Очерки дипломатической истории Русско-японской войны (1895–1907)

Такова была атмосфера, в которой протекали начатые 12 августа переговоры. Впереди было 26 сентября/9 октября, день окончательной эвакуации Маньчжурии по договору 26 марта/8 апреля 1902 г., и близились переговоры с Китаем о новых гарантиях. Японское предложение клином врезалось в русско-китайские переговоры. Это был медовый месяц Алексеева, вместе с наместничеством впервые вполне правоверно усвоившего «новый курс», не терпящий «уступок». Это вообще, была кульминационная точка в размахе безобразовщины, не в пример Ито в Токио, выбросившей Витте из аппарата. Однако первый месяц ушел на совсем по существу ненужные для русской стороны переговоры в Петербурге и переписку Курино с Комурой по двум предварительным вопросам, выдвинутым японской стороной. Комура домогался, чтобы японские предложения были «приняты за основу» переговоров — Ламсдорф разъяснил, что он имеет «40-летний опыт в министерстве иностранных дел» и что «не в обычае принимать предложение одной державы за единственное основание переговоров», надо подождать «русских встречных предложений». Ламсдорф сразу предупредил Курино, что переговоры будут происходить в Токио, так как это ближе к наместнику. Комура настаивал на Петербурге, так как это будет скорее, и только 28 августа/10 сентября, посоветовавшись с англичанами, дал, наконец, свое согласие начать переговоры в Токио. Виновниками задержки (этот первый месяц), вопреки обычному взгляду, были, таким образом, не русские, а японцы.³⁷⁶

Макдоналъд, английский посол в Токио, игравший там ту же (правда, хорошо скрытую) роль, что Гаяси в Лондоне, тотчас дал знать в Лондон, что «различие интересов» в русском правительстве явится «камнем преткновения» в «миролюбивых» попытках Японии и что, по его мнению, «хорошо было бы оказать давление на русское правительство, чтобы оно унифицировало эти интересы и трактовало Японию более серьезно, иначе гнев народа может оказаться слишком сильным испытанием для несомненно мирных намерений ее правительства».³⁷⁷

В момент отъезда Николая с Ламсдорфом за границу (в конце сентября), адмиралу Алексееву и барону Розену — русскому посланнику в Токио, были уже даны инструкции о встречных предложениях, но даже во французском посольстве в Петербурге за 15 дней до эвакуации была «полная неизвестность относительно решения, какое примет Николай на этот счет». «Уже несколько недель дальневосточный отдел министерства был без работы», из Пекина и Токио не поступало туда ни одной телеграммы, и Ламсдорф был в абсолютном неведении о положении вещей. Бутирон из его намеков мог понять только, что эвакуации не будет и что Алексеев должен теперь найти какой-то «дипломатический выход» («это то, что говорил раньше Бомпар — Маньчжурия есть и останется русским владением»). И тем не менее Ламсдорф на прощание повторил Бутирону свою давнюю песню: «Все зависит от позиции Алексеева в отношении Кореи. Ступит он нотой на эту усеянную ловушками территорию — и отсюда может выйти война».³⁷⁸

Такой же «корейской» концепции конфликта держался всегда и посланник в Токио барон Розен, сменивший там Извольского в начале 1903 г., не как представитель тогда еще и не существовавшего «нового курса», а как знаток Японии (в 90-х годах он был там посланником и успел завязать широкие связи) и провозвестник согласительной политики. Выработанные им вместе с Алексеевым в Порт-Артуре (в течение 24 сентября — 2 октября) «встречные предложения», как и надо было ожидать, совершенно обходили маньчжурский вопрос. И «основа» дальнейших переговоров представилась в следующем виде:

Как ясно видно из подчеркнутых нами разноречий обоих проектов, русское правительство совершенно исключало Маньчжурию из сферы интересов Японии и предлагало соглашение только в отношении Кореи, где допускало ставший уже традицией временный ввод японских войск только с ведома России и не допускало образования плацдарма против России. Широкая зона, по исчислению японцев — в 200 миль, оставлялась нейтральной. Пункты о «стратегических целях» (первая часть ст. 5-й) и о «зоне» (ст. 6-я) и стали в дальнейшей дискуссии предметом спора в вопросе о Корее. Японское правительство, сразу сконструировавшее договор, как корейско-маньчжурский, признав в Маньчжурии только «железнодорожные интересы» России (и всяческие свои интересы в Корее), требовало «открытых дверей» (не только для торговли, как соглашалась Россия в своих декларациях Японии, Англии и США от 11 июля 1903 г., но и для промышленности всех наций) и собственной железной дороги из Кореи в Пекин; что же касается Кореи, Япония хотела всецело закрепить за собой создание корейской армии. В дальнейшем по вопросу Маньчжурии спор свелся к «территориальной неприкосновенности» и «открытым дверям» в Маньчжурии, когда, наконец, русская дипломатия приняла этот спор.

12-дневная дискуссия Комуры и Розена в Токио, после ряда примериваний и изменений японских поправок, выяснила, что по корейским пунктам Розен готов принять японские поправки ad referendum (для доклада своему правительству). Зато по ст. 7-й русского проекта — об исключении Маньчжурии из сферы интересов Японии — стороны «ни к какому соглашению притти не могли». «Вопрос о Маньчжурии касается исключительно России и Китая» — на этом твердо стал Розен. Но в дни дискуссии, когда по договору срок оккупации Маньчжурии истек, Япония и США подписали с Китаем торговые договоры, по которым Китай «открывал» для их торговли несколько «портов» в Маньчжурии. И Комура мог уже заявить о том, что «Япония обладает в Маньчжурии трактатными правами и торговыми интересами и должна получить от России обеспечение» их сохранности.³⁸⁰

Свои поправки в этом смысле, как и весь ход дискуссии, Комура передал, разумеется, в Лондон на заключение (22 октября). Приспособляясь к структуре русского проекта, Комура предложил заменить одиозную русскую статью 7-ю тремя новыми и перенести туда китайские требования из. первых статей, видоизменив и смягчив их следующим образом:

7. Обязательство. России уважать суверенитет и территориальную неприкосновенность Китая в Маньчжурии и не вступаться в торговую свободу Японии там.

8. Признание Японией русских специальных интересов в Маньчжурии (не только железнодорожных, — Б. Р.) и право России принимать меры, какие могут быть необходимы для защиты этих интересов, поскольку они не нарушают ст. 7-ю.

9. Взаимное обязательство не препятствовать соединению Корейской и Восточно-Китайской железных дорог, если они возможно, дойдут до Ялу (речь о Японской железной дороге по Маньчжурии отпадала, — Б. Р.).

В Лондоне должны были насторожиться: японцы выговаривают себе возможность допустить дальнейшую оккупацию Маньчжурии для защиты «этих (специальных, — Б. Р.) интересов» России, если Россия откроет Маньчжурию только для японской торговли! Лондон ответил (26 октября) не без яда: «Нам кажется излишним, ввиду уже данного Россией обязательства (т. е. декларации 11 июля 1903 г., — Б. Р.) требовать от нее подтверждения ее намерения уважать неприкосновенность Китая и торговую свободу Японии в Маньчжурии». А далее, спасая себя, предложил: выбросить статью 7-ю в японской редакции и вместо нее добавить в ст. 8-ю после слов «этих интересов» — то, что только что было объявлено излишним, повернув это в свою пользу: «поскольку эти меры не нарушают обязательства России уважать независимость и территориальную неприкосновенность Китая и трактатные права других держав (не одной Японии, — Б. Р.) в отношении к свободе торгового оборота». Из Токио тотчас же (27 октября) ответили, как бы забывая свою собственную ст. 7-ю, лишь бы поставить Лэнсдоуна в трудное положение: «Россия не согласится (на такое дополнение ст. 8-й, — Б. Р.), ибо русский посол не раз во время переговоров заявлял, что Россия никогда не вступит в договорное обязательство с одной или всеми державами о поддержании неприкосновенности Китая или уважении трактатных прав или торговых интересов этих держав в Китае. Она сделает декларацию по этому предмету, но не войдет ни в какое соглашение». Так как Япония с другой стороны «никогда не согласится на ст. 7 русского проекта», то «отсюда видно, что мало надежды на благоприятный исход переговоров». Иными словами: нам придется воевать за нашу ст. 7-ю, хотите ли вы, чтобы мы воевали и за трактатные права «всех держав»? (согласно английской поправке к ст. 8-й). Или вас удовлетворит односторонняя русская декларация, без договорного обязательства? В Лондоне, очевидно, не были готовы связать себя в этом пункте, и Лэысдоун забил отбой, сообщив (28 октября) в Токио «на усмотрение» правительства: 1) «исключение русской ст. 7» и 2) следующее изменение, вместо только что предложенной японской ст. 8-й: «поскольку эти меры не нарушают японских трактатных прав или свободы торговли в Маньчжурии». Иными словами: будь по-вашему, и воюйте, если хотите, за ваши интересы, а мы пока останемся в стороне (т. е. может быть удовлетворимся и одной декларацией).³⁸¹

«Бесконечномалое» дипломатическое потрясение, пережитое Лэнсдоуном в дни 22–26 октября, нисколько не удивило бы, например, германского посла в Лондоне, — хотя переговоры и были покрыты строжайшей тайной, — потому что за «бесконечномалым» стояли большие факты. Бернсторф и без того видел, что в Лондоне, «несмотря на все опровержения японского посольства, растет мысль о конфликте в Восточной Азии. Англия в данный момент так мало хочет войны, как только можно себе представить. Все вздыхают под все еще давящей финансовой тяжестью трансваальской войны (а она обошлась Англии в 242 млн фунтов, — Б. P.),³⁸² военное руководство дискредитировано, и явно впавшее в состояние распада правительство не пользуется доверием».³⁸³ Камбон, французский посол в Лондоне, рассуждал так же: «финансовый мир боится (в случае войны, — Б. Р.) форменного краха. В Англии нет наличных денег и она уже давно держится в финансовом отношении только благодаря помощи Франции и Германии, особенно Франции. События на Дальнем Востоке наверняка произведут такое действие на парижский и берлинский рынки, которое повлечет сокращение французской и немецкой денежной массы в Англии, и Сити с подлинным ужасом взирает на эту перспективу». Впоследствии (в дни Гульского инцидента в октябре 1904 г.) Камбон не постеснялся посоветовать Лэнсдоуну спросить финансовых принципалов Сити о последствиях охлаждения в отношениях с Францией и в. глаза ему сказал, что «трансваальские дела еще не ликвидированы, что отлив французских капиталов повлечет за собой для Англии финансовую катастрофу, какой не бывало».³⁸⁴

А германский посол в Петербурге Альвенслебен в эти же октябрьские дни «из самого осведомленного финансового источника был заверен, будто Англия в Токио определенно заявила, что Япония ни в коем случае не может рассчитывать на финансовую поддержку Англии».³⁸⁵ Наконец, пока французский министр финансов Рувье не проговорился своему итальянскому коллеге Луццатти, что французские союзнические обязательства по отношению к России простираются только на конфликт в европейских водах, в Лондоне не знали об этом точно, и Камбон советовал «не рассеивать этой благодетельной неизвестности».³⁸⁶ Между тем англо-французское тесное сближение зашло очень далеко и становилось осью европейской политики Англии.

Отчасти этим и объясняется, можно думать, что Лэнсдоун, давая свой ответ на токийский вызов, теперь же, 26 октября, обратился к посредничеству французов, чтобы снова вызвать Ламсдорфа на разговор, не удавшийся летом этого года. Но поманить русских перспективой соглашения с Англией хотя бы только по вопросу о Маньчжурии, не значило ли одновременно развязать им в известной мере руки относительно Японии? Мы не знаем документально, дал ли Лэнсдоун Комуре совет адресоваться к Делькассэ или последний сам вызвал японского посла Мотоно на откровенность, но к приезду в Париж Ламсдорфа (28 октября нов. ст. 1903 г.), временно оставившего царя в Дармштадте, Мотоно имел уже инструкции Комуры, и Делькассэ оказался в самом фокусе англо-русско-японских переговоров.

Что в англо-японских отношениях не так-то уже все было гладко, улавливали теперь и в Берлине. Там были убеждены, что «Япония хочет провести переговоры с Россией без английского вмешательства» (это было неверно), так как она понимает, что «Англия теперь больше склоняется к новообретенному французскому другу, чем к союзнице», что воевать с Россией «пришел теперь последний момент», а «позже английский союз может стать совсем иллюзорным».³⁸⁷ Как раз в тот день, когда японский министр иностранных дел Комура дал инструкции Мотоно обратиться к Делькассэ (29 октября), Макдональд в Токио потратил много труда на то, чтобы вызвать японского министра на откровенность, и в результате своих «выспрашиваний» «извлек» из него следующее пессимистическое признание: он, Комура, «не думает, что будет война, потому что русские не готовы и не хотят воевать»; «он думает, что Россия, в конце концов, даст обязательство уважать суверенитет и территориальную неприкосновенность Китая в Маньчжурии, которое до известной степени предупредит аннексию ее, хотя Россия не ослабит своей власти, какой пользуется теперь» и «будет продолжать консолидировать свое положение в Маньчжурии»; по мнению Комуры, «японцы не могут этого предотвратить, переговоры же, если приведут к успешному завершению (в чем Комура, повидимому, очень мало сомневается), позволят японцам консолидировать свое положение в Корее».³⁸⁸ Признание это Комура просил «держать в абсолютном секрете». Это было мрачное признание, что противник дипломатически выйдет из-под удара, но тогда и Маньчжурии никому не видать. Обратиться в Париж — значило для Японии итти именно на это.

На первом месте в Париже оказалась, конечно, Англия. Лэнсдоун наставил там удочку на очень глубокое дно. Он просил Делькассэ устроить так, чтобы русские только «заговорили» в Лондоне и дали хоть «какие-нибудь объяснения своих действий» на Дальнем Востоке, которыми ему можно было бы «воспользоваться» при объяснении с китайцами и японцами, требующими вмешательства Англии. А затем, соглашаясь с Камбоном, Лэнсдоун совсем неожиданно прибавил: «Мы тоже хотим поддержания status quo <в Корее>, ибо мы не заинтересованы видеть, как японцы занимают оба берега Корейского пролива», — и создал этим у французского посла впечатление, что Англия «примирилась бы с русской оккупацией в Маньчжурии», будь у нее «какой-нибудь правдоподобный довод для предъявления своим союзникам». Когда на другой день Ламсдорфу сообщили о такой установке Лэнсдоуна, и посоветовали «быть немножко откровеннее» в «разговорах» с Лондоном, Ламсдорф охотно обещал дать соответствующие инструкции Бенкендорфу; зато о японцах он уже выразился так: «пусть они не забывают, что на севере Кореи есть русские интересы — и все может устроиться»: когда «у японцев присоединится к этому впечатлению, что они изолированы, благоразумие возьмет верх».³⁸⁹

Так понят был демарш Лэнсдоуна Ламсдорфом (который, конечно, не знал, что, когда все уже совершилось, Лэнсдоун поспешил подчеркнуть, что Делькассэ тут оказал услугу «лично ему», а не кабинету): можно попытаться «изолировать» Японию в дальнейших токийских переговорах! Но и то, что теперь же сообщил в Париже Мотоно, гнало ветер в тот же парус: «затруднения» у Японии с Россией в части Кореи уже устранены (признание Россией «экономических интересов Японии, отказ Японии от укрепления корейских берегов»), что же касается Маньчжурии, то Япония просит только обязательства «в будущем не наносить ущерба торговым трактатным правам Японии». Если дело только в этом — Ламсдорф «тотчас же доложит об этом царю». И Делькассэ мог констатировать у него «действительное желание мирным путем ликвидировать разногласие с Японией».³⁹⁰

Все аранжировано было в Париже так, как будто «новый курс» даже и не оспаривался ни в Лондоне, ни в Токио. Но теперь и самый «новый курс» как-то расползался по швам. Николай был совсем разлучен с «безобразовской шайкой»; балашовские лесные операции на Ялу явственно пришли к финансовому краху; посланный к Алексееву самим Безобразовым генерал Вогак и тот констатировал полный развал дела; Алексеев никак не соглашался выполнить требование Безобразова о «передаче» КВжд, Русско-Китайского банка и его предприятий компании Безобразова, очевидно понимая; что эта авантюра затеяна в отсутствие Николая самим Безобразовым, — и в результате Ламсдорф в Париже производил впечатление человека, который «все еще способен оказывать полезное влияние на царя». Сам же Ламсдорф впоследствии рассказывал, что именно после Дармштадта «царь не относился с прежней горячностью к делам Дальнего Востока» и на замечание, что «вопрос о войне и мире может уйти из его рук», Николай ответил Ламсдорфу: «Тогда надо повесить Безобразова».³⁹¹

С Николаем, однако, приходилось «sérier les questions» (решать вопросы не сразу, а в очередь). На первом месте и тут оказалась Англия. Инструкция Бенкендорфу была дана Ламсдорфом лично теперь же в Париже, и тот (после трехмесячного отсутствия в такое время!) явился к Лэнсдоуну 7 ноября, «готовый приступить к совместному изучению вопросов, интересующих обе страны»; но он «держался общих мест, и пока мы ничего не уточнили» (жаловался Лэнсдоун 11 ноября). Бенкендорф, не знавший дaжe о вторичной оккупации Мукдена, мог только сослаться на «особливое» положение, созданное наместничеством. Но «как же мы можем притти к удовлетворительному соглашению с министерством иностранных дел, внутри которого работают два самостоятельных и, может быть, враждующих влияния?» — спросил Лэнсдоун. Бенкендорф спохватился и «многозначительно сказал, что, по его мнению, это уже пройденная фаза». Разговоры все же продолжались, и в течение месяца, «по разным вопросам, стоящим между Россией и Англией», успел изложить свою точку зрения полностью Лэнсдоун, а 22 декабря между Ламсдорфом и английским послом в Петербурге Чарльзом Скоттом было установлено, что теперь очередь будет за Россией. Но так как Бенкендорф предполагал приехать в Петербург за подробными инструкциями, только к новому году, то Чарльз Скотт напомнил Ламсдорфу, что английский парламент соберется 2 февраля 1904 г.. Таким образом, английские переговоры на первых порах пошли было параллельно с японскими; но затем, скрестившись с ними, продолжались уже как необходимая составная часть переговоров с Японией, а не как средство ее изоляции.³⁹²

Дискуссия в Токио должна была возобновиться на другой день после парижских бесед, так как японский ответ на русские предложения был дан 30 октября. Но Розен заявил, что содержание ответа «превышает данные ему инструкции», и ограничился передачей его текста своему правительству. Японцы вновь требовали признания «неприкосновенности» Китая и своих трактатных прав в Маньчжурии (ст. ст. 1-я и 9-я); в Корее они приняли «зону» в 50 км от корейско-маньчжурской границы в обе стороны и отвергли первую часть ст. 5-й русского проекта о «неиспользовании» Кореи «в стратегических целях». Для Розена камнем преткновения, был попрежнему маньчжурский вопрос.

Японские предложения были пересланы в Дармштадт, когда Ламсдорф только что направил Николая в английский фарватер. Затем Николай (4–5 ноября) попал в объятия Вильгельма в Висбадене, где «новый курс» и безобразовщина вообще почитались лучшим средством развязать войну, и где сделали все, чтобы подновить у Николая впечатление, что «Вильгельм так был дружески расположен ко мне и к России, как никогда». Из Висбадена же Ламсдорф двинулся в Петербург, а царь — в Скерневицы, где и прожил месяц, недосягаемый для своих министров в связи с болезнью жены (до 5 декабря нов. ст.). Японские предложения были возвращены Николаем из Висбадена на рассмотрение Алексеева и Розена, и дело совсем выскользнуло из рук Ламсдорфа. На все запросы из Токио он мог только отвечать, что «пока Китай все еще настаивает на своем отказе» от переговоров о «гарантиях», «Россия не может притти ни к какому соглашению с третьей державой о Маньчжурии», что русский ответ «обсуждается», что царица больна и т. п. Одновременно Алексеев, видимо, решил еще раз понудить Китай к переговорам и через посредство того же Делькассэ на Пекин было оказано соответствующее давление, результатом которого было возрождение и в Париже надежды на «возобновление переговоров с Китаем». Англо-французские рычаги, как видим, каждый по-своему, поднимали шансы «нового курса», — и по приезде в Петербург Николай дал распоряжение «продолжить переговоры» в Токио на основе предложений, средактированных Алексеевым. А они снова касались только Кореи, и уступка была сделана лишь относительно соединения железных дорог и выпущена ст. 7-я о незаинтересованности Японии в Маньчжурии.³⁹³ Это была уступка. Но это далеко еще было не то, что наметилось как будто у Ламсдорфа в Париже.

Англия толкнула Японию в октябре в Париж, сама залучив Николая в Лондон, где машина завертелась, и Бенкендорф мог слушать Дэнсдоуна, сам не входя пока ни в какие объяснения с своей стороны. Париж дал Японии 40 дней дипломатически бесплодной оттяжки. Переговоры описали, круг, и все начиналось опять с начала. Дипломатически Лондон чувствовал себя теперь крепче в Париже, Токио — крепче в Лондоне.

* * *

Накануне предъявления Розеном в Токио русского ответа (12 декабря) Лэнсдоун, ссылаясь на пущенный агентством Рейтера слух о заходе четырех русских военных судов в Чемульпо, заявил Камбону, что «английское общественное мнение может сделать для нас крайне трудным остаться пассивными, если Россия найдет предлог напасть на Японию и попытается уничтожить ее», хотя «строго говоря, мы вправе оставаться нейтральными». Иными словами — это было предупреждение Франции, что какова бы ни была позиция Франции, а Англия не остановится перед войной.

Лэнсдоун просил Делькассэ умиротворяюще подействовать в Петербурге, «в то время как сам он будет действовать так же в Токио», и в дальнейшем «следить внимательно за ходом событий» с той же целью. Якобы возможное «нападение» России притянуто было здесь явственно за волосы, ибо далее Лэнсдоун больше жаловался на то, что «русские не ответили японцам немедленно», что «дали открыться сессии японского парламента», а между тем «японцы удовлетворились бы одной декларацией относительно уважения трактатных прав в Китае». Инструментом войны оказывался здесь опять-таки японский парламент.³⁹⁴ Да и Курино в Петербурге теперь имел вид человека, «старающегося рекомендовать в Токио мирное решение». «Алармистские же телеграммы из английского источника, по оценке французского посла в Петербурге, производили впечатление предпринятой в Лондоне кампании с целью вызвать войну, благодаря которой предпринятая англичанами под шумок Тибетская экспедиция могла бы протекать без особой оглядки на Россию».³⁹⁵

Натянув, таким образом, вожжи в Париже, Лэнсдоун теперь же ослабил их в Токио. Комура сообщил в Лондон текст русского ответа 14 декабря. Отметив уступки со стороны русских, он выдвинул свои поправки в отношении Кореи и подчеркнул, что «неупоминание о Маньчжурии» и отказ признать «трактатные права Японии» делают в его глазах русский ответ «в высшей степени неудовлетворительным». Из Лондона последовал ответ (18 декабря), полностью одобрявший все поправки Японии, но на этот раз было добавлено: «Можно было бы преодолеть затруднение с Маньчжурией добавкой статьи, в которой Япония признавала бы специальные интересы России в этой провинции, при условии формального признания Россией трактатных прав Японии и других держав».³⁹⁶ Вставка последних двух слов означала: теперь мы с вами.

Японцы задержали свой ответ на 10 дней, в течение которых Розен оставался «в полном неведении об истинных намерениях Японии», а «позиция Макдональда, по отзыву французского посла, снова стала подозрительной». Делькассэ, правда, спешил успокоить Ламсдорфа, что «из хорошего источника ему известно, что усилия Японии заключить заем в Лондоне потерпели неудачу», однако же петербургская биржа ответила на «тревогу в прессе» «чем-то вроде паники» еще до получения японского ответа, но когда он был уже решен в Токио.³⁹⁷ 21 декабря японский ответ был отправлен русскому правительству. 23 декабря Курино, передавая его, пригрозил Ламсдорфу, что «возникли бы серьезные затруднения и даже осложнения, если бы нам не удалось притти к соглашению». В самом ответе Япония требовала «ввести» в соглашение «все те области Дальнего Востока, где встречаются интересы двух империй» и «пересмотреть свое положение в этом деле».³⁹⁸

Это не был еще ультиматум, но практически в Лондоне и Токио готовы были к войне. Офицеры Ирландского корпуса получили приказ немедленно ехать в Индию, резервисты флота должны были сообщить в Лондонское адмиралтейство свои адреса, английская фирма Гиббса закупала чилийские и аргентинские броненосцы для японского правительства.³⁹⁹ В Петербурге наступил момент, давно предсказанный Витте: Николай «поджал хвост и отступил», заявив на совещании министров 28 декабря (в отсутствие Безобразова), что «война невозможна» и что следует включить в договор статью и о Маньчжурии. Теперь и здесь тоже потребовалось не более 10 дней, и 6 января Розен представил в Токио русский ответ: если Япония согласится восстановить в корейских статьях неиспользование Кореи «в стратегических целях» и «нейтральную зону», в соглашение будет включено, что Россия в Маньчжурии «не будет чинить препятствий Японии и другим державам в пользовании правами и преимуществами, приобретенными ими в силу существующих договоров с Китаем, за исключением устройства сеттльментов».⁴⁰⁰

Не зная еще этого решения Николая, Комура (29 декабря) обрисовал французскому послу в Токио «положение, как крайне серьезное, но не безнадежное», а накануне телеграфом просил у Делькассэ дружественного воздействия на Петербург. Однако Арман вынес впечатление из разговора, что Комура «слишком уж рассчитывает на разногласия и борьбу вокруг царя и Алексеева, которые, по его мнению, задержат решительный ответ».⁴⁰¹

Расчет Комуры не оправдался — задержки в Петербурге на этот раз не произошло. Но и «затруднение с Маньчжурией», снимавшееся, казалось бы, русской уступкой, в виде той «добавки», которую рекомендовала сама же Англия, не отпало.

Японская дипломатия теперь лихорадочно заработала на разрыв переговоров с царизмом.

³⁷⁶ Японская белая книга, №№ 7–14.

³⁷⁷ British documents, II, № 248 (письмо Макдональда Лэнсдоуну из Токио, 1 октября 1903 г.).

³⁷⁸ Японская белая книга, № 15 (телеграмма Курино Комуре 9 сентября 1903 г.). — Documents diplomatiques, III, № 442 (депеша Бутирона 25 сентября 1903 г.).

³⁷⁹ Японская белая книга, №№ 3, 16 и 17.

³⁸⁰ Там же, №№ 19, 20 (телеграмма Комуры Курино 16 и 22 октября 1903 г.) — British documents, II, № 249 (телеграмма Макдональда из Токио 22 октября 1903 г.).

³⁸¹ Там же, № 251 (телеграмма Лэнсдоуна в Токио 26 октября 1903 г.), № 252 (телеграмма Макдональда из Токио 27 октября), № 253 (телеграмма Лэнсдоуна в Токио 28 октября).

³⁸² Die Grosse Politik, 19/II, стр. 355 (из «Vanity Fair» от 17 ноября 1904 г.).

³⁸³ Там же, № 5926 (Бернсторф Бюлову из Лондона 13 октября 1903 г.).

³⁸⁴ Documents diplomatiques, IV, № 246 (депеша Камбона из Лондона 8 февраля 1904 г.); там же, V, № 398 (телеграмма Камбона из Лондона 28 октября 1904 г.).

³⁸⁵ Die Grosse Politik, 19/I, № 5929 (Альвенслебен Бюлову из Петербурга 20 сентября 1903 г.).

³⁸⁶ Там же, № 5936 (Бюлов Вильгельму II, 12 января 1904 г.). — Documents diplomatiques, IV, № 246 (депеша Камбона из Лондона, 8 февраля 1904 г.).

³⁸⁷ Die Grosse Politik, 19/I, №№ 5929 и 5925 (12 и 20 октября).

³⁸⁸ British documents, II, № 254 (письмо Макдональда из Токио 29 октября 1903 г.).

³⁸⁹ Там же, № 257 (Лэнсдоун Монсону в Париж 4 ноября 1903 г.) — Documents diplomatiques, IV, № 44 (депеша Камбона из Лондона 27 октября 1903 г.) и № 45 (записка департамента в Париже 28 октября). — Разрядка моя, — Б. Р.

³⁹⁰ Там же, № 56 (телеграмма Делькассэ Бутирону, 4 ноября 1903 г.). В эти октябрьские дни Николай из Дармштадта «послал через Ламсдорфа Алексееву цукá за излишне воинственный пыл» и «несколько раз говорил, что он войны не хочет и не допустит» (Дневник Куропаткина. Кр. архив, т. 2, стр. 87); и в Берлине это «сообщение» — «что адм. Алексеев возбудил подозрение у царя, что он работает на войну, и был поэтому приведен в спокойное состояние лаконической телеграммой: Я не хочу войны», — явилось «из русских высоких кругов» 24 октября нов. ст. (Die Grosse Politik, 19/I, № 5926, телеграмма Бюлова в Токио 25 октября 1903 г.).

³⁹¹ Россия в Маньчжурии, стр. 450–459. — British documents, II, № 257 (4 ноября 1903 г.). — Дневник Куропаткина, Кр. архив, т. 2, стр. 94.

³⁹² British documents, II, № 258 (Лэнсдоун Спринг — Райсу в Петербург 7 ноября 1903 г.) и № 262 (Ч. Скотт Лэнсдоуну из Петербурга 22 декабря 1903 г.).

³⁹³ Японская белая книга, №№ 22–34. — Die Grosse Politik, 19/I, № 5422. — Дневник Куропаткина, Кр. архив, т. 2, стр. 93, 94 (Вильгельм «все спрашивает, цел ли еще Безобразов»). — Documents diplomatiques, IV, № 103 (телеграмма Бутирона из Петербурга, 25 ноября 1903 г.) и № 118 (телеграмма Делькассэ Бомпару 8 декабря 1903 г.).

³⁹⁴ Разрядка моя, Б. P. — British documents, II, № 259 (Лэнсдоун Монсону в Париж 11 декабря 1903 г.). — Documents diplomatiques, IV, № 121 (депеша Камбона из Лондона 11 декабря 1903 г.).

³⁹⁵ Там же, № 127 (телеграмма Бомпара 18 декабря 1903 г.).

³⁹⁶ British documents, II, №№ 260 261. — Разрядка моя, — Б. Р.

³⁹⁷ Documents diplomatiques, № 130 (телеграмма Армана из Токио 20 декабря 1903 г.); там же, № 133 (телеграмма Делькассэ 21 декабря 1903 г.). — British documents, II (телеграмма Ч. Скотта из Петербурга 22 декабря 1903 г.: «вчера» «тревожные сообщения прессы» и т. д.).

³⁹⁸ Японская белая книга, стр. 210–212, №№ 35 и 36 (телеграммы Комуры к Курино от 21 и 23 декабря 1903 г.). — Японские поправки по Корее в основном сводились опять к устранению первой части 5-го русского пункта о неиспользовании Кореи «в стратегических целях» и целиком всего 6-го пункта о «зоне».

³⁹⁹ Documents diplomatiques, IV, № 147 (депеша Камбона 29 декабри 1903 г.) и № 150 (телеграмма Баррэра из Рима 3 января 1904 г. о том, что сообщения из Токио предвещают «близкий разрыв»).

⁴⁰⁰ Дневник Куропаткина, Кр. архив, т. 2, стр. 95, — Японская белая книга, стр. 215, № 38. — Разрядка моя, — Б. Р.

⁴⁰¹ Разрядка моя, — Б. Р. — Documents diplomatiques, IV, № 146 (телеграмма Армана из Токио 29 декабря 1903 г.); ср. №№ 155 и 157 (телеграмма Делькассэ Бомпару 6 января и Бомпара Делькассэ 7 января 1904 г.): Мотоно напирал на вопрос о корейской «нейтральной зоне» и сделал вид, что соглашается с Делькассэ о невозможности для России «договариваться с Японией о Маньчжурии».

<< Назад   Вперёд>>