ГРЕДИНГЕР Василий Федорович (1878 — после 1928)
Показания ГРЕДИНГЕРА В.Ф. 12.02.26 г.
Об АСТРОМОВЕ я узнал от своей знакомой Юлии Митрофановны ГОЛОВИНОЙ, ныне ЖУКОВОЙ, которая зная, что я с 1905 г. интересуюсь оккультизмом и будучи ученицей Г.О.МЕБЕСА, обещала познакомить меня с этим последним. Однако, уезжая весной 1923 г. в Англию к мужу, состоящему в Лондоне нашим представителем от Петролеса, она дала мне адрес АСТРОМОВА, который, по ее словам, должен был повести меня к Г.О.М. Еще раньше того она устроила мне с ним встречу у себя на квартире, но почему-то я на ее приглашение не явился. Это было, должно быть, в декабре 1922 г. В апреле 1923 г. я выступал обвинителем в трибунале 1-го стрелкового корпуса по делу о подделке воинских проездных литеров, по которому было человек 12 обвиняемых, защитник одного из них подошел ко мне познакомиться, и назвав свою фамилию — АСТРОМОВ — сказал, что много слышал обо мне от ЖУКОВОЙ и хотел бы переговорить со мной. Он назначил мне день для визита, но я к нему не явился, а пришел через неделю, на что он, попеняв мне за неаккуратность, стал говорить об оккультизме, о своей дружбе с Г.О.М., и в результате разговора дал мне для прочтения несколько антимасонских брошюр и докладов (доклад БЕЛЕЦКОГО, доклад КУРЛОВА).
Я жил в это время в гор. Троцке и приезжал сюда только по субботам, поэтому виделся с ним редко, не чаще двух раз в месяц, тем более, что он, состоя в то время членом Коллегии защитников, был командирован на шесть недель в гор. Гдов. По возвращении оттуда он дал мне работу — написать мое мнение о масонстве. Должен сказать, что я до сих пор считал масонство политической организацией, и, сторонясь всегда от политики, относился к нему крайне отрицательно, находя весьма скверным его двусмысленное поведение в отношении правительств и народа. Свои взгляды я, кажется, изложил в заданной мне работе, впрочем, поручиться за это не могу, т.к. столько после этого писал и говорил, что мне легко запамятовать первоначальное мое сочинение. После этого, месяца полтора я не имел об АСТРОМОВЕ никаких вестей, как однажды вечером он явился ко мне и начал весьма убедительно доказывать, что есть два масонства: заграничное (политическое) и автономное (русское) — организация мистико-этико-философская. Какими словами не помню, он дал мне понять, что вступление в масонство есть первый шаг к продвижению в «цепи» к школе Г.О.Ма, и торжественно вручил мне «Сокращенный катехизис» степени ученика, предупредив, что 11.10 с.г. состоится мое посвящение. Таким образом, сам того не ведая, так я оказался масоном.
При моем приеме меня поразило отступление от всех известных правил масонского ритуала, и я об этом сказал АСТРОМОВУ, который отчасти согласился со мной, говоря, что теперь по тяжелым политическим и моральным условиям приходится сокращать ритуал, отчасти заявил, что таковы особенности русского масонства. Не имея данных ему не доверять и увидев на нем знаки 33-й степени масонства, а на 1-м надзирателе (ОСТЕН-ДРИЗЕНЕ) — знаки 18-й степени (как я узнал впоследствии, украденный у ШТЕМБЕРГ золотой пеликан), я уверовал, что действительно русское масонство — преемник Новикова, Радищева и масонов Александровского времени. АСТРОМОВ постоянно поддерживал во мне уверенность в том, что с заграницей наша ложа «Три северных звезды» не имеет ничего общего, и, признаться, меня сильно изумило показанное им мне письмо из Италии, где его благодарили за присланные материалы по масонству и просили прислать еще. Тогда же АСТРОМОВ дал мне перевести на французский и итальянский языки свою брошюру «Идеология масонства» в части, касающейся русского масонства, что я и исполнил. Вообще он давал мне много работы, главным образом переписывать всевозможные тетради, говоря, что в этом заключается «упражнение Тельца», т.е. развитие трудолюбия, в чем я положительно не нуждаюсь.
В начале ноября 1923 г. он позвал меня к себе вечером, сказав, что мне предстоит испытание на вторую степень, и к моему изумлению потребовал, чтобы я явился к нему в моей старой форме прокурора трибунала и в шпорах. Думая, что в этом маскараде, быть может, и заключается испытание, я нарядился, как он хотел, и пришел к нему. На Московской (все описанное происходило на Московской, т.к. о существовании квартиры на Михайловской я узнал только в июле 1925 г.), где уже был СВЕРЧКОВ, АСТРОМОВ сказал мне испытание: СВЕРЧКОВ и я должны были пойти на квартиру к его бывшей жене, кажется, ЛИПОВОЙ, причем я должен был назваться пом[ощником] прокурора, назвать СВЕРЧКОВА своим секретарем и заявить ей, что в прокуратуре имеются сведения о том, как ее родственники бежали за границу при ее содействии. Если она немедленно не выдаст имеющихся у нее каких-то бумаг, то она будет предана суду. Мы оба ошалели от этого требования и отказались его выполнить. Тогда он стал с нами торговаться, и было решено, что мы явимся к ней и назвавшись просто масонами, потребуем документы, угрожая в случае неисполнения местью Ордена. Мы пошли, но по дороге нас встретил забежавший вперед АСТРОМОВ, который объявил, что испытание «на верность» мною выдержано. Я не придал значения существу этого факта, удивляясь изобретательности АСТРОМОВА, которого продолжал считать высокой и светлой личностью.
В конце декабря АСТРОМОВ заявил мне, что у меня на квартире будут читаться лекции, подготовительные к «Энциклопедии» (опять намек на преддверие к Г.О.Му) и познакомил меня с КИСЕЛЕВЫМ, который явился лектором. Была организована ложа «Софии Премудрости», где магистром был КИСЕЛЕВ, советником КАЗАНСКИЙ, каноником я и секретарем СВЕРЧКОВ. В числе членов-учеников ложи была некто Августа Михайловна САДОВСКАЯ, с которой я крайне сошелся во взглядах и много работал в области эзотеризма. Мы были настолько близки друг другу, что отвечали без вопросов, разговаривали на расстоянии и тому подобное. Я сообщил об этом АСТРОМОВУ, который очень благосклонно отнесся к нашему раппорту, приказал мне хорошенько проверить свои отношения к САДОВСКОЙ, дабы убедиться, не является ли она моей «душой-сестрой». Тогда малоопытный в этой отрасли эзотеризма я пришел к выводу, что это именно и есть «душа-сестра», и заключил так называемый «мистический брак», ничего общего с обычным браком не имеющий. Во время моего случайного ареста 10.04.24 г. моя жена передала АСТРОМОВУ все бумаги, касавшиеся ложи. Они лежали, как ей было известно, в особом ящике стола. В числе других бумаг попался и протокол моего «мистического брака», что привело АСТРОМОВА в ярость. Не смею утверждать, но глубоко убежден, что об этом я своевременно АСТРОМОВУ говорил, ибо помню его фразу: «Надо было подождать до сентября». С чем, спрашивается, подождать, если не с этим ритуалом? Он объявил мне, что за мое кощунство и самозванство, выразившееся в том, что я в присутствии младших заключил этот брак, на что не имел права, я буду предан Трибуналу Ордена.
Через несколько дней мой старый друг КАНЕВСКИЙ, введенный мною в Орден, с глубоким возмущением передал мне, что АСТРОМОВ требует от меня записки о самоубийстве, помеченной «... мая 1924 г.» без указания даты. КАНЕВСКИЙ говорил, что пошел в общество «людей правды и мира», а не в какое-то сборище тайных убийц. Мне же пришлось его успокаивать, говоря, что это формальность, испытание его дисциплины и так далее. Расписку я дал, а КАНЕВСКИЙ принес мне от АСТРОМОВА пять пунктов обвинения. Я их сейчас не помню, но помню только, что они были крайне нелепы. Я написал объяснение, которое окончательно взбесило АСТРОМОВА, и в середине мая мне был преподнесен приговор Трибунала, подписанный ПЕТРОВЫМ, с которым я не был знаком, КИСЕЛЕВЫМ и ДРИЗЕНОМ, утвержденный неведомым магистром ВАСИЛИЕМ, как оказалось, все тем же АСТРОМОВЫМ, меняющим посвятительные имена, как перчатки. Приговор этот, как я узнал теперь, был от начала до конца составлен АСТРОМОВЫМ и сунут к подписи ПЕТРОВУ, ушедшему от него из-за этого, и КИСЕЛЕВУ, который глубоко был возмущен нелепостью обвинений, но подчинился обаянию «Великого магистра».
По поводу данной мной записки — не скажу, чтобы я отнесся к ней совсем хладнокровно, ибо даже сам АСТРОМОВ рассказывал мне об убийстве по приговору масонского трибунала в Париже министров Андрэ и Столыпина. На всякий случай я составил обо всем подробную записку на имя ГПУ, которую, в случае несчастья со мной, моя теперешняя жена должна была передать по адресу.
Так как я отказался подчиниться приговору, требовавшему разрыва именно с САДОВСКОЙ на два года без права не только переписываться, но даже расспрашивать друг о друге, то мне было объявлено отлучение, редактировавшиеся так: «жизнь твоя в наших руках, но мы не хотим твоей смерти, и так было пролито много крови; довольно того, что град несчастий обрушиться на тебя и близких тебе; мы отсекаем тебя, как гангренозный член, чтобы не заразить всего организма; нам лжецы и самозванцы не нужны; живи один — презрение наше будет всюду сопутствовать тебе».
Несмотря на такое грозное отлучение, мои друзья, СВЕРЧКОВ и КАНЕВСКИЙ, сохранили со мной самые теплые отношения, хотя АСТРОМОВ и пытался рассорить нас, уверяя, например, КАНЕВСКОГО, что я ему, как магистру, сознался, что получил свободу в апреле 1924 г. только потому, что выдал его сына. В чем выдал? Вот вопрос!
Около меня стали группироваться ученики, и не зная, могу ли я продолжать эзотерическую работу, я обратился за разъяснением своего положения к Г.О.М., который знал, оказывается, всю историю, издевался над АСТРОМОВЫМ, называя его «шутом гороховым», и сообщил мне в разговоре, что тот — женат, обстоятельство, которое АСТРОМОВ тщательно от всех скрывал. Тогда же Г.О.М. передал мне, что у АСТРОМОВА имеются богатые материалы, добытые ему одному известными путями; материалы, в которых разобраться он не умеет, но которые тщательно прячет, не желая ни с кем делиться.
Добавлю, что после моего «отлучения» АСТРОМОВ устроил «траурную ложу», в которой, однако, сам не был, где изрядно описывались мои вины, главная из коих состояла в том, что я «живу» с САДОВСКОЙ. Не довольствуясь тем, что эта грязная клевета (из-за которой распалась вся ложа «Софьи Премудрости», т.к. члены ее знали о чистоте наших отношений с САДОВСКОЙ), он счел долгом известить об этом мою жену, что в конце концов привело к моему разрыву с ней.
Время все сглаживает и летом 1925 г., получив неожиданно письмо от АСТРОМОВА с просьбой зайти к нему, я, успев расценить его как учителя и человека, но продолжая считать его высоконравственной личностью, явился к нему, и он со слезами на глазах простил меня, вернул мне прежнюю степень и очень скоро повысил еще двумя. Я, возвращаясь, имел в виду только материалы, о которых говорил Г.О.М., и держал себя с АСТРОМОВЫМ не как прежде, а гораздо самостоятельнее, позволяя себе спорить и критиковать его, чего раньше не смел. От него я узнал, что КИСЕЛЕВ «исключен» и «впал в клептоманию» (это любимое обвинение АСТРОМОВА: такой-то «секретный сотрудник ГПУ» и такой-то — «вор»). Оказывается, он просто ушел, возмущенный всем поведением АСТРОМОВА.
В это время к нему присоединился СЕВАСТЬЯНОВ, который должен был остаться заместителем его после его отъезда за границу. Вместе они выработали «декларацию» и «катехизис», которые АСТРОМОВ повез в Москву и, по его словам, представил в ГПУ, где его долго допрашивали, и он из допроса узнал, что за ним следили еще с 1922 г. Так, например, его спрашивали разные адреса, по которым он бывал в 1922 и 1923 гг.
Вскоре вернулся из поездки СВЕРЧКОВ, заявивший мне, что по примеру КИСЕЛЕВА уходит от АСТРОМОВА, т.к. не видит никакой пользы от совместной с ним работы. Мне удалось убедить СВЕРЧКОВА остаться, говоря, что при глупости и малообразованности АСТРОМОВА, при лени и незнании нашей философии СЕВАСТЬЯНОВЫМ, мы поневоле будем вести дело вдвоем, прикрываясь как ширмой АСТРОМОВЫМ с его 33-й степенью. СВЕРЧКОВ согласился, и мы выработали нечто вроде ультиматума, на который АСТРОМОВ, после некоторых споров, согласился, возведя нас обоих в должность надзирателей новой ложи «Кубического Камня», ибо старая — «Трех северных звезд» почему-то оказалась закрытой.
Тогда же, или немного ранее, я узнал о существовании Великой ложи «Астреи», в которой АСТРОМОВ был Генеральным секретарем после смерти Великого мастера ТЕЛЯКОВСКОГО. О существовании такой фигуры никто при жизни его не знал, и постановления «Астреи», подписанные Великим мастером «Саруахом» было подписано самим АСТРОМОВЫМ, (ибо это было одним из его многочисленных имен — Ефруах, Саруах, Болеслав, Василий, все равно как фамилий — АСТРОМОВ, КИРИЧЕНКО, ВАТСОН).
В августе 1925 г. АСТРОМОВ заявил мне, что даст мне руководительство одним из младших, АЛЕКСАНДРОВЫМ, которого бранил на все корки. Оказывается, это было на началах взаимности, ибо в мае, при посвящении АЛЕКСАНДРОВА во 2-ю степень, вся «тронная речь» АСТРОМОВА заключалась в потоке помоев, вылитых на меня. Можно себе представить изумление АЛЕКСАНДРОВА, когда через две недели я стал его руководителем!
В том же месяце АСТРОМОВ, узнав от меня, что я ищу квартиру, заявил мне: «Квартира будет тебе дана!» И (я пропускаю целый ряд мелких по этому поводу подробностей) после отъезда жены за границу, поселил меня в той трущобе, в которой держал эту бедную женщину, не дав возможность ни мне, ни жене познакомиться с условиями нашего будущего жилища. Этим он нанес окончательный удар себе, ибо ореол его чистоты и нравственности окончательно погас при знакомстве с его тещей, весьма достойной и почтенной старушкой, и квартирными хозяевами, в беспристрастности коих усомниться нет оснований.
Обозленный на него за нелепые и грубые, как всегда, его поступки, отлучение КАНЕВСКОГО, не видя никакой пользы от него, я начал поддаваться плану СЕВАСТЬЯНОВА об организации собственного кружка, не имеющего ничего общего с ним, как неожиданно 18 ноября приехали ко мне СВЕРЧКОВ и АЛЕКСАНДРОВ (которого в этот день я видел во второй раз в жизни) и сообщили невероятные гадости, в которых участвовал в качестве масона и магистра АСТРОМОВ. Я не стану перечислять их, т.к. они Вам, товарищ следователь, вероятно известны из показаний СВЕРЧКОВА и АЛЕКСАНДРОВА, также как и последующее наше отложение от «Астреи» и АСТРОМОВА, о чем составлен протокол, подписанный СЕВАСТЬЯНОВЫМ, СВЕРЧКОВЫМ и мною.
Общую характеристику АСТРОМОВА могу дать следующую: мелкий проходимец без чести и честности, не брезгающий никакими средствами себе на пользу, ловко умеющий «втирать очки» и паразитствовать, главным образом за счет одураченных им женщин, как паразитствовал всю жизнь; лжец по привычке, не могущий сказать правды даже когда хотел бы, грязный клеветник, приписывающий другим свои пороки. Учтя врожденную склонность людей к таинственному и пользуясь своим видом идеального церемониймейстера, по выражению Г.О.М., сумел эксплуатировать эту склонность в своих интересах, правда недолго, ибо очень скоро его разгадали и он остался один, не умея создать ничего прочного.
По вопросу о том, как произошло отложение, сообщаю следующее: когда АЛЕКСАНДРОВ и СВЕРЧКОВ сообщили мне свои сведения, мы твердо решили уйти от АСТРОМОВА, и вопрос был только в том, как это сделать: уйти ли немедленно или повременить. Те двое стояли за немедленный разрыв, я же, избегая шума и скандала, убеждал их подождать две недели, а за это время что-либо придумать, как без треска разломать созданную им ложу. Я привел тот довод, что в понедельник 16.11.[25 г.] он говорил, читая полученное в квартире на Михайловской письмо, будто ему некто БЕЛЮСТИН предлагает место, так, авось, он уедет, и т.д. Мне удалось убедить АЛЕКСАНДРОВА, СВЕРЧКОВ подчинился большинству. Необходимо было предупредить СЕВАСТЬЯНОВА, как наместного пастыря, и СВЕРЧКОВ пригласил его ко мне на 21.11.[25 г.] Когда только он узнал 1) все гадости, обнаружившиеся в отношении АСТРОМОВА, 2) то, что нет данных считать его сотрудником ГПУ, как то по поведению АСТРОМОВА предполагал СЕВАСТЬЯНОВ, последний стал настаивать на немедленном разрыве. Тут уже их оказалось большинство и подчиниться пришлось мне. Тогда же был составлен протокол об официальном закрытии нами ложи «Кубического Камня», так что с этого дня она официально перестала существовать. Протокол этот у меня, и я обязуюсь Вам его доставить. Мы поручили СЕВАСТЬЯНОВУ объявить АСТРОМОВУ о его изгнании от нас, но предварительно поехали все трое к МЕБЕСУ, чтобы от него узнать, за что был исключен от него АСТРОМОВ. МЕБЕС был очень осторожен и заявил, что с обеих сторон был принят максимум корректности, и потому считается, что он ушел «по собственному желанию», по крайней мере им было подано официальное заявление об этом.
Вечером 22.11.[25 г.] мы сошлись у СВЕРЧКОВА и СЕВАСТЬЯНОВ передал нам, что выложил все АСТРОМОВУ, который во всем признался, согласился сложить с себя звание магистра, но желает объясниться с нами в среду, 25 ноября. В этот день он приехал, вошел в ложу, куда вызвал СЕВАСТЬЯНОВА, а через него — СВЕРЧКОВА и меня, и разразился градом брани против нас и лжи против тетки, О.Е.НАГОРНОВОЙ, которую считал виновницей всего происшедшего, и был несколько озадачен тем, что источник сведений о нем был другой. Тогда же он заявил, что не дисквалифицирует СВЕРЧКОВА и меня (да и не мог этого сделать, ибо дисквалификацию масона может произвести только Великая ложа, а таковой, фактически, не было, ибо член ее, СЕВАСТЬЯНОВ, был с нами, а ВОЛЬСКИЙ подобной бумаги не подписывал. Впрочем, АСТРОМОВ над такими «пустяками» не задумывается: назовется еще тремя именами и подпишется за всех, как он сделал с дисквалификацией КАНЕВСКОГО, о которой не знали ни СЕВАСТЬЯНОВ, ни ВОЛЬСКИЙ).
Я не знаю, что говорил ему СЕВАСТЬЯНОВ, но 25.11[.25 г.], когда он заявил, что он передает свои полномочия Наместному мастеру, я прямо сказал ему, что это бесполезно, т.к. ложи уже не существует, мы из нее ушли, а ложа при отсутствии должностных лиц считается закрытой. Работать мы не будем, т.к. хотя он и слагает полномочия, но остается в «Астрее», а с ним мы не желаем иметь ничего общего. Это может подтвердить СВЕРЧКОВ, да, может быть, и СЕВАСТЬЯНОВ, хотя роль последнего в отношении нас несколько двусмысленна.
Писал собственноручно. В.Гредингер
12.02.26 г.
Допросил Уполномоченный 3-го отделения СОЧ Денисов
[АУФСБ РФ по ЛО, № 12517, л. 120-126]
<< Назад Вперёд>>
