Таковы были первые успехи русского «капиталистического империализма новейшего типа» на Дальнем Востоке. С самого начала, как видим, он «вполне показал себя в политике царизма по отношению к Персии, Маньчжурии, Монголии», хотя Ленин и отмечал, что «вообще в России преобладает военный и феодальный империализм».266 Здесь, как в малой капле воды, можно видеть отражение того общего процесса перехода русского капитализма в высшую империалистическую стадию, который в 90-х годах шел в условиях необычайного подъема и, вместе с колоссальным притоком в Россию европейского капитала, легко усваивал его последние организационные формы. Организован был этот вывоз иностранного капитала в Россию на основе чрезвычайно высокого покровительственного тарифа 1891 г., в невиданных ранее размерах: в 1893–1900 гг. возникло 191 новое акционерное общество на иностранном капитале в 634 млн руб.: общая цифра иностранного акционерного капитала с 214.7 млн руб. в 1890 г. поднялась до 911 млн руб. в 1900 г., а доля иностранного капитала в общей сумме акционерных капиталов с 1/3 в 1890 г. поднялась до 1/2 в 1900 г. Царизм, при этом сознательно, как мы видели то выше в «системе» Витте, расплачивался за эту «школу» 500 миллионами руб. в год в виде переплат против мировых цен (напр. за рельсы для Сибирской ж. д. 2 руб. за пуд вместо 75 коп. за пуд английских), лишь «временно» предоставлял свой рынок капиталу разных национальностей (бельгийский — 296 млн руб., французский — 226 млн. руб., германский — 219 млн руб., английский — 136.8 млн руб.), а на Дальнем Востоке ревниво при этом оберегал свою политическую самостоятельность, сам организуя в свою очередь вывоз туда русского и иностранного капитала под своим руководством.267
К началу XX в. в России складывались уже основные признаки империализма в виде концентрации производства, образования банковских групп для финансирования, учредительства и руководства в области промышленности, особенно тяжелой, в виде монополистических организаций синдикатского типа, сращивания банков с промышленностью и т. п. — и иностранный капитал и здесь шел впереди. Кризис 1899 и следующих годов только усилил эти новые монополистические тенденции. Некоторые монополистические организации — сахарный синдикат (1895 г.), «Омниум» (1897), электрический синдикат (1899) — организации еще докризисного происхождения.268 Банки, принявшие участие в дальневосточной экспансии, входили как раз в число тех 8 (из 41) крупнейших банков, которые с 1895 по 1899 г. дали повышение акционерного капитала на 32 млн руб. (из общей суммы повышения в 45.2 млн руб.), т. е. 71.6% роста, капитала всех 41 банков, и в их же руках было 75% всех операций по финансированию промышленности. В области сращивания банков с промышленностью к 1900 г. отмечают эту черту в железоделательных акционерных предприятиях на 52% всего капитала этой отрасли, в каменноугольных — на 65.2%, в соледобывающих — до 75%, в машиностроительных — на 63%, в механических — 45.9%, в сталелитейных — 49.1%, в электротехнической — 77.8%, в электрической — 99.6%, в минералообрабатывающих — 57.2%, в производстве строительных материалов — 61.2%, в морском пароходстве — 84.5%. За всем этим стояли и быстрые темпы промышленного развития России, входившие в «систему Витте», как одна из коренных ее черт, которую и за границей и в России склонны были приписывать лично ему.269
Но в России «было бы неправильно изображать империализм, как связное целое (империализм вообще есть несвязное целое) — потому, что в России очень еще немало областей и отраслей труда с переходом от натурального и полунатурального хозяйства к капитализму».270 Ленин видел в России «страну наиболее отставшую в экономическом отношении», страну, «в которой новейше-капиталистический империализм оплетен, так, сказать, особенно густой сетью отношений докапиталистических»271 — противоречие, «которое глубже всего объясняет русскую революцию (1905 г., — Б. Р.): самое отсталое земледелие, самая дикая деревня — самый передовой промышленный и финансовый капитализм!».272
По исчислениям Ленина, к концу XIX в. в России «семьсот собственников» владело «в среднем по тридцать тысяч десятин каждый», и у них было «втрое больше» земли (20798504 дес.), чем у (319000 мелких частных землевладельцев (6 1/2 млн дес.). Из 86 млн дес. всего частного землевладения, 62 млн дес. находилось в руках 28 тыс. собственников (по 2.227 дес. в среднем у каждого). Латифундии составляли «отличительную черту русского частного землевладения». Из них «свыше 70%» принадлежало дворянам, а «высшие сановники бюрократии фигурируют один за другим в числе этих владельцев дворянских латифундий».273
Наряду с тем в сфере крестьянского землевладения около половины надельных земель (64 из 137 млн дес.) находилось в руках у 1/6 (2.1 млн) «богатых землей дворов»; ок. 1/2 (из 12 1/2–6 млн) дворов в 1896–1900 гг. были «пауперы» (29.2% безлошадных, 30.3% однолошадных), причем «можно себе представить, каково их (3 ¼ млн безлошадных дворов, — Б. Р.) земледельческое «хозяйство» при расходе восьми копеек в год на инвентарь живой и мертвый». Здесь было царство «отработков», этого «прямого и непосредственного пережитка барщины», а «кабала вместо свободного найма необходимый спутник отработков».274 Капитализм, конечно, и здесь делал свое дело, и процент безлошадных от 1888–1891 гг. к 1896–1900 гг. возрос с 27.3 до 29.2% (2.8 млн дворов — 3.2 млн дворов) и в 1898 г., например, на 4.2 млн неземледельческих наемных рабочих приходилось уже «около 3.6 милл. земледельческих наемных рабочих». То же сказывалось и на ввозе (в 1889–1896 гг. 3.7 млн руб., в 1902–1903 гг. 20.6 млн руб.) и на производстве (в 1894 г. 9.4 млн руб., в 1900–1903 гг. 12.1 млн руб.) сельскохозяйственных машин. Но что это были за масштабы и темпы, когда в США в 1900 г. произведено было их на 157 млн долларов, т. е. на 392.5 млн руб. Таким образом, «конец XIX века застает в России самое острое противоречие между потребностями всего общественного развития и крепостничеством, которое в виде помещичьих дворянских латифундий, в виде отработочной системы хозяйства является тормозом хозяйственной эволюции, источником угнетения, варварства, бесконечных форм татарщины в русской жизни».275 По подсчетам же комиссии 1901 г. в 1896–1900 гг. самостоятельное капиталистическое хозяйство вели 29% помещиков, тогда как сдавали землю «исполу», увязая в полукрепостнической топи, 51%.276
Но и оставляя в стороне чистую экономику, мы уже видели, что одни только политические и гражданско-правовые условия, в каких жило крестьянство под двойным гнетом «крепостнических и буржуазных приемов эксплуатации», оценивались Витте, с чисто буржуазной точки зрения, в 2–3 млрд руб. лишнего ежегодного дохода: эту прибавку к одномиллиардному бюджету царизма мог бы дать один только решительный удар по полукрепостническому правовому положению крестьян. И без того в эти годы «убывает власть земли, растет власть денег»: «"власть земли», т. е. власть средневекового землевладения крепостников-помещиков».277 Тем сильнее самодержавие держалось теперь за одну из глубочайших своих основ, чуя величайшую для себя политическую опасность, в болезненном размывании этой основы монополистическим капиталом.
Указанное Лениным противоречие и ставило «новейше-капиталистический империализм», показывавший себя на Дальнем Востоке в эти годы «вполне» и достаточно ясно, в такое «оплетение» докапиталистическими отношениями, что практически, в общей системе международной политики царизма, он оказывался неотделим от военно-феодальной империалистической природы этого последнего.
266 Ленин, Соч., т. XVIII, стр. 198.
267 П. Лященко. Экономическое развитие России в XIX — XX вв. Энцикл. словарь Граната, т. 36, ч. IV, стб. 134, 135, 141.
268 Б. Грановский. Монополистический капитализм в России, стр. 12 сл.
269 Там же, стр. 17, 28–40. П. Лященко, цит. соч., стб. 138, 149. 125, 130.
270 Ленин, Соч., т. XX, стр. 298.
271 Ленин, Соч., т. XIX, стр. 136.
272 Ленин, Соч., т. XII, стр. 124.
273 Ленин. Аграрный вопрос в России к концу XIX века. Энцикл. словарь Граната, т. 36, ч. IV, стб. 181–184.
274 Ленин, там же, стб. 184, 226–227, 194, 195.
275 Ленин, там же, стб. 229, 237, 201, 203.
276 П. Лященко, там же. стб. 111.
