Очерк 4. Две исторические победы великого князя Дмитрия
30–летний период, в течение которого великое княжение сохранялось за московскими князьями, не прошел даром. Традиционная монгольская политика недопущения чрезмерного усиления кого—либо из вассальных правителей в данном случае дала явный сбой. И попытка Орды на рубеже 50–60–х гг. XIV в. изменить соотношение сил в Северо—Восточной Руси не удалась – как из—за накопленного к этому времени Москвой потенциала, так и по причине обострения в это время внутриордынской ситуации. Уже в 1362 г., воспользовавшись наличием в Орде нескольких противоборствующих правителей, москвичи сумели получить ярлык на великое княжение для Дмитрия Ивановича. Попытка Дмитрия Константиновича, заручившись собственным новым ярлыком, вернуться на владимирский стол была пресечена военной силой. К 1363 г. были возвращены Галич и половина Ростова.[848] Таким образом, в течение трех лет Москва восстановила позиции, существовавшие при Иване Ивановиче.
А с конца 60–х гг., когда Дмитрий повзрослел, москвичи, по выражению антимосковски настроенного тверского летописца, «надѣяся на свою на великую силу, князи русьскыи начаша приводити в свою волю, а которыи почалъ не повиноватися ихъ волѣ, на тыхъ почали посягати злобою».[849] В 1368 г. было занято Ржевское княжество, некогда принадлежавшее союзнику Москвы Федору Святославичу (из смоленских князей), а в конце 50–х гг. захваченное Литвой.[850] Тогда же было начато наступление на Тверь. Эти действия вызвали реакцию со стороны великого князя литовского Ольгерда, женатого на сестре тверского князя Михаила Александровича. Помимо литовской помощи, Михаил попытался заручиться поддержкой эмира Мамая, ставшего к этому времени правителем западной части Орды (к западу от Волги). В 1371 г. Мамай от лица своего марионеточного хана Мухаммед—Бюлека выдал Михаилу ярлык на великое княжение, но тверской князь отказался взять вспомогательную татарскую рать для своего водворения во Владимире, а Дмитрий Московский в том же году приехал в Орду и ценой богатых даров сумел получить ярлык на свое имя. Более действенной была для Твери литовская поддержка. Ольгерд совершил три похода на Москву – в 1368, 1370 и 1372 гг.; во время двух первых он осаждал недавно отстроенный белокаменный Кремль, в ходе же третьего был остановлен на Оке у Любутска.[851] По заключенному летом 1372 г. договору Москва обязывалась вернуть Ржеву, но Ольгерд признавал великое княжение владимирской «отчиной», т. е. наследственным владением Дмитрия, тем самым отказываясь от поддержки претензий на него своего шурина Михаила Тверского.[852] Впервые великое княжество Владимирское было признано политическим образованием, статус которого не зависит от воли хана Орды. В ходе противостояния с Ольгердом удалось сделать территориальное приобретение: в результате поддержки одного из новосильских князей, Романа Семеновича, против другого – Ивана (зятя Ольгерда) Москве досталась Калуга – часть владений последнего.[853] В начале 1374 г. был заключен мир с Михаилом Тверским на условиях его отказа от претензий на великое княжение.[854]
Но в том же 1374 г. «великому князю Дмитрию Ивановичю бышеть розмирие с татары и с Мамаем».[855] Впервые со времен Даниила Галицкого русское княжество вступило в открытую конфронтацию с Ордой.[856] Однако противоборство с Мамаем не колебало ставшее традиционным представление о законности власти хана Орды – «царя» – над Русью. Современники расценивали ситуацию, при которой реальная власть в Орде находилась в руках не хана, а временщика, как нарушение нормы.[857] Соответственно борьба с Мамаем рассматривалась как выступление против незаконного правителя.
В этой ситуации Михаил Тверской вновь предъявил претензии на великое княжение и в 1375 г. получил ярлык от Мамая.[858] В ответ на Тверь двинулось огромное войско, состав которого позволяет оценить пределы власти Дмитрия Московского. В поход двинулись, помимо самого Дмитрия Ивановича и его двоюродного брата Владимира Андреевича Серпуховского, суздальско—нижегородский князь Дмитрий Константинович, его сын Семен и братья – Борис и Дмитрий Ноготь, ростовские князья Андрей Федорович и Василий и Александр Константиновичи (двое последних княжили во входившем в ростовские владения Устюге), князь Иван Васильевич из смоленской ветви (правивший в Вязьме[859]), ярославские князья Василий и Роман Васильевичи, белозерский князь Федор Романович, кашинский князь Василий Михайлович (удельный князь тверского дома, перешедший на сторону Москвы), моложский князь Федор Михайлович (Моложское княжество выделилось в XIV в. из Ярославского), стародубский князь Андрей Федорович, князь Роман Михайлович Брянский (Брянском он тогда уже реально не владел, тот был в руках Ольгерда), новосильский князь Роман Семенович, оболенский князь Семен Константинович и его брат тарусский князь Иван.[860] Таким образом, верховную власть Дмитрия Ивановича признавали не только все княжества Северо—Восточной Руси (кроме Тверского, за исключением его Кашинского удела), но также князья трех верховских княжеств Черниговской земли (Новосильского, Оболенского и Тарусского), Роман Михайлович, считавшийся великим князем черниговским[861] и вяземский князь. В результате похода Михаил Тверской капитулировал, признав себя «молодшим братом» Дмитрия Ивановича, а великое княжение – его «отчиной».[862]
В 1375–1376 гг. Мамай наносил удары по владениям московских союзников – новосильского и нижегородского князей.[863] В 1377 г. у границ Нижегородского княжества на р. Пьяне татарами Мамая было разбито войско, состоявшее из нижегородских и московских полков,[864] в 1377 и 1378 гг. дважды разорялся Нижний Новгород, а в следующем году в пределах Рязанской земли на р. Воже Дмитрий Иванович в союзе с Рязанью разгромил посланное Мамаем на Москву войско под командованием Бегича.[865]
После этого правитель Орды начал подготовку к масштабному походу, закончившемуся битвой на Куликовом поле в верховьях Дона 8 сентября 1380 года.
По поводу Куликовской битвы, ее перипетий и связанных с ней событий высказывалось немало разноречивых суждений.[866] Многие из них были связаны с недостаточной изученностью основных источников, повествующих о сражении, – т. н. «памятников Куликовского цикла». В настоящее время хронологию и соотношение этих произведений в главных чертах можно считать определенными. Наиболее ранним памятником Куликовского цикла была, по—видимому, «Задонщина» – произведение поэтического характера; однако использовать ее как источник фактических данных о сражении следует с осторожностью, во—первых, в силу специфики жанра, во—вторых, потому, что хотя первоначальный текст «Задонщины» появился, скорее всего, в 80–х гг. XIV в.,[867] сложение двух дошедших до нас редакций – Краткой и Пространной – относится к более позднему времени (вероятнее всего, к 70–м гг. XV в.).[868] В начале XV в., при составлении протографа Троицкой летописи (памятника московской книжности), возник краткий летописный рассказ о битве, дошедший в составе Рогожского летописца и Симеоновской летописи.[869] Одновременно появился рассказ новгородского летописания, сохранившийся в составе Новгородской I летописи младшего извода.[870] Немного позже, при составлении митрополичьего свода конца 10–х гг. XV в., на основе рассказов Троицкой летописи и протографа Новгородской I летописи младшего извода возникла т. н. Повесть о Куликовской битве, донесенная Новгородской IV и Софийской I летописями.[871] В ней повествование было расширено множеством подробностей (в большинстве своем не вызывающих сомнений по части достоверности).[872] И только много лет спустя, в начале XVI в., появилось самое известное и широко распространившееся в списках произведение о Куликовской битве – «Сказание о Мамаевом побоище» (использовавшее и «Задонщину», и Летописную повесть).[873]
К лету 1380 г. Мамай основательно подготовился к решающей схватке с Москвой. Не надеясь после Вожи только на собственные силы, он заключил союз с новым великим князем литовским Ягайлой Ольгердовичем. Власть Мамая признал Олег Иванович Рязанский, видимо, желая избежать разгрома своего княжества (в то же время он предупредил Дмитрия Ивановича о выступлении Орды).[874] Поход Мамая по своей масштабности не имел прецедентов в XIV столетии.
В начале кампании, когда Мамай с войском кочевал за Доном, а Дмитрий находился в Коломне, Мамаевы послы привезли требование платить выход как при хане Джанибеке (сыне Узбека), «а не по своему докончанию. Христолюбивый же князь, не хотя кровопролитья, и хотѣ ему выход дати по крестьяньскои силѣ и по своему докончанию, како с ним докончалъ. Он же не въсхотѣ».[875] Под «своим докончанием» имеется в виду определенно соглашение, заключенное Дмитрием с Мамаем во время личного визита в Орду в 1371 г. Но тогда Дмитрий преследовал цель задобрить Мамая, чтобы вернуть себе ярлык на великое княжение. Следовательно, он соглашался на большие выплаты, чем те, что имели место до 1371 г., но оговоренный размер дани все же уступал тому, который существовал при Джанибеке. С 1374 г. Москва перестала соблюдать это докончание; теперь, в условиях приближения Мамая в союзе с Ягайлой, Дмитрий соглашался вернуться к его нормам. Но Мамай, рассчитывая на перевес в силах, не уполномочил своих послов идти на уступки.
Ранние источники дают очень немного сведений о том, отряды каких русских земель и княжеств участвовали в походе Дмитрия Ивановича на Дон. Рассказ Рогожского летописца и Симеоновской летописи, кроме самого Дмитрия, называет по именам только двух князей – Федора Романовича Белозерского и его сына Ивана, и то в силу того, что они пали в сражении.[876] Рассказ Новгородской I летописи младшего извода упоминает об участии в битве двоюродного брата Дмитрия серпуховского князя Владимира Андреевича.[877] Летописная повесть говорит также о наличии в войске Андрея и Дмитрия Ольгердовичей, литовских князей, в 1378–1379 гг. перешедших на службу к Дмитрию Московскому.[878] Андрей ранее княжил в Полоцке, а после своего отъезда из Литвы в 1377 г. во Пскове; Дмитрий был прежде князем брянским, а перед переходом к Дмитрию Ивановичу – трубчевским.[879] Можно заключить, что под их началом находилось какое—то количество служилых людей из Полоцка и Черниговщины, а также псковичей (об их присутствии в «Повести» говорится прямо). В перечне погибших «Повести», помимо белозерских князей, упоминаются князь Федор Тарусский и брат его Мстислав, а также (только в тексте Софийской I летописи) князь Владимир Дорогобужский;[880] из этого следует, что в сражении участвовали силы из Тарусского княжества – пограничного с Московским верхнеокского княжества Черниговской земли, и из Вяземско—Дорогобужского, самого восточного из княжеств Смоленской земли. «Задонщина» утверждает, что в походе участвовал отряд новгородцев.[881] В двух списках «Задонщины» – У и ИI – наличествует также перечень количества погибших знатных людей: кроме белозерских князей и бояр с территорий Московского и великого княжества Владимирского (московских, коломенских, серпуховских, переяславских, костромских, владимирских, дмитровских, можайских, звенигородских, углицких) там названы «посадники» новгородские, паны литовские (только в списке ИI), а также бояре суздальские, муромские, рязанские и ростовские.[882] Если под «панами литовскими» имеются в виду отряды Андрея и Дмитрия Ольгердовичей, то упоминание рязанских бояр вызывает сомнение, поскольку князь Олег Рязанский занимал в конфликте с Мамаем 1380 г. если и не враждебную Москве позицию, то уж во всяком случае не союзническую. Правда, можно допустить, что речь идет о боярах Пронского княжества – удельного княжества Рязанской земли; известно, что в битве на Воже 1378 г. одним из флангов русского войска командовал князь Даниил Пронский.[883] Но нельзя исключать, что расчет погибших бояр – позднее добавление к первоначальному тексту «Задонщины», появившееся при создании ее Пространной редакции. Перечисленные сведения дают, таким образом, довольно мало материала для заключений, какие войска участвовали в Куликовской битве, помимо ратей, собранных с территории собственно Московского и принадлежавшего Дмитрию Ивановичу великого Владимирского княжеств.
Наиболее подробные сведения о составе русского войска (точнее – сведения о его «командном составе», позволяющие говорить о том, рати с каких территорий выступили в поход) содержатся в трех источниках – «Сказании о Мамаевом побоище»,[884] Новгородской летописи Дубровского[885] и Архивской летописи.[886] Два последних восходят к общему протографу – новгородскому своду 1539 г.,[887] и тексты, относящиеся к интересующему нас вопросу, в них идентичны. «Сказание о Мамаевом побоище», как сказано выше, было создано в начале XVI в. Таким образом, оба памятника, доносящие подробные данные о составе армии Дмитрия Донского в 1380 г. – поздние, отстоящие от событий более чем на столетие. В историографии состав русского войска освещается обычно на основе именно этих источников.[888] Однако по причине их позднего характера высказывались сомнения в достоверности сведений «Сказания» и летописей Дубровского и Архивской по этому вопросу.[889]
Прежде чем подступить к оценке данных «Сказания о Мамаевом побоище» и летописей Дубровского и Архивской (далее их текст об «уряжении полков» обозначается как НДубр—Арх), надо обратить внимание, что имеется возможность очертить круг княжеств – вероятных участников Куликовской битвы, исходя из состояния военно—политических отношений Москвы с соседними политическими образованиями до и после Куликовской битвы. Как говорилось выше, в 1375 г. Дмитрий собрал под свои знамена в походе на Тверь войско, в состав которого входили князья суздальско—нижегородские, ростовские (включая устюжских), вяземский, ярославские, белозерские, кашинский, моложский, стародубский, бывший брянский, новосильский, оболенский и тарусский, а также новгородские силы. Еще одним походом, участники которого подробно описаны, был поход Дмитрия Донского на Новгород зимой 1386–1387 гг. В данном случае состав войска приведен не по князьям, а по городам. В походе приняли участие «рати» с территории великого княжества Московского и Владимирского – московская, коломенская, звенигородская, можайская, волоцкая, ржевская, серпуховская, боровская, дмитровская, переяславская, владимирская, юрьевская, костромская, углицкая, галицкая, бежицкая, белозерская, вологодская, новоторжская, – а также «рати» из Мещеры, княжеств Муромского, Стародубского, Суздальского, Городецкого, Нижегородского, Ростовского (с Устюжским), Ярославского, Моложского.[890] Отличия состава войска 1386–1387 гг. от войска 1375 г. (помимо того, что новгородцы стали теперь противной стороной) следующие: 1. «Белозерская рать» в результате перехода Белоозера после гибели князя Федора Романовича на Куликовом поле в состав московских владений оказалась в ряду великокняжеских сил. 2. Отсутствуют войска Вяземского княжества, т. к. князь Иван Васильевич погиб в 1386 г. в битве смоленских князей с Литвой под Мстиславлем, а его сын тогда же подписал договор, по которому смоленские князья попадали в зависимость от Литвы[891] (т. е. Вяземское княжество вышло тем самым из коалиции, возглавляемой Дмитрием Донским). 3. Отсутствует рать из Кашинского княжества, т. к. после смерти Василия Михайловича Кашинского в 1382 г. Кашин отошел к тверскому князю Михаилу Александровичу.[892] 4. Отсутствуют силы верховских княжеств (Новосильского, Тарусско—Оболенского), что объясняется, очевидно, отдаленностью их (пограничных с ордынской территорией) от театра военных действий (союз князей этих земель с Дмитрием сохранялся – в 1385 г. Роман Новосильский и тарусские князья участвовали в войне Москвы с Рязанью[893]). 5. На сей раз в походе участвуют войска из Муромского княжества и Мещеры.[894] Можно с уверенностью полагать, что в 1380 г. сборы русского войска исходили в основе из той же коалиции княжеств: в августе 1380 г. Дмитрий Иванович имел достаточно времени для сбора войск – не меньше, чем в 1375 г., поскольку Мамай не торопился с продвижением, ожидая подхода войска Ягайло.[895] Имеющиеся в ранних источниках о Куликовской битве отрывочные сведения об участвовавших в сражении князьях подтверждают правильность такого подхода: в них упоминаются белозерские и тарусские князья, а также князь дорогобужский (Дорогобуж был вторым по значению городом в Вяземском княжестве, и павший на Куликовом поле князь Владимир Дорогобужский – возможно, брат Ивана Васильевича Вяземского), т. е. представители трех далеко отстоящих друг от друга районов, входивших в область «мобилизаций» 1375 и 1386 гг.: Белоозеро является ее крайней северной точкой, Вязьма с Дорогобужем – крайней западной, а Таруса – самой южной после Новосильско—Одоевского княжества. Попытаемся теперь, исходя из вероятности сходства состава русского войска в 1380 г. с участниками походов 1375 и 1386–1387 гг., оценить достоверность перечней, содержащихся в «Сказании о Мамаевом побоище» и НДубр—Арх.
В «Сказании о Мамаевом побоище» вначале говорится, что к Дмитрию Ивановичу пришли князья белозерские Федор Семенович и Семен Михайлович, князья Андрей Кемский, Глеб Каргопольский, андомские князья, Андрей Ярославский, Роман Прозоровский, Лев Курбский и Дмитрий Ростовский, а затем приводится «уряжение полков» при сборе их в Коломне. Согласно нему, великий князь взял к себе в полк белозерских князей, командовать полком правой руки поставил Владимира Андреевича Серпуховского, придав ему ярославских князей, полком левой руки – князя Глеба Брянского. Передовым полком командовали московские воеводы (родом из смоленских князей) Дмитрий Всеволож и Владимир Всеволож. Далее перечисляются воеводы ратей, собранных с московских владений: над «коломничами» был воеводой боярин Микула Васильевич, владимирской и юрьевской ратью руководил Тимофей Волуевич, костромской – Иван Родионович Квашня, переяславской – Андрей Серкизович. У князя Владимира Андреевича воеводами, согласно «Сказанию», были Данило Белеут, Константин Конанов и князья Федор Елецкий, Юрий Мещерский, Андрей Муромский.
Позже, уже на Куликовом поле, Дмитрий с Владимиром Андреевичем, Ольгердовичами и Дмитрием Боброком—Волынцем (двоюродным братом Ольгердовичей и зятем московского князя, находившемся на московской службе с начала 70–х гг.) проводят новое уряжение полков. Подробности его не сообщаются, но в описании сражения говорится, что передовой полк ведут по—прежнему братья Всеволожи, а полки правой руки и левой руки – соответственно Микула Васильевич с коломенцами и Тимофей Волуевич с костромичами. Владимир Андреевич с Дмитрием Волынцем возглавляют засадный полк.[896]
Из названных в «Сказании» князей в перечне 1375 г. не присутствует никого, кроме Владимира Андреевича Серпуховского. Упоминание муромского и мещерского отрядов соответствует перечню 1386/7 гг. Белозерские, ярославские и ростовские князья носили в эпоху Куликовской битвы другие имена, Глеб Брянский жил в первой половине XIV в., а княжеств—уделов Кемского, Каргопольского, Андомского (верно – Андожского), Прозоровского и Курбского еще не существовало.[897] Таким образом, сведения «Сказания» о составе русского войска в целом достоверными признаны быть не могут; допустима лишь возможность участия в битве князей, перечисленных в числе воевод Владимира Андреевича.[898]
Что касается НДубр—Арх., то здесь об «уряжении полков» говорится следующее: «И ставъ ту князь великии, по достоянию полки разрядивъ и воеводы учинивъ. И быша у него тогда в передовомъ полку по божественѣи вѣре самобратныя князи Ондрѣи и Дмитреи Олгердовичи, да боярин и воевода Микула Васильевичъ, да князь Федоръ Романовичъ Белозерскии. А у себя же имѣяше князь великии Дмитреи в полку нѣкоего боярина и воеводу Ивана Родивоновича Квашню, да боярина же своего и воеводу Михаила Брянка, да князя Ивана Васильевича Смоленского. А в правои рукѣ воеводы учини: князя Андрѣя Федоровича Ростовского, да Федора Грунку, да князя Ондрѣя Федоровича Стародубского, в лѣвои рукѣ воеводы учини: князя Васильевича Ярославского, да Лва Морозова, да князя Федора Михаиловича Моложскаго. Въ сторожевомъ полку тогда воеводы учини: Михаила Иванова сына Окинфовича, да князя Семена Костянтиновича Оболенского, да брата его князя Ивана Поружского, да Андрея Серкиза, иныя же свои полки многи разрядивъ и воеводы учини; въ западномъ же полку въ дубравахъ утаивъ благороднаго и храбраго брата своего князя Владимира Андреевича, да с нимъ некоего мужа мудра и храбра Дмитрия Михаиловича Волынца, да князя Романа Михаиловича Брянского, да князя Василья Михаиловича Кашинского, да князя Романовича Новосильского. Исполчився, поидоша противу себе».[899]
Перечень князей очень схож как с составом войска 1375 г. так и с перечнем «ратей» 1386 г. (см. таблицу).
В отличие от 1375 г. не упомянуты Дмитрий Константинович, князь суздальско—нижегородский, его братья Борис и Дмитрий Ноготь и сын Семен, князья ростовского дома Василий и Александр Константиновичи, один из ярославских князей—Васильевичей; вместо Романа Семеновича Новосильского фигурирует его сын. Все эти изъятия могут быть объяснены обстановкой кануна Куликовской битвы.
Нижегородско—суздальские князья после двукратного разорения Мамаем их земель – в 1377 и 1378 гг. – должны были быть озабочены в первую очередь охраной своих владений. Василий и Александр Константиновичи княжили во входившем в Ростовское княжество Устюге[900] и могли воздержаться от выступления или не успеть на сбор войск из—за чрезвычайной удаленности их княжества от театра военных действий. Что касается Новосильского княжества, то оно лежало на пути Ягайло, двигавшегося с запада к верховьям Дона на соединение с Мамаем; Роману Семеновичу было естественно отправить в помощь Дмитрию отряд во главе с сыном, а самому остаться оборонять свою землю от литовцев.[901]
В отличие от 1386 г., в перечне НДубр—Арх присутствуют Иван Васильевич Вяземский, Василий Михайлович Кашинский (в отношении обоих нет оснований полагать, что к 1380 г. они могли выйти из союза с Дмитрием), князья новосильские и тарусско—оболенские, сохранявшие союз с Москвой и в середине 80–х гг., и не упоминается об участии муромских и мещерских сил.
Итак, надо полагать, что если перечень князей—участников похода в НДубр—Арх и является позднейшей «реконструкцией», то реконструкцией весьма искусной (в отличие от «реконструкций», предпринятых в «Сказании о Мамаевом побоище», которые выдают себя анахронизмами) и, вероятно, близкой к реальности.
Возможны два варианта объяснения появления фрагмента об «уряжении полков» НДубр—Арх. В создании Новгородского свода 1539 г. принимали участие представители московского боярского рода Квашниных.[902] В текстах НДубр—Арх содержится ряд вставок, связанных с историей этого рода: под 6840 г. о приходе предка Квашниных Родиона Нестеровича на службу в Москву, под 6843 г. – о его походе на Литву, под 6845 г. – о помощи Родиона Ивану Калите, осажденному в Переяславле тверским войском (реально это событие имело место в 1305 г.).[903] Значительную часть сведений этих вставок есть основания считать достоверными, восходящими к преданию о происхождении Квашниных и деяниях их предков, живших в XIV столетии.[904] Рассказ об уряжении полков на Куликовом поле – явно из вставок такого рода, т. к. боярин Иван Родионович Квашня назван там рядом с великим князем, т. е. первым в перечне воевод «великого полка». Следовательно, либо этот рассказ восходит к некоему письменному или устному источнику, связанному с родом Квашниных, либо он искусственно сконструирован при создании Свода 1539 г. на основе данных имевшихся у его составителей источников об эпохе Дмитрия Донского, с целью возвеличивания заслуг Ивана Родионовича. Можно было бы предположить, что составитель перечня основывался на списке 1375 г. (имевшемся в Новгородской IV летописи – источнике Свода 1539 г.).[905] Из «пропущенных» в НДубр—Арх семи князей пять в перечне 1375 г. были названы без указания на места княжений. Может быть, они не были включены в список 1380 г. по этой причине? Но это не объясняет отсутствия Дмитрия Константиновича, тестя великого князя, и замену сыном Романа Новосильского. Отсутствие в НДубр—Арх имен ярославского и новосильского князей также трудно объяснить при принятии предположения о конструировании перечня на основе статьи 1375 г. В последней оба ярославских Васильевича – Василий и Роман – были названы по имени, первый имел определение «ярославский», и ничто не мешало бы вписать его имя под 1380 г. Вероятнее, что имена участвовавших в Куликовской битве ярославского и новосильского князей во время создания Свода 1539 г. либо не читались в имевшемся у его составителей источнике об уряжении полков (если он был письменным), либо были забыты (если источником было устное предание).
В перечне бояр пять из восьми названных погибли на Куликовом поле; их имена можно было взять из основного текста рассказа о битве (в Своде 1539 г. совпадающего с Летописной повестью Новгородской IV летописи),[906] добавив к ним известных по другим источникам в качестве ее участников Дмитрия Михайловича Волынца (упомянут в «Задонщине» и «Сказании о Мамаевом побоище») и Ивана Родионовича Квашню (назван в «Сказании о Мамаевом побоище»). Но остается Федор Грунка, в других источниках о Куликовской битве не фигурирующий, но упоминающийся в родословцах.[907] Среди погибших упоминаются также бояре Семен Михайлович, Иван Александрович, Тимофей Васильевич Волуй (видный воевода, назван и в начале Летописной повести Новгородской IV летописи, в рассказе о выступлении войска Дмитрия в поход), а кроме того, князь Федор Тарусский и его брат Мстислав;[908] почему же они не вошли в перечень? Если же предполагать его достоверность, то отсутствие этих имен можно объяснить отсутствием их в источнике составителей Свода 1539 г., говорящем об уряжении полков. Эти лица действительно могли не командовать в битве крупными подразделениями: тарусские князья были, скорее всего, в подчинении их старших родственников Семена и Ивана Константиновичей,[909] Тимофей Васильевич мог находиться при великом князе. Не исключено также, что командная роль Тимофея была забыта или что на его место в великом полку был подставлен Иван Родионович Квашня. Можно сказать, что список бояр не дает существенных аргументов для той или иной точки зрения на проблему достоверности текста об уряжении полков НДубр—Арх.
Исходя из целей составителей Свода 1539 г., неясно, зачем надо было сочинять подробное «уряжение полков». Возвеличить Ивана Родионовича Квашню можно было не прибегая к столь изощренной вставке – например, упомянув его рядом с Дмитрием Ивановичем в великом полку в сцене битвы или взяв сцену «коломенского уряжения полков» из «Сказания о Мамаевом побоище» (этот памятник был известен составителям Свода 1539 г.) и выделив в ней роль Ивана Родионовича (который там и так упоминался во вполне лестной роли – предводителя костромской рати). Более вероятным кажется, что фрагмент НДубр—Арх об «уряжении полков» опирался на ранний источник. Был он письменным или устным? Скорее второе. В тексте фрагмента имеется след ориентировки составителя Свода на статью 1375 г.: Иван Тарусский определен, как и под 1375 г., как «брат» Семена Константиновича Оболенского, и титул его записан как «Поружский» (под 1375 г. – «Торужский», под 1380 г. добавилась ошибка в транскрипции первой буквы).[910] В случае, если писец записывал устное предание, такая ориентировка на нюансы переписанного чуть ранее (несколькими листами выше) текста естественна (и не может служить аргументом в пользу реконструкции содержания фрагмента об «уряжении полков» на основе статьи 1375 г.); но она крайне маловероятна в случае, если писец располагал письменным текстом «уряжения». Вероятнее всего, фрагмент об «уряжении полков» был составной частью предания о первых Квашниных.[911] Разумеется, за полтора столетия это предание (как и в случае с участием предка Квашниных в бою под Переяславлем 1305 г.) могло приобрести пропуски и искажения.[912] Вероятно, с большой осторожностью надо воспринимать данные о распределении князей и воевод по полкам. Но состав княжеств, чьи рати приняли участие в походе Дмитрия Ивановича на Дон, скорее всего, в значительной мере соответствует реальности.
Итак, суммируя данные ранних источников о Куликовской битве, сведения о походах Дмитрия 1375 и 1386/7 гг., а также фрагмента об «уряжении полков» в Своде 1539 г., можно полагать, что против Мамая в августе 1380 г. выступили: во—первых, отряды с территории великого княжения, т. е. (судя по составу рати 1386/7 гг.) от городов (и окружающих их волостей) Москвы, Коломны, Звенигорода, Можайска, Волока,[913] Серпухова, Боровска, Дмитрова, Переяславля, Владимира, Юрьева, Костромы, Углича, Галича, Бежицкого Верха, Вологды, Торжка; во—вторых, силы из княжеств Белозерского, Ярославского, Ростовского, Стародубского, Моложского, Кашинского, Вяземско—Дорогобужского, Тарусско—Оболенского, Новосильского, а также отряды князей—изгоев Андрея и Дмитрия Ольгердовичей и Романа Михайловича Брянского, и, возможно, отряд новгородцев; не исключено участие (в полку Владимира Андреевича) отрядов из Елецкого и Муромского княжеств, а также Мещеры. Таким образом, в походе приняли участие немного меньшие силы, чем в походе на Тверь 1375 г.
20 августа Дмитрий двинулся вверх по левому берегу Оки к устью Лопасни. Здесь 26 августа к войску присоединились дополнительные силы во главе с двоюродным братом великого князя Владимиром Андреевичем Серпуховским и воеводой Тимофеем Васильевичем. Затем войско переправилось через Оку и двинулось к верховьям левобережья Дона. По пути к Дмитрию поступили сведения, что Мамай кочует на правом берегу Дона, ожидая подхода с запада войск Ягайло.[914]
6 сентября русские войска подошли к Дону, где разбили ордынский сторожевой отряд. 6 и 7 сентября прошли в ожидании нападения Мамая. Но разведка доставила сведения, что тот по—прежнему не торопится, поджидая литовцев Ягайло. Тогда, чтобы не допустить соединения сил своих противников (которое бы резко изменило ситуацию не в пользу Москвы), Дмитрий принял решение перейти с левого берега Дона на правый и немедленно дать бой. Это означало вступить непосредственно во владения Орды (левый берег Дона в его верхнем течении принадлежал Рязанскому княжеству). В ночь с 7 на 8 сентября, в канун Рождества св. Богородицы, переправа была совершена.[915]
У Мамая было три варианта действий. Он мог отступить, продолжая поджидать литовские силы; мог остаться на месте и ждать дальнейших действий русских войск (и также выиграть время до подхода Ягайло); наконец, мог атаковать, не дожидаясь союзника. Мамай выбрал третий вариант, и это была его вторая, после нежелания идти на уступки на переговорах в Коломне, ошибка.[916]
Место битвы – Куликово поле – располагалось между Доном и его правым притоком Непрядвой. Большинство исследователей XIX–XX вв. полагало, что сражение происходило на правом, южном берегу Непрядвы. Недавно было обосновано мнение, что местом битвы был левый, северный берег.[917] Палеопочвенное изучение района показало невозможность такого предположения: выяснилось, что в конце XIV в. левый берег Непрядвы был полностью покрыт лесом.[918] Однако традиционная, сложившаяся в XIX столетии[919] локализация битвы, помещающая противостоящие войска на правом берегу, но в довольно значительном отдалении от места слияния Непрядвы и Дона, имеет свои слабости. Ни один источник не свидетельствует о том, что русское войско, переправившись в ночь на 8 сентября через Дон, совершало затем поутру еще марш. Поэтому выдвинутое недавно предположение, что битва происходила ближе к береговой линии Непрядвы и Дона, чем традиционно считается,[920] заслуживает внимания. Вопрос нуждается в дальнейшем изучении.
В одиннадцатом часу утра конница Мамая атаковала выдвинутый вперед сторожевой полк. Великий князь Дмитрий принял личное участие в первой схватке. Под натиском ордынцев сторожевой полк отошел к главным силам. В течение двух часов противник пытался сломить их и в момент, когда чаша весов стала клониться в сторону Орды, во фланг наступавших (правый или левый – на этот счет нет единого мнения) ударил находившийся в засаде в дубраве полк под командованием Владимира Андреевича Серпуховского и Дмитрия Михайловича Боброка—Волынца. Это решило исход битвы – основные русские силы сумели перейти в контрнаступление, и в половине второго часа дня ордынцы обратились в бегство. Их преследовали до реки Мечи – правого притока Дона к югу от Непрядвы.[921]
Бежав с поля битвы, Мамай собрал «останочную свою силу, еще въсхотѣ ити изгономъ пакы на великаго князя Дмитрея Ивановича и на всю Русскую землю», но вынужден был выступить против воцарившегося (с помощью Тимура) в заволжской части Орды Тохтамыша. Эмиры Мамая перешли на сторону нового хана, временщик бежал в Крым и был вскоре убит.[922]
Противостояние Московского великого княжества с Мамаевой Ордой завершилось крахом последней. Дмитрий Донской не позволил Мамаю восстановить власть над русскими землями. Но другим, невольным результатом Куликовской победы стало нарушение существовавшего почти 20 лет неустойчивого равновесия между двумя частями Орды: разгром Мамая способствовал объединению их под властью законного хана. Объективно более всего конкретной политической выгоды от поражения Мамая на Куликовом поле получил Тохтамыш.
События, имевшие место в московско—ордынских отношениях в начале 80–х гг. XIV в., в историографии всегда были как бы в тени Куликовской победы. Традиционно принято считать, что успешный поход Тохтамыша на Москву 1382 г. восстановил зависимость Северо—Восточной Руси, ликвидированную при Мамае.[923] Такая трактовка событий, однако, порождает ряд трудноразрешимых вопросов.
Между признанием русскими князьями зависимости от монгольских ханов (40–е гг. XIII в.) и разрывом Дмитрием Ивановичем вассальных отношений с Мамаем (1374 г.) прошло около 130 лет; между походом Тохтамыша на Москву (1382 г.) и ликвидацией ордынской зависимости – без малого 100, т. е. почти столько же. Если считать, что Тохтамыш возобновил свергнутое «иго», то почему оно продержалось после этого столь долго, причем в условиях, когда Орда постепенно ослабевала, а к середине XV в. и вовсе распалась на несколько ханств, враждующих между собой? Может быть, поход Тохтамыша был акцией, сопоставимой по масштабу с походом Батыя? Далеко не так. Войско Монгольской империи, возглавляемое Батыем, совершило в 1237–1241 гг. два крупных вторжения в русские земли и еще три локальных похода, пребывало на русской территории в общей сложности более года, разорило все русские земли, кроме Новгородской, Полоцкой и части Смоленской. Тохтамыш же находился в русских пределах всего около двух недель, кроме Москвы взял только три города – Серпухов, Переяславль—Залесский и Коломну, с Дмитрием Донским в битве не встречался, а один из ордынских отрядов был разбит у Волока.[924] Так, может быть, русские люди той эпохи просто были неспособны на серьезную борьбу за освобождение и поэтому, в то время как такие страны, как Китай и Иран, во второй половине XIV в. сбросили зависимость от монгольских ханов, дали вновь себя покорить и продолжали нести «иго» еще целое столетие? Но если наши предки были столь «несостоятельны», как же они сумели подняться на Куликовскую битву? Концы с концами явно не сходятся…
Выше уже подчеркивалось, что противостояние Дмитрия Ивановича с Мамаем было борьбой не с законным ханом («царем»), а с временщиком, фактически обладавшим властью в Орде; сюзеренитет законных и реально правящих «царей» этим противостоянием не отвергался. Поэтому и Куликовская победа была отражением конкретного нашествия, но не свержение иноземной власти вообще. Когда осенью 1380 г. к власти в Орде пришел природной хан (Чингизид) Тохтамыш, в Москве признали его верховенство; однако Дмитрий не спешил возобновлять выплату дани, намереваясь ограничиться лишь формальным выражением зависимости.[925] Следствием этого (а не стремлением отомстить за поражение на Куликовом поле: мстить Тохтамышу было не за что, т. к. Дмитрий, разгромив Мамая, невольно облегчил хану приход к власти) и был поход Тохтамыша 1382 г. Примечательно, как объяснял летописец—современник отъезд великого князя из Москвы при приближении Тохтамыша и его отказ от открытого боя с ним (в реальности обусловленные в первую очередь недостатком сил после тяжелых потерь, понесенных на Куликовом поле): Дмитрий, узнав, что на него идет «сам царь», не «стал на бой» против него, «не поднял руки против царя».[926] С точки зрения современников, нежелание поднять руку на законного сюзерена было оптимальным оправданием для великого князя.
Результаты конфликта 1382 г. обычно оценивались как полное поражение Москвы. При этом не задавался вопрос: почему же тогда Тохтамыш оставил за Дмитрием великое княжение владимирское? Напомним, что Мамай дважды – в 1371 и 1375 гг. – передавал ярлык на великое княжение Михаилу Александровичу Тверскому. Причем если в первом случае он вернул его вскоре Дмитрию Московскому, то решение 1375 г., принятое уже в условиях конфронтации с Москвой, оставалось в силе до гибели Мамая осенью 1380 г.: победи временщик на Куликовом поле, он его несомненно бы реализовал. Но Тохтамыш—то победил московского князя, почему же он не отнял у Дмитрия великое княжение?
Прежде всего нужно заметить, что факт разорения столицы несколько заслоняет общую картину результатов конфликта 1382 г. Тохтамыш не разгромил Дмитрия в открытом бою, не продиктовал ему условий из взятой Москвы (напротив, был вынужден быстро уйти из нее, опасаясь контрудара[927]). И уж совсем не напоминают ситуацию, в которой одна сторона – триумфатор, а другая – униженный и приведенный в полную покорность побежденный, события, последовавшие вслед за уходом хана из пределов Московского княжества.
Осенью того же 1382 г. Дмитрий разорил землю рязанского князя Олега, указавшего Тохтамышу во время его движения на Москву броды на Оке. Тогда же к московскому князю приехал от хана посол Карач.[928] Целью посольства был, несомненно, вызов Дмитрия в Орду, естественный в сложившейся ситуации. Таким образом, Дмитрий после ухода Тохтамыша не только не поехал в Орду сам, но даже не отправил туда первым посла – это означает, что великий князь продолжал считать себя в состоянии войны с Тохтамышем и ждал, когда хан сделает шаг к примирению. Не торопился Дмитрий и после приезда Карача – послы в Орду отправились только весной следующего, 1383 г. Причем сам великий князь не поехал – посольство, состоявшее из «старейших бояр», номинально возглавил 11–летний старший сын Дмитрия Василий (будущий великий князь).[929]
В Орде тем временем находился, еще с осени 1382 г., Михаил Александрович Тверской. Он не без оснований рассчитывал получить от Тохтамыша ярлык на великое княжение. Решение хана было следующим: тверской князь должен впредь быть независим от Москвы, под его власть переходит ставшее в 1382 г. выморочным Кашинское княжество (составная часть Тверского, которое по московско—тверскому договору 1375 г. оказывалось под верховной властью Дмитрия, и, следовательно, должно было в случае бездетной смерти кашинского князя стать московским владением). Но в главном вопросе – о принадлежности великого княжения Владимирского – претензии Михаила поддержки не нашли: Тохтамыш выдал ярлык на него Дмитрию Донскому.[930] В чем причина этого, казалось бы, нелогичного шага?
В Новгородской IV летописи говорится, что «Василья Дмитреевича приа царь въ 8000 сребра».[931] Что означает эта сумма? Известно, что в конце правления Дмитрия Донского дань с «великого княжения» (т. е. с территорий собственно Московского княжества и Владимирского великого княжества) составляла 5000 рублей в год,[932] в т. ч. с собственно Московского княжества 1280 рублей (960 с владений Дмитрия и 320 с удела Владимира Андреевича Серпуховского).[933] Цифра 8000 рублей близка к сумме выхода за два года за вычетом дани с собственно Московского княжества; последняя была равна за этот срок 2560 рублям, а без учета дани с удела Владимира Андреевича —1920. Следовательно, очень вероятно, что посольство Василия привезло в Орду дань за два года с Московского княжества (может быть, за исключением удела Владимира, особенно сильно пострадавшего в 1382 г. от ордынских войск и потому малоплатежеспособного), а уже в Орде была достигнута договоренность, что Дмитрий заплатит за те же два года выход и с территории великого княжества Владимирского (8000 рублей). Таким образом, Москва признала долг по уплате выхода с Московского княжества за два года правления Тохтамыша после гибели Мамая. Выплата же задолженности по выходу с великого княжества Владимирского была поставлена в зависимость от ханского решения о его судьбе: в случае оставления великого княжения за Дмитрием Ивановичем он гарантировал погашение долга, а если бы Тохтамыш отдал Владимир Михаилу Тверскому, Москва считала себя свободной от этих обязательств – выполнять их должен был бы новый великий князь владимирский. Тохтамыш предпочел не продолжать конфронтацию с сильнейшим из русских князей: передача ярлыка Михаилу привела бы к продолжению конфликта и сделала бы весьма сомнительными шансы хана получить когда—либо сумму долга. Настаивать на уплате выхода за период правления в Орде Мамая (выплаты были прекращены, напомним, в 1374 г.) Тохтамыш не стал. Следовательно, был достигнут компромисс: Тохтамыш сохранил за собой позу победителя, но Дмитрий оказался в положении достойно проигравшего.
Таким образом, поход Тохтамыша, при всей тяжести понесенного Москвой удара, не был катастрофой. С политической точки зрения он не привел к капитуляции Москвы, а лишь несколько ослабил ее влияние в русских землях. Что касается сферы общественного сознания, то неподчинение великого князя Дмитрия узурпатору Мамаю еще не привело к сознательному отрицанию верховенства ордынского царя. С приходом к власти в Орде законного правителя, правда, была предпринята осторожная попытка построить с ним отношения, не прибегая к уплате дани (формальное признание верховенства, но без фактического подчинения). Война 1382 г. привела к срыву этой попытки, но данный факт не оставил непоправимо тяжелого следа в мировосприятии: фактически было восстановлено «нормальное» положение – законному царю подчиняться и платить дань не зазорно. Соглашение, заключенное московским посольством в Орде в 1383 г., сохраняло главенствующую роль Дмитрия Донского на Руси. Более того, последующие события показывают, что оно не ограничивалось передачей ему великого княжения, а содержало еще один пункт, имевший весьма важные и долгосрочные последствия.
В завещании Дмитрия Донского, написанном незадолго до смерти (наступившей 19 мая 1389 г.), великий князь передает своему старшему сыну Василию власть, в отличие от своих отца и деда, не только над Московским княжеством, но и над великим княжеством Владимирским: «А се благословляю сына своего, князя Василья, своею отчиною, великимъ княженьем».[934] Этот пункт не мог быть внесен без санкции Орды.[935] Между 1382 и 1389 гг. имели место только одни переговоры такого уровня, на которых мог обсуждаться подобный вопрос, – переговоры 1383 г. Следовательно, будущая передача великого княжения Дмитрием по наследству была оговорена именно тогда.
Это несомненное достижение сопровождалось, впрочем, и потерями, которые не ограничивались выходом из зависимости Твери и лишением прав на Кашинское княжество. К 1382 г. Дмитрию удалось расширить подвластную ему территорию на западном и южном направлениях. По соглашению с литовским князем Кейстутом, боровшимся за власть с Ягайло, он около 1381 г. получил обратно Ржеву.[936] Московско—рязанский договор лета 1381 г., в котором Олег Иванович Рязанский называет себя «молодшим братом» Дмитрия (т. е. признает его верховенство), фиксирует принадлежность Москве Мещеры,[937] названной «куплей» Дмитрия, Тулы, ранее бывшей ордынским владением,[938] а также неких «мест татарских», отнятых Дмитрием «от татар».[939] По—видимому, эти территории были захвачены Москвой во время противостояния с Мамаем. Но в последующем договоре с Рязанью (1402 г.) Тула признается рязанским владением, а о «местах татарских» сказано, что они будут вновь московскими, если «переменит Богъ татаръ».[940] Очевидно, потери этих территорий стали следствием поражения от Тохтамыша.[941]
Дмитрий Донской в течение всей своей деятельности преследовал цель превратить великое княжество Владимирское из предмета регулируемых Ордой притязаний правителей разных удельных княжеств Северо—Восточной Руси в свое наследственное владение, объединить его с Московским в единое государство. В 1372 г. ему удалось добиться признания этого Литвой, в 1375 г. – Тверью. В 1383 г. Дмитрий сумел получить санкцию на превращение великого княжения в «отчину» московской династии от сюзерена – хана Орды. Законный правитель Орды сделал то, что отказывались делать как прежние ханы, так и «нелегитимный» Мамай. Дмитрию Ивановичу удалось обернуть военное поражение крупнейшей политической победой, не уступающей по своему историческому значению Куликовской (и разумеется, во многом ею подготовленной): объединение Московского и Владимирского княжеств заложило основу государственной территории будущей России.[942]
К концу правления Дмитрия Донского наследственные владения московского княжеского дома охватывали всю Северо—Восточную Русь (бывшую «Суздальскую землю»), за исключением княжеств Тверского, Нижегородско—Суздальского, Ярославского, половины Ростовского, Стародубского и Моложского. На западе при Дмитрии была присоединена территория бывшего Ржевского княжества, на юго—западе – Калуга, на юго—востоке – Мещера. Рост Московского княжества в период правления Дмитрия Ивановича почти совпал по времени со значительным территориальным ростом за счет русских земель Великого княжества Литовского: в 60–х гг. под власть Ольгерда перешли Киев и большая часть Черниговской земли (кроме «верховских» – верхнеокских – княжеств), еще ранее, в 50–х гг., им была захвачена значительная часть смоленских владений.[943] К концу XIV столетия на бывших землях Киевской Руси складывается, таким образом, двухполюсная политическая система, окончательно определяется доминирующая роль двух государств – Великого княжества Литовского[944] и Великого княжества Московского. Остальные политические образования либо зависели от них (как Новгородская земля и окончательно выделившаяся из нее Псковская земля, признававшие своим верховным правителем великого князя московского), либо, будучи формально самостоятельными (или почти самостоятельными), фактически были несравнимо слабее (как Тверское, Нижегородско—Суздальское, Ярославское и Рязанское княжества).
С исчезновением старой политической структуры уходила в прошлое и единая этническая общность под названием русь (т. н. «древнерусская народность»). На территории Северо—Восточной и Северо—Западной Руси начинается складывание русской (великорусской) народности, на землях же, вошедших в состав Литвы (и Польши – Галичина), – украинской и белорусской народностей. При этом этноним и политоним Русь продолжал применяться на всей восточнославянской территории. Если в домонгольский период он обозначал либо совокупность русских земель в целом, либо «Русскую землю» в Среднем Поднепровье (Киевское княжество с Переяславским и частью Черниговского), то во второй половине XIII–XIV в. в разных частях Руси обозначилась тенденция прилагать это название к своей земле. Так, в XIV столетии в Северо—Восточной Руси стали называть «Русской землей» территории, на которые распространялась власть великого князя владимирского, т. е. Владимиро—Суздальскую землю вкупе с Новгородской.[945]
А с конца 60–х гг., когда Дмитрий повзрослел, москвичи, по выражению антимосковски настроенного тверского летописца, «надѣяся на свою на великую силу, князи русьскыи начаша приводити в свою волю, а которыи почалъ не повиноватися ихъ волѣ, на тыхъ почали посягати злобою».[849] В 1368 г. было занято Ржевское княжество, некогда принадлежавшее союзнику Москвы Федору Святославичу (из смоленских князей), а в конце 50–х гг. захваченное Литвой.[850] Тогда же было начато наступление на Тверь. Эти действия вызвали реакцию со стороны великого князя литовского Ольгерда, женатого на сестре тверского князя Михаила Александровича. Помимо литовской помощи, Михаил попытался заручиться поддержкой эмира Мамая, ставшего к этому времени правителем западной части Орды (к западу от Волги). В 1371 г. Мамай от лица своего марионеточного хана Мухаммед—Бюлека выдал Михаилу ярлык на великое княжение, но тверской князь отказался взять вспомогательную татарскую рать для своего водворения во Владимире, а Дмитрий Московский в том же году приехал в Орду и ценой богатых даров сумел получить ярлык на свое имя. Более действенной была для Твери литовская поддержка. Ольгерд совершил три похода на Москву – в 1368, 1370 и 1372 гг.; во время двух первых он осаждал недавно отстроенный белокаменный Кремль, в ходе же третьего был остановлен на Оке у Любутска.[851] По заключенному летом 1372 г. договору Москва обязывалась вернуть Ржеву, но Ольгерд признавал великое княжение владимирской «отчиной», т. е. наследственным владением Дмитрия, тем самым отказываясь от поддержки претензий на него своего шурина Михаила Тверского.[852] Впервые великое княжество Владимирское было признано политическим образованием, статус которого не зависит от воли хана Орды. В ходе противостояния с Ольгердом удалось сделать территориальное приобретение: в результате поддержки одного из новосильских князей, Романа Семеновича, против другого – Ивана (зятя Ольгерда) Москве досталась Калуга – часть владений последнего.[853] В начале 1374 г. был заключен мир с Михаилом Тверским на условиях его отказа от претензий на великое княжение.[854]
Но в том же 1374 г. «великому князю Дмитрию Ивановичю бышеть розмирие с татары и с Мамаем».[855] Впервые со времен Даниила Галицкого русское княжество вступило в открытую конфронтацию с Ордой.[856] Однако противоборство с Мамаем не колебало ставшее традиционным представление о законности власти хана Орды – «царя» – над Русью. Современники расценивали ситуацию, при которой реальная власть в Орде находилась в руках не хана, а временщика, как нарушение нормы.[857] Соответственно борьба с Мамаем рассматривалась как выступление против незаконного правителя.
В этой ситуации Михаил Тверской вновь предъявил претензии на великое княжение и в 1375 г. получил ярлык от Мамая.[858] В ответ на Тверь двинулось огромное войско, состав которого позволяет оценить пределы власти Дмитрия Московского. В поход двинулись, помимо самого Дмитрия Ивановича и его двоюродного брата Владимира Андреевича Серпуховского, суздальско—нижегородский князь Дмитрий Константинович, его сын Семен и братья – Борис и Дмитрий Ноготь, ростовские князья Андрей Федорович и Василий и Александр Константиновичи (двое последних княжили во входившем в ростовские владения Устюге), князь Иван Васильевич из смоленской ветви (правивший в Вязьме[859]), ярославские князья Василий и Роман Васильевичи, белозерский князь Федор Романович, кашинский князь Василий Михайлович (удельный князь тверского дома, перешедший на сторону Москвы), моложский князь Федор Михайлович (Моложское княжество выделилось в XIV в. из Ярославского), стародубский князь Андрей Федорович, князь Роман Михайлович Брянский (Брянском он тогда уже реально не владел, тот был в руках Ольгерда), новосильский князь Роман Семенович, оболенский князь Семен Константинович и его брат тарусский князь Иван.[860] Таким образом, верховную власть Дмитрия Ивановича признавали не только все княжества Северо—Восточной Руси (кроме Тверского, за исключением его Кашинского удела), но также князья трех верховских княжеств Черниговской земли (Новосильского, Оболенского и Тарусского), Роман Михайлович, считавшийся великим князем черниговским[861] и вяземский князь. В результате похода Михаил Тверской капитулировал, признав себя «молодшим братом» Дмитрия Ивановича, а великое княжение – его «отчиной».[862]
В 1375–1376 гг. Мамай наносил удары по владениям московских союзников – новосильского и нижегородского князей.[863] В 1377 г. у границ Нижегородского княжества на р. Пьяне татарами Мамая было разбито войско, состоявшее из нижегородских и московских полков,[864] в 1377 и 1378 гг. дважды разорялся Нижний Новгород, а в следующем году в пределах Рязанской земли на р. Воже Дмитрий Иванович в союзе с Рязанью разгромил посланное Мамаем на Москву войско под командованием Бегича.[865]
После этого правитель Орды начал подготовку к масштабному походу, закончившемуся битвой на Куликовом поле в верховьях Дона 8 сентября 1380 года.
По поводу Куликовской битвы, ее перипетий и связанных с ней событий высказывалось немало разноречивых суждений.[866] Многие из них были связаны с недостаточной изученностью основных источников, повествующих о сражении, – т. н. «памятников Куликовского цикла». В настоящее время хронологию и соотношение этих произведений в главных чертах можно считать определенными. Наиболее ранним памятником Куликовского цикла была, по—видимому, «Задонщина» – произведение поэтического характера; однако использовать ее как источник фактических данных о сражении следует с осторожностью, во—первых, в силу специфики жанра, во—вторых, потому, что хотя первоначальный текст «Задонщины» появился, скорее всего, в 80–х гг. XIV в.,[867] сложение двух дошедших до нас редакций – Краткой и Пространной – относится к более позднему времени (вероятнее всего, к 70–м гг. XV в.).[868] В начале XV в., при составлении протографа Троицкой летописи (памятника московской книжности), возник краткий летописный рассказ о битве, дошедший в составе Рогожского летописца и Симеоновской летописи.[869] Одновременно появился рассказ новгородского летописания, сохранившийся в составе Новгородской I летописи младшего извода.[870] Немного позже, при составлении митрополичьего свода конца 10–х гг. XV в., на основе рассказов Троицкой летописи и протографа Новгородской I летописи младшего извода возникла т. н. Повесть о Куликовской битве, донесенная Новгородской IV и Софийской I летописями.[871] В ней повествование было расширено множеством подробностей (в большинстве своем не вызывающих сомнений по части достоверности).[872] И только много лет спустя, в начале XVI в., появилось самое известное и широко распространившееся в списках произведение о Куликовской битве – «Сказание о Мамаевом побоище» (использовавшее и «Задонщину», и Летописную повесть).[873]
К лету 1380 г. Мамай основательно подготовился к решающей схватке с Москвой. Не надеясь после Вожи только на собственные силы, он заключил союз с новым великим князем литовским Ягайлой Ольгердовичем. Власть Мамая признал Олег Иванович Рязанский, видимо, желая избежать разгрома своего княжества (в то же время он предупредил Дмитрия Ивановича о выступлении Орды).[874] Поход Мамая по своей масштабности не имел прецедентов в XIV столетии.
В начале кампании, когда Мамай с войском кочевал за Доном, а Дмитрий находился в Коломне, Мамаевы послы привезли требование платить выход как при хане Джанибеке (сыне Узбека), «а не по своему докончанию. Христолюбивый же князь, не хотя кровопролитья, и хотѣ ему выход дати по крестьяньскои силѣ и по своему докончанию, како с ним докончалъ. Он же не въсхотѣ».[875] Под «своим докончанием» имеется в виду определенно соглашение, заключенное Дмитрием с Мамаем во время личного визита в Орду в 1371 г. Но тогда Дмитрий преследовал цель задобрить Мамая, чтобы вернуть себе ярлык на великое княжение. Следовательно, он соглашался на большие выплаты, чем те, что имели место до 1371 г., но оговоренный размер дани все же уступал тому, который существовал при Джанибеке. С 1374 г. Москва перестала соблюдать это докончание; теперь, в условиях приближения Мамая в союзе с Ягайлой, Дмитрий соглашался вернуться к его нормам. Но Мамай, рассчитывая на перевес в силах, не уполномочил своих послов идти на уступки.
Ранние источники дают очень немного сведений о том, отряды каких русских земель и княжеств участвовали в походе Дмитрия Ивановича на Дон. Рассказ Рогожского летописца и Симеоновской летописи, кроме самого Дмитрия, называет по именам только двух князей – Федора Романовича Белозерского и его сына Ивана, и то в силу того, что они пали в сражении.[876] Рассказ Новгородской I летописи младшего извода упоминает об участии в битве двоюродного брата Дмитрия серпуховского князя Владимира Андреевича.[877] Летописная повесть говорит также о наличии в войске Андрея и Дмитрия Ольгердовичей, литовских князей, в 1378–1379 гг. перешедших на службу к Дмитрию Московскому.[878] Андрей ранее княжил в Полоцке, а после своего отъезда из Литвы в 1377 г. во Пскове; Дмитрий был прежде князем брянским, а перед переходом к Дмитрию Ивановичу – трубчевским.[879] Можно заключить, что под их началом находилось какое—то количество служилых людей из Полоцка и Черниговщины, а также псковичей (об их присутствии в «Повести» говорится прямо). В перечне погибших «Повести», помимо белозерских князей, упоминаются князь Федор Тарусский и брат его Мстислав, а также (только в тексте Софийской I летописи) князь Владимир Дорогобужский;[880] из этого следует, что в сражении участвовали силы из Тарусского княжества – пограничного с Московским верхнеокского княжества Черниговской земли, и из Вяземско—Дорогобужского, самого восточного из княжеств Смоленской земли. «Задонщина» утверждает, что в походе участвовал отряд новгородцев.[881] В двух списках «Задонщины» – У и ИI – наличествует также перечень количества погибших знатных людей: кроме белозерских князей и бояр с территорий Московского и великого княжества Владимирского (московских, коломенских, серпуховских, переяславских, костромских, владимирских, дмитровских, можайских, звенигородских, углицких) там названы «посадники» новгородские, паны литовские (только в списке ИI), а также бояре суздальские, муромские, рязанские и ростовские.[882] Если под «панами литовскими» имеются в виду отряды Андрея и Дмитрия Ольгердовичей, то упоминание рязанских бояр вызывает сомнение, поскольку князь Олег Рязанский занимал в конфликте с Мамаем 1380 г. если и не враждебную Москве позицию, то уж во всяком случае не союзническую. Правда, можно допустить, что речь идет о боярах Пронского княжества – удельного княжества Рязанской земли; известно, что в битве на Воже 1378 г. одним из флангов русского войска командовал князь Даниил Пронский.[883] Но нельзя исключать, что расчет погибших бояр – позднее добавление к первоначальному тексту «Задонщины», появившееся при создании ее Пространной редакции. Перечисленные сведения дают, таким образом, довольно мало материала для заключений, какие войска участвовали в Куликовской битве, помимо ратей, собранных с территории собственно Московского и принадлежавшего Дмитрию Ивановичу великого Владимирского княжеств.
Наиболее подробные сведения о составе русского войска (точнее – сведения о его «командном составе», позволяющие говорить о том, рати с каких территорий выступили в поход) содержатся в трех источниках – «Сказании о Мамаевом побоище»,[884] Новгородской летописи Дубровского[885] и Архивской летописи.[886] Два последних восходят к общему протографу – новгородскому своду 1539 г.,[887] и тексты, относящиеся к интересующему нас вопросу, в них идентичны. «Сказание о Мамаевом побоище», как сказано выше, было создано в начале XVI в. Таким образом, оба памятника, доносящие подробные данные о составе армии Дмитрия Донского в 1380 г. – поздние, отстоящие от событий более чем на столетие. В историографии состав русского войска освещается обычно на основе именно этих источников.[888] Однако по причине их позднего характера высказывались сомнения в достоверности сведений «Сказания» и летописей Дубровского и Архивской по этому вопросу.[889]
Прежде чем подступить к оценке данных «Сказания о Мамаевом побоище» и летописей Дубровского и Архивской (далее их текст об «уряжении полков» обозначается как НДубр—Арх), надо обратить внимание, что имеется возможность очертить круг княжеств – вероятных участников Куликовской битвы, исходя из состояния военно—политических отношений Москвы с соседними политическими образованиями до и после Куликовской битвы. Как говорилось выше, в 1375 г. Дмитрий собрал под свои знамена в походе на Тверь войско, в состав которого входили князья суздальско—нижегородские, ростовские (включая устюжских), вяземский, ярославские, белозерские, кашинский, моложский, стародубский, бывший брянский, новосильский, оболенский и тарусский, а также новгородские силы. Еще одним походом, участники которого подробно описаны, был поход Дмитрия Донского на Новгород зимой 1386–1387 гг. В данном случае состав войска приведен не по князьям, а по городам. В походе приняли участие «рати» с территории великого княжества Московского и Владимирского – московская, коломенская, звенигородская, можайская, волоцкая, ржевская, серпуховская, боровская, дмитровская, переяславская, владимирская, юрьевская, костромская, углицкая, галицкая, бежицкая, белозерская, вологодская, новоторжская, – а также «рати» из Мещеры, княжеств Муромского, Стародубского, Суздальского, Городецкого, Нижегородского, Ростовского (с Устюжским), Ярославского, Моложского.[890] Отличия состава войска 1386–1387 гг. от войска 1375 г. (помимо того, что новгородцы стали теперь противной стороной) следующие: 1. «Белозерская рать» в результате перехода Белоозера после гибели князя Федора Романовича на Куликовом поле в состав московских владений оказалась в ряду великокняжеских сил. 2. Отсутствуют войска Вяземского княжества, т. к. князь Иван Васильевич погиб в 1386 г. в битве смоленских князей с Литвой под Мстиславлем, а его сын тогда же подписал договор, по которому смоленские князья попадали в зависимость от Литвы[891] (т. е. Вяземское княжество вышло тем самым из коалиции, возглавляемой Дмитрием Донским). 3. Отсутствует рать из Кашинского княжества, т. к. после смерти Василия Михайловича Кашинского в 1382 г. Кашин отошел к тверскому князю Михаилу Александровичу.[892] 4. Отсутствуют силы верховских княжеств (Новосильского, Тарусско—Оболенского), что объясняется, очевидно, отдаленностью их (пограничных с ордынской территорией) от театра военных действий (союз князей этих земель с Дмитрием сохранялся – в 1385 г. Роман Новосильский и тарусские князья участвовали в войне Москвы с Рязанью[893]). 5. На сей раз в походе участвуют войска из Муромского княжества и Мещеры.[894] Можно с уверенностью полагать, что в 1380 г. сборы русского войска исходили в основе из той же коалиции княжеств: в августе 1380 г. Дмитрий Иванович имел достаточно времени для сбора войск – не меньше, чем в 1375 г., поскольку Мамай не торопился с продвижением, ожидая подхода войска Ягайло.[895] Имеющиеся в ранних источниках о Куликовской битве отрывочные сведения об участвовавших в сражении князьях подтверждают правильность такого подхода: в них упоминаются белозерские и тарусские князья, а также князь дорогобужский (Дорогобуж был вторым по значению городом в Вяземском княжестве, и павший на Куликовом поле князь Владимир Дорогобужский – возможно, брат Ивана Васильевича Вяземского), т. е. представители трех далеко отстоящих друг от друга районов, входивших в область «мобилизаций» 1375 и 1386 гг.: Белоозеро является ее крайней северной точкой, Вязьма с Дорогобужем – крайней западной, а Таруса – самой южной после Новосильско—Одоевского княжества. Попытаемся теперь, исходя из вероятности сходства состава русского войска в 1380 г. с участниками походов 1375 и 1386–1387 гг., оценить достоверность перечней, содержащихся в «Сказании о Мамаевом побоище» и НДубр—Арх.
В «Сказании о Мамаевом побоище» вначале говорится, что к Дмитрию Ивановичу пришли князья белозерские Федор Семенович и Семен Михайлович, князья Андрей Кемский, Глеб Каргопольский, андомские князья, Андрей Ярославский, Роман Прозоровский, Лев Курбский и Дмитрий Ростовский, а затем приводится «уряжение полков» при сборе их в Коломне. Согласно нему, великий князь взял к себе в полк белозерских князей, командовать полком правой руки поставил Владимира Андреевича Серпуховского, придав ему ярославских князей, полком левой руки – князя Глеба Брянского. Передовым полком командовали московские воеводы (родом из смоленских князей) Дмитрий Всеволож и Владимир Всеволож. Далее перечисляются воеводы ратей, собранных с московских владений: над «коломничами» был воеводой боярин Микула Васильевич, владимирской и юрьевской ратью руководил Тимофей Волуевич, костромской – Иван Родионович Квашня, переяславской – Андрей Серкизович. У князя Владимира Андреевича воеводами, согласно «Сказанию», были Данило Белеут, Константин Конанов и князья Федор Елецкий, Юрий Мещерский, Андрей Муромский.
Позже, уже на Куликовом поле, Дмитрий с Владимиром Андреевичем, Ольгердовичами и Дмитрием Боброком—Волынцем (двоюродным братом Ольгердовичей и зятем московского князя, находившемся на московской службе с начала 70–х гг.) проводят новое уряжение полков. Подробности его не сообщаются, но в описании сражения говорится, что передовой полк ведут по—прежнему братья Всеволожи, а полки правой руки и левой руки – соответственно Микула Васильевич с коломенцами и Тимофей Волуевич с костромичами. Владимир Андреевич с Дмитрием Волынцем возглавляют засадный полк.[896]
Из названных в «Сказании» князей в перечне 1375 г. не присутствует никого, кроме Владимира Андреевича Серпуховского. Упоминание муромского и мещерского отрядов соответствует перечню 1386/7 гг. Белозерские, ярославские и ростовские князья носили в эпоху Куликовской битвы другие имена, Глеб Брянский жил в первой половине XIV в., а княжеств—уделов Кемского, Каргопольского, Андомского (верно – Андожского), Прозоровского и Курбского еще не существовало.[897] Таким образом, сведения «Сказания» о составе русского войска в целом достоверными признаны быть не могут; допустима лишь возможность участия в битве князей, перечисленных в числе воевод Владимира Андреевича.[898]
Что касается НДубр—Арх., то здесь об «уряжении полков» говорится следующее: «И ставъ ту князь великии, по достоянию полки разрядивъ и воеводы учинивъ. И быша у него тогда в передовомъ полку по божественѣи вѣре самобратныя князи Ондрѣи и Дмитреи Олгердовичи, да боярин и воевода Микула Васильевичъ, да князь Федоръ Романовичъ Белозерскии. А у себя же имѣяше князь великии Дмитреи в полку нѣкоего боярина и воеводу Ивана Родивоновича Квашню, да боярина же своего и воеводу Михаила Брянка, да князя Ивана Васильевича Смоленского. А в правои рукѣ воеводы учини: князя Андрѣя Федоровича Ростовского, да Федора Грунку, да князя Ондрѣя Федоровича Стародубского, в лѣвои рукѣ воеводы учини: князя Васильевича Ярославского, да Лва Морозова, да князя Федора Михаиловича Моложскаго. Въ сторожевомъ полку тогда воеводы учини: Михаила Иванова сына Окинфовича, да князя Семена Костянтиновича Оболенского, да брата его князя Ивана Поружского, да Андрея Серкиза, иныя же свои полки многи разрядивъ и воеводы учини; въ западномъ же полку въ дубравахъ утаивъ благороднаго и храбраго брата своего князя Владимира Андреевича, да с нимъ некоего мужа мудра и храбра Дмитрия Михаиловича Волынца, да князя Романа Михаиловича Брянского, да князя Василья Михаиловича Кашинского, да князя Романовича Новосильского. Исполчився, поидоша противу себе».[899]
Перечень князей очень схож как с составом войска 1375 г. так и с перечнем «ратей» 1386 г. (см. таблицу).
Нижегородско—суздальские князья после двукратного разорения Мамаем их земель – в 1377 и 1378 гг. – должны были быть озабочены в первую очередь охраной своих владений. Василий и Александр Константиновичи княжили во входившем в Ростовское княжество Устюге[900] и могли воздержаться от выступления или не успеть на сбор войск из—за чрезвычайной удаленности их княжества от театра военных действий. Что касается Новосильского княжества, то оно лежало на пути Ягайло, двигавшегося с запада к верховьям Дона на соединение с Мамаем; Роману Семеновичу было естественно отправить в помощь Дмитрию отряд во главе с сыном, а самому остаться оборонять свою землю от литовцев.[901]
В отличие от 1386 г., в перечне НДубр—Арх присутствуют Иван Васильевич Вяземский, Василий Михайлович Кашинский (в отношении обоих нет оснований полагать, что к 1380 г. они могли выйти из союза с Дмитрием), князья новосильские и тарусско—оболенские, сохранявшие союз с Москвой и в середине 80–х гг., и не упоминается об участии муромских и мещерских сил.
Итак, надо полагать, что если перечень князей—участников похода в НДубр—Арх и является позднейшей «реконструкцией», то реконструкцией весьма искусной (в отличие от «реконструкций», предпринятых в «Сказании о Мамаевом побоище», которые выдают себя анахронизмами) и, вероятно, близкой к реальности.
Возможны два варианта объяснения появления фрагмента об «уряжении полков» НДубр—Арх. В создании Новгородского свода 1539 г. принимали участие представители московского боярского рода Квашниных.[902] В текстах НДубр—Арх содержится ряд вставок, связанных с историей этого рода: под 6840 г. о приходе предка Квашниных Родиона Нестеровича на службу в Москву, под 6843 г. – о его походе на Литву, под 6845 г. – о помощи Родиона Ивану Калите, осажденному в Переяславле тверским войском (реально это событие имело место в 1305 г.).[903] Значительную часть сведений этих вставок есть основания считать достоверными, восходящими к преданию о происхождении Квашниных и деяниях их предков, живших в XIV столетии.[904] Рассказ об уряжении полков на Куликовом поле – явно из вставок такого рода, т. к. боярин Иван Родионович Квашня назван там рядом с великим князем, т. е. первым в перечне воевод «великого полка». Следовательно, либо этот рассказ восходит к некоему письменному или устному источнику, связанному с родом Квашниных, либо он искусственно сконструирован при создании Свода 1539 г. на основе данных имевшихся у его составителей источников об эпохе Дмитрия Донского, с целью возвеличивания заслуг Ивана Родионовича. Можно было бы предположить, что составитель перечня основывался на списке 1375 г. (имевшемся в Новгородской IV летописи – источнике Свода 1539 г.).[905] Из «пропущенных» в НДубр—Арх семи князей пять в перечне 1375 г. были названы без указания на места княжений. Может быть, они не были включены в список 1380 г. по этой причине? Но это не объясняет отсутствия Дмитрия Константиновича, тестя великого князя, и замену сыном Романа Новосильского. Отсутствие в НДубр—Арх имен ярославского и новосильского князей также трудно объяснить при принятии предположения о конструировании перечня на основе статьи 1375 г. В последней оба ярославских Васильевича – Василий и Роман – были названы по имени, первый имел определение «ярославский», и ничто не мешало бы вписать его имя под 1380 г. Вероятнее, что имена участвовавших в Куликовской битве ярославского и новосильского князей во время создания Свода 1539 г. либо не читались в имевшемся у его составителей источнике об уряжении полков (если он был письменным), либо были забыты (если источником было устное предание).
В перечне бояр пять из восьми названных погибли на Куликовом поле; их имена можно было взять из основного текста рассказа о битве (в Своде 1539 г. совпадающего с Летописной повестью Новгородской IV летописи),[906] добавив к ним известных по другим источникам в качестве ее участников Дмитрия Михайловича Волынца (упомянут в «Задонщине» и «Сказании о Мамаевом побоище») и Ивана Родионовича Квашню (назван в «Сказании о Мамаевом побоище»). Но остается Федор Грунка, в других источниках о Куликовской битве не фигурирующий, но упоминающийся в родословцах.[907] Среди погибших упоминаются также бояре Семен Михайлович, Иван Александрович, Тимофей Васильевич Волуй (видный воевода, назван и в начале Летописной повести Новгородской IV летописи, в рассказе о выступлении войска Дмитрия в поход), а кроме того, князь Федор Тарусский и его брат Мстислав;[908] почему же они не вошли в перечень? Если же предполагать его достоверность, то отсутствие этих имен можно объяснить отсутствием их в источнике составителей Свода 1539 г., говорящем об уряжении полков. Эти лица действительно могли не командовать в битве крупными подразделениями: тарусские князья были, скорее всего, в подчинении их старших родственников Семена и Ивана Константиновичей,[909] Тимофей Васильевич мог находиться при великом князе. Не исключено также, что командная роль Тимофея была забыта или что на его место в великом полку был подставлен Иван Родионович Квашня. Можно сказать, что список бояр не дает существенных аргументов для той или иной точки зрения на проблему достоверности текста об уряжении полков НДубр—Арх.
Исходя из целей составителей Свода 1539 г., неясно, зачем надо было сочинять подробное «уряжение полков». Возвеличить Ивана Родионовича Квашню можно было не прибегая к столь изощренной вставке – например, упомянув его рядом с Дмитрием Ивановичем в великом полку в сцене битвы или взяв сцену «коломенского уряжения полков» из «Сказания о Мамаевом побоище» (этот памятник был известен составителям Свода 1539 г.) и выделив в ней роль Ивана Родионовича (который там и так упоминался во вполне лестной роли – предводителя костромской рати). Более вероятным кажется, что фрагмент НДубр—Арх об «уряжении полков» опирался на ранний источник. Был он письменным или устным? Скорее второе. В тексте фрагмента имеется след ориентировки составителя Свода на статью 1375 г.: Иван Тарусский определен, как и под 1375 г., как «брат» Семена Константиновича Оболенского, и титул его записан как «Поружский» (под 1375 г. – «Торужский», под 1380 г. добавилась ошибка в транскрипции первой буквы).[910] В случае, если писец записывал устное предание, такая ориентировка на нюансы переписанного чуть ранее (несколькими листами выше) текста естественна (и не может служить аргументом в пользу реконструкции содержания фрагмента об «уряжении полков» на основе статьи 1375 г.); но она крайне маловероятна в случае, если писец располагал письменным текстом «уряжения». Вероятнее всего, фрагмент об «уряжении полков» был составной частью предания о первых Квашниных.[911] Разумеется, за полтора столетия это предание (как и в случае с участием предка Квашниных в бою под Переяславлем 1305 г.) могло приобрести пропуски и искажения.[912] Вероятно, с большой осторожностью надо воспринимать данные о распределении князей и воевод по полкам. Но состав княжеств, чьи рати приняли участие в походе Дмитрия Ивановича на Дон, скорее всего, в значительной мере соответствует реальности.
Итак, суммируя данные ранних источников о Куликовской битве, сведения о походах Дмитрия 1375 и 1386/7 гг., а также фрагмента об «уряжении полков» в Своде 1539 г., можно полагать, что против Мамая в августе 1380 г. выступили: во—первых, отряды с территории великого княжения, т. е. (судя по составу рати 1386/7 гг.) от городов (и окружающих их волостей) Москвы, Коломны, Звенигорода, Можайска, Волока,[913] Серпухова, Боровска, Дмитрова, Переяславля, Владимира, Юрьева, Костромы, Углича, Галича, Бежицкого Верха, Вологды, Торжка; во—вторых, силы из княжеств Белозерского, Ярославского, Ростовского, Стародубского, Моложского, Кашинского, Вяземско—Дорогобужского, Тарусско—Оболенского, Новосильского, а также отряды князей—изгоев Андрея и Дмитрия Ольгердовичей и Романа Михайловича Брянского, и, возможно, отряд новгородцев; не исключено участие (в полку Владимира Андреевича) отрядов из Елецкого и Муромского княжеств, а также Мещеры. Таким образом, в походе приняли участие немного меньшие силы, чем в походе на Тверь 1375 г.
20 августа Дмитрий двинулся вверх по левому берегу Оки к устью Лопасни. Здесь 26 августа к войску присоединились дополнительные силы во главе с двоюродным братом великого князя Владимиром Андреевичем Серпуховским и воеводой Тимофеем Васильевичем. Затем войско переправилось через Оку и двинулось к верховьям левобережья Дона. По пути к Дмитрию поступили сведения, что Мамай кочует на правом берегу Дона, ожидая подхода с запада войск Ягайло.[914]
6 сентября русские войска подошли к Дону, где разбили ордынский сторожевой отряд. 6 и 7 сентября прошли в ожидании нападения Мамая. Но разведка доставила сведения, что тот по—прежнему не торопится, поджидая литовцев Ягайло. Тогда, чтобы не допустить соединения сил своих противников (которое бы резко изменило ситуацию не в пользу Москвы), Дмитрий принял решение перейти с левого берега Дона на правый и немедленно дать бой. Это означало вступить непосредственно во владения Орды (левый берег Дона в его верхнем течении принадлежал Рязанскому княжеству). В ночь с 7 на 8 сентября, в канун Рождества св. Богородицы, переправа была совершена.[915]
У Мамая было три варианта действий. Он мог отступить, продолжая поджидать литовские силы; мог остаться на месте и ждать дальнейших действий русских войск (и также выиграть время до подхода Ягайло); наконец, мог атаковать, не дожидаясь союзника. Мамай выбрал третий вариант, и это была его вторая, после нежелания идти на уступки на переговорах в Коломне, ошибка.[916]
Место битвы – Куликово поле – располагалось между Доном и его правым притоком Непрядвой. Большинство исследователей XIX–XX вв. полагало, что сражение происходило на правом, южном берегу Непрядвы. Недавно было обосновано мнение, что местом битвы был левый, северный берег.[917] Палеопочвенное изучение района показало невозможность такого предположения: выяснилось, что в конце XIV в. левый берег Непрядвы был полностью покрыт лесом.[918] Однако традиционная, сложившаяся в XIX столетии[919] локализация битвы, помещающая противостоящие войска на правом берегу, но в довольно значительном отдалении от места слияния Непрядвы и Дона, имеет свои слабости. Ни один источник не свидетельствует о том, что русское войско, переправившись в ночь на 8 сентября через Дон, совершало затем поутру еще марш. Поэтому выдвинутое недавно предположение, что битва происходила ближе к береговой линии Непрядвы и Дона, чем традиционно считается,[920] заслуживает внимания. Вопрос нуждается в дальнейшем изучении.
В одиннадцатом часу утра конница Мамая атаковала выдвинутый вперед сторожевой полк. Великий князь Дмитрий принял личное участие в первой схватке. Под натиском ордынцев сторожевой полк отошел к главным силам. В течение двух часов противник пытался сломить их и в момент, когда чаша весов стала клониться в сторону Орды, во фланг наступавших (правый или левый – на этот счет нет единого мнения) ударил находившийся в засаде в дубраве полк под командованием Владимира Андреевича Серпуховского и Дмитрия Михайловича Боброка—Волынца. Это решило исход битвы – основные русские силы сумели перейти в контрнаступление, и в половине второго часа дня ордынцы обратились в бегство. Их преследовали до реки Мечи – правого притока Дона к югу от Непрядвы.[921]
Бежав с поля битвы, Мамай собрал «останочную свою силу, еще въсхотѣ ити изгономъ пакы на великаго князя Дмитрея Ивановича и на всю Русскую землю», но вынужден был выступить против воцарившегося (с помощью Тимура) в заволжской части Орды Тохтамыша. Эмиры Мамая перешли на сторону нового хана, временщик бежал в Крым и был вскоре убит.[922]
Противостояние Московского великого княжества с Мамаевой Ордой завершилось крахом последней. Дмитрий Донской не позволил Мамаю восстановить власть над русскими землями. Но другим, невольным результатом Куликовской победы стало нарушение существовавшего почти 20 лет неустойчивого равновесия между двумя частями Орды: разгром Мамая способствовал объединению их под властью законного хана. Объективно более всего конкретной политической выгоды от поражения Мамая на Куликовом поле получил Тохтамыш.
События, имевшие место в московско—ордынских отношениях в начале 80–х гг. XIV в., в историографии всегда были как бы в тени Куликовской победы. Традиционно принято считать, что успешный поход Тохтамыша на Москву 1382 г. восстановил зависимость Северо—Восточной Руси, ликвидированную при Мамае.[923] Такая трактовка событий, однако, порождает ряд трудноразрешимых вопросов.
Между признанием русскими князьями зависимости от монгольских ханов (40–е гг. XIII в.) и разрывом Дмитрием Ивановичем вассальных отношений с Мамаем (1374 г.) прошло около 130 лет; между походом Тохтамыша на Москву (1382 г.) и ликвидацией ордынской зависимости – без малого 100, т. е. почти столько же. Если считать, что Тохтамыш возобновил свергнутое «иго», то почему оно продержалось после этого столь долго, причем в условиях, когда Орда постепенно ослабевала, а к середине XV в. и вовсе распалась на несколько ханств, враждующих между собой? Может быть, поход Тохтамыша был акцией, сопоставимой по масштабу с походом Батыя? Далеко не так. Войско Монгольской империи, возглавляемое Батыем, совершило в 1237–1241 гг. два крупных вторжения в русские земли и еще три локальных похода, пребывало на русской территории в общей сложности более года, разорило все русские земли, кроме Новгородской, Полоцкой и части Смоленской. Тохтамыш же находился в русских пределах всего около двух недель, кроме Москвы взял только три города – Серпухов, Переяславль—Залесский и Коломну, с Дмитрием Донским в битве не встречался, а один из ордынских отрядов был разбит у Волока.[924] Так, может быть, русские люди той эпохи просто были неспособны на серьезную борьбу за освобождение и поэтому, в то время как такие страны, как Китай и Иран, во второй половине XIV в. сбросили зависимость от монгольских ханов, дали вновь себя покорить и продолжали нести «иго» еще целое столетие? Но если наши предки были столь «несостоятельны», как же они сумели подняться на Куликовскую битву? Концы с концами явно не сходятся…
Выше уже подчеркивалось, что противостояние Дмитрия Ивановича с Мамаем было борьбой не с законным ханом («царем»), а с временщиком, фактически обладавшим властью в Орде; сюзеренитет законных и реально правящих «царей» этим противостоянием не отвергался. Поэтому и Куликовская победа была отражением конкретного нашествия, но не свержение иноземной власти вообще. Когда осенью 1380 г. к власти в Орде пришел природной хан (Чингизид) Тохтамыш, в Москве признали его верховенство; однако Дмитрий не спешил возобновлять выплату дани, намереваясь ограничиться лишь формальным выражением зависимости.[925] Следствием этого (а не стремлением отомстить за поражение на Куликовом поле: мстить Тохтамышу было не за что, т. к. Дмитрий, разгромив Мамая, невольно облегчил хану приход к власти) и был поход Тохтамыша 1382 г. Примечательно, как объяснял летописец—современник отъезд великого князя из Москвы при приближении Тохтамыша и его отказ от открытого боя с ним (в реальности обусловленные в первую очередь недостатком сил после тяжелых потерь, понесенных на Куликовом поле): Дмитрий, узнав, что на него идет «сам царь», не «стал на бой» против него, «не поднял руки против царя».[926] С точки зрения современников, нежелание поднять руку на законного сюзерена было оптимальным оправданием для великого князя.
Результаты конфликта 1382 г. обычно оценивались как полное поражение Москвы. При этом не задавался вопрос: почему же тогда Тохтамыш оставил за Дмитрием великое княжение владимирское? Напомним, что Мамай дважды – в 1371 и 1375 гг. – передавал ярлык на великое княжение Михаилу Александровичу Тверскому. Причем если в первом случае он вернул его вскоре Дмитрию Московскому, то решение 1375 г., принятое уже в условиях конфронтации с Москвой, оставалось в силе до гибели Мамая осенью 1380 г.: победи временщик на Куликовом поле, он его несомненно бы реализовал. Но Тохтамыш—то победил московского князя, почему же он не отнял у Дмитрия великое княжение?
Прежде всего нужно заметить, что факт разорения столицы несколько заслоняет общую картину результатов конфликта 1382 г. Тохтамыш не разгромил Дмитрия в открытом бою, не продиктовал ему условий из взятой Москвы (напротив, был вынужден быстро уйти из нее, опасаясь контрудара[927]). И уж совсем не напоминают ситуацию, в которой одна сторона – триумфатор, а другая – униженный и приведенный в полную покорность побежденный, события, последовавшие вслед за уходом хана из пределов Московского княжества.
Осенью того же 1382 г. Дмитрий разорил землю рязанского князя Олега, указавшего Тохтамышу во время его движения на Москву броды на Оке. Тогда же к московскому князю приехал от хана посол Карач.[928] Целью посольства был, несомненно, вызов Дмитрия в Орду, естественный в сложившейся ситуации. Таким образом, Дмитрий после ухода Тохтамыша не только не поехал в Орду сам, но даже не отправил туда первым посла – это означает, что великий князь продолжал считать себя в состоянии войны с Тохтамышем и ждал, когда хан сделает шаг к примирению. Не торопился Дмитрий и после приезда Карача – послы в Орду отправились только весной следующего, 1383 г. Причем сам великий князь не поехал – посольство, состоявшее из «старейших бояр», номинально возглавил 11–летний старший сын Дмитрия Василий (будущий великий князь).[929]
В Орде тем временем находился, еще с осени 1382 г., Михаил Александрович Тверской. Он не без оснований рассчитывал получить от Тохтамыша ярлык на великое княжение. Решение хана было следующим: тверской князь должен впредь быть независим от Москвы, под его власть переходит ставшее в 1382 г. выморочным Кашинское княжество (составная часть Тверского, которое по московско—тверскому договору 1375 г. оказывалось под верховной властью Дмитрия, и, следовательно, должно было в случае бездетной смерти кашинского князя стать московским владением). Но в главном вопросе – о принадлежности великого княжения Владимирского – претензии Михаила поддержки не нашли: Тохтамыш выдал ярлык на него Дмитрию Донскому.[930] В чем причина этого, казалось бы, нелогичного шага?
В Новгородской IV летописи говорится, что «Василья Дмитреевича приа царь въ 8000 сребра».[931] Что означает эта сумма? Известно, что в конце правления Дмитрия Донского дань с «великого княжения» (т. е. с территорий собственно Московского княжества и Владимирского великого княжества) составляла 5000 рублей в год,[932] в т. ч. с собственно Московского княжества 1280 рублей (960 с владений Дмитрия и 320 с удела Владимира Андреевича Серпуховского).[933] Цифра 8000 рублей близка к сумме выхода за два года за вычетом дани с собственно Московского княжества; последняя была равна за этот срок 2560 рублям, а без учета дани с удела Владимира Андреевича —1920. Следовательно, очень вероятно, что посольство Василия привезло в Орду дань за два года с Московского княжества (может быть, за исключением удела Владимира, особенно сильно пострадавшего в 1382 г. от ордынских войск и потому малоплатежеспособного), а уже в Орде была достигнута договоренность, что Дмитрий заплатит за те же два года выход и с территории великого княжества Владимирского (8000 рублей). Таким образом, Москва признала долг по уплате выхода с Московского княжества за два года правления Тохтамыша после гибели Мамая. Выплата же задолженности по выходу с великого княжества Владимирского была поставлена в зависимость от ханского решения о его судьбе: в случае оставления великого княжения за Дмитрием Ивановичем он гарантировал погашение долга, а если бы Тохтамыш отдал Владимир Михаилу Тверскому, Москва считала себя свободной от этих обязательств – выполнять их должен был бы новый великий князь владимирский. Тохтамыш предпочел не продолжать конфронтацию с сильнейшим из русских князей: передача ярлыка Михаилу привела бы к продолжению конфликта и сделала бы весьма сомнительными шансы хана получить когда—либо сумму долга. Настаивать на уплате выхода за период правления в Орде Мамая (выплаты были прекращены, напомним, в 1374 г.) Тохтамыш не стал. Следовательно, был достигнут компромисс: Тохтамыш сохранил за собой позу победителя, но Дмитрий оказался в положении достойно проигравшего.
Таким образом, поход Тохтамыша, при всей тяжести понесенного Москвой удара, не был катастрофой. С политической точки зрения он не привел к капитуляции Москвы, а лишь несколько ослабил ее влияние в русских землях. Что касается сферы общественного сознания, то неподчинение великого князя Дмитрия узурпатору Мамаю еще не привело к сознательному отрицанию верховенства ордынского царя. С приходом к власти в Орде законного правителя, правда, была предпринята осторожная попытка построить с ним отношения, не прибегая к уплате дани (формальное признание верховенства, но без фактического подчинения). Война 1382 г. привела к срыву этой попытки, но данный факт не оставил непоправимо тяжелого следа в мировосприятии: фактически было восстановлено «нормальное» положение – законному царю подчиняться и платить дань не зазорно. Соглашение, заключенное московским посольством в Орде в 1383 г., сохраняло главенствующую роль Дмитрия Донского на Руси. Более того, последующие события показывают, что оно не ограничивалось передачей ему великого княжения, а содержало еще один пункт, имевший весьма важные и долгосрочные последствия.
В завещании Дмитрия Донского, написанном незадолго до смерти (наступившей 19 мая 1389 г.), великий князь передает своему старшему сыну Василию власть, в отличие от своих отца и деда, не только над Московским княжеством, но и над великим княжеством Владимирским: «А се благословляю сына своего, князя Василья, своею отчиною, великимъ княженьем».[934] Этот пункт не мог быть внесен без санкции Орды.[935] Между 1382 и 1389 гг. имели место только одни переговоры такого уровня, на которых мог обсуждаться подобный вопрос, – переговоры 1383 г. Следовательно, будущая передача великого княжения Дмитрием по наследству была оговорена именно тогда.
Это несомненное достижение сопровождалось, впрочем, и потерями, которые не ограничивались выходом из зависимости Твери и лишением прав на Кашинское княжество. К 1382 г. Дмитрию удалось расширить подвластную ему территорию на западном и южном направлениях. По соглашению с литовским князем Кейстутом, боровшимся за власть с Ягайло, он около 1381 г. получил обратно Ржеву.[936] Московско—рязанский договор лета 1381 г., в котором Олег Иванович Рязанский называет себя «молодшим братом» Дмитрия (т. е. признает его верховенство), фиксирует принадлежность Москве Мещеры,[937] названной «куплей» Дмитрия, Тулы, ранее бывшей ордынским владением,[938] а также неких «мест татарских», отнятых Дмитрием «от татар».[939] По—видимому, эти территории были захвачены Москвой во время противостояния с Мамаем. Но в последующем договоре с Рязанью (1402 г.) Тула признается рязанским владением, а о «местах татарских» сказано, что они будут вновь московскими, если «переменит Богъ татаръ».[940] Очевидно, потери этих территорий стали следствием поражения от Тохтамыша.[941]
Дмитрий Донской в течение всей своей деятельности преследовал цель превратить великое княжество Владимирское из предмета регулируемых Ордой притязаний правителей разных удельных княжеств Северо—Восточной Руси в свое наследственное владение, объединить его с Московским в единое государство. В 1372 г. ему удалось добиться признания этого Литвой, в 1375 г. – Тверью. В 1383 г. Дмитрий сумел получить санкцию на превращение великого княжения в «отчину» московской династии от сюзерена – хана Орды. Законный правитель Орды сделал то, что отказывались делать как прежние ханы, так и «нелегитимный» Мамай. Дмитрию Ивановичу удалось обернуть военное поражение крупнейшей политической победой, не уступающей по своему историческому значению Куликовской (и разумеется, во многом ею подготовленной): объединение Московского и Владимирского княжеств заложило основу государственной территории будущей России.[942]
К концу правления Дмитрия Донского наследственные владения московского княжеского дома охватывали всю Северо—Восточную Русь (бывшую «Суздальскую землю»), за исключением княжеств Тверского, Нижегородско—Суздальского, Ярославского, половины Ростовского, Стародубского и Моложского. На западе при Дмитрии была присоединена территория бывшего Ржевского княжества, на юго—западе – Калуга, на юго—востоке – Мещера. Рост Московского княжества в период правления Дмитрия Ивановича почти совпал по времени со значительным территориальным ростом за счет русских земель Великого княжества Литовского: в 60–х гг. под власть Ольгерда перешли Киев и большая часть Черниговской земли (кроме «верховских» – верхнеокских – княжеств), еще ранее, в 50–х гг., им была захвачена значительная часть смоленских владений.[943] К концу XIV столетия на бывших землях Киевской Руси складывается, таким образом, двухполюсная политическая система, окончательно определяется доминирующая роль двух государств – Великого княжества Литовского[944] и Великого княжества Московского. Остальные политические образования либо зависели от них (как Новгородская земля и окончательно выделившаяся из нее Псковская земля, признававшие своим верховным правителем великого князя московского), либо, будучи формально самостоятельными (или почти самостоятельными), фактически были несравнимо слабее (как Тверское, Нижегородско—Суздальское, Ярославское и Рязанское княжества).
С исчезновением старой политической структуры уходила в прошлое и единая этническая общность под названием русь (т. н. «древнерусская народность»). На территории Северо—Восточной и Северо—Западной Руси начинается складывание русской (великорусской) народности, на землях же, вошедших в состав Литвы (и Польши – Галичина), – украинской и белорусской народностей. При этом этноним и политоним Русь продолжал применяться на всей восточнославянской территории. Если в домонгольский период он обозначал либо совокупность русских земель в целом, либо «Русскую землю» в Среднем Поднепровье (Киевское княжество с Переяславским и частью Черниговского), то во второй половине XIII–XIV в. в разных частях Руси обозначилась тенденция прилагать это название к своей земле. Так, в XIV столетии в Северо—Восточной Руси стали называть «Русской землей» территории, на которые распространялась власть великого князя владимирского, т. е. Владимиро—Суздальскую землю вкупе с Новгородской.[945]
<< Назад Вперёд>>
