Глава I. Конфигурация власти в провинциальном городе
Такая оценка известным историком социального строя и государственного управления Российской империи опиралась не только на собственные исследовательские выводы Н.П.Ерошкина, но и имела самое широкое распространение в дореволюционной и советской историографии. В 1983 г. Б.Н.Миронов заявил о необходимости корректировки выводов отечественного городоведения о бесправии, полном подчинении бюрократии органов городского самоуправления в дореформенной России и их низком престиже среди горожан. «Фактическое слияние органов местного общественного самоуправления с органами местной власти затемняет факт действительного участия горожан в управлении городом, поскольку выборные с первого взгляда кажутся бесплатными слугами или чиновниками правительства...»34
Проведенные архивные исследования фондов местных государственных учреждений и органов городского общественного управления привели меня к выводу: гипотеза Б.Н.Миронова о том, что власть в городе была поделена между чиновниками и выборной верхушкой городского самоуправления, значительно в большей степени отвечает реалиям провинциальной чем господствующий взгляд на бесправность самоуправления.
В условиях расцвета абсолютистской монархии в России подавляюшее большинство подданных было лишено какой-либо возможности участвовать в политической жизни страны. Самодержавный строй не допускал никаких институтов народного представительства на общенациональном уровне. Вместе с тем, представительные органы власти, организованные преимущественно по сословному принципу, действовали на уровне локальных сообществ. Жалованная грамота дворянству 1785 г. завершила формирование дворянской корпорации. Интересы дворян выражали уездные и губернские собрания, избиравшие сословные органы управления и делегировавшие своих сограждан в учреждения местного управления. Самоуправление было предоставлено также городской общине и городским сословиям (купцы, мещане, цеховые), которые выбирали своих представителей и в отдельные губернские государственные учреждения, главным образом, органы суда: уголовную и гражданскую палаты, в совестный суд.
Важно отметить, что начиная с введения Учреждений для управления губерний 1775 г. и Жалованной грамоты городам 1785 г. происходило формирование новой системы городского самоуправления. Если прежде органы, избиравшиеся горожанами, были фактически частью аппарата управления, то в ходе реализации екатерининских реформ они стали в значительно большей мере выражать интересы городских сословий. Эта система просуществовала до городской реформы 1870 г., которая в некоторых городах начала реализовываться в 1863 - 1864 гг. Реформа 1870 г. принципиально изменила всю систему городского самоуправления, сменив сословный принцип представительства на имущественный ценз.
Учитывая особенности политического строя Российской империи, для понимания специфики политической культуры горожан конца XVIII - первой половины XIX в. важно исследовать проблему доступа для лиц разных сословий и социальных слоев к реальному участию в деятельности институтов самоуправления. Прежде всего необходимо выяснить представления горожан о городском самоуправлении, иерархии выборных должностей, престиже представительных органов власти в разных слоях и сословиях горожан. Наконец, важно понять, каковы были стратегии поведения и практики избрания или уклонения от общественных служб.
Система городского самоуправления, сложившаяся в результате реформ 1775 и 1785 гг., была весьма разветвленной, но функционально не вполне структурированной. В городах создавались общая и шестигласная дума (т.е. избираемая от всех 6 разрядов городского населения из числа членов общей думы), магистрат (в малых городах - ратуша), сиротский суд, словесный городской и частные (т.е. по частям города) суды. Городовой староста, избираемый сроком на один год, с помощью товарищей, собирал казенные подати, следил за выполнением некоторых других повинностей купцами и мещанами, выполнял различные поручения думы. Существовали и другие менее важные институты городского и сословного управления.
В малых городах структура самоуправления имела упрощённый характер: все дела были сосредоточены в руках городового старосты и городового хозяйственного управления.
Учреждениями для управления губерний 1775 г. было предусмотрено, что в каждом наместничестве или губернии должны существовать губернские магистраты. Губернскому магистрату были подчинены городовые магистраты, ратуши и сиротские суды. Губернский магистрат делился на два департамента: уголовных и гражданских дел35. Штат губернских магистратов состоял из двух председателей, назначаемых Сенатом, и 6 заседателей, избираемых купцами и мещанами губернского города на три года. В проекте число заседателей было больше - 10 человек, и что особенно важно, «выбор их предполагалось поручить тем городам, на которые распространялась власть губернского магистрата». Но Екатерина II сократила и число заседателей и ограничила их выбор лишь горожанами губернских городов36. Ее решение соответствовало интересам граждан, избавляя купцов уездных городов, которые могли бы быть избранными в губернский магистрат, от необходимости аренды жилья в губернском городе, а также сокращало и общее число выборных служащих. Действия городских дум, учрежденных в 1775 г., также подлежали обжалованию в губернские магистраты. В 1798 г. губернские магистраты были упразднены Павлом I, а указом 4 сентября 1800 г. во всех губернских городах вместо магистратов вводились ратгаузы37. Александр I вскоре после вступления на престол отменил административные преобразования отца, декларируя возврат к учреждениям своей бабки. Однако губернские магистраты восстановлены не были.
В учреждениях городского самоуправления кроме выборных лиц были и постоянные канцелярские чиновники - секретари, писцы, которые получили статус государственных служащих при Николае I. Они нередко играли, особенно если во главе учреждения оказывался человек, слабо разбирающийся в законах, огромную роль в управлении городом. Степень влияния этих постоянных чиновников городского самоуправления не следует все же преувеличивать, как это порой делали петербургские сановники.
Каким было отношение чиновников, служивших в губернских или уездных учреждениях, к возможности продолжения карьеры в качестве секретаря в магистрате или в городской думе? Интересная информация об этом содержится в мемуарах чиновника Г.И.Мешкова, служившего в Пензе. В 1831 г. новый губернатор А.А.Панчулидзев, стремясь повысить жалование чиновникам своей канцелярии, предположил зачислить их на службу в градские думы, из которых они получали бы жалованье, «в дополнение к получаемому из канцелярии, где должны были считаться вытребованными для занятий». «Товарищ моим это перемещение не значило ничего, лишь было бы увеличено жалованье, но я думал не так», - утверждает мемуарист. Молодой 21-летний человек, имевший лишь первый классный чин, живущий одним жалованьем, заявил губернатору, что он желает «лучше остаться при том окладе, который получаю, нежели из чиновника губернаторской канцелярии преобразиться в писаря думы»38.
Государство никогда не забывало о своем интересе, принуждая горожан поставлять бесплатных служащих для аппарата управления. Диапазон таких «общественных служб» был велик: от сторожа при земской избе и посыльного при полиции до заседателей Уголовной и Гражданской палат или членов Судоходной расправы, ведавшей организацией движения, условиями найма рабочей силы на судах и прочими вопросами функционирования речного флота.
Впрочем, так ли все это было однозначно с обязанностью города поставлять низших чиновников для аппарата государственного управления, как об этом говорят историки? Как относились сами граждане к делегированию своих представителей для работы в управленческих и судебных органах местной государственной власти: видели они в этом «обременение» или же пользу для городских сословий? По меньшей мере, в наличии постоянных заседателей в судебных инстанциях среднего звена (уголовная и гражданская палаты) граждане были весьма заинтересованы, так как они хоть в какой-то мере ограждали их от произвола коронных чиновников судебных палат.
При проведении городской реформы 1775-1785 гг. в жизнь произошли существенные отклонения от замысла. Правительство вынуждено было учесть многие реалии, в первую очередь: неоднородность социального развития отдельных регионов обширной империи. «Эти отклонения - убедительное доказательство того, - пишет Б.Н.Миронов, - что не только государство творило социальную историю страны, но и само население и само население и объективные социально-экономические процессы, происходившие в стране»39. Одним из таких регионов, в которых при проведении реформы самоуправления были допущены заметные отступления от общего плана, была Западная Сибирь. Но произошли и такие отклонения от замысла реформы, которые не были санкционированы центральной властью, но были негласно признаны на уровне губернского звена государственного управления. Наиболее ярким примером корректировки гражданами законодательства в сфере самоуправления стало слияние общей и шестигласной думы. Это произошло, как принято считать, почти повсеместно и было реакцией горожан на чрезмерную усложненность представительских органов и оторванность столичных чиновников, готовивших реформу, от социальных реалий российской провинции.
Формирование новой системы самоуправления в 70-80-х гг. XVIII в. привело к изменению существовавшей конфигурации власти в городе. Ситуация с распределением властных полномочий была особенно сложной из-за того, что новые структуры функционировали одновременно со старыми институтами. В Тверской губернии, как показала в своем исследовании Н.В.Середа, системы органов выборного городского самоуправления «в городах древних и новоучрежденных» существенно отличались, «как по набору элементов, составляющих систему, так и по роли, которую каждая из них играла в жизни города...»40. Так, в Торжке еще в 1778 г. действовала земская изба, которая была представлена городским старостой и ларечным, подчинявшихся магистрату. В Калязине же, напротив, ни о какой земской избе в журналах магистрата нет никаких свидетельств41. Впрочем, учитывая, что Калязин получил городской статус в 1775 г., ясно, что там и не могла существовать земская изба - элемент старой системы управления городом. В.В.Рабцевич, исследовавшая управление сибирскими городами, пришла к выводу, что разделение функций между городскими учреждениями в конце XVIII - начале XIX в. в каждом городе имело свои отличия. Формирование этих различий было ситуативно: в одних городах на распределение функций повлияла власть, в других - решающую роль сыграла местная инициатива горожан42.
Какова же была иерархия выборных лиц и учреждений городского самоуправления? В управлении городом особую роль играл городской голова («градский глава»). Н.П.Ерошкин отмечал, что последний «лично имел небольшие функции»43. Действительно, формально городской голова исполнял, по современным меркам, не самые значительные функции и обладал относительно небольшим объемом прерогатив. Он председательствовал в сиротском суде, руководил выборами на все должности городского самоуправления, т.е. исполнял функцию современного председателя избирательной комиссии. Городской голова также руководил и деятельностью шестигласной думы. Вместе с тем, именно он был наделен представительскими функциями как глава города: во время приезда почетных гостей подносил хлеб-соль и приветствовал их от имени города. Главы губернских городов приглашались на церемонии коронации государей императоров в качестве почетных гостей. Наконец, что более важно, именно по его инициативе раз в три года (после выборов на общественные службы) городское общество могло заявить о своих «нуждах» губернатору или генерал-губернатору. Все эти функции были прописаны в законах. На практике же городской голова часто расширял границы своей компетенции, сосредотачивая в свои руках порой огромную власть. Такая картина вырисовывается, например, по материалам сибирских городов44. В некоторых городах Центра, напротив, роль городских голов в управлении была достаточно скромной. Так, в Сергиевом Посаде в 1780-х - 1790-х гг. он фактически оказывался руководим ратушей», а в 1795 г. ратуша объявила ему выговор за нерачение в службе45.
Выявление социокультурных представлений о власти в русском городе, иерархии выборных лиц городского управления едва ли возможно без обращения к истории проведения выборов в русском дореформенном городе. Исследование избирательных кампаний выводит на целый круг вопросов, связанных с историей города и политической культуры, с взаимодействием городских сословий (купцов и мещан) с остальным населением города, с взаимоотношениями государства и общества. Между тем, в исторической литературе проблемы борьбы на выборах в местное самоуправление русских дореформенных городов еще не были предметом специального внимания. Одни исследователи предпочитали исследовать лишь правовые основания самоуправления. Другие полагали, что ни о какой борьбе за избрание в органы городского самоуправления говорить нельзя, ибо в России не было и намека на политические партии. Более того, историки, изучавшие историю управления в России на архивных документах, неоднократно наталкивались на свидетельства современников (деятелей выборных органов власти или высокопоставленных государственных чиновников) об уклонении горожан от участия в избирательных собраниях и исполнения выборных должностей. Оба этих суждения справедливы, но приводимые в их пользу аргументы совсем не опровергают факты борьбы на выборах в русском дореформенном городе. Хотя политических партий в рассматриваемое время еще не было, но были «партии» различных сословий и социальных групп, интересы которых сталкивались между собой (купцы и мещане, коренные горожане и мигранты, старожилы и приписанные к городу жители слобод, православные и старообрядцы). Острота таких столкновений в различных городах была, разумеется, далеко не одинаковой. Иногда борьба за контроль над институтами самоуправления в том или ином городе явно обнаруживает себя, но чаще всего ой протекала подспудно. В условиях относительной социальной однородности населения во многих малых провинциальных городах не было и борьбы вышеперечисленных «партий». Однако в руках у выборных лиц находился определенные властные полномочия, которые и притягивали к себе интересы части социально активных граждан. Их стремление к овладению властным ресурсом и вело к конкуренции на выборах в органы самоуправления. Отдельные купцы, заинтересованные в контроле над местной властью, вынуждены были организовывать своих сторонников для благоприятного исхода голосования.
Как же на практике обстояло дело с предоставлением права голоса? Среди институтов городского самоуправления наибольший объем прав имели общегородские сходы. Законодательство предусматривало, что правом голоса на собраниях «общества градского» могут пользоваться лица, достигши 25 лет и обладавшие капиталом, с которого платили в казну взнос не менее 50 руб. Но допускалось участие в этих собраниях с правом голоса при отсутствии в городе значительных капиталов и менее состоятельных горожан46.
В городах Западной Сибири избирательному цензу соответствовали «буквально единицы горожан». Попытки в отдельных городах на первых порах следовать букве закона вели к тому, что круг избирателей был катастрофически узок. Например, в Таре в декабре 1797 г. на выборах «гражданского старосты» и словесного судьи участвовало 7 человек47. Поэтому в городах края для составления общества градского пришлось воспользоваться оговоркой к Городовому положению, предоставлявшей при отсутствии капиталов право голоса гражданам, «доброй совести и не бывшим в пороках»48. В Западной Сибири со временем право голоса было фактически предоставлено всем домовладельцам из числа купцов, мещан и цеховых. При этом абсолютные цифры полноправных граждан могли существенно отличаться при близком числе жителей в городах региона. Так, в Тобольске в 1847 г. избирательные права имели горожанин (в том числе 49 купцов, 1162 мещан и 20 ремесленников)49. В Омске же в середине 1840-х гг. только 13 купцов и 210 мещан обладали правом голоса на общественных сходах50. Почти шестикратное превосходство лиц обладавших правом голоса в Тобольске над Омском было обусловлено малочисленностью купцов и мещан в Омске, в котором преобладали военные и чиновники.
Граждане лишались права голоса по причине судимости, банкротства, а иногда и без решения судебных органов на основании приговора общества. Так, 28 декабря 1827 г. купцы и мещане г. Бийска, «находясь в общем при словесном суде собрании», постановили купца Андрея Мальцева, замеченного многократно «неспокойным членом общества», «в собрание общества ни в какое время не приглашать...» и довести до сведения «вышнего начальства»51. Подобная сибирская «демократия», когда граждане лишь уведомляли начальство о принятом ими решении, была, пожалуй, не характерна для горожан Центра. Так, группа жителей Ржева пошла по иному пути, обратившись в начале 1779 г. с ходатайством к наместнику Я.Е.Сиверсу с просьбой не допускать Максима и Кузьму Поярковых и Никифора Мясникова на гражданские выборы и советы из-за «излишних со гражданства зборах»52.
Доминирующей тенденцией в реализации права голоса на городских сходах и участия в городском самоуправлении стало превращение общесословного управления (как его видел законодатель) в управление собственно городских сословий: купцов, мещан и цеховых. Чиновники и дворяне самоустранились или были вытеснены гражданами от всякого участия в решении городских дел. Поэтому 6 ноября 1828 г. потребовалось высочайшее утверждение мнения Государственного Совета «О дозволении гражданам и поселянам избирать в градские сельские должности чиновников и дворян»53. Оно, разумеется, сильно запоздало и уже не могло переломить ситуацию, но открывало перед отдельными дворянами и чиновниками возможность активного участия в городском самоуправлении. Ни в сибирских городах, ни в городах Московской (не считая Москвы) и Тверской губерний в дореформенном городе этим положением никто из дворян так и не воспользовался. Почему это произошло? Исследовательница управления в дореформенной Сибири В.В.Рабцевич отмечала, что чиновники, духовенство и неслужащие дворяне уже в первые десятилетия XIX в. редко участвовали в общегородских собраниях, поскольку «имели другие возможности воздействовать на городские дела»54. Эта причина справедлива и применительно к городам Европейской России. Однако она объясняет далеко не все. Например, непонятно, как мог горожанин, который не был родственником или близким другом городничего, не только повлиять, но даже попытаться оказать давление на принятие решения городским сходом о сдаче в аренду городского имущества, о благоустройстве города или найме пастуха? Можно попытаться объяснить отказ дворян и чиновников от участия в общественных собраниях тем, что вопросы, решаемые ими, мало интересовали «благородную» публику. Но и такая трактовка лишь частично объясняет отношение к городскому самоуправлению в целом и к общегородским сходам в частности, лиц из привилегированных сословий. Многие вопросы городской повседневности касались абсолютно всех горожан без сословных различий.
Более важна, на мой взгляд, другая причина уклонения «благородных» от участия в городском самоуправлении - неприязненное отношение к ним со стороны купечества и мещанства, которые считали, что управление делами города - это сфера гражданства, а у дворян есть свое самоуправление. Наконец, существенную роль в самоустранении дворян и чинов от участия в городских делах сыграл социальный и культурный снобизм: как их просвещенное, благородное мнение будет оспаривать какие-то необразованные мужики! Таким образом, причины, вызывавшие отчуждение дворян и чиновников от городского самоуправления, были достаточно многочисленны и на них влияли самые разные факторы: социальная напряжённость и сословные интересы, противоречивость законодательства и традиции городского самоуправления, ментальность горожан и сословные предрассудки.
Городские выборы рассматривались законодателем как один из важнейших актов коммуникации царской власти и градского общества. Поэтому имперская власть позаботилась о том, чтобы придать выборам характер дела государственной важности и официального торжества. Перед баллотировкой все участвовавшие в ней горожане обязаны были не только ознакомиться с избирательными процедурами (соответствующие статьи зачитывались вслух на собрании), но и побывать в церкви на молебне, присягнуть на беспристрастность своего выбора. По закону день выборов назначался губернатором, он же утверждал представленные списки избранных, обладая правом отклонить тех, которые признавались им в соответствии с законом недостойными к занятию общественных должностей.
В Твери этот обыденный порядок проведения выборов счел нужным скорректировать муж великой княгини Екатерины Павловны принц Георгий (Георг) Голштейн-Ольденбургский, назначенный в 1809 г. генерал-губернатором Тверской, Новгородской и Ярославской губерний55. В 1811 г. он утвердил «Обряд выборов купечества и мещанства в губернском городе Твери на трехлетие с 1812 года». Согласно «обряду» в первый день выборов, 15 декабря 1811 г., по предварительному извещению городского головы, в установленном месте должны были собраться депутаты от купеческого и мещанского общества.
Городской голова, объявив обществу «предмет» настоящего собрания, велел читать «обряд», полученный от генерал-губернатора, а затем отправить к «его высочеству двух почетнейших членов того сословия для испрошения дозволения предстать оному». Получив дозволение, избирателям следовало отправиться во дворец торжественной процессией: «Мещане по два в ряд предшествуют градскому главе; за ним следует все купечество по четыре в ряд». В зале дворца купечество и мещанство располагались по разным сторонам «как предварительно назначено будет». По выходе его императорского высочества градскому главе надлежало поднести «имянной список всего собрания». Далее принц велел читать «свое предложение; том дано будет дозволение к шествию в придворную соборную церковь». В церкви обычный порядок (литургия, принятие присяги на беспристрастный выбор) ничем дополнен не был. Из церкви надлежало вернуться в дворцовые комнаты и, получив разрешение генерал-губернатора, отправиться в место собрания, где подписывается «присяжный лист». В первый день избирался лишь городской голова. Об итогах выборов следовало известить его императорское высочество Георгия Ольденбургского посредством двух почетнейших «сочленов общества» с предоставлением баллотировочного списка. Генерал-губернатор в тот же день утверждал главу города.
На следующий день было предписано провести избрание на все другие должности. Выборы должны были начаться в 8 часов утра, прерваться на двухчасовой обед и завершиться к 7 часам вечера. Городской голова обязан был тут же представить список избранных принцу, от «воли» которого зависело утверждение избранных. Заключительный день выстраивался по тому же сценарию, что и первый, с небольшими изменениями: во дворце происходит представление избранных на должности, которые во главе с новым головой возглавляют шествие в церковь, где они приносят присягу. Возвратившись из церкви, горожане выслушивают «приличное предложение е.и.в.». Не забыли составители «обряда» и о праве общества воспользоваться правом на обсуждение своих насущных нужд и предоставлении их генерал-губернатору, согласно 36-й статьи Городового положения56.
Какова была причина появления этого нормативного акта, соединившего положения законодательства о выборах и оригинальные церемонии? По-видимому, своим появлением он обязан самым разным мотивам, которыми руководствовался Георгий Голштейн-Ольденбургский. Во-первых, тут сказался его прежний жизненный опыт, приобретенный на родине, в Германии. Поэтому не случайно предложенный им порядок выборов по церемониалу больше напоминал о каком-нибудь немецком княжестве, чем о русском губернском городе. При этом, разумеется, «обряд» предписывал выполнение всех избирательных процедур, предусмотренных законами Российской империи. Во-вторых, он и его супруга - сестра императора Александра I Екатерина Павловна создали в городе своеобразный «малый двор», что предполагало наполнение его жизнедеятельности различными церемониями и ритуалами, с участием различных групп и слоев «подданных». Наконец, принц понимал, что существующие процедуры городских выборов не обеспечивают личной коммуникации между гражданами и губернатором как наместником государя. Поэтому он фактически ломает сформировавшуюся практику, основывающуюся на рутинном бюрократическом характере отношений, сводящуюся к формальной переписке губернской власти с учреждениями самоуправления. Взамен он предлагает иную систему коммуникации, выстраиваемую через личностное общение главы губернии (точнее, региона) с доверенными представителями городского сословия. Генерал-губернатор не просто отдает распоряжение о проведении выборов и утверждает их итоги, но непосредственно постоянно контактирует с гражданами и их представителями. Фактор личного общения генерал-губернатора, к тому же обладавшего статусом «его императорского высочества», с гражданами повышал значимость городских выборов, а отчасти и престиж избранных лиц. Своим прямым Участием в организации и проведении выборов принц придавал этому рутинному мероприятию не только характер важного государственного дела, но и способствовал укреплению коммуникации между подданными и императором.
К сожалению, ранняя смерть принца Георгия Голштейн-Ольденбургского, последовавшая в конце 1812 г., не дает возможности проследить, каково могло бы быть влияние его деятельности в Твери на отношения между губернской властью и городским самоуправлением, а также на представления граждан о выборных учреждениях.
Престиж власти как готовность горожан добровольно повиноваться ей и ее представителям на местах налагал определенные требования к ее носителям. В первую очередь эти требования были связаны с возможностью распознать в незнакомом человеке представителя государства. Поэтому государственные служащие обязаны были носить форменную одежду и знаки отличия, содержащие определенные социальные коды, которые легко читались бы современниками и позволяли идентифицировать их обладателя. В этом были заинтересованы все: государство, горожане и сами чиновники. Горожанам это помогало правильно выстраивать свои отношения с чиновниками. Последних легкость распознания их принадлежности к государственному аппарату должна была ограждать от посягательств на их честь и достоинство. Такими атрибутами чиновного статуса были мундир, ордена и шпага (купцы, одевавшиеся по-русски, вместо шпаги могли носить саблю). Оружие, правда, и статские чиновники и выборные деятели городского самоуправления носили лишь при торжественных случаях, а затем и вовсе от него отказались. Отступление от правил ношения униформы трактовалась как небрежение к службе и позволяло горожанам рассматривать чиновника, одетого в партикулярное платье, как частное лицо.
Еще чувствительнее к нарушениям униформы со стороны начальствующих лиц были чиновники. В этом отношении интересна жалоба отставного губернского секретаря И.Соколова, поданная в июле 1827 г. сенаторам-ревизорам В.К.Безродному и князю Б.А.Куракину. В один не слишком удачный для него день Иван Соколов зашел в гости к знакомой жительнице Томска, к которой заглянул и управляющий губернией статский советник И.И.Соколовский. О цели посещения дома, где проживала несовершеннолетняя солдатская дочь И.Дресвянкина, почтенный губернатор позже показал: «которое я имел не по любострастному расположению собственно к распутной девке Дресвянкиной, но по естественному побуждению натуры»57. В ходе скоротечного общения двух немолодых донжуанов Соколовский ударил Соколова, «хотя точно знал, что я чиновник», - жаловался последний. Отставной чиновник признавал, что возможно в волнении и нанес начальнику губернии оскорбление: «тем паче, что я почитал себя защищаться от него, еще с большим усилием, поелику не было на нем никаких знаков отличия, которые он имеет, а именно ордена Св. Анны 2 степени, Св. Владимира 4 класса; кои, хотя по статутам о сих орденах, он обязан носить их во все время, но... сии знаки отличия носит весьма редко (курсив мой. - Л.К)»58. Правда, ни сенаторы, ни члены Совета Главного Управления Западной Сибири на эту информацию никак не прореагировали, хотя Соколов подал ее в контексте пренебрежения начальника губернии к узаконениям и «милостям монарха».
В представлениях горожан о статусе чиновника существовали и неформальные критерии, связанные как непосредственно с индивидом (его внешний вид, поведение, манеры), так и с занимаемым им в иерархии местом. На практике рядовые чиновники часто не соблюдали установленную форму одежды. Во многом по причине элементарной нехватки средств на ее приобретение. После введения в 1834 г. разрядов мундиров для гражданских чиновников правительство стало бороться с вольностью в одежде штатских чинов. Это нововведение коснулось и лиц, служащих в городском самоуправлении. Весьма оперативно прореагировал на новые веяния верховной власти коломенский мещанин Сивяков, который, оправдываясь в оскорблении ратмана Затулкина, обвинил последнего в том, что он находился в присутствии не в мундире, «а в мужицком кафтане»59.
Культура политического городского гражданства была в повседневной жизни связана, прежде всего, с практиками городского самоуправления. Однако оценки современниками институтов самоуправления были порой диаметрально противоположны: от понимания их важности и полезности до признания их обременительными и бесполезными. Такая полярность оценок вызывалась действительно противоречивым положением учреждений городского самоуправления в системе управления Российской империи. И все же важно понять, какая из этих оценок институтов самоуправления преобладала среди городского гражданства.
В литературе, посвященной истории ментальности, особое внимание уделяется коллективным прошениям и петициям, как источникам, в полной мере выражающим коллективную ментальность больших социальных групп, а следовательно, и отражающим картину мира, присущую людям, входившим в эти группы. По выражению американского историка Г.Фриза, «коллективные заявления» (прошения и петиции) - это неотъемлемая часть политической культуры России60. Эти формы являлись воплощением народного представительства и обеспечивали связь между царем и народом начиная со средневековья. Поэтому Г.Фриз ставит задачу «проникновения в коллективную ментальность основных социальных групп»61.
Руководствуясь этим положением, обратимся к ответам «градских обществ» в 1837 г. на предложение правительства о слиянии магистратов и ратуш (низших судебных инстанций для городских сословий) с уездными судами (первыми судебными инстанциями для других сословий). Обширный комплекс этих документов имеет особое значение, так как в первой половине XIX в. он предстает по сути единственным общероссийским однородным массивом источников, отражающих чаяния городского гражданства. Ответы городов позволяют говорить о господствующем восприятии горожанами социальной структуры, государственного строя, городского самоуправления и своего места в социальной стратификации общества. Предложение правительства о слиянии магистратов и ратуш с уездными судами, казалось бы, вело к формированию общегражданского судопроизводства, уничтожению сословных барьеров в этой сфере. Однако свое согласие на объединение магистратов и ратуш с уездными судами дали лишь жители 86 городов и посадов Российской империи из 722, существовавших в 1811 г. В их числе оказалось лишь 14 малых городов и посадов в нынешних границах России62.
Каковы были причины такого единодушного отклика на предложение правительства, казалось бы, сделанное в направлении буржуазного судопроизводства? Почему же горожане не поддержали идею единого, общесословного суда? Попытаемся разобраться в их системе аргументации. По мнению Весьегонской городской думы (Тверская губерния), «магистрат учрежден единственно для пользы нашей, для скорейшего, справедливого и беспристрастного рассмотрения и решения наших дел». Отмечалось и удобство прохождения выборными лицами должности при магистрате, членам которого «по высочайше дарованной милости» разрешено по очереди половине отлучаться, «по взаимному их согласию, не спрашивая даже на то дозволения и от губернского начальства» (курсив мой. - А.К), что в уездном суде невозможно. Весьегонцы считали службу в магистрате почетной, а право носить вицмундир после 9-ти лет беспорочной службы «вящим поощрением». Они указали и на то, что в уездных судах дела будут проходить медленнее. Но более всего они не верили в равный суд «....по невозможности заседателями обществ как членов в судах, против чиновников, самых нижних собратии своей, гражданам, оказать законную защиту и удовлетворение (курсив мой. - А.К.)»63.
Сходная мотивация была и в отзывах других городов Тверской губернии. Осташковская городская дума прямо заявила о своем недоверии такому судебному органу, в котором от «граждан» будут два члена, а от дворян - три (два заседателя и председатель)64. «Служба городская по магистрату весьма полезна для общества тем, - писала в своем рапорте Новоторжская городская дума, - что всякого гражданина состояние и поведение градскому чиновнику известно, и всякий градский чиновник как к своему сословию благоснисходителен... и потому каждый находит в нем себе покровителя... как к своему согражданину или собрату... (курсив мой. - А.К.)» Ржевские купцы и мещане отмечали, что «общество» привыкло подчиняться «равным себе собратиям (курсив мой. -А.К.)»65.
Граждане уездных городов Московской губернии, отвергнув предложение о слиянии магистратов и ратуш с уездными судами, не поднялись до патетики горожан соседней Тверской губернии. Они были значительно осторожнее в выражении социальных последствий этого шага. В их аргументации главное место занимает оперативность решения дел магистратами66. Очень близки к ним оказались и отзывы градских обществ Тобольской губернии. В этих отзывах нет явного недоверия к возможности равенства всех перед законом, характерного для граждан Тверской и некоторых других губерниях, где имелось многочисленное дворянство. Однако известная осторожность в отзывах тоболяков все же присутствует. Аналогичной была аргументация и жителей городов других сибирских губерний Подводя итог отношению городских «обывателей» вверенной ему губернии, енисейский гражданский губернатор В.Копылов писал, что они «не столько пекутся об уменьшении их расходов, сколько дорожат правом быть подведомственными только такому судебному месту, которого бы члены были из их же сословия и самими ими избраны»67.
Граждане не без оснований подозревали дворян в сословно-корпоративной морали. О наличии двойного стандарта морали красноречиво свидетельствует публичное обвинение рязанского губернского предводителя дворянства Н.Н.Реткина, брошенное им известному общественному деятелю А.И.Кошелеву, в забвении сословных интересов: «Не таким... должен быть предводитель дворянства: если я увижу, что мой брат - дворянин зарезал человека, то и тут пойду под присягу, что ничего об этом не знаю»68. Поэтому неверие граждан в объективность и бескорыстие судейских чиновников-профессионалов было вполне оправданным. Нет ничего удивительного в том, что в цитированных отзывах градских дум Тверской губернии недвусмысленно просматривается недоверие непривилегированных горожан к идее общесословного суда. Такое отношение определялось чувством глубокой неприязни к дворянству. Сословная солидарность его членов оказывается, в представлениях купцов и мещан, много выше их веры в бескорыстие и объективность судей-дворян. Примечательна и лексика этих документов, в частности «гражданами» они именуют лишь лиц, принадлежавших к собственно городским сословиям. Противоречий внутри «граждан» — между купцами, мещанами и цеховыми - в этих источниках обнаружить нельзя. Налицо консолидация «граждан» против дворянства, отсюда и высокопарное именование горожан и выборных лиц «согражданами» и «собратьями». Само же понимание «братства» в массовом сознании и граждан, и дворян было далеко и от его христианского наполнения - «все люди братья», и от его буржуазной трактовки, получившей широкое распространение после Великой французской революции 1789 г. Идея «братства» была пронизана сословным духом.
В целом в ответах городских обществ 1837 г. на предложение правительства о слиянии магистратов и ратуш с уездными судами обязательно присутствует позитивная оценка существующих учреждений городского самоуправления, в первую очередь, магистратов и ратуш, о судьбе которых правительство и запрашивало граждан. Однако обильно цитированные мною отзывы - источники с достаточно сильной (явной или латентной) идеологической направленностью. Для проверки выводов, содержащихся в них, имеет смысл обратиться к идеологически более нейтральным документам - избирательным протоколам.
Касаясь вопроса о повседневном взаимодействии органов общегородского и сословного управления (купеческого, мещанского, цехового), отмечу, что я не обнаружил в городах Московской и Тверской губерний непримиримых проблем во взаимоотношениях этих учреждений и должностных лиц. Разумеется, такие столкновения между выборными лицами, paботавшими в разных структурах, не могли не быть, хотя бы потому, что до 1822 г. функции магистратов и городских дум не были четко разграничены. Сами чиновники губернский правлений порой вносили сумятицу, направляя предписания не в те органы, в какие бы следовало по закону. Так, Московское губернское правление в ноябре 1811 г. повелело Серпуховскому магистрату организовать выборы городового старосты и провести сбор денег с объявленных купцами капиталов. Магистрат в своем отношении предложил городскому голове организовать выборы и представить соответствующий приговор. Городской голова вынес этот вопрос на заседание шестигласной думы, которая приняла следующую резолюцию: «выбор в старосты и к протчим должностям зависит от градского головы с гласными и прикомандированными от общества депутатами и утверждение приговоров непосредственно принадлежит; градской шестигласной думе, а не магистрату, которому предоставлено право отправлять только письменным просьбам между гражданами правосудие, а не утверждение приговоров, да и староста без градского головы депутатов вызвать права не имеет: с прописанием чего во оной городовой магистрат сообща требовать дабы благоволил о каком либо выполнении обществом требовании своих относить к градскому голове или в думу, а не к старостам...»69 Таким образом, городской голова Плотников, гласные Воронин, Турицын и Суслин, возможно, при участии секретаря думы не только поставили на место магистрат, но и показали некомпетентность чиновников губернского правления.
Конфликты имели место и внутри одного учреждения. Как правило, такие конфликты носили межличностный характер. Так в 1846 г. начальник Тверской губернии, ревизовавший вверенную ему территорию, обнаружив в Осташкове беспорядки, справедливо охарактеризовал их как «возникшие по личности между градским головою и гласными»70. Институты сословного управления в целом были безболезненно встроены в общую систему городского общественного управления в конце XVIII - начале ХЕХ в. Наиболее сложно формировалось взаимодействие сословного управления ремесленников («цеховых») с органами общегородского самоуправления. Главная проблема состояла в пренебрежительном отношении купцов к людям, занятым ремесленным трудом71. Особенно отчетливо эти проблемы проявились в Твери. Законодательство Российской империи объединяло всех ремесленников по роду их профессиональных занятий в цеха. Цеховые старшины и цеховые управы должны были регулировать вопросы производства, условия найма учеников и подмастерьев и т.д. На практике такой порядок существовал лишь в тех регионах империи (остзейские губернии, Польша, Литва, Финляндия), а также в отдельных старых городах России, где цеховой строй существовал со средневековья. Одним из таких городов была Тверь. Между тем, и здесь мы наблюдаем картину, свидетельствующую об упадке цехового строя. Об этом говорит и отношение к выборам цеховых старшин. Сами выборы старшин происходили не по цехам, а в них участвовали все ремесленники независимо от корпоративной принадлежности.
О том, насколько малоэффективно действовала ремесленная управа, как к ней относились в магистрате и думе, красноречиво свидетельствует рапорт ремесленной управы в магистрат, который представил его в городскую думу 9 ноября 1803 г. В этом документе глава управы сообщал, что на заседания Управы избранные старшины и товарищи не являются, т.к. магистрат «из оных выбранных старшин и товарищей его выбирает в другие по своему управлению должности». Он обращал внимание, что подобная практика приводит к остановке дел. Присутствовал в этом рапорте и личный мотив, ремесленный глава просил выбор отменить или «зачесть в службу»72.
Не менее убедительно о пренебрежительном отношении тверских купцов к ремесленному управлению свидетельствуют и конфликты, связанные с выборами на обременительные должности лиц, ранее служивших ремесленными старшинами. Избранный в ларечные на 1824 г. столярный мастер С.Д.Ромаданов пытался добиться увольнения от должности на основании того, что она не для ремесленников и ниже, чем должность цехового старшины. Однако дума 6 февраля 1824 г. рапортовала губернскому правлению, что «городовые ларечные избираются в товарищи городовому старосте, с коим и должность отправляют больше совокупно, в особенности же производя сбор казенных с мещан податей и платеж оных в уездное казначейство... каковая должность по обществу довольно значущая и противу должности ремесленного старшины ниже полагать не можно, но еще и с превосходством, ибо цеховые мастера отправляют должность единственно по одному ремеслу своему, а общественная должность городового ларечного сопряжена с казенным интересом в чем им от градского общества и доверие делается...». Наконец, дума утверждала, что так как мещане ремесленники подчиняются магистрату, то и должности должны нести наравне с другими73.
В этой аргументации обращает на себя внимание приоритетность, отдаваемая думцами службе, сопряженной с государственным управлением, а также стремление к правовой унификации в деле выполнения общественных обязанностей всех граждан.
В 1818 г. тверской мещанин П.А.Зазыкин подал прошение на высочайшее имя, в котором просил уволить его от обязанности сторожа при земской избе. Свое реноме Зазыкин пытался защитить тем аргументом, что ранее он избирался в цеховую управу старшиною, служил при Казенной палате при винных и соляных делах добросовестным свидетелем «без всякого пороку» поэтому просил его освободить, т.к. «служил в вышних этого местах». Однако в своем рапорте думе от 28 августа 1818 г. городовой староста Петр Арефьев с товарищем безапелляционно утверждали, что назначенная ему должность против прежних «никак не ниже». Кроме того, последний раз он служил 5 лет назад74. Если последний аргумент городового старосты еще можно признать справедливым, то утверждение, будто бы ранее пройденные Зазыкиным должности равноценны обязанности сторожа, несомненно, надуманно. При этом в полемическом запале Петр Арефьев фактически довел до абсурда представления, распространенные в купеческой среде Твери, о крайней низкой престижности выборных служб по ремесленному управлению.
С подобными представлениями были не согласны цеховые, некоторые из которых упорно боролись за свое реноме. Так, в 1841 г. мещанин Н.Б.Жуков просил освободить его от должности слободчика, «по уважению того, что пред тем он служил в высшей противу сей последней должности старшины ремесленной управы». Он считал, что должность старшины «гораздо выше избранной общественной службы слободчика». Свою позицию он аргументировал тем, что в слободчики назначают, а в управы избирают по баллам75.
На этот раз члены думы сочли эти доводы весомыми и приняли решение освободить Жукова от службы. Когда же это постановление думы поступило на рассмотрение гражданского губернатора, тот 24 марта 1841 г. неожиданно отказался утвердить его. Основанием для такого решения стал формальный повод: отсутствие в разряде должностей, перечисленных в приложении к 924 статье 3 тома Свода уставов о службе по выборам, должности слободчика76. Бюрократический произвол тем более очевиден, что в своем прошении Жуков, живши сапожным ремеслом, жаловался на преклонный возраст 66 лет, неимение собственного дома, и, наконец, свои предыдущие общественные службы: в 1835-1841 гг. он трижды исполнял различные обязанности, был слободчиком и старшиною ремесленной управы. Однако все эти аргументы для губернских чиновников оказались неубедительны. Разумеется, дума не встала грудью на защиту несчастного сапожника, а поспешила допустить его к должности.
Системный конфликт, составлявший нередко главную линию социальной напряженности в уездном городе, был между городничим, представлявшим государственную власть, и выборными городскими институтами. На материалах анализа записей журналов двух городов Тверской губернии (Калязина и Торжка) Н.В.Середа приходит к выводу, что роль городничих в разных городах была различной. В Калязине - молодом, экономически слабо развитом городе - роль городничего в управлении городом была более значимой. «В силу инертности и слабости городского общества он должен был исполнять здесь ряд функций, которые в Торжке исполняли магистрат и городской староста. В Торжке укрепление власти городничего происходило постепенно и на фоне неудовольствия горожан. Члены магистрата неоднократно решали "справляться" с законами, прежде чем принять то или иное распоряжение, свидетельствующее о расширении полномочий городничего за счет компетенции магистрата... или увеличивающее нагрузку на членов городского общества»77.
Социальная напряженность между гражданами и городничим, казенным чиновником, человеком пришлым, дворянином, как правило, отставным офицером, плохо знавшим законодательство, резко возрастала, когда он выходил за рамки местной городской традиции взаимоотношений своих предшественников с городским обществом, выборными лицами и отдельными влиятельными гражданами. В таких случаях городничему было нелегко добиться от деятелей городского самоуправления элементарной помощи и поддержки в решении многочисленных проблем службы и своего собственного повседневного быта. Сам тон канцелярской переписки мог вызвать у авторитарных деятелей городского самоуправления негативную реакцию. Органы самоуправления порой не упускали случая, чтобы в ироничной форме отказать на требования городничему.
Так, 12 октября 1808 г. серпуховская дума слушала сообщение городничего Демидова, что для учрежденной квартирной комиссии необходимо снять наемный дом, закупить два больших и один малый стол и 8 стульев. Свой отказ дума мотивировала тем, что в предписании министра внутренних дел к московскому гражданскому губернатору, «чтобы градские думы при открытии квартирных комиссий отпущали из городских сумм на обзаведение сих комиссий при открытии оных деньги ничего не сказано, равно и других от начальства предписаний сия дума об оном не имеет, и не получила, то требования его г-на городничего удовлетворить не можно, о чем его уведомить сообщением»78.
В свою очередь многие городничие злоупотребляли своим служебным положением, иногда проявляя демонстративное неуважение к лицам и учреждениям городского самоуправления. Так, городничий Торжка Тверской губернии отказался в феврале 1803 г. привести к присяге лиц, избранных в городскую думу. Реакция думы была мгновенной, уже на следующий день она отправила подробный рапорт о неподобающем поведении городничего в губернское правление. В нем говорилось, что «было сообщено сего ж февраля 13-го дня к здешнему господину городничему коллегскому ассесору Лаврову с требованием, дабы он благоволил по приложенному при том списку и присяжному листу привесть того ж 14-го февраля вновь избранных в градскую думу с сего 1803-го вперед на три года чиновников в соборной здешней церкви к присяге и ввесть по надлежащему в должность для чего вновь избранные и бывшие в градской думе чиновники и были повещены к тому ж 14-му февраля числу, и как де все они собрались и время к приведению к присяге из них вновь избранных и введению их в должность наступило, господин же городничий не прибыл и на полученное от сей думы сообщение ничего почему бы он для того не прибыл во уведомление от него не произошло, а по таковому обстоятельству и было от сей думы того же февраля 14-го дня послано с гласными сей думы Иваном Проскуряковым и Данилою Климушиным о учинении по прежде отосланному сообщению должного и законного выполнения вторичное сообщение, и по подаче оного просили они его господина городничего лично, чтоб он по сообщению думы учинил требуемое оною выполнение, представляя ему, что они по таковому неведению на их места вновь избранных в должность лишаются за неотлучкою из Торжка должной себе прибыли и притерпеваюг нужду, но напротив того, он, господин городничий, им объявил, что сего числа за неполучением собственно им из оного губернского правления указанного повеления и по случаю дня по табели свободного приступить к тому не осмеливается»79.
В дальнейшем приведение к присяге и ввод в должности вновь избранных лиц городского самоуправления было возложено на уездных предводителей дворянства. О том, что этой символической процедуре придавался важный характер, свидетельствует протест предводителя дворянства Новоторжского уезда Тверской губернии. 4 апреля 1845 г. он писал в Тверское губернское правление: «Известился я, что присутствующие градской думы, магистрата и других по выбору от купечества мест в г. Торжке, 2-го сего апреля были введены в должности г. Новоторжским городничим, а как по силе 3-го тома Свод. Законов о службе по выборам 385-й статьею, сия обязанность относится ко мне; почему исполняя в точности существующие узаконения, долгом поставляю о сем в оное губернское правление отнестись и просить о таковом действии г. городничего, почему он к оному приступил и для будущих времен почтить меня уведомлением»80.
Правление, действовавшее по старинке, вынуждено было оправдываться перед дворянским предводителем. Лишь 25 мая 1845 г. оно подготовило ответ, следующим образом мотивируя
распоряжение городничему о приведении к присяге должности выборных лиц: «чтобы не отдалить время исполнения в случае отсутствия из города его г. предводителя», в связи с распутицей. Правление констатировало, что на будущее необходимо поступать в соответствии с законом и предоставить это право предводителю81.
33 Ерошкин Н.П. История государственных учреждений дореволюционной России. М.: Высшая школа, 1983. С. 129.
34 Миронов Б.Н. Спорные и малоизученные вопросы истории русского позднефеодального города в современной советской историографии // Проблемы отечественной и всеобщей истории. Вып. 7. Л., 1983. С. 169.
35 Государственные учреждения России в XVIII веке: (законодательные материалы): справочное пособие. М., 1960. С. 415-416.
36 Григорьев В. Реформа местного управления при Екатерине И. СПб. 1910, С 239.
37 ПСЗ-I. Т. 22. № 16188; Т. 25. N 18667; Т. 26. № 19543.
38 Рукописный отдел Российской государственной библиотеки (РО РГБ). Ф. 178. № 1651. С. 153-154.
39 Миронов Б.Н. Социальная история России... Т. 1. С. 495.
40 Середа Н.В. Реформа управления Екатерины Второй. С. 325-326.
41 Там же. С. 326
42 Рабцевич В.В. Сибирский город в дореформенной системе управления. С. 154-156.
43 Ерошкин H.П. Местные государственные учреждения дореформенной России. М., 1985. С. 70.
44 Куприянов А.И. Русский город в первой половине XIX века: общественный быт и культура горожан Западной Сибири. М., 1995. С. 31-33.
45 Четырина Н.А. Сергиевский посад в конце XVIII - начале XIX вв. М. 2006. С. 130.
46 ПСЗ-1. Т. 22. № 16188. Ст. 49, 50, 172; № 16514.
47 ГАОО. Ф. 381. Оп. 1. Д. 7. Л. 4.
48 Рабцевич В. В. Сибирский город в дореформенной системе управления. С. 135.
49 АРГО. р. 61. Оп. 1. Д. 5. Л. 67.
50 Кочнев С. И. Омск в сороковых годах прошлого столетия // Вестник Омского городского общественного управления. 1912. № 23-24. С. 11.
51 ГАТО Ф.3. Оп. 10. Д. 54. Л. 1-1 об.
52 Середа Н.В. Реформа управления Екатерины Второй. С. 143.
53 ПСЗ-II. Т. 3. № 2409.
54 Рабцевич В. В. Сибирский город в дореформенной системе управления. С. 143.
55 Анненкова Э.А. Георг Ольденбургекий и великая княгиня Екатерина Павловна // Анненкова Э.А., Голиков Ю.П. Русские Ольденбургские и их дворцы. СПб, 1997. С. 9-23; Колосов В.И. Принц Георг Ольденбургекий и его административная деятельность в Твери // Прошлое и настоящее г. Твери. Тверь, 1994. С. 55-64.
56 ГАТвО. Ф. 21. Оп. 1. Д. 127. Л. 25-28.
57 РГИА. Ф. 1376. Оп. 1. Д. 89. Л. 63.
58 Там же. Л. 2 об.
59 ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 11. Д. 1017. Л. 128.
60 См. подробнее: Freeze G.L. From Supplication to Revolution: A Documen-I tary Social History of Imperial Russia. New York; Oxford, 1988.
61 Ibid. P. 4.
62 РГИА. Ф. 1287. Оп. 37. Д. 7. Л. 741-743.
63 Там же. Л. 143 об.-144 об.
64 Там же. Л. 151 об.
65 Там же. Л. 147-147 об., 160.
66 ЦИАМ. ф. 17. Оп. 5. Д. 598.
67 Там же. Л. 510 об.
68 Кошелев А.И. Записки. Берлин, 1884. С. 62.
69 ЦИАМ. Ф. 1036. Оп. 2. Д. 25. Л. 113.
70 РГИА. Ф. 1287 Оп. 39 Д. 255 Л. 3
71 См. Куприянов А.И. Представления о труде и богатстве русского купечестве дореформенной эпохи // Менталитет и культура предпринимателей России XVII-XIX вв. М.: ИРИ РАН, 1996. С. 83-107.
72 ГАТвО. Ф. 21 On. 1. Д. 20. Л. 51-51 об.
73 Там же. Д. 378. Л. 52-52 об.
74 Там же. Д. 243. Л. 179-179 об, 181-181 об.
75 Там же. Д. 1199. Л. 20 об.-21.
76 Там же. Л. 25-26.
77 Середа Н.В. Реформа управления Екатерины Второй. С. 314.
78 Циам. Ф. 1036. Оп. 2. Д. 3. Л. 88-88 об.
79 ГАТвО. Ф. 466. Оп. 1. Д. 158. Л. 105-105 об.
80 Там же. Д. 11415. Л. 44.
81 Там же. Л. 81-82.
<< Назад Вперёд>>
