Русско-японская война 1904–1905 г.

Потрясенное размерами «мукденского погрома», взволнованное слухами о панике, расстройстве и деморализации армии после этой новой неудачи, изверившееся в возможность добиться хоть одной победы в этой роковой для нас войне, русское общество снова очутилось на распутье своих судеб. Снова, как и после падения Порт-Артура, оно глухо волновалось, в душе своей решая роковой вопрос, что больше отвечает пользам и чести России? Продолжать ли бесславную войну, в которой наши катастрофы росли в своем размере и значении, как снежный ком, — или теперь же заключить бесславный мир, пока новое военное несчастие не даст нашему счастливому противнику право и возможность продиктовать его позорные условия. Но чаша горьких унижений, определенная судьбою, не была еще осушена до дна. Рок требовал от нас новой, страшной гекатомбы. Война продолжалась. Во главе маньчжурских армий был поставлен новый вождь: генерал от инфантерии Линевич, доблестное поведение армии которого в мукденских боях и порядливое отступление которой среди паники, хаоса и расстройства остальных двух армий одно служило нам хоть слабым утешением в несчастии¹⁶⁸. Вторая тихоокеанская эскадра продолжала свой путь. И человеческое сердце, столь склонное к надежде, снова стало верить, что генерал Линевич есть именно тот вождь, который, «не мудрствуя лукаво» сложными маневрами армий и верой в «стратегические линии», даст нам, наконец, победу одною лишь своею непреклонною волею, упорством в достижении ее и верой в силу духа армии. Казалось, что «история повторяется» — и снова методичного, но несчастного «Барклая» сменил «старик Кутузов». Передавали из уст в уста, как, объезжая армии, Линевич вызвал вперед георгиевских кавалеров и, сняв фуражку, поклонился им со словами: «Кланяется вам низко моя седая голова. Надеюсь, что, как и прежде, вы не покроете ее позором, что победим врага...» И вспоминали при этом слова Кутузова при объезде им нашей армии под Царевым-Займищем: «С такими молодцами отступать!.. Помилуй Бог!..»

Верили, что эскадра Рожественского, удивлявшая уже мир своим походом вокруг берегов Европы, Африки и Азии, удивит его и победой над непобедимым дотоле флотом адмирала Того и сокрушит его господство в Тихом океане. На ней, на этой эскадре, и сосредоточились после мукденского погрома, обессилившего нашу армию в Маньчжурии, все упования русского общества. Обольщенное газетной шумихой, поднятой некоторыми воинственными публицистами, непосвященное в порядки, царившие под шпилем нашего адмиралтейства, оно верило в эту «армаду», полагая, что эта «последняя ставка» в нашей столь затянувшейся и злополучной игре с Японией хорошо рассчитана и достаточно сильна.

Мысль об усилении нашего флота в Тихом океане возникла с началом войны. Хоть поздно, но естественно и властно ее поставили события — и в конце февраля 1904 г. приступили к ее осуществлению. В состав новой тихоокеанской эскадры были назначены 4 броненосца типа «Князь Суворов», броненосцы «Наварин», крейсеры «Адмирал Нахимов», «Олег», «Светлана», «Изумруд» и «Жемчуг» и несколько миноносцев. К ним должен был присоединиться возвращавшийся с Дальнего Востока «для капитального ремонта в Кронштадтском порте» отряд судов контрадмирала Вирениуса: броненосец «Ослябя», крейсеры «Аврора» и «Дмитрий Донской» с несколькими миноносцами. 12 апреля 1904 г. командовать этою эскадрою назначен был генерал-адъютант вице-адмирал З. П. Рожественский.

Герой русско-турецкой войны, он пользовался во флоте репутацией человека с тяжелым, но сильным характером, строгого, подчас даже грубого командира, но знающего свое дело, сурового, но справедливого исполнителя закона. Эти качества проложили ему путь к высокому посту начальника главного морского штаба. И теперь, когда возник вопрос об отправке 2-й тихоокеанской эскадры на Дальний Восток, всеобщее внимание остановилось на нем. Вспомнили его блестящий «показ» стрельбы учебного артиллерийского отряда судов Балтийского флота императору Вильгельму под Ревелем, накануне войны, и, как образцовому моряку-артиллеристу, вверили осуществление последней надежды России. Но и его недюжинной энергии, властной требовательности, близкого знания той административной машины, которая именуется главным морским штабом, и редкой честности оказалось недостаточно для того, чтобы преодолеть косность, рутину и «канцелярские порядки» в деле создания новой «армады».

Работы по достройке новых судов и подготовке к далекому и ответственному плаванию старых кораблей шли, однако, «далеко не в той мере, как это было бы возможно, — говорит Кладо, — если бы действительно с этим считали нужным торопиться».

«За семь месяцев, даже считая начало работ с 1 марта, можно было изготовить и броненосец «Слава» и переменить артиллерию на «Наварине», «Нахимове», «Александре II», «Николае I» и «Памяти Азова», привести в полную исправность «Адмирал Сенявин», «Адмирал Ушаков» и «Генерал-адмирал Апраксин» и приготовить значительное количество миноносцев, которые и так уже давно находились в постройке...»¹⁶⁹

Слабость качественного и количественного состава снаряжаемой эскадры с самого начала возбуждала опасения многих за успех предприятия. Опасения эти усилились после морских боев порт-артурской эскадры 28 июля и 1 августа, приведших ее к разрушению, и после сражения под Ляояном, отступление от которого, казалось, обрекало Порт-Артур на близкую гибель. Стали колебаться, отправлять ли уже вторую тихоокеанскую эскадру по ее назначению — и 30 августа 1904 г. в Петергофе состоялось по этому вопросу совещание. Если верить Кладо, то «огромное большинство» его участников высказалось против посылки эскадры, «но ее отстоял адмирал Рожественский, упорно восстававший и в это время против всяких ее подкреплений»¹⁷⁰.

Мы, однако, склонны усомниться в утверждении этого последнего обстоятельства почтенным моряком-публицистом, явно не расположенным к адмиралу Рожественскому, в его характеристике и оценке его деятельности. Мы имеем основания думать, что адмиралу Рожественскому лучше других были известны недостатки снаряжавшейся им эскадры, органические недостатки всего нашего флота и всей постановки у нас военно-морского дела, вся трудность поставленной ему задачи и весь минимум возможностей успешного ее выполнения, и у нас нет никаких оснований полагать, что он не сознавал той ответственности, которую нес в качестве вождя этой эскадры. Мы не имеем, правда, документальных данных утверждать, что он не только не скрывал от тех, кому то ведать надлежало, всей рискованности предприятия, но молва настойчиво передавала, что он лишь подчинился приказу идти, «верный долгу никому не уступать чести быть первым в рядах людей, добровольно идущих к кровавому расчету»¹⁷¹.

Во всяком случае же несомненно, что с пути он доносил с солдатской прямотою, что «надежды на успех он не имеет»¹⁷².

Это было ясно для всех, даже иностранцев, и один из английских адмиралов за несколько дней до цусимского сражения выразился, что «Рожественский ведет свою эскадру с чувством человека, идущего на собственные похороны». И в этом чувстве безнадежности крылась уже одна из причин страшной цусимской катастрофы.

Вот какими штрихами обрисовывает Вл. Семенов в «Расплате» состояние 2-й тихоокеанской эскадры:

— Почему это взяли с собою «Сисоя»? — спрашивает автор старшего механика на броненосце «Князь Суворов»¹⁷³. — Ваш отряд 18-узловой, а ведь он, дай Бог на 14!

— Скорость тут не играет роли: «Сисой» свои 14 даст, а на «Бородине» при ходе 12 узлов уже греются эксцентрики; что же касается «Орла», то он вовсе не успел сделать положенных испытаний, и на какую его скорость можно рассчитывать — совершенно неизвестно. «Суворов», «Александр» и «Ослябя» — ну, эти, пожалуй, 15–16-узловые.

— Ну, а «Наварин» и «Нахимов» с их пушками в 35 калибров на устарелых установках?.. «Донской», эта старая коробка?..

— Да кого же брать-то? Если бы можно было снарядить, прихватили бы с собой и «Мономаха», и «Корнилова», и всякую другую рухлядь. Ведь это все корабли, числящиеся боевыми судами флота. Нельзя же теперь, когда началась настоящая война, объявить все это хламом!..

— Но «Слава», «Олег», «Изумруд»?.. Где они?..

— Про «Славу» и говорить нечего: она и через год еще вряд ли будет готова. «Олег», «Изумруд» — не только не начинали испытаний, но даже постройкой не вполне закончены. Прислали их в Ревель, но в таком виде, что адмирал решительно отказался навязывать себе на шею эту обузу. Говорит, догонят нас в дороге¹⁷⁴.

Эскадра шла без транспортов со снарядами, без всякого материала и личного состава для оборудования временных баз, без подводных лодок, без воздушных шаров и змеев, с одним лишь транспортом-мастерской, да и то мало исправной. Хорошо и обильно снабжена она была лишь приборами беспроволочного телеграфа, да углем, сыгравшим, однако, в бою роковую роль¹⁷⁵. Но единственно, чем сильна была эскадра, — и она это доказала в бою, — духом личного состава. Он был укомплектован лучшими офицерами нашего флота, большинство которых сами просились в поход, не закрывая глаз на его трудности и малые шансы успеха. «Чего вам пожелать? Победы? — спросил на прощанье сотрудник «Нового Времени» командира крейсера «Олег», капитана 2 ранга Добротворского. — Пожелайте со славою умереть», — ответил тот. И прав был певец этой роковой эскадры, погибший вместе с нею, лейтенант К. К. Случевский, закончивший ряд поэтических картин этого беспримерного похода в письмах «С моря» следующими строками:

Готовы мы к смертельной битве. За други жертвовать свои... Услыши нас в своей молитве, Да воля сбудется Твоя¹⁷⁶.

1 октября 1904 г. эскадра вышла из Либавы. Через месяц ее отправился догонять отряд из 2 крейсеров и нескольких миноносцев, не успевших изготовиться к сроку. А в начале февраля 1905 г. двинулась за нею вслед и 3-я тихоокеанская эскадра под командой контр-адмирала Небогатова (4 броненосца: «Император Николай I», «Адмирал Ушаков», «Генерал-адмирал Апраксин» и «Адмирал Сенявин»). Формирование ее и подготовка начались лишь осенью 1904 г. И если качественно была слаба эскадра адмирала Рожественского, имея в своем составе старые разнотипные суда и небронированные крейсера, половина которых по своей тихоходности не годилась даже для разведок, то 3-я эскадра была еще хуже, и суда ее, еще более старые, еще более разнотипные, по справедливости названы были кем-то «калошами»¹⁷⁷.

Показания свидетелей, допрошенных по делу о сдаче эскадры Небогатова, дали такую картину ее подготовки и боевой готовности:

«При отправке из порта Императора Александра III (Либава) снаряды перед нагрузкой на броненосец вываливали кучей на снег для того, чтобы не платить каких-то там 3 руб. штрафа за простой вагона. Затем для перекладки снарядов приходилось спешно нанимать рабочих и платить им гораздо более 3 рублей. Снарядов мелких был боевой комплект, снарядов покрупнее — не так много, двенадцатидюймовых недоставало еще более¹⁷⁸. Дальномеров было три — один хуже другого; усовершенствованные прицелы были получены в день отхода эскадры и отправились с ней даже не распакованными. Обращаться с ними никто не умел. Если прицелы были чересчур новы, зато пушки были слишком стары, с поршневыми затворами, на станках архаических систем, предельной дистанцией имели 51 кабельтов (тогда как японцы начали жарить с 70). Спасательных снарядов было десятка два на броненосце с командой в 600 человек, причем половина поясов обветшала так, что пробка с них сыпалась. ...Большинство матросов не умело пользоваться койкой для того, чтобы держаться на воде и койки их перевертывали...»

«...Относительно действия наших снарядов достаточно привести показание офицера, шедшего на крейсере «Идзумо» в японский плен. Двенадцатидюймовый снаряд наш попал в кают-компанию крейсера, взорвался, выворотил какую-то рубку, переборку, лестницу, раздробил в щепы груду дерева... и ни одна щепочка не носила следов обжога...»

«...Офицеры, отправляясь в поход, отлично знали, с какими недостаточными средствами для борьбы они идут, и подавали рапорты, просили, требовали. В лучших случаях требуемое давали в недостаточном количестве (снаряды), в менее благоприятных отвечали, что требуемого нет (спасательные средства, усовершенствованные прицелы), в худших — совсем не отвечали...»¹⁷⁹

Немудрено, что впоследствии на суде Небогатов так охарактеризовал несоответствие вверенной ему эскадры постановленной ей задаче: «Собака не может исполнить того, что требуется от лошади...» Естественно возникает вопрос: почему же он все-таки пошел с такою эскадрою? И на это он ответил столь же характерно: «Прослужив 40 лет, аккуратно получая 20 числа то, что полагалось, — что же тут было рассуждать. Я пошел... и задачу свою исполнил так, как только можно было ее исполнить: порученную эскадру привел в наилучшем виде, какой она могла иметь, к назначенному месту... Дальнейшее меня не касалось»¹⁸⁰.

Действительно, при всех своих недостатках обе наши эскадры совершили переход из Балтийского моря вокруг всей Африки и Азии в таком порядке, что повергли в изумление весь мир и вызвали восхищение моряков всех стран. Ни одного поврежденного корабля! И это — без возможности где-либо произвести исправление или войти в док, при необходимости производить погрузки угля не только на открытых рейдах, но даже в открытом море!

«Это чудо, — восклицает Кладо, — которому никто бы не поверил, если бы оно не совершилось перед нашими глазами. В этом случае адмиралы Рожественский и Небогатов и весь личный состав эскадр выказали высокое искусство. В особенности надо отдать справедливость нашим механикам, которые сумели предохранить машины, и притом далеко не все лучшего качества, — от поломок».

Поход 2-й эскадры был омрачен одним лишь эпизодом, так называемым «Гулльским инцидентом». Официально он излагается до сих пор так: проходя Ла-Манш, эскадра наша ночью с 8 на 9 октября приняла в темноте суда английских рыбаков, бывшие на Доггер-банке, за японские миноносцы и открыла по ним огонь, продолжавшийся 20 минут: один пароход был потоплен, 2 рыбака убиты, 29 ранено. Событие это произвело чрезвычайную сенсацию во всей Европе. Особенно, конечно, волновались английские газеты; они иначе не называли эскадру адмирала Рожественского, как «эскадрой бешеной собаки», которую необходимо либо вернуть, либо уничтожить. Но более всего общественное мнение Англии было возмущено тем фактом, что «один из русских миноносцев до утра оставался на месте происшествия и не оказал никакой помощи рыбакам, спасавшим своих товарищей».

Впоследствии оказалось, что этот миноносец был японский. Автору «Расплаты» Вл. Семенову пришлось лежать в Сасебо с командиром его, который в дни Портсмутского мира не скрывал уже более, что одновременно с нашей 2-й эскадрой двинулся из Европы в Японию, «конечно, не под японским флагом», и отряд японских военных судов, купленных, вероятно, в английских верфях и там снаряженных. С этого-то отряда днем 8 октября 1904 г. адмирала Рожественского мистифицировали рядом сообщений по беспроволочному телеграфу от имени отставшего от эскадры транспорта «Камчатка», сперва, что он атакован миноносцами, потом, что он ведет с ними бой и, наконец, что, отстреливаясь, уходит различными курсами. Весь этот вздор завершился в 11 часов вечера 8 октября просьбою — все от имени «Камчатки» — «показать место флагманского корабля «Суворова» (т. е. широту и долготу) и обозначить место эскадры прожектором». Очевидно, Рожественскому готовилась участь Макарова. Когда на этот коварный вопрос был дан уклончивый ответ, телеграммы прекратились. А ночью, замешавшись во флотилию рыбачьих лодок, быть может, нарочно собранных, миноносцы этого отряда атаковали нашу эскадру.

Ведь не английские же рыбачьи лодки причинили нашему крейсеру «Аврора» четыре подводные пробоины от 45 и 75-миллиметровых снарядов, оторвавших руку священнику этого корабля и ранивших легко одного комендора.

Ведь не рыболовным же снарядом была самодвижущаяся мина Шварцкопфа, найденная рыбаками в ноябре того же 1904 г. на юго-восточном берегу Немецкого моря.

А когда адмирал Рожественский, узнав о шуме, поднятом против него и его эскадры английской прессой, опубликовал в лондонских газетах, что все его миноносцы были впереди эскадры на 200 и более миль — факт, легко поддававшийся проверке, — и что поэтому «миноносец», остававшийся на месте происшествия до утра, был, несомненно, из числа тех, которые атаковали эскадру, и, будучи подбит, исправлял свои повреждения или поджидал товарищей, шум сразу стих — и инцидент был быстро улажен дипломатическим путем¹⁸¹.

В Танжере 2-я эскадра разделилась: 5 броненосцев и 2 броненосных крейсера пошли кругом Африки, а остальные суда направились через Суэцкий канал¹⁸². Вся эскадра вновь соединилась в Носсибее, на Мадагаскаре, 24 декабря 1904 г. Здесь ее уже ждало печальное известие о падении Порт-Артура и об уничтожении всей 1-й тихоокеанской эскадры. «Очевидно, — говорит Кладо, — дальнейшее упорство в продолжении пути эскадры было чистым безумием»¹⁸³. Но рок увлекал Россию — и Рожественский получил приказание идти по назначению.

25 апреля у берегов Анама 3-я эскадра соединилась со 2-ю — и в тот же день адмирал Рожественский отдал по соединенной эскадре приказ, в котором писал: «Японцы беспредельно преданы престолу, не сносят бесчестья и умирают героями. Господь да укрепит и благословит нас исполнить завет Государев и кровью смыть горький стыд Родины».

Пополнив запасы угля, эскадра двинулась на север, направляясь к Корейскому проливу. Ей предстояло на выбор два пути: или идти между материком и Японией, или, обогнув южные японские острова, через Сангарский пролив прорываться во Владивосток. В первом случае надлежало пройти узким Цусимским проливом, что сделать незаметно было нельзя, и бой был неизбежен; во втором — эскадра могла дойти незамеченной до Сангарского пролива, а от него до Владивостока оставалось уже 350 миль; в первом случае бой должен был разыграться вблизи японских военных портов; во втором — единственный ближайший японский порт Майцзыру¹⁸⁴ был в 250 милях, атаки японских миноносцев были здесь менее вероятны, чем в узком Цусимском проливе, и, наконец, в то время как последний мог быть минирован, Сангарский пролив был безопасен, так как его минировать нельзя. Проход Корейским проливом имел лишь то удобство, что уже около Шанхая можно было отпустить все транспорты, связывавшие скорость хода эскадры и требовавшие в бою сильного конвоя. Вероятно, это соображение и склонило курс эскадры к Корейскому проливу. К сожалению, привычка к полумерам сказалась и тут и уничтожила и это единственное преимущество избранного пути. 12 мая отпущены были в Шанхай лишь некоторые транспорты; часть их («Анадырь», «Иртыш», «Камчатка», «Корея», буксирные пароходы «Русь», и «Свирь») остались при эскадре и для защиты их, на случай боя, адмирал Рожественский отделил все крейсера и тем ослабил боевые силы эскадры на 36 6'' орудий и на 29 120-миллиметровых. «При таких условиях, — замечает один из участников Цусимского боя, — эскадра производила впечатление бойца, которого отправляют на кулачный бой, предварительно надев на него вериги»¹⁸⁵.

На следующий же после этого день, 13 мая, впервые было обнаружено присутствие вблизи неприятельских судов, производивших сигнализацию беспроволочным телеграфом. К сожалению, адмирал Рожественский почему-то воспретил «Уралу», на котором был сильнейший аппарат этого телеграфа, спутать своим током японские телеграммы¹⁸⁶, и потому Того мог потом написать в своем рапорте: «Хотя наша эскадра и была еще в расстоянии нескольких десятков миль от неприятеля, мы знали ее расположение и движение так, как будто она была перед нашими глазами».

Ночью ждали минных атак; но японцы берегли свои миноносцы, «чтобы добивать нас после боя»¹⁸⁷.

И вот день его настал. В 5 часов утра 14 мая наша эскадра вошла двумя колоннами в Цусимский пролив. Занималась заря цусимского дня печальной памяти. Небо было безоблачно. В воздухе стояла мгла, которую не смогли рассеять в течение всего этого дня лучи солнца и которая мешала видеть что-либо далее 70 кабельтов. Эскадра Того (5 броненосцев, 8 крейсеров 1 ранга, 15 крейсеров 2 ранга, 1 броненосец береговой обороны, 7 канонерок, 17 больших миноносцев и 85 малых — всего 140 судов с 18000 человек экипажа) уже стояла в боевом порядке севернее острова Цусимы.

В 1 час 55 мин. дня он отдал ей приказ начать бой и поднял сигнал: «От результата боя зависит судьба империи. Пусть каждый напряжет все свои силы».

И в то время как наша эскадра начинала перестраиваться из походного строя в боевой — в одну колонну, японские суда только еще открыли свой огонь — меткий, энергичный, методичный, сосредоточивая его на наших головных судах, и спутали весь наш маневр. На наших кораблях, заваленных углем и имевших много дерева в своем составе, начались пожары. Первым вышел из строя головной корабль левой колонны — «Ослябя» (капитан I ранга Шеин) и в 1 час 10 мин. дня затонул носом вниз. Следом за ним в 2 1/2 часа потерял способность управляться и головной корабль правой колонны «Князь Суворов» (капитан I ранга Игнациус). На нем начались пожары, и он также вышел из строя. К 5 1/2 часам он уже весь был объят пламенем и имел значительный крен. Находившийся на нем начальник эскадры адмирал Рожественский был тяжело ранен в голову в самом начале боя и в полусознательном состоянии по инициативе чинов своего штаба переведен на миноносец «Буйный». Командование эскадрой перешло к контр-адмиралу Небогатову, но управлять боем уже было нельзя. Боевого порядка не существовало. Наши корабли метались под градом неприятельских снарядов, горели и тонули. Около 7 часов вечера, перевернувшись своими килями кверху и блестя ими в лучах заходящего солнца, погибли броненосцы «Император Александр III» (капитан I ранга Бухвостов) и «Бородино» (капитан I ранга Серебренников). Из команды первого никто не спасся, и никто не знает, что на нем происходило; из 900 человек команды «Бородино» спасся чудом марсовый матрос Ющенко. В 7 часов вечера после двух минных атак затонул и «Суворов», одиноко стоявший в стороне от боя, с сильным креном и окутанный дымом пожара.

«Этот корабль, — рассказывают японцы, — весь обгоревший и еще горящий, перенесший столько нападений, расстреливавшийся всей эскадрой, имевший одну только случайно уцелевшую пушку в кормовой части, все же открыл из нее огонь, выказывая решимость защищаться до последнего момента своего существования, пока плавает на поверхности воды»¹⁸⁸.

Минными атаками были затоплены также броненосцы «Сисой Великий» и «Наварин», крейсеры «Адмирал Нахимов» и «Владимир Мономах», вспомогательные суда, пароход «Русь» и транспорты «Иртыш» и «Камчатка».

Суда честно дрались до последней возможности и гибли геройски. Спасшиеся с транспорта «Камчатка» рассказывают, что перед самой гибелью его один из механиков мастерской предложил раненому лейтенанту Никонову (командир, капитан 2-го ранга Степанов был уже убит) поднять белый флаг для того, чтобы японцы, стрелявшие в этом бою даже по отдельным людям, бывшим уже в воде, прекратили огонь. Но Никонов, уже умирая, несколько раз повторил в забытьи: «Все, что хотите, только не флаг»¹⁸⁹.

К утру 15 мая под начальством адмирала Небогатова остались всего лишь 1 крейсер — «Изумруд» и 4 броненосца: избитый в бою накануне «Орел», «представлявший из себя лишь груду исковерканного железа», «Император Николай I», «Генерал-адмирал Апраксин» и «Адмирал Сенявин». Остальные уцелевшие суда порознь прорывались или во Владивосток, или в нейтральные порты. Так, крейсера «Олег», «Аврора» и «Жемчуг» под командой контр-адмирала Энквист ушли в Манилу и там разоружились. Броненосец «Адмирал Ушаков» и крейсеры «Дмитрий Донской» и «Светлана», прорывавшиеся во Владивосток, были настигнуты неприятелем и после боя затоплены неприятельским огнем или самими командирами. Настигнут был и миноносец «Бедовый», на который вследствие порчи машин «Буйного» был передан адмирал Рожественский. Он сдался без боя и был отведен в Сасебо¹⁹⁰.

На рассвете 15 мая с судов отряда Небогатова заметили дымки на горизонте. Предположили сперва, что это наши отставшие суда. Гул, напоминавший выстрелы, подкреплял это предположение соображением, что они выдерживают бой с преследующим их противником, — и потому Небогатов приказал отряду повернуть на выручку своих. Была уже пробита «боевая тревога», суда приготовились к бою. Невзирая на ужасы пережитого накануне дня и ночь, проведенную в ожидании минных атак, и утомление, дух команд был бодрый. «Мы покажем себя не так, как артурцы», — говорили на «Николае I». Около 8 часов утра обнаружилось ясно, что «дымки» — неприятельские суда. Их было 28. Часть их, обогнув наш отряд, пересекла ему курс и к 10 часам окружила его. Команды наши были поражены «щегольским видом» японских судов, словно они и не были накануне в горячем бою. Это подействовало удручающе, но все еще готовились к бою. Японцы первые открыли огонь с дистанции около 60 кабельтов. В течение каких-нибудь 10 минут «Николай I» получил 6 пробоин. Наши суда не отвечали: их орудия были бессильны на эту дистанцию. Японцы же ближе не подходили. Тогда, после короткого совещания адмирала с чинами своего штаба и офицерами своего флагманского корабля, на «Николае I», а вслед за ним и на других судах были подняты белые флаги. И остатки нашей «армады» сдались.

«Я не имел никакой возможности нанести какой-либо вред неприятелю, — объяснял впоследствии Небогатов: — оставалось потопить корабли и спасать команду. Но я был уверен, что при этом погибнет не менее 750 человек и не решился собственным сигналом потопить полторы тысячи своих подчиненных! Духу не хватило! В этом виноват. Не за себя же я беспокоился. Для меня, для адмирала, нашлись бы спасательные средства! Нарочно захотел бы топиться, и то спасли бы. Да и японцы первого бы подобрали, как трофей. Не за себя — за них! Сердце не выдержало! За это пусть и судят»¹⁹¹.

Как и Стессель, Небогатов оказался на войне «гуманистом». Тот боялся резни раненых и граждан Порт-Артура, этот пожалел здоровых людей — и оба забыли, что они на войне, что война требует жертв, и если путем их нельзя добиться победы материальной, то нужно стремиться, по крайней мере, к победе моральной, к выявлению таких духовных свойств нации, которые воспитывают в грядущих поколениях способность к героизму, к самопожертвованию за идею и уважение к чести национального имени. Оправдание же Стесселя и Небогатова есть вместе с тем осуждение ими целого ряда таких исторических фактов, к которым человечество до сих пор относилось не только с уважением, но и с благоговением, видя в них примеры высокого служения долгу, преданности родине и преобладающее значение духа над материей. Безумными казаться им должны и Леонид, противопоставивший 300 своих спартанцев персидским полчищам, и Святослав, ответивший болгарам — «мертвые срама не имут», и Петр Великий, сказавший под Полтавою, что жизнь ему не дорога, «жила бы только Россия во славе и благоденствии», и лейтенант Сакен, предпочтивший гибель бесславной сдаче, и генерал Камброн, ответивший на Ватерлооском поле англичанам: «Гвардия умирает, но не сдается», и рядовой Архип Осипов, взорвавший укрепление Михайловское, чтобы врагу достались лишь его развалины, и майор Штоквич, державшийся 23 дня в Баязете без воды и продовольствия против значительных турецких сил, и два безвестных матроса «Стерегущего», предпочтивших затопить свой миноносец и затонуть вместе с ним, чем доставить неприятелю какой-либо трофей. Все это были не бесполезные жертвы на алтаре войны. Они ковали мощь народного духа, создавали тот престиж силы, который внушал страх и уважение к народу, дорого продающему свои блага, и который сдерживал аппетиты хищников, всегда разгорающиеся при сознании бессилия и слабости намеченной жертвы. Если японцы в эту войну вели свои операции так методически и осторожно, что затянули войну на 18 месяцев, то только потому, что их гипнотизировала былая наша слава. И вот теперь позорною сдачею Порт-Артура и судов небогатовской эскадры это обаяние было разрушено. И не характерно ли, что только японцы одобрили поступки Стесселя и Небогатова, те самые японцы, которые в минувшую войну дали нам ряд доказательств, что сами они предпочитают смерть сдаче и плену. «Ничто не могло бы заставить японского адмирала сдаться со своими кораблями при подобных обстоятельствах», — замечает корреспондент газеты «Тайме». И это подтвердил случай с японским транспортом «Катихимару». Джен в своем труде «Heresies of Seapower» также говорит, что «будь японцы на месте Небогатова, они не сдались бы. Как ни бесполезна гибель тех, кто потонул на «Ушакове», но на деле смерть их при данных обстоятельствах полезнее гибели в победном бою. Так должен был поступить и Небогатов, а не увенчивать цусимскую победу сдачею нескольких кораблей».

Гуманистические рассуждения на войне — скользкий путь к победе, и сдача Порт-Артура несомненно деморализующе повлияла на всех слабых духом и дала пагубный пример Небогатову¹⁹².

Итак, в результате цусимского сражения из 11 наших броненосцев 7 было затоплено, 4 сдались в плен; из 10 крейсеров 1 прошел во Владивосток, 3 спаслись в Манилу, 2 затоплены своими командирами, 4 — неприятелем; из 9 миноносцев 2 прорвались во Владивосток, 1 ушел в Шанхай и разоружился, 1 взят в плен, 5 затоплены японцами; из 8 вспомогательных судов 2 взяты в плен, 2 ушли в Шанхай и разоружились и 4 затоплены. В общем, из 38 судов эскадры потонуло 22, взято в плен 7, ушло в нейтральные порты и там разоружились 6 и только 3 достигли Владивостока. Из 14 тысяч команды 5000 убито и потонуло, 6142 взято в плен и 3000 спаслось во Владивосток и в нейтральные порты.

Японцы потеряли всего лишь 3 миноносца, 116 человек убитыми и 538 ранеными; остальные их суда получили более или менее серьезные повреждения, но ни одно из них не было приведено в негодность к службе.

Так реально сказалось в бою превосходство японской эскадры пред нашей в артиллерии и минных судах.

Как ни готовилось русское общество в тайниках своей души к новой гекатомбе, к новому несчастию, но размеры катастрофы поразили всех. Они обнаружили всю глубину разложения нашего старого строя — бесконтрольного, бюрократического, в котором все было «гладко на бумаге». Это характерно проявилось прежде всего по отношению к «печальному герою» Цусимы — Рожественскому со стороны народа и общества. Вл. Семенов рассказывает нам в своих воспоминаниях о ряде трогательных сцен оваций, устроенных возвращавшемуся из плена адмиралу народом на всем протяжении «великого сибирского пути» — и это в дни осенних беспорядков 1905 г., когда дорога была в руках деморализованных неудачною войною солдат маньчжурских армий. Вот, например, что было на станции Тулун 17 ноября 1905 г.

«В 2 часа дня опять собралась около поезда толпа солдат и рабочих. Прислали депутатов просить, чтобы адмирал хоть в окне им показался. Он (несмотря на мороз — 18°) вышел на площадку. Спрашивали его: правда ли, что из России не хотели посылать ему подкреплений? правда ли, что небогатовский отряд в бою вовсе не участвовал, а держался далеко сзади? Адмирал отвечал коротко и определенно. «Измены не было?» — выкрикнул вдруг чей-то пронзительный голос, и чувствовалось, что для всей толпы этот вопрос — самый мучительный. — «Не было измены! Сила не взяла, да Бог счастья не дал!» — решительно отозвался адмирал и, поклонившись, пошел к себе. Вслед ему неслись сочувственные крики: «Дай Бог здоровья! Век прожить! Старик, а кровь проливал! Не то, что наши! У них иначе — сам в первую голову!». Поезд тронулся, сопровождаемый громовым «ура»¹⁹³.

А когда пронеслась первая (ложная) весть о смерти Рожественского¹⁹⁴, русская печать поместила его некрологи, дышавшие искренними симпатиями, уважением и сочувствием. Никто не бросил в него камнем осуждения. «Рожественского победили не японцы, — писали в газете «Вечер». — У него было драгоценное в морском ведомстве имя: «честный человек», — говорилось в «Биржевых Ведомостях». «Один в поле не воин: Рожественскому выпала горькая доля искать смерти в неравном бою и не найти её», — замечал «Свет». «Рожественский на головном корабле один из первых платил своею кровью за свои и чужие ошибки»... — говорила «Речь»...

Так, за обнаружением грехов «системы» прощены были ему недостатки крутого личного характера и тактическая и стратегическая ошибки.

После Цусимы стали ждать мира или возобновления военных действий на суше.

Мукденская битва так утомила и истощила силы обеих сторон, что ни победитель, ни побежденный не были в состоянии продолжать свои новые операции. Дабы обеспечить себе спокойствие, наша армия, как уже было сказано выше, сосредоточившись у Телина, не остановилась здесь и к 9 марта отошла на Сыпингайскую позицию между Телином и Сунгари. 2-я армия составила правый фланг, 3-я — центр и 1-я — левый фланг; отряд генерала Мищенко прикрывал правый фланг от обхода японцев через Монголию; отряд генерал-лейтенанта Ренненкампфа — левый, от обхода на Гирин.

Японцы расположились севернее Телина: армия Ноги — на левом фланге, Нодзу — в центре и Кавамура — на правом. Армии Куроки и Оку составили вторую линию.

В таком положении обе стороны простояли 5 1/2 месяцев, все усиливаясь подкреплениями, занимаясь боевой подготовкой войск и не решаясь на возобновление военных операций.

Вот как в письмах из армии обрисовывается этот период кампании.

«Чувствуешь себя точно не на войне и не при грозной обстановке, где борьба за обладание клочком чужой земли стоит стольких тысяч человеческих жизней. Проезжая верст 50 вдоль расположения главных сил всех трех армий, выносишь такое впечатление, будто находишься среди огромного лагеря, где собрались войска нескольких округов для двустороннего маневра. Везде идет спокойная жизнь с ее мирными, обыденными интересами. Богатая растительностью северная Маньчжурия, покрытая холмами, особенно к востоку от железной дороги и вдоль самой линии, дает войскам возможность устраиваться на сухом, здоровом месте не только с возможными удобствами, но даже с претензией на щегольство; часто видишь лагерь около небольшой рощи, с красиво расположенными рядами палаток, окруженных небольшими насыпями, покрытыми дерном и переплетом из ивовых прутьев. Обозы стоят отдельно, везде прибрано, подметено, нижние чины ходят опрятно одетыми — любо глядеть. Иллюзия мирной обстановки увеличивается еще тем, что маневры в армиях производятся на самом деле. Конечно, мирные занятия производятся под щитом грозных укреплений, которые венчают этот огромный лагерь, и с этих позиций временами отдельные отряды совершают частичные наступления против передовых сил противника, которые почти всегда оканчиваются достижением постановленной отряду задачи. Дня три тому назад в центре наших позиций небольшой отряд, потеснив заставы противника, взял штурмом один из его передовых пунктов у селения Малугоу, несмотря на то, что силы оборонявшегося немногим уступали атакующему в численном составе; при этом надо иметь в виду, что оборонявшийся держался на холмах, приспособленных к трехъярусной обороне. Противник бежал, оставив своих раненых, несколько человек попало в плен...

Несмотря на эти мелкие стычки между отдельными партиями передовых частей и с хунхузами, общее настроение на позиции довольно мирное. В одном месте передовые части на расстоянии 700–800 шагов купаются, моют белье и, как бы по молчаливому обоюдному соглашению, не стреляют друг в друга, что, впрочем, не мешает каждому внимательно следить за своим противником. Не мешает это также нашему храброму, но не особенно щепетильному в выборе средств врагу подбрасывать на наши передовые позиции возмутительные прокламации, имеющие целью подорвать чувства долга в нашем солдате. В одной такой прокламации, написанной отвратительным слогом, начинающейся воззванием: «Милостивые Братцы и Герои на Дальнем востоке!», после хвалы Восходящему Солнцу, объявляет «закат солнца Северо-Запада», «начавшего тяжелую войну», стоившую стольких жертв и таких огромных материальных издержек; в заключение же — рекомендуется бросить оружие и уехать в Россию...

Цусимская катастрофа произвела на всех самое тяжелое впечатление. Душою болели все, читая известия о гибели эскадры. Но из разговоров с офицерами можно убедиться, что мир кажется им положительно невозможным. Не только закаленные в бою старые служаки, но и молодежь, побывавшая уже в сражениях, смотрит на вас с удивлением, когда вы заговорите о мире. — Помилуйте, с каким лицом явимся мы в Россию? Ведь ни одной крупной победы над врагом! Японцы уверены в своей непобедимости. Неужели армия, у которой за плечами блестящее прошлое, не даст им настоящего урока? Прежде мы были слабее; теперь армия наша значительно увеличилась в своем численном составе, войска рвутся в бой. Ведь цусимская катастрофа — только потерянный гадательный шанс на нашей стороне, а в остальном, если после Мукдена положение и переменилось, то уже, во всяком случае, в нашу пользу: мы сильнее теперь и в Маньчжурии, и в Приморской области...»

Наиболее крупными событиями этого периода явились: с нашей стороны — новый набег нашей конницы под начальством генерала Мищенко в начале мая в тыл армии Ноги, а со стороны японцев — захват ими острова Сахалина в первой половине июля.

Результаты набега были невелики и выразились в уничтожении нескольких интендантских складов, нескольких продовольственных транспортов (всего 800 повозок), в разрушении на большом протяжении телеграфной и телефонной линии, в истреблении двух японских рот, изрубленных казаками, и в захвате двух пулеметов и 234 пленных¹⁹⁵.

Размах набега опять был скован соображением необходимости сохранить конский состав для будущих решительных операций армии. Но все же, как первый частичный успех после мукденского поражения, он поднял несколько дух армии, тем более что в течение его несколько раз обнаружился явно страх японской кавалерии столкнуться с нашей¹⁹⁶.

Занятие Сахалина, богатства которого так давно прельщали японцев, ждали со дня на день в течение всей кампании. В сущности, с момента их господства на море это был для них совсем бесплатный приз. Остров совершенно не был приготовлен к обороне. Гарнизон его составляли 5 местных батальонов, несколько отрядов, сформированных из ссыльнопоселенцев и каторжников, и 16 орудий. Командный состав его совершенно не отвечал боевым требованиям, имея более административный и хозяйственный опыт. Во главе его не сочли даже нужным поставить строевого генерала, а оставили командование в руках губернатора острова генерал-лейтенанта Ляпунова, старого военного юриста по специальному образованию. Укрепленных пунктов не было. Шанцевого инструмента было мало. Обоз имелся не при всех частях. Пушки были старые, и для запряжки их не хватило лошадей. Огнестрельные и продовольственные припасы доставлены были на остров перед самой высадкой японцев и значительную часть их пришлось уничтожить за невозможностью увезти в глубь острова¹⁹⁷.

Для захвата Сахалина японцами была сформирована 15-я дивизия генерала Харагучи¹⁹⁸ (12 батальонов, 1 эскадрон, 18 орудий и 1 пулеметное отделение — всего 14 тыс. человек), посажена на суда в Хакодате и 22 июня под прикрытием эскадры Катаока (2 броненосца, 7 крейсеров, 2 канонерки и 30 миноносцев) двинута к посту Корсаковскому. 24 июня японцы здесь высадились.

Наши незначительные силы, разделенные на 9 небольших отрядов, не имея одного определенного плана, действовали разрозненно и не могли, конечно, противостоять движению японцев вглубь острова. Для ведения партизанской войны, какую предлагал штаб Приамурского военного округа, никакой подготовки сделано не было — и наши маленькие отряды сдавались один за другим. Все это завершилось капитуляцией главных сил 19 июля у села Онор¹⁹⁹.

Теперь японцы могли уже при переговорах о мире требовать уступки этого острова как территории, завоеванной ими. И, действительно, с этих пор переговоры о мире пошли более уверенным ходом.

Начались же они тотчас после Цусимы. Роль посредника принял на себя президент Северо-Американских Соединенных Штатов Рузвельт. 26 мая он обратился к правительствам России и Японии с нотою, в которой говорилось:

«Президент чувствует, что настало время, когда в интересах всего человечества следует попытаться положить конец страшному и прискорбному столкновению между двумя державами. Президент чувствует, что всемирный прогресс задерживается войною между двумя великими народами, и хотел бы побудить русское и японское правительства не только в их собственных интересах, но и в интересах всего цивилизованного мира начать непосредственные переговоры друг с другом. Президент изъявляет свою готовность сделать все, что окажется в его силах... хотя бы в смысле устройства свидания между представителями России и Японии».

Предложение это было благосклонно принято обеими сторонами, но прошло почти полтора месяца, прежде чем уполномоченные России и Японии выехали для встречи в Америку. В течение этого времени на все лады комментировался один вопрос: о размерах требований победительницы. Печать всего мира рекомендовала Японии умеренность. О том же взывала к своему народу и японская официозная газета «Кокумин». Но она была одинока. Другие японские газеты продолжали быть воинственно настроенными. «Хи-хи-симпо» предостерегала от излишнего оптимизма; «Дзёминри» советовала не доверять дипломатии; «Хо-си» убеждала японский народ воспрепятствовать мирным переговорам; «Нити-нити» требовала энергичного продолжения войны, — и вся японская печать диктовала следующие условия мира: три миллиарда контрибуции, присоединение Сахалина, Камчатки, Уссурийского края, Приморской области, аренда Ляодуна и Порт-Артура, срытие Владивостокских укреплений, права собственности на Восточно-Китайскую ж. д. и т. д.

Известия о подобных требованиях Японии волновали, конечно, русское общество, и это волнение, эта тревога за будущее сказались в ряде всеподданнейших адресов. Так, богодуховское дворянство выражало уверенность, что не иссякла еще русская сила и доблесть, что есть еще порох в наших пороховницах, и заявляло, что не требует пощады, не хочет позорного мира. Воронежские ремесленники также просили Государя «довести войну до конца и не заключать позорного для России мира». Хабаровская городская дума «от лица жителей Приамурья» не допускала мысли, что «русское царство признает себя побежденным и согласится на территориальные уступки и на уплату контрибуции». Духовенство 5 округа оренбургской епархии устами 30 000 населения, «готового положить живот свой за родного Царя и многострадальную Русь», умоляло не заключать «позорного для России мира». С выражением своих патриотических чувств общество обращалось и к вождям нашей армии на Дальнем Востоке. Так, московское мещанство и московские ремесленники послали генералу Линевичу телеграммы с выражением уверенности, что русская армия постоит еще за честь России и позорного мира не будет.

В свою очередь и армия, в лице своих вождей, когда вопрос о мире стал на реальную почву, обращалась к русскому обществу с выражением своего протеста против мира. Генерал Куропаткин в телеграмме на имя предводителя московского дворянства выразил сожаление по поводу происходящей будто бы агитации земства и городов в пользу мира и высказал свою уверенность в нашей конечной победе. Командир одного корпуса, покрывшего себя славою в эту войну, просил представителя печати довести до всеобщего сведения, что «никакие неудачи не в силах сломить решимости чинов корпуса в будущих боях довести борьбу с упорным врагом до конца и во что бы то ни стало победить его». Главнокомандующий генерал Линевич был в полном соответствии с этим настроением своих армий. «Я солдат, — сказал он корреспонденту французской газеты «Le Journal», — и должен исполнить приказание Его Величества, но всем нам будет тяжело покинуть занимаемые нами позиции. Весьма вероятно, что начатые переговоры окончатся ничем, и тогда придется убедиться в нашей бесконечной способности к сопротивлению». А Государю он всеподданнейше донес «в опровержение газетных слухов, будто армия наша совершенно окружена», что «никогда она не была в опасном положении, и фланги наши никогда еще не были обойдены японцами», что «несколько раз порывались они придвинуться ближе, но никогда им этого не удавалось», что «дух войск внушает своему вождю полное доверие и что «армии вполне готовы к выполнению тех задач, которые могут им представиться».

На все эти патриотические обращения Государь Император изволил ответить: «Русские люди могут положиться на Меня. Я никогда не заключу позорного или недостойного великой России мира».

Главным уполномоченным России на предстоявших переговорах был назначен Председатель Комитета министров статс-секретарь Витте²⁰⁰. «Близко знакомый с общим положением дел, — говорилось в правительственном сообщении по этому поводу, — статс-секретарь Витте несомненно будет стоять на высоте возложенного на него Всемилостивейшим доверием чрезвычайной важности поручения, всеми силами ограждая интересы России».

6 июля Витте выехал из Петербурга. Его проводы носили совершенно интимный характер, лишенный всякой официальности и торжественности. Народ отсутствовал. Народ безмолвствовал в сознании, что это «суд удаляется постановить приговор».

Иначе, торжественно и пышно, провожали из Токио в Вашингтон первого уполномоченного Японии барона Комура и его сотрудников. Микадо обратился к ним с особым посланием, в котором предлагал им «всецело посвятить себя осуществлению возложенной на них задачи», он принял их затем в особой аудиенции и чествовал завтраком. Местный дипломатический корпус дал им прощальный обед. Кабинет министров и весь генералитет собрались проводить их на вокзал; многотысячная толпа кричала им «банзай»²⁰¹.

9 июля Витте прибыл в Париж, 14 на пароходе «Kaiser Wilhelm» отбыл из Шербурга в Америку и 20 числа того же месяца прибыл в Нью-Йорк. 23 июля уполномоченные России и Японии сошлись на нейтральной палубе американского броненосца «Mayflower'a», познакомились, выслушали молча тост хозяина-президента, замечательный только тем, что в нем Япония впервые названа была «великою державою», и направились в Портсмут, где в стенах морского арсенала должен был решиться вопрос о мире, — и 24 совещания начались.

Нашему главному уполномоченному пришлось, прежде всего, озаботиться ограждением международного достоинства России от ряда бестактных выходок японских дипломатов, проявивших на первых шагах большую заносчивость победителей. Так, барон Комура потребовал себе первенства на официальном приеме у президента — и получил его только как ранее прибывший в Америку, в дальнейшем лее оно всюду предоставлено было России как старой, общепризнанной «великой державе», имеющей в Вашингтоне своим представителем посла, а не посланника, как Япония. Затем барон Комура, заподозривший достоинство и широту полномочий представителей России, «забыл» в отеле свои сертификаты, оказавшиеся написанными на одном лишь японском языке, без перевода их на французский и английский. С русско-американской простотой Витте успокоил японских дипломатов, намеревавшихся ехать за своими документами в отель, заявлением, что верит им на слово, а на другой день предъявил по этому поводу ноту и потребовал занести этот инцидент в протокол. Однако на «забывчивости» поведение японских дипломатов не остановилось, и в том же заседании барон Комура, в ответ на речь Витте, сказанную по-французски, начал говорить по-японски. Тогда и наш уполномоченный перешел с международного дипломатического языка на свой родной — русский.

28 июля японцы предъявили свои условия мира: возмещение Японии военных расходов (контрибуция), уступка Сахалина, выдача русских военных судов, укрывшихся в нейтральных портах, ограничение морских сил России на Дальнем Востоке, уступка арендных прав на Ляодунский полуостров, включая Порт-Артур и Дальний, очищение Маньчжурии, обратная уступка Китаю всех привилегий, приобретенных Россией, признание Россией принципа «открытых дверей» в Маньчжурии, уступка линии ж. д. от Харбина до Артура и доставление японцам прав рыболовства в территориальных водах к северу от Владивостока.

Первые четыре пункта этих требований были решительно отвергнуты нашим первым уполномоченным. Тщетно Комура утверждал, что международный обычай лишает требование контрибуции оскорбительного характера. Витте, признавая обычай, обязывавший побежденного оплатить победу своего соперника, энергически заявил, что «Россия еще не побеждена, война еще не кончена, и ее конец может быть не похож на ее начало. Но, — добавил Витте, — признавая принципиально, что всякое действие, направленное к благу русских подданных, должно быть оплачено, Россия согласна щедро и беспрекословно возместить Японии все ее расходы по перевозке, содержанию и лечению пленных». Также тщетно добивался Комура выдачи русских военных судов, укрывшихся в нейтральные порты. Витте назвал это беспримерное в летописях международных отношений требование «намеренно оскорбительным» и выразил удивление, как оно, прямо противоречащее принципам международного права, могло возникнуть. Комура возразил, что он исходит из факта разоружения русских судов не по доброй воле, а вследствие преследования их японскими военными судами. «Основа такого определения и неприемлема, и неприлична, — резко сказал Витте. — Должно принимать в соображение единственно бесспорный и имеющий значение в международном праве факт разоружения в нейтральных портах, предоставляющий военным судам права частной собственности».

Еще резче отверг Витте требование ограничить размер морских сил России в Тихом океане. «События уже ограничили их, — сказал он. — Этот факт Россия признает, но она не согласна подписать отказ от права, исходящего не от какой-либо земной власти». И, наконец, по вопросу об уступке Сахалина Витте сказал, что «уступка каждой пяди земли, не составлявшей к тому же повода к войне, являлась бы признанием России побежденной. Основным же положением переговоров о мире, прочном и почетном, является сознание, что Россия во всей совокупности ее государственных сил и средств не побеждена».

Две с лишком недели велся этот спор, в течение которых телеграф не раз волновал весь мир сообщением, что «Витте уложил свои чемоданы и готовится покинуть Портсмут». И вот, наконец, настало 16 августа, когда Витте в последний раз спросил японских делегатов, готова ли Япония отказаться безусловно от военного вознаграждения, Комура, взволнованный, оглянулся на своих сотрудников, как бы ища в их лицах себе поддержки, и сказал: «Япония безусловно отказывается от всякого военного вознаграждения, но часть Сахалина и прилегающих к нему островов оставляет за собою по праву завоевания. И тогда началась работа составления и редактирования мирного договора. Она происходила также не без трений и потребовала целой недели. 23 августа, в 3 часа 47 мин. дня договор о мире был подписан уполномоченными обеих сторон.

По этому договору Япония получила свободу действий в Корее, южную часть Ляодуна с Порт-Артуром и Дальним, южную часть Сахалина, права на рыбную ловлю севернее Владивостока и возмещение издержек по содержанию военнопленных. Маньчжурия подлежит одновременному очищению ее, и в ней устанавливается торговая равноправность всех наций; Восточно-Китайская ж. д. делится между Россией и Японией и между ними возобновляется торговый договор.

1 октября 1905 г. этот договор одновременно был ратифицирован Государем Императором и Микадо, а 5 октября о восстановлении мира возвещено было России Высочайшим манифестом, в котором вместе с тем призывалось благословение Божье на предстоящие обширные труды совместно с избранными от населения людьми по утверждению и совершенствование внутреннего устройства России в добром соседстве извне, на Дальнем Востоке, с вновь дружественной нам отныне Японской империей.

Микадо также обратился к своему народу с рескриптом, в котором говорил, что, «найдя условия мира в общем соответствующими нашему желанию», он ратифицировал их и — «теперь Россия опять друг Японии». Выражая вместе с тем «искреннее желание восстановить добрососедские сердечные отношения между обеими сторонами», рескрипт констатирует также, что «после двадцати месяцев войны положение Японии упрочилось, и ее интересы подвинулись вперед».

Однако заключение портсмутского договора ознаменовалось в Японии враждебными миру демонстрациями. В Токио, Кобе²⁰², Иокогаме, Ногайе²⁰³ и в ряде других городов состоялись шумные митинги, на которых сочинялись воинственные телеграммы маршалу Ойяме с требованием возобновить военные действия и посылались петиции Микадо с просьбою не ратифицировать договор. 24, 25 и 26 августа в Токио толпа разнесла редакцию официозной газеты «Кокумин», сожгла дом министра внутренних дел и несколько полицейских сторожевых будок, сбросила с пьедестала статую маркиза Ито, забаррикадировала улицы, перегородила мосты проволочными заграждениями, разрушила несколько христианских храмов, в том числе и православный, убила 10 христианских миссионеров и выдержала несколько кровопролитных стычек с войсками и полицией.

Очевидно, условия мира, не вполне окупая затраты маленькой страны на большую войну, чрезвычайное напряжение ее экономических и финансовых сил и обильно пролитую на полях Маньчжурии кровь, не обеспечили все интересы Японии и поставили предел в достижении всех тех целей, которые преследовались войною. О последних дают представления отпечатанные в Японии карты Дальнего Востока, на которых наши владения там — Приморская область, Уссурийский край и Камчатка — окрашены уже в национальный японский желтый цвет²⁰⁴. Между тем Россия осталась «великою державою», побежденною, но загадочною в своей мощи, в своих силах и в возможностях своей исторической судьбы, вступавшей с созывом народных представителей на путь «обновленной» жизни. Ведь характерен же, в самом деле, тот факт, что после целого года победоносной кампании, завершившейся для нас «Мукденом», японская армия в течение 5 1/2 месяцев не решалась перейти в наступление. Очевидно, японские генералы, офицеры и солдаты убедились на кровавом опыте, что с русскими войсками можно воевать бесконечно, что их можно отбрасывать, расстраивать, но сломить русскую силу, победить русскую армию и навсегда покончить с русским владычеством на Дальнем Востоке нельзя.

Это и высказал маршал Ойяма сотруднику «Нити-нити симбун». «Разногласия относительно мирных условий, — сказал он, — неизбежны, но японский народ должен помнить, что готовность России продолжать войну не позволяла Японии надеяться на получение ею военного вознаграждения даже после дальнейших жертв и расходов. Прекращение военных действий будет способствовать развитию Японии, между тем как продолжение войны исчерпало бы ее энергию и военные ресурсы». Такого же мнения был и адмирал Ямомото, высказавший на совещании министра-президента Кацура с членами обеих палат японского законодательного собрания, что «благоразумие требует от страны удовлетвориться условиями заключенного мира, что взятие Владивостока стоило бы гораздо больше и человеческих и денежных жертв, чем взятие Порт-Артура, и что страна должна готовиться к этому, что Россия возродит на Тихом океане сильный флот».

Пожелаем же Японии, ввиду непрекращающихся слухов и газетных сведений о готовности и намерениях ее снова воевать с нами, не забывать этих слов, высказанных устами столь авторитетных государственных людей ее.

Что касается жгучего вопроса причин беспримерных в нашей военной истории неудач, то, конечно, они лежат не в отношении русского народа, русского общества и русской печати к войне и к своей армии, как это думает генерал Куропаткин в своем труде — отчете о войне. Не имея, однако, возможности входить здесь в полемику с ним по этому глубоко волнующему нас вопросу²⁰⁵, мы выскажем здесь лишь наше искреннее убеждение, разделяемое и другими военными писателями-историками минувшей войны, подкрепляемое, думается нам, всем содержанием настоящей книги, что причиною наших военных неудач в войне с Японией были исключительно неискусные стратегические действия наших вождей. Наша неподготовленность к войне усугубляла лишь последствия их, но не обусловливала их, она могла удорожить цену наших возможных побед, но не лишить их нас вовсе. Ибо не изжита еще боевая сила русского народа, не потеряли еще власть над ним такие стимулы государственной жизни, как честь, достоинство и польза Родины, не иссякла еще исконная доблесть и стойкость русского офицера и солдата — и отступали они перед врагом только по приказу своих генералов, только для осуществления планов роковой пассивной стратегии своего полководца.

¹⁶⁸ Назначение генерала Линевича состоялось 2 марта, т. е. через 4 дня после мукденского сражения. Генерал Куропаткин по собственному желанию остался при армии и был в скором времени назначен командующим 1-й маньчжурской армией. — Прим. авт.

¹⁶⁹ Русско-японская война на суше и на море. Вып. VIII. Изд. В. Березовского. С. 227. — Прим. авт.

¹⁷⁰ Там же. — Прим. авт.

¹⁷¹ Семенов Вл. Расплата. С. 272. — Прим. авт.

¹⁷² Семенов Вл. Цена крови// «Вестник Европы». 1909. Май. С. 80. — Прим. авт.

¹⁷³ Разговор происходил в день выхода эскадры в поход. — Прим. авт.

¹⁷⁴ Семенов Вл. Расплата. С. 231–232. — Прим. авт.

¹⁷⁵ Об угольных погрузках на эскадре адмирала Рожественского см. отдельную главу в кн. Кравченко В. Через три океана. СПб., 1910. — Прим. авт.

¹⁷⁶ Лейтенант С. (К. К. Случевский). Стихотворения. 1907. — Прим. авт.

¹⁷⁷ Три корабля с адмиральскими именами были «броненосцами береговой обороны», а не дальнего плавания. Относительно броненосца «Император Николай I» свидетель по делу Небогатова шкипер дальнего плавания Преображенский сказал на суде, что «на таком старом сапоге только и осталось, что сдаться» (Дубровский Е. В. Дело о сдаче японцам 1) миноносца «Бедовый» и 2) эскадры Небогатова. Отчет. СПб., 1907. С. 152). — Прим. авт.

¹⁷⁸ Речь идет собственно о флагманском судне эскадры броненосце «Император Николай I». — Прим. авт.

¹⁷⁹ Дубровский Е. В. Дело о сдаче японцам 1) миноносца «Бедовый», 2) эскадры Небогатова. Отчет. СПб., 1907. С. 146, 147, 149 и 150. — Прим. авт.

¹⁸⁰ Там же. С. 171–172. — Прим. авт.

¹⁸¹ См. подробнее об этом инциденте в кн. Семенов Вл. Расплата. СПб., 1908. С. 251–258, 265–268. — Прим. авт.

¹⁸² Следом за этим отрядом прошел через канал и указанный выше отряд японских судов (Семенов Вл. Расплата. С. 267). — Прим. авт.

¹⁸³ Война с Японией на суше и на море. Вып. VIII. Изд. В. Березовского. С. 228. — Прим. авт.

¹⁸⁴ Майдзуру. — Прим. сост.

¹⁸⁵ См.: Последние дни 2-й тихоокеанской эскадры: Воспоминания одного из участников Цусимского боя. СПб., 1906. С. 31. — Прим. авт.

¹⁸⁶ Там же. С. 41. — Прим. авт.

¹⁸⁷ Там же. С. 38. — Прим. авт.

¹⁸⁸ Последние часы броненосца «Князь Суворов» подробно описаны в кн.: Семеновым Вл. Бой при Цусиме. СПб., 1906. — Прим. авт.

¹⁸⁹ См. кн.: Последние дни 2-й тихоокеанской эскадры. С. 162. — Прим. авт.

¹⁹⁰ За это отставной адмирал Рожественский, флаг-капитан, капитан I ранга Капье-де-Колонг, флаг-штурман полковник Филиповский, заведывавший военно-морским отделом штаба, капитан II ранга Семенов, флаг-офицеры мичман Демчинский и лейтенант Кржижановский, флагманский минный офицер лейтенант Леонтьев, командир миноносца капитан II ранга Баранов и офицеры миноносца лейтенант Вечеслов и мичманы Цвет-Колядинский и О'Бриен-де-Ласси были преданы суду особого присутствия военно-морского суда Кронштадтского порта, который, рассмотрев это дело в июне 1906 г., признал виновными Клапье-де-Колонга, Филиповского, Баранова и Леонтьева в сдаче миноносца неприятелю без боя и приговорил их к смертной казни через расстреляние. Но, принимая во внимание, что «нравственные и физические силы подсудимых были подорваны беспримерным по трудности походом, потрясены гибелью многих судов эскадры и что к сдаче их побудило желание спасти жизнь адмирала, суд ходатайствовал пред Государем Императором о замене определенного им по закону наказания Клапье-де-Колонгу и Баранову исключением из службы, а Филиповскому — отставлением от нее. Адмирал Рожественский, как не вполне сознававший по состоянию своего здоровья значение происходивших вокруг него событий, и остальные подсудимые были оправданы. — Прим. авт.

¹⁹¹ Семенов Вл. Цена крови // «Вестник Европы». 1909. Июнь. С. 565). — Прим. авт.

¹⁹² Судом особого присутствия военно-морского суда Кронштадтского порта бывший контр-адмирал дворянин Небогатов и бывшие командиры судов его отряда дворяне Лишин, Григорьев и Смирнов были приговорены к смертной казни, которая, однако, по ходатайству суда была заменена Государем Императором заточением их в крепость на десять лет. В 1909 г. все они, как и Стессель, по Высочайшему повелению были освобождены из заточения. — Прим. авт.

¹⁹³ См.: Семенов Вл. Цена крови// «Вестник Европы». Июль. 1909. С. 42–43. — Прим. авт.

¹⁹⁴ Это было в июле 1908 г. — телеграмма из Наугейма. З. П. Рожественский умер 1 января 1909 г. — Прим. авт.

¹⁹⁵ Отряд наш потерял в этом набеге 3 офицеров и 35 казаков убитыми и 11 офицеров и 138 казаков ранеными. — Прим. авт.

¹⁹⁶ Особенно характерно он проявился 3 июня под Ляонвоной, где 23 эскадрона японских драгун Акиямы появилась было пред 10 слабыми сотнями сводной Урало-Забайкальской дивизии. С радостью сотни пошли на них в атаку, но Акияма не принял удара и отошел за пехоту. — Прим. авт.

¹⁹⁷ См.: Оборона Сахалина в русско-японскую войну 1904–1905 гг.// «Военный Сборник». 1909. №11 и 12. — Прим. авт.

¹⁹⁸ Правильно — Харагути. — Прим. сост.

¹⁹⁹ Командующий войсками острова генерал-лейтенант Ляпунов так же, как и генерал Стессель и адмирал Небогатов, подлежал суду за это деяние, но смерть 19 февраля избавила его от ответственности. — Прим. авт.

²⁰⁰ Первоначально предназначен был бывший министр юстиции, в то время посол наш в Риме, статс-секретарь Муравьев. Его болезнь помешала этому назначению. — Прим. авт.

²⁰¹ Ура. — Прим. сост.

²⁰² Правильно — Кобэ. — Прим. сост.

²⁰³ Правильно — Нагоя. — Прим. сост.

²⁰⁴ На выпускаемых в Японии в последнее десятилетие картах Курильские острова вновь окрашены в цвет Японии. — Прим. сост.

²⁰⁵ Частный ответ на это дают отчет о деятельности Российского общества Красного Креста во время русско-японской войны и труд Т. И. Поднера — «Общеземская организация на Дальнем Востоке» (М. 1908). — Прим. авт.

<< Назад   Вперёд>>