2. Ограничения частнофеодального землевладения и сословная политика правительства на восточных окраинах
По социально-экономическому строю Урал и Западная Сибирь изучаемого времени ближе всего стояли к черносошным районам севера Европейской России. Эти земли стали краем крестьянским, краем с преобладанием отношений государственного феодализма. За исключением Строгановых здесь не было крупных светских феодальных собственников земли и крепостных. Колонизационные процессы, как мы видели, также не способствовали увеличению частнофеодального сектора на восточных окраинах.
Царское правительство своей политикой в общем не давало простора аппетитам крепостников. Раздачи поместий и вотчин, особенно в Сибири, правительство, как правило, не проводило. И это несмотря на то, что, по словам В. И. Ленина, «Азиатскому правительству нужна опора в азиатском крупном землевладении, в крепостнической системе «раздачи имений»610. Не думаем, что это объяснялось полным отсутствием интереса господствующего класса к земельным богатствам на Востоке. Хорошо известно, насколько активны были дворяне, добиваясь воеводских должностей на Урале и в Сибири. Но туда они везли с собой крепостных людей, а там приобретать таковых им запрещалось. Еще в 20-х годах XVII в. через подставных лиц сибирские воеводы оформляли служилые кабалы на холопов. Затем эта практика, по-видимому, пресекается. Показательно в данном отношении дело, возникшее на исходе 40-х годов по челобитью двух москвичей, на которых претендовал подьячий верхотурской приказной избы Федор Посников. Этот подьячий, отправляясь из Москвы на сибирскую службу, уговорил поехать с ним Филиппа Савинова и Никиту Хохлова (возможно, гулящих людей). Он посулил им содействие в Сибири для определения «к какому-нибудь... государеву делу». Те согласились, но, зная, что имеют дело с влиятельным человеком, обставили свой отъезд вместе с ним некоторыми условиями. Филипп и Никита поехали «за племянников место» и заручились обещанием Посникова «не бить их и не увечить напрасно». Одновременно (в словесной форме) они приняли на себя обязательство временно, до устройства в Сибири, работать у подьячего («чем бы им для ево, Федорова, безлюдства нужа своя исполнить»). Когда Посников принял должность помощника воеводы в Верхотурье, он круто изменил свое отношение к приехавшим с ним людям. Подьячий не стал их содержать, заставляя тем не менее работать. Вместе с тем он уже не скрывал, что намерен их закабалить, похваляясь, по словам челобитной: «ныне на него суда нет и ведет де их в холопство». Разумеется, ни к какому делу Посников их не пристроил. Тогда Савинов и Хохлов стали требовать у Посникова выполнения другого условия: отпустить их обратно в Москву, выдав каждому по 10 руб. Но подьячий и не думал отступать. Челобитчики обратились к верхотурскому воеводе, прося заступничества. Тот уклонился от решения вопроса и переадресовал челобитье в Тобольск. И тут боярин Иван Иванович Салтыков «их... от Федора Посникова освободил и велел им дать волю»611. С точностью почти до деталей подобную передрягу испытал «вольный человек» Стенька, приехавший в Верхотурье с подьячим Богданом Софоновым. В 1673 г. он пытался избавиться от ловушки хозяина, но неизвестно, чем кончилось дело612.
Щедрое на земельные пожалования в Европейской России, правительство за Уралом проявляет поразительную скаредность. И эта линия выявилась очень рано. В феврале 1625 г. тобольские воеводы были уведомлены специальной грамотой о порядке службы своих ближайших помощников — дьяков. Назначенным в Тобольск дьякам Ивану Федорову и Степану Угодцкому повелевалось «дати в Тобольску для тамошнево житья» 15 дес. пашни и 500 копен сена первому, 10 дес. пашни и 300 копен покосов — второму. Этой нормой пользовались и их предшественники — Герасим Мартемьянов и Никита Леонтьев. «А больши того,— наказывала грамота,— пашни и сенных покосов... отводить не велели». Так же обошлись с письменным головой Богданом Лупандиным, заменившим Григория Зловидова (он получил 12 дес. пашни и 300 копен сенокосов)613. Не удалась в конечном счете затея Булыгина похолопить тобольского служилого литвина Романа Коренькова, которого в 1617/18 г. дьяк «взял к себе во двор из нашие службы», и, отслужив сибирский срок, увез того с собой в Москву. Служилые люди Тобольска не оставили это дело и обратились к царю с челобитьем, в котором ссылались на царский указ, что в Сибири «из службы никому никаких людей в двор себе имать не велено». Правительство вняло челобитью. Коренькова отобрали у Булыгина и из Москвы отослали обратно в Тобольск614.
Верхушка служилых людей Западной Сибири обращалась с находившимися в их владении дворовыми согласно крепостническим канонам. В конце XVII в . тюменские власти разбирали челобитье «дворового приданого человека» Алексея Дмитриева Капустина, принадлежавшего татарскому голове Ивану Алтуфьеву. Из этого неоконченного дела явствует, что И. Алтуфьев еще в 1671/72 г. получил в приданое за своей женой, дочерью сына боярского Никиты Фефилова, семью дворовых людей, главой которой был отец челобитчика. Помимо того, И. Алтуфьев имел «природную дворовую старинную вдову» Алену, на которой и женил Алексея Капустина. Намерение Алтуфьева закрепить этих людей вызвало с их стороны протест, чему способствовала гибель при пожаре крепостных актов615.
Ярко Васильев, сольвычегодец, придя в Сибирь, стал холопом тобольского сына боярского Петра Кибирева и длительное время находился ка этом положении, пока не попал в Тобольский Знаменский монастырь, куда был хозяином «отдан [во] вклад»616. Эти и другие факты говорят, что за Уралом у частных лиц были главным образом дворовые люди, а не посаженные на землю крепостные крестьяне, о чем прямо свидетельствуют итоги переписи 1710 г617. В этом состояла одна из особых черт феодального строя данного региона.
Казалось бы, на окраинах должен был наблюдаться процесс феодализации в своих первичных формах «самозарождения», сопутствующий переносу туда более развитых феодально-крепостнических отношений из обжитых местностей государства. Однако на поверку это было далеко не так. При иных обстоятельствах, например, открытие Артемием Бабиновым кратчайшей дороги через Урал в Сибирь могло принести этому человеку не просто благосостояние, но включение в состав привилегированных сословий. Заслуги Бабинова, посадского человека Соли Камской, были отмечены. Его «обелили» в налоговом отношении, назвали «вожем сибирской дороги», поручали ему руководство работами на ней. Даже земельные пожалования он получил довольно значительные. Но феодалом так и не стал. Не стали ими и крупные соликамские посадские богатеи — солевары и землевладельцы Суровцевы. При основании Кунгурского уезда у них отняли обширные земли в Сылвенско-Иренском поречье; поселившихся там крестьян взяли «на государя». В конце XVII в. Иван Суровцев получил данную на «порозжие» земли, площадь которых измерялась сотнями десятин, но это также не приблизило его к феодалам618. Другой соликамский «лучший» человек, Федор Елисеев, купил большие участки земли по р. Кишерти у местного ясачного татарина Турсунбая Терегулова. При продаже половины этих владений Данилу Строганову его дети получили в 1668 г. круглую сумму в 640 руб619. Правдами и неправдами богатый посадский человек Иван Шавкунов из Кунгура, выбившись в подьячие приказной избы, сумел обеспечить себе скорее самозваное, чем юридически оформленное, причисление к нетяглому сословию. И хотя он имел дворовых людей 6 семей (15 душ муж. пола), называл принадлежащие ему деревни «поместьем», в начале XVIII в. его едва не вывели на чистую воду. Местные крестьяне и посадские не желали его почитать за дворянина и требовали с Шавкунова уплаты тягла. С ними согласился переписчик Иван Текутьев, который включил Шавкунова в разряд тяглых людей и обложил его налогами620.
Даже поистине исключительные дела, имевшие большое государственное значение и совершенные простыми людьми, не влекли за собой перевода их в «благородное сословие». Редко поднимались они, даже будучи служилыми, выше чина сына боярского, что за Уралом звучало совсем по-другому, чем в Европейской России. Сибирский сын боярский имел гораздо более скромные права в сравнении со своим собратом по эту сторону Урала. Землей он владел только «по даче» властей, она не считалась поместной. Крепостных крестьян сибирские дети боярские в подавляющем большинстве не имели. Правда, у них были холопы во дворах, часто за счет взятого на войне «ясыря»621. Но их имели порой и некоторые крестьяне и посадские. Недаром в начале XVIII в. сибирские дворяне добивались зачисления их в «московский список», т. е. уравнения в правах с дворянами центра622. Не удивительно, что в середине XVIII столетия появился острый стихотворный памфлет о незавидном чине сына боярского, сочиненный в Красноярске623.
И к тому сибирская действительность подавала немало поводов. 14 ноября 1720 г. в записной книге отпуска людей с Тюмени указывалось, что сын боярский Иван Черноярский и крестьянин отправились до Терсяцкой слободы «для искания лошадей». Хотя срок отлучки был кратким (до 25 ноября), их отпустили с поруками, не делая исключения для Черноярского623/2. А в росписи беглых рек» рутов того же года числилось четыре тюменских сына боярских, в том числе Лев Стрекаловский624. Несколько лет продолжалось разбирательство дела о незаконном зачислении 10 детей боярских, одного казачьего поручика и других служилых людей Тюмени в подушный оклад, о чем свидетельствует соответствующая ведомость625.
Очень наглядно выразил отношение дворян Европейской России к сибирским детям боярским туринский воевода. Отвечая на отписку приказчика Ирбитской слободы Григория Барыбина, который не слишком почтительно высказался насчет своей неподведомственности туринскому воеводе, этот последний с убийственным сарказмом и высокомерием писал: «А ты сынчишко боярское обычное, а хотя бы ты и не таков был, и вы пишетесь прикащиками». С издевкой подметил чванный воевода оплошность Барыбина, когда тот допустил ошибку в привычной формуле «холоп государя». «Да в своей отписке ко мне пишешь и называешься ахлопцем государевым. И у государя я никаких ахлопцев не видал, а пишутца холопи государевы, ахлопцы пишутца в Польше». Блеснув политической грамотностью, туринский правитель нанес решающий удар худородному корреспонденту, которого он, вероятно, с удовольствием бы выпорол батогами, будь на то подходящий случай: «И я тебе себя слушать не велю. А ты сынчишко боярское недорогой, в стрельцах и в ярыжных таков же сын боярский, что ты. А меня ты тем бесчестишь, что мимо меня туринских ясачных татар судишь»626. Как увидим ниже, воспитанный на традициях тупоумного, кондового местничества туринский воевода, характеризуя социальный состав служилых людей Сибири, был не столь уж далек от истины. Не менее характерен документ 1711 г., сочиненный управителем Уктусского завода Андреем Бурмистровым и отправленный приказчику Юрмыцкой слободы в ответ на его отписку, не понравившуюся Бурмистрову. Отчитывая приказчика за невысылку крестьян для работы на заводах, управитель, между прочим, писал: «Напрасно ты бездельную свою спесь в остановке государева дела являешь. Будет тебе спесивиться! Все знают, что ты подьячий, и спесивиться тебе передо мною не для чего»627.
Сословные перегородки на восточных окраинах были куда слабее, чем в Европейской России, не говоря о том, что вследствие недостатка людей в служилые (включая детей боярских) верстали, не слишком вдаваясь в изучение социальной принадлежности желавшего нести службу. На этой почве соперничавшие воеводы сводили счеты, наперебой стараясь очернить в глазах правительства своих недругов. С. В. Бахрушин колоритно изобразил вражду тобольского воеводы Петра Ивановича Годунова и верхотурского Ивана Васильевича Колтовского. К известному материалу добавим один штрих, прямо касающийся затронутого вопроса. Колтовский получил от Годунова в 1668 г. распоряжение поверстать на «выбылой оклад» в дети боярские Федула Лисицына и его сына Савву. Верхотурский воевода ответствовал, что без разрешения из Москвы он этого сделать не может. В своей отписке Сибирскому приказу Колтовский развернул аргументацию, предвосхитившую последовавшую через несколько лет серию правительственных указаний. Он писал, что Лисицын — «мужичей сын», был таможенным подьячим, его сын Савва — посадский тяглец Тобольска, серебряник, да сверх того привлекался к суду за «воровство» и был пытан. О Годунове Колтовский отозвался презрительно, обвинив его в том, что он «в дети боярские верстает из ярыжек»628.
Только под воздействием второй Крестьянской войны, которая показала социальную опасность «засорения» служилого сословия людьми «низкой породы», в Сибири было велено вернуть в прежнее состояние всех посадских, крестьян и прочих тяглых людей, поверстанных в служилые без царского указа. Этот «разбор» проходил всюду в городах Тобольского разряда. В станице тюменских конных казаков атамана Федора Васильевича таких оказалось 13 человек. В роте Петра Олтуфева — 5 человек (по «разбору» 1676 года)629. В 1679 г. составляли росписи поверстанных на службу после 1663 г. верхотурских детей боярских и стрельцов и не являющихся потомственными служилыми людьми, т. е. тех, кто «из чину в чин переведен»630. Эта проверка продолжалась и в следующем году, причем одним из пунктов расследования времени и обстоятельств устройства на службу было выяснение принадлежности к пришлым крестьянам631. Короче говоря, проступала тенденция сыска беглых и в среде мелкого служилого люда.
Среди служилых людей и ранее была своеобразная иерархия, а в 70-х годах XVII в. она в Западной Сибири получила подкрепление со стороны правительства. В одной из царских грамот прямо говорилось: «... а верстать на Тюмени в пешие казаки и стрельцы их казачьих и стрелецких детей, а в дети боярские и в литовской список и в конные казаки не верстать»632. Эта линия в правительственной политике за Уралом дает о себе знать и позже. Так, в 1702 г. тюменские администраторы вспомнили о царской грамоте 12 октября 1678 г., и по ней была сделана обширная выписка для руководства при решении текущих дел. В выписке напоминалось о запрещении верстать на выбылые оклады служилых людей тяглецов, а также пришлых и гулящих. Предпочтение отдавалось приему на службу «тутошных природных» родичей казаков, стрельцов и пр. Притом верстание в службу могло производиться «и в неволю»633.
Не вовремя явился со своим челобитьем о поверстании в пушкари на Тюмени попович Герасим Михайлов Попов. На его челобитной 18 июля 1678 г. была начертана резолюция: «От службы ево, Герасимку, отставить, потому что он попов сын. А поповым детем в службе быть не велено»634.
Характерно, что в то самое время, когда проводилась чистка служилых людей в Тюмени, там и в других западносибирских местностях без осложнений осуществлялся перевод из посада в оброчные и пашенные крестьяне635. Еще в 1626 г. тобольский посадский человек Иван Новоселов обратился в Приказ Казанского дворца с челобитьем о переводе из посада в пашенные крестьяне, «потому что он обнищал и задолжал великими долги». В Москве удовлетворили его просьбу: «...в посадцких ему людех в Тобольску быть не велели»636. Известен факт единовременного зачисления в посадские люди Тюмени свыше 50 отставленных от службы ямских охотников. По ходатайству заложившихся за сибирского архиепископа торговых людей их в числе более 10 человек перевели в 1640 г. на посад Тобольска637. При выяснении состояния оброчных платежей в Аятской слободе в 1674 г. о крестьянине Игнате Иванове было записано, что он «сошел жить на Верхотурье»638. Аналогичные факты известны по Тюмени в самом начале XVIII в639.
Отмеченные выше явления не были чужды и другим районам России. И там наблюдался переход из сословия в сословие, в некоторых уездах на южных окраинах существовал (правда, временный) запрет внедрения крупного феодального землевладения и т. д.
Однако в уральско-западносибирском регионе названные черты проявлялись отчетливее и в более свободной обстановке
610В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 5, стр. 91.
611ВПИ, оп. 2, д. 46, лл. 23—24, 107—109.
612Там же, оп. 1, стб. 62, лл. 50—54.
613СП, кн. 6, лл. 214—215.
614Там же, лл. 248—249 об.
615Архив ЛОИИ, Тюменская воеводская изба, карт. 6, № 1029, л. 1.
616СП, КН. 434, Л. 121
617Н. М. Шепукова. Подворная перепись 1710 г. и численность русского крестьянства в Сибири.— «Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы 1966 года». Таллин, 1971, стр. 232 (таблица).
618Архив ЛОИИ, Коллекция 110, № 84/3.
619В. Н. Шишонко. Пермская летопись, период третий. Пермь, 1883, стр. 866— 867.
620СП, оп. 5, д. 743, лл. 87 об.— 89 об.
621Неясно, кто такие «бобыли» у детей боярских, встречающиеся, правда, крайне редко (ГАТОТ, Тюменская воеводская канцелярия, д. 529, лл. 11 об.— 17).
622СП, оп. 5, д. 862, л. 1.
623Е. К. Ромодановская. Новые материалы по истории сибирской литературы XVIII в.— «Сибирь периода феодализма». Сб. статей, вып. 2. Новосибирск, 1965, стр. 310.
623/2ГАТОТ, Тюменская воеводская канцелярия, д. 1318, л. 5—5 об.
624Там же, д. 528, л. 5 об.
625Там же, д. 712, лл. 1—6.
626ПОКМ, Коллекция 11101, Ирбитский столбец 158 г.
627 В. Н. Шишонко. Пермская летопись, период пятый, ч. 3, 1889, стр. 514—515.
628ВВИ, карт. 13, № 19, лл. 1—4. Ср. ДАИ, т. VII, № 74/IX, стр. 354—355.
629рхив ЛОИИ, Тюменская воеводская изба, оп. 1, карт. 3, № 481, лл. 1—1 f. Раньше такие акции тоже встречались, но были еще редки. Так в 1647 г. был возвращен в крестьяне верхотурский стрелец Юшка Вагин. Однако по челобитью верхотурских стрельцов, доказывавших умение Вагина чинить оружиет решение это было отменено (СП, стб. 260, лл. 244—248).
630ВВИ, карт. 26, № 22, ЛЛ. 4—14.
631Там же, карт. 27, № 10, лл. 1—34; № 18, лл. 1 — 12; № 24, лл. 1—4; № 31, л. 1; № 40, л.
632ГАТОТ, Тюменская воеводская канцелярия, д. 157, л. 1.
633Там же, д. 2998, л. 1—1 об.
634ГАТОТ, Тюменская воеводская канцелярия, д. 130, л. 1.
635Архив ЛОИИ, Тюменская воеводская изба, on. 1, карт. 3, № 481, л. 4.
636СП, кн. 6, ЛЛ. 531—532.
637СП, стб. 88, лл. 527—530, 531—538. Встречную челобитную подали о том же тобольские посадские люди (там же, л. 511—511 об.).
638ВПИ, оп. 1, стб. 11, л. 48.
639ГАТОТ, Тюменская воеводская канцелярия, д. 147, л. 1. Ср. ВПИ, оп. 2, д. 352, лл. 16—18 — перевод в 1671 г. беломестного казака Ирбитской слободы в крестьяне по его просьбе.
<< Назад Вперёд>>
