Глава 9. Новгородские половники
Идя на уступки Михаилу Ярославичу при заключении договора 1296—1301 гг., новгородцы все же добились от него существенной оговорки: «...холопы, и долъжникы, и поручникы, кому не будет суда, тех выдаваю без суда». Сопоставим это место с соответствующим текстом договорной грамоты Новгорода с Михаилом Ярославичем от 1304—1305 гг.: «...а холоп или половник збежит в Тферьскую волость, а тех, княже, выдавати». Как видим, вместо должников в договоре 1304— 1305 гг. фигурируют половники. Отсюда можно заключить, что среди половников было так много людей, находившихся в долгах у прежнего господина, что термины оказались взаимозаменяемыми. А в том, что при замене существенно не изменялся смысл статьи, мы убеждаемся, обратившись к соответствующей формулировке грамоты 1375 г., в которой вновь вместо половников выступают должники и поручники.3
О задолженности половника свидетельствует духовная Матвея Васильевича от XV в. Завещая свое имущество в Чухченемской волости, Матвей Васильевич писал, «что в моем селе у половника моего Есипака 40 пузов житних семян, а тих семян дал есмь 20 пузов св. Богородица, а другую 20 пузов жита, да 10 пузов ржи, а то приказываю матери своея... А взяти ми у половника у своего Есипака осмина жита симяного да 5 осмин жита едемого без пуза». Поскольку здесь не идет речь о процентах за ссуду или об отработках вместо процентов, у пас нет права приравнивать долги половника к обязательствам кабальных холопов. Не было ли связано с задолженностью половников и то место из данной грамоты 1451 — 1452 гг. новгородского посадника Василия Степановича Богословскому Важскому монастырю, в котором упомянуты половники: «...а игумену половников посадницких Васильевых неотхожих людей не приимати».4 Половники могли становиться «неотхожими» в связи с невозвращенной землевладельцу ссудой.
Когда в новгородских договорных грамотах шла речь об ушедших в Тверь людях, употреблялся, как мы видели, термин «позоровать», а когда речь шла о половниках — термин «збежать». Это послужило основанием для сближения некоторыми историками половников с холопами и крепостными. Однако запрещение тем или иным категориям населения уходить за пределы Новгородской республики не может служить доказательством крепостного состояния этих групп внутри республики. Ведь на том основании, что договор 1266 г. не разрешал тверскому князю выводить «людии» новгородских в свою землю, нельзя утверждать, что «людии» эти были в XIII в. крепостными.
В договоре 1323 г. со шведским королем Магнусом сказано: «...а должник, и поручник, и холоп, или хто лихо учинит, а побегнет или к вам или к нам, выдати его по исправе». А в договоре с тверским князем 1375 г. договаривающиеся стороны обязались «не стояти» за холопов, поручников и должников, как и за татей.5 Невозможно без натяжки усмотреть в этих положениях договоров что-либо, кроме стремления сторон запретить прием «за рубежом» людей, не погасивших свои долговые обязательства, как и людей, виновных в совершении преступлений.
Новгородские грамоты свидетельствуют не только о долговой зависимости половников и попытках затруднить половникам-должникам уход за пределы республики. Мы находим также в грамотах указания на сеньориальные права новгородского землевладельца в отношении половников. В грамоте Новгорода тверскому князю Михаилу Ярославичу 1304—1305 гг. содержится такая статья: «...а холопа и половника не судити твоим судиям без господаря». А в договорной грамоте короля польского Казимира IV с Великим Новгородом 1470—1471 гг. говорится: «...а холоп, или роба, или смерд почнет на осподу вадити, а тому ти, честны король, веры не няти».6 Эти пункты грамот убеждают нас в том, что и вне связи с задолженностью половники, как и смерды, находились в феодальной зависимости от «осподы», что, впрочем, не могло еще привести к ликвидации практики переходов и права переходов.
Согласно грамоте 1461 г. о предоставлении Василию II «черного бора», в соху клали хозяйство в два коня, «а третьее припряж», пешца считали за четверть сохи, «а хто сидит на исполовьи, на том взяти за полсохи».7 Исходя из того, что после Яжелбицкого мирного договора Новгород должен был согласиться на новые, более тяжелые условия, Б. Д. Греков предположил, что «черный бор», который новгородцам надлежало платить Василию Васильевичу, был более тяжелой повинностью, чем поборы, ранее взимавшиеся. И если по договору о «черном боре» с половника брали полсохи или половину того, что платил нормальный тяглец-крестьянин, то до договора о «черном боре» половники, как правило, вероятно, вовсе освобождались от тягла.8
Это предположение нам представляется сомнительным. Во-первых, в грамоте о «черном боре» есть прямое требование брать с сох «по старине». Во-вторых, из грамоты следует, что от обложения сошной податью освобождались боярские дворы, старосты и одерноватые, т. е. холопы, получающие месячину. Позднее, в обежный оклад будут положены и господские, и холопьи дворы. Договор Василия II о «черном боре» еще не знаменовал того расширения объектов обложения, которое было характерно для податной политики Ивана III.
Когда в основу сошного обложения были положены размеры запашки, появились такие окладные единицы, как полсохи, четь сохи и даже пол-пол-полчети сохи. А когда в основе обложения лежала обеспеченность хозяйства тягловой силой, между двором на полной сохе (пара лошадей и третья лошадь «в припряж») и безлошадным хозяйством (пешца на четверти сохи) лежали дворы половничьи, видимо, прежде всего однолошадные. Те, кто сидел на исполовьи, — это сравнительно слабее обеспеченные тягловой силой, более бедные, но не полностью разоренные и небезлошадные крестьянские дворы.
Интересную разновидность половничества рисует купчая княжостровцев середины XV в., которые купили у Харитона Родионова двор, орамые земли, пожни, тоню и лес для Богородицкой церкви на Лявле, причем церковь получала все эти угодья «вовеки». Продавец, бывший наследственным владельцем земли, уступил ее за сравнительно значительную цену: шесть с половиной рублей и «пополнка» в виде семенного жита. Видимо, Харитон находился в долгу и не мог вложить полученные деньги в собственное хозяйство. Во всяком случае, он выговорил себе право остаться в бывшем своем селе на положении половника.9
Половником становится, очевидно, бывший черный крестьянин, и происходит это после превращения «своей» для него земли в землю «чужую». Став половником, Харитон уже не мог распоряжаться землей, как он распоряжался ею, будучи черным крестьянином. Отличие статуса половника от статуса черного крестьянина выступает в этом случае с отчетливостью. В то же время следует иметь в виду, что половником становился не обязательно человек, который продал свою землю и остался на ней жить. Земля, на которую садились пришлые крестьяне, тоже не сразу и не обязательно становилась для них своей землей.
Анализ грамот Великого Новгорода XIII—XV вв. позволяет считать половников феодально-зависимой категорией населения, которая в силу недостаточной обеспеченности средствами производства часто попадала в долговую зависимость и вынуждена была садиться на участки, обремененные тяжкой формой издольщины: половьем из хлеба.
Новгородский актовый материал позволяет говорить о половниках как о наиболее подвижной части сельского населения, сравнительно реже других удерживавших свои традиционные участки земли. Власти были озабочены частым уходом половников за пределы Новгородской республики и принимали меры, чтобы уменьшить ущерб, причиняемый землевладельцам и заимодавцам переходами. Но, несмотря на то, что в источниках фигурируют термины «неотхожие половники» и «половники», которые «збежали», о закрепощении новгородских половников в XIII—XV вв. говорить не приходится. Нет оснований говорить и о свободе переходов как специфической особенности половников. Более частые переходы половников, по сравнению с переходами лучше обеспеченных средствами производства людьми, и более настойчивая борьба с такими переходами — это не противоречие позднейших историков, а противоречие жизненной ситуации XIII—XV вв.
Таблица 11. Виды издслья в конце XV — начале XVI в. (в % к общему числу обеж на издолье)*
Ценным источником по истории половничества являются Новгородские писцовые книги. В хорошо сохранившихся писцовых книгах Новгородских пятин мы находим сведения о «половье из хлеба», как форме издольной ренты и сведения о крестьянах, именовавшихся половниками в XV—XVI вв. Как до, так и после присоединения Новгородской республики к Москве издолье в чистом виде взималось с крестьян редко, но в сочетании с другими формами ренты оно было широко распространено. Так, в Деревской пятине издолье без примеси других повинностей взималось в конце XV в. с менее чем1,5% крестьянских обеж. А в сочетании с деньгами или с деньгами и послом на издолье было больше половины крестьянских обеж в боярщинах. Схожая картина наблюдалась в Шелонской и Водской пятинах. В некоторых погостах и районах крестьяне чаще платили фиксированный хлебный оброк послом, чем долю из хлеба. Однако в большинстве погостов и районов Новгородской земли до ее присоединения к Москве землевладельцы обычно взимали долю урожая. В северных погостах Деревской пятины с 85% крестьянских обеж шло издолье. На землях светских владельцев Старорусского уезда этот процент равнялся 82. А на боярских землях Шунгского погоста Обонежской пятины издолье в сочетании с деньгами и белками поступало с более чем 90% обеж.10
После присоединения Новгородских земель к Москве на всех землях, ставших оброчными, издолье было заменено денежными платежами. На землях, перешедших под власть помещиков, хлебные оброки из доли урожая продолжали играть немалую роль, хотя и оттеснялись денежным оброком (а кое-где и фиксированным посопным хлебом). Но в мелких своеземческих вотчинах и в монастырщинах, т. е. там, где землевладельцу легко было учитывать посевы и урожайность крестьянских полей, удельный вес издолья либо сохранялся на прежнем уровне, либо даже возрастал.11
Издолье фигурировало в Новгородских пятинах в четырех видах: половье, «из хлеба треть», «из хлеба четверть» и «пятина». Их соотношение на рубеже XV и XVI вв. видно из табл. 14.
В северной (Заонежской) половине Обонежской пятины были погосты, в которых половье из хлеба являлось доминирующей формой издолья и даже доминирующей формой ренты вообще. В основных же районах Новгородской земли крестьянских дворов на половье было, как видим, сравнительно мало.
Новгородские писцовые книги позволяют рассмотреть вопрос об экономическом положении крестьян, дававших землевладельцу «половье из хлеба», и о сравнительной тягости этой формы рентных отношений. «Половье из хлеба» не обязательно являлось вдвое более тяжким оброком, чем четверть из хлеба. Да и вообще половье не всегда и не везде являлось самым обременительным оброчным обязательством. Во-первых, следует учитывать, что в ряде северных районов Новгородских пятин, наряду с положенной в обежный оклад полевой пашней, крестьянские дворы владели лесной подсекой, укрытой от обложения. Р. Б. Мюллер установила, что в Шунгском погосте Обонежской пятины положение испольщиков облегчалось именно благодаря тому, что подсека давала возможность перекрыть нехватку хлеба, остающегося после оплаты половья.12
Нужно также учесть, что прибавлявшиеся к издолью платежи деньгами, посопным хлебом, баранами, льном, сырами и сеном взимались обычно в больших размерах с тех крестьян, которые отдавали четверть урожая, чем с тех, которым надлежало отдавать господину половье. Среди крестьян, плативших «половье из хлеба», встречались хозяйства, сравнительно хорошо обеспеченные пахотными угодьями и сенокосами (3—4 коробьи, или 9—12 десятин в трех полях на двор). А в Шунгском погосте, где, как мы видели, господствовало половье, доля многопосевных крестьян (с наделом в 12—18 десятин без учета подсеки) была выше, чем в Вытегорском, Веницком и Оштинском погостах, не знавших половья. И наоборот, доля малопосевных дворов (с наделом менее 3 десятин полевой земли) была в Шунгском погосте значительно ниже, чем в трех других только что названных погостах Обонежской пятины.13
В северной части Водской пятины «половье из хлеба» тоже не было обязательной характерной чертой самой обездоленной и разоренной части деревни. И здесь дворы на половье имели в отдельных случаях по 5—6 коробей полевой пашни (или по 15—18 десятин в трех полях).14
И все же можно утверждать, что в основных районах, в которых необлагаемой подсеки было гораздо меньше, чем на Севере, а доходы от неземледельческих промыслов были относительно ниже, чем в северных богатых пушным зверем и рыбой ногостах, и где, добавим, проживала подавляющая часть населения Новгородчины, крестьяне, отдававшие «из хлеба половье», очень часто выступают как владельцы незначительных наделов пахотной земли в 1—2 коробьи (3—6 десятин в трех полях). Несмотря на эти обстоятельства, усугублявшие или, наоборот, смягчавшие тягость половья, податной гнет при половье был обычно тяжелее, чем при других формах рентных отношений. Крестьяне, сидевшие на «половье из хлеба», относились к части сельского населения наиболее эксплуатируемой, бедной, попадающей из-за нужды в долговую зависимость и, вероятно, из-за бедности особенно часто вынужденной покидать обжитые места.15
Мы вели речь о крестьянах, которые сидели на половье, но не назывались в писцовых книгах половниками. Теперь остановим внимание на тех людях, которых писцы именовали этим термином. Следует сразу заметить, что эти люди также сидгли на половье и подвергались, таким образом, особенно тяжелой эксплуатации. В Ореховском уезде Водской пятины на рубеже XV и XVI вв. у своеземца Федора Зуева рядом с большим двором, в котором жил сам своеземец с детьми, стоял двор их половников Пахомки Тимошкина и Фомки Ивашкова. «А дохода с половников 4 деньги, бочка пива, а из хлеба половье». У другого своеземца Водской пятины, жившего в д. Дуброве на Неве, тоже проживал половник, «а дохода своеземец получал от половника "половье из хлеба"».16 В одном из помещичьих владений Шелонской пятины жил половник, с которого помещик получал половье из хлеба.17
Мы, к сожалению, не знаем, отбывали ли все новгородские половники повинности в форме половья и часто ли им приходилось сверх половья давать господину деньги, посп, «мелкий доход». Но мы можем констатировать, что форма рентных обязательств половников была схожа с формой (и тягостью) рентных обязанностей крестьян на половье, половниками не называемых. На этом основании в исторической, литературе принято идентифицировать крестьян, которые сидят на половье„ а то и всех вообще крестьян-издольщиков, с половниками. Новгородские писцовые книги убеждают нас в том, что это заблуждение. Писцы конца XV—XVI вв. именовали половниками лишь часть людей, сидевших на половье. Остальные крестьяне, дававшие господину половье из хлеба, не выделялись писцами из массы крестьян, дававших господину треть, четверть, посп или деньги. При этом дворы на половье и на других формах издольщины, как и на поспе и денежных повинностях, описывались по одинаковому формуляру вперемежку и не отделялись друг от друга. Вот примеры подобных записей: «а дохода своеземцам с полуторы обжы треть из хлеба, а с полуобжы половье»; «с трех обеж деньгами за хлеб, а с семи обеж половье».18
При описании крестьянских дворов писец пользовался формулой «а за Христианы деревень» и далее, например, так: «...д. Рукачево, двор Степанко Палкин...». Чаще формула «а за Христианы деревень» отсутствовала, и после указания на имена старого и нового владельца волостки перечислялись деревни и крестьянские дворы, например: «д. Гришнево; двор Ивашко Фомин...».19 Когда же описываются дворы половников, то формуляр изменяется: «...а у него (имя землевладельца.— Л. Ш.) половники» или «двор (имя землевладельца.— Л. Ш.), двор половника его».20 При описании крестьянских дворов (и в том числе дворов крестьян на половье) нет формул «его (землевладельца. — Л. Ш.) крестьянин» или «у него (землевладельца.— Л. Ш.) дворы крестьян». Но подобные формулы мы встречаем при описании холопьих дворов: «двор Иванов человек Петрушка», т. е. двор Петрушки—человека помещика Ивана Унковского,21 или «люди его (землевладельца. — Л. Ш.) двор Хохол, двор Малец, двор Денис»,22 т. е. дворы холопов.
Совпадение половничьих и холопьих формул не может служить достаточным основанием для сближения половников с холопами. Но игнорировать отличие формул, которыми пользовались писцы, когда регистрировали дворы половников и холопов, от формул, относящихся к крестьянским дворам, не следует. Отличия эти были связаны с порядком отбывания государева тягла, а этот порядок, в свою очередь, зависел от поземельных отношений половников с землевладельцами.
Б. Д. Греков усматривал особенности юридического положения половников в том, что они, «как правило, от тягла избавляются». Половник, который рядился на срок, «знал только своего хозяина, на котором лежали тяглые обязанности».23 Обращаясь к сохранившимся показаниям источников, мы можем утверждать, что половничьи дворы были во второй половине XV — начале XVI в., как правило, так же положены в обежный оклад, как и дворы других крестьян. Так, в Опоцком погосте Шелонской пятины в д. Заборовье за Фомкой ключником, числившимся человеком помещика Косицкого, было записано два двора половников, причем двор ключника и оба двора были положены в 2 обжи. И в других волостках, в которых жили половники, их дворы входили в итоги, подводимые писцами при определении числа обеж, с которых взыскивалась обежная дань и другие повинности.24
В относящейся к середине XV в. рядной Кирилла Юрьевича с Емецкой слободой идет речь о половниках, которые жили в селе, купленном Кириллом Юрьевичем у слобожанина Федора Ляпышева, которое затем было дано Богородицкому монастырю. В рядной говорится, что слобожане обязались не класть половников в разрубы и не править на них «ни скотничих куно, ни поралеского, ни кърму», ни других проторей.25 Из приведенных источников следует, что земли, на которых сидели половники, облагались государственными повинностями Новгородской республики. Исключение же их из волостных разрубов требовало специальной оговорки, а случай, упомянутый в рядной Кирилла Юрьевича, объясняется тем, что половники стали людьми монастырскими.
После присоединения Новгорода к Москве монастырские земли не освобождались от обежной дани; кроме земель церковного клира обежное обложение распространялось на все волостки и даже на господские и холопьи дворы.26 Естественно, что земли, которые обрабатывались половниками, тоже были обложены. Но в случаях, когда половничьи дворы стояли на землях бельцев, они не облагались государственными повинностями. Так было в Сабельском погосте Шелонской пятины: земля, обрабатываемая половником Демешко, не была положена в обежный счет, так как Демешко был половником попа-бельца. А сидевший в том же районе на земле своеземцев половник был положен в обежный оклад вместе со своим, не являвшимся бельцем землевладельцем.27
Но если половиичьи земли были положены в обежный оклад наряду с землями других крестьян (и не только крестьян), то ответственность за поступление обежных сборов была возложена не на самого половника, а на землевладельца. Как раз это сближает половников с холопами и объясняет особенность формул писцовых книг: «половник его», «у него половники» и «человек его», «у него люди».
Мы останавливались на крестьянских представлениях о правах на землю и убедились в том, что даже сидевшие в помещичьих и монастырских владениях крестьяне считали обрабатываемую ими землю своей. Б. Д. Греков говорил, что лишенный полностью или частично средств сельскохозяйственного производства половник в этом отношении отличался от сидевших на старых участках крестьян. Он вынужден был сесть «на чужую землю». Просидев на ней больший или меньший отрезок времени и вложив в нее свой труд, он также начинал смотреть на нее, как на свою. Но, придя на новый участок или продав свой старый и оставшись на нем по договору с покупателем, половник, конечно, не считал себя таким же владельцем земли, как другие крестьяне.
Весьма примечательно, что представители государственной власти, в частности писцы, тоже отличали половника как сидящего «на чужой земле» от других крестьян. Если половники отличались от других крестьян по объему права на землю, то их нельзя в этом отношении смешивать и с арендаторами. Судя по договорным грамотам Новгорода с князьями, землевладелец, в вотчине которого осел половник, становился его господином. На половника распространялась сеньориальная власть землевладельца. Сведений о сроке, на который половник брал земельный участок, также почти никогда не удается проследить по новгородским источникам.28 Возможно, что сроки и не оговаривались или не всегда оговаривались. А при таких обстоятельствах грани между половниками и другими новгородскими крестьянами легко могли стираться.
Это, впрочем, относится не ко всем половникам. Их судьбы во многом зависели от статуса землевладельцев, к которым они попадали. Одно дело — половники, осевшие на землях монастыря или помещика, а другое дело — половник крестьянина, который не располагал сеньориальным правом и сам являлся феодально-зависимым человеком.. А из писцовых книг мы узнаем, что люди, у которых были в XV—XVI вв. половники, являлись представителями различных классов и социальных групп. Так, в Ореховском уезде Водской пятины писцы конца XV — начала XVI в. описали мелкие своеземческие волостки, в которых рядом с двором землевладельцев стояли дворы их половников («половники их»).29 Такую же картину мы наблюдаем в Шелонской и других пятинах. Половники встречаются на поповых землях,30 у ключников и старост или у крестьян. Так, в Семеновском погосте Деревской пятины в вотчине Кириллова монастыря значились «двор Онтушко староста, двор Костко, двор Михал половники Онтушковы».31 В государевой оброчной волости, лежавшей в Фроловском погосте Шелонской пятины, стоял двор крестьянина Поташа Гаврилова, «а у него половники Сташко да Васко». В другой оброчной волости того же Фроловского погоста стоял «двор Гридка Минин, половник его Исай»32 (из писцовой книги явствует, что половник жил своим двором).
Половники были и у крестьян, подвластных своеземцам. Так, за своеземцем Петрушею Бзячим в Фроловском погосте был «двор Сенко Гурылев, половники его Савка да Офоноско». А в деревне своеземца Ивашки Иванова стоял двор его дядьки Офоноса и двор половника Офоноса Алексейко Васкова. «А дохода с них емлет Ивашко денгами и за хлеб 1 1/2 гривны».33 Из контекста неясно, брал ли Офонос со своего половника половье из хлеба и сам платил своеземцу деньги или половник тоже был переведен на денежный оброк. Но люди, поставившие дворы на земле крестьянина, выступают здесь как половники и именуются половниками.
Мы не считаем, что половники крестьян, старост и ключников, как и половники таких мелких землевладельцев, как своеземцы или сельские попы, находились в более благоприятном экономическом положении, чем половники крупных привилегированных землевладельцев. Скорее наоборот: мелкие эксплуататоры, вероятно, стремились выжимать больше половничьего дохода, чем помещики или монастыри. Но такими возможностями внеэкономического принуждения, какими располагали помещики и монастыри, мелкие землевладельцы не обладали. Не случайно половники на помещичьей земле растворяются в массе помещичьих крестьян и исчезают на основной территории Новгородчины.
Итак, назовем отличительные особенности людей, именовавшихся в Новгороде в XIV—XVI вв. половниками. То, что эти более бедные и часто обремененные долгами земледельцы садились на «половье из хлеба», не является достаточным признаком половника. Большинство дворов, дававших половье из хлеба, половниками не именовались. К ним относили лишь тех издольщиков, которые отличались от других крестьян особенностями платежа государственных повинностей и особенностями поземельных отношений. Половники были тяглыми людьми: обрабатываемые ими земли, как правило, были положены в обежный оклад. Но платежи осуществлялись не самим половником, а его господином, так как земля, на которой сидели новгородские половники, была для них «чужой землей». Эта особенность резко выступала в районах, где доминировало черное землевладение. В районах же, где доминировало поместное и крупное вотчинное землевладение, «чужая земля» половника мало отличалась от «своей земли» других крестьян. Поэтому половничество в этих районах идет в XVI в. на убыль, а затем и вовсе исчезает.
1ГВНП, с. 10—11.
2Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка, т. III. М., 1955, с. 232.
3ГВНП, с. 14, 18, 34.
4Там же, с. 26G, 281.
5Там же, с. 68, 34.
6Там же, с. 18, 132.
7Там же, с. 39.
8Греков Б. Д. Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII века. М.; Л., 1946, с. 425.
9ГВНП, с. 208.
10АИСЗР, I, с. 99, 139, 155, 191, 263.
11Там же, с. 171, 173.
12АИСЗР, 1, с. 271.
13АИСЗР, И, с. 260.
14ВОИДР, кн. 12. М., 1852, с. 11—25.
15В писцовых книгах зарегистрирован случай, когда на половье был захребетник, живший за своеземцем (НПК, IV, ст. 37).
16ВОИДР, кн. 11. М., 1851, с. 137, 141.
17НПК, V, ст. 79. — В писцовой книге Деревской пятины конца XV в. упомянуты дворы, с которых по старому письму землевладельцы не получали ни половья, ни другого дохода, так как в этих дворах сидели половники: «Старого дохода не было; жили в ней (деревне. — А. Ш.) половники» (НПК, II, ст. 623). Скорее всего речь здесь идет о недавно севших на половничество людях, которые получили у землевладельца временную льготу.
18НПК, III, ст. 76.
19НПК, I, ст. 443—444.
20НПК, IV, ст. 37, 40.
21НПК, V, ст. 269.
22НПК, VI, ст. 561.
23Греков Б. Д. Крестьяне на Руси... с. 425.
24НПК, IV, ст. 173, 40 и др.
25ГВНП, с. 226.
26Приведем пример: за помещиком Ондрюшкою Скудиным в Шелонской пятине в 1498 г. числилась д. Дедино, а в ней «в дворе в болшом сам Ондрюшка; а людей его: двор Некрас, двор Гридка Батков, двор Якуш, пашни 20 коробей, 200 копен, 4 обжи» (НПК, IV, ст. 46).
27НПК, V, ст. 153, 158.
28В вышеупомянутой и относящейся к середине XV в. купчей княже-островцев у Харитона Родионова оговаривается право Харитона жить на проданной им земле «до ево роду половья до исходу» (ГВНП, с. 208).
29ВОИДР, кн. 11, с. 137, 141.
30НПК, V, ст. 158, 153.
31НПК, I, ст. 788.
32НПК, IV, ст. 37, 40.
33Там же, ст. 32, 66.
<< Назад Вперёд>>
