небылицы. Прошло полчаса, час, полтора часа. Двери в кабинет Адмирала оставались закрытыми. А за ними возбужденный и взволнованный Каппель рассказывал Адмиралу о всем, что было. И слушая его, Адмирал, уловив, что называя части бывшие в делах на Волге и позднее и их командиров, Каппель ни разу не упомянул о себе, прервал его рассказ: «Но вы-то, вы сами, Владимир Оскарович?». Каппель смутился — «Я? Я ничего», смущенно ответил он. Адмирал опустил голову и задумался — Каппель совсем не походил на окружавших Колчака людей. «Сколько вам лет?», спросил он. «Тридцать семь, то есть тридцать седьмой». «Тридцать седьмой», задумчиво повторил Колчак. «Hy, a как вы смотрите на то, что происходит? Как, вы думаете, нужно бороться со всем этим?» И Каппель, почувствовав в себе прилив той энергии, что двигала его, вспомнив свои мысли о гражданской войне, которые он выносил и испытал на практике начал говорить. Забыв на этот раз свою скромность, он начал со случая на Аша-Балашовском заводе, приведя его как доказательство правильности своих взглядов. Он вспомнил те случаи, когда отпускал пленных красноармейцев и расстрелял Мельникова; он говорил о болезни России и о том, что к этой России нужно относиться, как к больной. Он говорил, забыв обо всем, открывая всю душу человеку, который был Правителем и которому он, Каппель, будет верно до конца служить. Когда он кончил. Адмирал сидел за столом, опустив голову на руки. В кабинете легла тишина. Наконец, Адмирал встал — «Владимир Оскарович, спасибо Вам. Мне бывает часто очень тяжело. Спасибо вам». И потемневшим от волнения взглядом Каппель, тоже встав, впился в лицо Адмирала — «Ваше Высокопревосходительство, перед нами Россия — остальное неважное».

Ожидавшие в приемной Правителя вскочили со своих мест. Под руку с Каппелем вышел Колчак.

«Владимир Оскарович, еще раз спасибо вам за все — напишите, что вам будет нужно для вашего корпуса — все будет исполнено». Каппель вышел.

Адмирал окинул взглядом присутствующих — «А ведь он ни на кого не жаловался», мелькнуло в голове и в презрительной улыбке дрогнули губы. В этот день, на приеме своих военных помощников, он был особенно строг и придирчив. Но о Каппеле ни один из докладчиков говорить уже не посмел.

<< Назад   Вперёд>>