Глава 11. Псковские изорники
Поскольку псковскими исполовниками являлись изорники, огородники, кочетники или часть лиц, фигурирующих под этими наименованиями, остановимся на статьях ПСГ, посвященных им. Ст. 63 ПСГ (по Ю. Г. Алексееву — ст. 54) устанавливает, что в случае «отрока» изорника из села по своей воле или по требованию землевладельца (государя) «государю взять у него все половину своего изорника а [и]зорник половину».5 Вслед за Б. Н. Чичериным, И. Д. Беляевым, В. О. Ключевским, Л. В. Черепниным, А. А. Зиминым, Ю. Г. Алексеевым и многими другими комментаторами ПСГ мы видим в «половине» не половину всего движимого имущества покидающего село изорника, а причитающуюся господину половину собранного изорником урожая. Такое понимание статьи, казалось бы, доказывает, что изорники обязаны были отдавать землевладельцу «половье из хлеба». Но вывод этот должен быть согласован со ст. 42а, в которой доля урожая, отдаваемая изорником государю, именуется не половиной, а четвертью, а доля огородника и кочетника — неопределенными в количественном отношении терминами — «огородная часть» и «в ысаде рыбном часть».6
М. К. Рожкова полагает, что это расхождение ст.ст. 42а и 63 объясняется сложностью состава ПСГ, разновременностью составления разных ее частей.7 Однако в одно и то же время разные изорники могли сидеть на «половье из хлеба», на четверти или других долях урожая. Л. В. Черепнин считал, что «слова "половина", "четверть" надо понимать не в смысле точно установленной арифметической доли, а в общем смысле („часть")».8 Это интересное соображение нуждается, по нашему мнению, в уточнении. Как явствует из ст. 42а ПСГ, общее понятие «часть» применялось законодателем, когда он говорил об издолье огородников и кочетников. Для обозначения издолья изорников применяются термины «половина» и «четверть», очевидно, потому, что половина и четверть были наиболее распространенными формами издолья на пашне. Новгородские источники не давали нам основания говорить о половниках «на четверти из хлеба». Но не исключена возможность, что и в Новгороде, и в Пскове они встречались.
Как для новгородских, так и для псковских половников была характерна задолженность землевладельцу, хотя нельзя сказать, что именно она являлась чертой, обязательной для всякого половника, и тем более чертой, типичной исключительно для исполовников.
Подобно половникам договорных грамот Новгорода с князьями, изорники ПСГ выступают иногда вместе с должниками. В ст. 93 (по Ю. Г. Алексееву — ст. 90) говорится о ситуации, когда изорник «в записи» или должник «в записи» «стулится», т. е. скроется. Все расходы, которые будут связаны с розыском и судопроизводством, «ино все платить виноватому», т. е. должнику.9
В ст. 44 ПСГ (по Ю. Г. Алексееву — ст. 35) и в некоторых других статьях говорится о «покруте». «Покрута» — это денежная или семенная ссуда — подмога, данная землевладельцем земледельцу или рыболову.10 Слово «покручати» употреблялось на Северо-Западе Руси в значении снаряжать, снабжать средствами для выполнения определенной работы,11 или ссужать средствами для ведения хозяйства. Ст. 44 свидетельствует о практике получения «покруты» как изорниками, так и кочетниками и огородниками. Но мы не считаем случайностью то обстоятельство, что в большинстве других статей ПСГ, касающихся «покруты», называются только изорники. Думаем, что получающие «покруту» кочетники и огородники фигурируют лишь в одной единственной статье потому, что для рыбной ловли и огородничества не нужно было владеть лошадью, да и инвентарь стоил дешевле, чем тот, который был необходим для хлебопашества. Очевидно, поэтому огородники и кочетники реже пользовались «покрутой», чем изорники. Но можно полагать, что задолженность была так же характерна для многих псковских исполовников, как и для половников новгородских. Конечно, задолженность не являлась исключительной особенностью исполовников, но лучше обеспеченная часть сельского населения сравнительно реже обращалась к ссуде, чем более бедные в своем большинстве исполовники.
«Половье из хлеба» являлось высокой нормой взимания прибавочного продукта. Почему же часть половников-изорников соглашалась садиться на участки на столь тяжелых условиях? Можно полагать, что их привлекала именно ссуда-«по-крута», дававшая возможность завести хозяйство, хотя они, конечно, понимали, что «покрута» ограничивает свободу должника. Бедный человек, взявший ссуду, принимал на себя обязательство возвратить ее, а уход с занимаемого участка, связанный с возвратом «покруты», затруднялся. Однако это обязательство не позволяет сближать «покруту» с «серебром ростовым», а получивших «покруту» изорников — с кабальными людьми. Ведь ПСГ не дает никаких оснований говорить о процентах с «покруты», а именно высокие проценты, уплачиваемые деньгами или отработками, делали ростовую кабалу особенно тяжелой и приближали кабального человека к холопу.12 «Отрок» изорника без возвращения господину «покруты» был незаконным и именовался в ПСГ бегством. Государь имел право продать оставшийся после побега «изорничь живот» в возмещение «покруты». А если вырученные от такой продажи деньги не покрывали долг беглеца и если сам беглец вновь объявлялся, государь мог требовать с него по суду «остатка своего покруты».13
Но, по ПСГ, государь компенсировал потери от невозвра-щенной «покруты» только за счет имущества изорника; самого же его холопить или принудительно возвращать на оставленный им участок закон не разрешал. К тому же экспроприация изорничьего имущества в возмещение «покруты» не могла осуществляться господином по своему произволу и бесконтрольно. Она проводилась в соответствии с установленной Судной грамотой процедурой при участии государственных судебных властей («приставов»), «старост губских» и в присутствии «сторонних людей».
Мнение П. А. Аргунова, согласно которому «быть в покруте»14 значило для изорника войти в строй сеньориальных отношений, никак не подтверждается процедурой экспроприации изорничьего имущества. Сеньориальную зависимость нельзя выводить из «покруты». ПСГ, не исключая сеньориальных прав господина в отношении изорников, огородников и кочетников, серьезно их ограничивает. Имущественные конфликты, которые у землевладельца возникают с изорником, решаются в правительственных судебных инстанциях, и землевладелец не выступает еще ни судьей изорника, ни владельцем всего его имущества. Нужно также учитывать, что в зависимость попадал как бравший «покруту», так и не прибегавший к ней исполовник, поскольку он садился на землю господина или получал у него право пользования рыболовными участками. За это половник выплачивал землевладельцу ренту в форме издолья.
ПСГ позволяет предположить, что исполовники-изорники или некоторые из них обязаны были отбывать еще и подводную повинность.15 Именно с обязанностью давать господину ренту связано было ограничение перехода изорников, огородников и кочетников. Они могли уходить от государя, а государь мог давать им «отрок» только в Филиппово заговение (14 ноября ст. стиля), т. е. в период, когда цикл сельскохозяйственных работ заканчивался и выплата повинностей, как правило, завершалась. Конечно, рентные обязательства, которые уже в период псковской независимости иногда достигали столь высокого уровня, как половина урожая, а также ограничение права перехода строго определенным сроком являлись характерными показателями феодальной зависимости, признаками феодальных производственных отношений. Но, подобно тому, как мы разграничивали формы долговых отношений и отличали изорников от кабальных людей, следует отграничить изорников «Псковской судной грамоты» от крепких земле крестьян. Изорники, огородники и кочетники пользовались правом «отрока», а разнообразные ситуации, возникавшие при таком «отроке» и учитываемые законодательством, свидетельствуют о том, что легальные переходы были в Пскове явлением обычным.
Статьи ПСГ о «покруте» и «отроке» позволяют судить не только о социальном и правовом статусе изорников. Они отражают и их экономическое положение. К ссуде-подмоге прибегали люди бедные, а вынужденные переходы свидетельствуют не только о бедности изорников, но и о том, что они садились на «чужую» землю.
О степени распространенности половничества в Псковской земле в XV — первой половине XVI в. мы не можем судить, так как относящиеся к этому времени Псковские писцовые книги не сохранились. А ПСГ даже не дает ответа на вопросы о том, являлись ли все крестьяне изорниками. Для предположительного ответа на эти вопросы могут быть полезны параллели с соседними Новгородскими землями. Численность половников в расположенной по соседству с Псковской землей Шелонской пятине была невелика. Вряд ли в Пскове положение было коренным образом отличным. А о том, что в Псковской земле помимо изорников и половников были сельские жители, фигурировавшие под наименованием «смердов» и «сябров», мы знаем из летописей и актового материала.
Б. Д. Греков считал смердов и изорников двумя разными прослойками сельского населения Псковской земли: «изорник — не обычного типа крестьянин»; «он лишен средств производства и был вынужден сесть на чужую землю», «жертва экономического принуждения». Б. Д. Греков даже именует его «вольным человеком», хотя это определение не вполне согласуется с его же характеристикой псковских половников как людей «несомненно феодально-зависимых». Временно работающий на земле господина изорник в одном отношении имел преимущество «по сравнению с крестьянином-смердом, обложенным государственными повинностями». В отличие от изорников, псковские смерды, подобно смердам других районов русской земли, — это люди, давно живущие на одном и том же месте, это «самостоятельные хозяева, плательщики государственной подати, путем внеэкономического принуждения попавшие в зависимость от землевладельцев-феодалов».16
Противопоставление изорников, огородников, кочетников, половников ПСГ псковским смердам помогает Б. Д. Грекову сделать важное для него заключение о двух основных категориях крестьянства XIV—XV вв. Одна из этих категорий—«полноценные тяглецы, исстари живущие на своих участках», и другая— «вновь привлеченные в сеньорию путем договоров» половники, которые находились в положении, аналогичном положению серебреников и людей, работавших на господина по служилой кабале.17
Мы присоединяемся к мнению Б. Д. Грекова о неоднородности сельского населения Псковской земли в XIV—XV вв. и усматриваем особенности псковских половников в том, что они живут на «чужой земле».
Но не следует считать изорников людьми, которые лишены всех средств призводства (в ст. 86 ПСГ упоминаются конь и корова, принадлежавшие изорнику). Нельзя считать изорников и людьми вольными. Ограничение права перехода и зависимость, вытекающие из рентных обязательств, сближают изорников со смердами-крестьянами. Неверно идентифицировать изорников с серебрениками и кабальными холопами. Наконец, у нас нет оснований утверждать, что изорники были людьми нетяглыми. Известия псковских источников об этом не свидетельствуют. Б. Д. Греков думал, что нетяглыми были новгородские половники. Если это так, то можно было бы распространить вывод, относящийся к Новгороду, и на Псков; но, как мы видели, нетяглыми людьми не были и новгородские половники.
По нашему мнению, сельское население Пскова, как и Новгорода, по характеру своих отношений к земле и землевладельцам следует подразделять не на две, а на три категории. Кроме основной массы крестьян, сравнительно более прочно привязанных к наделу и считавших его «своей землей», существовали арендаторы, бравшие чужую землю по договору и на срок, и исполовники, занимавшие как бы промежуточное положение между первыми и вторыми. Люди, бравшие в аренду (в наем, на оброк) землю, не могут рассматриваться как зависимые, тогда как половники, после того как они осели на «чужой земле», сближались, хотя и не сливались, с основной массой зависимых сельских жителей. Они были связаны с землевладельцем не только обязанностью платить ему ренту (и не всегда лишь в размерах, оговоренных первоначальной договоренностью), они были ограничены в праве переходов (но не были лишены этого права) и находились в сеньориальной зависимости (хотя сеньориальные права псковских землевладельцев по отношению к половникам были ограничены псковским законодательством).
Нет оснований полагать, что нормы ПСГ об «отроке» в Филиппово заговение и о процедуре возвращения «покруты» действовали в Новгородской земле, скорее эти особенности характерны только для Пскова. Но и с их учетом мы можем констатировать близость социального статуса и экономического положения псковских исполовников с новгородскими половниками. О псковских арендаторах в какой-то мере можно судить по новгородским материалам, поскольку до отделения Пскова от Новгородской земли эти материалы распространялись и на него, а после отделения социальные отношения не изменились мгновенно. Кроме того, среди огородников и кочетников были люди, пользовавшиеся землей и водой на арендном праве. Об этом свидетельствуют источники последней четверти XVI в., когда аренда получила широкое распространение и в Новгородской земле, и в Северо-Восточной Руси.
Б. Б. Кафенгауз обратил внимание исследователей на то, что псковские платежные книги дают возможность пополнить наши сведения об аграрном строе Пскова, хотя сохранились эти книги лишь от конца XVI—XVII вв.18 В платежных книгах Пскова и его пригородов 1585—1587 гг. и других подобных им книгах, в частности, фигурируют различные категории людей, занятых сельским хозяйством и рыболовством, и отмечаются различные формы их взаимоотношений с землевладельцами.19 В книгах говорится о крестьянах, живших в поместьях детей боярских и служилых людей по прибору, на дворцовых землях, в монастырских, церковных, а иногда и в земецких вотчинах.20 Крестьяне эти были положены в сошный оклад, а раскладывались государственные и владельческие повинности землевладельцами и мирской общиной.
Но в книгах упоминаются также не положенные в сошный оклад и исключенные из непрестанно повторявшихся владельческих и мирских раскладок нивы, пожни, огороды и рыбные ловли, находившиеся в арендно-оброчном пользовании посадских людей, служилых людей по прибору, церковных причетников и волостных крестьян.
Приведем примеры описания поместных и вотчинных земель, находившихся в пользовании тяглых крестьян: «за Богданком за Петровым сыном Пустошкина д. Филистово, всего деревня да 6 пустошей, в живущем пашни 3 чети с полуосминою, а в пусте сошного письма пол-полчети сохи и 5 чети перелогу»; «Троицы живоиачальные, что в Пскове на Крему, д. в Лядищах, Овсянкино тож, всего 2 деревни да 4 пустоши, в живущем 10 чети пашии, а в пусте сошного письма пол-полтрети и пол-полчети сохи и 14 чети без полуосмины перелогу».21
В платежных книгах 1580-х годов, конечно, отразились страшное запустение и кризис, поразившие не только Псковскую землю. А в докризисное время поместные и вотчинные земли почти все были заселены, и сидели на них тяглые крестьяне, обязанные землевладельцам феодальными повинностями, взимаемыми по произволу господина и сдерживаемыми в какой-то степени лишь традициями и еще страхом, что крестьяне покинут надел и уйдут. Особенность поземельных отношений тяглых крестьян, сидевших на поместно-вотчинных землях, заключалась в том, что их обязанности вытекали не из договора, а занимаемые ими участки рассматривались ими как «своя земля».
Иной тип землепользования отражен в записях, относящихся к оброчным нивам: «во Гдовской губе царя и великого князя нивы оброчные у посаду, а пашут те нивы гдовляне по-сацкие люди, а оброк дают в цареву и великого князя казну денгами»; «в Воронече нивы пустые даны на оброк воронотцким пушкарем и посадцким людем». В Пскове и под Псковом значились монастырские и церковные безоброчные нивы, «а пашут те нивы и пожни крестьяне, а дают в монастырь и к церквам из хлеба четвертый сноп».22 Безоброчными псковские нивы названы потому, что владевшие ими монастыри и церкви были освобождены от платежей за них в государеву казну. Но бравшие их у землевладельцев посадские люди и крестьяне вносили четвертую часть урожая в монастырскую или церковную казну. Нивники платежной книги 1585—1587 гг. не всегда брали землю из доли урожая, иногда они вносили арендную плату деньгами. Когда нивники вступали в договорные отношения с владельцем нивы или пожни, они уже не были вполне свободными людьми, потому что на них распространялись обязанности службы или тягла. Но эти обязанности не были связаны с взятыми ими на оброк нивами. И их отношения с владельцем нивы, действительно, приближались к договору свободной аренды.
Термин «нивник» не фигурирует в ПСГ, но нам представляется, что отношения аренды пахотной земли и пожен, которые скрываются под наименованием «нивник», не являются чем-то возникшим только после вхождения Пскова в единое Русское государство. Среди жителей Пскова и псковских волостей, очевидно, были бедные люди, не терявшие старые связи и в то же время вступавшие в арендный договор с ближними или даже дальними землевладельцами. Возможног и на них распространялось наименование изорников и исполовников.
К концу XVI в., когда аренда пустых и «порозжих» пахотных земель получила особенно широкое распространение, для обозначения арендаторов стали пользоваться специальными терминами. К их числу относится и термин «нивник». Что же касается термина «изорник», то он не фигурирует в известных нам писцовых и платежных книгах XVI в. Мы полагаем, что дело не только в эволюции терминов. За ней, очевидно, скрывается эволюция самого изорничества как разновидности половничества. Половники постепенно исчезают к XVII в. всюду, за исключением черносошного Севера. И в Пскове в условиях утверждения крепостного права всякие особенности садящегося на «чужую землю» вольного человека полностью стираются. Даже те незначительные различия между изорниками и другими тяглыми крестьянами, которые во времена «Псковской судной грамоты» наблюдались, к концу XVI в. перестали существовать.
В отличие от изорников и исполовников, огородники и кочетники-рыболовы фигурируют как в ПСГ, так и в писцовых книгах конца XVI в. Огород являлся непременной частью всякого, или почти всякого, крестьянского хозяйства. Положенные в сошное, вытное, обежное тягло крестьяне не платили специальных оброков за пользование огородом. Тяглые посадские люди тоже часто имели огороды, являвшиеся как бы составной частью их усадьбы. Как таковые они числились безоброчными в книге 1585—1587 гг. Посадские люди распоряжались своими огородами и, в частности, могли дать их вкладом в монастыри.23
Платежная книга 1585—1587 гг. числит в городах безоброчные огороды, принадлежавшие монастырям, церкви, стрельцам и другим беломестцам. Иногда эти беломестцы, как и тяглые посадские люди, сами обрабатывали свои огороды. Иногда же они сдавали огородные участки в аренду за фиксированный оброк. Некоторые люди, не способные в эпоху феодализма сохранять полноценное крестьянское или ремесленное хозяйство, превращались в огородников. Для них огород был уже не подсобным, а основным возделываемым земельным участком. В непосильное для огородников сошное и вытное обложение их невозможно было включить. И их огороды облагались пониженным и строго фиксированным издольным, другим натуральным или денежным оброком.
Итак, различалось два типа огородников: огородники-половники и огородники-арендаторы. Первый тип хорошо прослеживается по ПСГ, а второй — по платежным и писцовым книгам. Судя по Судной грамоте, они давали землевладельцу «огородную часть», т. е. долю собранного с огорода урожая. Для них были характерны и другие черты, присущие половникам: они также сидели не на «своей», а на клочке «чужой земли». Если их огороды не входили в состав тяглой земли, то государство не получало с них повинности, если же входили — подати должен был вносить не огородник, а землевладелец. Но огородник-половник по отношению к своему землевладельцу был человеком зависимым: его право «отрока» было так же ограничено, как право изорника, а сеньориальные права господина, распространявшиеся на изорника, относились и к половникам.
Во времена ПСГ, очевидно, существовали и огородники-арендаторы. Во всяком случае, горожане, снимавшие на срок огородные участки, не могли просто превратиться в половников такого типа, какими были изорники. В XVI в., и особенно в период кризиса 1570—1580-х годов, количество огородников-арендаторов резко возрастает, чему способствовали стремление обедневших крестьян брать ничтожный тяглый надел и появление большого количества запустевших участков. Правительство сдавало эти участки за оброк стрельцам, пушкарям и посадским людям. Сдавались огороды на срок, и обязательно до того времени, как черные городские тяглецы возьмут их.
Зависимость по земле, характерная для многих огородников ПСГ, могла в конце XVI в. распространяться только на тех людей, которые до взятия на оброк огорода не были служилыми людьми по прибору, городскими тяглецами или зависимыми волостными людьми. А таких людей к концу XVI в. становилось все меньше.
Рыболовство наряду с огородничеством было распространенным занятием населения Псковской земли. Недаром в ПСГ статьи о судебных конфликтах из-за земли одновременно упоминают и судебные конфликты «о воде», т. е. о владении рыбными угодьями,24 недаром рыбные ловцы-кочетники выступают в ПСГ рядом с пахарями — изорниками и огородниками. В Псковской платежной книге среди немногих сохранившихся в городах жителей также встречаются рыбные ловцы.
В конце XVI в. рыбные угодья принадлежали в Псковской земле монастырям, церквам, новгородскому архиепископу или помещикам. Так, они упоминаются в Кобылском уезде в Ремецкой губе у архиепископа. Здесь ловили 22 рыбных ловца, дававшие архиепископу оброку «на год по 15 рублев». Никольскому Кожину монастырю принадлежали рыбные ловли в районе Чудского озера. «А ловят тое ловлю» четверо крестьян Никольского монастыря, «а из ловли дают в монастырь четвертую рыбу». Воздвиженской псковской церкви принадлежали рыбные ловли в Великом и Чудском озерах. «А ловят тое ловлю воздвиженские ловцы или кому воздвиженские попы дадут». «А дают ис тое ловли воздвиженским попом семую рыбу».25
В конце XVI в. большая часть рыбных угодий стала оброчными ловлями московского государя. Иногда эти угодья сдавались на откуп, иногда на веру целовальникам. Но и в том и другом случае ловцы рыбачили из доли улова или платили денежный оброк. Так, в одном случае ловцы давали оброк «наровским прикащикам или откупщикам из ловли пятую рыбу, а коли продают, и оне дают пятую денгу».
Среди людей, бравших у частных феодалов и в государевой казне на оброк рыбные угодья, были пришлые люди. Так, в одном из архиепископских озерных владений стоял двор ловецкий, «а живут в нем приезжая рыбные ловцы».26 Во многих других «исадах» жили рыболовы из горожан.
Но среди рыбных ловцов Никольского монастыря были принадлежавшие этому монастырю крестьяне. И, очевидно, такая ситуация не являлась исключительной. Однако взаимоотношения землевладельца со своими крестьянами-рыбаками и с пришлыми рыболовами не могли быть одинаковыми. Свой крестьянин оставался зависимым от государя человеком, обязанным с основного надела вместе с другими крестьянами отягивать все повинности. И то, что он по договору с господином и за оговоренную плату брал еще рыбные угодья, не превращало кочетника в арендатора. А те рыболовы, социальный статус которых определялся их обязанностью нести посадское тягло или службу по прибору, строили отношения с владельцем «исада» на началах свободного договора. Эти кочетники не попадали во внеэкономическую зависимость от владельца арендованных ими рыбных угодий. Как видим, форма аренды наряду с формой, основанной на внеэкономическом принуждении, была характерна и для рыбных ловцов.
Итак, в псковской деревне существовали разнообразные формы отношений между землевладельцами и трудящимся сельским населением. Наряду с разделением на людей, лучше обеспеченных средствами сельскохозяйственного производства и слабо обеспеченных средствами производства (или даже вовсе их лишенных), наряду с разделением на традиционно занимавших «свои» наделы и садившихся на «чужую землю» крестьян, наряду со смердами и половниками, мы наблюдаем также деление внутри исполовников — изорники, огородники и кочетники; связанные рентными отношениями и «покрутой» люди, «отрок» которых ограничен; берущие землю (и воду) по договору на срок и не связанные с данным землевладельцем феодальными обязательствами. Это также и наймиты, и кабальные холопы, которые не были связаны с половничеством.
1ПСГ, ст. 43 (по Ю. Г. Алексееву — ст. 34). Обзор мнений по ПСГ и ее статьям см.: Алексеев Ю. Г. Псковская судная грамота и ее время. Л., 1980, с. 8. — Слова «заложи весну» некоторые историки (И. Е. Энгельман, М. Ф. Владимирский-Буданов и др.) понимали как получение у хозяина денег в залог предстоящего дохода. В. О. Ключевский предложил иную трактовку, считая, что «заложить весну» — значит пропустить весенний лов рыбы, весеннюю путину, подобно тому как запереложить поле — значит пропустить весенний сев. Это объяснение стало преобладающим, хотя современный исследователь ПСГ Ю. Г. Алексеев иначе разъясняет это выражение. По его мнению, речь идет о ссуде, которую кочетник (огородник, изорник) взял у кого-то (но не у своего господина) в счет будущего улова (урожая). Статья ПСГ означает, что платежи государю (хозяину) надлежит полностью выплачивать. Государь не обязан считаться с долгом, который обременяет участок исполовника (Алексеев Ю. Г. Псковская судная грамота... с. 154—156).
Мы не можем присоединиться к этому толкованию статьи Ю. Г. Алексеевым. Необходимость платить как долги, так и повинности подразумевалась сама собой. В древнерусском законодательстве говорится о санкциях по отношению к неисправному должнику, а также рассматривается ситуация, когда кто-либо оказывался должником нескольких людей сразу. В этом случае, закон рассматривал вопрос о последовательности удовлетворения претензий заимодавцев после продажи имущества несостоятельного должника (ПР, I, с. 110). О том же, что платить нужно все долги, законодательные памятники умалчивают, так как это само собой разумеется.
2Так, в Краткой «Правде Русской» противопоставляется кража, совершенная одним человеком, краже, в которой участвовало 18 человек. Несомненно, 18 человек здесь — частный случай всякого коллективного воровства, за которое полагается повышенное наказание. В Краткой «Правде Русской» говорится об ударе мечом, от которого пострадавший потерял руку. Это сопоставляется со случаем, когда он сохранит ногу, но начнет хромать. И тут частные случаи приводятся для определения наказания за разные степени повреждения конечностей (ПР, с. 70, 72).
3Эта норма относилась не только к весеннему, но и к другим сезонам рыбной ловли. Она могла относиться и к пропущенному огородником весеннему периоду посадки овощей, и к упущенному сроку посева яровых и даже озимых хлебов. В. О. Ключевский считал, что слова «заложи весну» не могут относиться к изорникам, так как весеннего урожая в русском хозяйстве не бывает, а, значит, пропустить весенний урожай невозможно. Ю. Г. Алексеев с полным основанием отвергает этот аргумент, так как «под весенним хлебом можно понимать ярь» (Алексеев Ю. Г. Псковская судная грамота... с. 153).
4И. Е. Энгельман занимал как бы промежуточную позицию: он относил к разряду псковских исполовников кочетников и огородников, но исключал из их числа изорников.
5ПРП, II, с. 295.
6Там же, с. 292.
7Рожкова М. К. К вопросу о происхождении и составе Псковской судной грамоты. М.; Л., б. г., с. 25.
8Черепнин Л. В. Из истории русского крестьянства XV в. — В кн.: Доклады и сообщения Института истории АН СССР, вып. 3. М., 1954, с. 121.
9ПРП, II, с. 298.
10Алексеев Ю. Г. Псковская судная грамота... с. 162—163.
11Так, в Новгородской летописи под 1430 г. говорится: «Того же лета пригон был крестьянам к Новугороду город ставити, а покручал 4-й 5-го» (Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку. СПб., 1888, с. 414). Четыре крестьянина здесь снаряжали ыа работу пятого.
12Алексеев Ю. Г. Псковская судная грамота... с. 165.
13ПРП, II, с. 296.
14Аргунов П. А. Крестьянин и землевладелец в эпоху ПСГ. — Учен, зап. Саратовск. ун-та, 1925, т. IV, вып. 4, 1925, с. 24.
15ПРП, II, с. 296.
16Греков Б. Д. Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII века. М.; Л., 1946, с. 447, 469—470, 481.
17Там же, с. 481, 471, 546.
18Кафенгауз Б. Б. Псковские «изорники». — Учен. зап. Моск. пед, ин-та им. К. Либкнехта, т. IV. Сер. Историческая, вып. II, 1939, с. 43.
19АМЮ, т. V.
20Об этом см.: Масленникова Н. Н. Псковская земля. — АИСЗР, III, с. 87—112.
21АМЮ, т. V, с. 381, 241.
22Там же, с. 223, 338, 3.
23Там же, с. 219.
24ПСГ, ст. 9.
25АМЮ, т. V, с. 101—103.
26Там же, с. 105, 102.
<< Назад Вперёд>>
