Урал и Западная Сибирь в конце XVI - начале XVIII в.

В исследовании проблемы классовой борьбы очень важно учитывать идеологическую сторону. Немыслимо себе представить борьбу классов без столкновения идейных представлений господствующих слоев и эксплуатируемого народа.

Нет и не может быть класса без идеологии, равно как идеология в антагонистическом обществе не может не быть классовой. Сколь бы ни были незрелыми, утопичными, туманными, не освещенными классовым сознанием оплетенные религиозными предрассудками идейные воззрения русского крестьянства той эпохи, они должны изучаться и приниматься в расчет как фактор классовой борьбы.

Это важно подчеркнуть в той связи, что существуют мнения, будто понятие «идеология» не может применяться по отношению к крестьянству столь давних времен. Автор этих строк убежден в том, что невозможно все явления общественных противоречий идейного порядка непременно зачислять по разряду «социальной психологии». Само определение «социальной психологии» создает впечатление какого-то слишком пассивного, абсолютно недейственного состояния человека, скорее ближе касающегося предмета медицины, чем истории. Но не в спорах о понимании задач «социальной психологии» наша цель. Скажем лишь одно: названный раздел науки ни в коем случае не должен подменять изучения идеологии и идейной борьбы народных масс периода феодализма.

Столь многообразную и слабо разработанную тему мы предполагаем затронуть лишь в некоторых аспектах, не претендуя на большее, чем попытка постановки отдельных вопросов и обобщения относящихся к ним фактических данных.

Еще Энгельс при изучении положения в России заметил, что ее история знает крупные крестьянские восстания. Общей их чертой он считал то, что крестьяне, как правило, выступали против господствующего строя, «но против царя — никогда»¹³⁰⁶. Даже беспощадный урок «кровавого воскресенья» 9 января 1905 г., преподанный царизмом трудовому народу России, не сразу развеял веками лелеемую и сверху поддерживаемую идею о справедливом «отце народа». Конечно, эта наивная вера в монарха имеет исторически обусловленные корни, уходящие далеко в глубь веков. Ореол верховной власти возник отнюдь не сразу и небеспочвенно. Христианизация страны проходила под эгидой верховной власти, многие князья были канонизированы. Избавление Руси от ига татарских ханов, объединение Руси в централизованное, сильное государство, с детства вместе с молитвами внушаемая мысль о царе — заступнике народа — все это факты, которые стояли у колыбели того явления, которое именуется «наивным монархизмом» и «царистской» идеологией народных масс. Представление о святости царской власти и царской особы умело культивировалось всей правительственной политикой и узаконенным бытовым укладом. Именем государя вершились большие и малые дела. Любая челобитная адресовалась непременно монарху, даже если касалась очень мелкого вопроса, находившего разрешение на месте.

Сильным оружием, притуплявшим распознание трудовыми массами эксплуататорской сущности царского правления, был, если так можно выразиться, «патриархальный демократизм» его. Можно себе представить, какое впечатление производили, например, благоприятные решения, принятые правительством по челобитьям, посланным в Москву. А нужно сказать, что их было немало. Пусть они касались не слишком широкого круга и совсем недалеко идущих уступок. Дозволенная черносошным крестьянам практика подачи индивидуальных и коллективных челобитных непосредственно в Москве на имя царя широко бытовала в XVII — начале XVIII в. Челобитчикам и их пославшим не могло не импонировать то обстоятельство, что ответные грамоты с изложением положительной позиции центральной власти, адресованные местным воеводам, пересылались непосредственно через просителей. Те, объявившись у себя дома, передавали «государев указ» воеводе. Эти факты надолго запоминались и поддерживали настроения царистского свойства. О «многолетнем здоровье» государя пели молебны в церквах — и это входило неотъемлемым элементом представлений об окружающем мире уже с детских лет. По случаю царских праздников иногда прощали недоимки налогов, долгое время бесплатно выдавалось «погребное питье». И, наконец, земля, по которой ходили люди, которая их кормила и принимала на вечный покой, звалась тоже «государевой». Умело использовало правительство факты амнистии по случаю тех или иных событий государственного или династического порядка, особенно, когда дело касалось уже назначенной, но в последнюю минуту отмененной смертной казни¹³⁰⁷.

Коль скоро доходило дело до антагонизма населения с местными правителями (воеводами, приказчиками и т. д.) — а это было частым явлением — царская власть и тут выработала довольно гибкую линию. Одной рукой она поддерживала блюстителей государевых интересов, другой — время от времени карала наиболее ретивых лихоимцев и притеснителей. Наряжаемые по челобитьям о злоупотреблениях должностных лиц сыски с опросом сотен людей (особенно «повальные обыски») также создавали представление о «справедливости» верховной власти, о ее нелицеприятном отношении ко всем слоям общества. Наказы новым воеводам содержали стереотипные, но имевшие некоторый эффект пункты, в которых резко, в выражениях гневного осуждения говорилось о деятельности воевод-предшественников. Им инкриминировались все смертные грехи, едва ли не все претензии к ним, изложенные в челобитьях населения, подтверждались. Следовательно, порок получал возмездие, справедливость будто бы торжествовала. Следуя полученным инструкциям, назначенный воеводой Чердыни Иван Васильевич Львов в 1646 г. велел разослать памяти с призывом приезжать к новому воеводе бить челом о крестьянских «управных делах». Оповещению подлежали все станы уезда¹³⁰⁸. Существенно не изменилось положение вещей и в начале XVIII в. После восстановления воеводского управления в Кунгуре (1706 г.) новый правитель получил наказ: «Наперед всего сказать кунгурским всяких чинов служилым и жилецким, и торговым, и приезжим людем великого государя... жалованное милостивое слово, что великий государь их... пожаловал, велел беречь и нужды их розсматривать, чтоб им ни от кого ни в чем нужи, и тесноты, и убытков, и обид, и продажи, и налоги не было б, и они б... ево царским милостивым призрением и жалованьем жили в тишине и в покое безо всякие нужи...» Но одновременно вменялось в обязанность воеводе «накрепко» проведывать о «шатости» и «измене», поощряя доносы и «придобря лутчих людей». И тут же говорится, что ко всем без изъятия жителям надо «держать... ласку и привет и береженье», «не жесточить» население и т. д. Арсенал приемов царской политики тут представлен богато¹³⁰⁹.

В критическую пору «смутного времени» правительство Василия Шуйского не скупилось на посулы всем, кто оставался верен ему. Грамота 1609 г., отправленная в Соль Каменскую воеводами из Ярославля, призывала к поддержке власти царя и, обращаясь к «лучшим» людям, обещала: «за то велит вас государь на многи лета отарханить, торговать безданно и безпошлинно»¹³¹⁰. Публичные оглашения перед народом царской «милости», что впредь население может рассчитывать на полное понимание его нужд, прекратятся притеснения, суд станет более беспристрастно разбирать дела и т. п. — имели действие. И хотя народ на собственном опыте убеждался, что подобные обещания остаются чаще всего на бумаге, это вселяло надежды на изменения к лучшему. Сменялись поколения, а надежда продолжала жить. Движение повторялось по кругу, будучи не в силах подняться на более высокую ступень, поскольку для этого требовался не только опыт. Однако эпоха преобладания мелкого крестьянского хозяйства, медленность общественного прогресса, культурная отсталость, сила привычки не создавали условий для научного осмысления и теоретического обобщения повседневной борьбы трудящихся масс. И то и другое явилось завоеванием другого исторического периода, иного класса трудящихся.

В. И. Ленин писал, что крестьяне и в крепостническую эпоху боролись против угнетения «как умели и как могли»¹³¹¹. Это в полной мере может быть распространено на сферу идеологии. Как бы глубоко ни укоренились в сознании народных масс царистские иллюзии, ходом самой жизни они стихийно противоборствовали официальной идеологии. И что весьма примечательно — это противоборство вырастало нередко на той же самой почве.

Крестьяне всегда упорно боролись за право подавать жалобы на имя царя и считали свои действия в этом направлении вполне законными. Сигналом-предостережением заканчивались челобитные, что в случае непринятия мер со стороны правительства по облегчению положения податели жалобы «разорятся» и будут «брести розно». Из жизни было хорошо известно, что это значило. Нельзя здесь усматривать лишь трафаретную клаузулу, не заключающую серьезной смысловой нагрузки и не влекущую за собой последствий. Запустение многих сел и деревень Поморья в связи с уходом населения на Урал и в Сибирь — тому наглядное свидетельство. Ему и предшествовало и сопутствовало обилие челобитных крестьянских «миров» правительству. Чрезвычайно выразительной и эффектной была предпринятая невьянскими крестьянами в 1675 г. демонстрация невозможности платить большую сумму на так называемые «городовые издержки». Приказчик слободы долго держал крестьян на правеже, однако те отказывались вносить новые налоги. В своей отписке воеводе приказчик сообщал: «И тех денег староста с крестьян собрать не мог, потому что приспело время страдное». Но самое главное, что поставило приказчика в тупик, заключалось в другом. «И приносили к старосте в поборных деньгах ральники, и косы, и серпы, и староста у крестьян в тех поборных деньгах ральников и кос и серпов не имал»,— сообщал весьма растерянно приказчик. Такой внушительный жест крестьян обозначал и отчаяние и протест, что, оказывается, еще ранее обескуражило самого воеводу. Когда в слободу приезжал воевода Ф. Г. Хрущев, «они, крестьяне, в то время к старосте ральники, и косы, и серпы в поборных деньгах приносили ж, и Федор Григорьевич, видя их крестьянскую скудость, в тех деньгах им... дал сроку», отменив на время и правеж. Значительно ранее (в 1645 г.) крестьяне той же Невьянской слободы наотрез отказались платить выдельной хлеб с «лишних» пашен. Чтобы укрепиться в этом своем намерении, они сыну боярскому Дмитрию Лабутину дали сказку, «в том, что по государеву указу и по верхотурской памяти велено ему править на них государева недомерново хлеба 585 чети ржи по 7 пуд четь. И им де того государева недомерново хлеба не давывать. В том они ему, Дмитрию, и отказную память дали». Это сделали староста Фока Киприянов и 63 невьянца от имени всех крестьян слободы. За ослушание и составление отказной памяти Ф. Киприянов и один «лучший» крестьянин были вытребованы в Верхотурье и здесь наказаны: их было велено «бити кнутом по торгом нещадно». На месте той же экзекуции для острастки подвергли четырех невьянских крестьян, «чтоб им, невьянским, и других слобод... крестьяном вперед неповадно было воровать и государева указу ослушатца». Та же картина повторилась в последующие годы. За неплатеж «выдельного» хлеба шла усиленная агитация. Сдавшихся перед угрозами крестьяне просто не допускали до житниц и возвращали обратно¹³¹².

Соликамские посадские люди и окологородные крестьяне в течение многих лет добивались у правительства урегулирования их отношений с иногородними торговыми людьми, владевшими соляными варницами. В конце концов после настойчивых челобитий им удалось получить согласие центральных властей на то, чтобы иногородние солевары платили тягло вместе с жителями посада и ближайших станов. Торговые люди не менее энергично оборонялись, власти проявляли колебания. Эта обширная переписка изобличает основательную осведомленность тяглых людей в государственных законах и их интерпретации¹³¹³.

Любопытной страницей идеологических противоречий того времени было разное толкование законодательных норм, например того же Соборного Уложения 1649 г., встречающееся у властей и крестьянских общин. Последние при активном участии грамотных односельчан или нанятых на «мирские» деньги «писчих дьячков» давали иной раз очень оригинальную трактовку соответствующих статей законов. И, разумеется, в свою пользу. Так случилось, например, в 1703 г. при проведении следствия о крупном крестьянском восстании на территории Кунгурского уезда. Обвиненные в «бунте» и вооруженном приходе к властям «скопом», что по Соборному Уложению сурово каралось, крестьяне выдвинули контробвинения воеводе Калитину. Они доказывали при этом, что шли «немногими людьми» с челобитьем, а это законом не преследовалось¹³¹⁴.

Жители Кунгурского уезда, изгнавшие воеводу А. И. Калитина, прибывшего к ним из Верхотурья, послали челобитье в Москву с очень своеобразной трактовкой передачи этого уезда из ведения Ратуши в подчинение Сибирского приказа¹³¹⁵. Здесь уместно вспомнить и о том споре, доходившем до больших юридических тонкостей, который возник между гостями Панкратьевыми и крестьянами соседнего с Уралом Яренского уезда, где располагались Сереговские соляные промыслы. В 1700 г. Панкратьевы получили на основании царского указа от 14 апреля три волости Яренского уезда, население которых было обязано работать на промыслах. А в 1712 г. крестьяне возбудили вопрос об отписке их по-старому в число черносошных. Восьмилетняя тяжба, странствовавшая из одной канцелярии в другую, окончилась победой крестьян. Они нащупали слабое место в юридической стороне дела и умело использовали это Крестьянские челобитчики подали шесть аргументированных жалоб за эти годы, и одним из главных козырей являлось то, что Панкратьевы не имеют подлинного царского указа на владение, а, сталс быть, действуют самовольно. Розыски указа не увенчались успехом — его нигде не было. Челобитные крестьян изобиловали справками из документов, к ним прилагались списки с платежных отписей и т. п. Сенат в 1720 г. вынужден был согласиться с претензиями крестьян, их возвратили в разряд черносошных¹³¹⁶.

Не раз крестьяне умело пользовались слабыми местами не очень слаженного аппарата власти. В частности, они играли на спесивых, местнических счетах городовых воевод, которые ревниво оберегали свою «честь» и не желали друг другу уступать ни в чем. Так, при самовольном уходе крестьян в другие местности, даже будучи там сысканными «имянно», они доказывали, что «не слушают» грамот своих прежних правителей. При этом крестьяне требовали, чтобы грамоты и послушные памяти исходили от воевод тех уездов, где они поселились. Завязывалась долгая и нудная переписка воевод, испрашивавших указаний из московских приказов, чаще всего не приводившая к эффективным мерам.

Унификация налогового обложения, ликвидация пестроты поборов и остатков натуральных повинностей там, где утвердился денежный оброк, в значительной степени были результатом упорной, повседневной борьбы трудящихся масс. Материал об эволюции ренты на восточных окраинах, сообщенный во втором очерке, служит одним из подтверждений этого тезиса. В сентябре 1699 г. крестьяне Белоярской слободы выразили самое решительное несогласие с воеводской властью по поводу порядка взыскания выдельного хлеба с «лишних» пашен. Прибывшие в слободу «выдельщики» не добились ничего. Крестьяне, собранные по этому случаю, стали приступать к посланцам с вопросами, на которые те не смогли вразумительно ответить. «Есть ли де о том с Москвы грамота?— вопрошали они.— То де Козьма Петровичь (Козлов.— А. П.) сам удумал, наклады на нас накладывает, да и выдел хочет наложить». В Новопышминской слободе выдельщиков не пустили на поля, отказали им в подводах, говоря, что уплата денежного оброка поглощает другие поборы, в том числе и выдельной хлеб¹³¹⁷. Убежденность в законности своих требований подкреплялась ссылками на «государев указ».

Вот почему крестьяне чрезвычайно упорно добивались возможности содержать своих людей на должностях писчих дьячков, отказываясь принимать навязываемых администрацией людей.
Острый конфликт на этой почве разыгрался в Невьянской слободе. Тут еще в 40-х годах XVII в., по словам крестьянского челобитчика Евтифея Григорьева Костромы, «всякие мирские дела и челобитные пишет мирской наемный дьячек»¹³¹⁸. Так было и позже. В ноябре 1676 г. невьянскими крестьянами была представлена приказчику сказка относительно предполагаемого смещения их «писчего дьячка» и замены его выдвинутым «по государеву указу». Они твердо возражали против назначения «житничного дьячка» Дмитрия Данилова «наши мирские дела писать». «И нам он, Дмитрей — говорилось в сказке,— к нашему мирскому письму не надобен. А ныне у нас пишет наши мирские дела крестьянской сын Оська Федотов по нашему мирскому приговору. В том ему, Оське, дан и приговор, что писать ему наши мирские дела у нашего мирского старосты». Крестьянский отказ от кандидата, назначенного администрацией, был продиктован в большой мере нежеланием увеличения расходов на содержание письмоводителя. Об этом говорят дальнейшие слова сказки: «А пишет он, Оська, у нас не из большего найму в нашем мирском деле, и мы наймуем к мирскому письму вольных и дешевых». Намек тут очень прозрачен: ставленник администрации не сможет выполнять свои функции так, как хотелось бы крестьянам, ибо он не волен в своих поступках. К тому же «ему, Дмитрею, от нас надобе наем большой», на что крестьяне согласиться не могут, подчеркнув это в заключение своей сказки. Ее писал Осип Федотов, а заверил невьянский поп¹³¹⁹. Занятая невьянцами позиция была прямым вызовом властям.

В Ирбитской слободе одно время «мирские дела» писал по совместительству дьячок судной избы. Крестьяне настойчивыми челобитьями добились в 1673 г. отстранения его от своих дел, хотя приказчик Илья Будаков доказывал перед воеводой, что челобитье крестьян «ложное» и уговаривал его оставить все по-прежнему¹³²⁰. Шадринские крестьяне требовали в 1696 г. отставки бывшего подьячего Ивана Бекишева с сыном Алексеем, а также Степана Игумнова от ведения писчих дел местной общины, убедившись в том, что эти люди «наносят де... приказным людем на них, крестьян, напрасно», причем «у многих книг и писем чинят прописку многим людем». Вместо не полюбившихся крестьянам писчих дьячксв они просили назначить Никифора Кручинина, их прежнего дьячка, которого миром «выбрали»¹³²¹. Двое писчих дьячков было в Чусовской слободе на исходе XVII в. Они платили годовые откупные деньги со своего «промысла» в сумме 5 руб¹³²². Зная ревнивое отношение населения слобод к назначению писчих дьячков, администрация уведомила в 1698 г. приказчика Пышминской слободы, чтобы крестьяне выбрали из претендентов того, «кто им годен»¹³²³.

Отмеченное явление не было исключительной чертой требований крестьянских миров Урала и Западной Сибири. Оно знакомо черносошным уездам Поморья. В своих челобитных крестьяне и посадские этих местностей выдвигали идею выборности подьячих приказных изб из их среды¹³²⁴.

«Царистская идеология» крестьян не только тормозила и сковывала их антиправительственные действия, но в известном смысле их даже поощряла. Мысль о справедливом общественном порядке находила свое выражение в непринятии царской администрации. Известны факты «отказа» воеводам от должности населением того или иного уезда. Первым долгом это касалось самой близкой к жителям власти — приказчиков. Так как приказчики обычно были из детей боярских, то крестьянский протест отливался в форму непринятия этой социальной категории, как носителя власти. Постепенное складывание такого представления у крестьян прослеживается нашими источниками. В 1645 г. невьянские крестьяне подали челобитье с просьбой, чтобы вместо приказчиков из служилых людей они бы управлялись выборными из своей среды «судейками» на манер поморских уездов. О детях боярских, когда они «на приказе», челобитчики отзывались в самых нелестных выражениях¹³²⁵. От февраля 1654 г. сохранилась челобитная крестьян Чусовской слободы. Сына боярского Ивана Тыркова, своего приказчика, они упрекали в том, что он крестьян «не дозирает», об их нуждах властям не докладывает, расправы и суда не чинит. Их вывод состоял в том, что «кормить... приказчика невозможно»¹³²⁶. Крестьяне той же Чусовской слободы в 1675 г. просили, чтобы приказчиком у них был «крестьянский садчик» Афанасий Гилев. Канцелярия верхотурского воеводы ответила на это ходатайство хитроумным способом. Посланная в Чусовскую слободу память прямо нигде не говорит, что Гилев назначается приказчиком. Им мог быть лишь человек служилый. Вопрос о приказчике вообще не поднимается, а Гилеву поступает указание быть у чусовских крестьян по-прежнему «садчиком»¹³²⁷. Вероятно, здесь на какое-то время было решено сохранить положение, сходное с тем, когда на первичной стадии существования нового населенного пункта функции управления осуществляет слободчик из крестьян¹³²⁸. Но нежелание чусовских жителей иметь управителем кого-либо из служилых людей сомнению не подлежит.

Не способствовало изменению отношения населения к приказчикам из служилых людей и верхушке служилого сословия на востоке и распоряжение правительства, состоявшееся в 1680 г. Согласно грамоте Сибирского приказа, дети боярские, получающие назначение приказчиками в волости, слободы и острожки, на время этой службы лишались денежного и хлебного жалованья из казны¹³²⁹. Это значило, что население отдавалось фактически на поток и разграбление этих самых детей боярских. И раньше у жителей были едва ли не постоянные распри с приказчиками — детьми боярскими, а теперь дело еще более осложнялось. Приказчики мнили себя знатоками дел на местам и порой не без ехидства оценивали меры воеводской администрации, ведущие к отмене их прежних распоряжений, если крестьяне обращались прямо к воеводе. В сентябре 1669 г. приказчик Иван Будаков писал верхотурскому воеводе, который распорядился дать «строку покамест пострадуютца» крестьяне слобод, обязанные выделить работников для строительства новой слободы на реке Камышенке: «И ныне пора порозжая, во всех слободах пострадали. А крестьяне сентября по 17-е число острог ставить не бывали. А как будет пора холодная, и оне станут отниматца стужею»¹³³⁰.

В 1676 г. по челобитью «градцких людей» Тюмени были вызваны на дознание к тобольскому воеводе «начальные люди» тюменского гарнизона, Вызванные были в Тобольске, но как протекало следствие, к сожалению, неизвестно¹³³¹. Видимо, конфликт с населением был острым.

Шадринские крестьяне в 1685 г. пожаловались на своего приказчика Гаврилу Буткеева, что он заставляет их переносить приказчичий двор на другое место. Тобольский воевода принял компромиссное решение: крестьян освобождали от этой работы в «деловую пору»¹³³². Более обобщенная жалоба на тобольских детей боярских, присылаемых приказчиками в эту слободу, была подана в следующем году 24 местными драгунами. Эти близкие крестьянам приборные служилые люди особенно восставали против использования их труда в хозяйстве приказчиков. Они просили, чтобы «всех шадринских драгун велели быть им у них, прикащиков, в денщиках для посылки, а не на работе их». С этим не могли не согласиться в Тобольске¹³³³. От 1693 г. имеется известие о неповиновении новопышминских крестьян приказчику Ивану Албычеву. Последний созвал их в слободу для ремонта укреплений острога перед возможным нападением калмыков. Однако, жаловался Албычев, пришедшие в слободу крестьяне «ходя, бунтуют и учинились сильны и непослушны». Ответ из Верхотурья был послан так спешно, что в делопроизводстве не оставили отпуска¹³³⁴.

Оставленному в Камышловской слободе на новый срок приказчиком Ивану Голенищеву крестьяне в 1694 г. учинили бойкот, на зиму не заготовили ему дров¹³³⁵. Длительное следствие проводилось по жалобам жителей Белослудской слободы на приказчика Федора Каменского, которого в 1695 г. отстранили от должности. Этому предшествовала стычка крестьян с приказчиком, пытавшимся «отбить» у них возы с хлебом. За это начальство было угощено плетью, которую пустил в ход один из крестьян. «Режь де, дядя, приказного ножем»,— воскликнул молодой крестьянин из числа подступивших к судной избе в Крутихинской слободе, чтобы освободить арестованного товарища (декабрь 1694 г.). «О скопе и о бунте» крестьян Красномысской слободы доносил в Тобольск шадринский приказчик (1699 г.)¹³³⁶.

На детей боярских поднялась волна недовольства и у беломестных казаков. Они по почину камышевских, красноярских и новопышминских добились изъятия их из ведения детей боярских. Командование ими было поручено специально назначенному сотником Матвею Солдатову. Ему же вручались суд и расправа в среде беломестных казаков. Слободские приказчики — дети боярские — встретили это решение воеводской администрации в штыки, чиня всевозможные препоны сотнику Солдатову¹³³⁷. О характере желаемых взаимоотношений рядовых служилых людей с командирами можно заключить из челобитной 40 стрельцов Тюмени, которые просили выбрать нового пятидесятника взамен съехавшего «к Русе» (дело было в 1648 г.). Стрельцы осуждали своего бывшего начальника за то, что он с ними служеб не служил, в «поборных деньгах» отчета не давал «и в братцкой никакой совет к нам не ходит»¹³³⁸.

А в 1694 г. верхотурскому воеводе была подана всеуездная крестьянская челобитная, являющаяся как бы синтезом всех предыдущих частных жалоб на приказчиков и детей боярских вообще. Об этой высшей для Сибири прослойке служилого сословия мнение выражалось очень определенно. Дети боярские, писали челобитчики, «живут в Верхотурском уезде и дворы с пашенными и оброчными крестьяны в одних слободах. И от того крестьяном чинятца многие обиды и разоренье и многие розбежались»¹³³⁹. Наказ тобольскому воеводе 1697 г. признавал, что «на тех прикащиков их крестьянское многое было челобитье в Тобольску»¹³⁴⁰. Широкое следствие выявило массу злоупотреблений и бесчинств приказных людей в западносибирских областях. Ободренные некоторыми, как им показалось, симптомами, крестьяне повторно били челом и поставили вопрос перед воеводской властью и правительством еще более радикально. Они требовали выселения всех детей боярских из слобод и других крестьянских поселений. На выселении из Кунгурского уезда семьи Шавкуновых настаивали местные жители в конце XVII — начале XVIII столетия. Причина столь крутой меры будет понятна, если сказать, что это семейство имело давнее отношение к управлению, из него происходили подьячие приказной избы. Более того, Шавкуновы «называютца дворянскими детьми», завладели многими землями и притесняют крестьян¹³⁴¹. Новоявленных «дворян» и решили попросить вон местные жители.
Усугубилась обстановка в начале XVIII столетия в связи с припиской крестьян к заводам. В 1705 г. крестьяне Невьянской, Белослудской, Арамашевской, Пышминской, Ирбитской, Красноярской, Камышловской и Тамакульской слобод, «собрався многолюдством и учиня бунт», прекратили работу на Алапаевских заводах «и прикащиком в слободах ото всяких твоих, государевых, дел они, крестьяне, отказали, и в твою, государеву, казну подымных и драгунских денег не платят»¹³⁴². Следовательно, идея устранения детей боярских продолжала жить в крестьянской среде.

Эти требования западносибирских и уральских жителей могли быть навеяны событиями народных восстаний в Восточной Сибири 90-х годов XVII в., где смещение неугодных воевод и приказчиков приняло характер почти повсеместного явления. Накал классовой борьбы в эти годы не миновал Западной Сибири, с тем отличием, что ближе к Уралу возрастала доля крестьянского населения и требования приобретали несколько иную окраску. Там дети боярские — иногда сами участники восстаний служилых людей, здесь — заявка на «выведение» детей боярских вообще, т. е. по существу своему еще более решительная акция. Вера во всемогущество «государева указа», выраженная в требовании убрать слуг самого государя, становилась на практике своей противоположностью. Занятую крестьянами позицию трудно квалифицировать иначе, как антифеодальную в самом широком смысле этого слова.

Открытые проявления социального протеста, особенно вооруженные выступления, оказывали свое влияние на идеологическую сторону борьбы народных масс. Можно заметить, что повседневное функционирование крестьянских «миров» часто подменялось деятельностью узкого круга лиц вроде старосты, сотских и прочих выборных. «Во всех крестьян место» составляли и подписывали челобитные «мирские» власти, не всегда бескорыстно, что выражалось в конфликтах с односельчанами. Но если создавалась чрезвычайная ситуация, крестьянская община вдруг оживала, и это находило след в делопроизводстве. Под челобитными во время острых социальных конфликтов наряду с подписями должностных лиц самоуправления появляются рукоприкладства рядовых крестьян. Община обретает силу своеобразного коллективного органа сопротивления. При спадении накала борьбы понижается эта роль «мира», и он постепенно вновь становится по преимуществу исполнителем фискальных обязанностей крестьян перед государством. Такие импульсы были присущи едва ли не всем крестьянским «мирам» изучаемого региона.

Логика классовой борьбы такова, что монархические упования трудящихся масс приводили в определенных ситуациях к осуждению самого царя и его «указа». Сведения о «непристойных» речах, осуждавших верховную власть, ее носителя и ее акции, нашли отражение в источниках, относящихся к Уралу и Западной Сибири. Как бы ни отрекались потом их произносившие, ссылаясь на «малоумие» и состояние опьянения, факт остается фактом. В 1677 г. тагильский крестьянин Федор Толмачев на пиру у Ивана Костоуса из деревни Гаевы вступил в разговор о денежном оброке одного из крестьян. И тут Толмачев «непристойную речь... выговорил». За это его заключили в тюрьму и сковали. Чтобы определить меру наказания, в канцелярии верхотурского воеводы навели справки по аналогичным делам о «слове государеве». Оказалось, что такие дела в производстве ближайших прошлых лет были. В 1670 г. вогулич Латышка за сравнение платежа государева ясака с непристойным определением поплатился урезанием языка и битьем кнутом «на козле и в проводку нещадно».

В 1675/76 г. крестьянин Камышловской слободы Федор Онтропьев, выслушав рассказ беломестного казака, бывшего в Москве, заявил: «Ты бывал не на Москве и великого государя у руки, бывал де ты у черта». Языка этого крестьянина не тронули, но кнутом отстегали «на козле и в проводку» основательно. Эти два факта дали повод судьям вынести приговор Ф. Толмачеву: бить нещадно кнутом на козле «да по рядом в проводку и урезать языка и вкинуть в тюрьму». Но по случаю поминовения царицы Марьи Ильиничны наказание сильно смягчили — урезывание языка отменили и из тюрьмы освободили на поруки с условием «ему впредь пьяну не напиватца и таких непристойных слов не говорить».

Тогда же за неуважительное отношение к целованию креста на верность государю пострадала одна крестьянка, затем объяснившая свои слова «беспамятством» во время спора¹³⁴³. Еще одно дело возникло в 1677 г. по извету на крестьянина, который неизящно отозвался о челобитной с «государским именованьем». Его не минула кара — битье кнутом «нещадно» и отдача на поруки¹³⁴⁴.

Таким же образом в 1705 г. расправились с крестьянином Кунгурского уезда Ерофеем Андреевым Сарапуловым. Он ругал «государево именование» и указ, данный Федору Молодому на строительство завода, назвал «чертовским». Собеседники пытались урезонить Сарапулова, опасаясь репрессий. Но тот упрямо повторял, что «я никаких указов не боюсь». Привлеченный к ответу, Сарапулов признался, что говорил эти речи. Один из свидетелей Иван Устьяк в следующих словах изложил дело: «...пьючи де пиво в доме ево говорил про плотинщиков (Молодого.— А. П.) он, Ерофей, что де им... черт дал указ»¹³⁴⁵.

Отношение крестьян к официальной церкви — важный показатель идейных противоречий эпохи. Самое широкое распространение на Урале и в Западной Сибири получило движение раскольников-старообрядцев. Возникновение раскольничьих скитов на территории Обвенского поречья отметили в 1684 г. жители Соликамского уезда, побывавшие там. Подьячие соликамской приказной избы с тревогой отписали об этом воеводе Назарию Петровичу Мельницкому. В скит, расположенный на расстоянии 15 верст от села Ильинского, собралось до 50 человек обвинских жителей и приезжих. Двух раскольников поймали и посадили «в крепь» в Ильинском. Призывы к остальным прибыть в центр округа остались безответными. Правительственная администрация была крайне обеспокоена поселением «пустынников» на вверенной ей территории¹³⁴⁶. Один старинный автор сочинения об уральских раскольниках писал, что они «зверопаственные места заселяли и паче древес умножались».

Раскол быстро распространялся и в Сибири. 19 апреля 1674 г. в тюменскую приказную избу явился взволнованный поп Архангельской церкви Сысой и попросил записать словесный извет. Он служил вечерню, когда вдруг «запел по-гречески пасху тюменской неверстаной сын боярской Василей Некрасов». Мало того, пеший стрелец Борис Лукшин тут же «стал церковный раскол чинить». Сысой стал обоих из церкви «высаживать». Произошла схватка, нарушившая «чин» богослужения. Поп, должно быть, пострадал во время нее¹³⁴⁷.

За Уралом в начале 80-х годов центром раскола стала Утяцкая слобода, слободчик которой Федор Иноземцев сам, должно быть, принадлежал к числу старообрядцев и охотно принимал в слободу единомышленников. Последние стекались туда из разных мест. По сведениям в Тобольске, там «заводитца де пустыня, такая ж, что и преж сего збирывалась вверх Тоболу реке на Березовке речке на прелесть православным христианам»¹³⁴⁸.

Проявлениями крайнего фанатизма на религиозной почве стали самосожжения. «Гари» вспыхивали в разных местах. Одна из самых ранних, страшных и массовых имела место в ночь на 6 января 1679 г. Расколоучитель Даниил собрал вокруг себя до 1700 мужчин, женщин и детей, которым сумел внушить мысль о «втором крещении» огнем. На речке Березовке в Тобольском уезде были произведены все приготовления к самосожжению. Даниил, заколебавшийся было перед лицом столь многолюдного стечения готовых к мученической смерти, обратился за благословением к своему духовному отцу Иоанну. Тот уклонился от прямого ответа, заявив: «Заварил еси кашу и, якоже хощеши, тако ю и да яси». Тогда Даниил приступил к действию. Поспешившие к месту происшествия посланцы тобольских духовных и светских властей не смогли разубедить приготовившихся к самосожжению. В ответ на увещевания они были встречены «многими хулами на святую церковь, на царя и на архиереев». Сотни людей погибли во время этой «гари»¹³⁴⁹. Через три года 104 человека сгорели в Утяцкой слободе. Две «гари» отмечено в литературе под 1687 г. (и еще одна несостоявшаяся). К 1688 г. относится самосожжение 50 человек в Киргинской слободе¹³⁵⁰.

Наши источники имеют дополнительные сведения об этом явлении в жизни Сибири конца XVII столетия. Летом 1688 г. в Тюменском уезде состоялось массовое самосожжение. По распоряжению из Тобольска тюменский воевода послал в деревню Друганову на реку Пышму отряд ратных людей под началом татарского головы Петра Титова Текутьева. Власти имели сведения, что 9 августа у конного казака Дементия Шумилова во дворе «собрались воры и раскольники всяких чинов люди. А збирал де их гулящей человек Мишка Русак». Приехавшие ко двору служилые люди не были туда допущены. Собравшиеся у Шумилова «зажглися» и «сгорели тут же». Никто не вышел со двора. По словам местных жителей, погибло до 210 человек обоего пола, включая младенцев. Большинство сгоревших составляли женщины. «Пущими» зачинщиками были названы поименованный выше гулящий Михаил Русак и некий «старец Матюшка»¹³⁵¹. В следующем году пашенный крестьянин деревни Сазоновой того же уезда Фока Ефремов с семьей в 9 душ «сожглись». Опись уцелевшего имущества свидетельствует, что поводом послужила вовсе не крайняя бедность. Хозяйство было довольно крепким¹³⁵². Отказались ехать по вызову в Тюмень конный казак Петр Камочкин и оброчный крестьянин Петр Ветлугин с братьями и «с товарищи». Посланного за ними пристава они не пустили, сами засели, запершись, во дворе Ветлугина и грозили самосожжением, если их не оставят в покое¹³⁵³.

Самосожжения раскольников находятся в прямой зависимости не только от религиозного фанатизма (который сам по себе отражает в уродливо преломленном виде окружающую действительность). Они — свидетельство силы идеологического сопротивления трудящихся масс угнетательской политике господствующего класса и царизма. Поражение последнего очага Разинского движения — Соловецкого восстания (1676 г.) — имело свое воздействие на распространение самосожжений раскольников. Ушедшие из монастыря на Урал и в Сибирь ревнители старой веры нашли там благодатный материал для своей пропаганды среди многочисленных «сходцев» из старинных уездов. Именно окраины дали в конце XVII в. наибольшую долю этих массовых самоубийств. Неверие в духовные и светские власти, поиски путей выхода из жизненных трудностей в уходе на новые места, вызванный всем этим душевный надлом создавали питательную почву для распространения раскола и его самого страшного последствия — самосожжения. Их социальная в конечном счете подоснова вряд ли может вызвать сомнения. Обвиненные в причастности к расколу крестьяне деревни Гилевой в своей сказке от 15 января 1683 г. решительно протестовали против действий служилых людей, применивших к ним силу и не предъявивших «государева указа»¹³⁵⁴. Увещевания родственников не подействовали на сторонников старой веры, собравшихся в Тюменском уезде летом 1687 г. Причину выезда из своих жилищ раскольники определили так: «розгнали их писец Лев Поскочин... оброки де и иные потуги наложены на них большие, не в мочь... А буде де станут нас из той заимки гнать, и мы де все тут во дворе зазжемся»¹³⁵⁵. Чтобы понудить раскольников принести присягу (целовать крест новым царям), из Тобольска в Утяцкую слободу двинули большой отряд служилых людей (150 человек)¹³⁵⁶.

Да и в лоне официальной православной церкви далеко не все было благополучно. «Шатость» в вере проявлялась то там, то здесь. Вскоре после учреждения самостоятельной епархии в Тобольске новый сибирский владыка Киприан жаловался, что его не слушает паства, «и научают меж себя на архиепископа... во всех сибирских городех шуметь»¹³⁵⁷.

На церковные власти крестьяне и другие жители часто смотрели с не меньшей ненавистью, чем на власти светские. Много нареканий и недовольства населения вызывали так называемые «заказчики», занимавшиеся разбором «духовных дел». На должности «заказчиков» тобольский архиепископ (позже митрополит) назначал своих детей боярских. Они успели основательно восстановить против себя жителеи разных сословий. Названная «воровской» челобитная белослудских крестьян обвиняла заказчиков и местных священнослужителей во всяческих злоупотреблениях. Челобитчики жаловались, что вследствие чрезмерно высоких венечных пошлин молодые люди многие «живут без женитвы». Похороны также обходятся очень дорого¹³⁵⁸. Объявленная «ложной» вышеназванная челобитная находит, однако, созвучные ноты в других жалобах паствы на пастырей. В конце XVII в. обвинения, адресованные духовенству, также касались церковных сборов (венчальных и других денег), которые взымались в Западной Сибири сверх установленных норм¹³⁵⁹.

От имени всех жителей Туринска и уезда в 1695 г. была подана челобитная, которую подписали представители служилых людей, ямщиков, посадских и крестьян. Она была направлена против сына боярского Софийского дома Василия Толстоухова. Имея резиденцией Усть-Ницынскую слободу, он вызывал людей в нее по «духовным делам» без каких-либо оснований, избивал их, нещадно брал взятки. «Духовное дело» он превратил в орудие настоящего террора против населения, доведя «всех чинов людей» до предела своим беспардонным вымогательством¹³⁶⁰.

К светским властям ради управы над духовными с исключительным упорством обращались крестьяне Тюменского уезда, возмущенные действиями софийского сына боярского, тюменского десятильника Ивана Захарова. Этот деятель применял изощренную систему шантажа на почве «духовных дел». Он держал сонм бабок и вдов, запуганных им и слепо выполнявших любое повеление десятильника и всегда готовых к лжесвидетельству. Эта своеобразная «медицинская комиссия» при Захарове орудовала по его указке и оговаривала невинных людей, подвергала унизительным «досмотрам» девушек из крестьянской, посадской и служилой среды. Пространные челобитные отцов этих девушек направлены также против самого сибирского митрополита. И здесь обнаруживается очень интересная трактовка злоключений крестьян, отправившихся на прием к митрополиту в поисках правды и для защиты чести своих дочерей. Одного из крестьян митрополит приказал отправить в кузницу, где тот работал целый день, изнемогая от голода и жажды. Описание испытанных страданий дано красочно, совсем в духе приключений святых «страстотерпцев», стой лишь разницей, что мучителем и, следовательно, противником истинной веры выступает, первый священнослужитель всей Сибири¹³⁶¹. Начитанность в «житиях» святых обернулась против тех, кто их усиленно вдалбливал в головы провославных.
В смежном с Уралом Коми крае местное население отчаянно противилось устройству монастыря на его землях. Челобитная царю, поджоги, отнятие пашен, отказ продавать хлеб монахам Троицко-Стефано-Ульяновского монастыря были средствами его борьбы¹³⁶².

Из Перми Великой еще во второй половине XVI в. был изгнан местным туземным населением и русскими жителями инок Трифон. Он хотел срубить жертвенное дерево язычников, а русским насолил тем, что учинил пожар в лесу, уничтоживший много дров, заготовленных для соляных промыслов¹³⁶³.

В начале 1700 г. не без ведома тобольского владыки в составе его свиты пытался пробраться «на Русь» оскандалившийся воевода Красноярска Семен Дурново, недобрая слава о котором разнеслась повсюду¹³⁶⁴. Это также не укрепляло авторитет церкви в народе. Формой протеста жителей против церкви и религии было уклонение от исповеди у местных священников. За 1719—1722 гг. сохранились «Книги села Луговского попа Бориса Андреева: которые не были на исповеди в великие посты». В них записано 89 мужчин и 47 женщин, причем некоторые фамилии крестьян этого западносибирского пункта повторяются из года в год¹³⁶⁵. Этому не приходится удивляться, так как духовенство изрядно погрязло в «мирских» делах и на практике по вымогательствам едва ли много отличалось от светских властей. Вопиющий факт привела в 1724 г. крестьянка Багаряцкой слободы Пелагея Иванова, жаловавшаяся на священника Кирилла Федорова. Ее умершего мужа поп не желал отпевать, так как ему показалась слишком малой плата, предложенная вдовой. За отпевание он требовал корову, меденик и трубу. «Я же от пения и поминовения давала ему корову да два рубли денег. И он не взял и не отпел». Пять дней добивалась Пелагея согласия упрямого «духовного отца» и, наконец, отчаявшись, похоронила мужа «неотпетого собою». Власти не дали хода этой жалобе¹³⁶⁶.

Все это могло только усиливать недовольство населения служителями культа и возбуждать антицерковные настроения масс. Не удивительно, что в начале 70-х годов XVII в. верхотурскому воеводе пришлось рассматривать какое-то «дело подгородного крестьянина Гришки Матафонова, что он говорил плутовски про церковь божию не знаючи»¹³⁶⁷.

Охарактеризованные выше некоторые черты идеологии трудящихся масс в связи с проблемой классовой борьбы свидетельствуют о своеобразном восприятии ими окружающей действительности, отношений с верховной и местной властью, с церковью. Несмотря на ограниченность миросозерцания крестьянства, утопичность надежд на «милость» государя и его «указ», сама жизнь властно диктовала необходимость не только повседневных форм борьбы (подача челобитных, возбуждение судебных дел, саботаж правительственных мероприятий и т. п.), но и более решительных действий. Это противоречие отражают и идейные настроения масс, особенно во время обострения социальной борьбы. Область идеологии также была гой сферой, где шла упорная дуэль эксплуататоров и эксплуатируемых. Специфика крестьянства как класса-сословия феодального общества не позволяла аккумулировать и обобщать опыт борьбы, почему она часто повторялась по кругу по мере смены поколений. Но идеология господствующего класса феодалов-крепостников с ее проповедью рабской покорности не смогла убить в народе свободолюбия и стремления к светлому будущему, что нередко облекалось в форму своеобразных утопических, легендарных представлении¹³⁶⁸.

* * *

Изучение классовой борьбы трудящихся Урала и Западной Сибири показывает, что восточные окраины в исследуемое время вовсе не были в стороне от социальных конфликтов эпохи. Городские движения середины XVII столетия, Крестьянская война 1670—1671 гг. под предводительством С. Т. Разина, новый взлет классовой борьбы в первые годы XVIII столетия — все эти крупнейшие исторические события нашли отклик на Урале и в Западной Сибири.
Наряду с традиционными формами и методами сопротивления эксплуатации изучаемая эпоха на восточных окраинах знает и новые тенденции. Развитие товарно-денежных отношений приводит к противоречиям в рыночной сфере. Борьба против стеснений торгово-промышленной деятельности и принудительных цен выражает стремление товаропроизводителя высвободиться из пут феодально-крепостнических порядков.

В начале XVIII в. на арену классовой борьбы выступает новая сила, порожденная промышленным развитием Урала,— приписные крестьяне и мастеровые люди казенных и частных заводов. Крепостническая практика создания крупных мануфактурных предприятий была встречена волной длительных и упорных выступлений приписных крестьян. Мастеровые люди боролись за повышение заработной платы и устранение мелочной опеки администрации.
Социальные противоречия отражались в идейных представлениях народных масс, прежде всего, крестьянства. Наивномонархические настроения крестьян под воздействием жизненного опыта вступают в противоборство с антицаристскими по своей сути актами классовой борьбы. Распространение старообрядческого движения во второй половине XVII в. имело в немалой мере социальную окраску.

Стихийная волна социального протеста выливалась порой в опасные для феодально-крепостнического режима формы (например, требования упразднить высшую прослойку местного служилого сословия — детей боярских, а также правительственных приказчиков).
Классовая борьба трудящихся масс являлась созидательным началом. Она указывала направление общественного прогресса, расчищала путь для роста производительных сил и совершенствования производственных отношений. Она до известного предела сдерживала неумеренные аппетиты господствующего класса и его правительства по части присвоения прибавочного продукта и труда зависимого населения. Не отменяя эксплуатации, классовая борьба заставляла правящие круги считаться с потребностями социально-экономического развития страны, которое нередко уже диктовало отказ от традиционных феодально-крепостнических методов.

---

¹³⁰⁶К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 18, стр. 547.
¹³⁰⁷См. ДАИ, т. X, № 87, стр. 401—402.
¹³⁰⁸Архив ЛОИИ, Соликамские акты, карт. 3, № 794.
¹³⁰⁹СП, оп. 5, д. 968, лл. 4—8.
¹³¹⁰АИ, т. II, № 204/11, стр. 237.
¹³¹¹В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 7, стр. 194.
¹³¹²ВПИ, оп. 2, д. 42, лл. 10—21.
¹³¹³Архив ЛОИИ, Соликамские акты, карт. 5, № 1278; карт. 8, № 44.
¹³¹⁴А. А. Преображенский. Очерки колонизации Западного Урала в XVII—начале XVIII в., стр. ПО—212.
¹³¹⁵СП, оп. 5, д. 845, лл. 2 об.—3.
¹³¹⁶Н. В. Устюгов. Из истории борьбы черносошных крестьян против приписки к промышленным предприятиям.— «Из истории рабочего класса и революционного движения». Сб. статей памяти А. М. Панкратовой. М., 1958, стр. 73—80.
¹³¹⁷ВПИ, оп. 1, стб. 15, лл. 156, 179.
¹³¹⁸СП, стб. 260, л. 29.
¹³¹⁹ВВИ, карт. 23, № 12, лл.1 —2.
¹³²⁰ВПИ, оп. 1, стб. 5, л. 180.
¹³²¹ПОКМ, Коллекция 11101, № 68.
¹³²²ВПИ, оп. 1, стб. 6, лл. 50—51.
¹³²³Там же, л. 56.
¹³²⁴М. Богословский. Земское самоуправление на русском Севере в XVII в., т. II, М., 1912, стр. 81—82.
¹³²⁵ВВИ, карт. 4, № 34.
¹³²⁶ВПИ, oп. 1, стб. 16, л. 47.
¹³²⁷ВВИ, карт. 29, № 15, ЛЛ. 14—15.
¹³²⁸О слободчиках см. А. А. Кондрашенков. Зауральские слободчики XVII в.— «Сибирь периода феодализма», вып. 2. Новосибирск, 1965, стр. 6—16.
¹³²⁹ВВИ, карт. 27, № 16, л. 1.
¹³³⁰ВПИ, оп. 1, стб. 166, ч. 1, л. 213.
¹³³¹Архив ЛОИИ, Тюменская воеводская изба, карт. 3, № 508, л. 1; № 511, л. 1.
¹³³²ПОКМ, Коллекция 11101, № 57.
¹³³³Там же, № 60.
¹³³⁴ВПИ, оп. 1, стб. 12, л. 1 и далее.
¹³³⁵Там же, стб. 147, ч. 2, л. 358.
¹³³⁶Там же, стб, 144, ч. 3, лл. 265—308; ПОКМ, Коллекция 11101, № 33 и 41.
¹³³⁷ВПИ, ОП. 1, стб. 12, ЛЛ. 124—129, 138—139 об.
¹³³⁸Архив ЛОИИ, Тюменская воеводская изба, карт. 1, № 114, лл. 1—2.
¹³³⁹ПОКМ, Коллекция 11101, № 117.
¹³⁴⁰ПСЗ, Т. III, № 1594, Стр. 373.
¹³⁴¹СП, оп. 5, д. 845, лл. 2—3 об.
¹³⁴²Там же, д. 776, лл. 10 об.—11.
¹³⁴³ВВИ, карт. 23, № 19, лл. 58—61, 72.
¹³⁴⁴Там же, карт. 24, № 3, лл. 16—19, 47.
¹³⁴⁵СП, оп. 5, д. 842, лл. 2—5 об.
¹³⁴⁶Архив ЛОИИ, Соликамские акты, карт. 5, № 1341.
¹³⁴⁷Архив ЛОИИ, Тюменская воеводская изба, карт. 3, № 438, л. 1. Конец документа поврежден.
¹³⁴⁸ВВИ, карт. 29, № 20, лл. 1—2. Вероятно, тут имеется в виду «гарь» 1679 г., о которой см. ниже. Ср. ДАИ, т. VIII, № 50, стр. 216—222.
¹³⁴⁹И. Я. Сырцов. Самосожигательство сибирских старообрядцев в XVII и XVIII столетии. Тобольск, 1888, стр. 14—15, 102.
¹³⁵⁰Там же, стр. 15—19, 102—103. Ср. Д. И. Сапожников. Самосожжения в русском расколе (со второй половины XVII века до конца XVIII). Исторический очерк по архивным документам. М., 1891, стр. 9—14, 18—19, 29—31, 33—34.
¹³⁵¹Архив ЛОИИ, Тюменская воеводская изба, карт. 5, № 849, лл. 1—2.
¹³⁵²Там же, № 857, лл. 1-6.
¹³⁵³Там же, № 859, л. 1.
¹³⁵⁴ДАИ, т. X, № 3/VII, стр. 10—-11.
¹³⁵⁵Там же, № 3/XIII, стр. 14.
¹³⁵⁶Там же, № 3/IV, стр. 9—10.
¹³⁵⁷АИ, т. III, № 113, стр. 166—167.
¹³⁵⁸ВПИ, ОП. 1, стб. 151,4. 1, Л. 25.
¹³⁵⁹Там же, стб. 16, лл. 145—146.
¹³⁶⁰Там же, стб. 146, ч. 2, л. 273.
¹³⁶¹ Архив ЛОИИ, Тюменская воеводская изба, карт. 6, № 1055, лл. 1—25.
¹³⁶²П. Т. Мишев. Троицко-Стефано-Ульяновский монастырь у зырян.— «Известия Архангельского общества изучения русского Севера», 1913, № 13, стр. 590—595.
¹³⁶³Православный собеседник, издаваемый при Казанской духовной академии», 1868, октябрь, стр. 41—42, 59—60.
¹³⁶⁴ВПИ, оп. 1, стб. 6, ЛЛ. 101 — 137.
¹³⁶⁵Архив ЛОИИ, Тюменская воеводская изба, карт. 8, № 1217, лл. 1 —10. См. также ГАТОТ, Тюменская воеводская канцелярия, д. 1707 и 1708—отрывки книг по селу Мальскому, деревне Каменке и другим пунктам Тюменского уезда.
¹³⁶⁶Госархив Свердловской области, Каменская контора земских и судных дел. д. 479, л. 660.
¹³⁶⁷ВВИ, карт. 49, № 8, л. 38.
¹³⁶⁸К. В. Чистов. Русские народные социально-утопические легенды XVII—XVIII вв. М., 1967.

<< Назад   Вперёд>>