Как только Ленин получил возможность, по приезде за границу, подать свой голос в печати, в первом же номере «Искры», в декабре 1900 г. он посвятил «Китайской войне» особую статью. В ней Ленин, между прочим, писал: «Министр финансов Витте заявлял, что к 1 января 1900 г. в казначействе имеется свободная наличность в 250 милл. руб. — теперь уже этих денег нет, они ушли на войну, правительство ищет займов, увеличивает налоги, отказывается от необходимых расходов за недостатком денег, приостанавливает постройку железных дорог. Царскому правительству грозит банкротство, а оно бросается в политику завоеваний, — политику, которая не только требует громадных денежных средств, но и грозит вовлечь в еще более опасные войны. Набросившиеся на Китай европейские державы начинают уже ссориться из-за дележа добычи, и никто не в состоянии сказать, как кончатся эти ссоры».155
Здесь поистине заключалось пророчество. В тот момент, когда он писал, Ленин наверняка не знал содержания той ни с чем несравнимой по наглости и жестокости «коллективной ноты» держав, которая была передана китайскому правительству 9 декабря ст. ст. 1900 г. и послужила основой для знаменитого «заключительного протокола», над формулировками которого посланники в Пекине, в нескончаемых препирательствах, трудились до самого 25 августа (7 сентября) 1901 г., когда он был подписан китайской стороной. Тем более не знал Ленин и результата петербургских обсуждений между тремя министрами программы для сепаратных переговоров России с Китаем относительно условий «возвращения» ему Маньчжурии, а условия эти в своем развернутом виде должны были обеспечить привилегированное положение России в Китае, а не только в Маньчжурии.156
Русская дипломатия вместе со всеми империалистическими державами проделала всю процедуру пекинских переговоров, и из 500 млн руб., которые Китай обязался уплатить империалистическим хищникам в возмещение «убытков», на долю России пришлось около 184 млн руб. (тут были: убытки КВжд — 70 млн руб., прямые военные расходы — 100 млн руб. и проценты на эту сумму — 14 млн руб.). Формально был прав Ламсдорф, хвастая потом, что это был «редкий пример вполне оплаченной войны». На деле вся эта сумма была рассрочена на длительный срок, а уплаты поступали впоследствии неаккуратно157. И прав был Ленин, утверждавший, что Витте тогда же пришлось искать займа во Франции, чтобы немедля покрыть всю сумму издержек этой войны.158
Также прав оказался Ленин, утверждая, что царизм пустился тут в политику, которая «грозит вовлечь в еще более опасные войны». Эту политику царизм открывал, пустившись теперь в сепаратные переговоры с Китаем, на которых нам и надлежит несколько остановиться.
Как-то раз (это был 1899 год) Куропаткин, в присутствии Витте, доказывал царю «что все войны в настоящее время происходят от того, что европейские государства ищут сбыта своим произведениям, чрезвычайно умножающимся вследствие непомерного развития промышленности». А отсюда наш псковский помещик приходил к выводу: «а следовательно, в видах избежания войн, мы должны тормозить успехи своей промышленности». Это было его больное место: когда, вскоре после того, Витте выдвинул вопрос «о допущении в азиатские владения России иностранцев для образования компаний и учреждения фабрик и заводов», Куропаткин сознавался (Половцову), что он «долго думал, изучал и пришел к заключению о невозможности допускать устройства промышленных компаний в Средней Азии» (заметим, что емкость среднеазиатского рынка для промышленности метрополии тогда измерялась в 8 млн руб.). И оба собеседника Куропаткина, Половцов и Витте, только руками разводили: «вот что говорил очень умный человек, но лишенный надлежащего для государственного человека образования».159
Но и у самого Витте, восполнявшего такое же отсутствие «надлежащего образования» силою своей природной одаренности, «нюха» и наскоро составлявшихся для него учено-ведомственных «справок» и анонимных «записок», была тоже своя idée fixe, выраставшая десятилетиями в условиях эпохи «вооруженного мира» и грандиозных успехов и завоеваний капитализма. Он даже в 1912 г. по-настоящему не верил в возможность европейской империалистической войны, а уже в 90-х годах тем более не мог поверить, что войны могли возникать иначе, как из-за грубых территориальных «захватов».160
Когда в критические дни января 1898 г. решался вопрос, чья возьмет: Муравьев ли со своим Ляодунским проектом, или он, Витте, со своей монголо-маньчжурской программой капиталистических монополий и банковских привилегий, — английский главнокомандующий лорд Уольслей, отвечая на шум, поднятый в прессе по поводу проекта русского займа Китаю, публично заявил о «полной готовности» британской армии на случай, «если грянет война». А Витте был убежден, что «легко поднятый шум столь же легко и уляжется», так как «немыслимо, чтобы из-за вопроса о заключении займа у банкиров той или другой страны могло возникнуть серьезное столкновение», «реальное же столкновение может вызвать лишь политика захватов». И он в дальнейшем не уставал на каждом шагу твердить во всех случаях, когда вставала угроза войны, что нужно бросить мысль о «захватах» — «и все тут».161 Итти тихой сапой банковских соглашений, глубоко скрытых дипломатических нажимов и «мирных» капитальных вложений казалось ему вернейшим средством избежать войны, лишь бы соглашения эти достаточно были оформлены двумя коммерчески связывающими себя сторонами.
В момент приступа к сепаратным переговорам с Китаем о дальнейших судьбах оккупированной Маньчжурии, перед Витте опять стал призрак ее «захвата». Последний становился бы тем более вероятным, чем больше хозяйничала бы там регулярная военная сила, никак не подчиненная интересам прежде всего того «треста» (Общества КВжд и Русско-Китайского банка), интересы которого и должна была теперь не упустить случай продвинуть царская дипломатия. Это не значило, что Витте не отдавал себе полного отчета в необходимости военной силой ограждать сохранность имущества к привилегий предводимого им комбината. Но для этого, по его мнению, достаточна была и та «охранная стража» КВжд, которую Витте, в качестве ее «шефа», готов был раздувать до любого размера, способного исключить надобность в пребывании здесь русских войск — как «реальной» угрозы войны. В одной из последующих межминистерских дискуссий (1901) по поводу вывода из Маньчжурии русских войск, Куропаткин, как мальчик в известной сказке про короля без платья, просто так и сказал: «мы в сущности будем уводить одни войска, но заменять их другими... а для Европы, Америки и Японии дело не в замазывании и не в форме, для них несомненно лишь одно: полной передачи Маньчжурии Китаю мы не хотим делать, ибо оставляем железные дороги в наших руках, а на этих железных дорогах будем иметь довольно много русского войска».162 Но своя доморощенная «теория» происхождения войн крепко сидела в голове Витте и руководила его дипломатической деятельностью, сужая ему поле зрения.
Приняв участие в общих переговорах с китайским правительством о возмещении убытков войны, русская дипломатия повела, кроме того, параллельные «сепаратные» переговоры относительно Маньчжурии, имея в виду отказаться от контрибуции в обмен на уступки, требуемые у Китая в Маньчжурии. Но расставляя эту сеть китайскому правительству, она сама здесь шла, в сущности, в плохо скрытую ловушку. Дело в том, что первый такую схему переговоров предложил Ли Хунчжан, только вместо Маньчжурии он первоначально предложил «отдать в безусловную эксплоатацию богатства смежных России Монголии и Кашгара с направлением туда параллельно русской волны переселения, маскируя концессии самому русскому правительству флагом нескольких мнимых частных компаний». На это ему было отвечено, что речь пойдет не о Монголии и Кашгаре только, а и о «укреплении полного нашего влияния в Маньчжурии». Судя по тому, что ни минуты не торгуясь, Ли Хунчжан затем всю настойчивость вложил в то, чтобы поскорее получить из Петербурга дипломатически оформленное и подробное требование в этом смысле, это был ход, рассчитанный на то, чтобы иметь возможность в любой момент общих пекинских переговоров внести разлад в среду держав-победительниц.163
Такая же игра пошла у царской дипломатии и с Германией: широким жестом предоставляя немцам (ген. Вальдерзе) неистовствовать по всему Китаю к югу от Великой Стены, она мечтала о максимальном, продлении экзекуции там, чтобы, дав увязнуть другим, выиграть время для своих переговоров о Маньчжурии.164 Но и формальные заверения немцев, что они предоставляют России полную свободу в Маньчжурии, также рассчитаны были на то, чтобы Россия поглубже увязла в конфликте с прочими заинтересованными странами.165
Между тем у царской дипломатии были прямые предупреждения против этой опасной игры. Америка, выступая весной 1900 г. вместе со всеми против Китая, возобновила свой лозунг политики «открытых дверей», и это был, как и в 1899 г., кивок в сторону прежде всего именно Маньчжурии. А Япония, в ответ на русский запрос перед самым открытием сепаратных переговоров (в январе 1901 г.), сообщила, что она не вступит ни в какие полюбовные соглашения с Россией относительно укрепления Японии в Корее, как предлагала русская сторона, пока Россия не восстановит довоенное положение в Маньчжурии.166
При таких сигналах, полагаться на обещание Ли Хунчжана держать дело в секрете, и предлагать Китаю то, что было предложено Витте — Ламсдорфом в январе 1901 г., — было в высшей степени легкомысленно. А потребовали они не более и не менее, как: 1) отказа Китая от предоставления иностранцам каких-либо концессий (железнодорожных и вообще промышленных) в Маньчжурии. Монголии и во всех пограничных с Россией провинциях Западного Китая, 2) согласия Китая на уплату убытков войны посредством предоставления «новых концессий» обществу КВжд, которые и имели быть предметом особого соглашения с обществом, 3) предоставления ему концессии на постройку железной дороги от КВжд к Пекину (требование, от которого с такой неохотой пришлось Витте и Ротштейну отступиться в 1899 г.), 4) вывода китайских войск из Маньчжурии впредь до полного окончания постройки КВжд и ограничения их числа после этого срока по соглашению с Россией, и 5) смены любых местных властей в Маньчжурии по первому требованию русского правительства. На этих условиях царское правительство соглашалось вывести свои войска из Маньчжурии только тогда, когда оно само признает, что там «водворилось спокойствие».167
И надо сказать, что это была последняя, наиболее скромная редакция, которою Ламсдорф убедил ограничиться Витте, и которою при этом даже рассчитывал «произвести весьма благоприятное... впечатление за границей». В первоначальном же проекте, на котором настаивал Витте, требовались удаление китайских войск из Маньчжурии навсегда, разрешение уплаты всех пошлин и податей русскими деньгами, передача всех таможен в Маньчжурии «в заведывание» общества КВжд, передача ему же всех казенных и частных земель в Маньчжурии с месторождениями золота, нефти, никеля, каменного угля, расширение полосы отчуждения по всей линии КВжд до 10 верст, отвод обществу участка в 2 тысячи кв. верст «с хорошим строевым лесом» на корейской границе по р. Ялу с правом проведения там дорог, телеграфных и телефонных линий (то, что потом требовал для себя Безобразов) и отвод участков земли для коммерческой эксплоатации в портах Цинь-вандао и Инкоу (в спорной с англичанами крайней юго-западной части Маньчжурии), а также в устье Ялу и на одном из островов близ этого устья (опять-таки на самой корейской границе) — и все это с правами управления и содержания военной охраны в этих землях. Вся эта программа-максимум, однако, вовсе не была отставлена, а только пока задержана предъявлением, чтобы не провалить всей описанной дипломатической затеи.168 Ясно, что и в том и в другом виде, при данном положении вещей, это была империалистическая программа.
В Петербурге при этом так верили в магическую силу миллиона рублей, обещанного за проведение этой сделки Ли Хунчжану, что не приняли других мер и пустили дело на самотек. Там не ожидали, что содержание русских сепаратных предложений будет передано Ли Хунчжаном державам, что те (Англия, Япония, США, Германия и Италия) будут протестовать перед Китаем, что Китай, ссылаясь на это, откажется от подписания такого договора (11 марта 1901 г.), что за этим отказом будет стоять прямое обещание Японии «при всех случаях» «оказать Китаю содействие добиться своевременного очищения Маньчжурии от русских войск», и, наконец, что в самом Петербурге Япония выступит с открытым протестом против затеянного Россией нарушения прав иностранцев в Китае (12 марта 1901 г.), в такой форме, что Ламсдорфу придется отказаться официально принять этот протест от японского посланника. А, когда все это неожиданно для русских дипломатов произошло, Витте как-то пропустил совсем мимо ушей несколько даже удивившее русского посла в Вашингтоне заявление американского статс-секретаря Гэя, что они, американцы, ничего, пожалуй, не имели бы против даже нарушения «неприкосновенности» (т. е. присоединения) Маньчжурии Россией, лишь бы непременно была сохранена туда американскому капиталу «открытая дверь». Нечего и говорить, что в Петербурге и не подозревали, что резкое дипломатическое выступление Японии опиралось на начатые (в январе же 1901 г.) Англией разговоры с Германией и Японией об открытом вмешательстве и даже о союзе против России втроем.169
Такова была первая неудачная попытка укрепить «полное влияние» русского правительства в Маньчжурии — до окончания общих пекинских переговоров. Урок, данный иностранными империалистами в этом отказе китайцев от сепаратных переговоров оставлял царской дипломатии на выбор: либо приступить к эвакуации Маньчжурии без всяких условий, либо попытаться договориться с Японией о каком-то разделе «сфер влияния», чтобы прочие империалистические конкуренты оставались в Китае без сколько-нибудь серьезной сухопутной военной силы; наконец, можно было пойти на продолжение оккупации Маньчжурии, заявив по американскому рецепту об «открытии дверей» для торговой и промышленной деятельности иностранному капиталу. Во всяком случае, «спокойно выжидать дальнейшего хода событий», как заявил Ламсдорф в публичном сообщении после полученного афронта, т. е. просто топтаться на месте, означало по существу двигаться навстречу повторному афронту, — хотя бы потому, что, во-первых, в конце лета (1901) надо было ждать окончания общих переговоров и эвакуации Пекина, после чего России могло бы быть прямо предложено от лица всех вывести войска и из Маньчжурии, а во-вторых, к концу 1901 г. ожидалось завершение перевооружения сухопутной японской армии, что грозило бы уже и войной.170
Наряду с описанным осложнением в области внешней политики, резко ухудшилась для правительства и внутренняя обстановка в стране. Дальнейшее развитие экономического кризиса, рост безработицы, политическое оживление в стране и начало больших демонстраций, получивших толчок в сдаче 183 студентов в солдаты в январе 1901 г., — мера, встретившая столь широкое осуждение, что к лету ее пришлось отменить, — убийство министра народного просвещения Боголепова (февраль 1901 г.), демонстрация петербургского студенчества на Казанской площади, кончившаяся дикой полицейской расправой (март 1901 г.), первомайские стачки в Петербурге, наконец, побоище на Обуховском заводе (7 мая 1901 г.), вошедшее в историю рабочего движения под названием «обуховской обороны» за то сопротивление, которое было тут оказано рабочими полиции и войскам, — все это свидетельствовало о назревании политического кризиса в стране. Даже «Новое время» тревожно напомнило правительству о своевременности «реформ сверху».
Витте отлично видел некоторые трудности, рожденные кризисом. «Время экономическое переживаем мы, — писал он Сипягину, — дурное... много крахов, а тут еще неурожай. На эту тему государю внушают, что, мол, нужно в корне переменить политику финансовую, — что вот, мол, результаты моей политики. А как переменить, конечно, не знают». Но «положением дела по существу» он «нисколько не тревожился»: «нельзя ожидать, чтобы всегда все слагалось благоприятно. Теперь наступил вихрь, некоторые деревья будут сорваны, некоторые повреждены, но я глубоко убежден, — писал он Сипягину, — что, если мы будем держаться существующей экономической политики, то через года два все опять войдет в норму». Читатель, вероятно, догадывается, откуда подул здесь знакомый ветер. Это Безобразов просиживал теперь «не менее двух раз в неделю» у царя «по часам» и рассказывал ему «всякую чепуху и всякие эфемерные планы», в частности, что Витте «нужно с Востока совсем удалить». Витте беспокоило, что Николай с ним «ничего не говорит» («отбарабаню доклады, и баста»), что «у него бродят какие-то мысли», «что он пребывает в каких-то смущениях».171
Пока что, таким образом, дело сводилось к тому, чтобы устранить этого внутреннего, дворцового врага средствами бюрократической «эквилибристики» — а все остальное было не страшно.
155 Ленин, Соч., т. IV, стр. 63.
156 Заключительный протокол 25 августа (7 сентября) 1901 г. см. в «Сборнике дог. и дипл. док. по делам Дальнего Востока», стр. 459 сл. — Б. Б. Глинский, цит. соч., стр. 122 сл. — Кр. архив, т. 14, документы о боксерском восстании.
157 Выплата была рассрочена на 39 лет и, следовательно, закончилась бы лишь в 1940 г. Советское правительство отказалось от причитающейся доли по этому «боксерскому вознаграждению».
158 Заем в 159 млн руб. был заключен в апреле 1901 г. с большим трудом и пошел на выдачу ссуд частным железным дорогам (результат кризиса), для «реализации же причитающегося России от Китая вознаграждения» удалось заключить заем в Берлине лишь в 1902 г. в сумме 182 млн. руб. (Министерство финансов 1802–1902, ч. 2-я. СПб., 1902, стр. 391–392). — Россия в Маньчжурии, стр. 262.
159 Дневник Половцова, Кр. архив, т. 46, стр. 118–122: т. 3, стр. 84. — Отчет по делопроизводству Государственного Совета за сессию 1899–1900 гг., т. II, стр. 670.
160 Витте. Воспоминания, т. I, стр. 186.
161 Телеграмма Сталя из Лондона 12 января 1898 г. в деле № 116; там же письмо Витте к Муравьеву от 15 января; письмо Витте к, Воронцову от 9 мая 1903 г. в деле № 120. Разрядка моя, — Б. Р.
162 Письмо Куропаткина Ламсдорфу от 30 июля 1001 г. в деле № 75, ч. IV.
163 Россия в Маньчжурии, стр. 263 сл., 273 сл., 276–277.
164 Там же, стр. 278, 283.
165 Там же, стр. 294–295.
166 Обзор сношений с Японией по корейским делам с 1895 г. Изд. министерства иностр. дел., СПб., 1906, стр. 66. — Morse. International relations of the Chinese Empire, III, стр. 228–229. — Kp. архив, т. 63, стр. 111.
167 Текст предъявленных Китаю требований опубликован нами: Россия в Маньчжурии, стр. 296 сл.
168 Там же, стр. 285 сл. — См. приложение 14.
169 Там же, стр. 301–305 и 307–310. — Ср.: Documents diplomatiques francais (1871–1914), 2-е série, I, № 130, стр. 168 (телеграмма французского посланника в Пекине к Делькассэ от 8 марта 1901 г.). Сообщая о протестах против русского проекта сепаратного соглашения со стороны Америки, Японии, Англии и Германии, Пишоп сознавался, что и сам не ожидал такого масштаба русских требований, хотя и заявил Ли Хунчжану, благодарившему его за неприсоединение к протестам других держав, что Франция, как союзница России «никогда не стала бы мешать Китаю урегулировать свои отношения с петербургским правительством». Пишон, при этом, подчеркнул, что и в этом случае, «как и всегда», «не следует полагаться на искренность Ли Хунчжана, который исподтишка старается вызвать протесты против русских претензий».
170 Русские финансы и европейская биржа. М., 1926, док, N» 39, приложение; всеподаннейший доклад Ламсдорфа от 4 августа 1901 г. в деле № 75, ч. IV.
171 Кр. архив, т. 18, стр. 45–46 (письмо Витте Сипягину 12 июля 1901 г.).
<< Назад
Вперёд>>
