Глава 8. Половники в исторической литературе
Б. Н. Чичерин, исходивший из конценции «всеобщего брожения» по Русской земле, настаивал на том, что «свободный переход крестьян — повсеместное явление в Древней России». «Только в Новгороде, — добавлял он, — вероятно, вследствие большей оседлости народонаселения являются и более зависимые отношения крестьян от господ». Половник в некоторых случаях сравнивается с холопом. Так, в договорах с князьями постановляется: «...а холопа и половника без осподаря не судити». Еще важнее то, что в договоре с Тверью 1307 г. положено беглых холопов и половников выдавать обратно. «В Новгороде, следственно, в вольной общине крестьяне не пользовались такою свободою, как в остальных русских областях».1 Б. Н. Чичерин считал, что новгородские крестьяне были половниками, полагал, что новгородские крестьяне-половники отличались от крестьян других районов Руси, а главное их отличие усматривал в близости новгородских половников к холопам.
И. Д. Беляев отмечал, что среди терминов, которыми в грамотах XIV—XV вв. обозначались крестьяне, фигурируют и «половники», или «исполовники». Но, в отличие от Б. Н. Чичерина, И. Д. Беляев не сближал половников с холопами. Он, наоборот, полагал, что вместе с серебрениками и «рядовыми людьми» Северо-Востока, вместе с изорниками и огородниками Пскова и другими категориями сельского населения половники принадлежали «к одному классу свободных людей, и именно к тому, который впоследствии получил общее название крестьян».2
Уже у И. Д. Беляева проступает мысль о том, что безземельные, садившиеся на землю по свободному договору половники составляли главную массу позднейших крепостных крестьян. Мысль эту поддержал К. А. Попов, опубликовав сразу после первого издания «Крестьян на Руси» И. Д. Беляева специальную работу о половниках. К. А. Попов считал, что «половничество было главною, если не единственною, формою отношений свободного земледельца к землевладельцу». Но с конца XVI в., когда свободные земледельцы были закрепощены, половничество исчезает, и «даже имени половников не встретим нигде, кроме поморских городов». Здесь, на Севере, половники были черносошными крестьянами, а владельцы земель, на которых они сидели, тоже были людьми черными и не имели поэтому права воспользоваться указами об уничтожении Юрьева дня.3
В представлении К. А. Попова половники, таким образом, были свободными арендаторами и до и после XVI в. Но после XVI в. они образовали небольшую локальную группу сельского населения, тогда как в древности составляли его большинство.
П. А. Соколовский, подобно К. А. Попову, полагал, что до XVI в. половничество, под которым он понимал всякую издольщину, было «самой обыкновенной формой отношений» крестьян к землевладельцам. Оно господствовало в Новгородской и Псковской земле и было распространено по всей России. В XVI в. половничество заменяется фиксированным, по выражению П. А. Соколовского, «определенным» оброком, в начале столетия — хлебом, а к концу столетия — по большей части деньгами.4
В отличие от историков-юристов П. А. Соколовский обращал главное внимание не на правовое положение половников, а на их экономическое состояние. Однако его тезис о том, что половничество «представляет более выгод для крестьянства», чем другие системы, не может быть принят без учета типов издолья (половье, треть, четверть или пятина из хлеба) и без учета добавочных повинностей, взимавшихся с издольщиков.
А. И. Никитский также считал, что отношения земледельцев и землевладельцев везде в Древней Руси представляли собой «не что иное, как половничество. Земля сдавалась крестьянам не под условием платы определенной ренты деньгами или хлебом, а под условием внесения известной доли продукта». Первоначальной величиной, «от которой получила свое название и вся система отношений, было внесение в казну землевладельца половья, или половины общего ежегодного дохода земледельца. Но затем в обычае стала утверждаться рядом с половьем и плата трети, четверти и пятины годичного дохода». Поскольку речь идет о Новгороде, А. И. Никитский замечает, что к концу его независимости «сцена начинает меняться»: вместо издольщины «входит мало-помалу» обычай уплаты оброка посопным хлебом, причем размеры оброка зависели от добровольного соглашения землевладельца и земледельца.5
Для А. Я. Ефименко, как и для ее предшественников, половники— это люди, не имевшие собственной земли и садившиеся на чужую по свободному договору. Но на Русском Севере, к которому и было привлечено внимание А. Я. Ефименко, указы о закрепощении не коснулись половников. «Было бы ошибочно думать, — писала она,—что масса монастырских, т. е. единственно крепостных крестьян на Севере, образовалась через прикрепление половников». Главный процесс закрепощения шел путем пожалования монастырям черных волостей, огромное большинство населения которых составляли не безземельные половники, а крестьяне-земцы, собственники своих деревень и долей. Что же касается безземельных половников, то они после всех законов о прикреплении оставались такими же свободными арендаторами, как и до их издания. Такие свободные половники сохранялись в Архангельской губернии в конце XVIII в., а в Вологодской — даже в XIX в. Далее А. Я. Ефименко готова была признать, что указы о прикреплении могли применяться и к половникам, но только в виде исключения.
А. Я. Ефименко писала, что считает целесообразным именовать всех безземельных крестьян, сидевших по договору на владельческих землях, не половниками, а порядчикзми. Порядчики могли «сидеть из половины урожая», и тогда они должны именоваться половниками. Но они могли порядиться на земельный участок и на других условиях. Особенностью половников, по сравнению с крестьянами-порядчиками, А. Я. Ефименко считала то, что они не являлись тяглецами. Государственные повинности за них тянул владелец земли. Сам половник, отдававший столь большую долю урожая землевладельцу, был, вероятно, совершенно не в состоянии еще и отбывать тяжелые государственные и общественные повинности. Выдвинув мысль о том, что крепостные крестьяне XVII в. происходили не от безземельных арендаторов-половников, а через пожалование монастырям черных волостей, А. Я. Ефименко поставила под сомнение распространенное в ее время представление о половниках как основной массе сельского населения до закрепощения. Но поскольку она писала только о Севере, ее тезис не был расценен как выступление против всей концепции бродячей Руси.6
А. А. Спицын обратил внимание на половников в Вятском крае XVII в. И он;называл половников безземельными крестьянами, сидевшими на чужой.земле, но, в отличие от П. А. Соколовского, считал положение половников очень тяжелым, особенно после введения подворной подати, так как с этого времени кроме половья, выплачиваемого хозяину земли, половничьи дворы обязаны были сами платить государственные налоги.7 Мысль об изменении податного положения половников была позаимствована А. А. Спицыным из опубликованной за два года до его статьи монографии А. С. Лаппо-Данилевского об организации прямого обложения в Московском государстве XVII в. Соглашаясь с тем, что отношения половника к землевладельцу определялись порядными на непродолжительный срок, А. С. Лаппо-Данилевский вместе с тем подчеркивал, что отношения эти носили кабальный характер. Выдача половнику семян, а иногда и денежной ссуды ставила его в подневольное положение должника. Зависимость от землевладельца усугублялась, если порядчик не выполнял в срок «приряд» (обязанность расчищать участки земли, ремонтировать или строить избу и хозяйственные постройки и выполнять другие оговоренные порядной грамотой работы).
Кабальная зависимость половника должна была мало-помалу придать кратковременному сроку половничьей порядной чисто номинальное значение. Она «могла способствовать смешению половничества с крестьянством», особенно в период постепенного исчезновения прежнего типа вольного гулящего человека. Лаппо-Данилевский полагал, что некогда половники, «по-видимому, не тянули тягло» и не входили поэтому в крестьянскую тяглую общину. Государственные повинности с земли платил ее владелец. Но во вторую половину XVII в., «когда начал обнаруживаться процесс смешения половничества с крестьянством, половники стали тянуть тягло, платить государственные подати и служить службы наряду с волостными крестьянами».8
Эта мысль вызвала разногласия среди рецензентов. М. А. Дьяконов счел маловероятным неучастие половников в государевом тягле до второй половины XVII в. П. Н. Милк> ков, наоборот, согласился с Лаппо-Данилевским, хотя сам привел факты включения половников в писцовую книгу (правда, отдельно от крестьян и с обязательством платить «особо»). П. Н. Милюков в то же время обратил внимание на относящийся к концу XVII в. термин «черные тяглые половники», который он обнаружил в опубликованных в то время «Актах Холмогорской и Устюжской епархии» (РИБ, т. XII. СПб., 1890). Признав справедливым мнение А. С. Лаппо-Данилевского о переменах, произошедших во второй половине XVII в. в податном обложении половников, П. Н. Милюков усомнился в том, что этим переменам соответствовала перемена в их хозяйственном и социальном положении, их превращение в подневольных людей.9
Для взглядов А. С. Лаппо-Данилевского на половников Севера в XVII в. характерно сближение их с наемными рабочими. Основанием для такого сближения служили обнаруженные исследователем случаи платы половникам «за приряд».10 «Наемным человеком» называл половников Севера и П. Н. Милюков. Но делал он это потому, что. смешивал найм (наемный труд) с арендой земли, которая тоже именовалась тогда наймом.11
Выступивший в 1895 г. со статьей о половниках Поморья XVI—XVII вв. М. А. Дьяконов привлек значительно больший материал, чем кто-либо до него, и подверг этот материал глубокому анализу. Многие его выводы и сейчас сохраняют значение, обнаруженные им источники часто цитируются. В то же время нельзя не отметить, что концепция безуказного закрепощения, которой придерживался М. А. Дьяконов, побуждала его к особому выделению, а иногда и завышению роли задолженности в эволюции половничества.
Половники и крестьяне-порядчики не различались, по М. А. Дьяконову, в юридическом отношении. «Отрицая всякое юридическое различие в положении половников и крестьян-порядчиков, мы вместе с тем должны отметить особенности экономического и хозяйственного положения тех и других». Половники выступают у него как люди «недостаточные», и «лишь тяжелая нужда заставляла менять крестьянское хозяйство на половническую аренду».12
Среди половников Севера были тяглые крестьяне, «помотавшие свои жеребьи» вопреки государевым указам. Были среди них дети, братья и племянники тяглых крестьян — глав семейств, отпускавших своих родственников на половничий надел — «как бы в отхожий промысел». Половниками становились и вынужденные продать свои участки и превратившиеся в безземельных людей черные крестьяне. «Мобилизация крестьянского землевладения в поморских уездах наблюдается с довольно раннего времени и в довольно широких размерах».13 Иногда бывшие владельцы проданных ими черных земель сами оставались на них в виде половников.
В половничьих порядных XVII в. обычно фигурировали подмога и «приряд», по которым половнику надлежало рассчитаться при выходе («а отживем строшные годы и пойдем вон, ино подможные деньги заплатити и приряд»). По мнению М. А. Дьяконова, при такой практике срочная аренда оказывалась в значительной мере фиктивной. В XVII в. были «выходные половники», но были и «невыходные», для которых право выхода не могло реализоваться, так как они были в долговой зависимости. «Невыплаченная подмога, невыполненный приряд, недоимки по оброку и государственным сборам, неуплаченная своевременно денежная и хлебная ссуда и т. п.— таковы различные поводы задолженности половников и крестьян-порядчиков». Задолженность подготавливала условия для применения к половникам «понятия о старожильцах, которые правом перехода не пользовались».14
Мы уже отмечали, что М. А. Дьяконов не соглашался с утверждением А. С. Лаппо-Данилевского о том, что лишь во второй половине XVII в. половники стали сами отбывать государево тягло. М. А. Дьяконов обнаружил ряд известий о тягле половников. Но в его руках было немало свидетельств, относящихся и к последним десятилетиям XVII в. о «половничьих дворишках», за которые «государевы стрелецкие деньги и ямские и на всякие земские издержки» платили не половники, а их хозяева. Быть может, заключает М. А. Дьяконов, такая свобода половников от тягла была господствующим порядком. Но с чем никак нельзя согласиться, так это с мнением, что половники не входили в состав тяглого населения поморских уездов. Изучение отношений половников и близких к ним крестьян-порядчиков к землевладельцам на Севере в XVII в. представляет для М. А. Дьяконова особый интерес потому, что они дают ему «материал для сравнения этих отношений с историей безземельного крестьянства в центральных уездах Московского государства в эпоху до второго Судебника, или до последней четверти XVI в.».15 Применительно к тем временам он говорил о превращении вольных безземельных арендаторов через задолженность к состоянию лишенных возможности перехода старожильцев.
Н. А. Рожков признавал половничество старинной системой отношений между земледельцами и землевладельцами. В XVI в. в центре она почти не сохранилась. На Севере же она была тогда очень распространена. В документах XVII в. половники иногда называются наймитами, а исследователи их обычно считают свободными арендаторами. «Ни один из этих двух терминов — ни термин "свободный арендатор", ни термин "наемный человек", "батрак", — не могут быть применены к половникам, так как они отбывали оброк, а иногда и барщину». Н. А. Рожков полагал, что «половничество было состоянием переходным от наемных рабочих к крестьянам-арендаторам».16
Специальный раздел в фундаментальном исследовании В. И. Семевского был посвящен половникам Севера. В. И. Семевский приводит данные о районах, где половничество сохранялось в XVIII в., о численности половников по ревизиям, об обсуждении половничьего вопроса в правительственных кругах и в Уложенной комиссии 1767 г. Автор рисует безрадостную картину положения половников и их эксплуатации купцами и другими «деревенскими владельцами». «Половники, как мьг уже знаем, имели право переходить от одного владельца к другому; право это, — продолжает В. И. Семевский, — было почти фиктивным».17
Отметив тяжелое положение и забитость половников, В. И. Семевский в соответствии с народническими взглядами па общину, на благодетельность переделов и бедственность обезземеления заключает, что история половников «служит лучшим опровержением мнения тех, которые желают совершенного уничтожения переделов земли; класс половников потому и образовался на Севере, что там был иной способ пользования общинною землею, чем тот, какой уже несколько столетий существует в центральной России».18
М. М. Богословский усматривал главное отличие половников от крестьян «в отношении к той земле, на которой они работали». Черносошные крестьяне Поморья учитывали права государства на свою землю, но смотрели па нее «как на свои вотчины, которыми они могли распоряжаться». Половник же «рядился на чужую землю. Это простой рабочий, обрабатывающий чужую землю па известных условиях, и участок, па котором он работает, для него все время остается чужим, он пе может им распоряжаться».19
Последняя дореволюционная работа, в которой большое внимание уделено половникам Поморья, принадлежала М. Островской. Автор привлекла значительный, ранее неизвестный материал главным образом порядных грамот. Пространное цитирование источников и заимствованные из архивных дел приложения позволяют гораздо лучше, чем ранее, представить себе положение половников. В работе Островской впервые раздельно обследуются крестьяне-порядчики и половники в монастырских вотчинах, на церковных землях и на землях индивидуальных владельцев, под которыми автор разумеет купцов и богатых крестьян. М. Островская пишет: «Мы видим на Севере много земельных арендаторов-порядчиков, которые берут для обработки деревенские участки или из денежной платы, или из доли продукта; последних часто называют огулом половниками». Далее М. Островская ссылается на то, что «случается встретить в документах характеристики института половничества, в которых половники сближаются с наемными рабочими», причем приводятся факты, когда половину урожая, собранного половниками и оставляемую им себе, современники именовали наймом, который они «имали от пашни за работы». М. Островская считает, что половники, как и другие крестьяне-порядчики, являлись тяглыми людьми. В этом вопросе она следует за М. А. Дьяконовым и не соглашается с А. С. Лаппо-Данилевским.20
Интерес в работе М. Островской представляют не повторения общих воззрений ее предшествеников, а новые материалы, которыми она эти воззрения подкрепляла, и главное — большое разнообразие жизненных ситуаций и обстоятельств, которые автору удается отметить. Оказывается, что иногда землю исполу брали не только безземельные люди, но и крестьяне-вотчинники, которым не хватало собственной земли. Оказывается, имели место факты, когда у половника работал наймил.21 В труде М. Островской приведены данные, характеризующие разнообразные повинности половников, «приряд», «зделье», и говорится о порядке отхода, задолженности и внеэкономическом принуждении, которому в известной мере подвергались половники.
П. И. Беляев в 1918 г. опубликовал статью о договоре найма в древнем русском праве, которая была, очевидно, написана еще в предреволюционное время и примыкает к более ранней его работе «Древнерусская сеньория и крестьянское закрепощение».22 Опираясь на источниковый материал, ставший известным благодаря М. А. Дьяконову, М. Островской и других исследователей и публикаторов источников по истории половников Русского Севера, П. И. Беляев не идентифицирует всякую крестьянскую или половничью порядную с договором земельной аренды. Арендой земли он считает только отношения частноправовые, только договоры имущественного найма, лишенные каких-либо публично-правовых черт. Чисто арендными условиями П. И. Беляев признает договоры о временном поселении на участке земли, о его обработке и «бережении», о плате за пользование участком и его «отводе» землевладельцу по истечении срока порядной.
Но в отношении крестьянина-порядчика и половника к землевладельцу и в XVI и XVII вв. явственно выступали и публично-правовые правомочия, черты сеньориального режима. Сюда относились обязанности половников участвовать в разрубах государева тягла, подчиняться обычному праву в сеньории («жити старым обычаем»), подчиняться юрисдикции землевладельца («во всем слушать» его и его ключника). Черты сеньориальных отношений были в большей степени присущи крестьянским и в меньшей степени половничьим порядным. Но безусловное наличие этих черт не позволяет П. И. Беляеву согласиться с теми исследователями, которые считают порядную грамоту арендным договором (договором имущественного найма). Порядная, по П. И. Беляеву, «является предшественницей позднейшего найма, хотя юридически с ним ничего общего не имеет».23
П. И. Беляев еще не выступает против перенесения на XIV—XVI вв. норм и представлений буржуазного права и не связывает половничество того времени с производственными отношениями феодализма. Такие задачи поставили перед собой исследователи-марксисты.
В 1934 г. Б. Д. Греков в «Очерках по истории феодализма в России» писал: «Если смотреть на дело с правовой стороны, то половник похож на "арендатора" чужого участка земли». Однако это не капиталистический арендатор, который возможен лишь при условии относительно высокого уровня развития мирового рынка, торговли и мануфактуры, в условиях, когда капитализм переносится и в сельское хозяйство.24 В этой книге Б. Д. Греков ограничивается лишь беглым обзором материалов о половничестве Древней Руси. Но он продолжает специальное исследование проблемы и возвращается к ней в капитальном исследовании «Крестьяне на Руси», вышедшем первым изданием в 1946 г. Заслуга Грекова заключалась не в признании массы сельского населения феодально-зависимыми людьми (об этом говорили и другие советские историки в 1920—1930-е годы), а в том, что он привлек все известные тогда источники по истории сельского населения и иа их основе конкретно проанализировал категории сельского населения Древней Руси. Поэтому грековская трактовка сельского населения как феодально-зависимого являлась не декларацией, а тщательно разработанной концепцией.
Б. Д. Греков показывал, что кроме крестьян «в полном смысле слова», т. е. ведущих собственное хозяйство своими средствами производства, в Древней Руси были разнообразные категории полностью или частично лишенные средств сельскохозяйственного производства людей. К ним в XIV—XVI вв. относились серебреники, кабальные, псковские изорники и другие категории сельского населения. Именно к этим «худым» людям автор относил и половников. В Великом княжестве Литовском крестьяне «в полном смысле слова» именовались и действительно были «непохожими». И им противостояли лишенные возможности вести нормальное крестьянское хозяйство и отбывать тягло «похожие» люди. Б. Д. Греков считал половников и других порядчиков (он употреблял термин «новопорядчики») такими же бестяглыми «похожими» людьми, тогда как «непохожих» людей Литвы он сопоставлял с русскими старожильцами.
Но и порядчики, добровольно (но под давлением нужды) заключавшие ряд с землевладельцем, были вольными людьми лишь по происхождению. В перспективе же они (при известных условиях) становились старожильцами, на которых распространялись как феодальные повинности, так и ограничения переходов. Половничьи (и крестьянские) порядные грамоты получали объяснения, исходя из экономических и правовых условий феодального строя.
Б. Д. Греков раздельно рассмотрел немногочисленные источники о новгородских половниках конца XIII—XV вв., об исполовниках «Псковской судной грамоты», о половниках Северо-Восточной Руси XV в. и о половничестве в Русском государстве XVI в. Данные о новгородских половниках, которые в договорах с князьями ставились на одну доску с холопами, казалось, противоречили общим представлениям Б. Д. Грекова о половниках как «похожих» людях. Но он вышел из положения, считая, что сами половники, вероятно, делились в Новгородской земле на «отхожих» и «неотхожих» и запрещение перехода относилось только к последним. Впрочем, Б. Д. Греков дальше говорит о половниках как о единой очень распространенной в Новгороде группе. Он пишет, что «свобода выхода его (новгородского половника.—А. Ш.) не могла быть неограниченной». Выделять Псков и подчеркивать разницу в общественных отношениях с Новгородом, по Б. Д. Грекову, нет оснований. Псковский изорник-половник — это лишенный средств производства вольный человек, вынужденный сесть на чужую землю и тем самым попадавший в феодальную зависимость.25
В Северо-Восточной Руси источники различают крестьян, давно живущих на земле вотчины и «происходящих, быть может, от тех общинников, которые когда-то сидели тут же, не зная над собой власти землевладельца». Но кроме этих крестьян-старожильцев и рядом с ними источники отмечают людей, недавно привлеченных на данный участок: это серебреники, половники, рядовые, юрьевские, кабальные. Подчеркивая, что половник XV и первой половины XVI вв. не имеет ничего общего с капиталистическим арендатором, Б. Д. Греков видит в нем либо обедневшего крестьянина, который вследствие бедности не мог справиться со всеми крестьянскими обязанностями, либо «вольного», т. е. лишенного средств производства человека. Не ограничиваясь противопоставлением половника капиталистическому арендатору, эксплуатирующему наемный труд рабочих, Греков далее говорит уже о несходстве половника с арендатором вообще. Половник, по его словам, «больше походил на наймита, чем па арендатора». Половье от урожая, которое половник оставляет себе, может рассматриваться как половина поля, которую ему предоставляет хозяин. Эта половина поля «есть не что иное, как заработная его плата за весь его разнообразный и тяжелый труд». Но наемный труд половника облекался, по мнению Грекова, в феодальную форму и был близок труду кабального холопа.26
Б. Д. Греков соглашался с П. Ивановым и другими исследователями, считавшими, что развитие половничества идет параллельно с увеличением мобилизации недвижимости. В местах, где землевладение крестьян устойчиво, нет половников. И наоборот, «там, где главное основание крестьянского владения— купчие крепости, т. е. там, где идет значительная мобилизация крестьянской земли, половников очень много». Половничество— несомненный продукт пауперизации и обезземеления крестьян. Развитие половничества в Поморье было связано с распространением в этом крае владельческих элементов.27 Половничество, резюмирует Б. Д. Греков, явление старое, но оно заметно стало расти со второй половины XV в. в связи с ростом товарно-денежных отношений и расслоением деревни.
Противопоставление половника как обедневшего крестьянина-общинника или вольного человека, лишенного средств производства, старожильцу, наделенному средствами производства, нашло отражение в «Очерках истории СССР». Условием перехода половника в зависимое от землевладельца состояние были, по мнению автора соответствующей главы «Очерков» А. Г. Манькова, ссуда и обязательство отдавать феодалу половину урожая. «Часть половников в XVI в. превратилась в старожильцев, другая продолжает оставаться на положении временно зависимых людей».28 В БСЭ также говорится, что «в половники шли вольные люди, лишенные средств производства, и обедневшие крестьяне», хотя и не окончательно разоренные. В XVI в. половники обычно превращались в старожильцев.29
Получившие распространение в советской литературе взгляды Б. Д. Грекова на половников в то же время подвергались критике. С. А. Тараканова-Белкина после выхода грековских «Очерков по истории феодализма» выступила против сближения новгородских половников с наемными работниками. Определение новгородского крестьянина-половника как наемного рабочего (или как свободного арендатора) привело бы к выводу, что «феодал эксплуатировал не крестьянина-собственника средств производства, а "пролетаризированную" — и при этом значительную в своем удельном весе — часть сельского населения, что не только неверно теоретически, но и противоречит действительности».30
С. А. Тараканова-Белкина полагала, что в XV в. в Новгороде существовали самые разнообразные по своему положению в производстве группы населения: и лишенные хозяйственной независимости, по-видимому, нетяглые люди, и обезземеленные крестьяне, работавшие на особых и, надо полагать, весьма тяжелых условиях найма. Но основную массу новгородских половников составляли крестьяне-собственники средств производства, платившие феодалу долевой оброк. Автор замечает, что и крестьяне, как и половники, иногда платили землевладельцу долю урожая.
По мнению Таракановой-Белкиной, половники от крестьян поначалу ничем, кроме названия, не отличались, а по мере того как изменялся характер натуральной ренты и долевой доход сменялся посопным хлебом и появлялась рента денежная, термин «половник» в применении к основной группе сельского населения терял значение и исчезал. Если до XV в. половниками еще именовали основную часть сельского населения Новгорода, то в XV в. термин стал приобретать новое значение, а именно людей, «утративших свою экономическую самостоятельность».31
Мы уже видели, что Б. Д. Греков считал источники по новгородским половникам крайне скудными. Вероятно, поэтому он не счел нужным полемизировать с С. А. Таракановой-Белкиной. С возражениями ей в 1955 г. выступила Л. В. Данилова. Если у Таракановой-Белкиной основным признаком новгородских половников являлась издольная форма ренты, то Данилова писала, что «основным при характеристике половничества является не уплата оброка из доли урожая, а своеобразная форма феодальной зависимости, близкая к холопству. Новгородские половники находились в той форме феодальной зависимости, которая ничем, по существу, не отличалась от крепостничества». Половники — это бывшие свободные крестьяне, потерявшие свою землю и попавшие вследствие этого в зависимость от феодала. К XIV в. они, подобно холопам, были подсудны вотчинному суду и не пользовались правом перехода. Отличались же они от холопов тем, что государственные повинности холопы не платили вовсе, а половники платили в половинном размере.32 Как уже отмечалось, о близости новгородских половников и холопов говорил Б. Н. Чичерин. Но его точка зрения не нашла сторонников в дореволюционной литературе. То же произошло и с точкой зрения Л. В. Даниловой в советской литературе.
Л. В. Черепнин останавливается на половничестве XV в. в «Образовании Русского централизованного государства». Половники в это время не составляли, по его мнению, какой-то особой категории крестьян. Как и у других крестьян, у них часто было свое собственное единоличное хозяйство («собина»), и они имели право на получение доли урожая с используемой ими земли феодала.33 Иногда половники составляли основную массу феодально-зависимого населения той или иной вотчины, но идентифицировать их со всей массой крестьян все же нельзя. Что же выделяет половников из всей массы феодально-зависимого населения? «Половник, — отвечает на этот вопрос Л. В. Черепнин,—это крестьянин, который "сидит на исполовьи"».34
Вслед за Б. Д. Грековым Л. В. Черепнин полагает, что «половниками в серебре» могли быть и кабальные должники, и крестьяне, обложенные денежным оброком из расчета половины стоимости урожая. Но, не считая серебреников, как и половников, особой группой крестьян,35 Черепнин отвергает противопоставление старожильцев и новопорядчиков, характерное для грековской концепции.
Источником половничества Л. В. Черепнин считал хозяйственное разорение крестьян, вынуждавшее их продавать землю. Источником половничества могла быть и кабала. Наконец, половниками могли становиться и отпущенные на волю холопы. «Можно думать, — продолжает Л. В. Черепнин, — что эта форма эксплуатации развивалась в условиях хозяйственного подъема, вызванного восстановлением пустошей, освоением и обработкой под пашню лесных площадей, заведением новых крестьянских поселений — деревень и починков. Не обладая средствами для подобной деятельности по поднятию целинных и залежных земель, крестьяне (иногда выкупившиеся на волю холопы) получали ссуду от землевладельцев на условиях, выгодных для последних: как только крестьянин основывал на новом месте починок, заводил хозяйство, начинал собирать урожай, половину его (или какую-либо иную оговоренную заранее часть) он должен был вносить землевладельцу, ссудившему его инвентарем и деньгами».36
В монографии, специально посвященной положению половников расположенного в Устюжском уезде Троицко-Гледенского монастыря в XVII в., З. А. Огризко упрекает Б. Д. Грекова за непоследовательность. С одной стороны, автор «Крестьян на Руси» рассматривает половничество как результат присвоения феодалами крестьянской земли, а с другой — связывает развитие половничества с ростом товарно-денежных отношений и имущественным расслоением деревни. Последний тезис плохо согласуется с фактом убыли половников, происходившей с конца XVI в.37 Обильный материал, который собрала и проанализировала 3. А. Огризко, побуждает ее рассматривать половничество как результат развития не товарно-денежных, а крепостнических отношений.
3. А. Огризко отмечает, что советские историки направили главное внимание на характеристику экономического положения половничества. Но вопросы конкретного экономического положения половников и развития их хозяйства оставались нерешенными. А это привело к некоторой нечеткости и в определении социальной сущности половничества в XVII в. Соответствующий упрек 3. А. Огризко адресовала не только Б. Д. Грекову, но и авторам «Очерков истории СССР».38 Нужно отметить, что экономическая характеристика половников XVII в. впервые была глубоко и разносторонне освещена в монографии 3. А. Огризко.
До опубликования монографии Огризко выступила со статьями.39 Параллельно с ней о половниках Устюжского уезда писали А. Ц. Мерзон, Ю. А. Тихонов и Г. Н. Лохтева.40 Хорошая сохранность фонда, расположенного в этом уезде Троицко-Гледенского монастыря и некоторых других фондов, относящихся к XVII в., способствовала успеху этих исследований. А. Ц. Мерзон установил, что в 1620-е годы в Устюжском уезде насчитывалось свыше 1300 половников, причем почти 45% из них половничало у черносошных крестьян, около 35% —У монастырей, церкви и духовенства и около 17%—у посадских людей г. Устюга Великого. Ю. А. Тихонов и Г. Н. Лохтева отметили, что в значительно возросших между 1620-ми и 1680-ми годами владениях Гледенского монастыря число половничьих дворов увеличилось более чем в 3 раза.41
Работы 3. А. Огризко и Г. Н. Лохтевой осветили различные стороны положения и быта половников Гледенского монастыря в XVII в. Авторы этих работ установили, что половники в некоторых случаях отдавали землевладельцу меньше или больше половины урожая (хотя подавляющее большинство монастырских половников давало именно половье нз хлеба). Они показали, что в половники шли на Севере обедневшие люди, и главным образом черносошные крестьяне, полностью или частично лишенные средств производства. Для ответа на вопрос о том, можно ли сближать половничество XVII в. с наймом, первостепенное значение имеет наличие у половников своего скота и инвентаря. Гледенские половники XVII в., как правило, рядились на господскую землю с собственными земледельческими орудиями и обрабатывали ее на своих лошадях. Это обстоятельство заставило Огризко и Лохтеву относить половника не к разряду наймитов, а к числу крестьян. В то же время они отмечали, что изредка встречались половники, пользовавшиеся монастырскими лошадьми. Интересно, что эти половники, приобретавшие черты наемных работников, сохраняли за собой не половину, а всего 7э или 2/5 собранного ими урожая.
3. А. Огризко выяснила, что помимо долевого оброка половники ходили «на зделье», которое никак не оплачивалось и носило характер типичной барщины. Поряжаясь в половники, обедневшие крестьяне или посадские люди получали у монастыря подмогу, «а за тот подмог» они должны были выполнять специально оговоренный в порядных грамотах «приряд», включавший расчистку новых пашен и покосов, строительство и ремонт сараев и других хозяйственных помещений в своем дворе. Гледенский, подобно ряду других поморских монастырей, не обладал пожалованными деревнями с крепостными крестьянами и мог пользоваться только трудом работавших на его земле «по уговору» порядчиков. Порядчики, и в их числе половники, поселялись на оговоренный срок (на 1, 2, 3 года и больше). В Поморье, где довольно интенсивно протекала мобилизация крестьянской земли, существовали немалые контингента вынужденных заключать поряд людей. Вот почему на Севере в XVII в. сохранилась система заключения срочных порядных грамот, исчезнувшая после указов о закрепощении в центре и на Северо-Западе России.
3. А. Огризко и Г. Н. Лохтева учитывали эти существенные особенности Севера. И в то же время Лохтева отводила внеэкономическому принуждению первостепенное место во взаимоотношениях идущих по своей воле и под давлением экономической необходимости в половники людей с владельцами земли. Она отмечала гражданское неполноправие половников и небезрезультатные усилия монастыря, направленные па превращение временной зависимости половников в постоянную. Огризко отмечала, что в XVII в. половники попадали во все большую зависимость от своих временных владельцев. Вместе с Б. И. Жучковым, анализировавшим положение половников в XVIII в.,42 3. А. Огризко полагает, что северные половники все более приближались к крепостным крестьянам. В наказах черносошных крестьян в Екатерининскую комиссию 1767 г. содержались жалобы на хозяев, которые заставляют половников работать как «якобы крепостных купленных крестьян».43 Хотя в труде Огризко речь идет о монастырских половниках, эти слова она распространила и на половников устюжских купцов.
Совершенно иных взглядов придерживался Н. Е. Носов, подчеркнувший существенную разницу между половниками на землях феодальных землевладельцев и половниками на землях купцов и крестьян. Он опирался именно на тот тезис Б. Д. Грекова, который критиковала 3. А. Огризко. Половничество росло со второй половины XV в. «в связи с ростом товарно-денежных отношений и имущественным расслоением деревни». Но Н. Е. Носов не соглашается с тем, что наемный труд, с которым Греков сближал половничество, облекался в феодальную форму. В районах поместно-феодального хозяйства, как и на землях северных монастырей, половники, подобно бобылям, являлись источником пополнения феодально-зависимых крестьян. Но на черносошных и посадских землях, особенно в Поморье, положение было иным. Половничество на землях русского черносошного Севера не порождало личной зависимости половника от крестьянина-землевладельца, а было «просто наиболее приемлемой в условиях зарождающегося здесь товарного хозяйства формой наемного сельскохозяйственного труда». В XVI в. положение половников на крестьянских землях напоминало положение батраков, что было связано с развитием в черносошной деревне зарождающихся буржуазных отношений. Не случайно же, продолжает Н. Е. Носов, «половничество чуть ли не возродилось в России в пореформенный период и как раз в кулацком хозяйстве».44
К этой характеристике северного половничества полностью присоединился А. И. Копанев. Обращаясь к источникам, относящимся именно к половникам, работающим на землях купцов, богатых крестьян и приходских церквей (которые, по мнению автора, в своих отношениях с половниками не выходили за рамки крестьянского обычая), А. И. Копанев пишет, что половники пользовались своим инвентарем и тягловой силой. Но это не мешает ему признать, что половник «являлся здесь свободным человеком, своего рода наймитом». Отмечая ущемленность социального статуса порядчика на черных землях, Копанев считает, что «отношения между владельцем и порядчиком (в том числе и половником) были все-таки чисто экономическими, строго срочными». По другому пути развивался поряд на землях северных монастырей, где порядчик попадал в сферу внеэкономического принуждения, а в конце концов закрепощался.45
В отличие от Н. Е. Носова и А. И. Копанева, Н. Н. Покровский не делает принципиального различия между положением половников на землях монастырей и на купеческих и крестьянских землях. Он полагает, что в XVI в. и на крестьянских землях эксплуатации половников в известной мере были присущи феодальные черты.46 Н. Ф. Демидова, изучавшая положение половников по материалам Яренского уезда XVII— XVIII вв., тоже указывает на «глубокие социальные корнг, связывающие половничество с феодальной системой отношений». Она говорила о «видимости свободного договора», связывавшего половника с землевладельцем, и о долговой зависимости как общей ч черте всех половников Яренского уезда. И в то же время обращала внимание на то, что половничество не являлось устойчивой формой зависимости.47
Ю. С. Васильев подчеркнул, что половники «являлись порядчиками, временными держателями земли. По истечении договора их право на земельный надел прекращалось. Это главное, что отличало половников от крестьян-старожильцев», которые имели «пожизненное и наследственное право на владение и пользование землей».48
Оригинальную трактовку половничества предложил Л. В. Милов. По его мнению, в зависимости от характера ренты половников следует разделять на разные группы. Часть половников давала господину ренту продуктом, равную 50% «приполонного» хлеба, не считая других компонентов ренты. Землевладелец мог доводить поборы с крестьян-общинников до столь высокого уровня. «Но заставить крестьянина работать на господском поле при такой же норме эксплуатации реально было лишь при потере им земельного надела или иных чрезвычайных экономических обстоятельствах». Так было с той частью половников, которая садилась на чужую землю и сеяла господскими семенами. По мнению Милова, эти половники составляли особую группу людей, располагавших не наделами полевой пашни, а лишь нерегулярной пашней в займищах, росчистях и т. п. Однако этот тезис не соответствует множеству показаний источников о наличии регулярной пашни у садившихся на чужую землю и пользовавшихся семенами землевладельца половников.
Ренту половников, садившихся на чужую землю и якобы не имевших регулярной пашни, Л. В. Милов рассматривает не как натуральный оброк в форме издолья, а как полевую барщину, и видит в ней один из окольных путей утверждения в стране барщинной системы. А утверждение в XVI в. нолевой барщины он считает важнейшим результатом борьбы землевладельцев с общиной за укрепление феодальной собственности на землю.49
В результате плодотворной деятельности дореволюционных и советских историков вопрос о характере половничества на Руси в XIII—XVII вв. во многом прояснился, и документальные материалы в большом количестве приведены в известность. И все же многие важнейшие вопросы истории половников остаются спорными или неизученными. По-разному рассматривается вопрос о степени распространенности института половников в Древней Руси. Неясно, существовали ли различия между положением половников в Новгородской земле, во Пскове и в Северо-Восточной Руси и каковы отличия половников XV в. от половников XVI и XVII вв. Важно уточнить соотношение крепостнических, кабальных черт половничества и черт, сближающих его с вольным наймом.
Этимологически термин «половник», очевидно, происходит от слова «половье» — половина. Попытку П. А. Аргунова вывести термин «половник» от «полова» (мякина) нельзя считать обоснованной.50 Но в каком смысле половник был человеком на половине? Являлся ли он издольщиком, обязанным отдавать господину половину собранного урожая? Или он обладал половинным по сравнению с нормальным наделом? Или это человек, отбывающий тягло в половинном размере? Или эти признаки находились в каких-то сочетаниях друг с другом и изменялись во времени? Эти и другие вопросы представляют интерес потому, что без ответа на них трудно попять многообразие и особенности производственных отношений в русской деревне XIV—XVI вв.
1Чичерин Б. Н. Опыты по истории русского права. М., 1853, с. 175.
2Беляев И. Д. Крестьяне на Руси. 2-е изд. М., 1903, с. 3—5.
3Попов К. А. Половники. Памятная книжка Вологодской губернии на 1862 и 1863 годы. Вологда, 1863, с. 71, 82, 92.
4Соколовский П. А. Экономический быт земледельческого населения России и колонизация юго-восточных степей перед крепостным правом. СПб., 1878, с. 33.
5Никитский A. Н. История экономического быта Велпксго Новгорода. М., 1892, с. 59, 195.
6Ефименко А. Я. Исследования народной жизни. Вып. 1. М., 1884, с. 272—273, 278, 280, 289.
7Спицын А. А. Оброчные земли на Вятке в XVII в. — Изв. Общества археологии, истории и этнографии при Казанском ун-те, 1892, т. 10„ вып. 1, с. 54.
8Лаппо - Данилевский А. С. Организация прямого обложения... с. 105.
9Дьяконов М. А. [Рец. на кн.:] А. С. Лаппо-Данилевского. Организация прямого обложения в Московском государстве. СПб., 1890.— ЖМНП, 1893, № 7, отд. критики и библиографии, с. 202; Милюков П. И. Спорные вопросы... с. 99.
10Лаппо-Данилевский А. С. Организация прямого обложения... с. 105.
11Милюков П. Н. Спорные вопросы... с. 99.
12ЖМНП, 1895, № 5, с. 35. — Позднее статья вошла в кн.: Дьяконов М. А. Очерки из истории сельского населения в Московском государстве (XVI—XVII вв.). СПб., 1898, с. 176. Дьяконов М. А. Очерки из истории сельского населения... с 180
13
14Там же, с. 198—204.
15Там же, с. 152—153, 189.
16Рожков Н. А. Сельское хозяйство Московской Руси в XVI в. М., 18П. с. 156—164.
17Семевский В. И. Крестьяне в царствование Екатерины II, т. IL М 1901, с. 700—720.
18Там же, с. 270.
19Богословский М. М. Земское самоуправление на Русском Севере, т. 1. М., 1909, с. 133.
20Островская М. Земельный быт сельского населения Русского Севера в XVI—XVIII веках. СПб., 1913, с. 185—187.
21Там же, с. 188, 207.
22Беляев П. И. Договор найма в древнерусском праве.— Русский исторический журнал, 1918, № 5, с. 3—32; ЖМНП, 1916, окт—нояб.
23Беляев П. И. Договор найма... с. 4—7.
24Греков Б. Д. Очерки по истории феодализма в России. Система господства и подчинения в феодальной деревне X—XVI вв. М.; Л., 1934, с. 121.
25Греков Б. Д. Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII в. М.; Л., 1946, с. 411, 427, 469, 471.
26Там же, с. 539, 684, 687, 693—694.
27Там же, с. 684—685, 687.
28Очерки истории СССР. Период феодализма. Конец XV — начало XVII вв. М., 1955, с.47.
29Большая Советская Энциклопедия. 2-е изд. М., 1955, т. 33, с. 608.
30Тараканова-Белкина С. А. Боярское и монастырское землевладение в Новгородских пятинах в домосковское время. М., 1939, с. 74.
31Там же, с. 76—77.
32Данилова Л. В. Очерки по истории землевладения и хозяйства в Новгородской земле в XIV—XV вв. М., 1955, с. 75—79.
33Черепнин Л. В. Образование Русского централизованного государства в XIV—XV веках. М., 1960, с. 234.
34Там же, с. 233. — В другой работе JI. В. Черепнин заметил, что-слово «половина» следует понимать не в смысле точно установленной арифметической доли урожая, а в общем смысле «часть» этого урожая (Черепнин JI. В. Из истории русского крестьянства XV в. — В кн.: Доклады и сообщения Института истории. М„ 1954, вып. 3, с. 121).
35Черепнин Л. В. Образование Русского централизованного государства... с. 244.
36Там же, с. 233—234, 236.
37Огризко 3. А. Из истории крестьянства на Севере феодальной России XVII в. Особые формы крепостной зависимости. М., 1968, с. 5.
38Там же.
39Огризко 3. А. 1) Изменения в экономическом положении монастырских половников в XVII в. — В кн.: К вопросу о первоначальном накоплении в России в XVII—XVIII вв. М., 1958: 2) Зерновое хозяйство половников Троицко-Гледенского монастыря в XVII в. — В кн.: Материалы из истории сельского хозяйства и крестьянства СССР. М., 1960, № 4.
40Мерзон А. Ц., Тихонов Ю. А. Рынок Устюга Великого в период складывания всероссийского рынка (XVII в.) М., 1960; Тихонов Ю. А. Имущественное положение половников Устюжского уезда в середине XVII в.— В кн.: Вопросы социально-экономической истории и источниковедения периода феодализма в России. М., 1961; Лохтева Г. Н. Половники Троицко-Гледенского монастыря в XVII в. — В кн.: Исторические записки, № 72, М., 1962.
41Мерзон А. Ц., Тихонов Ю. А. Рынок Устюга Великого.., с. 597; Лохтева Г. Н. Половники Троицко-Гледенского монастыря... с. 121.
42Жучков Б. И. Вопросы экономического положения половников в 20—50-х годах XVIII в. — Учен. зап. Моск. пед. ин-та, 1957, вып. 4, с. 78.
43Огризко 3. А. Из истории крестьянства... с. 20, 26—27, 30—36, 160—162; Лохтева Г. Н. Половники Троицко-Гледенского монастыря... с. 121, 123—124, 137—138.
44Носов Н. Е. Становление сословно-представительных учреждений в России. Л., 1969, с. 260—261.
45Копанев А. И. Крестьянство Русского Севера в XVI в. Л., 1978, с. 187—196.
46Покровский Н. Н. Актовые источники по истории черносошного землевладения в России XIV — начале XVI вв. Новосибирск, 1973, с. 213.
47Демидова Н. Ф. К вопросу о социальной сущности половничества в XVIII в. —ЕАИ за 1963 г. Вильнюс, 1964, с. 305, 307.
48История северного крестьянства, т. 1. Архангельск, 1984, с. 88—89
49Милов Л. В. О причинах возникновения крепостного права. — BII, 1985, № 3, с. 193—194.
50Аргунов П. А. Крестьянин и землевладелец в зпоху «Псковской судной грамоты».—Учен. зап. Саратовск. ун-та, 1925, т. IV, вып. 4, с. 9, 12, 14.
<< Назад Вперёд>>
