Русско-японская война 1904–1905 г.

Военная мощь Японии обнаружилась еще в войну ее с Китаем. Лица, имевшие возможность наблюдать в то время японские войска и деятельность японского военного министерства, уже тогда пришли к заключению, что японцы — «виртуозы по части секретов». Мобилизация и перевозка войск обставлены были глубочайшей тайной. Посадка войск на железную дорогу и суда совершалась быстро и в образцовом порядке, без суеты и шума, словно войска только и делали, что практиковались в этом. Во время переходов солдаты вели себя отлично, относясь ко всему с педантическою серьезностью, обнаруживая основательную подготовку мирного времени, твердое знание каждым, что он должен делать, строгую дисциплину и бодрое, воинственное настроение. Оружие японской армии было в безукоризненном состоянии, обмундирование и снаряжение доказывало большую заботливость военного министерства и его большой практический смысл. Словом, уже тогда обнаружилось совершенство военной организации Японии как для оборонительных, так и наступательных операций, умение хранить тайну и изучать противника. И это приводило дальновидных людей к убеждению, что «в лице Японии народилась новая сила, которая будет иметь большое влияние на судьбы Дальнего Востока и создаст нам в будущем много хлопот и затруднений». «Мысль об этом как-то не укладывается в голове, — признавались люди, сделавшие это открытие, — но с этим рано или поздно придется примириться».

Скоро этот вывод стал лейтмотивом донесений наших военных агентов в Японии, а совместное действие наших войск с японскими, при усмирении восстания боксеров в Китае в 1900 г., дало возможность большому числу наших военачальников и офицеров убедиться в его справедливости.

Казалось бы, все это должно было побудить наши военное и морское министерства обратить на Японию самое серьезное внимание, подвигнуть на ее изучение и всемерно озаботиться усилением нашей собственной боевой готовности на Дальнем Востоке.

К сожалению, с этим не торопились. Наиболее убедительным примером этой неторопливости явилось состояние боевой готовности крепости Порт-Артур к началу войны.

Устройство в Порт-Артуре сухопутной крепости с солидными сооружениями и сильным гарнизоном, которая могла бы быть оплотом всей нашей тихоокеанской эскадры и была бы способна выдержать продолжительную осаду превосходных сил противника, было решено принципиально вслед за занятием этого пункта, в марте 1898 г.

Проект крепости, разработанный военным инженером полковником Величко, удостоился Высочайшего утверждения 18 января 1900 г. По этому проекту вся оборона Порт-Артура делилась на две части: с моря и с суши. Приморский фронт должны были составить 27 батарей долговременной постройки, а сухопутный фронт — две линии укреплений: первая (внешняя), протяжением в 22 версты, должна была состоять из 8 фортов, 9 укреплений, 6 долговременных батарей и 4 редутов, а вторая (внутренняя или центральная ограда), в 6 1/2 верст длиною, — из 4 редутов, соединенных валом и рвом. «Все по части сооружения должно быть исполнено в мирное время, — говорилось в объяснительной записке полковника Величко к его проекту, — и в Порт-Артуре заблаговременно должны быть устроены не только форты, но и все временные укрепления, редуты, батареи и даже стрелковые окопы с их препятствиями».

Поэтому для ускорения работ денежные ассигнования начались еще до утверждения проекта крепости. Все расходы по возведению оборонительных сооружений были исчислены в 8 927 775 рублей, причем постройка их должна была вестись в две очереди, в течение десяти лет, и закончиться к 1909 г.

Столь продолжительный срок сооружения нашей «твердыни» на Дальнем Востоке принят был, очевидно, под влиянием оптимистических уверений тогдашнего министра иностранных дел, сделанных им Особому Совещанию, учрежденному в апреле 1898 г. под председательством статс-секретаря графа Сельского, для обсуждения предстоящих расходов по охране наших новых владений на Дальнем Востоке. Граф Муравьев уверял тогда Особое Совещание, что «нашему постепенному укреплению на Квантунским полуострове не предстоит никакой опасности». «При той впечатлительности, — говорил он, — с которою встречается в Англии, Германии, Японии и отчасти в Америке каждый наш шаг на Дальнем Востоке, надлежит наблюдать особую осторожность в организации охраны нашей новой колонии, и строгая постепенность должна быть почитаема одним из главных условий наших дальнейших действий. К тому же, — продолжал граф Муравьев, — не должно забывать, что главная охрана Порт-Артура, с тех пор как на нем поднят русский флаг, заключается, конечно, не в тех войсковых частях и артиллерийских орудиях, которые там будут сосредоточены, а в сознании всех наций в том, что за этим пунктом стоит вся Россия и непреклонно заявленная воля Его Императорского Величества».

Эти соображения, неглубокие и недальновидные по существу, плохо согласовались с психологией и расчетами наших политических соперников на Дальнем Востоке, которые относились впечатлительно не столько к каждому нашему шагу, сколько к ясно определившемуся намерению России укрепиться на Дальнем Востоке.

Однако они были приняты совещанием во внимание, и под влиянием их началось и сокращение кредитов на оборонительные работы, и существенные изменения в самом порядке их производства. Работы эти были разделены уже не на две очереди, а на три, и ход их виден наглядно из таблицы соотношения кредитов и работ (см. с. 56–57).

Из таблицы видно, как медленно велись в Артуре оборонительные работы: форт № 4 строился 4 года; батареи А, В и Г — три года, временные укрепления № 3 и 5 — два года. Видимо, никто не торопил и никто не торопился с ними. Военные инженеры были заняты, главным образом, постройкой казарм и частных зданий. Крепостного инженерного управления не существовало, и о нем заговорили только с началом войны, штаты же его так и остались не утвержденными; мобилизационный план крепости выработан не был, не было для нее даже особой инструкции. Подступы к ней и передовые позиции оставлялись до войны без внимания. Между тем на постройку под боком крепости коммерческого порта и торгового города Дальнего нашлись и средства и энергия, и в то время, как война застала Порт-Артур в беззащитном и беспомощном состоянии, Дальний, обошедшийся нашему государственному казначейству в сумму свыше 20 млн рублей, оказался прекрасно оборудованной базой для действий японцев против крепости и сыграл в ее судьбе роковую роль.

Единственный военный инженер, находившийся до войны в распоряжении коменданта порт-артурской крепости, генерала Стесселя, полковник Крестинский, на суде по делу о сдаче Артура такими штрихами обрисовал ее боевую готовность перед войной: «Форт №5 — груда камней, бетонных сооружений нет; на батарее Б — нет пушек; промежуток между фортом № 5 и укреплением 4 ничем не занят; форт № 4 кончен, но пушек ни одной; на Зубчатой батарее пушки в сарае; долина реки Луньхе совершенно не подготовлена к обороне; на Панлуньшане — ничего, Кумирнинский редут не окончен; укрепление 3 — груда камней и вчерне отрытый ров; форт № 3 в таком же состоянии...» и т.д.

В июне месяце 1903 г., следуя в Японию, военный министр генерал-адъютант Куропаткин осмотрел укрепления Порт-Артура и нашел их не удовлетворяющими возможности отразить атаку японской армии. И вот только тогда начали торопиться с работами. Испрошено было немедленное ассигнование в распоряжение наместника Е. И. В. на Дальнем Востоке 2 1/2 млн на усиление боевой готовности Квантуна и особенно Артура, но, конечно, за полгода много сделать не успели.

К началу войны состояние крепости было таково:

На Приморском фронте: из 27 проектированных батарей не начато 6; построено вчерне 3 батареи долговременного типа и 3 батареи временного типа, и вполне окончено постройкой 6 долговременных батарей и 9 временных; на Сухопутном фронте: из проектированных 8 долговременных фортов вполне готов 1, вчерне — 3; начат постройкой 1 и не исполнено вовсе 3; из 9 укреплений долговременного характера вполне готов 1, вчерне — 2 и вовсе не исполнено 6; из 8 проектированных долговременных батарей исполнено 4, начата постройкою 1, не исполнено вовсе 2, а 1 исполнена как временного типа; из 4 проектированных укреплений временного характера — не исполнено ни одно; вполне готовы были лишь Центральная ограда с 4 редутами и дороги первой очереди.

На вооружении этих укреплений находилось: на приморском фронте — 119 орудий и на сухопутном — 280; не доставало же против проектированной нормальной табели на первом фронте — 5 орудий, а на втором — 186.

Та же неторопливость и та же горделивая уверенность, что главная охрана наших новых владений заключается «в сознании всех наций, что за ними стоит вся Россия», проявились и относительно усиления наших войск на Дальнем Востоке.

До войны численность последних в пределах Приамурья, Маньчжурии и Квантуна (не считая гарнизонов Артура и Владивостока) не превышала 70 батальонов пехоты, 69 эскадронов и сотен кавалерии и 160 орудий. Сосредоточить на театре войны достаточные силы для решительной победы (230 батальонов, 111 эскадронов и сотен и 576 орудий) мы могли только через полгода.

Между тем японцы уже через 3 месяца имели в Маньчжурии и Ляодуне 156 батальонов, а через 6 могли усилить их соответствующим количеством резервных войск.

Имея в виду это неравенство в условиях мобилизации и тревожное положение политических дел уже летом 1903 г., Наместник Е. И. В. на Дальнем Востоке генерал-адъютант Алексеев считал необходимым иметь всегда под рукою не менее 50 тыс. войск. Для этого надлежало сформировать новые 44 батальона пехоты и соответственно увеличить количество кавалерии и артиллерии. Вместе с тем генерал-адъютант Алексеев находил желательным перевести из Приамурья на Квантун 6, 7, 8, 13, 14 и 16-й восточносибирские стрелковые полки, 4 батареи 1-й восточносибирской стрелковой артиллерийской бригады и 2 батареи Забайкальского артиллерийского дивизиона, развернуть Квантунскую саперную роту в батальон и свести 2-ю, 3 и 4-ю восточносибирские стрелковые бригады с их артиллерией в особый Квантунский армейский корпус, придав ему Квантунский саперный батальон и Забайкальскую казачью бригаду с ее батареей.

В частности, по отношению к Порт-Артуру предполагалось сформировать: а) два новых крепостных пехотных полка 4 батальонного состава; б) 4-й батальон для существовавшего уже Порт-артурского крепостного пехотного полка; в) охотничьи команды при всех этих полках; г) 3-й батальон крепостной артиллерии; д) вылазочную батарею, минную роту и саперную роту (взамен развертываемой в Квантунский саперный батальон).

Расход на все эти формирования определялся генерал-адъютантом Алексеевым в сумме около 30 млн рублей (12 175 000 руб. — единовременно и 17 675 000 руб. — в течение предстоявшего пятилетия 1904–1908 гг.²⁶).

Но Особое Совещание под председательством графа Сольского, рассмотрев в октябре и ноябре месяцах 1903 г. это заявление Наместника, и на этот раз сократило требования военного ведомства. Оно хотя и признало, что «необходимость усиления наших войск на Дальнем Востоке обусловливается осложнением политических отношений России с Японией», но это явление, по его мнению, имело «несомненно временный характер и должно уступить место более определенному и более устойчивому порядку вещей, с которым и будет надлежать сообразовать военные мероприятия на Дальнем Востоке». Все еще оптимистически настроенному совещанию казалось более целесообразным предусмотреть потребности военного ведомства лишь на ближайшее время, т. е. на истекавший 1903 г. и на два следующих — 1904 и 1905 гг. И потому оно ассигновало на усиление обороны Дальнего Востока на 1903 и 1904 гг. сверхсметным кредитом по 3 млн рублей, а на 1905 г. — 6 млн рублей.

Конечно, этот импровизированный тогда у нас совет государственной обороны более снисходительно отнесся бы к насущным требованиям военного ведомства, если бы в последнем уже тогда не обнаружилась пагубная рознь. Дело в том, что требования генерал-адъютанта Алексеева еще ранее, чем поступить на рассмотрение Особого Совещания, подверглись значительному сокращению со стороны военного министра при обсуждении их на совещаниях, происходивших под его председательством в Порт-Артуре в июне 1903 г. Уже тогда вместо 44 батальонов предположено было сформировать лишь 22 (14 для гарнизонов Порт-Артура и Владивостока и 8 для полевых войск); сформирование же нового корпуса пограничной стражи, как предлагалось генерал-адъютантом Алексеевым, признано было и вовсе не нужным.

В половине июля 1903 г. в Забайкалье доставлены были вторые бригады 31-й и 35-й пехотных дивизий с их артиллерией и в конце сентября перевезены в Приморскую область, ближе к предполагаемому району сосредоточения армии.

12 августа состоялось Высочайшее повеление о сформировании 7-й и 8-й восточносибирских стрелковых бригад, в составе 4 полков 3-батальонного состава каждый, и в половине ноября формирование этих частей было закончено.

Считая такое усиление войск Дальнего Востока достаточным, военный министр уже в конце октября запросил Наместника, не признает ли он возможным отказаться от одного из двух корпусов (10-го и 17-го), предназначенных к перевозке в Маньчжурию в случае войны с Японией вместе с 4 резервными дивизиями Казанского военного округа. Генерал-адъютант Алексеев ответил отрицательно, указывая на все развивавшееся усиление вооруженных сил Японии. Тем не менее число вновь формируемых батальонов было сокращено в Петербурге до 18, а формирование 9-й восточносибирской стрелковой бригады отложено до весны 1904 г., причем последнее решено было сделать путем выделения из состава других восточносибирских стрелковых бригад по одному батальону. Взамен выбывших батальонов бригады должны были сформировать из своего состава новые батальоны, пополнив происшедший некомплект новобранцами призывов 1903–04 гг. Такая мера, вызывая крупные организационные перемены, давала в результате всего лишних 3–4 тыс. штыков. Наместник протестовал и против этого. В результате этих пререканий военным министром в начале января 1904 г. выработан был следующий план усиления нашего военного положения на Дальнем Востоке: 1) обратить 2-батальонные восточносибирские стрелковые полки в 3-батальонные, переименовать бригады в дивизии; 2) добавить еще 11 батарей, чтобы сформировать для 7 дивизий по одному 4 батарейному полку, и придать 7 и 8 дивизиям (гарнизоны Порт-Артура и Владивостока) по 2 вылазочных батареи; 3) сформировать 3-й Сибирский армейский корпус; 4) в каждом корпусе иметь по одному саперному батальону и 5) для обороны острова Сахалина сформировать 2 отдельных батальона.

Но, проектируя все эти мероприятия, мы все-таки готовились не к войне, а к миру.

Сообщая 13 января 1904 г. генерал-адъютанту Алексееву о предположенных формированиях, военный министр, генерал-адъютант Куропаткин вместе с тем спрашивал его, нельзя ли «в случае улажения затруднений с Японией расквартировать 9-ю восточносибирскую стрелковую бригаду в Сибирском военном округе в виде резерва войск Дальнего Востока?»

И эта вера в благоприятное «разрешение кризиса», это эпическое спокойствие пред буквой грозного по существу англо-японского договора, это разительное непонимание в такой острый момент политической обстановки, психики противника, истинных мотивов его действий, его намерений и целей — лишали все эти проекты улучшения нашего военно-политического положения на Дальнем Востоке не только энергии быстроты их осуществления, но даже ясной и твердой уверенности в их необходимости, в их рациональности. Осторожно, медленно и робко, «боясь, как бы не раздразнить гусей» бряцанием своего оружия, мы, не спеша, готовились к войне и, став вдруг необычайно экономны, учитывали каждый рубль, испрашивавшийся на усиление обороны угрожаемой окраины.

Было что-то роковое в этом ослеплении своей старой славой и талантами своих дипломатов, — в этом споре между собою далеких и близких от места надвигавшихся событий людей.

Иначе, по-видимому, обстояло дело в Японии. О том, что именно и как делалось в то же самое время на ее островах, — до сих пор еще в литературу не проникло сведений. Японцы ревниво берегли свою тайну даже от своих друзей — союзников.

Вот что, например, занес в свою записную книжку генерал-лейтенант сэр Ян Гамильтон, английский военный агент при японской армии:

«Сегодня, 16-го апреля нов. ст. 1904 г., исполнился месяц со времени моего пребывания в Японии! Я склонен думать, что время мое потрачено совершенно даром... Я очень часто встречался с бароном Камура, министром иностранных дел, с премьер-министром, графом Кацура, с военным министром генерал — лейтенантом Тераучи²⁷, с морским министром, бароном Ямамото, с президентом совета обороны маркизом Ямагата, с начальником генерального штаба армии генерал-лейтенантом Ойяма²⁸, с его помощником генерал-лейтенантом бароном Кодама и, наконец, с начальником 2-го отделения генерального штаба генерал-майором Фукушима²⁹... Мне никогда не удавалось обменяться с премьер-министром более чем несколькими словами... А генерал Фукушима не сообщил ни одному лицу, ни одного факта ценностью в медный грош...»³⁰

И до сих пор об этом периоде мы знаем очень мало и потому только в самых общих чертах можем обрисовать подготовку Японии к войне.

Закончив к 1904 г. обширную программу увеличения своих вооруженных сил, японское правительство одновременно с началом дипломатических переговоров о Корее, в июле 1903 г., начало подготовлять свои армию и флот на случай военных действий. До осени эти приготовления не выходили из пределов обычной подготовки к войне и указывали лишь на крайнюю предусмотрительность Японии. В японских арсеналах днем и ночью шла безостановочная работа; в двух дивизиях, под видом учебных сборов, были призваны запасные; заготовлялась теплая одежда; в некоторых пунктах возводились помещения для войск и устраивались склады всякого рода запасов; для осадного парка было заказано 44 орудия. В сентябре главные силы японского флота были собраны в гавани Сасебо³¹. Число зафрахтованных для военных надобностей транспортов быстро возрастало: в средине ноября их было 8, в конце декабря — 36, в начале января 1904 г. — 45, а в середине января — 70; вместимость их превышала уже 200 тыс. тонн; пароходам дальнего плавания приказано было возвратиться в Японию; в Такэсака (на острове Цусима) и в Сасебо устанавливались минные заграждения. Это обилие транспортных судов, уже приспособленных к перевозке войск и военных грузов, при обилии пунктов посадки и погрузки их ясно указывало на намерение японцев быстро перебросить на материк сразу же значительные силы. И были уже признаки, по которым этого следовало ждать со дня на день. Японский телеграф перестал принимать депеши. В Корее среди японцев господствовало сильное возбуждение, которое постепенно передавалось и тем из них, которые находились в Маньчжурии и на Квантуне.

Ввиду всех этих тревожных признаков адмиралу Алексееву разрешено было, наконец, в первых числах января 1904 г. расходовать отпущенный в его распоряжение 3-миллионный кредит и подготовить крепость Порт-Артур к переходу на военное положение, а 10 января повелено, без объявления мобилизации, привести в боевую готовность 3-ю восточносибирскую стрелковую бригаду, артиллерийский дивизион, казачью бригаду и роту саперов и двинуть их к корейской границе³².

17 января 1904 г. последовало Высочайшее повеление о сформировании 3 батальонов для полков семи восточносибирских стрелковых бригад. И так как близость войны все еще не ощущали, то формирование это решено было произвести в Европейской России и сформированные здесь 28 батальонов перевезти на Дальний Восток. Это, конечно, должно было потребовать немало времени. Для усиления же владивостокского гарнизона генерал-адъютант Алексеев, по собственной инициативе, не имея разрешения свыше, приказал формировать третьи батальоны в полках 8-й бригады. Ввиду же недостатка запасных нижних чинов на месте, он просил военного министра перевезти во Владивосток из Европейской России еще 4 батальона пехоты и 1 батальон крепостной артиллерии.

Понимая, однако, что все эти полумеры не соответствуют тревожному положению дел, Наместник, наконец, решился, как мы знаем, 20 января 1904 г. ходатайствовать о немедленной мобилизации всех войск Дальнего Востока и Сибири. Вместе с тем он указывал на необходимость, не выжидая дальнейших событий, теперь же противодействовать нашими морскими силами высадке японцев на Корейский берег.

Ответ на эти представления генерал-адъютант Алексеев получил лишь 27 января и читал его уже под гром бомбардировки Порт-Артура японскою эскадрою.

В Петербурге все еще не верили в близость войны и, во всяком случае, не хотели, чтобы первый выстрел был сделан нами.

Поэтому усиление войск угрожаемой окраины по-прежнему шло методически, осторожными шагами, не пугая Японию и не делая нас более сильными.

18 января 4 льготным батареям была объявлена мобилизация; 20 января последовало распоряжение о сформировании некоторых частей, 24-го — о сформировании 3 Сибирского армейского корпуса из 3-й, 4-й и 9-й (еще не существовавшей вовсе) восточносибирских стрелковых бригад, Отдельной Забайкальской казачьей бригады и 3 восточносибирского саперного батальона и, наконец, 26 января (накануне войны) — о формировании 9-й восточносибирской стрелковой бригады путем выделения по одной роте из всех 32 и без того слабых по своему составу восточносибирских стрелковых полков³³.

В результате всех этих мероприятий мы имели к началу войны в Маньчжурии, Приамурье и в Сибири 9 стрелковых дивизий, по 4 полка 2-батальонного состава в каждой³⁴; 3 сибирские пехотные дивизии из 4 полков 4-батальонного состава каждая; 2 казачьи дивизии, 2 отдельные бригады, 3 отдельных полка, 1 дивизион и 2 отдельных сотни; всего: 120 батальонов, 95 сотен, 248 орудий пешей артиллерии, 24 орудия конной артиллерии и 8 пулеметов. Войска эти были разбросаны на пространстве 2200 верст по параллели и 1400 верст по меридиану. Из них на театре войны, т. е. в Маньчжурии и на Ляодуне, находилось 72 батальона, 42 сотни, 200 орудий и 8 пулеметов, а собственно в районе сосредоточения армии — только 7 1/2 батальонов, 4 сотни и 22 орудия.

Мобилизация этих сил требовала весьма значительного времени: пехота — 40 дней, конница — 24 дней и артиллерия — 51 день.

Такая продолжительность вызывалась разброской сил на огромной территории, слабым развитием путей сообщения, одноколейностью и слабою провозоспособностью великого сибирского пути³⁵ и недостатком запасных нижних чинов на месте, вследствие чего их надо было подвозить из Европейской России³⁶.

Мобилизовав указанные выше части, мы получали армию в 110000 человек.

Наш тихоокеанский флот составляли: 7 броненосцев; 4 бронированных, 6 бронепалубных и 4 небронированных крейсеров; 7 канонерских лодок и 42 миноносца и миноноски — всего 70 судов водоизмещением в 192300 тонн.

Главные силы этого флота — эскадра вице-адмирала Старка — стояли в Порт-Артуре. Их боевую часть составляли 7 броненосцев³⁷, 6 крейсеров³⁸, 3 транспорта и 25 миноносцев; береговую же оборону несли 3 крейсера³⁹, 4 канонерских лодки, 2 минных крейсера и 1 транспорт; на этой эскадре было всего: орудий разного калибра 920, офицеров 477 человек и нижних чинов 14084 человек.

Другая эскадра, под командой контр-адмирала барона Штакельберга, в составе 4 крейсеров⁴⁰ и 1 транспорта⁴¹, находилась во Владивостоке. Остальные суда были разбросаны в различных пунктах: крейсер «Варяг» и канонерская лодка «Кореец» стояли в Чемульпо (Корея); канонерская лодка «Сивуч» — в Инкоу (Маньчжурия) и канонерская лодка «Маньчжур» — в Шанхае (Китай).

Против этих сил Япония имела в своем распоряжении 13 дивизий (12 армейских и 1 гвардейская), в составе 4 полков трехбатальонного состава каждый⁴²; при каждой дивизии — 1 полк кавалерии⁴³, 1 полк артиллерии⁴⁴, полк инженерных войск⁴⁵ и 1 обозный батальон⁴⁶. В состав дивизий не входили две отдельные кавалерийские бригады и две артиллерийские бригады (16 эскадронов и 198 горных орудий).

Впоследствии выяснилось, что, кроме полевых дивизий, в составе японских армий было еще около 20 резервных бригад⁴⁷, о существовании которых мы и не подозревали.

Вследствие этого общая численность армии, которую Япония могла выставить на театре войны, определялась нами в 230–250 тыс. человек полевых и запасных войск, при 798 орудиях⁴⁸. Между тем в книге английского публициста Стэда-сына «Японцы об Японии», мы находим весьма авторитетное свидетельство фельдмаршала маркиза Ямагата⁴⁹ о том, что после победоносной войны с Китаем численность японской армии доведена была до 500 тыс. чел. К сожалению, мы узнали об этом слишком поздно.

Морские вооруженные силы Японии состояли из 6 броненосцев, 22 крейсеров⁵⁰, 85 миноносцев, 19 истребителей миноносцев и других судов второстепенного значения, всего — 168 боевых судов, водоизмещением в 265700 тонн, с серьезным артиллерийским вооружением⁵¹.

Таким образом, и на море, и на суше Япония имела значительный численный перевес над нами.

Материальная часть ее армии и флота также превосходила нашу.

Хотя баллистические свойства трехлинейной винтовки, состоявшей на вооружении нашей пехоты и конницы, были одинаковы со свойствами японского ружья, образца 1897 г.⁵², а свойства нашего полевого орудия были даже выше японской пушки системы Арисака, но у нас почти совсем не было горных орудий, которые наиболее отвечали топографическим свойствам театра войны; было очень мало пулеметов и совсем не было фугасных снарядов (даже обыкновенной гранаты), тогда как японцы имели новый тип их, в виде шимозы.

В то время как ни обоз наш (колесный), ни обмундирование и снаряжение наших войск не отвечали ни одному из топографических, климатических и бытовых условий страны, в которых предстояло вести войну, и вообще не отличались ни практичностью, ни достаточным количеством запасов их, японцы имели обоз — вьючный, а снаряжение и обмундирование — практичное и тщательно соображенное с местными условиями современной войны.

Японский пехотинец имел за спиною ранец, в котором было все необходимое в походе, до почтовых принадлежностей включительно; двубортное пальто-шинель из прочного драпа с капюшоном, запасную пару башмаков, очень легкий, алюминиевый котелок (с крышкой), в котором помещался двухдневный запас риса, небольшой холщовый мешочек для хранения приправы к рису, три патронных сумки на 120 патронов, алюминиевую баклагу и чарку, малую линнемановскую лопату и часть палатки. Вся эта ноша не превышала 1 1/2 пудов веса. Не только офицеры, но и все унтер-офицеры японской армии имели бинокли, карты и компасы.

То же самое приходится сказать и о качественном соотношении морских вооруженных сил, наших и японских.

В то время как в нашей тихоокеанской эскадре были прекрасные отдельные боевые единицы, но не было ничего цельного, ибо суда были различных типов, различной конструкции и имели различную скорость хода, вследствие чего быстроходные суда в бою и на походе должны были равняться по тихоходным, — японский флот отличался однородностью конструкции своих судов и одинаковой их скоростью. Но, пожалуй, еще более разницы было в степени боевой подготовки и подъема духа соперников.

Господство в Корее и в водах Тихого океана, омывающих берега японских островов, составляли такие жизненные интересы Японии, ясно сознаваемые всем японским народом, что война за эти интересы являлась для Японии вполне национальною. Обидный же для Японии исход победоносной войны ее с Китаем настолько обострил сознание этих интересов, что осуществление их сделалось вопросом национальной чести, стало делом личной мести каждого японца за погибших в этой безрезультатной войне его товарищей, друзей, отцов и братьев. Вот что, например, по этому поводу рассказывает Тадеучи Сакурай⁵³, автор очерков боевой жизни японской армии под Порт-Артуром,⁵⁴ в предисловии к своей книге «Живые ядра»:

«Десять лет мы ждали случая отомстить за эту обиду! Когда непобедимая Императорская армия высадилась на эту землю (Ляодун), из недр ее тысячи погибших здесь приветствовали возвращение товарищей; казалось, их геройские души не могли найти покоя в этой вырванной у них земле. Когда я впервые вступил на полуостров (в 1904 г.), я невольно воскликнул: «Это наша, японская земля! Мы купили ее ценой крови наших славных воинов!» Я чувствовал везде кругом невидимое присутствие этих жертв войны: они воодушевляли нас и двигали на новые победы. «Под нашими ногами тлеют кости наших братьев, над нами парит их дух. Он не находит себе успокоения. Люди умерли, но души их бессмертны! Там, в выси, над нами, они зовут нас в бой» — вот что говорил я солдатам, ведя их против неприятеля».

Вот во имя чего десять лет Япония готовилась к войне, и вот с какими чувствами японские войска высаживались на Квантуне и в Корее, шли в Маньчжурию и вступали в бой с нашими войсками.

Мы поняли это слишком поздно. В конце войны, беседуя с иностранными военными агентами, генерал Куропаткин признал, что в японской армии объединилось все, что в общем итоге давало им максимум моральных сил. Правительство, парламент и народ действовали дружно в одном и том же направлении. Каждый японец отдавал себе отчет в значении этой войны для его родины. У нас обстоятельства сложились иначе. «Какой интерес, — спрашивал он своих собеседников, — мог иметь простой мужик, скажем, из Полтавской губернии, которого призывали из запаса, сажали в вагон и везли в Маньчжурию, к войне с Японией, название которой он слышал первый раз в жизни?».

Действительно, стимулов, руководивших японцами, у нас не было. Для русского общества, для русского народа, лишенных возможности участвовать в политической жизни своего отечества и влиять на нее, до последнего момента неосведомленных о событиях, совершавшихся на Дальнем Востоке и вызвавших войну, последняя, конечно, была делом не национальным. Не только солдаты, но и офицеры не знали точно и осмысленно, во имя чего она началась, а темные слухи, будто корыстолюбивые притязания какой-то кучки аферистов на лесные богатства Кореи создали пресловутый «корейский вопрос», как casus belli для Японии, лишали войну ореола справедливости.

И хотя исконная доблесть русского солдата, русского офицера как бойцов, осталась та же, какими знал их весь мир на протяжении двух последних столетий, и они, как прежде, действовали самоотверженно, гибли геройски, не боялись трудов, опасностей и смерти и все это покорно сносили, но Куропаткин не мог скрыть ни от себя, ни от других, что «в армии нет особого боевого одушевления».

Не было одушевления, не было и веры в себя и в свой успех. «Прискорбно то, — признавался генерал Куропаткин, — что некоторые начальствующие лица разных степеней, начиная с ротных командиров, проявляют недостаточную уверенность в нашей победе над японцами и обнаруживают слишком нервное отношение к противнику»⁵⁵.

«Нижние чины, — по его мнению, — стали тоже более нервны, чем в русско-турецкую войну. Но все же, — добавлял он, — это — прекрасный материал»⁵⁶.

Однако следует признать, что таким «прекрасным материалом» были только нижние чины действительной службы, но не запаса. Преждевременно состарившиеся дети наших деревень, разоряемых «недородами», голодными тифами, малоземельем, непосильными податями, пьянством и невежеством во всех сферах жизни, лишенные чувства гражданственности и сознания своего гражданского долга, запасные нижние чины являлись на театр войны с очень небольшим запасом воинских знаний и воинского духа.

Сам генерал Куропаткин не скрыл от иностранных военных агентов в цитированном уже выше разговоре с ними, что в начале войны в 10-м корпусе дело почти дошло до открытого боя с оружием в руках между запасными и молодыми солдатами: «Вы, — говорили первые из них, — вы — солдаты, ваше дело война; а мы — мужики, какое нам дело до этой истории?!.»⁵⁷.

И только война, бой, первое же «боевое крещение» возвращали им воинский вид, поднимали их дух и сплачивали с молодыми солдатами в одно боевое товарищество чувством долга и воинской чести. Например, полки злополучной 54-й пехотной резервной дивизии (генерала Орлова), не проявившие, как известно, стойкости в первом их столкновении с японцами под Ляояном (Янтайские копи), в последующих боях заслужили репутацию вполне надежных, доблестных и стойких в боевом отношении частей.

То же самое приходится сказать и о другой крупной составной части нашей вооруженной силы на Дальнем Востоке — казачестве. Несомненно, это — также «прекрасный материал». Но черты его характеристики, разбросанные изобильно в книге А. Квитки «Дневник забайкальского офицера в русско-японскую войну 1904–1905 гг.» обнаруживают ясно, как мало заботились у нас до войны о поддержании на должной высоте того, что должно было служить «глазами и ушами» армии.

Например, в Уссурийском казачьем полку накануне выступления в поход обнаружилось, что «большинство казаков не умело ни стрелять, ни владеть шашкой, не знало ни конного, ни пешего строя, а офицеры недостаточно подготовлены». Походное снаряжение мобилизованных полков 2-й очереди Забайкальского казачьего войска свидетельствовало о большой беззаботности войскового начальства: «Ни у одного из казаков не оказалось запасной подковы». Недостатки обучения и воспитания второочередных полков в мирное время сказались на войне в неумении их действовать в горах (горное эхо вводило их в заблуждение, и они атаковали сопки, не занятые неприятелем), в неумении быстро переправляться через реки (переправа через Тайцзыхе, требовавшая не более двух часов времени, заняла пять часов), в недисциплинированности на походе (даже идя ночью для внезапной атаки деревни, они болтали без умолку), в небрежном несении караульной службы, в вялой стрельбе в бою, в склонности к панике.

И как нижние чины действительной службы были лучше запасных, так и казаки 1-й очереди были лучше взятых со льготы. «Обученные и в хороших руках (напр., ген. Мищенко), они, по мнению г. Квитки, были расторопны и в храбрости не уступали никому»⁵⁸.

К сожалению, этих «хороших рук» было мало в прямом и переносном смысле. Некомплект офицеров, ставший хроническим явлением нашей армии, вызвал к жизни такие суррогаты офицерского корпуса, как «зауряд-прапорщики» и «прапорщики запаса». Первыми, после крайне нетрудного испытания «в грамотности», делались на время войны толковые фельдфебели и унтер-офицеры, отбывшие срок своей действительной службы; вторыми — после такого же нетрудного испытания в «военных науках» — делались интеллигенты, отбывшие воинскую повинность. Специальная военная подготовка тех и других была очень слаба, но у первых все-таки, пожалуй, лучше. Это были в сущности настоящие «солдаты», для которых военная служба была и призванием, и ремеслом. Их связи с армией были кровные, прочные — и за честь носить офицерские погоны они честно платили своей кровью, своей жизнью. Вторые же, в громадном большинстве, и в офицерском мундире оставались адвокатами, учителями и чиновниками разных ведомств. Их идеалы, интересы, вкусы и характеры были чужды войне, армии и военной службе, с которыми их связывал лишь временами тяжелый принудительный долг гражданина.

Эти две группы «прапорщиков» еще более увеличивали разнообразие нашего офицерского корпуса, состоявшего нормально из трех категорий: питомцев кадетских корпусов и военных училищ; питомцев учебных заведений гражданских ведомств, окончивших особые военно-училищные курсы, и, наконец, лиц, не окончивших сполна ни военных, ни гражданских средних учебных заведений и ставших офицерами, пройдя курс юнкерских училищ. Такое разнообразие в воспитании и образовании нашего офицерского корпуса, конечно, значительно понижало число лиц, на которых в трудную минуту можно было положиться и которым можно было дать ответственное боевое поручение.

К тому же «русские начальники всех рангов, — по замечанию германского военного агента при нашей армии майора барона Теттау, — привыкли, чтобы их опекали, боялись ответственности и, не воспитанные, а скорее, даже подавленные в духе самодеятельности, избегали принимать самостоятельные решения».

«Неуверенность в победе», о которой доносил генерал-адъютант Куропаткин, объяснялась также общим сознанием нашей неподготовленности к войне, сознанием превосходства в этом отношении нашего противника. Так, например, в армии широко было распространено мнение, несомненно, неблагоприятно отражавшееся на ее духе, что японцами, благодаря прекрасной организации военного шпионства, еще до войны хорошо изучен театр военных действий. Мы же, фактические хозяева в нем, имели карты местности только южнее Ляояна, но и они, с потерей нами этого пункта, утратили свое значение; район же между Ляояном и Мукденом освещен был очень плохо, а карт местности севернее Мукдена и вовсе не было⁵⁹. Наши офицеры-рекогносцеры во время войны то и дело «открывали Америки», а войска то и дело натыкались в походе на неведомые и трудно проходимые перевалы, а в бою — на «проклятые сопки»⁶⁰.

Все эти недостатки в «духе» и боевой подготовке нашей армии усугублялись еще недостатками ее организации.

В то время как японская армия представляла стройную систему, в основу которой положен был принцип тождества составных частей, и ее дивизии являлись гибкими, подвижными организмами, обладавшими всеми средствами для ведения самостоятельных операций сообразно всем условиям театра войны, наши корпуса, дивизии и даже полки были чрезвычайно разнообразны по своему качественному и количественному составу, являясь продуктами не вдумчивой и прочно сложившейся организации, а наскоро сделанной импровизации. Во главе их стояли иногда «случайные» начальники. Так, например, войсками 3-го сибирского корпуса пришлось командовать командиру 2-го (генералу Засуличу), а войсками 2-го — командиру 3-го (генералу Стесселю). Полки 9-й восточносибирской стрелковой дивизии, сформированные из рот остальных полков, представляли пестрый конгломерат отдельных войсковых частей, не имевших единства ни в степени обученности и боевой подготовки людей, ни в навыках и приемах действий и управления, ни в боевых и товарищеских традициях. В остальных полках «чужими» были третьи батальоны, сформированные из войск Европейской России.

Значение связи между духом и организацией прекрасно было формулировано еще в начале войны генералом Мищенко.

«Сюда, — говорил он, — следовало бы двинуть готовые корпуса, а новые сформировать и оставлять в России. Это дало бы нам на войне большой нравственный плюс: сплоченный корпус офицеров, знакомых со своими людьми, — полковые традиции, большее благоустройство, готовый механизм. А то укомплектовали полки третьими батальонами, взятыми из других частей, которые кажутся чужими; понадергали отовсюду офицеров, которые сами тут новички, ничего не знают в совершенно новой для них обстановке. И их никто не знает: ни подчиненные, ни начальники. К тому же знаете нашу привычку: пользуясь случаем, сбывать из полка худшие элементы? Ну, на них косо и смотрят: какие они? что им можно поручить и доверить? А война будет не шуточная. Нужны лучшие люди, отборные. Дух армии надо всемерно поддерживать, потому что сама война в ее поводах не дает для того достаточного материала» ⁶¹.

Так говорил генерал, в руках которого впоследствии всякая войсковая часть оказывалась прекрасною боевою силою.

Флот наш в Тихом океане был не в лучшем положении. Еще за два года до войны начальник тихоокеанской эскадры доносил об огромном некомплекте в личном составе ее. Недоставало: обер-офицеров от 16 до 39%, инженеров-механиков — от 25 до 29%, кондукторов — до 76%, артиллеристов разных званий — до 31%, минеров — от 17 до 20%, машинистов и кочегаров до 16%. Некомплект этот так и не был пополнен к началу кампании.

Недоставало также огромного количества снарядов: к 12'' орудиям — 50%, к 10'' — 100%, к 8'' — 13%, к 6'' — 83%, к 4,7'' — 38%, к 3'' — 97%, к 47 мм — 96%, к 37 мм — 80%. Недоставало, главным образом, наилучших и нужнейших сортов снарядов — бронебойных и фугасных, а то, что имелось, было распределено совершенно беспорядочно; например, во Владивостоке не было ни одного 3'' снаряда, тогда как для 12'' орудий там было 1037 снарядов; между тем, все корабли, вооруженные этими орудиями, находились в Порт-Артуре, где к ним было всего 153 снаряда.

В ужасном положении находились и средства эскадры для починки судов. Единственный док, в который можно было ввести броненосец или большой крейсер, находился во Владивостоке. Но во Владивостоке не было ни одного броненосца. Все же остальные средства для ремонта кораблей обоих портов (Владивостока и Порт-Артура) и в мирное-то время могли выполнить лишь половину обыкновенного ремонта⁶².

По экономическим соображениям морского министерства эскадра наша вообще выходила в море и стреляла очень мало, и потому соединенное плавание и маневрирование ее было очень плохо слажено; двухсторонних же маневров, которые только и могли выяснить пригодность тех или иных тактических приемов для эскадренного боя, не производилось вовсе. Ночное плавание, без огней, и разведочная служба были также плохо организованы, и практики в них было очень мало. Система опознавательных сигналов была очень сложна. Единственно, что было в безусловной исправности на наших судах, это вахтенная служба⁶³. Но, по замечанию Н. Л. Кладо, «было бы несправедливо умолчать о том, что среди морских офицеров совершенно отсутствовало военное образование, т. е. знакомство с историей морских войн и развития военно-морского искусства, с морской тактикой и с морской стратегией. Это невежество, по его словам, особенно сильно сказывалось в высшем командном персонале и в составе морского министерства», — и им объясняет г. Кладо то, что недостатки флота, хорошо известные руководителям его, казались им не столь опасными, как это было на самом деле, и потому они не торопились их устранить.

Это замечание о флоте следует распространить и на армию, в которой даже корпусные командиры не были подчас знакомы с современной военной техникой и тактикой боя. Только горький опыт Вафангоуского боя научил, например, генерала Штакельберга, как следует пользоваться современной артиллерией.

О боевой подготовке японского флота мы имеем очень мало данных в литературе. Известно, какой тайной обставляли японцы все, что касалось подготовки к войне и военным действиям, в особенности флота. И только из опубликованного за границей дневника японского морского офицера Нирутаки, командира миноносца «Акацуки» (в эскадре адмирала Того), мы узнаем, что «японский флот всю зиму 1903 г. вертелся, как белка в колесе, в открытом море, во всякую погоду, при собачьем холоде», производя ученья и практические стрельбы. Стреляли японцы в этот период так много, что «на последних учениях, — по словам Нирутаки, — старые торпеды стали давать осечку». «Осечки в серьезном деле лицом к лицу с русскими! — восклицает он. — Если бы со мной случилось что-либо подобное, я пустил бы себе пулю в лоб». В результате такой напряженной работы он заносит в свой дневник накануне выхода минной флотилии из Йокосука в Сасебо 1 февраля 1904 г. нов. ст. (18 января стар, стиля) следующие строки: «Лучшей команды нечего и желать; люди были толковы еще до принятия их на борт, а нынешняя, если можно так выразиться, зимняя мирная кампания не прошла без пользы. Мы все дьявольски много учились, и нас ничем не удивишь»⁶⁴.

Из иностранцев только английскому корреспонденту Сеппинг-Райту удалось видеть близко эскадру Того, и он свидетельствует о «лихорадочно-энергической деятельности арсенала в Сасебо (главной станции для ремонта и перевооружения судов) и арсенала в Куре (центр постройки новых судов).

Подводя итоги сказанному, следует признать, что война застала нас неподготовленными. Численность войск была недостаточна, предположения по усилению их не были еще доведены до конца; работа железной дороги, не подготовленной вследствие незаконченности ее оборудования к усиленным перевозкам, не удовлетворяла данным, которые могли бы обеспечить сосредоточение наших сил; укрепления Порт-Артура и Владивостока, в особенности первого, далеко не были закончены; флот не имел того, что иметь ему надлежало; боевая подготовка войск имела существенные пробелы; одушевления войною не было, а уверения дипломатов, что ее удастся избежать, не давали возможности ему развиться и вылиться в энергичную подготовительную работу; командный персонал не был на должной высоте по своей научной подготовке, воспитанию, боевому опыту, складу духовных сил и физической годности. Наконец, и политическая обстановка нам также не благоприятствовала: войну предстояло вести на чужой, китайской территории, население которой, родственное по племенному своему происхождению с нашим противником, было настроено к нам скорее враждебно, чем дружественно; это выразилось тотчас же с открытием военных действий в оживлении деятельности хунхузских шаек по линии железной дороги, которую они неоднократно пытались испортить, и в движении лучших китайских войск генерала Ма из Печилийской провинции на север к реке Ляохе, т. е. к нашим путям сообщения.

Японцы имели пред нами численный перевес на суше и на море, преобладание в духе, вытекавшее из желания всей нации войны во что бы то ни стало, тщательную десятилетнюю подготовку к ней и командный персонал, получивший боевой опыт на том же театре войны, что давало ему превосходное его знание.

Вот при какой обстановке и с какими шансами на успех начиналось соперничество двух рас за господство в Азии.

* * *

План стратегического развертывания нашей армии в случае войны с Японией был выработан окончательно в ноябре 1903 г.

По этому плану, главную массу войск (всего 60 батальонов пехоты, 65 сотен кавалерии, 160 орудий и 2 саперных батальона), силою до 65 тыс. штыков и шашек, надлежало направить в Южную Маньчжурию, сосредоточив главные силы в районе Хайчен-Ляоян и выдвинув авангарды (всего 18 батальонов, 25 сотен и 86 орудий — около 19 000 человек) к реке Ялу. Гарнизон крепости Порт-Артура должны были составлять 7-я восточносибирская стрелковая дивизия (12 батальонов), 2 батальона крепостной артиллерии и 1 саперная рота. Кроме того, для охраны Квантунской области, а в случае надобности и для усиления крепостного гарнизона, назначался 5-й восточносибирский стрелковый полк (2 батальона), 2 запасных батальона, 1 сотня казаков и нештатная 57-мм батарея в 6 орудий. Гарнизон крепости Владивосток должны были составить 8-я восточносибирская стрелковая дивизия (8 батальонов), 2 батальона крепостной артиллерии, 2 саперные роты и 1 минная рота. На Южно-Уссурийском театре войны, в районе Раздольное — Посьет, предполагалось сосредоточить вторые бригады 31-й и 35-й пехотных дивизий, сформировав из них отдельную сводную дивизию при 24 орудиях, кроме Посьетской нештатной батареи (8 орудий) и Новощевской минной роты. Гарнизон Николаевских укреплений (на Амуре) составляли 1 крепостной пехотный батальон, 1 крепостная артиллерийская рота и 1 минная рота.

В основание этого плана принято было заключение начальника временного морского штаба Наместника контрадмирала Витгефта, что «при настоящем соотношении сил нашего и японского флота возможность поражения нашего флота не допускается; раз же, что наш флот не разбит, высадка японцев в Инкоу и в Корейском заливе немыслима».

Именно вследствие этого преувеличенного мнения о непобедимости нашего тихоокеанского флота для обороны Квантуна и Порт-Артура и признано было первоначально достаточным 16 батальонов.

В частности, план военных действий нашего флота был выработан еще в 1901 г., и хотя впоследствии он неоднократно подвергался обсуждению и пересмотру, сущность его оставалась все той же. По этому плану флот наш, господствуя в Печилийском заливе, в Желтом и Южно-Корейском морях, должен был препятствовать высадке неприятельских войск в Чемульпо или в устьях реки Ялу и тем дать возможность нашей армии, сосредоточившись в Мукдене и Ляояне, двинуться к Корейской границе для преграждения неприятельского вторжения в пределы Маньчжурии. Для успешного решения этой задачи главные силы нашего флота, имея базой Порт-Артур, должны были преградить путь неприятельскому флоту в Желтое море для высадки десанта на западном побережье Кореи, а второстепенные имели целью отвлекать часть неприятельского флота от Печилийского и Корейского бассейнов. Для этого во Владивостоке был оставлен самостоятельный крейсерский отряд, который должен был действовать в тыл неприятелю, угрожать его сообщениям, преследовать его транспорты и коммерческие суда и производить нападения на малоукрепленные пункты японских берегов.

В общем ход войны представлялся генерал-адъютанту Куропаткину в следующем желательном виде:

«План войны должен быть очень простой, — писал он во всеподданнейшей записке от 2 февраля 1904 г., — 1) борьба флотов за главенство на море; 2) десант со стороны японцев и противодействие ему; 3) оборонительные действия с широким развитием партизанских действий до сбора значительных сил; 4) переход в наступление и вытеснение японцев сперва из Маньчжурии, а потом из Кореи, и 5) десант в Японию, разбитие территориальных войск, борьба с народным восстанием, овладение столицами и особою императора».

План японцев был повторением их плана войны с Китаем в 1894 г. и заключался в следующем: 1) захват господства на море; 2) захват Кореи для обеспечения операционной линии и устройства промежуточной базы для флота и армии; в частности, овладение Фузаном и Мозампо для совершенного обеспечения операционной линии закрытием Корейского пролива и овладение Гензаном, Чемульпо, Цинампо и устьем Ялу для сокращения операционной линии устройством промежуточных баз; 3) переход через реку Ялу и занятие Фынхуанчена для прикрытия Кореи и обеспечения операции против Артура; 4) высадка у Бицзыво и операции против Квантуна и Инкоу, с одной стороны, и Хайчена — с другой; 5) высадка у Дагушаня и операции против Хайчена для захвата железной дороги и, наконец, 6) операции против Ляояна для поражения русской армии.

В соответствии с этим планом японцами были образованы 4 армии: 1-я — для захвата Кореи, 2-я и 4-я — для захвата железной дороги, и 3-я — для овладения Порт-Артуром. Начать военные действия на суше должна была 1-я армия под начальством генерала Куроки, численностью до 60 тыс. Она должна была, высадившись в Корее, оттеснить наши авангарды от реки Ялу и занять стратегическую позицию у Фынхуанчена на фланге путей от Ляояна к Порт-Артуру с целью обеспечить высадку остальных армий на Ляодунском полуострове у Бицзыво и Дагушана.

Для обеспечения десанта 1-й армии главная эскадра под начальством адмирала Того, в составе 20 броненосцев и крейсеров, с отрядом миноносцев, должна была действовать против Порт-Артура и уничтожить или заблокировать в нем эскадру адмирала Старка. Другая эскадра, из 6 крейсеров и 8 миноносцев, под командой адмирала Уриу, должна была конвоировать десант, предназначенный для овладения столицей Кореи — Сеулом, захватить стоявшие в гавани Сеула — Чемульпо наши суда («Варяг» и Кореец») и занятием позиции к северу от Сеула прикрыть дальнейшую высадку японской армии.

Сопоставляя эти планы, приходится сказать, что наш «очень простой» план хотя и предусматривал даже высадку в Японию, захват японских столиц и микадо, в сущности своей сводился, однако, всего лишь к сосредоточению значительных сил, что надолго предопределяло оборонительный характер действий и отдавало инициативу их в руки противника; план же японцев, не имея в виду соответственно далеких географических целей, наступательный по существу, проникнут был крайней осторожностью и методичностью, несмотря на исключительно благоприятную для них обстановку.

Принятое японцами решение обеспечить успех своих первых операций начатием их внезапно, еще более отдавало в их руки инициативу военных действий, являющуюся одним из крупных факторов успеха.

Осуществление этих планов выпало на долю: с нашей стороны — генерал-адъютанта, адмирала Е. И. Алексеева, со званием главнокомандующего, генерал-адъютанта А. Н. Куропаткина — с правами командующего Маньчжурской армией и вице-адмирала С. О. Макарова — с правами командующего флотом, причем оба этих последних лица были названы «самостоятельными и ответственными главными начальниками»; а со стороны Японии — на долю маркиза Ойяма.

О мало известной дотоле личности последнего стоит сказать несколько слов. В японско-китайскую войну он командовал армией, действовавшей против Порт-Артура, и взял его открытым штурмом. После этой войны он был начальником генерального штаба. Основанием для избрания его на эту должность, по словам сэра Яна Гамильтона, послужили честность, большая личная популярность и влияние клана Сатсума⁶⁵, к которому он принадлежит. «Великий маркиз», как зовут его в Японии, произвел на Гамильтона впечатление скорее «tries grand seigneur'a» — «с широкими политическими связями, чем человека, который хотя бы на минуту хотел казаться необыкновенно старательным ученым и профессиональным военным». «У нас имеются сотни более образованных, совершенных и знающих офицеров, которые могли бы занять место Ойямы», — говорил о своем главнокомандующем сэру Гамильтону один из японских офицеров, — но они не будут Ойямой». Из ряда других генералов Ойяму выделяла непоколебимая твердость характера при достижении намеченной цели — твердость, «исключительная даже для японца», как горделиво заявляли сэру Гамильтону сами японцы.

Как раз обратное говорили у нас о генерале Куропаткине, считая его самым образованным, совершенным и знающим офицером и потому самым подходящим вождем нашей армии в начинавшейся войне. И только скептики и остряки, вроде Драгомирова, спрашивали, говорят: «А кто же будет при нем Скобелевым?»

Что касается адмирала Алексеева, то его боевой опыт определялся руководством им нашими войсками при усмирении восстания боксеров в 1900 г. Среди своих подчиненных он пользовался большим уважением и авторитетом — за твердость воли, огромную трудоспособность, ясное понимание сложных обстоятельств и государственный ум. К сожалению, все эти положительные качества были парализованы теперь тем распределением власти на театре войны, которое барон Теттау называет «своеобразным и не вполне ясным» и вследствие которого «помощник его, командующий армией, то прямо сносился с Петербургом, то считал нужным испрашивать указаний главнокомандующего, то доносил ему о своих распоряжениях post factum».

* * *

Театр войны охватывал огромное пространство между Владивостоком, Харбином, Порт-Артуром и Сеулом, заключая в себя Уссурийский край, остров Сахалин, Маньчжурию, Ляодунский полуостров и Корею.

Реками Сунгари, Уссури, Амуром и Ялу район этот делится на две части: Приморскую область, Южно-Уссурийский край и Корею с одною стороны, Маньчжурию и Ляодун — с другой. Так как последняя по своей заселенности, культурности и топографическим условиям наиболее благоприятна для развития военных операций и на ней сосредоточены были главнейшие цели действий японцев, которым принадлежала инициатива их, — крепость Порт-Артур, главные силы русской тихоокеанской эскадры и русская армия, то естественно, что она и стала ареной борьбы за господство на Дальнем Востоке. К тому же обладание Маньчжурией само собою обеспечивало японцам обладание и Ляодуном, и Кореей.

²⁶ До войны бюджет военного министерства определялся на пять лет вперед. — Прим. авт.

²⁷ Правильно — Тераути. — Прим. сост.

²⁸ Правильно — Ояма. — Прим. сост.

²⁹ Правильно — Фукусима. — Прим. сост.

³⁰ Гамильтон Ян. Записная книжка штабного офицера во время русско-японской войны / Пер. с англ, генерального штаба капитан Семенов. Изд. В. Березовского. Ч. 1. С. 18, 19 и 30. — Прим. авт.

³¹ Правильно — Сасэбо. — Прим. сост.

³² 18 января бригада эта была двинута на линию Ляоян-Гайчжоу и 3 февраля сосредоточилась в Ляояне и Хайчене. — Прим. авт.

³³ Роты эти прибыли в пункты формирования полков к 4 февраля. — Прим. авт.

³⁴ 9-я дивизия и третьи батальоны только еще начали формироваться. — Прим. авт.

³⁵ Три поезда в сутки и 6 поездов — через 3 месяца от начала войны. — Прим. авт.

³⁶ От Москвы до Владивостока — 8 680 верст, а до Порт-Артура — 8 870 верст. — Прим. авт.

³⁷ «Петропавловск», «Севастополь», «Полтава», «Пересвет», «Победа», «Ретвизан» и «Цесаревич». — Прим. авт.

³⁸ «Аскольд», «Баян», «Диана, «Паллада», «Боярин» и «Новик». — Прим. авт.

³⁹ «Забияка», «Джигит» и «Разбойник». — Прим. авт.

⁴⁰ «Россия», «Громобой», «Богатырь» и «Рюрик». — Прим. авт.

⁴¹ «Лена». — Прим. авт.

⁴² В батальоне 4 роты, в роте — 250 чел. — Прим. авт.

⁴³ В полку — 3 эскадрона, около 190 коней каждый. — Прим. авт.

⁴⁴ В полку — 6 батарей 6-орудийного состава каждая; 5 полков имели горные орудия и 1 полк имел в своем составе три горные батареи. — Прим. авт.

⁴⁵ К гвардейской дивизии причислен также железнодорожный полк. — Прим. авт.

⁴⁶ Крепостная артиллерия также была в мирное время расписана по дивизиям. — Прим. авт.

⁴⁷ Нормальный состав ее выяснен был в 8 батальонов, 2 эскадрона и 36 орудий. — Прим. авт.

⁴⁸ См. изданный в 1904 г. при содействии Главного Штаба военно-географический и статистический обзор Японии, составленный генерального штаба полковником Богуславским, и справку о японской армии, изданную в 1904 г. штабом Заамурского округа пограничной стражи. — Прим. авт.

⁴⁹ Президент Императорского Совета обороны. — Прим. авт.

⁵⁰ В том числе 6 броненосных и 9 бронепалубных. — Прим. авт.

⁵¹ Броненосцы имели по 4 орудия 12'' и от 10 до 14 ор. — 6''; броненосные крейсера по 4 ор. — 8'' и по 12–14 ор. — 6''; меньших калибров суда имели от 20 до 32 орудий. — Прим. авт.

⁵² Только запасные войска и резервные бригады японской армии имели на вооружении более старый образец ружья — Мурата. — Прим. авт.

⁵³ Тадэути Сакурай. — Прим. сост.

⁵⁴ Переведена на русский язык под редакцией Ю. Романовского и А. фон Шварца; издание В. Березовского. — Прим. авт.

⁵⁵ Письмо Командующего Маньчжурской армией Наместнику Е. И. В. на Дальнем Востоке от 25 июля 1904 г. №961. — Прим. авт.

⁵⁶ Всеподданнейшее письмо генерал-адъютанта Куропаткина от 8 июня 1904 г. — Прим. авт.

⁵⁷ Барон Теттау. Восемнадцать месяцев в Маньчжурии с русскими войсками / Пер. с нем. М. Грулева, изд. В. Березовского. Ч.2. С. 415. — Прим. авт.

⁵⁸ Квитка А. Дневник забайкальского офицера. Изд. В. Березовского. С. 46, 79, 91, 36, 204–205, 136, 133, 100 и 334. — Прим. авт.

⁵⁹ Намерение штаба Приамурского военного округа осветить съемкою район севернее Ляояна было отклонено военным министром генерал-адъютантом Куропаткиным, который нашел, что «много съемочных работ произведено по Ляодунскому полуострову и очень мало по столь же важному для России пространству между магистралью Восточно-Китайской ж. д. и рекою Амуром». — Прим. авт.

⁶⁰ Интересны обстоятельства, при которых открыт был кратчайший и удобнейший путь из Ляояна в город Саймадзы. В начале апреля 1904 г. из Фынхуанчена выслан был для закупки и сбора фуража транспорт из 50 повозок при 60 нижних чинах под командой корнета В. К. Шнеура. Маршрут движения транспорта составлен был по 20-верстной карте. Однако она оказалась не соответственной действительности — и транспорт заблудился. Совершенно случайно он через город Саймадзы вышел на Ляоян — Фынхуанченскую дорогу и добрался до Ляояна. Во время блуждания транспорта по горам произошло Тюренченское сражение — и штаб армии был озабочен скорейшим занятием Саймадзы, чтобы предупредить возможность выхода японских войск на путь выступления наших войск к Ялу. Но путь, известный штабу, был труднодоступен для артиллерии и долог. Путь же, случайно обнаруженный корнетом Шнеуром, был короче на 45–50 верст и имел на своем протяжении всего лишь один незначительный перевал, а не три. Об открытии корнета Шнеура стало известно командующему армией, который и поручил ему провести отряд в Саймадзы. Только благодаря этому обстоятельству этот узел дорог с Ялу на Мукден через города Куаньдансян и Фынхуанчен был занят нами 22 апреля, а 25 числа того же месяца за обладание им уже произошел бой. Точно также, совершенно неожиданно был обнаружен на пути наступления 3-го сибирского армейского корпуса к Бенсиху в сентябре 1904 г. массив Лиутхилаза у деревни Каотайцзы. На картах, розданных войскам, тут было белое пятно, т. е. ровное место. Гора не была своевременно занята нами, ее заняли японцы и преградили корпусу дальнейший путь. — Прим. авт.

⁶¹ См. мою книгу: Мищенко. Из воспоминаний о русско-японской войне. Изд. В. Березовского, 1908. С. 108–109. — Прим. авт.

⁶² См.: Русско-японская война на суше и на море. Художеств. альбом с текстом. Изд. В. Березовского; Вып. V: Морские действия. Очерк. Составлен Н. Л. Кладо. — Прим. авт.

⁶³ В частности, для характеристики боевой годности нашего миноносного флота в Порт-Артуре к началу войны, вот данные о состоянии миноносца «Расторопный» — одного из двух миноносцев, несших службу по охране эскадры в роковую для последней ночь с 26 по 27 января 1904 г. Вооружение его состояло из двух минных поворотных аппаратов для мин Уайтхеда, из одного 75-мм орудия, трех 47-мм орудий и боевого прожектора. Ни аппараты, ни одно из орудий испытаны не были. Испытания машины на наибольшую скорость также не было сделано. Прислуги было мало: из 4 командиров налицо был один, из двух трюмных — также один, сигнальщиком был простой матрос, не умевший разобрать ни одного сигнала; машинную и кочегарную команду составляли частью ученики, взятые с других судов эскадры, частью — рядовые матросы. В общем, команда миноносца была настолько малоопытна в управлении машиной и котлами, что матрос, назначенный быть трюмным, не знал, какой кран нужно открыть для приема воды, и принял ее не в цистерну, а в трюм. Но главный недостаток миноносца, совершенно не оправдывавшего свое название, заключался в том, что он не мог иметь пресной воды более, чем на 60 миль плавания, и, стало быть, не мог участвовать в продолжительном походе с эскадрою. — Прим. авт.

⁶⁴ Сеппинг-Райт Н. С. С адмиралом Того. Описание семимесячной службы под его командой. Изд. В. Березовского. С. 25–26. — Прим. авт.

⁶⁵ Сацума — одно из самых развитых княжеств на юге Японии. После революции Мэйдзи представители именно этого княжества заняли командные посты в вооруженных силах. — Прим. сост.

<< Назад   Вперёд>>