Глава 10. Половники в Северо-Восточной Руси
В грамоте ярославского князя Спасо-Ярославскому монастырю, данной около 1320-х годов, о людях, которых монастырские власти перезовут из княжеской волости, сказано: «...кого людей моих перезовут в половницы». Если не все, то, во всяком случае, многие пришлые люди тут становились половниками. В 1435—1437 гг. тверские князья дали жалованную грамоту тверскому Успенскому Отрочу монастырю и нескольким приписанным к нему монастырям. По этой грамоте освобождались от повинностей сироты, «кто имеет седети» на земле монастыря. Исключение делается лишь для случаев, когда «придет к нам... из Орды посол силен, а не мочно будет его опровадити». При подобных обстоятельствах архимандрит «с тех сирот пособит в тяготу, с половника даст по десятку тверскими кунами».1 Здесь термин «сироты», которым означались крестьяне, и термин «половники» относятся к одним и тем же людям.
Случай идентификации тверскими князьями монастырских сирот и половников не дает оснований соглашаться с утверждением И. Д. Беляева о том, что половники являлись «классом» людей, получившим впоследствии общее название «крестьяне». Половники являлись лишь одной из групп, на которые подразделялось крестьянство Северо-Восточной Pycи в XIV—XV вв., хотя в некоторых районах группой немалочисленной.
Материалы Северо-Восточной Руси не позволяют установить, именовали ли всех людей, сидевших на половье, половниками или здесь, как и в Новгородской земле, к разряду «половников относилась лишь часть отдававших господину «половье из хлеба». Но мы имеем полное основание утверждать, что издолье в форме половья было одной из характерных черт половников Северо-Восточной Руси или, во всяком случае, их части. Такой вывод мы делаем не только вследствие этимологической общности слов «половье» и «половник».
В купчей Данилы Монастырева 1483—1484 гг. говорится о купле земли в Белозерском уезде «с хлебом и с семяны, опрочь половничьи половины». Покупатель земли приобрел вместе с ней право получать с сидевших на земле половников половину чистого урожая, но не мог претендовать на половничью половину («опричь половничьи половины»). Во время судебного разбирательства, относящегося к 1495—1499 гг., один из «знахорей» говорил, что ключник Троице-Сергиева монастыря делил собранное половниками в монастырской вотчине жито на гумне. Такой раздел типичен для издольной формы ренты продуктом. И тогда, когда судебные свидетели-«знахори» говорят, что они половничали на земле землевладельца, можно считать, что они обязаны были отдавать ему долю (скорее всего половину) собранного с занимаемого участка урожая. Когда же половники упоминаются вместе с третниками,2 можно с уверенностью говорить, что имеются в виду издольщики.
Тягость ренты в форме издольщины была, как мы уже видели, более или менее обременительной. Все зависело от того, какую долю урожая нужно было отдавать господину и какие повинности сверх издольщины нужно было выполнять.3 Выплата половины урожая, особенно если она была не единственной повинностью, несомненно, являлась особенно тяжким бременем для крестьянина. И не случайно многие половники в XIV—XVI вв. выступали в качестве людей, вынужденных обращаться к землевладельцу за ссудой или подмогой в качестве серебреников.
После труда Б. Д. Грекова «Крестьяне на Руси» можно считать твердо установленным, что под серебром в актах подразумевались как долги по ссуде, так и невыплаченный денежный оброк.4 Поэтому всякий раз, используя показания источников XIV—XVI вв. о серебрениках, мы должны стремиться выяснить, кто имеется в виду: крестьянин, платящий денежный оброк, или должник, получивший ссуду. И в ряде случаев следует выделить документы, с несомненностью свидетельствующие о серебре — ссуде или подмоге. В одной из данных Кирилло-Белозерскому монастырю грамот, относящейся к рубежу XIV—XV вв., говорится о серебре, «что на половникы два рубля». А по духовной от 1435—1447 гг. тот же монастырь получил право взыскивать с двух должников завещателя «половничего серебра 6 рублев ноугородцких».5 Тут явно имеется в виду не задолженность по оброку, а некогда полученная половниками ссуда: два человека-половника, отдававшие землевладельцу в качестве основной повинности долю от урожая, не могли платить в качестве дополнительной ренты такие крупные суммы в год или даже в несколько лет.
Широко используется историками русского крестьянства грамота верейского и белозерского князя Михаила Андреевича от 1455—1467 гг., содержащая одно из ранних упоминаний переходов в Юрьев день. Грамота ограничивает прием «половников в серебре» из вотчин Ферапонтова монастыря в княжескую волость Волочек Словенский. До грамоты «половники в серебре» переходили «межень лета и всегды» и при этом платили монастырю «в ыстое на два года без росту». Выдавая грамоту, Михаил Андреевич разрешил выход монастырских серебреников только «о Юрьеве дни о осеннем» и обязывал их при переходе возвращать монастырю ссуду (исто) и дело доделывать «на то серебро», т. е. отрабатывать процент. Поскольку в грамоте говорится об исте и росте, совершенно ясно, что мы тут имеем дело не с серебром — денежным оброком, а с серебром— ссудой, причем эта ссуда была обычной для людей, именуемых в грамоте «половники-серебреники». Вместе с тем необходимо отметить, что задолженность была характерна не только для половников. Если только что приведенная грамота говорит о «половниках в серебре», то в грамоте 1448—1470 гг. Кирилло-Белозерскому монастырю половники и серебреники фигурируют как разные группы сельского населения, в ряде других грамот упоминаются серебреники, а о половниках ничего не говорится.6
Должниками-серебрениками бывали представители различных категорий крестьян. И сама задолженность могла быть разной. О пестроте картины долговой зависимости в XIV— XVI вв. можно судить и по относящейся к 1377 г. духовной митрополита Алексея. В духовной перечисляются села, деревни, мельницы и борти, которые митрополит завещал Московскому Чудову монастырю «с серебром, и половники, и третники, и с животиною».7 Несмотря на то, что половники и третники здесь фигурируют в одном перечне с «животиною» и с серебром, мы не можем считать, что они являются такой же собственностью митрополита, как его скот и деньги. Несомненно, что речь здесь идет о доходах (ренте), которые поступали с издольщиков, а названное серебро — это тоже, видимо, рента, но, в отличие от основных доходов с половников и третников, рента денежная. Духовная упоминает и челядь митрополита («моя челядь в селех»). Это были люди — серебреники, обязанные «рост давать» или служить взамен ростовщического процента.
Из духовной явствует, что в XIV в. в Московском княжестве наряду с крестьянами, сидевшими преимущественно на натуральной ренте, были крестьяне, платившие денежную ренту (следует полагать, что и те и другие, кроме доли из хлеба или серебра, знали иные повинности). Из духовной следует также, что рядом с половниками сидели кабальные люди. Митрополит включил в свою духовную предписание отпустить на волю как тех кабальных, которые «не похотят служити», так и тех, «хто рост дает», но при условии, что они отдадут «серебрецо». Из того, что серебреники отделены в духовной Алексея от половников и третников, не следует, что половники в его вотчине не пользовались ссудой. Но в число платящих рост или служащих за рост они не входили. Если они получали подмогу деньгами, митрополит мог и не брать с них проценты, поскольку половье из урожая являлось весомой повинностью.
Духовная Алексея — не только показатель разнообразия форм ренты, существовавшей уже в XIV в., но и разнообразия типов задолженности землевладельцу, характерной для крестьян.
В исторической литературе высказывалось предположение о том, что особенностью статуса половников является то, что они не тянули тягло (имеются в виду государственные повинности).8 Однако это предположение не подтверждается актовым материалом XIV—XV вв.
В грамоте ярославского князя Спасо-Ярославскому монастырю (ок. 1320-х годов) мы читаем: «...а кого перезовет игумен из ыные волости, то люди св. Спаса, а мне ся в них не вступати. А кто будет людей моих св. Спаса в половницы, а те потянут ко мне данью и виною».9 Подобная формула, исключающая своекняженцев из числа пришлых людей, пользовавшихся льготами, встречается и в ряде других жалованных грамот. Ее смысл сводится к тому, что как старожильцы, так и половники, лерезванные грамотчиком в пределах своего княжения, не всегда освобождаются от общих повинностей в пользу князя и кормленщиков — различий в податном отношении между половниками и старожильцыми тут усмотреть невозможно.
Череповский Воскресенский монастырь получил в середине XV в. жалованную грамоту от белозерского князя Михаила Андреевича, свидетельствующую о том, что половники отбывали государственные повинности, если не освобождались от них специальным княжеским пожалованием: «...пожаловал есмь его (монастырь.—А. Ш.) езовников и половников... не надобе им моя дань, ни города делати, ни тесу тесать, ни иные никоторые пошлины».10 А выступавший в качестве свидетеля в судебном разбирательстве в 1495—1499 гг. половник Олексейко прямо говорил, что он дает дань «с монастырскими хрестьяны х Костроме» и «придан службою» к той же Костроме.11
Таким образом, половники, если они не жили в вотчине, население которой подпадало под действие льготной тарханной грамоты, «тянули данью» и другими государственными повинностями «ко князю». Платил ли в княжескую казну господин половника или сам половник, из актов Северо-Восточной Руси не видно. Предполагаем только, что здесь могла возникать ситуация, подобная той, какую мы наблюдали в Новгороде.
В актовом материале неоднократно встречаются сведения о половниках, пришедших в вотчину из других мест. Согласно грамоте ок. 1320-х годов в Ярославском княжестве люди перезывались в «половници».12 О людях, которые приходили «на половничество», говорится в одном из судных списков 1490-х годов. Из другого судного списка явствует, что землевладелец выделил из своей деревни участок, на который призвал половника.13
Грамоты Северо-Восточной Руси с отчетливостью показывают, что половники составляли лишь часть пришлых крестьян. Большинство перезываемых людей фигурируют в источниках под наименованием «новиков», «пришлых новиков», а чаще всего просто именуются «пришлыми». Льготы, которые грамотчики получали у князей, освобождали этих пришлых людей от части или даже от всех государевых повинностей на 2, 3, 5, 10, реже на иное количество лет. А по истечении льготных лет они должны были тянуть государево тягло вместе с другими крестьянами и участвовали, таким образом, в разрубах, которые производили мирские власти.
В некоторых случаях половники в течение многих лет и десятилетий не утрачивали свое наименование и не растворялись в массе тяглого крестьянства. В упоминавшемся судном списке конца XV в. приведены такие речи «зиахоря» Олексейки: «...яз, господине, помню за пятьдесят лет; в той, господине, земле — в Мичкове — отець мой жил, а на старца Ферапонта на троецкого половничал; а после отца своего половничаю яз».14
В другом судном деле, тоже относящемся к концу XV в., фигурирует свидетель Васко, который сообщил, что он сам, его отец и его дед половничали на Есипа Пакина. Все три поколения половников сидели в принадлежавшем Есипу селении Колкач.15
Мы не можем утверждать, что половники во всех случаях сохраняли свой статус из поколения в поколение. Но большая устойчивость по сравнению с другими пришлыми людьми по источникам прослеживается. Объясняется ли такая устойчивость половничьего состояния только тем, что дети и внуки половника продолжали давать землевладельцу «половье из хлеба»? Нам представляется, что должны быть учтены отношения к земле, которые были характерны для половников.
Различные формы поземельных отношений, характерных для русской феодальной деревни XIV—XVI вв., были типичны и для Северо-Восточной Руси того времени. И здесь наряду с господствующей тяглой организацией, при которой уплата ренты обеспечивалась внеэкономическим принуждением, встречалась аренда земли по договору, заключенному землевладельцем. Арендатор сидел на чужой земле вне зависимости от того, снимал он ее у помещика, монастыря, крестьянина, приказного человека или у государства (порозжие земли). Арендатор не находился в сеньориальном подчинении у землевладельца (если он не был его тяглым крестьянином), но в то же время он сидел не на «своей», а на «чужой земле». А между тяглыми крестьянами, подвергавшимися внеэкономическому принуждению феодальных землевладельцев и сидевших на «своей земле», и арендаторами, на которых не распространялось внеэкономическое принуждение феодалов и которые сидели на «чужой земле», стояли группы людей, приближавшихся то к первому, то ко второму слою сельских жителей.
В грамоте князя Михаила Андреевича от 1455—1467 гг. упоминаются «рядовые люди юрьевские». В этом документе они также именуются «слободными людьми», т. е. осаженными во вновь организуемых поселениях — слободах. Эти люди названы рядовыми, так как селились в вотчине по ряду — договору. Юрьевскими же они назывались либо потому, что приходили в Юрьев день, либо потому, что брали обязательство не уходить до Юрьева дня. Наличие договора сближает рядовых людей с арендаторами, но эта близость носит формальный характер. Поскольку пришлые «рядовые люди» попадали в сеньориальную зависимость от монастыря, а право их ухода было так же ограничено, как право других кирилловских крестьян, они стояли гораздо ближе к массе тяглых крестьян, чем к арендаторам. Половники тоже были, как правило, людьми пришлыми и садились на «чужую землю», но если эта земля была собственностью феодалов, то половники попадали к ним во внеэкономическую сеньориальную зависимость, в такие отношения, при каких рентные обязанности постепенно становились бессрочными, и сама рента переставала быть ограниченной договором.
Известные грамоты середины XV в., касающиеся права перехода, свидетельствуют о том, что ограничение этого права распространялось как на половников, так и на другие категории крестьян. В грамоте князя Михаила Андреевича, посланной на Белоозеро в 1448—1470 гг., находим ссылку па челобитье властей Кириллова монастыря, которые «сказывают», что княжеский наместник, бояре и дети боярские «отказывают людей монастырских серебреников, и половников, и рядовых людей юрьевских не в Юрьев день, айв Рождество, и в Петров день». Грамотой предписывалось отказывать монастырских людей «о Юрьеве дни». А жалованная грамота великого князя Василия II Кирилло-Белозерскому монастырю 1448—1462 гг. разрешала «отказ» в короткий срок («о Юрьеве дни») не только серебреникам и половникам, но и «всяким людям монастырским». А когда власти Ферапонтова монастыря жаловались князю Михаилу Андреевичу на старосту черной волости, который перезывает их «половников в серебре» «межень лета и всегды», они сообщали, что это делалось вполне легально, на основании княжеской грамоты, разрешающей такой прием. Новая грамота Михаила Андреевича отменяла старые правила и заменяла их правом перехода в Юрьев день.16
Провести границу между правами перехода, которыми пользовались половники, серебреники и «рядовые люди», т. е. те, кого Б. Д. Греков приравнивал к «людям похожим», и правами перехода тех категорий крестьян, которые по его классификации являлись людьми «непохожими», невозможно.17 Невозможно это сделать не потому, что право перехода на Руси было в XIV—XVI вв. единообразным. Наоборот, оно отличалось многообразием. Но нормы, регулирующие переходы, могли быть совершенно одинаковыми для всех групп крестьян (в монастырях для всех людей монастырских) и могли быть различными для разных представителей каждой группы крестьян, в том числе для группы половников.
Граница между сельскими жителями, пользовавшимися более или менее широким правом перехода, не совпадала с границами между старожильцами и половниками, «рядовыми», серебрениками. Особую разновидность представляли собой половники, о которых говорится в жалованных грамотах великой княгини Софьи Витовтны (жена Василия I) и великой княгини Марии Ярославны (жена Василия II) Троице-Сергиеву монастырю на села, пустоши, соляные варницы в Нерехте Костромского уезда. Люди, которые «имут жити» «на тех землях и у тех варниц в их (Троицкого монастыря.— А. Ш.) дворех», освобождались от платежа дани и отбывания других повинностей. Взамен этих повинностей игумен должен был давать «оброком» в княжескую казну раз в год «по три рубли».18 В районе Нерехты были также варницы великой княгини. Согласно жалованным грамотам, великокняжеским «соловарам» запрещено было принимать половников с монастырских варниц.
На основании трех грамот (1450, 1450—1453, 1483 гг.), в которых говорится о льготах на монастырские варницы,19 можно сделать некоторые заключения о живших при них половниках. В отличие от основной массы половников, монастырские варничные половники были работными людьми соляных промыслов. Судя по тому, что грамоты вводят запрет перезывать половников с монастырских на княжеские варницы, мы заключаем, что применение труда половников не было исключительной особенностью монастырских соляных промыслов. Кроме солеваров, которые являлись квалифицированными варничными работниками и организаторами производства, в грамотах упоминаются работавшие при варницах водоливы, дровосеки и дрововозы. Можно предположить, что именно в числе этих неквалифицированных рабочих были половники.
Если работа в промышленном заведении отличала варничных половников от половников в сельском хозяйстве, то некоторые другие черты их сближали. Варничные половники жили своими дворами, а под двором понимались не только жилые помещения, но и усадебная или даже усадебная и пахотная земля. Дрововозы должны были работать на лошадях, и, возможно, это были собственные лошади половников, как собственной была тягловая сила, используемая, как правило, половниками на земле.
Почему часть варничных работников именовалась половниками? Видимо, они получали за труд долю от вываренной соли. Но нам представляется, что на них распространялось наименование «половников» именно потому, что они были людьми, поселившимися на «чужих землях» (в данном случае— монастырских).
Источники, относящиеся к Северо-Восточной Руси, не только подтверждают выводы, сделанные о половничестве XIV—XVI вв. по новгородским материалам, но и позволяют дополнительно выявить некоторые черты половничества. В частности, мы получаем дополнительные сведения об особой категории половников — работников солепромышленности, о переходах половников в сопоставлении с переходами других групп крестьянства.
1АСЭИ, III, с. 204, 154.
2АСЭИ, II, с. 309, 206; I, с. 483, 474; НЬ, с. 51.
3Подробнее об этом см. с. 123 настоящей книги.
4Греков Б. Д. Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII века. М.; Л., 1946, с. 646—659.
5АСЭИ, II, с. 25, 52.
6Там же, с. 307, 82, 125, 185 и др.
7АСЭИ, III, с. 51.
8См. с. 117 настоящей книги.
9АСЭИ, III, с. 204.
10Дьяконов М. А. Очерки истории сельского населения Московского государства. СПб., 1898, с. 157.
11АСЭИ, I, с. 468.
12См. с. 138 настоящей книги.
13АСЭИ, I, с. 474; II, с. 206.
14АСЭИ, I, с. 468.
15АСЭИ, II, с. 206.
16АСЭИ, II, с. 81—82, 61—62, 307.
17См. об этом с. 118 настоящей книги. — Можно даже утверждать, что переход серебреников-должников был сопряжен с большими трудностями, чем переход людей, на которых не тяготели долги.
18Таков был размер оброка с трех нерехтских монастырских варниц и земель. Когда же монастырь завел четвертую варницу, княгиня увеличила оброк еще на полтину.
19АСЭИ, I, с. 167, 169, 381.
<< Назад Вперёд>>
