Японский шпионаж в русско-японскую войну 1904–1905 гг.

Японская военщина еще до начала войны раскинула большую разведывательную сеть как в самой России, так и в пограничных с ней странах.

В этом отношении японской разведке большую услугу оказали в тот период японские эмигранты, весьма многочисленные по сравнению с эмигрантами других стран. Иностранные наблюдатели издавна утверждают, что японец только тогда получает право на выезд из своей страны, когда японская полиция убеждается в том, что отъезжающий будет надежным резидентом японской разведки. Поэтому среди иностранцев существует весьма распространенное (и, на наш взгляд, довольно обоснованное) мнение, что значительная часть японских эмигрантов — шпионы. В этой связи небезыинтересно проследить за ростом количества иностранцев, прибывавших в царскую Россию через азиатскую границу (многие из них были японцы) в период, предшествовавший русско-японской войне 1904–1905 гг. Приведем цифры из официальных источников.

Из приведенных таблиц очевидно следующее: 1) количество иностранцев, прибывших в царскую Россию через азиатскую границу, уступая в абсолютных цифрах количеству иностранцев, прибывавших через западную границу империи, из года в год увеличивалось (с 17 430 эмигрантов, осевших в России в 1900 г., до 54 883 — в 1906 г.).

2) Количество этих эмигрантов резко уменьшается перед русско-японской войной (с 56 673 человек, осевших в Россия в 1902 г., до 36 293 — в 1903 г.) и особенно во время самой войны.

К этому уместно добавить, что, по официальным данным, еще в 1897 г. в одной только Приморской области (по административному делению того времени) на 223 330 человек населения приходилось 45 916 иностранцев. Наибольшее количество японцев, проживавших в Приморской области, падало на Южно-Уссурийский округ этой области, где насчитывалось 1 529 японских подданных, из них 838 мужчин и 691 женщина. Что касается русских городов, наибольшее количество японских подданных было сосредоточено во Владивостоке (1 250 японцев, из них 695 мужчин и 555 женщин). Это были японские подданные, постоянно проживавшие (по данным 1897 г.) в России.

Количество же японских подданных, фактически проживавших в Приморской области, так же как и в других районах царской России, было значительно больше, не говоря уже о том, что ко времени войны оно резко увеличилось. Для полноты картины необходимо также учесть японцев, которые в большом количестве были сконцентрированы на тех или других строительных работах.

Так, группа шпионов — японских офицеров генерального штаба — работала на постройке Китайско-Восточной железной дороги в Манчжурии (КВЖД, как известно, строилась царским правительством на народные деньги) и на постройке Сибирской железнодорожной магистрали.

Офицеры японского генерального штаба, занимавшие те или иные должности на указанных железнодорожных стройках, руководили многими японскими шпионами, одетыми в китайскую, корейскую и монгольскую одежду и устроившимися работать в качестве строительных рабочих. Кроме того, некоторые из лиц других национальностей (китайцев, корейцев, манчжур и монголов), занятых на строительстве этих железных дорог, также были завербованы японцами для шпионской работы. Проникновение японских шпионов на строительство железных дорог облегчалось тем, что, начиная с 1899 г., царское правительство выписывало на строительные работы десятки тысяч китайцев из Тяньцзина и Чифу, где были сосредоточены крупные центры японского шпионажа. Естественно, что среди прибывавших партий строительных рабочих было немало японских шпионов.

И хотя офицеры японского генерального штаба не брезгали никакой работой для прикрытия своей шпионской подрывной деятельности, все же они предпочитали работать над возведением парапетов, над устройством платформ для пушек и в траншеях. Такого рода работы давали возможность получать «первосортные» сведения.

Многие японские шпионы, офицеры генерального штаба, «специализировались» в качестве содержателей публичных домов и курилен опиума. «Японские» улицы таких русских городов, как Владивосток, Никольск и другие, состояли почти сплошь из публичных домов. Число японских шпионов-сутенеров и содержателей публичных домов колебалось в среднем от одной трети до одной пятой всех японских подданных, проживавших в городах Дальнего Востока. И проститутки и офицеры японского генерального штаба делали одно общее дело. Они не гнались за деньгами, а выкрадывали из полевых сумок, портфелей и карманов посетителей публичных домов различные документы.

Немало шпионских сведений получили офицеры японского генерального штаба и от посетителей опиекурилен.

Профессия фотографа была одной из наиболее распространенных среди японских шпионов и разведчиков. Некоторые из фотографов-разведчиков оказывали большие услуги японскому генеральному штабу.

Среди японских шпионов, подвизавшихся в тот период в качестве «фотографов», выделялся японец Нарита, который вел перед войной активную шпионскую работу во Владивостоке. Нарита специализировался на групповых снимках преимущественно военнослужащих. Он брал за снимки меньше, чем другие фотографы, и военных, желавших сниматься, у него всегда было хоть отбавляй.

Недели за две до начала войны Нарита исчез из Владивостока, имея весьма точные сведения об офицерском составе пограничных царских частей, причем на некоторых увезенных им фотографических карточках красовались даже факсимиле незадачливых офицеров, очарованных деликатным обращением и мастерской работой Нарита... В результате у японского генерального штаба были весьма точные, обогащенные фотографиями, сведения о командном составе царских пограничных войск, стоявших во Владивостоке.

Немало японских шпионов работало приказчиками не только у русских, но и иностранных купцов в городах Дальнего Востока. Один из английских торговцев, часто бывавший во Владивостоке, имел здесь своего приказчика японца. В начале января 1904 г. этот «приказчик» заявил своему хозяину, что больше он работать не будет. Англичанин никак не мог уговорить его не бросать работы, хотя и обещал ему утроить жалованье. Каково же было изумление англичанина, когда он по приезде в Токио встретил на одной из главных улиц города своего приказчика в форме капитана японского генерального штаба.

Офицеры японского генерального штаба нередко устраивались на работу в парикмахерских городов или станций, где стояли гарнизоны царской армии. Обслуживая офицеров и солдат, шпионы-парикмахеры устанавливали состав расквартированных частей армии и т. д., т. е. добывали сведения, нужные японскому генеральному штабу.

Наиболее важные секретные документы и сведения удавалось получать тем японским шпионам, которые находились на службе у царских дипломатов или других должностных лиц царского правительства в качестве... домашних парикмахеров. Эти «брадобреи» в домашней обстановке фотографировали и переписывали секретные документы, очень часто небрежно хранившиеся царскими дипломатами, чиновниками и генералами.

Некоторая часть японских офицеров генерального штаба преуспевала на шпионском поприще в качестве лакеев, кучеров, врачей-венерологов, чернорабочих, продавцов шелка, коммивояжеров, скупщиков старья, точильщиков ножей и т. д.

Японскими шпионами была и добрая половина носильщиков Ляо-Тешаньской железной дороги (Порт-Артурская ветка железной дороги).

По китайским данным, каждый десятый или двенадцатый кули в Порт-Артуре был переодетым японским шпионом, безнаказанно и успешно скрывавшимся в пестрой толпе остальных кули, торговцев, нищих и т. д.

Отдельные японские офицеры работали также «прачками» или охотно ловили «рыбу» в водах близ русских берегов.

Более того, уже во время войны было обнаружено несколько японских шпионов, работавших санитарами в царских госпиталях.

Японские шпионы работали также поварами, кочегарами и официантами на русских и иностранных пароходах, курсировавших между русскими и иностранными портами. Японские шпионки охотно устраивались на работу в качестве нянек и горничных в семьи к военным или к знакомым военных.

За какую только работу ни брались японские шпионы и разведчики, чтобы собирать нужные японскому генеральному штабу сведения! Известно, что подрядчиком по очистке нечистот в Порт-Артуре был помощник начальника штаба 3-й японской армии. Частые поездки по городу этого «подрядчика», обычно сидевшего на ассенизационной бочке, оказались для японского генерального штаба весьма полезными. 3-я японская армия, которая под командованием генерала Ноги осаждала и благодаря предательству Стесселя и нескольких других царских генералов взяла Порт-Артур⁷, была прекрасно осведомлена о каждом уголке этой крепости.

К началу войны с царской Россией Япония располагала большим количеством офицеров и солдат, неплохо владевших русским и китайским языками, великолепно знавших такие города Дальнего Востока, как Порт-Артур, Владивосток, Дальний, Харбин и т. д.

Немало японских офицеров, пробравшихся под той или другой личиной в Россию, совершенствовали свои знания в русском языке, уточняли свои сведения о России. Одним из таких офицеров был полковник Хагино, начальник разведывательного отдела первой японской армии, проживший семь лет в России.

Неплохо были осведомлены о России задолго до войны и многие другие офицеры и генералы, работавшие в штабах японской армии. Так, начальник штаба маршала Ойямы генерал Кодама, которого считают автором плана войны с царской Россией, долгое время прожил в Амурской области.

В формировании кадров шпионов и разведчиков большую помощь японскому империализму оказывала (оказывает и сейчас) японская «православная церковь», существующая с 1858 г. Ее организовали царские православные миссионеры с целью усиления влияния царизма в Японии. Имелось в виду также использовать православную церковь и в целях шпионажа. Само собой разумеется, что все это было завуалировано елейными речами о бескорыстном служении «господу богу».

Организатором и руководителем православной церкви в Японии был русский иеромонах Николай. Он начал свою деятельность в Японии в качестве настоятеля православной церкви при царском дипломатическом консульстве в Нагасаки. Иван Касаткин (таково мирское имя иеромонаха Николая) оказался настолько полезным царскому правительству, что оно возвело его в сан архиепископа и наградило многими орденами.

«Деятельность» отца Николая поощряло и японское правительство. Незадолго до того, как началась подготовка к войне с царской Россией, японские империалисты вдруг почувствовали непреодолимое влечение к православию...

Правда, в начале войны с Японией, как жаловался потом «отец» Николай, японцы «под предлогом оказать ему почет и главное оградить от могущих быть уличных беспорядков, поставили в его миссию караул и окружили ее... густой сетью шпионов».

Но это произошло уже во время войны. До войны отношения между «отцом» Николаем и японцами были самыми дружескими. Эта «дружба» объяснялась просто. Значительная часть служителей православной церкви, основанной в Японии, была завербована японцами для шпионской работы. Царское правительство просчиталось в своих надеждах на японскую православную церковь...

Царское правительство не скупилось на расходы по новой епархии. На деньги народов, населявших царскую Россию, в столице Японии Токио была создана «православная» духовная миссия, в 1891 г. построен собор и организован ряд школ русского языка.

В 1903 г., накануне русско-японской войны, в Японии насчитывалось около 240 православных общин, объединявших 25 231 верующего, с 35 духовными лицами во главе, из которых только трое были русские, а остальные — японцы. В мужской «духовной семинарии» Токио обучалось около 70 человек, преимущественно японцев, в женском духовном училище — около 80 человек и т. д.

На содержание японской «духовной миссии», которая готовила кадры японских шпионов, царское правительство расходовало ежегодно 60 000 рублей, из них 26 000 давало миссионерское общество, а остальные 34 000 отпускал «святейший» синод.

Японская духовная миссия выпускала периодические издания, вроде «Православного вестника», «Скромности» и «Духовного моря», для обращения в христианство японцев Кроме того, в 1903 г. эта же миссия выпустила русский «духовный» словарь, составленный в интересах японского шпионажа во время войны. В этом словаре в изобилии были и такие «наивные» вопросы:

— В каком состоянии русские войска?

— В каком направлении ушли русские войска?

— Сколько у русских кавалерии? и т. д.

Среди других вопросов о прожекторах, пироксилине и тому подобных «духовных» вещах, встречались и такие «христианско-кроткие» выражения — «не упирайся, а то убью», и т. д. и т. п.

Этот «духовный» словарь сослужил свою службу, облегчая японским шпионам в поповской рясе во время русско-японской войны 1904–1905 гг. разведывательную работу и допрос русских военнопленных. Имеются данные, что этот словарь был ценным пособием и для японских интервентов в 1918–1922 гг.

Словом, составители «духовного» словаря оказались неплохими эрудитами в военном деле. Короче говоря, этот «духовный» словарь оказался незаменимым пособием на многие годы, чего нельзя сказать о русско-японских толмачах, составленных для русской армии при участии японских подданных, проживавших в России во время русско-японской войны.

В толмаче, составленном полковником царской службы Адабашем, японец Ханиуда так перевел военные термины, что толмач оказался непригодным для использования.

Такая же участь постигла и толмач, составленный мичманом де Ливроном. Не лучше оказался и третий «Военный русско-японский толмач», составителя которого даже не решились (теперь понятно, по каким причинам) подписать свой «труд».

Приведем некоторые примеры из этого «толмача», иллюстрирующие, насколько крепко японская разведка приложила свою руку и к составлению военных русско-японских разговорников, а также словарей, которые должны были сыграть большую роль в изучении японского языка командным составом царской армии.

«Военный русско-японский толмач» был составлен для русской армии японским подданным Куроно, преподавателем японского языка в Петербургском университете, и его учеником, неким Панаевым. Работу Куроно направляла японская разведка. Об этом можно судить хотя бы до следующим примерам переводов слов с русского на японский. В этом толмаче слово «вал» переведено — «плотина», слово «укрепление» — «скрепление», слово «кондуктор» — «проводник», «стрелка» (железнодорожная) — «стрела», «сулема» — «ляпис» и т. д. Куроно одинаково перевел слова «телеграф» и «телеграмма» словом «денсин», что верно только для слова «телеграф» и не совсем верно для слова «телеграмма», которая по-японски переводится обычно словом «демпо». Причем, для того чтобы это не сразу бросалось в глаза, слова «телеграмма» и «телеграф» даны на разных страницах.

С целью затруднения пользования этим «пособием» так же вредительски путанно были расположены слова и в приданном к толмачу «Систематическом словаре». Так, слово «лампа» помещено в общем отделе (стр. 108), а «керосин» — в военном (стр. 124).

«Озеро» отнесено к отделу «океан»; «фонтан» помещен в отделе «река», а «деревня» в отделе «столица». Интересно отметить, что для глагола «стрелять» не нашлось места в этом «словаре».

Оставляя в стороне другие «перлы» этого «толмача», укажем еще на заумь и дикое словотворчество, которое также нельзя иначе расценивать, как самое гнусное вредительство. В самом деле, во введении к разговорнику и словарю его авторы подчеркивали, что толмач «должен служить лицам, безусловно незнакомым с японским языком», однако русские слова, переведенные на японский язык, звучали по-японски так же заумно, как если бы мы по-русски стали говорить вместо слова «балка» — «потолочное дерево», вместо слова «теленок» — «быкин сын». Таких «быкиных сынов» в толмаче немало: так, слово «траншея» переведено «препятствующая яма», «брешь» — «рваная дыра» и т. д.

Для полноты представления о «достоинствах» этого «толмача» (разговорника) укажем, что Куроно написал фразы «толмача» иероглифами, а также японской слоговой азбукой «катаканой», но не приложил к своему «толмачу» этой азбуки и тем самым лишил людей, не знающих японского языка (для которых он предназначался), возможности пользоваться этим «пособием».

Профессор японского языка Ланге (мировая известность, на филологические труды которого ссылался и сам Куроно при опросе его следователем), вызванный в качестве одного из экспертов⁸ для определения годности «Военного русско-японского толмача», признал, что из 37 слов, взятых им из этого «пособия» на выдержку, оказались правильными только два.

Этот «толмач» стоил жизни многим русским разведчикам. Вот что писал корнет Завадский-Краснопольский:

«Когда я писал свои статьи во время русско-японской войны (о негодности «Военного русско-японского толмача», составленного Куроно. — А. В.), то передо мною стояла фигура Василия Рябова, геройски погибшего 17 сентября. 1904 г. Мне вспомнилась неудачная разведка Суркаска, при которой он недоумевал, как могли узнать японца своих врагов. Во время разведки одним русским солдатом было сказано слово «токибан» (это слово, которое Куроно перевел как «часовой», пока еще не встречено ни в одном из словарей. — А. В.), и наш разведчик... был пропущен в передовую (японскую. — А. В.) линию. Только тогда, когда за первым солдатом последовал и второй, японец выстрелил, и разведка не удалась. Также был пропущен сквозь передовую линию Василий Рябов, также были пропущены и многие другие (русские разведчики. — А. В.), погибшие на полях далекой Манчжурии, выучив несколько слов из неверных «толмачей» японской работы. Они проходили через передовую линию с тем, чтобы не возвращаться».

Одним словом, и «духовная семинария» в г. Токио и «представитель» японской «науки» в Петербурге делали одно и то же подрывное кровавое дело.

Вредительская деятельность «преподавателя» японского языка при Петербургском университете Куроно не ограничилась составлением непригодного к употреблению «толмача» для царской армии. Сын потомственного японского дворянина (самурая) Иосибуми Куроно за 18 лет своего пребывания в России не подготовил ни одного сколько-нибудь грамотного японоведа, а в самый горячий период русско-японской войны, ссылаясь на перегруженность работой «для русской армии», Куроно сорвал и без того запоздавшую подготовку японистов. Приведем пример.

В 1904–1905 гг. «курс японского языка в Петербургском обществе востоковедения за неимением подходящего преподавателя не состоялся ».

О том, как использовали это положение другие японские подданные, говорят наглядно следующие факты. Одного из немногих японцев, работавших в русском генеральном штабе переводчиком, пришлось арестовать... Другой пример. После окончания русско-японской войны нужно было перевести с японского языка на русский ряд документов, которыми Стессель пытался обелить себя и тем самым избежать ответственности перед царским судом за сдачу Порт-Артура японцам. В департаменте русского министерства иностранных дел не оказалось переводчика... За это дело охотно взялся все тот же Иосибуми Куроно...

Кадры японских шпионов вербовались не только среди японских подданных преподавателей японского языка и переводчиков в России. Все священники ряда полков одного из гарнизонов царской армии были на службе у японцев. Были также такие «служители божий» и в других гарнизонах, правда, в меньшем количестве.

От них, как от «духовных пастырей», царское командование ничего не скрывало. К тому же шпионы в поповской рясе узнавали многое сами о настроениях офицеров и солдат, используя исповеди. Поэтому они были очень ценными агентами для японской разведки.

Формируя кадры шпионов и разведчиков из служителей японской «православной» церкви, всемерно поощряя «издательско-просветительную» деятельность своих агентов, японская разведка стремилась как можно больше расширить круг японцев, владеющих русским языком.

С этой целью перед началом русско-японской войны в ряде японских университетов были открыты кафедры русского языка. На японский язык переводятся произведения таких классиков русской и мировой литературы, как А. С. Пушкин, И. С. Тургенев, Н. В. Гоголь, Л. Толстой и А. М. Горький.

Расширяя по мере приближения войны сеть шпионажа и разведки, японский генеральный штаб особое внимание уделял «документальной» разведке, стремясь к овладению наиболее секретными документами о мобилизационной готовности царской армии и военной промышленности к предстоящей войне.

Для этой цели японский генеральный штаб командировал в Россию наиболее квалифицированных шпионов и разведчиков. Чаще всего это были представители японской аристократии, которые приезжали в Россию под видом туристов, журналистов и т. п.

В 1934 г. Хирота, бывший тогда министром иностранных дел Японии, разоткровенничался и опубликовал в журнале «Хинодэ» («Восходящее солнце»), а затем и в других журналах воспоминания о том, как его тридцать лет назад готовил к «дипломатической деятельности» начальник разведывательного департамента министерства иностранных дел граф Ямадза Ендзиро.

Хирота рассказывает:

«Так как русско-японские отношения все более обострялись и обнаруживали необходимость вооруженного столкновения, наступило время напрячь нервы всей Японии. И вот однажды, — пишет Хирота, — вечером я и мой товарищ Хирата Томоо были вызваны графом Ямадза в его канцелярию. Граф откровенно сказал нам: «Кризис русско-японских отношений все больше и больше обостряется. Ввиду этого до начала разрыва отношений с Россией, разделив работу между собой, поезжайте разведать положение дел в России, в Сибири и Манчжурии. Будучи студентами и используя для этого летние каникулы, вы легче всего отведете глаза противнику». После этого Ямадза вручил нам некоторую сумму денег на расходы и тридцать рекомендательных писем. Получив эти секретные поручения, Хирата Томоо направился через Цуругу во Владивосток, а я спешно выехал через Корею в Манчжурию. Я побывал в Дайрене, Порт-Артуре, порту Инкоу, Наньцзяне, Мукдене и в других пунктах, детально обследовал укрепленные пункты русских войск, воинские части и т. д.

В это время в Эйко находилась резиденция Мидзуно Кокичи, правой руки графа Ямадза. Получив от него сообщение о состоянии русской армии, я, на основании этих материалов вместе с добытыми мной материалами, подробно информировал графа Ямадза».

Японское правительство посылало в Россию также наиболее способных к дипломатической службе молодых людей, якобы с «целью завершения высшего образования».

Как правило, по окончании Петербургского университета большинство из них прикомандировывалось к японскому посольству в России, так что задолго до войны с Россией японская дипломатия пополнялась молодыми, но также хорошо осведомленными в отношении царской России японскими дипломатами.

Японские шпионы стремились также пробраться в царское военное министерство и морской флот. Американские источники сообщают, что уже в разгаре русско-японской войны были арестованы два японских шпиона — оба морские офицеры, которые, приехав в Россию за несколько лет до начала войны, вели активную разведывательную работу. Эти морские офицеры «переквалифицировались» и устроились в Петербурге сотрудниками одного торгового учреждения. Они ловко приспособились к условиям петербургской жизни и вскоре завели большое знакомство среди торговых и других слоев города, имевших отношение к морскому флоту. Один из них, для того чтобы прочней осесть в России и иметь возможность жениться на русской женщине, а через нее упрочить свое положение в обществе, принял православие. Он необыкновенно ревностно исполнял обряды православной церкви в одном из приходов Петербурга.

Японский «документальный» шпионаж в отношении царской России донельзя облегчался тем, что в связи с большой трудностью изучения японского языка для иностранцев большинство служащих царского посольства в Японии (секретари, писцы и т. д.) были японцами. А они вели свои дела так, что наиболее секретные документы попадали в руки японской разведки, а их русские начальники нередко узнавали только то, что угодно было японскому министерству иностранных дел. И не случайно в разгар подготовки Японии к войне некоторые царские дипломатические агенты, являясь слепым орудием в руках японской разведки (отдельные из них были также японскими шпионами), строили свои сообщения царскому министерству иностранных дел на материалах, которые им подсовывала японская разведка.

⁷ Стессель вопреки решению военного совета крепости изменнически сдал ее японцам, так что считать это победой японскою оружия или результатом их храбрости нет никакого основании.

⁸ Русский подданный корнет Завадский-Краснопольския, неплохой знаток японского языка, получил во время русско-японской войны письмо от брата — артиллерийского офицера — с просьбой выслать ему на передовые позиции какой-нибудь хороший русско-японский разговорник (толмач). В этом же письме брат Завадского-Краснопольского, говоря о подобных «пособиях», имеющихся в русской армии, указывал на их полнейшую непригодность. Однако корнету Завадскому-Краснопольскому не удалось выполнить просьбу брата, так как, в продаже не оказалось иных пособий по данному вопросу. Письмо брата натолкнуло Завадского-Краснопольского доискаться причин негодности «толмачей» Выяснилось, что все они заведомо неточно составлялись японскими подданными, проживающими в России. Завадский-Краснопольский начал обличать составителя одного из этих «толмачей», выступив в печати с рядом статей. Обиженные авторы увидели в этом клевету(!?) и привлекли Завадского-Краснопольского к судебной ответственности. И, несмотря на то, что профессор японского языка в Лондоне Джозеф Лонгфорд, профессор китайской словесности Петербургского университета П. С. Попов, профессора Восточного института во Владивостоке и другие участвовавшие в качестве экспертов русские и иностранные специалисты с мировыми именами признали этот «толмач» непригодным для «пользования», царский суд был на стороне японского «подданного «профессора» Куроно. Завадскому-Краснопольскому в течение нескольких лет приходилось доказывать свою правоту.

<< Назад   Вперёд>>