Русско-японская война была сплошным рядом неудач и поражений для царского самодержавия и решила в пользу агрессивного японского империализма важнейший вопрос о судьбе Маньчжурии и Кореи.
В силу Портсмутского мирного договора 23 августа (5 сентября) 1905 г.. которым закончилась война, и вытекавших из него дальнейших русско-японских соглашений, Япония отвоевала себе рынки сырья в Корее и в южной Маньчжурии, получив возможность создать новую железо-угольную базу для японской промышленности. Она не меньше, чем вдвое, увеличила площадь для развития своего капитализма вширь и использовала вновь захваченную территорию в качестве плацдарма для развертывания своих армий как против России, так и против Китая. Иными словами, Япония вышла из войны «первоклассной державой» и стала в ряд старых империалистических хищников как крупнейший фактор международной политики.
Это была та программа, с которой Япония выступила на международную арену еще за 10 лет до того (в 1894–1895 гг.) в войне не с Россией, а с Китаем. Тогда, после совершенно феерического разгрома отсталой китайской армии японскими войсками, хорошо обученными и укомплектованными на основе всеобщей воинской повинности (введена, почти одновременно с Россией, в 1873 г.) и вооруженными по европейскому образцу, 5/17 апреля 1895 г. в городе Симоносеки был подписан мирный договор, по которому Китай навсегда отдавал Японии все побережье южной Маньчжурии с Ляодунским полуостровом, а Корея, оккупированная японцами в ходе войны, начисто «освобождалась» из-под китайской зависимости и фактически поступала под японский протекторат.16 Но дело тогда сорвалось. Под угрозой войны одновременно с Россией, Францией и Германией, выступивших о решительным протестом против такого, неожиданно и резко (для того момента) менявшего всю империалистическую конъюнктуру, захвата, Японии пришлось отказаться от Ляодунского полуострова и ограничиться приобретением островов (Формозы и Пескадорских) на юге Китая. Имея в виду начавшуюся именно с этого покушения Японии на китайскую территорию эру империалистической борьбы за «сферы влияния» и концессии в Китае, Ленин еще в 1901 г. писал: «Япония стала превращаться в промышленную нацию и попробовала пробить брешь в китайской стене, открывая такой лакомый кусок, который сразу ухватили зубами капиталисты Англии, Германии, Франции, России и даже Италии».17
Но эта программа уже тогда, по мере развертывания японских успехов, в безудержной шовинистической агитации связывалась не только с кличем «на Пекин», а и с идеей «великой» Японии, которая должна была включить в свой состав Курильские острова, Сахалин, Камчатку, Формозу, Корею, Маньчжурию и большую часть восточной Сибири.18 И в 1994–1895 гг. олигархическое, клановое правительство графа Ито, спасаясь от внутренних затруднений в борьбе с молодым японским парламентом, открытым всего только в 1890 г., впервые приступало к реализации завоевательной программы, предвосхищавшей «потребности» всего будущего развития японского капитализма.
Так и расценил это выступление Японии Ленин, сделав в одну из своих тетрадей по империализму (с нота-бенэ и с пометкой: «к оценке войны 1894–5 г.») выписку из «Мировой истории современности» Вирта о том, что «вскоре после Симоносеки японские писатели сравнивали войну против Китая с войной Пруссии против Австрии», и приписав: «потом де союз против Европы. Этот взгляд выразил особенно резко принц Конойе, президент японской верхней палаты». То обстоятельство, что Ленин четырьмя чертами отчеркнул строки о принце Конойе и именно к ним сделал вышеприведенную пометку, указывает на то, что эта аналогия Пруссии 1860 г. и Японии 1894–1895 гг. обратила на себя внимание Ленина особенно тем, что была поддержана влиятельнейшим империалистическим политиком Японии, стоявшим в последующие годы во главе «Национального союза», с его агитацией по маньчжурскому вопросу в 1900-х годах. Зерно агрессии, которое было заложено в японском империализме уже в 1894 г., и дало непосредственный всход в русско-японской войне 1904–1905 г.19 А в процессе подготовки второй мировой войны эта программа «великой Японии», практически заявленная впервые в 1894–1895 г., была развита во всем объеме в пресловутом меморандуме бывшего премьера Танака. «Для того чтобы завоевать Китай, — говорится в меморандуме, — мы должны сначала завоевать Маньчжурию и Монголию. Для того чтобы завоевать мир, мы должны сперва завоевать Китай. Если мы сумеем завоевать Китай, все остальные азиатские сараны и страны Южных морей будут нас бояться и капитулируют перед нами. Мир тогда поймет, что Восточная Азия наша, и не осмелится нарушить наши права... Имея в своем распоряжении все ресурсы Китая, мы перейдем к завоеванию Индии, Архипелага, Малой Азии, Центральной Азии и даже Европы».20
Частичная неудача, постигшая Японию в 1895 г., ничего не меняла в том основном факте, что молодая капиталистическая страна, хотя и окутанная всяческими феодальными пережитками, перейдя (после так называемой революции Мейджи 1868 г.) на рельсы самостоятельного национально-буржуазного развития, сумела выставить 70-тысячную армию и проделала победоносную 8-месячную континентальную кампанию, приковавшую к себе внимание всего капиталистического мира. Эта неудача не только не умаляла, а даже увеличивала значение того факта, что новая свежая сила, выступавшая в лице Японии на восточноазиатском театре в момент обострения борьбы в империалистическом лагере за раздел мира, вынуждалась теперь отказаться от дипломатической самостийности в своих дальнейших выступлениях и искать поддержки третьей империалистической великой державы на началах взаимности. Последнее было тем легче, что японская буржуазия (как бы работая уже на всех империалистов) провела в мирные условия требование об «открытии» для иностранной торговли нескольких китайских портов и первая добилась разрешения открывать промышленные предприятия в Китае, пролагая путь вывозу капитала туда.21
Эта неудача, наконец, только укрепляла агрессивно-империалистические тенденции дальнейшего развития Японии, ибо оставляла у власти в полной силе милитаристскую партию с генералитетом во главе, сулившую удовлетворить интересы как многочисленного феодального класса самураев, так и буржуазии.22 Милитаристская партия и объединила интересы обоих этих классов на путях агрессивной внешней политики, которая поставила, по терминологии Ленина, «монополию военной силы» на место «монополии современного, новейшего финансового капитала»,23 тем самым восполняя сравнительную слабость капиталистической Японии, страны тогда по преимуществу легкой промышленности. И, наконец, чистые 125 миллионов рублей, оставшиеся японскому правительству от 350-миллионной контрибуции (за вычетом военных расходов) вливались теперь живою кровью в государственное хозяйство страны. Все это стимулировало капиталистическое развитие и накопление во всех отраслях народного хозяйства, обслуживавших военные потребности.24
После капитуляции перед натиском Германии, Франции и России Япония лихорадочно принялась всесторонне (в том числе и идеологически) готовиться к войне с Россией, в полном сознании того, что именно царская Россия явилась инициатором тройственного выступления и именно она является настоящим претендентом и на Маньчжурию и на Корею. Япония лихорадочно спешила закончить свои военные приготовления до окончания русскими постройки Великого Сибирского пути, начатой в 1891 г.
Япония, пережив в 1877 г. восстание 40 000 вооруженных самураев, под руководством клана Сатсума, на почве недовольства слабостью политики правительства в отношении к Корее, находилась с тех пор в состоянии лихорадочной подготовки китайской войны и модернизации всего своего политического, финансового и военного аппарата, рассчитанных на одного только отсталого китайского противника. В самый разгар этой подготовки, когда только что кончилась исполнением морская восьмилетняя судостроительная программа (с 1882 г., 32 корабля в 30 000 тонн водоизмещением, 27 млн иен), ежегодный расход на армию подскочил с 10 до 15 млн иен (в 1890 г.), введен подоходный налог (1887 г.), на полном ходу была конверсия всех внутренних займов (на сумму в 120 млн иен), когда только что введен был свободный размен, — закладка во Владивостоке русской железной дороги должна была вызвать новый взрыв шовинистической агитации в самурайщине, а в 1892 г. японское правительство ответило на это внесением в парламент проекта постройки первого государственного сталелитейного завода.25
Никак дипломатически не подготовив своего торопливого покушения на китайский и корейский материк в 1894 г. и потерпев неудачу, японские милитаристы развивали в дальнейшем строго рассчитанные темпы технической подготовки новой войны, не упуская ничего и для крепкой политической ее подготовки.
Дипломатический урок, полученный Японией в 1895 г., выдвигал необходимость выдержанной дипломатической подготовки вторичного выступления, с учетом и использованием всех возможных шансов и гарантий в ходе международных отношений последующих лет.
Поэтому работа русской дипломатии, после того как ей удалось в 1895 г. сбросить Японию с материка, в дальнейшем, казалось бы, должна была направиться на то, чтобы, любым способом оттянуть вторичное выступление Японии, пока не будет открыто движение по сибирскому пути в полном объеме, не говоря уже и о завершении чисто военно-технических мероприятий. Кроме того, казалось бы, работа русской дипломатии должна была стремиться и к политической изоляции врага. Между тем именно в этом пункте царское правительство обнаружило полное бессилие, поскольку осуществляемая им на Дальнем Востоке политика шаг за шагом сколачивала тот англо-американо-японский империалистический блок, который противостоял самодержавию до самого конца русско-японской войны.
16 Сб. дог. и дипл. док. по делам Дальнего Востока. 1895–1905, изд. МИД, СПб., 1906, стр. 1–13. — См. приложение 1.
17 Ленин, Соч., т. IV, стр. 165. — См. приложения 3 и 4.
18 W. W. Mc Laren. A political history of Japan during the Meiji-Eia, 1867–1912. London — New York, 1916, pp. 229–230.
19 Ленинский сборник, т. XXVIII, стр. 259.
20 Изв. Советов Депутатов Трудящихся СССР, 1 августа, 1938 г., № 177, стр. 3.
21 Сб. дог. и дипл. док. по делам Дальнего Востока, стр. 6 (ст. VI/I Симоносекского договора). — См. приложение 1.
22 На 35 млн населения тогдашней Японии количество самураев определялось в 2% млн. Заметим, что в России, по переписи 1897 г., на 130 млн населения приходилось немногим более 1 млн потомственных дворян.
23 Ленин, Соч., т. XIX, стр. 309–310.
24 Mc Laren, цит. соч., стр. 231 и 233. — U. Iwasaki, The working forces in Japanese Politics. A brief Account of Political Conflicts, 1867–1920. New York, 1921, стр. 61 сл.
25 Giichi Ono. War and Armament expenditures of Japan. New York, 1922, стр. 29, 32, 41, 44, 133, 171.
<< Назад
Вперёд>>
