При дворе последнего царя. Воспоминания начальника дворцовой канцелярии. 1900–1916

   Граф Фредерикс был потомком пленного шведского офицера, отправленного на поселение в Архангельск. Один из предков графа был придворным банкиром при Екатерине II и получил титул барона. Отец Фредерикса был военным, в начале XIX века участвовал во взятии Парижа, а потом долгое время командовал 13-м Эриванским полком на Кавказе. Он закончил службу в качестве генерал-адъютанта Александра II.

   Фредерикс – в ту пору барон Владимир Борисович Фредерикс – начал свою карьеру офицером лейб-гвардии Конного полка. Александр III назначил его управляющим придворными конюшнями, а потом – помощником министра двора. Министром тогда был граф Воронцов. После трагедии на Ходынском поле граф Воронцов подал в отставку – его обвинили в том, что он не принял должных мер для обеспечения безопасности публики. Однако царь считал, что министр ни в коей мере не виноват в случившемся, и попросил его остаться.

   Однако Воронцову все равно пришлось расстаться со своей должностью. Он знал Николая II с младенческих лет и относился к нему покровительственно, как человек старшего поколения. Сам Николай находил такое отношение совершенно естественным, но молодой императрице это не нравилось. Она не могла допустить, чтобы граф Воронцов обращался с ее мужем как с равным. Однажды, когда у графа и в мыслях не было оставить свою должность, он получил письмо, в котором сообщалось, что его отставка, «о которой он столь часто просил его величество», принята; позже его отправили наместником на Кавказ.

   Фредерикс занял место своего полкового товарища, сначала как временно исполняющий обязанности министра, а потом и как министр. Это назначение вызвало при дворе многочисленные толки. Фредерикс не принадлежал к высшей аристократии, и никто из членов его семьи не служил при дворе, за исключением отца, генерал-адъютанта. Было ясно, что царь назначил Фредерикса на этот пост за его простоту, такт и безраздельную преданность царской семье. Граф исполнял эту должность вплоть до момента крушения монархии.

   Граф Фредерикс (он получил этот титул от Николая II) был очень богат, и это помогало ему сохранять независимость среди интриг и происков людей, окружавших его.

   Некоторые упрекали его в скупости, на самом же деле он был просто педантичен в своих тратах. Он категорически отказывался давать взаймы деньги тем людям, которые не могли ими правильно распорядиться. Но я знаю, что, когда граф считал это необходимым, он шел на такие траты, которые были непомерными даже для его сказочного богатства.

   Я вспоминаю случай с Э., исключительно богатым человеком, занимавшимся ростовщичеством. Этот господин попросил графа Фредерикса разрешить его сыну отслужить воинскую повинность в полку Конной гвардии. Граф согласился, но предупредил Э., что его сын никогда не сможет стать офицером в этом привилегированном полку. Через год молодой Э. успешно сдал экзамен на офицерский чин в гвардии. Его отец снова явился к графу Фредериксу и попросил, чтобы сына приняли как равного в офицерскую семью. Фредерикс, будучи командиром этого полка, как можно мягче и деликатнее отказал ему. Тогда Э. заявил, что все векселя, подписанные офицерами этого полка и хранящиеся у него, завтра же будут опротестованы. Это означало, что те офицеры, которые не смогут оплатить их, вынуждены будут подать в отставку.

   Фредерикс указал Э. на дверь. Потом он послал за офицерами полка и спросил их, сколько они должны Э. Сумма, если я не ошибаюсь, составила около 79 тысяч рублей – огромные деньги по тем временам. После этого каждый офицер получил из рук Фредерикса чек, позволивший ему избавиться от долга. Молодой Э. был переведен в другой гвардейский полк.

   Я прекрасно, словно это было вчера, помню свое первое посещение моего старого полкового товарища. Это произошло двадцать лет спустя моего ухода из полка. Теперь же я явился к нему в новом качестве – как руководитель дворцовой канцелярии.

   Дом, где жил граф, находился на Почтамтской улице, напротив конно-гвардейских казарм. Эти казармы занимали огромную площадь в центре столицы. Внутри находился плац, окруженный с трех сторон желтыми с белым домами.

   Граф Фредерикс упорно отказывался переезжать в другое место. Графиня часто жаловалась на тесноту, имея в своем распоряжении всего лишь пять небольших гостиных. Она мечтала о большой зале и хотела жить в прекрасном особняке, который двор, согласно закону, обязан был предоставить министру.

   – Да, – отвечал граф своей жене, – это позволило бы нам устраивать большие приемы, как делают все другие министры. Зато, когда меня уволят в отставку, тебе не придется переезжать, и ты по-прежнему будешь принимать своих друзей в пяти маленьких гостиных. Неужели ты не понимаешь, что лучше быть спокойным за свое будущее, чем устраивать большие приемы!

   Спокойное будущее! Граф и представить себе не мог, что во время революции его дом будет разрушен первым и никто из его сотрудников после 1917 года не будет иметь обеспеченного будущего!

   Войдя в обширную комнату, в которой граф устроил свой кабинет, я увидел, что в ней ничего не изменилось – все осталось на своих местах, как и двадцать лет назад. Только на стене появилась большая картина – прощальный подарок офицеров полка, которым командовал граф. Она изображала вид на плац, открывавшийся из окна, на котором в парадном строю выстроились конногвардейцы, в сверкающих касках и кирасах. На первом плане стоял граф Фредерикс, беседующий со своими офицерами.

   Большое кресло стояло там же, где и прежде, – у окна, напротив располагалось другое, для посетителей. Между ними стоял столик, за которым Фредерикс работал. Стол тоже не изменился – подарки и портреты императорской семьи стояли на раз и навсегда отведенных местах.

   Я сел во второе кресло. Отныне я был правой рукой графа; своей левой рукой он называл графа Гейдена, начальника военного секретариата императора.

   Граф Фредерикс начинал свой рабочий день часов в десять утра. Первым в его комнату входил я. Я вскрывал письма, лежавшие на его столе. Обычно это были прошения о пособии. Граф желал знать, почему та или иная вдова или сирота просит его о помощи. У меня имелась возможность пропустить эти прошения через обычные официальные каналы, однако это вызывало определенные трудности. Граф был очень чутким и добросердечным человеком и настаивал на том, чтобы я подробно рассказывал ему о каждом деле; он был очень педантичен.

   Разговор тянулся неспешно. Иногда министр вдруг прерывал меня:

   – Смотрите! Они идут строем (плац конно-гвардейского полка, как я уже говорил, располагался как раз под окнами графского дома), а третий человек справа сильно затягивает поводья и напрасно нервирует лошадь. А этот дурак командир ничего не замечает… Но вернемся к нашим делам. Я знаю, что вы тоже очень опытный кавалерист.

   Граф закуривал свою огромную утреннюю сигару, и мы переходили к более важным делам, в первую очередь к отчету, который Фредерикс должен был представить его величеству. Граф обладал даром писать отчеты в такой форме, которая не раздражала царя. Я тоже со временем овладел этим непростым искусством.

   Министр взял себе за правило рассказывать мне все, что его величество говорил во время чтения отчета; это помогло мне хорошо изучить желания государя. Министр знал, что может полностью положиться на мое умение хранить тайны. Со своей стороны он просил меня никогда не пересказывать ему слухи и истории, ходившие в городе и при дворе.

   – Я прозрачен, как кристалл, – говорил он, – и виден весь насквозь. Я ничего не могу скрыть. Я умею хранить тайны, касающиеся государственных дел, но о слухах могу проболтаться, поэтому мне лучше вообще ничего не знать.

   Другой моей обязанностью была передача замечаний и выговоров графа его подчиненным; он боялся, что зайдет слишком далеко и скажет больше, чем намеревался. Зато свои похвалы или поздравления он высказывал лично, причем делал это с таким тактом, что я не мог удержаться от восхищения.

   Вскоре сигара выкуривалась до конца и подготовка отчета завершалась. После этого граф подписывал бумаги, которые приносил я. Фредерикс считал, что те из его коллег по министерству, которые ставили вместо подписи какие-то закорючки, обладают дурными манерами. Для него начертание своей подписи было своеобразным ритуалом. Он писал свою фамилию обычной ручкой, а затем подчеркивал ее красивым росчерком, сделанным гусиным пером. Конечно, все документы, на которых стояла подпись графа, были очень важными, но необходимо также, чтобы последующие поколения смогли оценить совершенство каллиграфии. В те дни, когда делались новые назначения, граф подписывал не менее сотни бумаг, и с моей стороны, должен признаться, требовалось огромное терпение!

   Мои утренние обязанности заканчивались к часу дня. Пообедав в кругу семьи, граф шел к своему парикмахеру Пьеру на Большой Морской. Посещение этого петроградского Фигаро являлось частью неизменной ежедневной программы; граф брился только у Пьера, и нигде больше.

   Остаток дня проходил по такому же раз и навсегда заведенному распорядку. В три часа министр встречался с одним из руководителей Департамента двора и с теми людьми, которые удостоились чести быть принятым им. Вечера, если не было никаких срочных дел, посвящались семье, если же случались дела, то Фредерикс около десяти часов вечера посылал за мной, и мы вместе работали, иногда засиживаясь допоздна и подкрепляясь бутылкой хорошего бордо и сухарями. К концу жизни жестокие доктора запретили графу это невинное удовольствие.

   Фредерикс докладывал царю дважды в неделю. Он посещал государя в субботу утром и проводил у него час, вторая аудиенция, продолжительностью полтора часа, назначалась на четверг.

   Но граф встречался с их величествами гораздо чаще. Когда император жил в Царском Селе, Фредерикс получал приглашения каждые два-три дня – либо на обед, либо на прием или инспекцию того или иного полка. Его также регулярно приглашали на все семейные праздники, дни рождения детей, на рождественскую елку и тому подобное.

   Вернувшись из дворца, министр тут же посылал за мной, чтобы передать повеления его величества. Было очень трогательно слушать рассказы Фредерикса о том, какими милостями осыпали его царь и царица.

   Если болезнь мешала министру приехать в Царское Село, то императрица посылала ему небольшие подарки – что-нибудь, изготовленное ее собственными руками. К ним прикладывались записочки, в которых их величества желали ему скорейшего выздоровления. Никто, кроме императора, не обращался так с графом, и я уверен, что никто, кроме Фредерикса, не ценил так высоко подобные знаки внимания.

   Подарки и записочки еще несколько недель спустя были предметом разговоров в кругу семьи.

   Царь очень любил беседовать со своим министром двора. Фредерикс был единственным человеком, которому император рассказывал, как трудно ему общаться с министрами и великими князьями. У графа был особый дар находить решения, которые устраивали всех. Царь, застенчивый и замкнутый, вменил Фредериксу в обязанность сообщать о его недовольстве тем, кто его заслужил. Это была одна из самых тяжелых обязанностей графа.

   Царь знал, что министр двора – человек твердого характера, благородных идеалов и высоких принципов. Он знал также, что министр безраздельно ему предан. Царь ценил и ту деликатность, с которой Фредерикс сообщал ему правду, подчас весьма неприятную. У графа был особый дар щадить чувства своего повелителя. Он никогда не вмешивался в дела, не входившие в круг его обязанностей, если царь сам не спрашивал его мнения.

   Что касается меня, то я всегда восхищался графом – это был начальник, наделенный деликатностью и шармом. С ним я потерял своего лучшего друга.

   Будучи монархистом по убеждениям и свято веря в необходимость порядка и дисциплины, Фредерикс считал, что Россия должна поддерживать хорошие отношения с Германией. Пруссия, по его мнению, была последним оплотом монархической идеи – мы нуждались в Пруссии не меньше, чем она в нас. Он допускал, что сблизиться с Францией Россию вынудила политика Берлина. Но наше сближение с республиканской страной имело целью заставить кайзера осознать недальновидность своей внешней политики. При этом Фредерикс был убежден, что союз с Францией ни в коей мере не должен ослаблять династические связи Берлина и Санкт-Петербурга.

   – Ни Франция, ни Англия, – сказал он мне однажды, – на помощь нашей монархии не придут. Они будут только рады, если Россия станет республикой. Они прекрасно знают, что случилось с Самсоном, когда Далила его остригла.

   Когда Извольский убеждал его величество отправиться в Коуз, Фредерикс объяснил царю, что этот визит может навеки рассорить нас с кайзером и привести к войне, которая будет одинаково опасной для обеих династий. Когда же поездка была решена, он долго говорил мне об опасности, угрожавшей России; он считал, что Британия никогда не станет верным союзником России, и предсказывал неисчислимые беды, ждущие нашу страну.

   – Я – не профессиональный дипломат, – не раз говорил он мне. – У меня нет необходимых материалов для опровержения оптимизма Извольского. Да это и не входит в мою компетенцию. Но инстинкт, а также рассудок подсказывают мне, что этот визит исключительно опасен. Извольский попадет в беду из-за своей англомании. Когда меня уже не будет в живых, вы убедитесь, что ваш старый друг был прав. Нас втянут в войну, в которой Германия станет нашим противником.

   До самого последнего момента перед объявлением войны Фредерикс поддерживал царя в его стремлении сохранить мир с Германией и Австрией. Но как только военные действия начались, он полностью подчинился монаршей воле. Его рыцарскому характеру претила сама идея сепаратного мира. Он первым выразил протест против нарушения международных законов и бесчеловечных методов ведения войны, применявшихся нашими противниками.

   С 1913 года Фредерикс стал часто страдать небольшими кровоизлияниями в мозг. После них он часто полностью терял память – то на несколько часов, а то и на несколько дней. Люди, видевшие его во время этих приступов, составляли себе совершенно ложное представление об умственных способностях министра двора.

   Он понимал, что должен уйти в отставку. Несколько раз он просил царя отпустить его. Но царь не хотел обижать старика, уволив его со службы. Следует также отметить, что государь не мог найти человека, который способен был бы заменить Фредерикса; он вел со «старым джентльменом» долгие разговоры на эту тему. Граф предложил вместо себя князя Кочубея, и тот, несомненно, получил бы этот пост, если бы не отказался от него наотрез.

   Фредерикс стал свидетелем гибели империи, будучи уже полным инвалидом, очень страдавшим от постоянных кровоизлияний. Я имел с ним долгий разговор в Петрограде в начале ноября 1917 года; он рассказал мне, какую роль довелось ему играть в трагические дни марта 1917 года.

   – Вас тогда здесь не было, был только Воейков, который пытался разъяснить мне ситуацию, но я не особенно ему доверял. С Орловым (бывшим руководителем военного секретариата царя) я встретиться не смог. Я не ожидал, что революция разразится сразу после отречения, не ожидал этого и сам царь. Я полагал, что императорской семье разрешат жить в Ливадии. Но я снова и снова повторял, что идея отречения вызвала у меня инстинктивный протест. Я говорил, что отречение приведет к кровопролитию, кровопролитию не меньшего масштаба, чем потребовалось бы для подавления революции. Я умолял царя не отрекаться от престола.