§ 1. Предпосылки денежной реформы
Между тем Канкрин вплоть до 1837 г. ни о какой реформе денежного обращения не говорил и не писал. Известный русский экономист В. Т. Судейкин отмечал по этому поводу: «...До 1837 г. у него совершенно не было твёрдого и ясного сознания о необходимости и своевременности денежно-кредитной реформы».1 На основе анализа трудов Е. Ф. Канкрина исследователь пришёл к заключению, что взгляды министра финансов не претерпели никаких изменений по сравнению с периодом 20-х годов XIX в., т.е. с того времени, когда им были написаны главные работы «Экономия человеческих обществ и состояние финансов» и «Очерки политической экономии и финансии». Судейкин с сожалением констатирует: «Далее этого он не пошёл, несмотря на новые факты жизни».2
Подобной точки зрения придерживался и П. X. Шванебах, считавший Канкрина главным противником проводившейся им же реформы денежного обращения. «Главным оппонентом "канкриновской" реформы был, в сущности, сам Канкрин. Темпоризатор по нраву и по складу ума, он как-то неохотно шёл на окончательную развязку монетного вопроса».3 По мнению Шванебаха, Канкрин не считал денежную систему, существовавшую в то время, внутренне противоречивой и поэтому нуждавшейся в реформировании: «Канкрин думал, а может быть, старался себя уверить в том, что существовавшая денежная система (на деле не более как поверхностно урегулированная денежная анархия), — эта система не имела какого-либо коренного недостатка, влекущего за собою необходимости неотложной перемены».4
Для самого Шванебаха, как свидетельствует приведенная цитата, необходимость реформы была очевидна. В первую очередь реформа была нужна для того, чтобы устранить простонародные лажи, столь характерные для эпохи Канкрина. Шванебаха возмущала позиция министра финансов, не относившегося к ним как к имманентному изъяну российского народного хозяйства. «Простонародный лаж — и здесь основное заблуждение Канкрина — он признавал какою-то придаточную, не столько экономическую, сколько психическою болезнью, и, подмечая, что явление не было повсеместным, он рассчитывал на возможность его искоренения полицейскими и уголовными мерами, без коренного переустройства монетной системы»,5 — писал П. X. Шванебах.
Судейкин разделял мнение Шванебаха относительно нерешительности Канкрина в вопросе проведения реформы денежного обращения, но ссылался на другое высказывание министра финансов, демонстрировавшее его осторожность: «Наконец, по его мнению (Канкрина. — А. Д.), в настоящем денежном положении Европы вовсе было бы несвоевременным приступить к какой-либо коренной кредитной операции».6 Ещё более категоричным в оценке нерешительности Канкрина был П. П. Мигулин: «Таким образом, реформа денежного обращения производилась вовсе не по инициативе гр. Канкрина, а скорее вопреки его личного убеждения...».7 Высказывание Мигулина можно интерпретировать как обвинение министра финансов в нежелании проводить реформирование денежной системы.
Возможно, процитированные высказывания известных учёных-экономистов справедливы — если рассматривать лаж как сугубо негативное явление, дестабилизировавшее экономическую жизнь. Но если взглянуть на вопрос шире, можно отметить и положительные черты лажа, правда, они являются положительными главным образом с точки зрения государства. Видимо, их и имел в виду Канкрин, оттягивавший начало денежной реформы, насколько это было возможно. Каковы же положительные черты лажа?
Прежде всего, параллельное денежное обращение было вполне адекватным для неоднородной экономики России. По сути российское народное хозяйство представляло собой совокупность разномасштабных элементов как с точки зрения хозяйственного развития, так и в территориальном плане. Существовали области с неразвитым хозяйством и области с достаточно высоким по российским меркам уровнем развития, такие как прибалтийские губернии, Великое княжество Финляндское, Царство Польское. Сюда можно отнести также территории с активно развивавшимся сельским хозяйством капиталистического типа (Юг России) и губернии, через которые велась внешняя торговля (Астраханская, Архангельская), и, конечно, столичную — Петербургскую губернию. Именно на этих территориях в денежном обращении доминировало серебро, ассигнаций было очень мало. Во всех других губерниях, уступавших по экономическому развитию названным территориям, в обращении господствовали ассигнации. Другими словами, более развитые экономически и ориентированные на внешнюю торговлю регионы пользовались устойчивой серебряной валютой, а менее развитые предпочитали дешевеющие год от года ассигнации.
Естественно, такое положение дел не могло не вызывать противоречий, как экономических, так и политических. «Обращение обесцененных бумажных денежных знаков отвечало интересам большей части дворян, имущество которых было в долгах»,8 — указывалось в литературе. Действительно, обесценивающаяся валюта выгодна должникам, в этом случае инфляция частично «списывает» долговое бремя. Кроме того, слабая валюта создает дополнительные конкурентные преимущества для производителей. Помещики центральных российских губерний при помощи ассигнаций получали возможность успешнее сбывать свой основной товар - зерновые культуры низкого качества.
Но подобное положение не могло устраивать тех представителей дворянства, кто стремился хозяйствовать по-капиталистически, и нарождавшуюся русскую буржуазию. Для них параллельное денежное обращение было «тормозом для развития капиталистической деятельности, обесценивало доходы от неё»9. Представители этой группы были объективно заинтересованы в стабильной валюте.
Ситуация изменилась начиная с 1817 г. после уже описанных мероприятий правительства по сокращению денежной массы. Курс ассигнаций стал медленно, но уверенно расти. Теперь уже должники стали страдать от повышения курса бумажной валюты, а кредиторы получать выгоду, хотя, на наш взгляд, ревальвация не имела столь серьёзных и однозначных последствий, как простонародные лажи. Если быть точными, то не столько простонародные лажи доставляли неудобства держателям бумажных денег, сколько постоянные колебания курса ассигнаций, даже, наверное, и не эти колебания, а неясность позиции государства в данном вопросе, отсутствие государственной воли, которая должна была бы выразиться в установлении твёрдого курса ассигнаций по отношению к серебряному рублю.
Существовала ещё одна проблема, обсуждавшаяся в экономической литературе тех лет: «Не представляло ли допущение совместного хождения двух разнородных денежных единиц скрытой девальвации?».10 Под скрытой девальвацией подразумевалось обесценение бумажных денег из-за вовлечения вместе с ними в совместный оборот металлических денег. Сторонники этой точки зрения считали, что в подобной ситуации вступает в действие закон Грешема, который приведёт к тому, что золото и серебро должны будут вытеснить из обращения ассигнации, так как они более стабильны, чем бумажная валюта. В результате сократившаяся потребность в ассигнациях вызывает чрезмерное увеличение общей денежной массы. Объём звонкой монеты в обращении стал увеличиваться после 1833 г., и этот процесс усиливался с каждым годом, что было обусловлено разрешением приёма золотой и серебряной монеты в уплату налоговых платежей.
В. Т. Судейкин считал, что вопрос о девальвации бумажных денег был надуман и не имел под собой реальных оснований. Во-первых, потому что почти все сделки совершались наличными деньгами по текущему курсу, и контрагентам было всё равно, в какой валюте осуществлять сделку: в бумажной или серебряной. В этом-то и заключалась главная особенность параллельного денежного обращения — не существовало фиксированного курса между разнородными валютами и, следовательно, не действовал закон Грешема. Во-вторых, в условиях параллельного обращения валют в России все цены устанавливались с учётом соблюдения интересов всех вовлечённых в процесс обмена сторон, а именно и в ассигнациях, и в серебряной валюте. «Наконец, бумажные деньги не могут понизиться в силу того, что количество их не увеличивается и, будучи признаваемы законным средством платежей, они всегда будут иметь собственную цену, чем создаётся противовес всем понижателям их достоинства»,11 — подчеркивал В. Т. Судейкин.
Обратим внимание, что в этом суждении Судейкин ссылается на действительный факт уменьшения бумажно-денежной массы, имевший место после 1818 г. Судейкин подразумевает, что вслед за уменьшением денежной массы должно происходить (и действительно происходило) пропорциональное повышение курса ассигнаций согласно количественной теории денег. Вместе с тем однозначно утверждать, что такая причинно-следственная связь между курсом бумажных денег и их количеством существовала, нельзя, ведь даже если за одним фактом следует другой, это не обязательно происходит по причине первого. То, что количественная теория денег почти всегда не верна и не существует жёсткой корреляции между количеством денег и их ценностью, уже неоднократно отмечалось выше.
Кстати, Судейкин касается ещё одного интересного аспекта денежного обращения того времени, диссонирующего с количественной теорией денег. В рассматриваемый период правительством были произведены массовые выпуски казначейских билетов, так называемых «серий». Это были процентные ценные бумаги, напоминающие облигации. Они выпускались для финансирования чрезвычайных государственных расходов, при этом, «не имея вредного влияния на курс ассигнаций и не теряя собственного достоинства, условие, которое происходит от того, что они, представляя каждый 250 руб., приносят процент в сутки (для лёгкости счета) по 3 коп., а в год 10 руб. 80 коп. или 4,32%».12 В российской хозяйственной практике из-за нехватки денег «серии» выполняли функции средства обращения и по сути являлись такими же бумажными деньгами, как и ассигнации. Тем не менее курс ассигнаций не упал, а, напротив, рос.
Итак, факт остается фактом: количество ассигнаций сокращалось и курс их рос. Судейкин несомненно был прав, когда отмечал это в качестве аргумента против девальвации бумажных денег.
Существует ещё один важный довод в пользу параллельного денежного обращения. Данный тип денежного обращения был чрезвычайно выгоден государству, и не только с точки зрения уже отмеченных преимуществ, связанных с индексацией налогов и процентов по кредитам. С 1833 г., после того как было разрешено платить налоги серебром, поток последнего в казну резко возрос. Шванебах приводит следующие данные: «В 1829 г. приход монетою составил 13,8 млн рублей ассигнациями; поступления держались около этого до 1832 г., а затем обнаружился быстрый рост металлического прихода: 1833 - 23,9 млн; 1834 - 25,8; 1835 - 38,5; 1836 - 38; 1837 - 43,9; 1838 - 58,2; 1839 - 96,3 млн рублей ассигнациями».13
Другую точку зрения относительно времени появления серебра в обороте разделял М. И. Туган-Барановский. Он считал, что приток серебра в каналы денежного обращения начался значительно раньше 1833 г., а именно в 1800 г. По его мнению, резкое падение курса ассигнаций в начале XIX в. вызвало соответствующее падение их покупательной способности. Это уменьшение покупательной силы бумажных денег сократило их возможности выполнять функцию средства обращения: «Для добавочного количества денег освободилось место, которое и было в скором времени занято звонкой монетой — ибо после 1817 года новых выпусков ассигнаций не было».14 В качестве доказательства Туган-Барановский приводит многочисленные данные, свидетельствующие о росте количества серебра в обращении:15
Ещё одним источником поступления серебра в каналы денежного обращения и, следовательно, его обесценения была иностранная серебряная монета. Конечно, само по себе её появление в обращении не могло привести падению ценности серебра, в этом были повинны русские спекулянты. Они скупали оптом иностранную монету на бирже по завышенному курсу, а затем по этому же курсу перепродавали розничным торговцам. Завышение курса происходило следующим образом: «Так, например, французская сорокафранковая монета ходила в обращении наравне с русским империалом, хотя по паритету эта монета содержала золота на 9 руб. 55 коп., т.е. эта монета применялась в обращении приблизительно на 5% выше своей внутренней стоимости».16
В. Т. Судейкин в pаботе «Восстановление в России металлического обращения (1839—1843 гг.)» приводит аналогичный пример, правда, в другом аспекте. Он ссылается на жалобу московских купцов, недовольных повышеним курса ассигнаций из-за появления на рынке иностранной монеты. Купцы указывали, что «в о6ращении появились 20- и 40-франковики, вследствие чего ассигнации поднялись на 2,5%». Действие закона вытеснения лучших денег худшими17 привело к тому, что «торговцы не желают получать монету за товар, а покупали не могут дать ассигнаций, которые повысились за последние 7 месяцев на 2,5%».18 Торговцы принимали иностранную монету в качестве аналога русского рубля, по замечанию А. Д. Друяна, отчасти по незнакомству с её металлическим достоинством, отчасти же по безразличию к этому вопросу. Им нужно было только избавиться от иностранной монеты по тому же курсу, по которому они её купили. Из-за таких действий спекулянтов доверие к русскому серебряному рублю падало, что ускоряло его обесценение.
По данным о чеканке серебряной монеты, приведенным выше, можно заключить, что у государства появились возможность резко увеличить свои запасы серебра, практически не прилагая особых усилий. Откуда поступала серебряная монета в обращение?
Во-первых, из «кубышек», т.е. из личных запасов населения России. Звонкая монета извлекалась из сокровищ главным образом потому, что в обращении ощущался острый дефицит наличности, обусловленный, с одной стороны, сокращением массы ассигнаций, а с другой экономическим ростом в стране. Кроме того, падение курса серебряных денег по отношению к бумажным также стимулировало их массовый приток в сферу обращения. Парадоксально, но факт: серебряный рубль стал относительно «худшим» видом денег по сравнению с ассигнациями, и, следовательно, население стремилось избавляться от обесценивавшейся валюты.
Во-вторых, в рассматриваемый период в Россию начался приток серебра из-за рубежа. Увеличение ввоза иностранной серебряной монеты объяснялось более выгодными ставками по депозитам в российских банках. «У нас минимальный рыночный процент 5, в других государствах — 2%-1%»19, — отмечал В. Т. Судейкин.
Канкрин обращал внимание на ещё одну причину обесценивания серебряной монеты. Эта причина «состояла в большом развитии заграничной торговли российскими продуктами при замене многих иностранных изделий собственными».20 К тому же развитие внешней торговли сопровождалось наличием устойчивого положительного сальдо. Туган-Барановский писал, что «Россия в течение ряда лет после окончания Наполеоновских войн имела чрезвычайно благоприятный торговый баланс: серебро и золото приливали в страну и перечеканивались в монету».21 Внешнеторговый оборот России в эти годы характеризует табл. 5.
Рассмотренные выше процессы позволили государству значительно укрепить свой металлический фонд, необходимый для поддержания стабильного обращения серебряных денег в стране, не приложив к тому никаких особых усилий. Прежде для пополнения запасов драгоценных металлов правительство вынуждено было прибегать к внешним заимствованиям, которые к тому же обременяли казну процентными выплатами по долгам. Естественно, Канкрина устраивало такое положение дел, при котором улучшалось состояние государственных финансов, и он объективно не был заинтересован в демонтаже параллельной системы денежного обращения. Этим, наверное, и можно объяснить неторопливость министра финансов в проведении реформы денежной системы.
Своеобразие сложившейся ситуации отмечал В. Т. Судейкин: «Следовательно, с полным правом можно утверждать, что последовавшее в 1812—1839 гг. допущение совместного обращения металлических и бумажных денег на нашем рынке, не оказывая влияния на обесценение последних, укрепило в то же время запасы металла в народном хозяйстве, что сделало возможным самое восстановление металлического обращения в стране».22 С оценкой Судейкиным последствий параллельного денежного обращения в России в 1812—1839 гг., в целом, можно согласиться.
К положительным чертам параллельных денег и простонародных лажей относилась и субъективная их сторона, на которую обратил внимание П. П. Мигулин. Он указывал, что «так называемые «простонародные лажи» хотя и были до крайности вредны для народного хозяйства — для устойчивости в расчётах — тем не менее сослужили свою службу: освоили народ с курсами, дали возможность всё переоценить с ассигнаций на серебро, устранили несоответствие цены бумажных денег (на металл) с их покупною способностью (ценностью) — на другие товары».23 И действительно, мучаясь с простонародными лажами, население России осваивало азы рыночной экономики, вырабатывало навыки поведения в условиях неопределённости.
Вместе с тем, думается, российское народное хозяйство только выиграло бы при бумажно-денежном обращении как более соответствующем уровню развития российской экономики. Параллельное денежное обращение, несмотря на многочисленные преимущества для государственных финансов, всё же имело слишком много недостатков для простого российского обывателя. Главный порок такой системы заключался в двойственности денежного обращения, что негативно отражалось на развитии производительных сил. «В основании мерила ценностей, как всякой другой меры, как меры времени, протяжения и тяжести, должно лежать единообразие, однообразная модель»,24 — с присущей ему образностью и эмоциональностью утверждал малоизвестный экономист конца XIX в., В. А. Белинский. Он считал, что в основание денежной системы должна быть положена какая-нибудь одна валюта, чтобы избежать множественности валютных курсов и спекуляций. «А потому только единообразная денежная система или звонкая монета, или бумажные деньги, есть единственно правильная и может избавить нас от разъедающих современное общество биржевых курсов и всяческих денежных спекуляций»,25 — писал он.
На наш взгляд, такой единственной денежной единицей должен был стать для России бумажный рубль. Бумажная валюта позволяет экономике динамично развиваться, в первую очередь за счёт больших возможностей в кредитовании народного хозяйства. Ниже мы остановимся на некоторых проектах бумажно-денежного обращения, предлагавшихся русскими экономистами.
1 Судейкин В. Т. Восстановление в России металлического обращения (1839—1843 гг.). М., 1891. С. 34.
2 Там же. С. 34.
3 Шванебах П. X. Денежное преобразование и народное хозяйство. СПб., 1901. С. 8.
4 Там же. С. 9.
5 Там же.
6 Судейкин В. Т. Восстановление в России металлического обращения... С. 34.
7 Мигулин П. П. Русский государственный кредит. Харьков, 1899. С. 144.
8 Бумажные денежные знаки России и СССР / А. И. Малышев, В. И. Таранков, И. Н. Смиренный; под ред. В. И. Таранкова. М., 1991. С. 30.
9 Там же.
10 Судейкин В. Т. Восстановление в России металлического обращения... С. 36.
11 Там же. С. 37.
12 Канкрин Е. Ф. Краткое обозрение российских финансов 1838 г. СПб., 1880. С. 112.
13 Шванебах П. X. Денежное преобразование и народное хозяйство. СПб., 1901. С. 8.
14 Туган-Барановский М. И. Бумажные деньги и металл. Одесса, 1919. С. 75.
15 Рассчитано нами по: Там же. С 73-74.
16 Друян А. Д. Очерки по истории денежного обращения. М., 1941. С. 13.
17 Закон Грешема, который пришлось освоить торговому люду.
18 Судейкин В. Т. Восстановление в России металлического обращения... С. 25.
19 Там же. С. 38.
20 Канкрин Е. Ф. Краткое обозрение российских финансов 1838 г. С. 112.
21 Туган-Барановский М. И. Бумажные деньги и металл. С. 75.
22 Судейкин В. Т. Восстановление в России металлического обращения... С. 39.
23 Мигулин П. П. Регулирование бумажной валюты в России. Харьков, 1896. С. 15.
24 Белинский В. А. Что такое бумажные деньги и мыслим ли финансовый кризис в России. Харьков, 1877. С. 35.
25 Там же. С. 36.
<< Назад Вперёд>>
