Урал и Западная Сибирь в конце XVI - начале XVIII в.

Уральские и западносибирские уезды в изучаемое время наряду с общностью социально-экономического развития имели некоторые существенные различия. К их числу относится разница в формах эксплуатации крестьян.

В Поморье и на территории уральских уездов черносошная деревня находилась по преимуществу на денежном оброке. Натуральные повинности и службы также составляли неотъемлемую часть крестьянского тягла, но ведущими все же оставались денежные сборы.

За Уралом с первых лет русской колонизации царское правительство настойчиво проводило курс на утверждение казенного хлебопашества с использованием труда крестьян при обработке «государевой пашни». Отработочная рента на десятинной пашне Сибири сохранялась в течение всего XVII и большей части XVIII в. Это была нелегкая повинность, имевшая тенденцию к возрастанию, так как власти время от времени оценивающим взглядом окидывали крестьянское достояние и не раз добавляли «новонакладную» десятинную пашню, принимая в расчет и приток населения и изменения к лучшему в «прожиточности» и «семьянистости» крестьян. Увеличение оклада десятинной пашни в Западной Сибири имело место в 1631—1632, 1659—1660, 1668, 1680 и других годах, не считая частных случаев (по отдельным слободам)²⁶¹. Новонакладная пашня отпугивала желавших устроиться в слободах. В 1628 г. тагильский приказчик Яков Шульгин доказывал воеводе нецелесообразность предписанного из Верхотурья увеличения числа государевых десятин. Он предупреждал, что «всякие люди учнут отбегать от пашни», новоприходцы, узнав о надбавке, «почали врознь розбредатца»²⁶².

Как показал В. И. Шунков, увеличение десятинной пашни далеко не всегда соответствовало тяглоспособности крестьян и вызывало с их стороны недовольство, протесты и побеги. С верхотурской пашни побеги отмечены уже в 1602 г²⁶³.

Оставаясь основной повинностью, десятинная пашня под влиянием не зависящих от властей причин постепенно трансформировалась.

Колонизация Западной Сибири позволила крестьянам-старожилам несколько облегчить свое положение. Практика сдачи части тягла по обработке десятинной пашни новоприходцам получила широкое распространение и, несмотря на запреты, время от времени издаваемые, действовала фактически на протяжении всего XVII в. «Поставленники», «порядчики», «съемщики», как их называли, получали по договору с тяглецом часть его «собинных» земель, хозяйственных и жилых построек, инвентаря, скота и прочего крестьянского «завода»²⁶⁴ (эта операция бытовала и между старожилами). Так было в старинных районах десятинной пашни (Невьянская, Тагильская и другие слободы Верхотурского уезда), так было и на новых землях, заселявшихся по берегам среднего Тобола, Исети, Мияса во второй половине XVII в. (например, в Шадринской слободе Тобольского уезда)²⁶⁵.

Приведенные в известность факты сдачи тягла своими «статками» у западносибирских крестьян относятся к середине XVII в. Но встречаются и гораздо более ранние свидетельства. Одно из них датируется 1607 г. (и пока оно самое древнее). Ушедшие с десятинной пашни из Туринска трое крестьян вернулись на свою родину — в Чердынский уезд. Их по отписке из Сибири сыскали и стали допрашивать о причинах оставления государственной пашни, они дали, с их точки зрения, вполне удовлетворительный ответ. Крестьяне подтвердили, что жили в Туринске, «и как им стало жить не мочно, и они в свое место на твою государеву пашню посадили? иных крестьян, на подмог им дали лошадь и животину и хлеб стоячей и молоченой и всякой живот. А сами съехали в Пермь и живут в тяглых крестьянах»²⁶⁶.

Крестьяне не без оснований жаловались на обременительность обработки десятинной пашни. Особенно это касалось малообеспеченных дворов, имевших одного или двух работников и недостаточное количество лошадей. Необходимость отрываться от своего хозяйства в самую «деловую» пору, чтобы ехать на десятинную пашню, отрицательно сказывалась на благосостоянии крестьянского двора. Отдаленность и разбросанность участков десятинной пашни усугубляли тяготы по ее возделыванию, уходу за посевами, уборке и обмолоту урожая. И, наконец, здесь с особой остротой чувствовалось повседневное вмешательство царской администрации в крестьянские дела. Наказы воеводам пашенных уездов и приказчикам слобод Западной Сибири неизменно предписывают строго следить за исправным ведением работ на десятинной пашне. Уборка хлеба, возка снопов и обмолот производились под неусыпным наблюдением детей боярских, выделенных для этой цели воеводой²⁶⁷. Приоритет «государевой пашни» перед «собинной» крестьянской в глазах администрации не подлежал сомнению. Потому и встречаются в источниках упоминания, что крестьян не просто высылают на казенную барщину, а «выбивают», применяя самую что ни на есть грубую силу, особенно в тех случаях, когда грозила прибавка оклада десятинной пашни. В 1628 г. приказчик Невьянской слободы «одва принудил» крестьян к работе на пашне²⁶⁸. С невьянской десятинной пашни в начале 30-х годов бежали десятки крестьян²⁶⁹. Та же картина имела место на туринской десятинной пашне. Требования воеводы Михаила Темкина в 1634 г. пахать новонакладные десятины вместо беглых и умерших крестьян сопровождались правежом и «метанием к ночи в тюрьму»²⁷⁰. Насколько это все отличалось от широковещательных обещаний правительства, когда оно санкционировало набор «охочих» людей на сибирскую десятинную пашню из поморских и уральских уездов, соблазняя льготами, ссудой — и что немаловажно — договорной формой отношений с казной. В 1609 г., например, при наборе «охочих» на территории Перми Великой для поселения в Пелымском уезде было дано обещание «сажати в Тоборах на пашню по уговору, на которой доле кто похочет сести», т. е. гарантировалась посильность тягла²⁷¹. С другой стороны, администрация стремилась усилить ответственность крестьянских «миров» за исправное отбывание повинностей на десятинной пашне. Одной из таких мер было указание укрепить круговую поруку и писать в поручную запись по 10 человек, не меньше²⁷².

Благодаря сдаче тягла новоприходцам норма десятинной пашни, приходящейся в среднем на один крестьянский двор, к началу XVIII в. сократилась²⁷³. Но кроме этого пути уменьшения тягот по обработке десятинной пашни, существовал другой, которым довольно часто пользовались крестьяне-старожилы. Этот путь — уход в новые поселения, где можно было рассчитывать на льготные годы и казенную, хотя и не щедрую, помощь для обзаведения. Впрочем, оба пути довольно часто сочетались, ибо сдача тягла частично или целиком была нередко предварительным шагом к переселению.

Чтобы избавиться от десятинной пашни, крестьяне рано стали добиваться перевода на оброк. В 1630—1631 гг. группа крестьян Тагильской слободы обратилась к воеводе с челобитьем о том, чтобы царь «поволил им пахать свою государеву десятинную пашню у себя в деревнях». Это было не чем иным, как просьбой о переводе на хлебный оброк. Власти ее удовлетворили²⁷⁴. Аналогичные челобитные поступали от крестьян в последующие годы (1634—1641)²⁷⁵. Просьбу «выставить» из десятинной пашни адресовали в приказную избу подгородные крестьяне Верхотурского уезда Василий Матвеев Кутькин с братом. Они пахали 1 дес. с осьминой государевой пашни. «И по государеву указу,— говорилось в резолюции по их челобитной 1631 г.,— велено им в своей деревне пахать на оброке». Оброк был установлен высокий — в 22 чети без четверика ржи и 40 четей с осьминой и четвериком овса ежегодно²⁷⁶. Тогда же добились перевода на оброк верхотурские крестьяне Семен Тимофеев Удимцов, Федор Васильев Вахрушев, Степан Яковлев Лаптев, Третьяк и Григорий Васильевы Пинежанины, Иван Васильев Додон, Аксен и Григорий Артемьевы Загайновы²⁷⁷.

В 1643 г. крестьяне, находившиеся на десятинной пашне в Тагильской и Невьянской слободах, жаловались, что «лутчие» крестьяне вышли в новые оброчные слободы Ирбитскую и Мурзинскую²⁷⁸. Имеет место в 30—40-е годы XVII в. в Верхотурье снятие части десятинной пашни за «наделок», но расчеты с казной производятся уже на основе хлебного оброка²⁷⁹.

Одно время и в Сибирском приказе считали, что при замене десятинной пашни хлебным оброком крестьянам «против десятинной пашни было бы безволокитно и лехче, что по всяк день будут по домам, а на государеву пашню их не спросят к пашне и к молодьбе»²⁸⁰. Однако за десятинную пашню, как наиболее привычную и гарантированную форму получения хлеба, усиленно цеплялось руководство Сибирского приказа и соответственно той же линии держались местные воеводы. Все же хотя и медленно хлебный оброк прокладывал себе дорогу в Западной Сибири.

При заведении десятинной пашни вверх по Тоболу и его притокам в середине и второй половине XVII в. администрация столкнулась с уже знакомой нам тенденцией. Крестьяне и здесь через некоторое время после обзаведения хозяйством начинают досаждать просьбами об отмене десятинной пашни. Зная настроения властей на этот счет, крестьяне прямо не говорят в своих челобитных о переводе на оброк, но весь смысл предлагаемых ими мер клонится к этому.

В 1690 г. шадринский приказчик получил из Тобольска грамоту, в которой содержалось решение по челобитью 18 крестьян Шадринской слободы. Крестьяне (Томило Ерасимов и др.) просили «великих государей десятинную пашню свои жеребьи пахать на своих собинных пашнях для их скудости и дального расстояния, а семена б им имать из государевых житниц против их братьи, как давано на десятину преж сего, и с той их пахоты хлеб имать против опыту... десятинной пашни». Соглашаясь в принципе на такую замену, разрядный воевода внес одну поправку. «Отсыпной хлеб» надлежало взимать с крестьян «против лутчего опыту государевы десятинные пашни зимним путем»²⁸¹. Тогда же шадринские крестьяне Лазарь Коростин и его товарищи (всего 6 чел.) подали челобитную в слободской судной избе. Они писали, что живут от Шадринской слободы далеко (25 верст). Поэтому во время работ на десятинной пашне «по вся годы они пахотами и севами своими опаздывают, и от того они разорились до конца». Их просьба состояла в том, чтобы вместо пашни они платили бы в казну «отсыпной хлеб», получая семена из государевых амбаров²⁸². И эта просьба была удовлетворена.

Третья и самая большая группа крестьян Шадринской слободы: Андрей Клещев, Евсей Бисеров и другие (всего 26 чел.), в марте 1690 г. добилась такого же ответа на свою просьбу о платеже «отсыпного хлеба» взамен десятинной пашни на тех же условиях²⁸³.

Итак, за один год почти полсотни пашенных крестьян Шадринской слободы сделали важный шаг к освобождению от казенной барщины. Этому примеру решили последовать крестьяне соседней Масленской слободы. В отписке масленского приказчика Ивана Выходцова шадринскому — Гавриле Буткееву — сообщается, что масленские крестьяне перед лицом «новонакладной» десятинной пашни ходатайствовали, чтобы им разрешили «посеять яровой государев хлеб овес всякому на своих роспашных землях к нынешнему ко 191-му году, а на осень принять у мирских людей в государеву казну овес против опыту»²⁸⁴.

Единственной ниточкой, еще связывавшей измененную повинность с десятинной пашней, были семена, отпускаемые на посев казной. В остальном «отсыпной хлеб» носил все черты хлебного оброка. Достаточно ясно, что новый порядок являлся переходной ступенью к фиксированному натуральному оброку. Даже в терминологии власти не всегда четко отличали «отсыпной» и оброчный хлеб. В решении по челобитью 26 крестьян упоминается, что хлеб с них брать «против... отсыпного оброчного хлеба, против опыту доброва хлеба».

Не менее любопытна судьба участков десятинной пашни тех крестьян, которых обязали вносить «отсыпной хлеб». Обычная практика была проста: запустевшие участки заставляли обрабатывать оставшихся крестьян. В данной ситуации власти поступили иначе: ведь челобитчики были не беглыми, их, как тяглецов, казна не теряла. Переложить обработку освободившихся участков государевой пашни на других крестьян администраторы Тобольска, где рассмотрели челобитную, не решились. Слишком хорошо было известно резкое недовольство при введении «накладной» десятинной пашни. Все эти соображения, видимо, были учтены. Решение относительно второй группы из шести крестьян выглядело так: «Отдать на оброк по вся годы, чтоб однолично та земля впусте не лежала. И те оброчные деньги по вся годы присылать в Тоболеск»²⁸⁵. Заметим: даже не хлебный, а денежный оброк рекомендовано брать с этих участков, изымаемых из государевых десятин. В той же Шадринской слободе, как писали крестьяне-челобитчики в 1696 г., на денежном оброке «с прошлых де лет» жили бобыли, которые «пашни пашут на себя большие и сена косят»²⁸⁶. К тому времени денежная рента в западносибирских уездах получила широкое распространение. О первой группе мы сведений не имеем. Десятинную пашню 26 крестьян рекомендовалось передать на льготных основаниях желающим ее обрабатывать. В Тюменском уезде добавочная десятинная пашня осенью 1670 г. выглядела так, что семена выдавали из казны, а посев крестьяне производили на «собиниых» землях. Из урожая в государевы житницы забирали «приполовный хлеб»²⁸⁷.

Поучительна история подгородной десятинной пашни близ Тобольска. До появления здесь воеводы Ю. Я. Сулешева тобольские крестьяне были обязаны пахать около 60 десятин государевой пашни. Их было в 1623/24 г. 85 дворохозяев при 90 родственниках (мужского пола).

Крестьяне обратились к Ю. Я. Сулешеву с челобитьем, в котором просили об изменении порядка отбывания повинности. Сославшись на то, что их деревни расположены далеко от полей десятинной пашни, вследствие чего они испытывают большие затруднения с обработкой «собинных» участков, крестьяне убеждали воеводу «отставить» десятинную пашню. Взамен они соглашались уплачивать в казну пятый сноп со своих полей (т. е. 20% урожая). Сулешев после «высмотра», взвесив все обстоятельства, решил удовлетворить ходатайство крестьян. Чтобы успокоить Москву, воевода сообщил туда, что новый порядок не только не нанесет ущерба казне, но, наоборот, сулит значительный выигрыш. Свое мнение он аргументировал так: «А выдельной хлеб имать с них государю будет прибыльнее, а крестьяном легче, потому что они все станут пахать на себя»²⁸⁸. Сулешев понял смысл крестьянского предложения правильно, хотя те не могли его мотивировать столь прямо. Таким образом, в основе начинаний тобольского реформатора лежали не столько его собственные наблюдения, сколько крестьянский опыт и трезвый подход хлебопашцев к возникшей проблеме дальноземелья в условиях разбросанности деревень и заимок. В 1623—1625 гг. «в пашни место» с тобольских крестьян взимали пятый сноп пока что из урожая яровых хлебов. Опыт вполне оправдал себя. Поступление хлеба с ярового клина при новом порядке выросло более чем в 2,5 раза «перед лутчим годом». Сулешев распорядился в дальнейшем практиковать выдел пятого снопа вместо десятинной пашни. Крестьяне в новых челобитьях уже просили распространить новый порядок и на озимые хлеба.

Такое положение существовало до 1631/32 г., когда воевода князь Федор Андреевич Телятевский заменил выдельную пятину хлебным оброком, «хто чего стоит, смотря по животом и по прожитком»²⁸⁹. Действительно, по хлебным окладным книгам последующих лет прослеживаются очень дифференцированные ставки оброка от 6 четвертей до 67 четвертей озимого и ярового урожая, а также круп и толокна с двора²⁹⁰. В течение 35 лет крестьяне Тобольска состояли на хлебном оброке. Энергичный искатель «государевой прибыли» воевода Петр Иванович Годунов вознамерился возродить тобольскую десятинную пашню²⁹¹. Неизвестно, вполне ли добровольно поступился архиепископ Корнилий пашенной землей под Тобольском, принадлежавшей Софийскому дому, для заведения государевых десятин. Сибирский архипастырь получил обещание земельных пожалований в других местах, на что и согласился.

Участок десятинной пашни имел площадь 50 десятин в поле, «а в дву по тому ж». Впредь до прибора на льготные годы необходимого количества крестьян для обслуживания этого государева поля все работы возлагались на пашенных и оброчных крестьян Тобольского уезда. Они получили разнарядку на выделение 150 сох, борон, а также работных людей. Как будто бы все было предусмотрено. Не предусмотрели только одну «мелочь»: как отнесутся к этому делу крестьяне, коих принуждали работать на казенной барщине.

В первых числах июля 1667 г. начали прибывать обязанные новой повинностью крестьяне из слобод. Явившись в приказную избу, они стали один за другим заявлять, что вместо них на казенной пашне будут работать нанятые ими люди. Тобольские площадные подьячие не имели недостатка в клиентах, желавших оформить письменно, соответствующей «памятью» эту замену. Иначе власти не отпускали крестьян обратно в слободы. О содержании и форме таких памятей можно судить по примеру с тремя киргинскими крестьянами, нанявшими вместо себя для обработки десятинной пашни тобольского оброчного крестьянина Ивана Макидонова. Документ, составленный площадным подьячим Максимом Степановым, гласил: «Память мне, тобольскому оброчному пашенному крестьянину Ивашку Макидонову. В нынешнем во 175-м году июля в 2 день нанялся я, Ивашка, у киргинских пашенных крестьян у Федьки Дементьева, да у Онтонка Васильева, да у Проньки Морева, что мне, Ивашку, их жеребей государевы десятинные новые подгородные пашни в нынешнем во 175-м году в Тобольску вспахать и посеять и заборонить наготово рожью. И вперед ко 176-му году их ж жеребей десятину ж спахать и заборонить под пар, под яровой хлеб. А взял я, Ивашко, у них, у Федьки с товарищи, за тое пахоту денег полтретья рубли. Деньги взял все сполна наперед». Послухом при этой сделке выступил другой площадной подьячий — Борис Уразов²⁹².

5 июля такую же память оформил Авдей Овдокимов, нанявшийся вместо двух ялуторовских крестьян «спахать... ко 176-му году ораную и бороненую землю зорать и рожью насеять и заборонить десятина без трети. Да под пар другую перемену десятина ж без трети зорать вновь и заборонить». Наемная плата в этом случае составила 1 руб. 50 коп²⁹³.

В тот же день сын боярский Федор Михалевский и приказчик пашенных крестьян Лука Выходцев доложили воеводе, что крестьяне разных слобод, привлеченные к обработке новой десятинной пашни, «в свое место наняли свою братью пашенных крестьян тех же слобод». В подтверждение своих слов они выложили на стол П. И. Годунова роспись крестьян и их наймитов. Роспись поименовала до 80 крестьян-работодателей и около 60 наемных людей²⁹⁴. Составители документа допустили одну неточность, говоря воеводе о том, будто вместо себя крестьяне нанимали только «свою братью» крестьян же. В действительности нередко среди наемщиков были также стрельцы, казаки и другие служилые люди.

В результате лишь небольшая часть крестьян вышла на обработку новой десятинной пашни. Подавляющее большинство прибегло к найму односельчан или сторонних лиц, только бы освободиться от этой повинности. Даже по неполным ведомостям (в них отсутствуют, например, Ялуторовская, Исетская, Куярская и другие слободы) получается, что 66 человек из 123 крестьян взяли наймитов²⁹⁵. Наиболее распространенная расценка — 1 руб. 10 коп. с десятины пашни.

Не менее интересно дальнейшее развитие событий, относящихся к вновь заведенной десятинной пашне под Тобольском. П. И. Годунов отрапортовал в Москву о «прибыли», учиненной им по части десятинной пашни²⁹⁶. Летне-осенние работы 1667 г. на новых «государевых» десятинах были проведены. А в следующем году четверо тобольских служилых людей, в том числе знакомый нам Михалевский, ударили челом в приказной избе и попросили отдать им в счет хлебного жалованья насеянные поля десятинной пашни. И «прибыльщик» Годунов без колебаний удовлетворил ходатайство. Просители получили 135 десятин в трех полях, т. е. почти всю вновь устроенную «государеву» пашню. Урожай с оставшихся участков собирали уже не слободские крестьяне или их наймиты: «А жали на тое пашне рожь отставленные салдаты и гулящие люди»²⁹⁷. К уборке урожая привлекли также ссыльных. Снопы возили нанятые извозчики²⁹⁸. Так бесславно окончился этот опыт распространения десятинной пашни под Тобольском²⁹⁹.

Выразительным показателем кризисных явлений, связанных с внедрением десятинной пашни, является дробность ее участков, которые берут новопоселенцы. В 1679 г. на территории Тюменского уезда отмечены факты сдачи лоскутов десятинной пашни по 10— 20 сажен в поле³⁰⁰.

Мало помогало и казенное попечительство о крестьянах в тех ситуациях, когда под угрозу ставилось само существование крестьянских хозяйств перед лицом стихийных бедствий. При неурожаях на собинных пашнях крестьяне могли обращаться за семенными и продовольственными ссудами. Выдача хлеба из государевых житниц оформлялась заемными кабалами, данными отдельными тяглецами или целыми сельскими обществами. Власти строго следили за исправным возвращением долгов по кабалам и по усмотрению применяли для взыскания просроченных взносов хорошо известный тогда «немерный правеж».

Воеводская администрация отнюдь не спешила с помощью бедствующим крестьянам, продолжая настаивать на выполнении повинностей на десятинной пашне. В мае 1653 г. тагильские хлеборобы обратились к воеводе с челобитьем, из которого явствует, что они получили год назад из казенных житниц ссуду — овес «на семяна и на ежу». Но с них требовали поставки круп и толокна «в тобольский отпуск» (300 четей). На изготовление этих продуктов и пошел в основном выданный овес, который крестьяне собирали «по миру христовым имянем и продаваючи всякой скот и живот». «А ныне,— продолжали челобитчики,— ...у нас... на свои пашни вешнево севу сеять семян ни одново зерна нет и есть нечево, помираем голодною смертью»³⁰¹.

Тогда же с просьбой о ссуде «для нашей скудости и хлебново недороду» обратились подгородные верхотурские крестьяне, а также арамашевские. Характерно, что в решениях по этим ходатайстзам речь идет о выдаче ссуды только на семена по принятой норме высева (4 чети овса и 2 чети ржи на десятину)³⁰². В 1658 г. к займу семенного материала у казны прибегли ницынские и подгородные хлебопашцы³⁰³.

Крестьяне жаловались неоднократно, что им приходится за беглых пахать десятинную пашню «миром», «наймуюя дорогою ценою»³⁰⁴. Факты добровольного возвращения крестьян из бегов на десятинную пашню — крайняя редкость. Известно, что в 1678 г. среди тагильских землепашцев объявился один крестьянин, лет 30 назад покинувший свой участок и живший в Тобольском уезде. Но ему не вернули его «собинных» земель, отданных другому, вместо того посаженному на десятинную пашню³⁰⁵. Столь же единичны переходы оброчных крестьян в пашенные по собственной инициативе. Один новоприходец, поселившийся в Чусовской слободе, попросил перевести его в Арамашевскую на том основании, что Чусовская «пашнею не изошла»³⁰⁶.

В принципах налогообложения западносибирских крестьян на протяжении XVII в. отмечаются некоторые отклонения от безусловного внедрения десятинной пашни в тех местностях, где она издавна была господствующей повинностью. Это мы видели. Однако правительство не всегда было последовательным и в другом. Оно вместо «накладной» десятинной пашни прибегало к изъятию у крестьян «выдельного» хлеба с так называемых «лишних» пашен. Как известно, исходным пунктом исчисления налогов с западносибирского крестьянства в XVII в. была более или менее соблюдаемая определенная пропорциональность между размерами десятинных и собинных площадей. Например, в Верхотурском уезде этот коэффициент составлял отношение 1 : 6, т. е. за одну десятину казенной пашни крестьянин мог рассчитывать на получение собинной запашки в шесть десятин. Попыткой регулирования являлась «новонакладная» пашня. Но в том-то и суть, что власти едва ли не чаще обращались к практике «выдельного» хлеба с увеличивавшихся крестьянских собинных посевов. В этом случае казна забирала у крестьянина (а также у других землепашцев) четвертый, пятый или шестой сноп урожая в зависимости от его качества («добрый», «середний» или «худой» хлеб). В 1624/25 г. некоторым невьянским крестьянам разрешили посеять свой хлеб на десятинной пашне и уплатить из урожая «выдельной» хлеб. Никита Гольцев платил «выдел» с четырех десятин, Иван Ловушкин — с шести и т. д³⁰⁷.

Следовательно, рядом с отработочной рентой существовала продуктовая, по сути, оброчная ее форма. «Выдельной» хлеб продержался все XVII столетие и лишь в конце века был заменен денежным эквивалентом, слившись с денежной рентой.

Не следует думать, что десятинная пашня была всепоглощающей повинностью. С годами увеличивались различные денежные поборы. Хозяйственные объекты типа мельниц, кузниц, рыболовных снастей и пр. облагались денежным оброком в селениях всех разрядов. Насколько это было значительной поправкой к натуральным повинностям, свидетельствуют данные конца XVII в. В Невьянской слободе в 1696 г. было 68 мельниц (многие находились в совладении), 9 кузниц, 1 лавка и 18 объектов рыбной ловли, т. е. почти 100 оброчных статей индивидуального пользования, обложенных денежным оброком. Та же картина была в Арамашевской и Тагильской слободах³⁰⁸. Этот процесс затронул и более «молодые» слободы, населенные крестьянами, обязанными пахать десятинную пашню. С Шадринской слободы в начале XVIII в. сходило в год более 50 руб. оброчных денег³⁰⁹. Монетой получала казна доход и от коллективных оброчных статей — сенокосов, например. Отдавая крестьянам отходы после уборки урожая на десятинной пашне (солому, мякину, «ухоботье»), власти и за эти «блага» требовали от крестьянских миров соответствующих денежных взносов. Короче говоря, подрыв десятинной пашни шел и с этой стороны.

* * *

Выше было сказано, что один из путей избавления от повинности по возделыванию десятинной пашни состоял в уходе крестьян для поселения в другие западносибирские районы. Поэтому весьма важно выяснить, в какой зависимости находились миграционные процессы западносибирских крестьян от форм ренты.

Возьмем для начала Верхотурский уезд, где в первой четверти XVII в. было наибольшее число крестьян, посаженных на десятинную пашню. Крестьяне-первопоселенцы Подгородной волости. Тагильской и Невьянской слобод были водворены путем перевода из поволжских и поморских местностей. Среди них была большая группа так называемых «казанских переведенцев». На первых порах тут совершенно отсутствовали крестьяне, состоящие на хлебном или денежном оброке. Отработочная рента — казенная барщина — распространялась на все поселения этих мест. Но вот в 1632 г. возникает Ирбитская слобода, крестьяне которой с момента основания становятся хлебооброчными. Несмотря на тяжесть хлебного оброка (расчет его оклада осуществлялся применительно к соответствующим размерам участков десятинной пашни и по уровню наиболее урожайных годов), в ближайшие последующие годы обнаруживается тяга крестьян, живших в селениях, где была повинность по десятинной пашне, к переходу в эту слободу. В 1643 г. верхотурскому воеводе князю Никифору Федоровичу Мещерскому поступило челобитье от невьянских и тагильских крестьян (Юрия Берсенева, Ивана Кузьмина «во всех место» крестьян этих слобод). Челобитчики указывали, что некоторые их односельчане «вышли» в Ирбитскую слободу на оброк³¹⁰. Надо полагать, ницынские крестьяне, находившиеся на десятинной пашне, имели основания кивать на оброчных ирбитских, что те «жывоты прожыточны и хлебны и скотны и в твоей государеве пашне лехки»³¹¹.

Создание Мурзинской денежнооброчной слободы вызвало тревогу у приказчиков уже существовавших слобод. Тобольский сын боярский Андрей Буженинов, получивший поручение строить Мурзинскую слободу, имел разрешение, помимо гулящих людей, призывать на поселение как нетяглых родичей крестьян соседних селений (детей, братьев, племянников), так и самих крестьян-старожилов, если они вместо себя смогут «в свои дворы и в тягло призывать новых крестьян и сажать своими пожитки, безо льготы»³¹². Прибывший в Верхотурье А. Буженинов попросил у воеводы Воина Лукьяновича Корсакова бирюча для призыва желающих поселиться в Мурзинской слободе. Воевода отказал на том основании, что в тобольской памяти о бирюче ничего не говорилось, указав также на опасность ухода крестьян-старожилов. Буженинов вспылил и обрушился на Корсакова с бранью, «лаял всякою лаею» воеводу и демонстративно не желал более иметь какие-либо дела с правителем уезда. Тот пожаловался в Москву и вздохнул облегченно, так как оттуда пришел указ, воспрещавший выпускать в новую слободу старых пашенных крестьян Верхотурского уезда³¹³. Буженинова было указано посадить в тюрьму на два дня, но от должности его не отстранили.

Справившись с буйным сыном боярским, верхотурский воевода развел руками, когда, вопреки строгим указам, из уезда стали уходить крестьяне с десятинной пашни в оброчную Мурзинскую слободу, бывшую «под тобольским присудом». Корсаков узнал, что «ныне на то новое место, на Мурзину Ялань, старые крестьяне многие подрежаютца, покиня свои старые пашни, на льготные годы, на 6 лет». По его сведениям, 30 крестьян, присланных в свое время из Казани, притом «прожиточных», ушли в оброчные слободы. На прежних тяглых участках они оставили вновь прибранных крестьян, однако, по мнению воеводы, этих последних «с ту пашню не станет». Запрещения выхода старожилов-крестьян с десятинной пашни на оброк, последовавшие из Москвы, сопровождались рекомендациями прибавить им десятинной пашни³¹⁴. В 1652/53 г. из Тагильской слободы самочинно переселились в Мурзинскую крестьяне Яким Филиппов со взрослым сыном (оба с семьями), Андрей Иванов Усынин, Иван Большаков Гаев³¹⁵. С возникновением Краснопольской слободы и в ней ввели денежный оброк. Туда стали переселяться крестьяне Тагильской и Невьянской слобод, сдавая десятинную пашню гулящим людям³¹⁶.

Во второй половине и в конце XVII в. ходатайства крестьян о переводе с десятинной пашни на денежный оброк учащаются. Они поступают от жителей Арамашевской, Ницынской, Невьянской и других слобод Верхотурского уезда³¹⁷. Семен и Алексей Савины с детьми, старинные землепашцы Невьянской слободы, «казанские переведенцы», сибирский стаж которых уже превышал 70 лет, ударили челом, чтобы их «выпустили» на денежный оброк в Новопышминскую слободу. Свою просьбу они обосновывали выпаханностью собинных земель³¹⁸.

Крестьяне подчас играли на слабой струне царских администраторов — «государевой прибыли», добиваясь уменьшения опеки со стороны слободских приказчиков. Они недвусмысленно предлагали откупиться повышенной ставкой денежного оброка от вмешательства в их дела со стороны блюстителей порядка. В сентябре 1694 г. в челобитье группы оброчных крестьян Камышевской слободы (Ивана Падеры и др.) говорилось: «В прошлом... во 202-м году здали мы... тягла свои в той Камышевской слободе крестьяном и били челом... чтоб нам платить вновь денежной оброк..., а жить нам на речке Суварыше. И та деревнишко наше от Камышевской слободы удалело верст з 20 и больши». Пожаловавшись на притеснения приказчика, крестьяне попросили освободить их от его управления и разрешить самим собирать оброк и доставлять его в Верхотурье. Поскольку сумма оброка была солидной (почти 2 руб. в год), в Верхотурье пошли навстречу челобитчикам. Ивану Падере дали память, дозволяющую призывать в оброк новых крестьян с оговоркой «лишних пришлых людей не принимать и не держать» во избежание «воровства»³¹⁹.

Глубокую озабоченность состоянием десятинной пашни выказал и тюменский воевода Иван Тургенев. В отписке 1647 г. он доносил Сибирскому приказу об убыли крестьян, пахавших государевы десятины. «А в их место,— писал он,— охочих гулящих вольных людей на ту... десятинную пашню прибрать не мошно, и нихто не бьет челом». Воевода полагал, что тут повинны «изделья большие», которые падают на тюменских крестьян. «А у которых, государь,— продолжал он,— старых пашенных крестьян братья и дети и племянники, а не похотя быть в твоей, государеве, пашне, ставились, льготя себе, в службу, в конные и в пешие стрельцы, и в казаки, и в ямские охотники, и в оброчные крестьяне. И от тово... десятинная пашня пустеет, потому нарочитые которые люди, и те все ис пашни выстали»³²⁰. Как видим, и здесь та же тенденция «избыть» десятинной пашни, перейти или в служилое состояние или в оброчные крестьяне.

По данным Сибирского приказа 1640/41 г., в Верхотурском уезде было 612 дворохозяев из числа крестьян, обрабатывавших десятинную пашню (включая льготчиков, еще не выполнявших этой повинности). Оброчных, поверстанных в хлебный оброк, насчитывалось 104 крестьянина (также с льготчиками)³²¹. Следовательно, безусловное преобладание отработочной ренты налицо (86% и 14%). С годами соотношение меняется. Это видно по хлебным поступлениям с десятинной пашни и оброчных. В 1662 г., согласно сметному списку, хлеба с десятинной пашни значилось около 6900 четей ржи и овса, оброчного — около 4700 четей³²². Но вернемся к сведениям о населении.

Перепись 1666 г. Г. Черткова и А. Бернацкого зафиксировала крестьян, плативших хлебный и денежный оброк в таких старых слободах, как Тагильская. Начиная с Ирбитской слободы, новые поселения слободского типа возникают в Верхотурском уезде, чаще всего как оброчные (Усть-Ирбитская, Пышминская, Катайский острог, Краснопольская и др.). Названные пункты по переписи 1666 г. находились на оброке, преимущественно хлебном. Краснопольская слобода возникла в 1644 г. сразу как денежнооброчная³²³. В 1670 г. на денежный оброк велено было призывать крестьян во вновь учреждаемую Красноярскую слободу, а в 1673 г.— в Новопышминскую³²⁴. Та же форма ренты существовала в Аятской, Сулемской, Уткинской и Чусовской слободах. Распоряжение из Москвы завести десятинную пашню на землях, ранее отданных воеводой Ф. Г. Хрущевым Софийскому дому, относящееся к 1679 г., стоит особняком³²⁵.

В 1700 г. находившийся не у дел подьяческий сын Борис Мещеряков ходатайствовал перед верхотурским воеводой о разрешении ему выступить основателем новой слободы. Он писал, что в «русских городех хлеб не дородился», вследствие чего «для той своей всякой скудости и хлебного недороду из русских и поморских городов через Чюсовскую слободу в сибирские городы прошло вольных людей с семьями многое число. А живут многие по верхотурским слободам, скитаютца меж дворы, а ни в какое тягло они не поверстаны». Мещеряков добивался, чтобы ему позволили «завесть вновь сЛободу у Ирбитцкого Шайтанского и Светлого озера и по ирбитцким вершинам», а также по притокам реки Ирбит. О заведении десятинной пашни и даже о хлебном оброке тут нет в помине. Кандидат в слободчики заявляет, что его намерение — «прибирать... в тое новую слободу вольных и приезжих всяких людей во крестьяне на денежный оброк»³²⁶. Разрешение было дано.

В 1666 г. из 953 крестьянских дворов уезда на пашне был 681 двор, на оброке — 272 двора (71,5% и 28,5% )³²⁷. Как видим, выявилась тенденция к возрастанию доли оброчных дворов — за четверть века их стало больше в 2,7 раза.

Переписные книги Льва Поскочина дают по Верхотурскому уезду уже такую картину: находящихся на десятинной пашне (пашенных) крестьян 1099 дворов (55,6%), хлебооброчных — 401 двор (20,3%) и денежнооброчных — 454 двора (24,1%)³²⁸.

Эти серьезные сдвиги находятся в прямой зависимости от колонизационной волны из-за Урала. Населенные пункты, где существует оброчная система, во второй половине XVII в. растут быстрее, чем пашенные, привлекая наибольшее число новоприходцев. Еще сыск беглых 1671 г. обнаружил, что из 14 пунктов, включавших многолюдные поселения Верхотурского и Тобольского уездов (слободы: Тагильская, Невьянская, Ирбитская, Пышминская, Ялуторовская и др.), наивысший приток беглых наблюдается в слободах с оброчной (притом денежной) формой эксплуатации. Даже в Ирбитской слободе, населенной хлебооброчными крестьянами, новоприходцы обязываются по истечении льготного срока вносить в счет лодатей деньги. На первом месте по числу сысканных беглых идут денежнооброчные Мурзинская и Чусовская слободы. Вместе с Ирбитской слободой они дают почти 40% выявленных беглых³²⁹.

По словам властей Чусовской слободы, все пришлые становились на денежный оброк³³⁰.

В «Росписи прибылям, сколько на Верхотурье каких прибылей учинено в казну великого государя при воеводе Федоре (Большом) Григорьевиче Хрущеве» значится, что «вновь во крестьяне прибрано из вольных пришлых гулящих нетяглых людей... 150 человек». Из-за плохой сохранности документа трудно сказать, отражены ли здесь итоги деятельности Хрущова за все время воеводства или только за 1668—1669 гг. (о крестьянах речь идет в записях 177 года). Но это и не так существенно для нас. Куда важнее указания, в какое тягло посажены вновь прибранные крестьяне. Оказывается, на 150 человек приходится 2 десятины без получети в поле казенной пашни, 40 четей ржи и 56 четей овса хлебного оброка и 56 руб. 26 алт. 4 ден. в год оброка денежного³³¹. Следовательно, самый интенсивный наплыв новопоселенцев опять-таки отмечается и этим источником в оброчных и главным образом денежнооброчных пунктах Верхотурского уезда. О том же говорит отписка приказчика Арамашевской слободы от 1669 г. в Верхотурье. По его словам, новоприходцы просят определить их в денежный оброк, «а в десятинную де пашню за бедностью селитца не хотят»³³².

Столь же показательны данные переписи Л. Поскочина. В момент составления переписных книг Поскочин отметил «новоприборных» крестьян только в оброчных слободах, причем на хлебный оброк вновь порядилось 3,3% от общего числа хлебооброчных крестьян, а на денежный — соответственно 17,7%. Темпы прироста симптоматичны, если учесть, что для пашенных слобод случаев поселения в год переписи Поскочин почему-то не указывает и, видимо, не случайно. Приток населения туда резко упал во второй половине XVII в. В сопоставлении с итогами переписи 1666 г. книги Поскочина 1680 г. свидетельствуют о том, что при удвоении общего количества крестьянских дворов в уезде число дворов пашенных крестьян возросло чуть более чем на 50%, тогда как оброчных— в 3,2 раза. Тенденция вполне очевидна: пашенные слободы уже не поспевают за средним приростом населения, притекавшего извне (мы не касаемся здесь темы о естественном приросте населения, полагая, что он в это время еще не может оказать существенного влияния на подсчеты).

Отдаточные книги 1701 г., составленные сыщиком К. Цызыревым для возвращения беглых крестьян их прежним господам Строгановым, целиком подтверждают сделанный выше вывод. Из 11 слобод и других пунктов Верхотурского уезда было выведено более 120 семей крестьян. Они платили в царскую казну оброка 31 руб. 2 алт., около 6 четвертей ржи и овса, пахали «на государя» всего-навсего четь с осьмухой десятины³³³. Надо сказать, что даже прирост хлебооброчных дворов в Верхотурском уезде во второй половине XVII в. замедлился вследствие предпочтительного поселения пришлого люда с условием платежа денежного оброка, а также потому, что часть старожилов превратилась в денежнооброчных крестьян³³⁴.

Переписные книги Л. М. Поскочина по Тюменскому уезду 1685 г. свидетельствуют о том, что здесь было 125 дворов крестьян на десятинной пашне и 90 дворов хлебооброчных крестьян, т. е. соотношение 58,3% и 41,7%³³⁵.

На юге Тобольского уезда и во второй половине XVII в. администрацией усиленно внедрялась в новых пунктах десятинная пашня. Более плодородные и привольные для хлебопашца земли манили его сюда. Однако стихийная волна крестьянской колонизации вносила свои поправки в планы центральных и местных властей. Естественно поэтому, что новые слободы и здесь нередко возникали на основе прибора крестьян на хлебный и денежный оброк. Еще в 1667 г. Тобольский уезд, по данным составленной в приказной избе выписки, имел 79 дворов хлебооброчных крестьян, тогда как находившихся на десятинной пашне (ее считалось 486 дес. в поле) было 890 дворов³³⁶ (т. е. соответственно 8,2 и 91,8%). К сожалению, не сохранились переписные книги Поскочина по Тобольскому уезду за 1680 г. Этот существенный пробел источников в значительной мере восполняет изучение именных крестьянских книг Тобольского уезда за 1681 г. Эти книги сохранились почти от двух десятков волостей и слобод (Подгородной, «Верхтобольной» и «Внизиртышской» волостей, слобод: Липовской, Верхней и Нижней Ницынских, Чубаровской, Куларовской, Беляковской, Ялуторовской, Шадринской, Бешкильской, Куярской, Мехонинской, Мурзинской, Ашлыцкой и Исетского острога)³³⁷. В них занесено около 2100 дворов крестьян, плативших оброк хлебом или отрабатывавших повинность на десятинной пашне. Хлебооброчных был 501 двор (23, 8%), обрабатывающих десятинную пашню—1591 двор (76,2%). Таким образом, за 14 лет процент хлебооброчных дворов здесь вырос почти втрое, численность оброчных крестьян Тобольского уезда продолжала в дальнейшем довольно быстро расти, и опять-таки в первую голову за счет распространения денежного оброка. Если в 1681 г. крестьяне Ялуторовской слободы пахали десятинную пашню, то вскоре мы их видим на оброке. По данным 1686 г., в Ялуторовской слободе было 169 оброчных крестьянских дворов. Оброчными были также Царево Городище, Суерская слобода, Белозерская, Белоярская; в качестве оброчной возникла и Утяцкая слобода³³⁸. То же можно сказать о Тамакульской слободе.

Проведенный в 1694 г. сыск беглых верхотурских крестьян, поселившихся на территории южных слобод Тобольского уезда, также интересен в этом плане. Из 144 семей крестьян Верхотурского уезда только 9 человек состояли на десятинной пашне, остальные платили денежный оброк — такие сведения можно почерпнуть из книг С. В. Шахаева, представленных в Сибирский приказ³³⁹.

В итоге к началу XVIII в. крестьяне почти 40% слобод Тобольского уезда (22 из 58) платили денежный оброк³⁴⁰. Непосредственная связь миграций населения с эволюцией форм ренты в Западной Сибири выявляет направление развития. А это развитие крайне тормозилось крепостнической политикой правительства, лихорадочно цеплявшегося за отработочную ренту. В. И. Шунков привел факты, свидетельствующие о реставрации десятинной пашни в некоторых пунктах Тобольского уезда начала XVIII в., когда вместо денежного оброка крестьян принуждали к «государевой» пашне³⁴¹. Однако подобное попятное движение не делало погоды и не меняло того положения, что переселенческое движение в Западную Сибирь, к тому же из районов с решительным преобладанием денежной ренты (Поморье и Урал), создавало условия для отмены наиболее грубой формы феодальной эксплуатации на колонизуемых окраинах — государевой десятинной пашни. Десятинная пашня стойко удерживалась здесь вплоть до середины XVIII в., хотя экономически она изжила себя задолго до этого.

Любая форма ренты, однако, сохраняет эксплуатацию, и потому было бы ошибочным считать, будто в хлебооброчных и денежнооброчных селениях Западной Сибири крестьяне обретали некие идеальные условия для успешного хозяйствования. Свидетельством этого служит непрекращавшееся во второй половине XVII — начале XVIII в. бегство крестьян из селений всех разрядов. Преимущественная тяга крестьян в селения, где оброк взимался деньгами, находит объяснение в значительно шагнувшем вперед развитии товарных отношений, а также в налоговой политике правительства. Все более нуждавшееся в звонкой монете государство вводило новые и новые денежные поборы с западносибирских крестьян (например, в конце века — «подымные», или «полуполтинные», деньги на содержание военных сил). Поскольку крестьянину приходится волей-неволей добывать деньги для уплаты податей, он, естественно, стремится к известной интеграции повинностей в денежной форме.

---

²⁶¹В. И. Шунков. Указ. соч., стр. 177—181.
²⁶²ВПИ, ОП. 2, д. 14, ЛЛ. 5—8.
²⁶³Там же, д. 3, лл. 1—2.
²⁶⁴В. И. Шунков. Указ. соч., стр. 33—42.
²⁶⁵ПОКМ, Коллекция 11101, № 11, 69 и др.
²⁶⁶Архив ЛОИИ, Соликамские акты, карт. 8, № 20.
²⁶⁷ДАИ, Т. VI, № 115, стр. 354—355.
²⁶⁸ВПИ, оп. 2, д. 14, л. 10.
²⁶⁹ВВИ, карт. 2, № 7, л. 4.
²⁷⁰В. И. Шунков. Указ. соч., стр. 213.
²⁷¹АИ, т. II, № 251, стр. 297—298.
²⁷²ПОКМ. Коллекция 11101, № 41.
²⁷³В. И. Шунков. Указ. соч., стр. 193—194.
²⁷⁴ВПИ, оп. 2, д. 23, лл. 58—60.
²⁷⁵Там же, лл. 61, 64, 67, 71, 73.
²⁷⁶Там же, лл. 24—25.
²⁷⁷Там же, лл. 26—39.
²⁷⁸ВВИ, карт. 4, № 1, л. 1.
²⁷⁹ВПИ, ОП. 2, Д. 23, ЛЛ. 41—57.
²⁸⁰В. И. Шунков. Указ. соч., стр. 185—186.
²⁸¹ПОКМ, Коллекция 11101, № 61.
²⁸²Там же.
²⁸³Там же, № 70.
²⁸⁴Там же, № 15.
²⁸⁵Там же, № 61.
²⁸⁶Там же, № 65.
²⁸⁷Архив ЛОИИ, Тюменская воеводская изба, оп. 1, карт. 2, № 285, лл. 1—2.
²⁸⁸СП, кн. 367, лл. 790 об., 794.
²⁸⁹Там же, л. 794—794 об.
²⁹⁰Там же, кн. 131, лл. 179—191.
²⁹¹Перечень «прибылей» см. ДАИ, т. V, № 63, стр. 331—333.
²⁹²СП, кн. 367, л. 826—826 об.
²⁹³Там же, л. 827—827 об.
²⁹⁴Там же, лл. 829—833.
²⁹⁵СП, кн. 367, лл. 840—852 об.
²⁹⁶Там же, лл. 862 об.—863.
²⁹⁷Там же, л. 879.
²⁹⁸Там же, л. 883.
²⁹⁹На это же указывает и перечень «прибылей», где (с учетом уже несостоявшегося привлечения слободских крестьян к работам на десятинной пашне) возвещалось, что «собрано кем та пашня пахать 10 человек й под их земли». Здесь размер десятинной пашни определен в 106 дес. в одном поле (ДАИ, т. V, № 63, стр. 332).
³⁰⁰Архив ЛОИИ, Тюменская воеводская изба, оп. 1, карт. 4, № 631—632.
³⁰¹ВВИ, карт. 5, № 1,л. 177.
³⁰²Там же, ЛЛ. 178, 182—183, 184, 216.
³⁰³ВПИ, оп. 1, стб. 144, ч. 2, лл. 211—212 об., 217.
³⁰⁴ВВИ, карт. 46, № 23.
³⁰⁵Там же, карт. 25, №16, лл. 1—2; № 45, лл. 4—5.
³⁰⁶ВПИ, оп. 2, д. 355, л. 16. Ср. там же, д. 356, л. 19.
³⁰⁷ВПИ, оп. 4, кн. 5, лл. 472 и сл.
³⁰⁸Там же, оп. 1, стб. 19, лл. 66—88.
³⁰⁹ПОКМ, Коллекция 11101, № 79.
³¹⁰АИ, т. III, № 222, стр. 380—381.
³¹¹ВПИ, оп. 1, стб. 151,ч. 3, л. 207.
³¹²АИ, т. III, № 211, стр. 367—368. Ср. ВВИ, карт. 2, № 47, л. 1.
³¹³АИ, т. III, № 211, стр. 368—369; Г. Ф. Миллер. История Сибири, т. II. М.— Л., 1941. Приложения, № 386, стр. 468—469.
³¹⁴Г. Ф. Миллер. История Сибири, т. II. Приложения, № 478, стр. 468—469.
³¹⁵Там же. стр. 453.
³¹⁶ВВИ, карт. 15, № 5, ЛЛ. 25, 30.
³¹⁷ВПИ, ОП. 1, стб. 13, ЛЛ. 128, 130-131, 134-135, 140, 144, 153-154, 167 и др.
³¹⁸Там же, лл. 170—173.
³¹⁹Там же, стб. 147, ч. 2, лл. 338—340.
³²⁰СП, стб. 260, лл. 453-454.
³²¹Там же, стб. 88, лл. 519—523.
³²²ВПИ, ОП. 1, стб. 15, ЛЛ. 9-10.
³²³В. И. Старцев. Крестьянское хозяйство Зауралья в XVII в. (Краснопольская и другие слободы Верхотурского уезда).— «Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы, 1965 г.» М.. 1970, стр. 164—176.
³²⁴ДАИ, Т. VI, № 1, стр. 1—4; № 89, стр. 308—310; т. VIII, № 71, стр. 271—272 и др.
³²⁵ДАИ, т. VII, № 74/VIII, стр. 353.
³²⁶ВВИ, карт. 49, № 9, л. 1.
³²⁷А. А. Дмитриев. Пермская старина, вып. VII. Пермь, 1897, стр. 95 исл.
³²⁸ам же, стр. 101 и сл.
³²⁹А. А. Преображенский. Сыск беглых на Урале в 1671 г.— «Из истории Урала». Сб. статей. Свердловск, 1960, стр. 98.
³³⁰ВПИ, оп. 1, стб. 3, л. 172.
³³¹Там же, стб. 147, ч. 1, л. 196.
³³²ВВИ, карт. 16, № 14, лл. 1—2.
³³³ВПИ, оп. 3, д. 39, лл. 95 об—96.
³³⁴По окладной книге 1697 г., где не отмечены дворы денежнооброчных крестьян, прирост хлебооброчных дворов сравнительно с переписью Л. Поскочина был значительно скромнее, хотя и превосходил по-прежнему прирост пашенных дворов (см. М. И. Наврот. Окладная книга Сибири 1697 г.— «Проблемы источниковедения», вып. V. М., 1956, стр. 194). К 1741 г. в Верхотурском уезде пашенные крестьяне составляли всего 321 ревизскую душу, тогда как оброчников и «разночинцев» здесь было свыше 3700 душ муж. пола (см. М. М. Громыко. Соотношение видов феодальной ренты в Западной Сибири в первой половине XVIII в.— «Известия Сибирского отделения АН СССР, серия общественных наук», 1964, вып. 3, стр. 105).
³³⁵СП, кн. 968, лл. 327—329 об.
³³⁶Там же, кн. 367, лл. 806—807 об. Документ, видимо, не принимает во внимание денежнооброчные дворы.
³³⁷Там же, кн. 705, лл. 216—505. Как и в отношении выписки 1667 г., об именных книгах крестьян 1681 г. можно сказать, что они не учитывают денежнооброчные дворы, которые, несомненно, имелись, следовательно, доля оброчного крестьянства фактически выше.
³³⁸А. А. Кондрашенков. Крестьяне Зауралья в XVII—XVIII ввм ч. 1, стр. 44 Возникновение Белоярской слободы чрезвычайно любопытно в этом плане. Ее первоначальные жители — пашенные крестьяне Невьянской и других слобод Верхотурского уезда, добившиеся возможности переселения и перевода на денежный оброк. За 1694—1710 гг. население Белоярской слободы возросло свыше чем в 10 раз: со 140 человек до 1600 (см. В. Ф. Сажин. Из истории крестьянства Среднего Урала конца XVII—начала XIX в. (на материалах Белоярской слободы).— «Из истории крестьянства и аграрных отношений на Урале». Свердловск, 1963, стр. 12—13).
³³⁹ЦГАДА разрядный приказ, Денежный стол, кн. 253, лл. 84—141 об.
³⁴⁰В. И. Шунков. Указ. соч., стр. 93-94, 188.
³⁴¹Там же, стр. 186.

<< Назад   Вперёд>>