Навстречу «новому курсу» царя выступила одновременно с Англией и Япония.
Когда 15/28 июля 1903 г. Курино передал Ламсдорфу «вербальную ноту» с предложением «войти в рассмотрение положения дел на Дальнем Востоке, где встречаются их, России и Японии, интересы» (дело, значит, сразу же шло не о Корее одной), выступление это было до точки согласовало с британским кабинетом. Еще 20 июня/3 июля Гаяси обратился к Лэнсдоуну с сообщением, что «следя с пристальным вниманием за развитием дел в Маньчжурии», японское правительство решило отказаться от «позиции бдительной сдержанности», так как «последнее выступление (т. е. апрельское 1903 г., — Б. Р.) России с требованием от Китая новых условий, консолидирующих ее власть в Маньчжурии» «заставляет его думать, что Россия оставила намерение... уйти из Маньчжурии», что «неограниченная постоянная оккупация Маньчжурии Россией создает положение, чрезвычайно пагубное для интересов, защита которых являлась целью при заключении англо-японского союза», и что «пришло время изменить политику».348
Изложив условия соглашения с Россией. Гаяси указал, что их отклонение поведет к ответственности России за результаты, каковы бы они ни были. Лэнсдоун, конечно, полюбопытствовал, «какие шаги Япония предпримет, если Россия не обратит внимания на ее представления». Гаяси ответил незнанием. Лэнсдоун указал тогда на «крайнюю важность» соглашения с США относительно их действий в этом вопросе. Гаяси на это промолчал, а затем предложил английскому правительству «полный и свободный обмен взглядов относительно общих интересов обеих держав» и с своей стороны спросил о шагах, какие предполагает предпринять Англия для защиты своих интересов. На последнее, в свою очередь, не ответил Лэнсдоун. Он обещал передать вопрос на обсуждение британского кабинета.
Пребывание в Лондоне Делькассэ с президентом Французской республики, ведших в эти дни переговоры о заключении англо-французской «entente», несколько задержало английский ответ на японское предложение, и обмен меморандумов по японскому предложению последовал по всей форме 13 и 16 июля нов. ст. Британский кабинет одобрил японские условия с тем, что «японское правительство будет держать английское правительство полностью в курсе переговоров с Россией», чтобы переговоры шли в полном согласии с англо-японским союзным договором. Япония с своей стороны потребовала «строгой секретности» переговоров и отвергла какое-либо участие США, а японский министр иностранных дел Комура, кроме того, подчеркнул еще, что жёлает вести переговоры «непосредственно с Россией» и что «всякая отсрочка в этом деле будет только провоцировать войну» («они хотят действовать одни и, так как их интересы более животрепещущи, чем наши, и так как они подготовлены итти дальше, я думаю, что они правы», — добавлял от себя Макдональд, английский посол в Токио).349
Даже из этих скупых дипломатических формулировок видно, что дело предпринималось в расчете развязать войну из-за темпов дипломатических переговоров. Да Комура и сам признавался, что «лично он не думает, чтобы русские имели в виду вести переговоры», а Макдональд считал, что «твердость в ведении дела с Россией скорее привела бы к мирному соглашению, чем политика чрезмерного соглашательства», и именно потому воздержался сказать это Комуре, чтобы «избежать всего, что могло бы в малейшей степени иметь вид подстрекательства к поспешному образу действий», — дело, которое английская дипломатия предпочитала возложить на свою прессу. Именно в этой связи осторожный в своих дипломатических письмах Макдональд упомянул, что Ито «очень хочет соглашения с Россией, во что бы то ни стало» и что Ито «утверждал, что нынешние затруднения японского правительства и действия России в Маньчжурии и на границе Кореи являются прямым следствием англо-японского союза».350 Макдональд отражал здесь только общую позицию английской дипломатии: поглубже спрятать пружину, которую она, очевидно, хотела до конца держать в своих руках. Выступление Кренборна по адресу России (11 июля в палате с заявлением, что Англия не против соглашения с Россией) было предпринято в момент, когда благословение Лондона японцам еще не было дано, и должно было иметь вид акта, исходившего из дружественной; царизму французской инициативы, проявленной Делькассэ в бытность его в Лондоне. На деле это было выступление параллельное японскому, прикрывавшее Лондон от упреков, которых так боялся Макдональд.
Итак, в самом своем зародыше японское выступление открывало дискуссию не на тему о корейских делах и интересах «местного значения», как свысока говорили о них в Лондоне в 1901 г., а на тему о маньчжурских интересах широкого интернационального характера. 12 августа Курино вручил Ламсдорфу проект соглашения не только о Корее, но и: 1) о поддержании «начала равного благоприятства для торговли и промышленности всех наций в Китайской и Корейской империях», 2) о прокладке японской железной дороги из Кореи через КВжд на соединение с Шаньхай-гуанъской линией на Пекин и 3) о признании лишь «специальных интересов России в железнодорожных предприятиях в Маньчжурии».351 При этом, как мы видели, японская дипломатия двинулась в поход одновременно с английской в момент такой внутренней разоруженности правительственного аппарата царизма и такого угрожающего для царизма положения на внутреннем фронте, что дипломатически развязать тут войну для японской стороны было бы не так уж трудно.
Что это было действительно так, показала уже через два дня — 1/14 августа — дипломатия «триумвирата». В этот день на совещании: их было только трое (Безобразов не приехал). Решено было «не придерживаться буквального смысла договора 26 марта», при эвакуации в дальнейшем не выводить войска из Маньчжурии, а только уводить их в полосу отчуждения КВжд (это теперь они и называли эвакуацией), продолжать занятие Хунчуня (у самой корейской границы) и обещать Китаю эвакуацию непридорожных пунктов «в течение годичного срока», т. е. к 1 августа 1904 г. (!). Все это было обусловлено следующими обязательствами со стороны Китая: 1) не уступать иностранцам возвращаемых территорий (то же, что в апреле), 2) допустить военные русские посты по Сунгари и Амуру, 3) то же на тракте Цицикар — Благовещенск, 4) исключить Маньчжурию из ведения иностранцев (то же, что в апреле) и 5) оградить торговые интересы КВжд.352
Это был крайний предел, до которого готовы были итти все трое, приспосабливаясь к «новому курсу», на который переходил царь с безобразовцами. Но это была уже и лебединая песня «триумвирата». В эти дни Николай уже утешал Безобразова, что он может «считать Витте очень кратковременным деятелем», и 16/29 августа, наконец, освободился от него, передвинув его на пост председателя Комитета министров, т. е. в сущности в глубокий резерв подальше от всякого дела.353 30 июля/12 августа, в самый день получения японской ноты, адмирал Алексеев был назначен наместником царя на Дальнем Востоке с резиденцией в Порт-Артуре: его задачей было объединить под своим руководством работу всех ведомств на Дальнем Востоке и ему дано было право дипломатических сношений от имени царя. Это был встречный ход «нового курса» в ответ на японское предложение о Маньчжурии, оформленный втайне от «триумвирата» не без участия Плеве. Это была еще одна внутриаппаратная победа «нового курса». Министры узнали об указе из «Правительственного вестника». Куропаткин заговорил с царем о «доверии» и просил отставки. Ламсдорф этого вопроса открыто не возбуждал, как обещал англичанам полтора года назад, но еще и через месяц имел «меланхолический», «изменившийся в лице» вид и признавался французскому дипломату, что «предпочитает», чтобы «судьбы Маньчжурии находились в руках другого», когда дело пошло о нарушении подписанного им договора об эвакуации. Даже Плеве несколько времени спустя (в ноябре 1903 г.) объяснял Куропаткину, что Николай «был крайне недоволен противодействием ему министров», что «нельзя ему резко противоречить», что теперь «влияние попало в нехорошие руки и прежде всего в руки людей несведущих» — «все дело в том, что в Маньчжурии собирались устроить особое государство» (т. е. государство Витте).
Учреждение наместничества говорило о том, что Россия располагается в Маньчжурии всерьез и надолго. Германская пресса приветствовала этот шаг, как «триумф ловкой, настойчивой и молчаливой русской дипломатии на Дальнем Востоке» и «как решительное подчинение Маньчжурии царем» — «коварный маневр» со стороны германской дипломатии, как думали во Франции, цель которого — «обострить положение и вызвать протесты».354
По существу это была игра в куклы: никаких самостоятельных дипломатических сношений адмирал Алексеев не вел, так как боялся без Петербурга сделать и шаг. В столице был несколько позднее учрежден «Особый комитет по делам Дальнего Востока», куда успели назначить Плеве вице-председателем при царе-председателе, а все собрание представлял один Безобразов. Абаза с Матюниным управляли канцелярией. Заседаний, понятно, не было ни одного. И Абаза вел переписку с Алексеевым, передавая и истолковывая тому распоряжения царя. Параллельно действовал обычный министерский аппарат, и формально японский посланник Курино сносился только с Ламсдорфом, но в решительных случаях ответы последнего задерживались, когда Николаю приходило вдруг в голову запросить мнение адмирала Алексеева. Ламсдорф, сидевший в Петербурге, боялся как бы чего не натворил Алексеев, напыщенное и глупое существо, представивший проект штаба наместника на сумму в 412 тыс. руб. и в составе 80 генералов (по одному генералу на батальон, даже не на полк!).355 Алексеев же, находившийся в Порт-Артуре, сам в свою очередь вечно охал и ахал, как бы не «сдурили» петербургские «чиновничьи души», — сам считая себя воякой.356 Безобразов к дипломатической части прямого отношения не имел и занимался «экономической политикой». Но так как Николай без наместника тут предпринимать ничего не хотел (под влиянием известий о полном крахе корейско-маньчжурских лесных операций Балашова), то Безобразову оставалось попытаться внушать свои «идеи» Алексееву по телеграфу через специально командированное в Порт-Артур лицо. Однако последнему это решительно не удавалось потому, что Алексеев уклонялся от экономических вопросов по «некомпетентности».357 Сам Николай в начале сентября собрался за границу, в родственный Дармштадт, в Висбаден на свидание с Вильгельмом и в Рим и взял с собою Ламсдорфа, который фактически и вел всю деловую переписку с наместником адмиралом Алексеевым, а тот — с послами в Токио, Пекине и Сеуле. Царю казалось, что это «упрощает дело» и вовсе не устраняет «ответственности Ламсдорфа.358 Ламсдорф, побывав еще и в Париже, вернулся в Петербург в конце октября, но оказался отрезанным на целый месяц от царя, который задержался на пути в Скерневицах и в Петербурге появился только в конце ноября.359 Как видим, во всем этом был свой стиль в работе.
Чего собственно хотел Николай в Маньчжурии, Алексеев толком не понимал, как и никто другой. Основную директиву ему продиктовал от имени царя Ламсдорф: «Принять меры, чтобы войны не было» (сентябрь). Комедия с четвертым приступом к Китаю с требованиями, намеченными «триумвиратом» 1/14 августа, затянулась до 24 августа/6 сентября, и китайцы, по совету держав, ответили традиционным отказом. Переговоры с Китаем о гарантиях и эвакуации были прерваны на этот раз уже окончательно.360 Тогда только обратились к переговорам с Японией.
348 British documents, II, № 237.
349 British documents, II, №№ 238, 239, 240. — Разрядка моя, — Б. Р.
350 Там же, № 246.
351 Японская белая книга. Маньчжурия и Корея. Изд. Особ. комитета Дальнего Востока, стр. 170, 172 и 177. — Россия в Маньчжурии, стр. 426–427.
352 Журнал совещания 1 августа 1903 г. в деле № 107, ч. II.
353 Русско-японская война. Изд. Центрархива, стр. 157.
354 Кр. архив, т. 2, стр. 48, 49, 54, 58, 83. — Documents diplomatiques, III. №№ 442 и 402.
355 Кр. архив, т. 2, стр. 98.
356 Дневник Плансона. Кр. архив, т. 41–42, стр. 157 сл.
357 Россия в Маньчжурии, стр. 454–458.
358 British documents, II, стр. 213, № 244 (телеграмма английского посла в Петербурге Лэнсдоуну от 27 августа 1903 г.: «видел вчера гр. Ламсдорфа. Его совещания с императором, повидимому, вполне удовлетворили его в том отношении, что действительное намерение императора состоит не в том, чтобы урезать ответственность министра иностранных дел за политику на Дальнем Востоке, а в том, чтобы упростить дело созданием одного агента для ведения ее там, устранив вмешательство других ведомств. Слова императора, по Ламсдорфу, имели такой смысл: «высшая власть остается за мной, а в отношении к внешней политике вы и я неразделимы»).
359 Кр. архив, т. II, стр. 75, 76, 79, 85. — Японская белая книга, №№ 27, 28, 29. Маньчжурия и Корея. Изд. Особ, комитета по дедам Дальнего Востока, СПб., 1904.
360 Алексеев предъявил Китаю 5 требований, из них три повторяла то, что решено было еще 1 августа «триумвиратом» (см. выше стр. 233), причем опущено было требование об «исключении Сев. Китая из ведения иностранцев» (Россия в Маньчжурии, стр. 430, 442, 447). — Кр. архив, т. 2, стр. 83: Плеве говорил Куропаткину (7 ноября 1903), что и ему «неизвестно, куда же мы идем». — Documents diplomatiques, III, № 206: в январе 1904 г. Франция, по просьбе Ламсдорфа, побуждала Китай возобновить переговоры, но получила ответ, что это возможно только после эвакуации Маньчжурии.
<< Назад
Вперёд>>
