Русская уступка 6 января, повидимому, была некоторой неожиданностью для японской и английской дипломатии.
Про себя японцы свои контрпредложения 23 декабря уже считали «жестким минимумом, какой они могут принять»: «если Россия откажется пересмотреть свои предыдущие контрпредложения, Япония без сомнения прибегнет к энергичным мерам», и Гаяси 30 декабря по поручению Комуры, как описывал Лэнсдоун, «пожелал узнать, могут ли они ожидать нашей поддержки и в каком направлении». Лэнсдоун сразу «понял, что желательно указание, как будем мы действовать при обстоятельствах, когда налицо не будет casus foederis» (т. е. если нападут не русские, а японцы, — Б. Р.), и спросил, что за «энергичные меры имеются в виду и какой поддержки хочет Япония»? Гаяси не ожидал такой открытой постановки вопроса о неспровоцированной Россией войне и сослался на отсутствие у него инструкций. В качестве же своего «личного мнения» он указал на «благожелательный нейтралитет», «облегчение в снабжении углем», «транзит через колонии» и «денежный заем». Об одном только займе Лэнсдоун отозвался, что «тут есть серьезные трудности», но и то обещал «посоветоваться с своими коллегами». «Не имеет ли в виду Япония дипломатическую поддержку или посредничество этой страны», спросил Лэнсдоун. — Нет, «они теперь всецело заняты военными приготовлениями», — ответствовал Гаяси.402
На другой день на вопрос американского посла, установили ли японцы «срок для ответа», Лэнсдоун уклончиво ответил, что он «убежден», что в случае «слишком длительной задержки ответа» японцы «прибегнут к активным мерам».
5 января Гаяси вновь явился к Лэнсдоуну, чтобы «предупредить всякие недоразумения относительно позиции японского правительства в вопросе о посредничестве»: оно даст России только «выиграть время, чтобы усилиться на Дальнем Востоке», поэтому в случае посредничества Япония «вынуждена будет изменить свои условия и добиваться дополнительных гарантий... в дополнение к тем, какие она имела в виду первоначально». Возвращаясь к займу, Гаяси повторил просьбу японского правительства, аргументируя тем, что война «может затянуться на два-три года», что Япония «на собственные сбережения может воевать только год, а с повышением налогов и выпуском бумажных денег сможет протянуть борьбу еще 6 месяцев, и тогда ее ресурсы будут исчерпаны».403 Так как еще раньше (21 декабря) Гаяси дал Лэнсдоуну точную картину соотношения вооруженных сил Японии и России и она говорила в пользу Японии, то у Лэнсдоуна не могло оставаться колебаний, что Япония может воевать и одна.404 Наконец, еще в день передачи Розеном русского ответа, 6 января, Гаяси в третий раз затронул финансовый вопрос: не потому ли Англия отказывает в деньгах, что это неудобно ей «политически» «накануне возможной войны» (т. е. этот отказ не предрешает вопроса в дальнейшем)? Лэнсдоун ответил утвердительно и добавил, что и в парламенте это может натолкнуться на трудности: «Мы с удовлетворением рассмотрели его сообщение, что у Японии есть средства для ведения войны в первый год войны», «так что отказ в немедленной помощи ни в малейшей степени не повредит Японии в начальных, и может быть наиболее важных стадиях кампании».405 Это, конечно, означало, что Англия обещает заем только после открытия военных действий (и в зависимости от того, как пойдут дела). Как видим, в Лондоне все было подготовлено и обсуждено еще до получения в Токио русского ответа с «маньчжурской статьей».
Что дело в Лондоне было сколочено так крепко, не сразу дало себя знать в Париже и Петербурге. Ламсдорф поспешил обратиться с декларацией ко всем державам (8 января), что «Россия ни в какой мере не имеет намерения мешать державам пользоваться, в пределах существующих договоров, правами и выгодами, приобретенными в силу этих договоров».406 Обратился он и к французскому посредничеству — с целью привлечь Лэнсдоуна к передаче «добрых советов» Японии (12 января), а самого Делькассэ просил ознакомиться с текстами японских и русских предложений и высказаться по их существу. Но только что Делькассэ успел обратиться к Лэнсдоуну в этом смысле (13 января), а заодно и к Мотоно (который сам обратился к нему за содействием еще 29 декабря), в уверенности, что в Токио «несомненно захотят узнать его мнение до того, как ответить на русские предложения», — как 13 января, минуя парижскую болтовню Мотоно, последовал уже и японский ответ.407 На сей раз. по существу, это был ультиматум.
Русское предложение от 6 января ставило вопрос условно: если Япония признает в Корее «неиспользование» ее территории «в стратегических целях» и «зону» — Россия уступает «трактатные права» (без сеттльментов) в Маньчжурии. Японцы теперь категорически отвергали всякую условность: не признаем первого, требуем вовсе устранить вторую, а в Маньчжурии, кроме «трактатных прав», требуем признания «неприкосновенности Китая и Маньчжурии» и «сеттльментов» там же. К этому «заключению» японское правительство пришло «окончательно», «надеется на скорый ответ» и считает, что «дальнейшее промедление будет крайне неблагоприятно для обеих стран». Это значило (на языке Витте): вы «поджали хвост» и «отступили» в одном пункте, задержавшись в другом — теперь извольте отступить» по всей линии и незамедлительно.408
Американцы, как мы видели, еще и в прошлый раз поинтересовались, указали ли тогда японцы России срок для ответа. Теперь и Лэнодоун спросил Гаяси (14 января, принимая его сообщение о том, что Япония «примет меры для защиты своих интересов, если ответ не будет дан в разумный срок»): «что они разумеют под «разумным сроком», Гаяси ответил: «В крайнем случае будет дано около 2 недель». Но только об этом и спросил Лэнсдоун.409 Только это и надо было знать в Лондоне, ввиду неизбежно предстоявшего дипломатического турнира с Парижем и Петербургом.
* * *
За истекшую до ультиматума неделю (6–13 января) ни Лондон, ни Вашингтон нисколько уже не заботили Гаяси. Но для дипломатии войны в эту неделю предметом заботы оставались еще Берлин и Токио. В Токио «руссофильская» группа Ито, приобщенная к «правительственным совещаниям», играла в них роль хотя и лойяльной, но все же оппозиции. В Берлине послом был ее заложник, сын Ито, на которого Вильгельм II жаловался, что он «погрузился в полное молчание».410 Между тем, до Гаяси дошел слух, будто Розен, передавая свой ответ Комуре, «намекнул, что в случае войны Россия может рассчитывать на поддержку Германии». Гаяси теперь (8 января) просил своего германского конфидента в Лондоне Экардштейна устроить так, чтобы германский посол в Токио «сделал там заявление о германском нейтралитете»: «нынешний японский кабинет хочет войны, ибо иначе Япония упустит последний случай», а Комура опасается, что Берлин «неверно информирован о положении вещей» сыном Ито. Намеки Розена «могли бы ослабить положение воинственного японского кабинета».411 Берлин, разумеется, не надо было упрашивать, и уже 12 января Гаяси похвалялся тому же Экардштейну, что «после официальных заявлений Германии и США о строгом нейтралитете, а США даже о благожелательном нейтралитете, японское правительство ускорило елико возможно свои военные приготовления и в течение 2 недель, весьма вероятно, более 100000 войска будет расположено в Корее».412 Значит, Берлин не обманул надежд Гаяси и мгновенно поддержал «воинственный» токийский кабинет. Оставалось Токио. Но для Токио из Лондона Гаяси ничего больше сделать не мог: никакие лондонские аргументы не были действительны для группы Ито, именно в Лондоне видевшей главную пружину войны. Для Токио в эту же неделю (6–13 января) поработал в Петербурге Курино.
Не знаем, сам ли Курино искал свидания с Безобразовым или тот по своей собственной инициативе влетел в японское посольство в Петербурге; не знаем также, что именно наболтал он там об истинной «политике русского правительства»; но это было несомненно что-нибудь в стиле его теории концессии на Ялу, как «заслоне» против японцев, сказанное в защиту русского пункта о «нейтральной зоне»: так поняли его в Токио.413 Это был «корейский» аргумент, которым можно было воздействовать на Ито, как на представителя корейской малой программы. Но этого было мало: «вокруг царя и Алексеева» шла ведь борьба, и русский ответ от 6 января давал знать, что «военная партия потерпела поражение» и что дипломатический рычаг перешел в руки Ламсдорфа. Обращаться к Ламсдорфу Курино было совершенно бесполезно: из этого многоопытного старого дипломата ничего острого и возбуждающего для внутреннего употребления в Токио не извлечешь. И Курино 11 января обратился в глубокие кулисы, к Витте, за «частным интервью». Тот согласился — и оказалось, что это была истинная находка.
Витте заговорил с Курино, как «простой наблюдатель», ибо «оба министра (он и Ламсдорф, — Б. Р.) полностью побеждены». «С этой точки зрения он может сказать, что вопрос сейчас в борьбе силы и упорства между обеими нациями. Он не придает никакой реальной или практической цены писаным или устным заверениям и договорам. Заверения самого торжественного свойства были даны Россией. С тех пор обстоятельства переменились, а с переменой обстоятельств изменилась также и политика России. Это есть закон и это всегда будет законом. Вопрос не в том, что Россия или любая другая держава обязана делать по существующим обязательствам, а, в том, что каждая держава может делать сообразно с силой, какой может располагать эта держава в данный момент. Теперь Япония не может до конца соперничать с Россией, ни в отношении военных, ни морских, ни в отношении финансовых ресурсов. Предстоящее состязание будет благоприятно для России. Было бы неумно Японии верить в договоры или обязательства, которые будут связывать только на то время, пока баланс сил останется одинаковым. Когда Россия достигнет точки, где ее силы будут превосходить силы Японии, она приступит к защите своих собственных интересов сообразно с ее собственными идеями. Поэтому не очень-то выгодно Японии располагаться в. Корее под предположенной защитой договоров. Япония должна удовольствоваться границей, которой Россия не может переступить — это море. Что касается ее коммерческих интересов, они будут столь же хорошо или дурно обеспечены, как и ее интересы, какие у нее есть во Владивостоке и Сибири, где живет и благоденствует много японцев».414
Английский посол, получивший этот «меморандум об интервью с Витте» от Курино и пославший его в Лондон дипломатической почтой, нашел его «очень интересным» и обратил «специальное внимание» Лэнсдоуна на «открытые высказывания Витте о полезности договорных обязательств». Нечего и говорить, с каким торжеством могли предъявить такой документ (который Курино, несомненно, передал в Токио тотчас же телеграфом) Ямагата или Кацура в совете Генро, и невозможно себе представить, что теперь мог бы еще возразить Ито. По существу тут не было ничего нового ни для кого, и, может быть, даже для Ито. Но в данную минуту этот сенсационный, разоблачительный для «мирной» «партии Витте» документ тактически должен был до конца разоружить токийскую оппозицию. Во всяком случае японский ультиматум 13 января, последовавший через 2 дня после откровений Витте, свидетельствовал, что «воинственный японский кабинет» полностью завладел «положением».415
* * *
Японский ультиматум в виде «вербальной ноты» был составлен в «вежливой» форме и в «примирительном духе» и, разумеется, не содержал указания на срок. О сроке знали (и молчали) в Лондоне, Берлине, Вашингтоне. Ни Петербург, ни Париж не сделали и попытки узнать о нем. Делькассэ развил бурную энергию для выработки согласительной формулы, и Ламсдорф просил его изобретать формулировки то для одного, то для другого пункта, обсужденных ими по существу. Ламсдорф забросил переписку с Порт-Артуром и Токио и ориентировался только на Париж («Париж — это все»), который казался ему самой надежной связью и с Лондоном и с Токио. Роль Гаяси в Лондоне свелась теперь к бдительной охране своих дипломатических завоеваний от какого-либо вмешательства или посредничества; роль Курино в Петербурге — к официальным запросам, когда же будет ответ, и к демонстрированию в петербургском дипломатическом кругу, в «примирительном» духе, то оптимистических, то пессимистических своих настроений.
Главная роль перешла к Мотоно в Париже. В эти остававшиеся до развязки две недели он охотно обсуждал в обнадеживавшем Делькассэ духе всяческие варианты, выдвигавшиеся для изменения («окончательных»!) японских условий, как материал для посреднического выступления третьих держав, — а к 27 января кончил тем, что заявил Делькассэ, что «Япония ни в коей мере не расположена принять посредничество», оставив, однако, противников под впечатлением, что непосредственная дальнейшая дискуссия с Токио еще возможна.416 Запутываясь в дипломатической паутине парижских переговоров и «сознавая все ухудшение, какое причиняют кризису длительные отсрочки», Ламсдорф не предполагал проявлять «спешку, по примеру Комуры», считая «необходимым» «знать результат» «бесед» и «оценки» самого Делькассэ (16 января); Ламсдорф «мог сформулировать свой ответ только тогда, когда Делькассэ ему скажет, «в какой мере достоверно, что японское правительство готово войти в соглашение» (18 января), когда он, Ламсдорф, узнает, что Мотоно «действительно говорит от имени своего правительства» (20 января). Он все ждал (22 января), «не сочтет ли Делькассэ уместным, не произнося, конечно, громких слов, вызвать токийский кабинет на какие-нибудь инструкции, уполномочивающие Мотоно сообщить ему намерения японского правительства».417 Что Мотоно, наконец, отказался от посредничества (27 января), тоже так и не было сообщено Ламсдорфу. Теперь, когда уже накопился материал для составления русского ответа, оставалось получить согласие Николая и затем «послать его» Делькассэ, и «совместно изучить его редакцию» (24 января). Делькассэ, ведший параллельно разговоры и в Лондоне, подставил Ламсдорфу. на смену Мотоно, Лэнсдоуна: «В подходящий момент он, Делькассэ, снова будет действовать на Лэнсдоуна, чтобы его вмешательство в Токио активно работало в пользу мира, когда русский ответ дойдет до японского правительства» (25 января).418 Пока в Париже разговаривал разговоры Мотоно (а что он говорил по точной указке из Токио, уверены были оба, Делькассэ и Ламсдорф), две недели день за днем уходили незаметно. Но говорил и Лэнедоун — и это создавало новые паузы.
Главное — маньчжурский вопрос, — решил Делькассэ, — принимаясь за дело с Мотоно. А всего спорных вопросов три: сеттльменты, неприкосновенность Китая, зона в Корее. Мотоно согласился. Делькассэ напал на сеттльменты: «если не решено бесповоротно воевать», их надо отбросить. «Этот вопрос не стоит конфликта», — согласился Мотоно и обещал «подумать». То же и с «неприкосновенностью» Китая: можно ее выбросить, — предложил Мотоно, — вместе с неприкосновенностью Кореи, можно и сохранить то и другое. «Уменьшайте нейтральную зону в Корее», — посоветовал Делькассэ в Петербург (15 января).419 На другой день Мотоно, «подумав», сказал, что на сеттльменты в Маньчжурии имеют право по договорам с Китаем (от 8 октября 1903 г., ратифицированным и опубликованным только 14 января 1904 г.) Япония и США. «Япония не станет настаивать на этой привилегии одна», — заявил Мотоно (а в Париже было уже известно, что США пока не будут поднимать разговора с Китаем о сеттльментах). Таким образом вопрос о сеттльментах благополучно отпал (да и Курино в Петербурге также высказывался, что Япония «кончит тем, что уступит в этом пункте»). Нельзя ли о «неприкосновенности» Китая «упомянуть» где-нибудь во «вводной части» (préambule) договора? — предложил Делькассэ Петербургу (16 января).420 Но решение маньчжурской проблемы интересовало не только Токио, а и Лондон. Делькассэ обратился и в Лондон (16 января).
Лэнсдоун очутился между двух огней. Гаяси мгновенно узнал о плане Делькяссэ, и не успел еще заговорить Камбон, как Гаяси (16 января) явился в английское министерство иностранных дел с напоминанием, что в отношении посредничества позиция Японии «ничуть не изменилась»: «переговоры об этом потребуют времени», а «отсрочка» «будет только к выгоде России». Одновременно и Ламсдорф, в разговоре с Чарльзом Скоттом, «недвусмысленно намекнул, что лично он хочет посредничества», и просил «помочь мирному разрешению конфликта»: «царь испытывает отвращение к мысли о войне и сделает разумные уступки, чтобы ее избежать» (15 января). Когда Камбон (18 января) заговорил с Лэнсдоуном о Маньчжурии, последний находился под впечатлением допроса, учиненного им 15 января Бенкендорфу по поводу русской декларации от 8 января о признании трактатных прав в Маньчжурии: там было сказано, что Россия заявляет это, «не предрешая условий, которые в будущем определят природу ее отношений с Маньчжурией». Значит ли это, что, в случае русского «протектората» или даже «аннексии» Маньчжурии, Россия не будет считать себя связанной этим обещанием? Бенкендорф, перепробовав несколько формулировок этого пункта, который звучал разно в английском и французском переводах и неточно передавал русский текст, кончил заверением, что «лично он» считает это обязательство безусловным: «пока суверенитет Китая существует, договорные права держав остаются в силе, но нет и речи о том, чтобы покончить с суверенитетом Китая». У Эдуарда VII тогда осталось впечатление, что «объяснение Бенкендорфа в высшей степени неудовлетворительно». Теперь Лэнсдоун прямо заявил Камбону, что он «не может советовать Японии отказаться от справедливых требований, интересующих всех и Англию в том числе»: «во всех китайских портах необходимо устройство специальных кварталов для иностранцев» (т. е. сеттльментов), и указал на двусмысленность самой русской декларации от 8 января. Выходило: то, что уже улаживается с Токио (сеттльменты), встречает препятствия в Лондоне. И более того: Лэнсдоун указал, что «если вопрос о сеттльментах будет устранен с пути, два остальные пункта — о нейтральной зоне в Корее и неприкосновенности Китая — не могут представить непреодолимого затруднения».421 Лондон давал надежду, что условия японцев не «окончательны», пусть только Россия признает принцип «открытых дверей» во всей полноте.
Так как теперь же Делькассэ стало известно, что Ламсдорф не считает «нейтральную зону абсолютно необходимой» и ищет только аргументов, чтобы исключить этот пункт, а Мотоно подсказывает аргумент очень удобный — как же де быть с охраной той японской железной дороги в Корее, которая пройдет до самой границы на Ялу через зону? — то в отношении Кореи дело можно было считать улаженным, тем более, что и про пункт о «неиспользовании Кореи в стратегических целях», исключения которого требовала Япония 13 января, Мотоно теперь (17 января) выразился «текстуально»: «В конце концов у меня такое впечатление, что по этому пункту оба правительства смогут договориться непосредственно».422 Таким образом забота о Корее у Делькассэ отпадала целиком. Оставалась Маньчжурия.
К концу первой недели парижских переговоров Делькассэ попробовал найти выход из маньчжурского тупика. Лондон затормозил дело, настаивая на «сеттльментах». Теперь (21 января) у Делькассэ было уже «ясное» заявление Мотоно, что «его правительство отказывается требовать их учреждения». Лондон говорил, что пункт о «неприкосновенности» Китая не есть непреодолимое затруднение. Теперь и Мотоно снижал тон и толковал только о том, что это вопрос «главным образом самолюбия»: «Японское правительство, перед лицом страны, дорожит получить, пусть хотя бы вне статей договора, формулу, пусть общую, даже хоть что-нибудь неопределенное, но хоть что-нибудь». А Лэнсдоун в тот же день (21 января) отказался от скептицизма в отношении «неудовлетворительных» объяснений Бенкендорфа по поводу двусмысленной оговорки в декларации 8 января об «открытых дверях» и признал их «удовлетворительными» (и в «Синей книге» вместо «не предрешая условий» впоследствии появилась фраза: «независимо от того» и т. д.).423 С другой стороны, — Ламсдорф готов был дать новое «подчеркнутое» заявление о соблюдении трактатных прав в Маньчжурии, но считал «очень стеснительным какой-либо намек на неприкосновенность Китая» в момент, когда с Китаем переговоры еще не закончены (17 января). Делькассэ с своей стороны успел (19 января) предложить выпустить «торжественную декларацию», которая разрешила бы маньчжурский вопрос снятием двусмысленной оговорки, и, удовлетворив Лондон, лишила бы Японию его поддержки, а тогда договор мог бы ограничиться одной Кореей, но уже без всякой нейтральной зоны. Таким образом, теперь казалось, нужно было только изобрести такую формулу, которая удовлетворила, бы всех и которую Ламсдорф мог бы протащить в Петербурге, у царя. Ламсдорф опасался, что «торжественную декларацию» ему будет труднее провести, чем «какую-либо неопределенную (vague) формулу, соответствующую идее о неприкосновенности Китая, но не обещающую ее» в самом договоре. Он просил Делькассэ (22 января) «ответить желаниям Японии» посредством какого-нибудь «редакционного ухищрения».424 Ему казалось, что «почва для дискуссии расчищается все больше и больше», и он настаивал на «быстром» выяснении вопроса относительно «характера полномочий» Мотоно и вообще на «необходимости действовать быстро».
А на деле оказалось, что, достаточно завлекши противника, теперь Мотоно стал пятиться назад. Четыре часа подряд просидел Делькассэ с ним 23 января и узнал, что, во-первых, Мотоно не может дать «более полных сведений», чем данные им раньше; во-вторых, впечатление его от пункта «о неиспользовании Кореи в стратегических целях» «менее благоприятно, чем раньше»: «отказываясь от влияния своего в Маньчжурии», Япония считает «вопросом своего самолюбия» не ограничивать себя в Корее; в-третьих, что «лично» «он не думает, чтобы его правительство настолько держалось за уничтожение пункта о «стратегических целях» (в Корее), «чтобы сделать из него conditio sine qua non соглашения». Главное же — Мотоно «не скрыл, что его кредит ограничен», хотя и просил: «если вы что-нибудь получите из России, сообщите мне, я буду поступать так же».425
В результате из всех объяснений, возражений и формулировок Делькассэ в беседах с Мотоно за истекшие 10 дней, в Токио были в курсе дипломатической работы противника; а что происходило между Токио и Лондоном в этом отношении — ровно ничего не узнали ни в Париже, ни в Петербурге.
При таких условиях Ламсдорф перешел к составлению проекта ответа на ультиматум. Руководствуясь всем тем, что говорил Мотоно, он исходил теперь из трех положений: вопрос о «формуле» по Маньчжурии «решается» вводом в соглашение заявления, аналогичного общей декларации от 8 января; исключение статьи о зоне явится «в последний момент» «ценой сохранения» пункта о «стратегических целях»; этот последний надлежит и возможно, как явствовало из слов Мотоно, удержать именно этой ценой.426
Что дело как будто уж не так безнадежно, показало Делькассэ и зондирование в Лондоне. 24 января Лэнсдоун встретил Камбона выражением радости по поводу «возвращения Ламсдорфа к руководству дипломатическими делами Дальнего Востока», что это «улучшит положение», хоть он и «не уверен, что Япония, которая чувствует себя готовой и произвела большие расходы, не окажется требовательной». России надо отступиться от «зоны» и от «сеттльментов»; хотя все декларации России о «неприкосновенности» Китая «удовлетворительны «, но Япония «вероятно» потребует «двустороннего акта». Ясно, что напоминание об уже снятых с дискуссии самой Японией, «сеттльментах» было той ценой, которую Лэнсдоун ставил французам за возможное примиряющее участие Англии А так как в отношении «зоны» уже решено было уступить японцам, Делькассэ оставалось использовать «добрые услуги» Лондона в вопросе о «неприкосновенности» Китая.427 Лэнсдоун не только не сделал и намека на двухнедельный срок, а даже указал еще и пункт, в котором у Англии и Японии имеется расхождение. Но когда Камбон (27 января) обратился к Лэнсдоуну с прямым предложением втроем — Англия, США, Франция — предложить в Токио эти «добрые услуги и умеряющий совет», Лэнсдоун ушел в скорлупу: ему нужно знать «характер ответа, который пошлет Россия на японскую ноту».428
А «характер ответа» в Петербурге назначен был к обсуждению на совещании 28 января. Накануне Николай принял германского посла и имел с ним долгую беседу («впервые на немецком языке», — злорадно отметил Вильгельм). Николай жаловался на «вероломную» политику Англии одинаково в отношении России и Германии и, в ответ на реплику посла, что «отсюда видно, где находятся подлинные друзья», заметил, что «познаются они в серьезные времена»: «вот если бы мы держались заодно втроем (т. е. с Францией, — Б. Р.), это была бы великая гарантия». Это был более чем прозрачный намек. Но из Берлина на этот намек не последовало никакого отклика. В совещании 28 января Николай не участвовал, а потом принимал участников его для доклада, каждого поодиночке. Прошла программа Ламсдорфа, составленная по рецепту парижских переговоров: статья о нейтральной зоне была исключена вовсе (вопреки возражениям Абазы), статья о признании трактатных прав «Японии наравне с прочими державами» в Китае включена (очевидно, в угоду Лондону) без оговорки о «сеттльментах», а статья 5-я о «неиспользовании Кореи в стратегических целях» включена полностью (как согласовано было у Делькассэ с Мотоно в Париже).429
Не зная еще «характера русского ответа», Лэнсдоун 29 января имел беседу с Гаяси по двум пунктам. Она носила характер последней проверки сил.
Первый пункт. Японцы в ультиматуме от 13 января требовали признания «только» «территориальной неприкосновенности Китая», между тем как применительно к Корее говорилось о «независимости и территориальной неприкосновенности»; то же было выражено и относительно Китая в японском проекте от 3 ноября 1903 г.: не требует ли теперь Япония «чего-то меньшего»? Гаяси, оказывается, не обратил внимания на этот пункт, но не придает этому значения: и одна «неприкосновенность» исключает уже как аннексию, так и протекторат.
Второй пункт. Как отнеслась бы Япония к «усилиям держав найти решение, приемлемое для обеих сторон без ущерба для достоинства»? Не дожидаясь ответа Гаяси, Лэнсдоун сам напомнил о 1895 годе и прибавил, что Японии, как он вполне понимает, «ничего не остается, как настаивать на буквальном удовлетворении ее требований хотя бы ценой войны». Гаяси оставалось только подтвердить: двустороннее «соглашение» о Маньчжурии и никаких «деклараций», только «полное принятие японских предложений может предотвратить войну», «нет больше мирной партии в Японии!»430
Лэнсдоун был теперь хорошо подготовлен к возможному повторному обращению из Парижа: он бессилен сделать тут что-нибудь. «На всякий случай» теперь же (30 января) Лэнсдоун подвинтил и еще один винтик: он предупредил Чарльза Скотта, что «нам, конечно, невозможно позволить хоть одному судну Черноморского флота принять участие в военных операциях», так как это будет «катастрофично для Англии и России».
Тем временем 23 января, когда в Париже Мотоно вдруг сжался в объяснениях с Делькассэ и когда, заведомо для Токио, только и могла начаться работа Ламсдорфа «вокруг царя и Алексеева» — из Токио через посредство Курино началась бомбардировка Ламсдорфа запросами, когда же будет дан русский ответ. В течение 6 дней, пока шли выработка его текста и сношения с Алексеевым, Курино ставил перед Ламсдорфом этот вопрос четыре раза. Последний раз он был поставлен 1 февраля, через три дня после петербургского совещания министров, когда текст ответа был готов, но еще не был утвержден Николаем. Текст ответа был утвержден 2 февраля и отправлен 3 февраля в двух экземплярах телеграфом непосредственно в Токио и через Порт-Артур. 4 февраля об отправке ответа извещен был официально и Курино. Тогда навстречу русскому ответу, не дожидаясь его, 5 февраля Комура телеграфировал Курино «прекратить настоящие бессодержательные переговоры», «ввиду промедлений, остающихся большей частью необъяснимыми» и прервать дипломатические сношения с царским правительством. Телеграмма Розену от 3 февраля была задержана на японском телеграфе в Нагасаки и доставлена Розену в Токио только 7 февраля — после разрыва.431
А 9 февраля японский флот совершил свое ночное разбойничье нападение на порт-артурском рейде.
402 British documents, II, № 265 (телеграмма Лэнсдоуна Макдональду 30 декабря 1903 г.). — Разрядка моя, — Б. Р.
403 Там же, № 268 (телеграмма Лэнсдоуна Макдональду 5 января 1904 г.). — Разрядка моя, — Б. Р.
404 Die Grosse Politik, 19/I, № 5945 (где приведен меморандум Гаяси Лэнсдоуну от 21 декабря, сообщенный Гаяси Экардштейну: «число броненосцев и крейсеров почти одинаково, но японские корабли, почти все английской постройки, гораздо лучше, чем русские, Россия посылает с максимальной быстротой суда на Дальний Восток, и в Токио известно, что в течение 2 месяцев по крайней мере 5 или 6 броненосцев и еще одна дивизия миноносцев прибудут в Порт-Артур. Согласно сведениям разведывательного департамента военного министерства в Токио, у России теперь 240000 человек к востоку от Байкала. Около 95000 из них в Маньчжурии, около 30000 в Порт-Артуре, несколько тысяч во Владивостоке, остальные заняты на охране Сибирской ж. д. У Японии теперь в полной готовности 230000 хорошо обученных солдат и может быть в случае необходимости призвано по крайней мере еще 240 000 резерва»).
405 British documents, II, № 169 (Лэнсдоун Макдональду 6 января 1904 г.). — Разрядка моя, — Б. Р.
406 Documents diplomatiques, IV, № 163. Здесь текст несколько отличается от опубликованного в «Английской синей книге», № 162 (Маньчжурия и Корея. Изд. Особ. Ком. Дальнего Востока, стр. 165).
407 Documents diplomatiques, IV, №№ 169, 171 (телеграммы Бомпара от 12 января 1904 г.) и № 172 (телеграмма Делькассэ Бомпару 13 января 1904 г.).
408 Японская белая книга. № 39 (телеграмма Комуры Курино 13 января 1904 г.) — Разрядка моя, — Б. Р.
409 British documents, II, № 275 (письмо Лэнсдоуна Макдональду 14 января 1904 г.). — Разрядка моя, — В. Р.
410 Die Grosse Politik, 19/I, № 5931 (помета Вильгельма на телеграмме Меттерниха из Лондона 8 января 1904 г.).
411 Там же, № 5931 (телеграмма Меттерниха из Лондона 8 января 1904 г.). — Разрядка моя, — Б. Р.
412 Т. Dennett. Roosevelt and the Russo-Japanese War. New York, 1925, стр. 27, примеч.
413 British documents, II, № 269 (письмо Лэнсдоуна Макдональду 6 января 1904 г.).
414 Разрядка всюду моя, — Б. Р.
415 Там же, № 281 (письмо Ч. Скотта из Петербурга 20 января 1904 г. с приложением «меморандума» Курино от 12 января). Известил Курино Ч. Скотта о свидании с Витте 11 числа; можно думать, что свидание состоялось или 11 или 10-го. Ч. Скотт не переслал меморандума телеграфом потому, что Витте поставил Курино условием не пользоваться телеграфом, так как «секретный кабинет почти всегда может дешифрировать телеграмму иностранных представителей» и «он, Витте, может попасть в беду (get into trouble), если станет известно, что он дал сообщение японскому посольству». Курино, составивший свой меморандум, судя по дате, по просьбе английского посла после устного рассказа, не посмел бы в эти считанные дни ограничиться передачей своего разговора с Витте в Токио только дипломатической почтой, на что потребовалось бы не менее 2 недель, а то и больше. В Лондон почта шла 5 дней (20–25 января нов. ст.). — Именно теперь, после ультиматума, Экардштейн в Лондоне узнал из «достоверного источника», что Ито и Иноуэ покинули «свою колеблющуюся; позицию» (Die Grosse Politik, 19/I, № 5945, 17 января).
416 Documents diplomatiques, IV, № 220 (телеграмма Делькассэ Барреру в Рим, 27 января 1904 г.). — Беседы с Мотоно там же: № 172 (13 января 1904 г.); № 181 (15 января); № 186 (16 января); № 190 (17 января); № 203 (21 января); № 208 (23 января).
417 Там же, № 187, 194, 202, 207.
418 Там же, № 220 (телеграмма Делькассэ Бирреру 27 января 1904 г.); № 210 (телеграмма Бомпара 24 января 1904 г.); № 215 (телеграмма Делькассэ Бомпару 25 января 1904 г.).
419 Там же, № 181 (телеграмма Делькассэ Бомпару 15 января).
420 Там же, № 186 (телеграмма Делькассэ Бомпару 16 январа); там же, стр. 262, примеч. (телеграмма Бутирона из Петербурга 16 января). — Die Grosse Politik, 19/I, № 5945 (записка Экардштейна 17 января 1904 г.).
421 British documents, II, № 278 (телеграмма Лэнсдоуна Макдональду 16 января 1904 г.); № 279 (то же, 17 января); № 276 (Лэнсдоун Ч. Скотту в Петербург, 15 января 1904 г.); № 280 (телеграмма Лэнсдоуна Ч. Скотту 19 января). — Documents diplomatiques, IV, № 195. (телеграмма Камбона Делькассэ из Лондона 18 января).
422 Documents diplomatiques, IV, № 187 (телеграмма Бомпара Делькассэ из Петербурга 16 января); № 190 (телеграмма Делькассэ Бомпару 17 января).
423 Разрядка моя, — Б. Р. — Там же, № 203 (телеграмма Делькассэ Бомпару 21 января); № 204 (то же, 21 января). — Английская синяя книга. Маньчжурия и Корея, Изд. Особ, комитета по делам Дальнего Востока, СПб., 1904, стр. 165, № 162, меморандум Бенкендорфа 26 декабря/ января: «indépendemment des conditions que dans 1'avenir détermineront la nature des rapports avec la Manchourie...» Ср. текст декларации в «Documents diplomatiques» (IV, № 163): «Sans préjuger l'avenir quant à l'établissement définitif de la situation à l'égard de cette province...»; английский текст (British documents, II, № 276): without prejudice to the conditions which would determine in the future the nature of her relations with Manchuria...».
424 Documents diplomatiques, IV, № 191 (телеграмма Бомпара 17 января); № 197 (телеграмма Делькассэ Бомпару, 19 января); № 202, (телеграмма Бомпара 20 января); № 207 (то же, 22 января 1904 г.).
425 Там же, № 208 (телеграмма Делькассэ Бомпару 23 января 1904 г.).
426 Там же, № 210 (телеграмма Бомпара 24 января).
427 Там же, № 211 (телеграмма Камбона из Лондона 24 января); №215 (телеграмма Делькассэ Бомпару 25 января 1904 г.).
428 British documents, II, № 283 (письмо Лэнсдоуна Монсону в Париж 27 января).
429 Die Grosse Politik, 19/I, № 5953 (телеграмма Альвенслебена из Петербурга 27 января 1904 г.). — Дневник Куропаткина. Кр. архив, т. 2, стр. 103.
430 British documents, II, № 284 (письмо Лэнсдоуна Макдональду 29 января 1904 г.) и № 285 (телеграмма Лэнсдоуна Ч. Скотту 30 января, 1904 г.).
431 Японская белая книга. Маньчжурия и Корея Изд. Особ, комитета по делам Дальнего Востока, стр. 218–225, №№ 40–47. — Дневник Куропаткина. Кр. архив, т. 2, стр. 106. — Малиновая книга, № 34, стр. 46. — Русско-японская война. Изд. Центрархива, стр. 51. — Обзор сношений с Японией по корейским делам о 1895 г. Изд. министерства иностр. дел, СПб., 1906, стр. 32–33 и 82–86.
<< Назад
Вперёд>>
