Урал и Западная Сибирь в конце XVI - начале XVIII в.

Советская историография всегда имела и имеет живейший интерес к изучению крестьянских войн в России, которые были наиболее острыми проявлениями классовой борьбы народных масс позднефеодальной эпохи.

В истории Крестьянской войны под предводительством С. Т. Разина остается весьма слабо изученной проблема взаимоотношения основных очагов восстания с «повстанческой периферией» как во время войны, так и вскоре после ее подавления царскими карателями. К «периферии» в этом смысле придется отнести не только окраинные местности, в том числе Урал и Сибирь, но и удаленные от Средней и Нижней Волги центральные уезды.

Для понимания истинной роли Крестьянской войны 1670—1671 гг. в жизни современного ей общества чрезвычайно важно учесть состояние классовой борьбы в тех районах, которые не были ареной военных действий повстанцев. Поэтому обращение к теме под углом зрения Урала и Западной Сибири в годы второй Крестьянской войны представляется естественным.
Специально эта тема не исследовалась. Имеющиеся в литературе экскурсы носят попутный и фрагментарный характер, нуждаясь в обобщении с привлечением новых источников. Постановка такого вопроса интересна и в том плане, что на Урале и в Западной Сибири подавляющее большинство населения составляли те категории крестьян, которые не были крепостными. За исключением Строгановых и духовных феодалов, там не было представителей крупного крепостнического землевладения.

Чтобы полнее раскрыть тему, автор счел целесообразным не всегда строго придерживаться хронологии Крестьянской войны, затрагивая события и более ранних, и более поздних годов.
Народное восстание 1670—1671 гг. основательно напугало не только центральное правительство, но едва ли не в большей мере местных воевод и прочих царских администраторов далеко за пределами ареала активных военных действий.

Чтобы ограничить распространение крамолы, правительство предпринимает своего рода карантинные меры, стремясь отгородить очаги «бунта» от внешнего мира. В этих целях рассылаются воеводам строгие указы усилить караулы на дорогах, ведущих из европейской части страны в Сибирь, учредить, где необходимо, новые заставы и тщательно контролировать едущих и идущих в Сибирь. Вряд ли приходится сомневаться в том, что далеко не только цель пресечения массового бегства тяглых людей на зауральские земли заставила власти взять такой курс. Кстати, важно заметить, что в годы Крестьянской войны особенно возрос поток «сходцев» в Сибирь из Европейской России, в частности из Поморья. Напомним, что в 1669/70 г. легальным путем «проехало мимо Верхотурья из русских городов ... поголовно всех, з женами и з детьми и с маленькими робяты 1533 человека, а на Тюмень ... 518 человек»¹²⁰⁸.

Надо полагать, население поморских уездов воспользовалось некоторым замешательством властей в связи с восстанием С. Т. Разина, и переселение в Сибирь, зачастую недозволенное администрацией, приобрело весьма широкий размах именно в это время.

Однако правительство поспешило предупредить это массовое движение в Сибирь, тем более что после поражения под Симбирском рассеявшиеся отряды восставших могли уйти на Урал и далее, что и само по себе было опасным. Не удивительно, что за пропуск беглых в Сибирь Москва грозила местным блюстителям порядка жестоким наказанием вплоть до смертной казни¹²⁰⁹.

«Опасные» (т. е. предупредительные) грамоты были отправлены еще осенью 1670 г. в Чердынь и Соль Камскую. В них правительство предупреждало воевод и подьячих, «чтоб они ни на какие воровские промыслы вора Стеньки Разина с товарыщи не прельщалися, и против стоять и биться мужественно, и городов не здавать, и всяким ратным и жилецким людьм говорить, чтоб они воевод и всяких приказных людей не выдавали»¹²¹⁰. Насколько встревожены были в Москве, свидетельствует и то, что аналогичные грамоты были посланы «за государевою вислою красною печатью» в низшие звенья управленческого аппарата — в земские избы, чтобы те довели их содержание до сведения «жилецких людей» и «уездных»¹²¹¹.

И эта предосторожность была отнюдь не напрасной. Из отписок вятского воеводы Василия Змеева соликамский воевода Иван Монастырев узнал о победе царских войск над Ветлужско-Унженским отрядом повстанцев во главе с Ильей Ивановым (Пономаревым)¹²¹². Однако по сведениям Змеева, «вор Илейка с товарыщи не со многими людьми побежали через Кологрив и через Вятку к Соли Камской». Вятский воевода уверял своего соликамского коллегу, что И. Иванов «взял... с собою жонку с двема робяты и, нарядя в доброе платье, приехав к городу, хочет назватца воеводою или прикащиком»¹²¹³. Разумеется, эта весть не внушила бодрого настроения И. Монастыреву, тем более что Змеев прислал в Соль Камскую плененного сподвижника И. Иванова — Михаила Михайлова — специально «для сыску и опазныванья того вора Илейки с товарыщи»¹²¹⁴. Монастырев с пристрастием допросил Михайлова, который сказал, что И. Иванов с Андреем Дураком «4 человека, на лошадех побежали к Соли Камской»¹²¹⁵.

Относительно намерения И. Иванова и его сподвижников Михайлов поведал еще более напугавшие воеводу новости. По словам отписки Монастырева, атаман И. Иванов хотел в Соли Камской «жить до весны, а иных воров, товарищев своих, для всякой воровской прелести хотел оставить на Вятке и на Вятке город и городовые крепости и ружье высмотрить», чтобы там и в Соли Камской исподволь готовить восстание («меж християны хотели воровские всякие прелести чинить»). Оставшиеся в живых повстанцы из отряда И. Иванова должны были к весне 1671 г. собраться в Вятку и Соль Камскую и присоединиться к восстанию. Замысел заключался также в том, чтобы, «прибрав людей», в ходе выступления расправиться с местными воеводами, подьячими, приказными и «лутчими» посадскими людьми, разграбить их «животы» и двинуться «к Стеньке Разину на низ Камою рекою»¹²¹⁶.

Как видно, планы продолжения борьбы, на сей раз с опорой на крупнейшие поморские посады, были достаточно смелыми и широкими. В том, что такие планы действительно существовали, убеждает другое документальное свидетельство — допросы пойманных в Вятском уезде остальных участников похода И. Иванова. Весной 1671 г. Новгородский приказ в грамоте, адресованной вятскому воеводе В. Змееву, упоминает, что последний учинил допрос и пытку взятым в плен повстанцам (61 человек). Допрос показал» что все они шли к Соли Камской с целью город «разорить, людей побить и животы пограбить; а воровав у Соли, итти было на Каму и на Волгу для такова же воровства»¹²¹⁷. Даже за претенциозным изложением приказного документа явственно заметна общность намерений участников движения, вполне согласующаяся с показаниями М. Михайлова.

Наличие в Соли Камской и ее уезде большого числа пришлого люда, ищущего заработка, а также местной бедноты создавало дополнительную угрозу для властей и «лучших» людей и затрудняло поимку разинцев. По распоряжению соликамского воеводы к заключенному в тюрьме Михайлову стали приводить на очные ставки «гулящих прохожих и варничных работных и тутошних иногородных многих людей для сыску тех воров и опазныванья». О возможности появления разинцев в уральских и сибирских уездах И. Монастырев предупредил соответствующих воевод и приказных людей, ставя целью «Илейку с товарыщи и иных таких же воришков в Сибирь не пропустить для такова же возмущения и прелести»¹²¹⁸.

Жалуясь на недостаточность местного гарнизона и плохое состояние городских укреплений, соликамский воевода сообщал в Новгородский приказ: «И без служивых, государь, людей нам... у Соли Камской в такое нынешнее шаткое время от таких пришлых ярыжных голых людей жить конечно опасно и страшно, потому что у Соли ярыжных набродных людей безмерно много»¹²¹⁹. Дело обстояло действительно так. Н. В. Устюгов путем анализа движения населения Соликамского посада и уезда показал возросший с середины XVII в. приток пришлых работных людей на промыслы. С неудовольствием и тревогой Монастырев писал о сос.таве Соликамского посада, что там две трети жителей состоят из «иногородних приезжих и прихожих всяких чинов незнающих работных людей, которые... работают, переходя, у Соли Камской и... Зырянских усольях и в Строгановых слободах», причем у них нет проездных документов от местных воевод¹²²⁰. Как царские власти, так и богатые солевары опасались «дурна» от скопившейся здесь голытьбы, а именно голытьба составляла наиболее решительный элемент восстания С. Т. Разина. Именно голытьба вызывала к себе наибольшую ненависть социальных верхов, внушая им звериный страх.

В этой связи становятся достаточно понятными навязчиво повторяемые после подавления основных очагов Крестьянской войны в царских грамотах сентенции, предостерегающие всех, обладающих имуществом или хотя бы собственным домом, от голыгьбы и ее «злых» намерений.
Такие грамоты были получены в уральских и сибирских городах. Они являлись как бы ответом на «прелестные» письма разинцев, давая свою трактовку событиям и взывая к собственническим инстинктам не только привилегированных слоев, но и более широких кругов населения. На это совершенно отчетливо указывает январская грамота 1671 г. из Приказа Казанского дворца тобольскому воеводе И. Б. Репнину. Здесь С. Т. Разин обвиняется, кроме всего прочего, в том, что он «обольстил» «низовых городов жителей бездомовных людей». Рассылку «прелестных» писем Разина из-под Симбирска грамота характеризует как «соблазн незнающим и бездомовным людем», причем отмечается, что «по тем прелесным воровским письмам незнающие и бездомовные люди в розных местах пошатались, к [ним], вором, к Стеньке Разину с товарыщи, пристали»¹²²¹. В тех же выражениях составлена другая грамота И. Б. Репнину от марта 1671 г¹²²². и тобольская память тюменскому воеводе (апрель того же года)¹²²³.

Но вернемся к Соли Камской в те тревожные дни. В конечном итоге И. Иванову и людям из его отряда не удалось добраться до этого уральского города. По дороге они были схвачены близ Тотьмы. В декабре 1670 г. И. Иванова повесили на берегу р. Сухоны, его сподвижника Мирона Мумарина, предводителя марийских отрядов, задержали в Устюге Великом¹²²⁴.

Открытого выступления в Соли Камской, таким образом, не состоялось. Те, кто предполагал сюда пройти, оказались в вятской тюрьме и в Соль Камскую были доставлены скованные и под сильным конвоем по дороге в сибирскую ссылку. Предварительно их жестоко били кнутом, а до того многократно пытали. Троих «пущих завотчиков» по указу из Москвы казнили в Вятке. Из 58 человек ссыльных разинцев до Верхотурья дошло только 46. Остальные или умерли в дороге, или не смогли дальше двигаться из-за тяжелого недуга и остались отлеживаться (а скорее всего, умирать) в населенных пунктах по сибирской дороге. В июле 1671 г. верхотурский воевода Ф. Г. Хрущев произвел ссыльным разницам допрос и составил подробную роспись, которая представляет значительный интерес. Вследствие скудости введенных в научный оборот данных о составе и происхождении повстанцев заключенные в росписи сведения приобретают особую ценность¹²²⁵.

Знакомство с этим источником показывает, что из 46 человек «государевыми» крестьянами назвались 26, бобылями—14, частновладельческими крестьянами — 3, холопами — 2, один оказался беломестным казаком. Обращает на себя внимание очень небольшая доля крепостных (с учетом 2 бобылей Соловецкого монастыря и холопов — 7 человек, т. е. менее 15%). Подавляющее большинство повстанцев этой группы — крестьяне и бобыли русского Севера, т. е. поморской черносошной деревни. «География» ссыльных такова: Важский уезд — 15 человек, Устюжский — 13, по 2 человека из Соликамского и Сольвычегодского уездов. Трое крестьян были крепостными вологодских помещиков, один — из владений пошехонского помещика, двое бобылей объявили себя жителями Сумского острога Соловецкого монастыря. По два человека было из Олонецкого и Холмогорского уездов, а также из Устьянских волостей. Один повстанец оказался вятчанином и один — беломестным казаком Невьянской слободы Верхотурского уезда.
Итак, при довольно разнообразной административно-территориальной принадлежности самую значительную часть отряда составляли черносошные крестьяне и бобыли, что позволяет несколько иначе оценить участие населения северных районов в общей антикрепостнической борьбе времен Крестьянской войны 1670—1671 гг. Разумеется, для более широких выводов этот материал недостаточен, однако и он красноречиво указывает на возможность относительно единого фронта борьбы против угнетателей. И одновременно приходится отмечать, что частновладельческие крестьяне редко покидали пределы «своих» мест во время восстания, а это создавало известный внутрисословный барьер, мешавший сплочению сил и приводивший к локализации очагов движения.

Нам неизвестна дальнейшая судьба данной группы разинцев в Сибири. Из Верхотурья их отправили в Тобольск. Далее их ждал путь через Енисейск «в Дауры».

Рассылая на Урал и в Сибирь мажорного тона грамоты о поражении С. Т. Разина, правительство предписывало ловить повстанцев при попытках укрыться за «Камнем»¹²²⁶.

Некоторые заставы в этом деле преуспели. В грамоте Сибирского приказа тобольскому воеводе И. Б. Репнину указывалось, что есть основания полагать, что после сражения под Симбирском из рассеявшихся разинцев «иные побегут в понизовые и в сибирские городы»¹²²⁷. Сыщик И. Талызин, действовавший в Приуралье, не без торжества доносил, что летом 1671 г. «на уфинской дороге [на] Верх-Иренской заставе пойман воровских казаков от Стеньки Разина вор Стенька Иванов. А шел тот вор, обходя заставы, в Сибирь»¹²²⁸. В том же году на Утке изловили и препроводили в Соль Камскую «воровского человека» Кондрата Данилова¹²²⁹. Служилые люди г. Березова в 1679 г., обращаясь к царю с челобитной о жалованье, вспоминали, что «во 182-м году мы... на Собской заставе изимали беглых воров станицы Стеньки Разина астраханца Бориска Голышенкова да Мишку Черновсково с товарыщи 10 человек». Печальная участь ожидала задержанных. Б. Голышенков и М. Черновский «на Березове вершены, а Макушка с товарыщи 8 человек везли до Сургута»¹²³⁰. Разумеется, дальнейшая судьба этих людей не интересовала царских служак. За участие в Разинском движении поплатился ссылкой в Сибирь астраханский толмач Иван Романов ¹²³¹.

Крестьянин нижегородского помещика Никиты Жедринского Петр Самсонов с женой и детьми был сослан в Иркутский острог на пашню за «непристойные слова» (1671 г.)¹²³².

Судя по несколько более поздним документам, царские власти опасались даже пойманных и отправленных в сибирскую ссылку повстанцев. При транспортировке их «за Камень» рекомендовалось избегать больших партий и предписывалось соблюдать почтительные дистанции между группами этих особо опасных ссыльных во время движения по сибирской дороге (чтобы они «в близких верстах» друг от друга не находились)¹²³³.

Вполне вероятно, что полоса восстаний в сибирских городах и слободах конца XVII в. имела некоторую связь с тем, что традиции Разинского движения, сохраненные ссыльными и удачно скрывшимися в Сибири участниками этого восстания, дали о себе знать. Во время Красноярского восстания 1695—1698 гг. воевода Мирон Башковский в ответ на свои увещевания получил от служилого человека Игнатия Ендаурова предметный урок. Ендауров заявил Башковскому, что «Степан де Тимофеевич Разин пришел на князей и на бояр, и на таких же воров, как будто каков и он Мирон», «и о казни того вора Стеньки Разина он, вор Игнашка, непристойно говорил же»¹²³⁴. Один из предводителей крестьянского движения близ Иркутска в 1691—1692 гг. принял имя Стеньки Разина¹²³⁵.

Ссыльные участники Крестьянской войны под предводительством Разина продолжали прибывать в Сибирь и значительно позже подавления движения. Карательный аппарат царизма не мог сразу пропустить через свои застенки такое множество «бунтовщиков»; следствия иногда тянулись годами. В августе 1675 г. в «розные сибирские низовые городы в пашню» была сослана еще одна группа участников восстания. Среди них мы видим четырех крестьян казанского митрополита и двух посадских людей «тетюшен». Мотив ссылки изложен совершенно ясно: «За многое воровство и за низовой бунт, что они в бунт ...Стеньки Разина воровали, письмами к нему, Стеньке, пересылались и с воровскими людьми знались»¹²³⁶. Отписка тюменского воеводы Кирилла Александровича Загряжского (после 9 января 1674 г.) упоминает, что из Москвы в экспедицию Хитрово были сосланы «за многое воровство» стрельцы Михаил Леонтьев и Никифор Плутко. На правах ссыльных находились там же 5 солдат выборного полка Аггея Шепелева¹²³⁷.

До сих пор мы говорили о передвижениях (вольных и невольных) разинцев в восточном направлении. Но были передвижения и встречного порядка. Вести о народном восстании в Поволжье привлекали туда некоторую часть сибирских жителей, по-видимому, желавших участвовать в борьбе против ненавистных воевод и дворян. Показателен следующий факт. В июне 1671 г. через Краснопольскую слободу, как сообщал местный приказчик Иван Романов, прошли «человек со сто с ружьем и сказывались, что Тобольского уезду слобод без подорожных». Попытка Романова вернуть их не удалась. Они «отбилися и говорили, что высылают тобольские дети боярские на Верхотурье». Если даже предположить, что тут речь идет о беглых поморских жителях, которых, согласно сыску 1671 г., надлежало возвратить на старые места обитания, и то придется отметить по меньшей мере странное поведение этих людей. Во-первых, они следовали без провожатых, во-вторых, у них было оружие, что исключает факт подневольной высылки. И, наконец, по словам того же приказчика, «на Верхотурье они не пошли, а пошли прямою дорогою на Чусовую»¹²³⁸.

Еще в 1668—1669 гг. в Тобольске «объявились» беглые красноярские служилые люди, которые сообщили властям, что «хотят с Красноярского острогу многие служилые люди, заворовав, розбежатца врознь». Направление возможного побега определяется весьма точно — на запад. Верхотурские власти приняли меры для поимки красноярских беглецов, о чем была дана память в Тагильскую слободу¹²³⁹.

В апреле 1673 г. из Тобольска бежали ночной порой ссыльные: донской казак Осташка Троятской и четверо воронежцев. Тобольские власти не без оснований полагали, что беглецы устремились «на Русь», в связи с чем были даны строгие указания по слободам и заставам, подведомственным верхотурскому воеводе¹²⁴⁰. Повеление гласило, чтобы беглецов изловить «без всякого забвения и оплошки». Кроме того, наказывалось в категорическом тоне, чтобы тамошние жители не смели «таить и укрывать» не только этих беглецов, но и вообще «прихожих всяких чинов людей». Все это сопровождалось угрозами жестокого наказания вплоть до смертной казни в случае неисполнения распоряжения¹²⁴¹. Должно быть, за этими беглецами были посланы вдогонку тобольский стрелецкий голова Иван Аршинский и Василий Тутолмин со служилыми людьми («за беглыми ссыльными людьми»). При неудачном исходе поимки надлежало всюду учинить «крепкой» заказ¹²⁴². Ездивший с той же целью в Ялуторовскую слободу тюменский конный казак (для «збеглых» ссыльных московских людей) Михаил Шокин вернулся с пустыми руками. Он был «по всем уездом и заказывал допряма и сказывал им (беглецам.— А. П.) имяны, ростом и волосом. И те люди нигде не объявилися»¹²⁴³. В тот же день 15 мая 1673 г. в Тюмени подал доездную память конный казак Василий Опрокиднев, побывавший с той же миссией и с тем же результатом в Исетских слободах; 21 мая — Афанасий Опрокиднев (Исетский острог), 17 мая — конный казак Иван Носов (Беляковская слобода)¹²⁴⁴.

Среди документов верхотурской приказной избы 1672/73 г. значилось «дело, что бежали мимо Чюсовскую слободу ис Тобольска ссыльные люди Пашко Грибович с товарыщи 3 человека»¹²⁴⁵. Из контекста можно заключить, что беглецам все же удалось миновать расставленные им ловушки. Но здесь, видимо, речь идет о другой группе беглых ссыльных.

Дабы воспрепятствовать неуказным передвижениям по дорогам на перевалах в Сибирь, власти адресовались также к местному ясачному населению, хорошо знакомому с заповедными тропами, которыми могли воспользоваться беглецы¹²⁴⁶.

Таким образом, разными путями и в различной степени горячее дыхание Крестьянской войны 1670—1671 гг. достигало далеких восточных окраин страны, вызывая леденящий ужас у царских властей. «Понизовые вести» ожидались в приказных избах с великой тревогой и наспех передавались далее.

В оживленной переписке между воеводами уральских и сибирских городов неизменно звучит эта нота. Спесивые царские наместники наперебой уговаривают друг друга «писать почасту» и немедленно о событиях в Поволжье. Даже постоянные распри между воеводами Тобольска и Верхотурья, затрагивавшие и служилых людей этих городов, на время как будто бы отошли на задний план. Недаром верхотурский воевода Ф. Г. Хрущев в августе 1671 г. наказывал своим подчиненным, чтобы они на заставах, где были и тобольские служилые люди, «розни и несовету» с теми не допускали¹²⁴⁷.

Мы не можем утверждать с достаточной уверенностью, что восстание С. Т. Разина оказало непосредственное воздействие на обострение классовой борьбы в уральско-западносибирском районе тех лет. Но не подлежит сомнению, что как раз начало 70-х годов XVII столетия ознаменовалось небывалым до того подъемом крестьянского движения в этом крае. Данное совпадение не так легко признать простой случайностью. Факты свидетельствуют, что в ряде местностей наблюдались достаточно острые и открытые проявления социального протеста, подчас выливавшиеся в вооруженные столкновения с представителями администрации и служилыми людьми.

Так, летом 1671 г. в Кунгурском уезде имели место крупные волнения крестьян, вызванные слухом о том, что есть «государев указ», чтобы «побивать» служилых и начальных людей расквартированного здесь солдатского полка. Вооружившись чем попало, крестьяне стали нападать на дворы, в которых на постое находились служилые люди, а также на заставы, где те несли караульные обязанности. Многие служилые, напуганные этими событиями, укрылись в Кунгуре, Торговишском острожке и в других укрепленных пунктах. Несколько дней толпы жителей уезда стояли под стенами Кунгура и Воздвиженской пустыни. В их стане раздавались призывы взять город силой. Однако воевода Михаил Бараков опомнился и принял контрмеры. По его приказу несколько человек арестовали и бросили в тюрьму.

Участники выступления не продолжили своих активных действий в значительной степени потому, что понадеялись на специально отряженного из Москвы сыщика Ивана Поливкина, который должен был по жалобе местного населения произвести расследование о злоупотреблениях М. Баракова и его подчиненных. И. Поливкин тогда находился в Кунгурском уезде, и поднявшиеся крестьяне наивно ожидали от него помощи, так как рассматривали сыщика в качестве «оберегателя» неселения. Конечно, Поливкин и не думал поддерживать крестьянское «бунтовство». Он и так нажил себе служебные неприятности. Сообщая в Казань о «бунте» жителей Кунгурского уезда. М. Бараков главную вину взвалил на Поливкина, объявив его подстрекателем. Ловко дав подножку посланцу правительства, полковой воевода стремился заодно представить в выгодном свете свою деятельность и дезавуировать жалобы населения¹²⁴⁸.

Одновременно с событиями в Кунгурском уезде тем же летом 1671 г. за Уралом, на территории Верхотурского уезда, производился уже известный нам по предыдущему изложению сыск беглых поморских крестьян с целью их возвращения на прежние места обитания. Однако власти столкнулись с такой стеной явного и скрытого противодействия крестьян, что по сути дела вынуждены были отступить. Сыск, можно сказать, провалился, в чем мы имели возможность убедиться. Лишь единицы из числа выявленных «сходцев» были высланы в европейскую часть страны. Подавляющее большинство их так и осталось на месте. Тобольский сын боярский Степан Астраханцев, выполнявший задание по сыску, жаловался, что «прихожие люди, от переписки укрываютца и бегают... и к переписке не приходят... А у кого они ... на подворьях жили, и те домовые люди про тех беглых людей и где они укрываютца не сказывают»¹²⁴⁹.

Возвращавшийся с сибирской службы князь Иван Федорович Щербатов подвергся нападению в селе Ростесе со стороны местных крестьян и «стакавшихся» с ними соликамских извозчиков (последних было до 30 человек). Князь жаловался потом, что «его... били неведомо за что, а жену ево и детей всякими позорными словами безчестили и людей били ж». Грамота Сибирского приказа от августа 1671 г. повелевала провести расследование и наказать виновных¹²⁵⁰. В июне 1671 г. старцы Верхотурского Николаевского монастыря обвиняли группу тагильских крестьян (Матвея Копырина «с товарищи») в «наглом озорничестве» и захвате монастырских земель¹²⁵¹. Тогда же бил челом игумен Невьянского Богоявленского монастыря Пафнутий на монастырских крестьян «в непослушанье»¹²⁵². Не нашло «вершения» дело, возбужденное в том же году тобольским сыном боярским Евдокимом Черкасовым «в бою» его крестьянами Арамашевской слободы¹²⁵³. Жалобу на невьянских крестьян «в бесчестье» и в избиении его людей подал главный подьячий верхотурской приказной избы Богдан Сафонов¹²⁵⁴. Одновременно возбуждались другие иски: холопы и закабаленные люди били челом «на волю», «из холопства»¹²⁵⁵.

Не далее как в мае 1672 г. серьезную озабоченность верхотурского начальства вызвали события в Краснопольской слободе и на заводе братьев Тумашевых, расположенном неподалеку от нее. Слободской приказчик Иван Кунциев донес воеводе, что группа краснопольских крестьян и работных людей завода учинила «бунт». Петр Рублев, Матвей Драгунов, братья Сажины и другие пришли в судную избу «с бунтовством к приказчику с отказом от всяких дел». Вооруженные кто чем попало, крестьяне и работные избили приказчика, а вместе с ним и земского старосту Луку Мензелю. Того и другого они «из избы вон выгнали». Досталось также приближенным старосты (его «ушникам»). Участники выступления, как потом жаловался пострадавший Л. Мензеля «с товарищи», «нас... к себе в бунт звали». Должно быть, за отказ совместно действовать их и поколотили. В чем состояли дальнейшие намерения возмутившихся против властей крестьян и работных, остается неизвестным. Относительно поименованных в отписке приказчика и челобитной земского старосты инициаторов «бунта» П. Рублева и других доносители многозначительно добавляли, что те не впервые выступают против местной администрации, причем «на тех бунтовщиков прежние приказчики на Верхотурье в бунтовстве писывали многожды в обидах и изгонях»¹²⁵⁶.

Воевода приказал произвести расследование этого дела, осложненного взаимными обвинениями И. Кунциева и братьев Тумашевых. Как показало следствие, не было сколько-нибудь веских оснований считать Тумашевых причастными к «бунту». Из мирской челобитной краснопольских крестьян явствует, что они выражали резкое недовольство управлением со стороны как приказчика, так и земского старосты. Кроме Кунциева об участии Тумашевых «в бунте» никто из допрошенных в ходе следствия даже не упоминает¹²⁵⁷. В это время у самих Тумашевых на заводе не все было спокойно. Некоторые из крестьян, работавших на заводе, вышли из повиновения. Петр Тумашев в те июльские дни жаловался на крестьянина Матвея Драгунова, который «сильно» взял коня с завода¹²⁵⁸. Годом ранее (в апреле 1671 г.) заводчики перепугались, когда «неведомо какие воровские люди» ночью подходили к заводу, стреляли по сторожевым собакам из луков, но «напуска» не последовало и все для Тумашевых обошлось благополучно, хотя они на будущее почли за благо предупредить власти о возможном нападении на завод¹²⁵⁹.

Глухие известия сохранились от того же лета 1672 г. о заметном волнении крестьян Белослудской слободы, направленном против приказчика. Потребовалось вмешательство властей, результатом которого было публичное наказание зачинщиков выступления батогами¹²⁶⁰. Выясняется, что по зачинщикам была взята поручная запись, в которой крестьяне Ирбитской и Белослудской слобод обещали, что те не будут впредь заводить «бунты и заговоры», а также приходить к приказчику с «невежливыми речьми»¹²⁶¹.

В ноябре 1672 г. управитель казенного Зырянского соляного промысла гость Афанасий Веневитов обвинил работников промысла в бунте. Ему стало известно, что Семен Соломеин и другие бобыли Зырянских усолий «неведомо какой вымысл воровской думают...» Со своей стороны работники подали жалобу на действия Веневитова, который ведал промыслом, с 1667 г., и возбудили в Москве против него судебное дело, тянувшееся несколько лет¹²⁶².

Годы восстания С. Т. Разина были беспокойными и для Тюменского уезда. Разосланные повсюду «памяти» о «бунте» в Поволжье вряд ли вызвали умиротворение среди населения. Знакомый нам уже местоблюститель воеводской должности Ларион Толбузин был встревожен даже такой казалось бы малостью, как состояние изгороди («тына») вокруг тюменской тюрьмы. Отказ посадских людей Тюмени чинить его заставил Толбузина отписать в Тобольск с просьбой об указе¹²⁶³. В октябре 1671 г. тюменские власти послали отписку царю, в которой сообщили, что местные служилые люди и ямские охотники собираются послать в столицу своих представителей с челобитьем. Без санкции из Сибирского приказа в Тюмени побоялись позволить эту поездку. Как о великой победе, могущей порадовать царя, в отписке тут же сообщалось, что «божиею милостью и великих государей счастием добыто на Тюмени два кречата»¹²⁶⁴.

Население чинило препятствия посланной из Москвы экспедиции Я. Т. Хитрово. В мае 1672 г. ямские охотники Тюмени отказались дать подводы для отправки к Хитрово кузнецов, плотников и кирпичников, выбранных из местных жителей, а также доставки разных материалов. Толбузин пожаловался на них в Тобольск¹²⁶⁵. Отправка людей и грузов все-таки состоялась, если судить по тому, что в июне и июле 1672 г. тобольское начальство предписывало сыскать и вернуть кирпичников, плотников и других людей¹²⁶⁶.

Еще более серьезный оборот приняли дела в подсудной Тобольску Шадринской слободе. Из отписки тобольского посланца Афанасия Черницына в Тюмень явствует, что в октябре 1672 г. ее автор имел серьезное поручение, когда посетил Шадринскую слободу. Его задачей было «за бунтовство драгунем учинить наказанье, а иным казнь». Он вез с собой в Тобольск скованных «по указу великих государей» Федора Ясыря и Любима Федорова с женами и детьми. Под «колодников» он просил у Толбузина четыре подводы с конвоем¹²⁶⁷.

Следующий, 1673 год доставил также немало хлопот царской администрации. На первый взгляд по пустяковому поводу вспыхнуло возмущение крестьян ряда деревень Верхотурского уезда. Служилые люди покупали у крестьян хлеб. Все шло «без шуму», пока в одной из деревень не возникла ссора при взвешивании покупного хлеба. Как можно догадываться, служилые люди хотели воспользоваться ранее изданными распоряжениями об указных льготных для них ценах на хлеб. Конфликт привел к столкновению между служилыми и крестьянами. Служилых людей избили при весьма одобрительных криках многих сбежавшихся к месту происшествия крестьян. С позором выставленные из деревень, служилые люди потребовали у властей наказания виновных¹²⁶⁸. Резкая и решительная реакция крестьян может быть поставлена в связь с их давними протестами против принудительных цен, которые им пытались навязать власти, когда дело касалось продажи хлеба служилым людям¹²⁶⁹.

В самый разгар срочных работ по изготовлению судов для тобольского «хлебного отпуска», осуществлявшегося ежегодно с открытием навигации, произошли осложнения на плотбище близ Невьянской слободы в апреле 1673 г. Чтобы побудить плотников и местных крестьян к скорейшему завершению постройки дощаников, верхотурский воевода строго предупредил слободских приказчиков об их личной ответственности за выполнение казенного заказа. Следуя инструкции о самоличном досмотре положения на плотбищах, невьянский приказчик сын боярский Прокопий Буженинов в сопровождении беломестных казаков, прихватив с собой и местного попа для внушения богобоязненного отношения к делу со стороны строивших дощаники, тронулся к плотбищу. Там, где строился дощаник плотника Алексея Лаптева, самого плотника на месте не оказалось. Он уехал в Верхотурье за материалами. Постройку судна без него продолжали его племянники Федор и Иван Лаптевы «с товарищи» (число которых, как часто бывает, не указывалось). Буженинов нашел, что работа здесь идет «тихо» и заметил другие изъяны, о чем тут же в повелительно-угрожающем тоне заявил строителям. Приказчик для острастки пригрозил наказанием Лаптевым и его подручным. Тут и произошло непредвиденное. Лаптевы и их товарищи пришли в ярость и стали в свою очередь грозить Буженинову, называя его вором, и к тому же «кнут сулили». С топорами и «ослопами» они кинулись на приказчика, крича при этом: «Хотя де мы тебя на плодбище и убьем досмерти, то де недорогое дело, за то де нам повешенья не будет, и много де, что нас за то кнутом просекут». За того заступились беломестные казаки, бывшие, разумеется, при оружии. Им удалось отбиться от работников. Буженинов со спутниками поспешил удалиться. Приказчик не замедлил отписать в Верхотурье, откуда был наряжен сыск по этому делу. К сожалению, большая часть следственных документов не сохранилась. Привлечь к дознанию Лаптевых не удалось, так как они, по-видимому, скрылись. В ходе разбирательства дела выяснилось, что крестьяне Невьянской слободы выразили претензии Буженинову, потребовав, чтобы он не пользовался крестьянскими лошадьми для своих служебных разъездов. Воевода это требование счел возможным удовлетворить, но к участникам «бунта» на плотбище занял жесткую позицию. Его помета на деле гласила: «...Велеть тем мужикам учинить наказанье — вместо кнута бить батоги нещадно при многих людех, чтоб, на то смотри, иным было неповадно прикащиков бранить и невежничать, чтоб были прикащикам страшны»¹²⁷⁰.

В этом столкновении важно выделить то «легкое» отношение к возможности убийства приказчика, которое сквозило у строителей дощаника. Действительно, незадолго перед этим летели с плеч куда более чиновные головы, когда полыхала Крестьянская война и восставшие во многих местах круто расправлялись со своими угнетателями. Об этом не могли не знать жители уральских и сибирских уездов, что, впрочем, не скрывало правительство в своих грамотах, адресованных для широкого оглашения.

На отказы давать подводы для служилых людей, едущих с царскими грамотами, жаловались в марте 1673 г. атаман тобольских пеших казаков Осип Никифоров и стрелец Леонтий Фоняков. Их враждебно встретили тюменские ямщики. Пришлось служилым нанимать подводы на свой счет¹²⁷¹. В следующем месяце такую же жалобу на них подала жена полковника тобольских рейтар Ягана Ремеса Анна Микулаева. Не подействовала находившаяся у нее московская подорожная¹²⁷².

Наиболее серьезные волнения, вылившиеся в восстание, отмечены в 1673 г. в Кайгородке и его уезде. Кайгородцы посадские и уездные люди возмутились, что с них стали взыскивать дополнительные налоги (на строительство гостиного двора в Архангельске). Воевода Г. X. Волков был отстранен от должности поднявшимися жителями. Изгнанию подверглись также приставы, целовальники и старосты. Несколько месяцев Кайгородок и уезд не подчинялись царской администрации и не платили налогов. Карательный отряд стрельцов, присланных по распоряжению из Москвы, подавил восстание. Дело не обошлось без смертной казни и массовых арестов. Предводителям движения посадскому Аникию Ташкинову и Дмитрию Беркутову удалось скрыться, но впоследствии их изловили и, вероятно, казнили¹²⁷³. Согласно отписке Г. X. Волкова, зачинщиков движения надо было непременно казнить, «чтобы иным ворам впредь неповадно было воровать и бунты заводить и атаманить»¹²⁷⁴. Невольно напрашивается аналогия с восстанием С. Т. Разина, когда казацкие атаманы выступали во главе антиправительственной борьбы народных масс.

Таковы некоторые материалы, характеризующие поставленную тему. Они, при всей их отрывочности и неполноте, все же дают право утверждать, что в изучении проблем второй Крестьянской войны важно учитывать ее влияние на восточные окраины. Урал и Сибирь играли известную роль в продолжении борьбы на нисходящем этапе войны, когда повстанцы стали терпеть поражения. Среди остатков разинских отрядов, действовавших на северном фланге, возникла не лишенная реальности идея превращения некоторых поморских центров, в том числе Соли Камской, в повстанческие оплоты. Ставка делалась на вовлечение в восстание работного люда уральских соляных промыслов. Участие крестьян поморских уездов в восстании С. Т. Разина можно полагать более активным, чем это до сих пор считалось в литературе.
Наконец, выявляется определенный подъем классовой борьбы на Урале и в Западной Сибири начала 70-х годов XVII столетия, совпадающий по времени с тем моментом, когда главные районы Крестьянской войны постепенно выходили из активной борьбы под напором царских карателей. Запоздалый всплеск локальных выступлений на восточных окраинах можно признать своего рода характерным явлением позднего феодализма, отражающим общие закономерности классовой борьбы трудящихся в периоды ее наивысшего подъема. В антиправительственных выступлениях наряду с крестьянами участвуют приборные служилые люди — сами вчерашние крестьяне (драгуны) и ямщики.

---

¹²⁰⁸СП, стб. 878, лл. 11—12.
¹²⁰⁹ЦГАДА, Городовые книги по Новгороду Великому, № 82, лл. 167—168, 173—174 об.
¹²¹⁰Н. В. Устюгов. Солеваренная промышленность Соли Камской в XVII в., стр. 266.
¹²¹¹Там же.
¹²¹²Подробнее о действиях этого отряда см.: Ю. А. Тихонов. Крестьянская война 1670—1671 гг. в лесном Заволжье.— «Проблемы общественно-политической истории России и славянских стран». Сб. статей к 70-летию академика М. Н. Тихомирова. М., 1963, стр. 270—282.
¹²¹³«Крестьянская война под предводительством Степана Разина». Сб. документов, Т. II, Ч. 1. М., 1957, № 370, стр. 468—469.
¹²¹⁴ам же, стр. 469.
¹²¹⁵Там же.
¹²¹⁶Там же, стр. 470; И. В. Степанов. Крестьянская война под предводительством С. Т. Разина (1670—1671 гг.). М., 1957, стр. 69.
¹²¹⁷«Крестьянская война под предводительством Степана Разина», т. III, М., 1962, № 64, стр. 69. Ср. Н. В. Устюгов. Солеваренная промышленность Соли Камской в XVII в., стр. 266. В этой связи весьма интересно сообщение казанского воеводы князя Алексея Андреевича Голицына тобольскому воеводе И, Б. Репнину, из которого явствует, что «в нынешнем во 180-м году пойманы в Казани воры и зажигальщики отставной подьячей Любишка Истомин да Мишка Вертопрах с товарыщи. А в роспросе и с пытки говорили: збиратца де было им на воровство на Каме-реке и на Синбирской черте и итить для воровства по Каме-реке к Соли Камской и в Сибирь, и на иные многие воровства умысл их был. И те воры по розыску за воровство кажнены смертью» (ВПИ, оп. 2, д. 202, л. 25). И здесь Соль Камская фигурирует в качестве потенциальной опорной базы повстанцев.
¹²¹⁸«Крестьянская война...», т. II, ч. 1, № 370, стр. 469.
¹²¹⁹Там же, стр. 470.
¹²²⁰Там же, стр. 469.
¹²²¹Там же, № 410, стр. 531.
¹²²²«Крестьянская война...», т. III, № 33, стр. 40.
¹²²³Там же, № 43, стр. 50—51. Встречаются подобные грамоты и в делопроизводстве местных воеводских канцелярий (ВВИ, карт. 17, № 21, лл. 1—5; там же, карт. 18, № 23, лл. 1 и сл.; Тюменская воеводская изба, карт. 2, № 290, лл. 1—4).
¹²²⁴С. И. Порфиръев. Разинщина в Казанском крае. Казань, 1916, стр. 66; «Крестьянская война...», т. II, ч. 1, № 402, стр. 522—523.
¹²²⁵ВПИ, оп. 1, стб. 152, лл. 163—176. Ср. «Крестьянская война...», т. III, № 15, стр. 171—172, где опубликована роспись девяти человек из этой партии, имевших семьи в «русских городах и, волостях». Дальнейший маршрут этих ссыльных был определен через Тобольск и Енисейск «в Дауры» (ВПИ, оп. 2, д. 214, лл. 9—10).
¹²²⁶СГГД, ч. IV, № 74, стр. 257—259.
¹²²⁷«Крестьянская война...», т. II, ч. 1, № 33, стр. 40; № 410, стр. 531.
¹²²⁸А. А. Преображенский. Очерки колонизации Западного Урала в VII — начале XVIII в., стр. 251.
¹²²⁹ВВИ, карт. 18, № 4, лл. 1—31.
¹²³⁰«Крестьянская война...», т. III, № 296, стр. 374.
¹²³¹Там же, № 298, стр. 375—376.
¹²³²ВПИ, оп. 1, стб. 152, ч. 1, лл. 202—210.
¹²³³Там же, стб. 41, л. 49 и сл.
¹²³⁴С. В. Бахрушин. Научные труды, т. IV. М., 1959, стр. 178.
¹²³⁵В. А. Александров. Народные восстания в Восточной Сибири во второй половине XVII в.— «Исторические записки», т. 59, 1957, стр. 281.
¹²³⁶ВВИ, карт. 22, № 22, лл. 1—2.
¹²³⁷Архив ЛОИИ, Тюменская воеводская изба, карт. 3, № 433, л. 1.
¹²³⁸ВПИ, оп. 1, стб. 152, ч. 1, л. 120.
¹²³⁹Там же, стб. 166, ч. 1, лл. 219—220.
¹²⁴⁰ВВИ, карт. 20, № 13, л. 1; ВПИ, оп. 2, д. 214, лл. 3—8,13—15. О. Троятского (Троянского) сослали из Москвы вместе с Д. Многогрешным в июле 1672 г. (ВПИ, оп. 1, стб. 305, лл. 58—65).
¹²⁴¹ВВИ, карт. 21, № 3, лл. 5—6.
¹²⁴²Архив ЛОИИ, Тюменская воеводская изба, карт. 3, № 409, л. 1.
¹²⁴³Там же, № 414, л. 4.
¹²⁴⁴Там же, № 415, 417, 418.
¹²⁴⁵ВВИ, карт. 49, № 8, Л. 28.
¹²⁴⁶Там же, карт. 21, № 12, лл. 1—3.
¹²⁴⁷ВПИ, ОП. 1, стб. 152, ЛЛ. 117 Об.—119.
¹²⁴⁸ЦГАДА, Приказные дела новой разборки, 1671 г., д. 2077, лл. 21—28, 153; А. А. Преображенский. Очерки колонизации Западного Урала в XVII—начале XVIII в., стр. 250—251.
¹²⁴⁹ВПИ, оп. 1, стб. 152, ч. 1,л. 115.
¹²⁵⁰Там же, лл. 198—201.
¹²⁵¹Там же, стб. 3. лл. 125—126 и далее.
¹²⁵²ВВИ, карт. 49, № 8, л. 10. Ср. там же, карт. 18, № 4, л. 132 и сл.— жалоба монастырских властей на «надругательство» крестьян.
¹²⁵³Там же, карт. 49, № 8, л. 8.
¹²⁵⁴Там же, л. 28.
¹²⁵⁵Там же, лл. 11, 15, 22.
¹²⁵⁶В 1671 г., действительно, была жалоба прежнего приказчика И. Романова на
краснопольских крестьян (ВПИ, оп. 2, д. 189, л. 1).
¹²⁵⁷ВВИ, карт. 19, № 7, лл. 35—80.
¹²⁵⁸Там же, № 21, л. 1.
¹²⁵⁹ВПИ, ОП. 1, стб. 285, Л. 21.
¹²⁶⁰В. И. Шунков. Очерки по истории колонизации Сибири, стр. 221.
¹²⁶¹ВПИ, ОП. 2, д. 189, ЛЛ. 272—275.
¹²⁶²Н. В. Устюгов. Солеваренная промышленность Соли Камской в XVII веке, стр. 262—265.
¹²⁶³Архив ЛОИИ, Тюменская воеводская изба, карт. 2, № 282, л. 1.
¹²⁶⁴Там же, № 305, л. 1. В 1675 г. выборные посадские люди Тюмени просили об отпуске в Москву с челобитьем «о своих нужах» (ГАТОТ, Тюменская воеводская канцелярия, д. 4, л. 1).
¹²⁶⁵Архив ЛОИИ, Тюменская воеводская изба, карт. 2, № 356, л. 1.
¹²⁶⁶Там же, № 373, л. 1.
¹²⁶⁷Там же, № 391, л. 1.
¹²⁶⁸ВВИ, карт. 21, № 1,лл. 1—6.
¹²⁶⁹Об этом эпизоде см. подробнее раздел 4 данного очерка.
¹²⁷⁰ВПИ, on. 1, стб. 33, ч. 3, лл. 525—536.
¹²⁷¹Архив ЛОИИ, Тюменская воеводская изба, карт. 3, № 406, л. 1.
¹²⁷²Там же, № 407, лл. 1—1 об.
¹²⁷³См. об этом восстании: А. В. Эммаусский. Исторический очерк Вятского края
XVII—XVIII веков. Киров, 1956, стр. 97—98.
¹²⁷⁴[А. Верещагин]. Бунт в Кайгородке 1673 г. «Труды Вятской ученой архивной комиссии 1905 года», вып. 1, отд. III, стр. 10.

<< Назад   Вперёд>>