Глава 6. Тайны «Медузы»
Где меч царил в былые времена,
видна рука гражданского порядка.
Н. Бараташвили
Прапорщик Михайлов протянул мне пакет, коротко сказал:
– Комбриг Шатин на словах сказал, чтобы вы немедленно ехали в штаб бригады по срочному делу, и незамедлительно вместе со мной. Дело касается вас и ваших подчиненных. На ночь дорога в штаб бригады минируется, как проехать в штаб по незаминированному участку, знают немногие в бригаде, включая меня. Поэтому, товарищ полковник, садитесь, пожалуйста, в мою машину, а ваша пойдет следом.
Я отошел чуть в сторону от автомашины прапорщика Михайлова, раскрыл пакет, стал читать. Шатин сообщал, что при прочесывании военным патрулем кандагарского рынка была задержана группа людей. Все они были при оружии и лишь один успел оказать сопротивление и был застрелен. Трое других – арестованы. Личность одного из них представляет интерес. Прошу прибыть вместе с переводчиком Хакимом. Как говорил еще в детстве мой отчим, Казанцев Петр Алексеевич, участник Гражданской и Великой Отечественной войн, солдату собраться в дорогу что гражданскому подпоясаться, раз-два – и готово!
– Срочно буди переводчика Хакима! – сказал я водителю автомашины – Саше Григорьеву. – Вы оба поедете в штаб бригады.
Оперативные офицеры тоже были на ногах, стали расспрашивать прапорщика Михайлова, в чем дело, почему полковника Тоболяка комбриг срочно приглашает в штаб бригады. Михайлов молчал, лишь разводил руками, делал вид, что не в курсе дел, связанных с вызовом Тоболяка в штаб. Не получив от прапорщика Михайлова ответа на поставленный вопрос, офицеры засобирались ехать вместе со мной, однако я остановил их намерение:
– Вы, товарищи офицеры, оставайтесь в «Мусомяки» и ждите моего возвращения. Старшим в группе до своего возвращения из штаба назначаю майора Саротина!
– Есть! – по-военному ответил майор. – Можете не беспокоиться, товарищ полковник, я справлюсь, и все будет в порядке.
Майор Собин, привыкший быть на «точке» вторым человеком после командира, не ожидал такого поворота событий. Даже растерялся, не знал что сказать. Побелел от злости, но промолчал. Я сел в машину прапорщика Михайлова, следом за нами, стараясь двигаться колесо в колесо, поехал Саша Григорьев с Хакимом. Ехали медленно, чтобы не напороться на мину. У ворот бригады была большая очередь людей, стоящих, как солдаты, затылок в затылок. Все плохо одеты, с котелками и мисками, ждали, когда начнут давать пищу, то, что оставалось от завтрака десантников.
– Это нищие и обездоленные люди, – сказал прапорщик Михайлов, – за таких, по крайней мере, они выдают себя. Мы их по приказу комбрига постоянно подкармливаем из солдатской кухни, – говорил прапорщик и внимательно следил за дорогой. – Эти люди сюда приходят каждый божий день, порой в день по нескольку раз. Кто они на самом деле? Никто точно не знает. Возможно, что среди них есть басмачи и их осведомители. Мы за ними внимательно следим. В целом-то это нищие и отверженные. Они с войной потеряли работу, имущество, кормильцев. Известно, что у афганцев большие семьи, их надо кормить, вот и идут к нам на поклон. Просят хлеб, кашу, муку, соль… Конечно, на всех голодных этого не хватит, но мы все же кое-что даем. Афганцы знают, что для всех хлеба может не хватить, занимают очередь с самого утра, чтобы хоть что-то принести домой из того, что дадут, и накормить голодных детей.
Прапорщик помолчал, потом добавил к сказанному:
– Куда деваться, товарищ полковник, приходится подкармливать голодных, кто бы они ни были, чтобы избежать в Кандагаре голодных бунтов населения, тогда всем не сдобровать от их мести.
– Молодец! Правильно мыслишь, – похвалил я прапорщика. – Мыслишь по-государственному, а это уже хорошо, что у Шатина такие толковые помощники.
Автомашины проскочили шлагбаум. Часовые посторонились, пропуская машины на территорию бригады.
– Все, товарищ полковник, приехали, – сказал прапорщик Михайлов, – комбриг ждет вас в своем кабинете. Просил вас зайти только одного.
Было раннее утро, однако на территории штаба бригады кипела армейская жизнь. Все находилось в каком-то движении. Никто не стоял. Все двигалось, перемешалось. Солдаты и офицеры бригады куда-то спешили, шли размашистой походкой и исчезали в чреве здания штаба. Штабные писари уже сидели на своих местах, чинили карандаши и оттачивали перья, оттирали чернила с измазанных пальцев рук, ждали указаний. У таблички с надписью «Комбриг Шатин» стоял автоматчик.
– Вы к кому?
– Полковник Тоболяк к комбригу Шатину!
Часовой посторонился, пропуская меня к двери. Я вошел в кабинет комбрига.
Шатин вышел из-за стола, вид сосредоточенный, строгий, без улыбки. Протянул для рукопожатия руку, как грозный архангел Гавриил, сказал: «Комбриг Шатин».
– Я узнал о вашем прибытии в Кандагар от начальника штаба 43-й армии генерала Тер-Газаряна. Он хорошо отозвался о вас, ссылаясь на характеристику Шамиля. С вашим предшественником мы были на «ты», так было проще и удобнее для обоих. Это сближало, становилось больше доверия друг к другу…
– Прошу прощенья, что перебил тебя, Михаил Иванович, – сказал я. – Я уже перешел на «ты», дело за тобой.
– Вот и отлично! – сказал Шатин и еще раз пожал мне руку, улыбнулся.
– Ну, а теперь о деле! – сказал Михаил Иванович. – Вчера в вечернее время наш патруль случайно задержал на кандагарском рынке несколько подозрительных человек. При проверке документов один попытался скрыться и оказал сопротивление, ранил солдата патруля, был убит, трое других задержаны, разоружены, не успели применить оружие. Теперь эти трое сидят в местной тюрьме, ее солдаты называют «Медузой». Туда помещаем всех задержанных до выяснения личностей, при необходимости их передаем в ХАД – службу безопасности провинции или отпускаем. Михаил Шатин закурил.
– Главного я пока не сказал, – продолжал Шатин, – у задержанных были обнаружены чистые бланки документов на несколько сот человек с соответствующими подписями и печатями, остается лишь поставить фамилию – и такого человека никто не вправе задерживать. Видать, придется повозиться и узнать, кто снабжает кандагарское подполье официальными документами? Но нас с тобой, Геннадий, интересует один человек, которого я как-то встречал с переводчиком Хакимом. Они летали на авиаудар по басмаческим целям вместе с майором Собиным. Летчики мне докладывали после проведенного авиаудара, что слетали вхолостую. Били по площади, а майор Собин был другого мнения, что якобы была уничтожена группа басмачей до 150 человек, склад с боеприпасами и несколько бензозаправщиков.
Подполковник Шатин выбросил окурок сигареты, достал из пачки новую сигарету, стал курить, вопросительно посматривая на меня.
– Скажи, Геннадий, кому верить? Летчикам или майору Собину? – Я молчал, ничего не говорил.
– Этому майору Собину я не верю. Он производит на меня отрицательное впечатление. Летает на авиаудары в пьяном состоянии. Пьяным лезет на глаза моим офицерам и плохо влияет на них. Я ему запретил в пьяном состоянии появляться в расположении десантной бригады. Кроме всего прочего, он ненадежный человек и плут. Занял у одного офицера крупную сумму денег и не отдает. После авиаударов постоянно выгораживает наводчиков, которых, по-видимому, вербовал. С такими мыслями в голове нечего и думать об эффективной борьбе с басмачами, – заключил Шатин. – В общем, сейчас сам во всем убедишься. Переводчик Хаким приехал с тобой?
– Приехал!
Зазвонил телефон. Комбриг снял трубку:
– Шатин слушает!
Дежурный по бригаде докладывал Шатину, как прошла ночь. Комбриг недовольно хмурился. Слушал, молчал. Сказал в трубку:
– Передайте моему замполиту бригады, пусть тщательно разберется в причине самострела на посту и доложит к 12.00.
Шатин положил телефонную трубку. Долго молчал. Обдумывал происшествие в бригаде и что предпринять, строго сказал, обращаясь ко мне:
– Опять самострел. Прямо беда. Стреляются на посту молодые ребята в возрасте 18–20 лет. Это ли не горе родителям? А каково мне? Я себе места не нахожу. Я, в первую очередь, в ответе за этих ребят, своих сыновей.
Я молчал. Ничего не говорил. Молчал и Михаил Шатин.
– Ну, ладно. Теперь о деле. Сейчас пойдем в «Медузу», так солдаты называют местную тюрьму. Она небольшая, но хорошо прочищает мозги.
Из штаба бригады мы направились к «Медузе», невысокому строению, стоящему рядом с солдатской баней. Впереди шел Шатин своей привычной, ныряющей походкой, следом – я с переводчиком Хакимом. Подходя к «Медузе», вспомнил, что на месте тюрьмы Бастилии, громадной и зловещей, французы в 1789 году поставили надпись: «Здесь танцуют». «Может быть, со временем комбриг Шатин последует примеру французов, и на месте «Медузы», будет такая же надпись!» – подумал я.
Около «Медузы» к комбригу подскочил высокий, красивый лейтенант:
– Товарищ комбриг! За время моего дежурства никаких происшествий не произошло! – доложил лейтенант Соломатин.
– Быстро открывай, Соломатин, «Медузу», посмотрим, что ты там прячешь! – приказал комбриг.
Громадный замок, висевший на дверях «Медузы», был ржавый, не открывался. Лейтенант старался быстро открыть замок, никак не мог, как того требовал комбриг, что не понравилось Шатину.
– Чего ты так долго копаешься?! – возмутился он. – Дай-ка сюда ключ.
Лейтенант, вспотевший от нервного напряжения, протянул комбригу ключ. Шатин вставил ключ в замок, потряс его из стороны в сторону, повернул ключ – и замок открылся.
– Учись, лейтенант Соломатин, как надо открывать замки, учись, пока я жив. Научу не только этому ремеслу, но и храбро воевать, бить басмачей в хвост и в гриву!
– Лихо у вас это получается, товарищ комбриг! – сказал лейтенант, весело улыбаясь, глядя на комбрига влюбленными глазами.
Массивная дверь «Медузы» с таинственным скрипом и скрежетом отворилась, и в нос ударил запах гнили, сырости и человеческого пота, и я почувствовал легкое подташнивание. Идти внутрь «Медузы» не хотелось, но усилием воли заставил себя спуститься вниз по ступенькам и оказался внутри тюрьмы, стал ждать, какой сюрприз приготовил мне комбриг Шатин.
Комбриг легкой походкой сбежал вниз по ступенькам внутрь «Медузы», чувствовалось, что он здесь уже не первый раз. Остановился в центре «Медузы», осмотрелся, привыкая к тусклому свету лампочки, подвешенной под самый потолок. Лампочка была обвита колючей проволокой, и от этого свет в «Медузе» состоял из маленьких квадратиков, не больше по размеру спичечного коробка. Тюрьма больше походила на погреб, где никогда нет дневного света, всегда стоит полумрак, даже в солнечный день.
– Нужно чуть-чуть постоять и привыкнуть к темноте, – сказал мне лейтенант Соломатин, – лампочка Ильича слабенькая и ее свет лишь пугает людей, делает их злодеями, впрочем, злодеи здесь и сидят!
– Правильно мыслишь, лейтенант Соломатин, – похвалил офицера комбриг. – Подними с нар задержанных. Слишком они заспались, однако.
– Подъем, господа бандиты! – громко скомандовал лейтенант. – Подъем, вы не на курорте, а в тюрьме. Понимать надо и быстро выполнять команды. Отсыпаться будете на том свете. Ваш путь на свободу – только через чистосердечное признание своей вины и раскаяние. Надеюсь, вам это понятно.
Переводчик Хаким собирался перевести слова лейтенанта, но комбриг Шатин жестом руки остановил его.
– Не надо переводить! – хмуро заметил Шатин. – Здесь все «свои», и мы друг друга хорошо понимаем.
Я остановился возле деревянного стола, обитого железом и вкопанного глубоко в землю. Слева от меня были деревянные нары, которые я не сразу заметил из-за слабого освещения. Нары появились, как по-щучьему велению из темноты, к которой я постепенно стал привыкать. На них валялись трое, спали или делали вид, что спят крепким сном. По команде «подъем!» стали потягиваться, лениво, безразлично к тому, что происходит вокруг них, делая вид, что недолго здесь пробудут, еле слышно переговаривались между собой.
– Разговоры прекратить, господа бандиты! Это приказ. А приказ должен выполняться точно, быстро и в срок. Кто его нарушит, будет расстрелян по законам военного времени! – сказал лейтенант Соломатин.
Все задержанные слезли с нар, встали рядом со столом. У всех руки за спиной, как того требует инструкция для задержанных, содержащихся в «Медузе».
– Господин Шатин! – обратился к комбригу рослый, под два метра, молодой афганец. – Вы меня знаете, я член провинциального комитета партии, и мы с вами встречались у губернатора Кандагара. Мой арест – это недоразумение, и я вас прощаю за эту оплошность. Виноваты не вы, а подчиненные, но и их прощаю, прошу не наказывать, а впрочем, посмотрим, что будет дальше с нами.
– Я освободил бы вас с большой радостью, но не могу, – сказал Шатин. – Вы нарушили комендантский час. Вы были при оружии и оказали вооруженное сопротивлении патрулю. У вас были найдены бланки документов, не подлежащие выносу из государственного учреждения. Вы смертельно ранили солдата патруля. Всех вас передам в местный ХАД, там будут решать, как поступить с вами.
Сомкнув непокорные уста, афганцы молчали.
Было тихо и тревожно. Глаза громадного ростом афганца горели бешеным, неестественным огнем наркомана. Он молчал. Лишь сверлил нас колючим взглядом, готовый всех испепелить огнем ненависти, как вулкан Везувий. Это, пожалуй, все, на что еще он был способен.
Рядом с рослым афганцем был маленький, щуплый, как воробей, молодой человек лет двадцати. Он часто моргал, смотрел на комбрига с испугом, то и дело протирал рукой гноящиеся глаза. Он единственный был не в наручниках. Любопытство, с которым я разглядывал молодого афганца, отвлекло меня от чего-то важного, что я не сразу заметил. Вдруг третий арестованный повалился к ногам переводчика Хакима:
– Хаким-ага, спасите меня и защитите! Я погибаю. Пусть меня больше не бьют и не пытают. Я сам все вам скажу, что будет вас интересовать!
Я повернулся к человеку, стоящему на коленях перед Хакимом, и в этот момент громадного роста афганец сильно пнул его ногой, затем еще и еще. «Предатель! – шипел нападавший. – Запомни, негодяй, что тебя покарает Аллах, если ты предашь всех нас и наше святое дело в борьбе с неверными!»
Лейтенант выхватил пистолет и со всей силой ударил рослого афганца по голове.
– Предупреждаю всех и каждого! – громко по-юношески крикнул лейтенант Соломатин. – Шаг влево, шаг вправо – это рассматриваю как побег и пристрелю каждого прямо в «Медузе», здесь поблизости и закопаю. Всем не двигаться, стоять на месте.
– Молодец, лейтенант Соломатин, – снова похвалил лейтенанта комбриг Шатин, – далеко пойдешь, если уцелеешь в этой грязной войне. Этих двух увести из «Медузы», – приказал Шатин лейтенанту. – Каждого из них содержать в отдельной камере и в наручниках. Не давать ни еды, ни воды, пока не заговорят по делу. А этого, – комбриг ткнул ногой в сторону третьего задержанного, готового дать показания, – оставить здесь, в «Медузе». Наручники с него снять. Потом решу, что с ним делать дальше, возможно, смиренное кладбище, могила поджидает его вскорости.
Лейтенант помог встать огромному афганцу, которого только что сильно ударил рукояткой пистолета по голове. Афганец с трудом поднялся. Он был упитанный и такой толстый, что его с трудом можно было обхватить двумя парами рук. Выглядел хотя и по-прежнему грозно, но подавленно. Наконец он встал во весь рост и сказал, ни к кому не обращаясь: – Скоро вам всем, шакалы, придет конец!
– Уведи, лейтенант, этих двух бандитов! – приказал Шатин, – иначе они меня рассердят до безрассудства, и я их лично расстреляю, даже не расстреляю, а повешу прямо здесь, в «Медузе», и Аллах их никогда не примет к себе в рай. Так с вами произойдет, если вы будете мне дерзить. Запомните хорошенько мои слова.
– Из «Медузы», господа бандиты, выходить по одному! – приказал лейтенант Соломатин. – И без шуток. Я стреляю с обеих рук без промаха.
Задержанных увели.
– Ну, вот и конец комедии! – сказал комбриг Шатин.
– Перед тобой, Хаким, стоит человек, которого ты с майором Собиным завербовал. Его, кажется, кличка «Зурап»? Так или не так?
– Так точно, «Зурап», – ответил переводчик Хаким, побледнев, как полотно.
– А ты, «Зурап», вставай с колен, – сказал Шатин. – Правильно я говорю, Хаким?
– Правильно! – еле слышно промямлил переводчик. Он был сильно перепуган предательством «Зурапа», не знал, как себя вести в создавшейся ситуации и что говорить. Наконец нашелся. Еле слышно сказал: – Я вам, товарищ комбриг, все объясню по порядку, как все вышло…
– Объясняться будешь не здесь и не мне, а в зале суда! – грозно остановил переводчика Шатин. – А пока отвечай быстро на мои вопросы. Ты знал или нет, что этот тип – предатель?
– Да что вы такое говорите, товарищ комбриг? – возмутился переводчик.
– Отвечай без лишних, слов: да или нет. Ты понял меня? Сейчас решается твоя судьба, а ты многословишь. Повторяю вопрос: – Ты, переводчик Хаким, знал или не знал о предательстве «Зурапа»?
– Нет, не знал!
– Кто вербовал «Зурапа» в разведывательную сеть?
– Майор Собин.
– Ну, что я тебе говорил, Геннадий, – сказал комбриг, обращаясь ко мне. – Эти пьяницы и развратники Саротин и Собин поставили под пресс твоего предшественника, подполковника Пронина. Ему грозят крупные неприятности, а с них как с гуся вода. Хорошо, что я запомнил в лицо этого «Зурапа», когда он с майором Собиным летал на авиационный удар по басмачам. Можешь представить, кого они били? Неслучайно, по докладу летчиков, они утюжили бомбами афганский песок, и больше ничего. А теперь, «Зурап», давай разберемся в твоей секретной миссии и в чем она состоит?
Переводчик Хаким стоял бледный, напуганный, готовый разрыдаться и броситься Шатину в ноги, и наверняка сделал бы это, если бы не было «Зурапа».
Только теперь я стал осознавать, что мои усилия по выявлению предателей в агентурной сети и составлению списка из 12 человек, подозреваемых в связи с басмаческим подпольем Кандагара, оправдались. Когда в течение ночи я составил список неблагонадежных лиц, сказал себе: «Если есть предатель или предатели, то Кай Юний Брут находится в этом списке!» Как оказалось, не ошибся. Так и случилось, интуиция не подвела. «Зурап» тоже попал в мой список, но от этого мне стало не легче, скорее наоборот – тяжелее. Вряд ли я смог бы в скором времени разоблачить «перевертышей», не подвернись этот случай.
– Какие планы ты, «Зурап», вынашивал, оказавшись агентом советской разведки? – спросил комбриг Шатин.
«Зурап» стал отвечать на поставленный вопрос вяло, пытался сказать, что он в кандагарском подполье – второстепенный человек, является рядовым исполнителем и не представляет большой опасности для советской разведки. Мало что знает о подполье Кандагара.
Было очевидно, что «Зурап» тянет время. Не хочет говорить, на что-то рассчитывает, чего-то ждет. Тогда Шатин пригрозил ему виселицей.
– Вот что, «Зурап», говори прямо, с кем ты – с нами или с басмачами? В последний раз я тебя спрашиваю! – строго сказал Шатин.
– Все скажу, если вы расстреляете тех двоих, что только что увели из «Медузы»! – решительно заявил «Зурап». – Пока они живы и пока я чувствую их дыхание, говорить с вами не буду.
Шатин какое-то время колебался: «Как поступить?» Отвел меня в сторону. – Что ты сам-то думаешь? – спросил он.
– Полагаю, что следует сделать так, как того хочет «Зурап», но расстреливать тех двоих будет он сам, а не кто-то другой!
– Трудную задачу предложил нам с тобой «Зурап»! – сказал Шатин. – Впрочем, из двух бед – один ответ!
Комбриг вплотную подошел к «Зурапу» и объяснил наше предложение. Помедлив, «Зурап» согласился.
– Хорошо, я расстреляю их и расстреливать буду не где-то на стороне, а прямо здесь, чтобы избежать огласки, кто уничтожал террористов кандагарского подполья.
– Часовой! – крикнул Шатин солдату, стоящему на охране «Медузы». – Срочно передай лейтенанту Соломатину, чтобы он доставил в «Медузу» тех двоих задержанных. Понял или повторить?
– Так точно, понял, товарищ комбриг!
– Выполняй!
Через несколько минут появился лейтенант Соломатин и привел задержанных террористов в «Медузу». Их поставили рядом с нарами на колени. Шатин вынул пистолет из кобуры, оставил в обойме два патрона, пистолет передал «Зурапу». Риск был большой. Сзади «Зурапа» встал лейтенант Соломатин, готовый выстрелить в «Зурапа», если тот поведет себя неадекватно договоренности.
– Стреляй, «Зурап», не тяни! – приказал комбриг Шатин. «Зурап» выстрелил в рослого афганца, вторым патроном в другого террориста. Оба еще подавали признаки жизни, тогда лейтенант Соломатин сделал два контрольных выстрела в головы афганцам и добил их. Все было кончено в считаные минуты. «Зурап» передал пистолет комбригу. Его руки тряслись, как в лихорадке.
– Это ничего! – сказал комбриг. – Не каждый же день приходится уничтожать своих сподвижников. Привыкай.
Так в Афганистане стала создаваться новая порода людей-перевертышей, обреченных на бесславие и позор, призванных служить интересам Саурской революции.
«Медуза» сразу же после расстрела стала напоминать тюрьму, в которой только что казнили террористов и привели приговор в исполнение.
«Зурап» взял из рук лейтенанта Соломатина фонарь, поднес его ближе к лицу огромного афганца и только теперь заметил, что у него глаза не серые, а карие, они глядели на «Зурапа» с укором, тоской и печалью.
– А глаза-то у Абдуль Кахора, оказывается, карие! – сказал «Зурап» и захохотал. Было заметно, что «Зурап» не в своем уме.
– Этого гиганта, – сказал «Зурап» об Абдуль Кахоре, – я всегда боялся. Был он очень ловок и коварен. В кандагарском подполье его звали «Боевым слоном» за громадную физическую силу. Теперь с ним покончено. Он мертв. Конечно, жаль, что так все вышло. Он был хорошим террористом, исполнительным и пунктуальным. Если говорил, что сорвет голову с русского начальника Генади, то наверняка бы сорвал. – И «Зурап» внимательно посмотрел в мою сторону. – Я говорю только то, что хорошо знаю, – продолжал «Зурап». – Абдуль Кахора был идейным борцом и от этого был очень опасен, – признался «Зурап» в глубокой растерянности.
У меня были все основания не верить на слово «Зурапу», презирать его как перевертыша, но никак не восхищаться им. Он был загнан в капкан, и ему ничего не оставалось, как волку, перегрызть лапу и вырваться из капкана, что он и сделал.
– Всякая букашка хочет жить! – сказал «Зурап», обращаясь к комбригу. – Что будет со мной?! Меня тоже расстреляете?
– Нет, «Зурап», этого с тобой не произойдет, если ты будешь вести себя достойно, – ответил на реплику «Зурапа» комбриг Шатин.
– Я верю вам, – сказал «Зурап», – и буду вести себя достойно!
«Зурап» присел на нары, задумался. Лейтанант Соломатин принес ему стакан воды, сказал:
– Успокойся! Теперь все в прошлом! В настоящем только ты!
Комбриг вызвал санитаров, они подхватили убитых на носилки и вынесли из «Медузы». Постепенно «Зурап» стал приходить в себя.
– Я понял так, что вы и есть полковник Генади? – спросил меня «Зурап».
– На этот раз ты, «Зурап», не ошибся. Я действительно новый командир разведчиков, полковник Тоболяк. Мы должны, «Зурап», поладить, найти общий язык и работать вместе, и я гарантирую тебе свободу. Можешь с семьей уехать в Россию или в Кабул под другим паспортом. Найдем тебе работу, и живи спокойно.
– Приятно слышать такие слова, продиктованные заботой. Я сообщу вам все о басмаческом подполье, что знаю! – решительно заявил «Зурап». – Моя новая жизнь началась со встречи с вами. Вера в идею меня спасет, а вера в факты – погубит.
Так началась большая и кропотливая работа с «Зурапом». Он заговорил. Благодаря ему был раскрыт гигантский по масштабу заговор против народной власти, ведущий в Кабул, Пакистан, Иран, Китай. В заговор были втянуты еще несколько наших агентов, завербованных Собиным и Саротиным. Приходилось спешить, чтобы локализовать преступные планы террористов. В Кандагар я только что прибыл, но, как оказалось, был уже приговорен к расстрелу.
Тела террористов, расстрелянных «Зурапом», были вывезены ночью в заброшенный яблоневый сад и там нашли свое земное пристанище. Их тайна гибели была надежно спрятана в яблоневом саду, но так нам только казалось, что тайна смерти террористов умерла вместе с ними… Нищий видел, как что-то закапывают русские, раскопал могилы и сообщил в ХАД. Невидимый след вел к «Зурапу»…
Оперативные офицеры Саротин и Собин, узнав о предательстве «Зурапа», запаниковали, перестали не только пить водку, но и есть. Постоянно обращались ко мне с вопросом: «Что с ними будет?»
– «Спешите медленно», – говорили древние греки. Время покажет, что будет с вами, – отвечал я, уклоняясь от ответа на прямой вопрос.
Саротину и Собину было чего бояться. «Зурап» мог разоблачить их в преступной связи с ним. Он летал на авиационные удары с Саротиным и Собиным, летчики утюжили пустоту и сообщали об этом своему командованию, а Саротин и Собин, вместо того чтобы разоблачить «Зурапа», всячески покрывали его действия, что было на руку «Зурапу», и он творил зло при поддержке Саротина и Собина.
«Зурап» никого не щадил. Были приведены в действие исполнители теракта – лица, перевербованные «Зурапом», – «Фарах» и «Акрам». Установлена сама дата взрыва «Мусомяки», где размещались оперативные офицеры и переводчики, так бывает при отсутствии дисциплины и порядка на «точке» в крупной игре без правил, и, чтобы остановить машину террора и насилия, приходилось действовать на пределе своих сил и возможностей, чтобы своевременно обесточить рубильник, приводящий приговор в исполнение.
Я с головой окунулся в материалы расследования дела «Зурапа», стараясь не употребить во зло его добровольные показания, и получил жесткий отпор со стороны советника ХАДа, привлеченного к этой работе.
– Вы, полковник, допускаете мягкотелость к преступнику, – сказал чекист из Москвы. – Эта мягкотелость неуместна, когда дело идет о судьбе Саурской революции!
Чекист из Москвы, привыкший все делать нахрапом и грубостью, как это дозволялось в СССР, с прищуром смотрел на меня, лицо светилось хищной улыбкой. Он привык командовать и полагал, что преподал мне предметный урок наглости, прикрываясь интересами Саурской революции, которая в опасности, и поэтому – не стоит проявлять к врагам мягкотелость. «Всякая революция чего-то стоит, – процитировал он Ленина, – если она умеет защищаться!»
Чекист в присутствии «Зурапа» унизил меня, показал ему, кто тут главный и от кого зависит судьба «Зурапа».
– Вот что, уважаемый капитан, – сказал я чекисту, – вы оказались здесь потому, что этого хотел я, полковник Генерального штаба, чтобы вы помогли в работе, а не саботировали ее, как это вы делаете. Строгость нужна к врагам революции, а не к людям, раскаявшимся в своих деяниях и перешедшим на нашу сторону. А цитировать ленинские фразы легче всего, тяжелее – рисковать своей жизнью, ходить на лезвии ножа и не ошибиться.
Вскоре капитан был отозван от расследования дела «Зурапа», и взамен капитану прибыл другой офицер из КГБ, тоже с претензиями на величие своего положения из «конторы» Андропова.
«Зурап» много сделал в борьбе с басмаческим подпольем в Кандагаре, город превратился в пыточный застенок оппозиционных сил Бабрака Кармаля. Пахло жареным человеческим мясом и кровью, врагов режима хоронили, как собак. Закапывали где попало, чтобы трупы не разлагались и не было в Кандагаре эпидемии. Службы ХАДа, Царандоя терзали лиц, попавших под подозрение в связи с басмаческим подпольем. Они не выдерживали пыток, доносили на ближних, родных, лгали, изворачивались, чтобы сохранить себе жизнь, и клубок насилия катился по Кандагару, увеличиваясь в размере, вовлекая в свою орбиту невинных людей, оклеветанных понапрасну, но никому до этого не было дела. Лес рубят, щепки летят.
В эти напряженные дни мне приходилось летать на авиаудары по три-четыре раза в сутки по выявленным басмаческим бандам, участвовать в организации и проведении наземных операций силами Кандагарской бригады десантников. Я похудел от жары и напряженной работы более чем на десять килограммов. Одежда на мне болталась, как на вешалке, не успевал бриться, оброс щетиной, как Робинзон Крузо, стал неузнаваем.
Оперативная группа разведчиков сражалась за идеалы Саурской революции, а сама была не защищена от гибели. Дамоклов меч висел над нашими головами, готовый нанести решительный удар по разведгруппе и уничтожить ее.
Чтобы представить всю сложность нашего положения в Кандагаре, следует хотя бы на минуту представить готовность «Фараха» и «Акрама», агентов спецгруппы, взорвать «Мусомяки», облить здание бензином, поджечь. И если кто-то из уцелевших попытается выбраться из горящего здания – забросать гранатами. Такая участь ждала оперативную группу разведчиков при попустительстве Саротина и Собина, главных виновников приближающейся беды. И лишь случайность спасла нас от гибели. Стоило патрулю не обнаружить группу террористов на кандагарском рынке, для всех наступило бы безрадостное похмелье и смерть, включая меня, только что назначенного командиром группы разведчиков и прибывшего в Кандагар, попавшего как кура во щи, ничего еще не сделавшего – ни плохого, ни хорошего.
Саротин и Собин то и дело приставали ко мне с вопросами: «Что с ними будет?» в связи с предательством «Зурапа». Они пока еще не знали, что «Фарах» и «Акрам», которых вербовали эти офицеры, тоже предатели.
– Я готов, как японский самурай, сделать харакири, чтобы доказать, командир, преданность вам, – уверил майор Собин. – Прошу мне поверить и не ломать мне характеристику, а значит, и жизнь.
Майор Саротин пустил слезу, сказал: – Пожалейте, командир, меня. Я вам буду за это благодарен, иначе, как Собину, мне остается сделать харакири!
– Вот еще что надумали, только инвалидов нам недоставало в разведке. Начальник Кабульского разведывательного центра полковник Шамиль в курсе ваших дел, ждите приказа, возможно, что он сам приедет сюда, в Кандагар.
По вечерам шифровальщик знакомил меня с телеграммами Центра, ворчал по привычке: «Шамиль только и требует активизировать борьбу с басмачами. Но если убить последнего басмача, кто тогда будет пахать землю, убирать урожай, кормить страну, того же Бабрака Кармаля? Как этого не понимает Шамиль. Басмачи – это те же крестьяне. Они кормят страну, одевают, отстаивают ее интересы на поле брани».
– Не ворчи! – говорил я шифровальщику. – Все тебе не нравится, но если мы не будем бороться с басмачами, они сотрут нас в порошок. Это ты понимаешь или нет?
– Так-то оно так, – примирительно сказал Микаладзе, – но нельзя забывать, что мы находимся в Афганистане как гости. А мы афганцев травим собаками, расстреливаем, сжигаем посевы. Разве это правильно?
Микаладзе говорил отрешенно, глядя в угол, где у него была иконка, подаренная его бабушкой.
– Вы, командир, – продолжал ворчать прапорщик, – расшевелили кандагарский злой улей, жди беды. «Камикадзе ислама» не дремлют, дело свое знают. Надо нам повысить бдительность!
– Вот тут ты – молодец, Микаладзе, хвалю! Наконец-то сказал по делу.
Каждый прожитый день приносил что-то новое. Удалось установить лагеря подготовки террористов в Кветте, Миран-Шахе, Чамане, Читрале, Кохате… Террористов там обучали инструкторы из Китая, США, Ирана, Пакистана, имена многих из них мы знаем, включая места проживания, что важно для последующей перевербовки или ликвидации силами агентуры.
По свежим следам нам удалось внедрить в Кохату и Чаман своих агентов. Это было большой удачей, оставалось ждать эффективной работы засланных агентов, и в этом была большая заслуга «Зурапа». Он также помог установить контроль за доставкой оружия из Пакистана и Ирана, по тропам, известным небольшому числу подполья. Однако основная борьба с басмачами была впереди.
