Борьба за влияние в Персии. Дипломатическое противостояние России и Англии

В августе 1910 г. Поклевский и Баркли узнали, что меджлис намеревается пригласить иностранных советников для реформирования персидской системы финансового управления и гражданской службы. Санкт-Петербургу и Лондону не понравилась эта перспектива: ведь в министерстве финансов заправляли бы французы, жандармов учили итальянцы, а военных – австрийцы. Помощник министра иностранных дел А.А. Нератов и британский поверенный в делах О'Бейрн сошлись во мнении, что не следует позволять персидскому правительству нанимать на службу кого-либо, кроме подданных второстепенных держав. В ответ на запрос итальянского посла, не возражают ли Британия и Россия, чтобы итальянцы служили персидскому правительству, Грей написал, что привлечение итальянских подданных «поставило бы две державы в весьма сложное положение».

После долгих дебатов по поводу достоинств бельгийцев, итальянцев и шведов меджлис решил пригласить американцев. Как граждане великой державы, они не будут бояться России или Британии; при этом они не будут представлять ни для кого угрозы, поскольку, по словам русского посланника в Тегеране, «Соединенные Штаты не являются великой европейской державой и не имеют здесь политических интересов». Нератов, исполнявший в то время обязанности министра иностранных дел, также считал, что приглашение американских экспертов не угрожает интересам России. Однако он считал, что решение персидского правительства действовать вопреки русским и британским советам и привлечь на службу подданных великой державы является опасным прецедентом.

Британцы положительно отнеслись к намерению персов пригласить американских советников и даже защищали этот проект в Санкт-Петербурге. Нератов неохотно согласился, хотя ему отчаянно не хотелось уступать Персии. Чтобы это не выглядело уступкой, он поручил Поклевскому проинформировать персидское правительство, что русское правительство разрешает им нанять американцев. Одновременно посол России в Вашингтоне Роман Розен в памятной записке Госдепартаменту Соединенных Штатов выразал озабоченность России и надежду, что Америка ответит отказом на предложение Персии направить советников в Тегеран.

25 декабря 1910 г. персидскому поверенному в делах в Вашингтоне Али Коли-хану Набилу од-Дойлы было дано поручение обратиться к госсекретарю США с просьбой помочь ему нанять экспертов для персидского казначейства. Государственный секретарь Ф. Нокс обещал рассмотреть его просьбу. Русское посольство в Вашингтоне сообщило в Санкт-Петербург, что Нокс проконсультировался с британцами и, выяснив, что они не возражают против привлечения персидским министерством финансов американских экспертов, рекомендовал пятерых. «Американское правительство, – докладывали из русского посольства, – не принимает участия в переговорах касательно условий, на которых американцы поступят на персидскую службу».

Россия отреагировала мягко. Даже русский посланник в Тегеране Поклевский считал, что дело «продвинулось слишком далеко, чтобы препятствовать приглашению американских советников, и это, ввиду русских и британских предыдущих заявлений, произвело бы дурной эффект».

Главным советником, предложенным Госдепартаментом по рекомендации казначейства, был М. Шустер, о котором британский посол в Санкт-Петербурге писал: «Его описывают как человека значительной силы характера и неоспоримой честности. Он, кажется, также обладает непреклонным нравом и пользуется жесткими методами. На Филиппинских островах он внедрил таможенные правила со строгостью, которая временами становилась неприятной и которая, конечно, сделала его непопулярным. Говорят также, что он с большой страстью выступал в защиту местных, чем вызывал легкое раздражение администрации и что, очевидно, привело к его возвращению домой».

Энергичный и излишне честный идеалист, Морган Шустер ворвался в летний тегеранский зной подобно урагану. Не успел он получить назначение на пост генерального казначея и разрешение меджлиса на реорганизацию финансов страны, как тут же налетел на закрепленные законом имущественные права прежней администрации. Русское дипломатическое представительство с некоторым удовлетворением заметило, что американцев обвиняют в том, что они планируют прекратить выплату пенсионов и прочих денежных пожалований частным лицам, вызывая большое недовольство. Апеллируя к фанатизму невежественного населения, враги Шустера громко обвиняли американцев в том, что они бабисты.

Когда, в соответствии с законом, Шустер потребовал у главы персидских таможен бельгийца Морнара, чтобы доходы с таможен поступали на счет казначейства, Морнар отказался. С этого момента Имперский банк Персии, чей управляющий был полностью на стороне нового порядка, больше не должен был принимать чеки Морнара. Русская миссия приняла сторону Морнара, предложив ему моральную поддержку и обвинив Шустера в том, что он ищет популярности у националистов. Русский посланник лично пытался запугать Шустера, используя самые агрессивные выражения, в присутствии британского посланника и управляющего Имперским банком. Британская миссия не принимала участия в диспуте, и Грей одобрил нейтралитет Баркли, «исходя исключительно из интересов дела». Более того, Грей считал, что Шустеру следует позволить установить финансовый порядок, от которого выиграли бы и Россия, и Британия.

Для России доброжелательный нейтралитет Британии в деле Шустера – Морнара был завуалированной формой поддержки американца. В телеграмме Бенкендорфу Нератов отметил, что американские советники взяли на себя в Персии все дела, а это несомненно опасно». Нератов писал: «Грей склоняется на сторону Шустера, которого Баркли поддерживает, несмотря на то что он говорил Поклевскому».

Последовав примеру Поклевского, германский посланник направил персидскому правительству записку в поддержку Морнара. Французы и итальянцы тоже поднялись на защиту Морнара, но Шустер сумел завоевать полное доверие меджлиса и был уверен, что его поддержат с энтузиазмом. Морнар отступил и с неохотой принял предложенное перемирие.

Дело Морнара еще не было закончено, а Шустер уже ввязался в новый, значительно более серьезный, конфликт с Россией. Чтобы сделать возможным сбор налогов в стране, находящейся на грани анархии, меджлис разрешил Шустеру организовать при казначействе специальные жандармские силы. Он сразу же предложил командование над ними британскому военному атташе майору Ч. Стоуксу, имевшему репутацию человека, лучше других иностранцев знающего Персию и ее язык.

О двойственном отношении британского министерства иностранных дел к назначению Стоукса свидетельствуют внутриминистерские меморандумы. «С русской точки зрения выбор майора Стоукса в высшей степени неудачен, поскольку он настроен фанатично антироссийски, – комментировал заместитель министра Норман. – С другой стороны, – добавляет он, – с общей точки зрения это назначение удачно». Если правительство Индии не будет возражать (Стоукс формально служил в индийской армии), Британии следует согласиться на это назначение, чтобы не препятствовать усилиям меджлиса реформировать Персию. Грей добавил, что, «если майор Стоукс будет назначен, его следует предостеречь, чтобы он подавил все антирусские чувства. Дж. Баркли мог бы сказать мистеру Шустеру, как обстоит дело, и указать, насколько важно, чтобы любой из сотрудников администрации Шустера проявлял беспристрастность ко всем нациям».

10 июля 1911 г. Нератов сказал Бьюкенену, что, хотя он не имеет возражений против жандармерии, как таковой, он предпочел бы, чтобы командование над ней было поручено офицеру, представляющему второстепенную державу. Если бы было возможно двойное командование, то эти посты могли бы занять русский и британский офицеры. Грей готов был принять предложение Нератова и поручил Баркли предложить Шустеру назначить вместо англичанина шведа.

Шустер отказался руководствоваться советом Баркли, он сказал британскому посланнику, что ему нужен только Стоукс, поскольку это единственный человек, способный справиться с трудной задачей формирования жандармских сил. Баркли доложил, что персидское правительство не согласится на двойное командование, если только под давлением; а в этом случае Шустер уйдет в отставку.

Чем дольше в министерстве иностранных дел размышляли над делом Стоукса, тем меньше оно нравилось. С Норманом связался один из директоров Англо-Персидской нефтяной компании Ч. Гринуэй и сказал, что он надеется на запрет назначения майора Стоукса как не соответствующего британским интересам. Гринуэй привел следующие причины: «Майор Стоукс идентифицировал себя с самыми крайними националистами в Персии и посещал встречи их энджоменов. Он был настроен почти так же антибритански, как и антирусски, не упускал случая критически высказаться по поводу несправедливости британской политики в Персии; особенно в отношении трудностей, которые создавались на пути получения займов. На новой должности у него будет возможность наносить вред положению Великобритании в Персии и распространять свои взгляды среди персов».

Норман, знавший Стоукса, признал, что не имел понятия о том, что военный атташе зашел так далеко, чтобы присоединиться к персидскому революционному движению. На телеграмму министерства с вопросом о взглядах и действиях Стоукса Дж. Баркли ответил, что майор часто высказывал ему «в частном порядке сильное неодобрение в отношении политики правительства его величества». Баркли никогда не слышал, чтобы Стоукс посещал собрания энджоменов, но «он, согласно общему мнению, очень сблизился с крайними националистами». Россия не могла позволить командовать персидским силовым ведомством на севере английскому офицеру. «Мне кажется, – телеграфировал домой Поклевский, – что мы могли бы согласиться с назначением мистера Стоукса только в том случае, если в нашей сфере влияния на такой же пост будет назначен русский офицер или если организация персидских вооруженных сил будет доверена нашим инструкторам». Бенкендорф несколько раз беседовал с Николсоном, которого очень обеспокоило дело Стоукса. Он не знал, как Британия могла бы помешать Стоуксу поступить на персидскую службу, если бы он решил уйти в отставку. Нератов настаивал. «Мы считаем невозможным в принципе оставаться равнодушными к приглашению Стоукса на пост главы финансовой жандармерии, которая будет действовать в нашей сфере влияния».

Русская пресса начала кампанию против назначения Стоукса. 3 августа «Новое время» предупредило, что это назначение может неблагоприятно сказаться на англо-русском соглашении 1907 г. Когда лондонская газета «Таймс» написала, что у британского правительства нет законных средств помешать Стоуксу уйти в отставку с британской военной службы, «Новое время» ответило, что в таком случае соглашение 1907 г. отдается «на милость любого авантюриста и остается клочком бумаги, не имеющим реального значения». Дж. Бьюкенен докладывал из Санкт-Петербурга, что общественное мнение всколыхнулось, а официальные круги встревожены. Нератов настаивал, чтобы Грей сделал заявление о готовности британского правительства поддержать требование о компенсации, которое может выдвинуть русское правительство с тем, чтобы русское общественное мнение получило моральное удовлетворение.

Грей попытался найти компромисс. 8 августа Баркли предупредил персидское правительство, что оно может настаивать на приглашении Стоукса только при условии, чтобы его деятельность не распространялась на русскую сферу влияния. В противном случае Британия признает право России защищать свои интересы на севере страны. Однако Россия становилась все более нетерпимой. Даже назначение на эквивалентный пост в жандармерии русского офицера ее уже не устраивало. «Это вернуло бы нас к политике соперничества», – писал Нератов.

Граф Бенкендорф боялся, что инцидент с майором Стоуксом может серьезно повредить британо-российским отношениям. 15 августа в разговоре с Греем он подчеркнул, что русское правительство ни в чем не винит Британию. Но российская общественность была убеждена, что назначение Стоукса – это нарушение основ англо-русских отношений в Персии. Грей сказал, что не хочет быть причиной ухудшения дружеских отношений между двумя державами по такому поводу, как вопрос Стоукса; но он не знал, что еще можно сделать, кроме как затянуть принятие прошения Стоукса об отставке из индийской армии. Бенкендорф был убежден в искренности Грея. Он объяснил свою уверенность в том, что Британия не лелеет тайных планов относительно Северной Персии, в длинном письме Нератову. Грей, писал Бенкендорф, уже отрекся от Стоукса, но не хотел противодействовать Шустеру; он пытался предупредить неизбежные упреки в том, что обе державы строят препятствия на пути любых серьезных реформ в Персии. В заключение Бенкендорф предупреждал, что любой трещиной в отношениях между Британией и Россией непременно воспользуется Германия.

«Маленькому Нератову», как называли его коллеги, наконец удалось спровоцировать флегматичного сэра Э. Грея; 16 августа Грей писал Бьюкенену: «В настоящее время персидское правительство, должно быть, считает меня более русским, чем сами русские… Исполняющему обязанности министра иностранных дел следовало бы объяснить публике, что назначение Стоукса не состоялось единственно из-за наших действий, и сделать то, что я сделал, чтобы убедить наше общественное мнение терпеливо относиться к продолжающемуся присутствию русских войск в Северной Персии и к действиям полковника Ляхова в последние годы.

Мне неоднократно приходилось защищать действия русских, и если бы я высказывался о них столь же откровенно, как это делает сейчас Россия, то взаимопониманию между Великобританией и Россией давно пришел бы конец».

Стойкость Грея в отношениях с Россией была недолгой. 16 августа он бушевал вовсю, а 17 августа сдался и сказал Бенкендорфу, что Стоукс не получит отставки из индийской армии, поэтому не сможет принять назначение командира шустеровских жандармов. При этом Грей отметил, что в парламенте на него могут накинуться за то, что он больше заботится о русских интересах на севере Персии, чем о британских – на юге. Если верить донесению Бенкендорфа, вел он себя при этом не слишком достойно. Он сдался на милость победителя и теперь умолял Россию взять в Тегеране инициативу на себя, чтобы защитить его от неприятностей в парламенте.

19-го Поклевский передал персидскому правительству официальную ноту с протестом против назначения Стоукса на должность командира жандармов. Россия оставляла за собой право принять необходимые меры для защиты своих интересов в Северной Персии. В тот же день Баркли сделал короткое заявление подобного содержания, добавив, «что правительство его величества не может в настоящий момент принять отставку майора Стоукса ввиду обоснованных возражений России против его назначения».

На следующий день Шустер нанес визит Поклевскому и сделал новое предложение: назначить Стоукса с правом работы в Тегеране не больше шести месяцев, по истечении которых майор будет отослан в Шираз. Шустер рассказал о своих планах реформ и заметил, что владеет если не поддержкой, то, по крайней мере, симпатиями британцев. Если Россия будет продолжать сводить на нет все его усилия, он вынужден будет уйти в отставку и оставить страну. «Я должен признаться, что беседа с ним произвела на меня впечатление», – писал домой Поклевский. Он готов был даже рассмотреть предлагаемый Шустером компромисс, хотя и говорил Баркли, что русское правительство вряд ли изменит свою политику. Русский посол в Лондоне граф Бенкендорф предложил принять предложенный компромисс, чтобы избавить Грея от политических неприятностей.

Беседы между генеральным казначеем и русским посланником продолжались. «Можно ли, – спрашивал Поклевский, – сделать так, чтобы через шесть месяцев командовать всей жандармерией был назначен один из шведских офицеров, а майор Стоукс работал номинально под его началом вне так называемой русской зоны?» Шустеру очень трудно было сформулировать соглашение со Стоуксом так, чтобы угодить и русским, и меджлису, но его сближение с Поклевским облегчало поиски взаимоприемлемого варианта. Шустер просил русское правительство, в качестве жеста великодушия, разрешить, чтобы контракт ограничивал пребывание Стоукса в Тегеране девятью месяцами. На полях телеграммы Поклевского по поводу этой просьбы царь написал: «Не согласен. Петергоф, 26 августа (8 сентября), 1911». Некоторое время переговоры еще продолжались, но, в сущности, вопрос был окончательно закрыт.

Политика России в Персии в 1910-м и 1911 гг. была тесно связана с европейскими и даже африканскими делами. Противодействие Шустеру и Стоуксу было результатом не только персидских событий, но и общей международной обстановки, в которой оказалась Россия после боснийского кризиса. Особенно сильное влияние на ход событий в Тегеране оказывала тогда Германия.

В XIX в. и в первые годы XX в. Германия почти не принимала участия в персидских делах. Там слишком прочно окопались Россия и Британия, им трудно было бросить серьезный вызов. Но строительство Германией Багдадской железной дороги вызвало и у России, и у Англии чувство тревоги. Россию особенно задевала возможность строительства соединительной ветки от священных шиитских городов Кербелы и Неджефа до Ханекина на персидско-турецкой границе. Когда в марте 1902 г. тогдашний посол России в Константинополе Иван Алексеевич Зиновьев впервые узнал о планах сооружения такой ветки, он сказал послу Персии, что железная дорога из Персии к священным городам во много раз увеличила бы поток персидских паломников и, следовательно, расходы казны. Персии следовало бы под угрозой закрытия границ для паломников потребовать у Турции, чтобы она отложила строительство этой ветки. Россию также тревожила и перспектива продления в Персию британской железной дороги от Кветты до Нушки. Ламздорф писал, что осуществление подобных проектов противоречит задачам России.

Поражение в японской войне на некоторое время ослабило решимость России не допускать в Персии железнодорожное строительство. 25 августа 1905 г. особое совещание под председательством Ламздорфа решило, что не следует вынуждать Персию к продлению «стерилизующих» соглашений 1890-го и 1900 гг. после 1910 г.

Именно германская угроза в Европе заставила Британию и Россию уладить свои разногласия по Персии. Незадолго до заключения англо-русского соглашения 1907 г. Германия, пытаясь предотвратить образование враждебного ей союза, сообщила русскому правительству, что не будет добиваться концессий на строительство железных и шоссейных дорог или телеграфов в Северной Персии, если Россия предоставит ей свободу торговли и построит ветку от Тегерана до Ханекина для соединения с Багдадской железной дорогой.

Русскому правительству особенно не нравилась перспектива проникновения в Персию германской железной дороги с запада. Тогда открылась бы дверь для притока германских товаров в район, представлявший собой с коммерческой точки зрения «русский заповедник». Самые сильные возражения выдвигали военные. Они были твердо уверены в невозможности согласования Багдадской железной дороги со стратегическими интересами России.

Между 1907-м и 1910 гг. Россию, чьи отношения с Германией оставались прохладными, не могли не тревожить очевидные доказательства постоянного роста влияния Германии на Среднем Востоке. После боснийского фиаско прогерманские круги в Санкт-Петербурге предприняли решительную попытку улучшения отношений между двумя странами. В 1910 г. им удалось добиться отставки Извольского с поста министра иностранных дел и начала, по инициативе России, переговоров с Берлином.

10 октября 1910 г. О'Бейрн телеграфировал Грею, что императоры Германии и России должны встретиться в Потсдаме: на встрече будет обсуждаться персидский вопрос. Неделей позже новый русский министр иностранных дел Сазонов проинформировал О'Бейрна, что русские ведут переговоры с немцами и уже обещали дать согласие на соединение ветки Багдад – Ханекин с железной дорогой от границы до Тегерана, которую со временем построит Россия.

Персидский вопрос детально обсуждался 28 октября на совещании в министерстве под председательством Сазонова. Министр иностранных дел рассказал коллегам про ход русско-германских переговоров. Россия предложила заключить Германии соглашение на следующих условиях: 1) Россия не будет препятствовать строительству Багдадской железной дороги; 2) Багдадская железная дорога не будет соединяться с будущими персидскими линиями без предварительного согласия России; 3) Германия объявит, что не имеет в Персии политических интересов, а также согласится с существованием особых стратегических и коммерческих интересов России в Северной Персии и не будет добиваться там концессий. На основе этих предложений Сазонов надеялся достичь взаимопонимания, а затем и улучшения отношений, поскольку в момент переговоров враждебное влияние Германии ощущалось везде, принимая временами чрезвычайно неприятные для России формы.

Известие о неофициальных переговорах с Германией относительно Персии вызвало бурю негодования в русском деловом сообществе. Там знали, что не смогут конкурировать с Германией без помощи таких политических мер, как преференциальные таможенные тарифы, дискриминационные грузовые тарифы или даже откровенные экспортные субсидии. Группа московских промышленников во главе с П.П. Рябушинским, одним из богатейших людей России, встретилась с несколькими сочувствующими депутатами

Думы, чтобы выяснить позицию правительства в отношении германского проникновения в Персию. Было известно, что 80 процентов российского экспорта в Персию составляли хлопковые изделия, что московским владельцам текстильных фабрик было очень выгодно. Русская торговля в Персии была такой успешной благодаря таможенным и тарифным соглашениям, чрезвычайно невыгодным для Персии, но благоприятным для России. Но русская торговля не могла бы процветать без постоянных правительственных субсидий. Продление германской железной дороги в Персию нарушило бы установившийся порядок дел, сделало невозможным обычное ведение бизнеса и привело бы к катастрофическим для русской торговли последствиям. Рябушинский хотел бы, чтобы в Персии вообще не было железных дорог, он полагал любую из них и все вместе потенциальной угрозой для интересов русского капитализма. Один из советских историков писал по этому поводу, что русская буржуазия требовала, чтобы царизм проводил в Персии политически реакционную линию, обеспечивая отсутствие железных дорог; она упрямо настаивала, чтобы ее интересы в Персии обеспечивались военно-феодальными методами.

Сам Сазонов считал, что было бы лучше, если бы в Персии совсем не строились железные дороги. Он надеялся, что Россия, пообещав Германии построить линию Тегеран – Ханекин, сможет все же увильнуть от выполнения своих обязательств. Более того, он считал, что германская дорога не достигнет Багдада в течение ближайших десяти или пятнадцати лет. На упомянутом совещании Сазонов говорил: «У нас будет много времени, чтобы принять меры для решительной консолидации наших персидских рынков и, если мы добьемся успехов на этом пути, нам вообще не надо будет бояться ханекинской линии. Пока же германцы придают большое значение нашему соглашению о будущем соединении пока несуществующей сети персидских железных дорог с Багдадской линией. Это соглашение, которое при определенных обстоятельствах может оказаться фикцией, принесет нам весьма существенный результат, а именно общее улучшение наших отношений с Германией».

Будь у России свобода выбора, она, совершенно очевидно, предпочла бы оставить Персию без железных дорог. Однако, опасаясь дальнейшего ухудшения отношений с Германией, Россия сочла необходимым ублаготворить своего могущественного западного соседа обещанием соединить Тегеран с проектируемой Багдадской линией. Можно было бы позволить немцам и самим построить эту ветку, но это неизбежно привело бы к возникновению постоянных германских интересов в русской сфере влияния. Конечно, России не хотелось тратить деньги на увеличение германской коммерческой конкурентоспособности. Не хотелось и отдавать строительство в руки какого-нибудь международного концерна, так как это ускорило бы неприятные последствия. Наиболее подходящей казалась политика увиливания и затягивания; можно было надеяться, что международная ситуация изменится в пользу России.

Британцы не сумели понять игру Сазонова. Внешняя готовность русского министра иностранных дел принять требования Германии в отношении линии Ханекин– Тегеран показалась им глупой и вредной. Даже опытный А. Николсон не оценил рискованной игры Сазонова, не понял его мотивов. Ему показалось, что Сазонов «легкомысленно отдал Германии все то, что Извольский решительно намеревался удержать», причем «сдал все это, не получив взамен вообще ничего». Сбитый с толку Николсон писал: «Я не в состоянии понять, как Сазонов может быть так слеп к последствиям того, что он делает». Дж. Бьюкенен считал соглашение дипломатической победой Германии и ошибкой Сазонова.

Императоры Вильгельм и Николай встретились в Потсдаме в ноябре 1910 г., но окончательное соглашение по Персии было подписано только в августе 1911 г. В нем формально признавались «особые интересы» России в Персии, тогда как Германия, согласно тексту соглашения, имела там лишь «коммерческие цели». Германия обещала не добиваться железнодорожных, шоссейных и телеграфных концессий в русской зоне, а Россия, в свою очередь, брала на себя обязательство построить линию Тегеран – Ханекин в течение оговоренного промежутка времени после завершения строительства северного участка Багдадского шоссе. Втайне Германия также обещала не строить железнодорожных веток от Багдадской дороги в направлении Кавказа и Персии. С Турцией, жизненно заинтересованной в подобных ветках для восточных провинций, никто не советовался.

«Правительство царя решило получить компенсацию за сделанные Германии уступки путем усиления своей позиции в Персии за счет Англии», – писал советский историк Ефремов. Связь между улучшением отношений России с Германией и ее возросшей воинственностью в Персии очевидна. Ясно также, что Россия сумела воспользоваться марокканским кризисом для продвижения своих интересов в Персии; она знала, что Британия не посмеет одновременно ввязаться в конфликты с Германией и Россией.

27 апреля 1911 г. султан Марокко Мулаи Хафид обратился к Франции за помощью против мятежников в городах Фес, Рабат и Мекнес. Французские войска пришли на помощь султану. Германия, поняв, что страна полностью попала в руки французов, потребовала компенсации. 1 июля у берега Адагира появилась канонерка «Пантера». Казалось, вот-вот вспыхнет франко-германская война. Британцы отреагировали на эти события с необычной решительностью. Ллойд Джордж в своей речи в резиденции лорд-мэра Лондона заявил, что Британия на стороне Франции. Когда же германский посол Меттерних заявил Грею протест, первый лорд адмиралтейства привел военно-морской флот в боевую готовность, поскольку он в любой момент может подвергнуться нападению. Германии пришлось выбирать между войной и отступлением. Она отступила, как и Россия во время боснийского кризиса.

Пользуясь возникшей в Европе критической ситуацией, Россия приложила много усилий летом 1911 г. для восстановления доминирующего положения в Тегеране, какое она занимала во времена правления Мозаффара эд-Дин-шаха и Мохаммада Али-шаха. Наиболее простым и наименее опасным способом вернуть прежнее положение было восстановить на троне Мохаммада Али-шаха.

Бывшему шаху выбрали для изгнания Одессу, где он трудился не покладая рук, чтобы вновь обрести корону. Десятки рьяных сторонников приезжали к нему за инструкциями и возвращались в Персию, чтобы интриговать и устраивать заговоры для возвращения своего свергнутого хозяина. Особенно эффективной пропаганда Мохаммада Али оказалась среди туркменских племен Горгана, где слухи о его близком возвращении распространились еще в марте 1910 г. Персидское правительство проинформировало Дж. Баркли, что Мохаммад Али подстрекает племена к мятежу; он пригласил двух вождей джафарбайских туркмен в Баку, где им были выданы крупные суммы денег. Подобные действия, утверждало персидское правительство, несовместимы с условиями протокола, подписанного Англией, Россией и Персией. Русское правительство все отрицало, но обещало предостеречь бывшего шаха от активных действий.

В Санкт-Петербурге хорошо знали о планах и действиях Мохаммада Али. Будучи полностью зависим от правительства страны, в которой он нашел убежище, бывший шах не скрывал от него свое желание вернуться в Персию. С помощью своих ближайших соратников, включая бывшего министра иностранных дел Са'да од-Дойлы, он неоднократно выяснял отношение русского правительства к своей возможной реставрации.

В Министерстве иностранных дел России персидскую революцию видели как английский заговор с целью подрыва власти шахов, которые за много лет превратились в послушные орудия России. Исходя из этого мечты Мохаммада Али о реставрации встретили там сочувственную, хотя и несколько двусмысленную, реакцию. Он был предан России и «под умелым руководством императорского русского дипломатического представительства» мог стать «полезным» правителем. Но в Министерстве иностранных дел понимали, что сторонники шаха разъединены и дезорганизованы. Не было никакой уверенности, что Мохаммад Али и верные ему племена смогут взять Тегеран без открытой поддержки или крупной финансовой помощи России. И все же анархия и беспорядок могли породить в Персии движение в поддержку Мохаммада Али. Его сторонники могли обрести силы, к ним мог присоединиться и юный Ахмад-шах. Вот тогда появление на персидской земле Мохаммада Али оказалось бы кстати, поэтому России не следовало создавать для этого какие-то препятствия. Мохаммаду Али дали понять: если он хочет вернуться в Персию, он должен это сделать на свой страх и риск.

«Однако, если движение в его поддержку приобретет серьезный размах, если народ действительно потребует его возвращения и его сын и преемник, присоединившись к его сторонникам, отречется в его пользу, тогда, конечно, мы первыми приветствуем его и с нашей стороны окажем ему всяческое содействие».

Бывший шах знал, что русское правительство приветствовало бы его возвращение в Персию. В середине октября он выразил желание поехать инкогнито в Западную Европу под предлогом лечения. Царь дал ему разрешение, и 31 октября Мохаммад Али отправился из Одессы в Вену.

Персидское правительство, собрав множество доказательств интриг Мохаммада Али, прекратило выплачивать его пенсион. Русский и британский посланники выразили протест, утверждая, что обвинения против бывшего шаха не доказаны. Министр иностранных дел Хосейн Коли-хан Навваб отказался уступить требованиям двух держав возобновить платежи. Поклевский и Баркли направили к нему служащих обоих представительств с еще одной запиской. Баркли писал об этом эпизоде Грею: «Они должны были отправиться в министерство иностранных дел и ждать, пока не выплатят деньги. Если деньги не будут выплачены, они должны были следовать за министром иностранных дел к нему домой или в иное место. Так обычно поступают в Персии кредиторы, когда хотят вернуть долг». В течение трех дней служащие дипломатических миссий ходили за министром по пятам, пока он, взбешенный и униженный, не сдался и не заплатил.

Когда персидский посланник в Лондоне пожаловался на унижение, которому подвергли Хосейна Коли-хана, Николсон ответил, что жалоба необоснованна. Но в разговоре с коллегами он признал, что инцидент был неприятным; Грей согласился и дал указание Баркли «не участвовать в шагах подобного рода» и поставить об этом в известность его русского коллегу в Тегеране.

В Вене Мохаммад Али встретился с одним из своих младших братьев Аболом Фат-мирзой Саларом од-Дойлы и преданным сторонником Аршадом од-Дойлы. Все было спланировано: Салар од-Дойлы должен был вторгнуться в Персию с турецкой территории, а Аршад од-Дойлы должен был поднять на мятеж тюрок в окрестностях Астарабада. В Вену приехал и Н.Г. Гартвиг, бывший русский посланник в Тегеране, служивший в это время в Белграде, чтобы обсудить планы бывшего шаха. В армейском лагере под Варамином накануне своей казни правительственными войсками, захватившими его в плен 5 сентября 1911 г., Аршад од-Дойлы вспомнил этот разговор.

Он рассказал: «Русский посланник приехал встретиться с нами, и мы попросили его о помощи. Он сказал, что Россия не может помочь нам. Россия и Англия заключили между собой соглашение по поводу Персии, от которого ни одна из стран не отступит. Они договорились не вмешиваться во внутренние дела. «Но с другой стороны, – сказал он, – поле чисто. Если мы не можем ничего сделать для вас, мы равным образом ничего не будем делать против вас. Вам решать, каковы ваши шансы на успех. Если вы считаете, что можете завоевать персидский трон, то вперед. Но помните, мы не можем помочь вам, и, если вы проиграете, мы не несем никакой ответственности»^[43].

Они попросили у Гартвига денег. Он сказал, что Россия не может дать денег, но предложил им взять денег под залог кое-каких драгоценностей, которые бывший шах поместил в русский банк в Тегеране.

Поскольку Советское правительство не опубликовало соответствующие документы, невозможно определить точно, когда и на каких условиях Мохаммаду Али разрешено было начать свою контрреволюционную кампанию. К 5 декабря он получил от Сазонова дипломатическую поддержку. Сазонов сообщил британскому поверенному О'Бейрну, что в Россию прибыл эмиссар с предложением восстановить на троне бывшего шаха. Сазонов подчеркнул, что не поддержал этого эмиссара, но не считает такое предложение совершенно нереальным. О'Бейрн докладывал в британское министерство иностранных дел: «Когда я заметил, что для бывшего шаха было бы безумием иметь к этому какое-то отношение, так как единственным результатом может стать потеря его пенсиона, месье Сазонов ответил, что, как ему кажется, в этой идее что-то есть, потому что в Персии дела идут очень плохо».

Получив эту информацию, Грей сообщил Сазонову, что «возвращение бывшего шаха может привести к самым неприятным последствиям».

Пока русское правительство делало вид, что ничего не знает, агенты бывшего шаха активно действовали на Кавказе и в Закаспии. Лидер бандитов Рахим-хан, ушедший в Россию после свержения Мохаммада Али, готов был вернуться в Персию во главе мятежных сил. Когда персидское правительство обратилось к России с просьбой не дать ему перейти границу, Сазонов телеграфировал наместнику Кавказа графу Иллариону Ивановичу Воронцову-Дашкову, что Россия не может запретить Рахим-хану вернуться всвою страну. Наместника просили также предупредить Рахим-хана, что, если он займется в Персии антиправительственной деятельностью, в следующий раз дорога в Россию для него будет закрыта: Россия не позволит ему использовать свою территорию в качестве базы для операций^[44].

В начале июля на званом обеде в присутствии множества гостей русский посланник Поклевский-Козелл предсказал, что персидское правительство в ближайшие несколько недель прекратит свое существование. Из-за отсутствия документальных доказательств невозможно сказать, получил ли он секретную информацию об этом из Санкт-Петербурга или просто пытался, как и весь остальной Тегеран, предвидеть будущее. Город был полон слухов.

12 июля персидское правительство узнало, что трех видных сторонников Мохаммада Али-Сардара Аршада (Аршада од-Дойлы), Лейса ос-Солтана и Мансура ол-Молка – видели в Баку. Через своего поверенного в делах в Санкт-Петербурге Али Коли-хана Мошавера ол-Мамалека правительство Персии потребовало их задержания. Русское правительство согласилось проинформировать о происходящем власти Кавказа, но предупредило Али Коли-хана, что «арест названных им лиц по закону неприемлем; до тех пор пока они не совершили ничего предосудительного, за ними можно только установить слежку». В телеграмме дипломатическому чиновнику при наместнике на Кавказе Министерство иностранных дел так определило позицию России в этом вопросе: «Строго соблюдая принцип невмешательства во внутренние дела, и в особенности в борьбу партий в Персии, и не будучи ни в коем случае враждебно настроены в принципе по отношению к возвращению Мохаммада Али, мы должны воздержаться от любого противодействия его сторонникам в их работе по его реставрации. В то же время для нас очень важно, чтобы никакие доказательства действий Мохаммада Али не попали в руки персидского правительства, ибо тогда у него появились бы основания лишить его пенсиона, и нам пришлось бы о нем заботиться».

Власти Кавказа охотно приняли участие в этой игре. Шеф тайной полиции Баку полковник Пастриулин телеграфировал в резиденцию наместника в Тифлисе, что не имеет сведений о присутствии в Баку Сардара Аршада и остальных.

Регент Персии Абол Касем-хан Насер ол-Молк частным образом поинтересовался в британской дипломатической миссии, как отнеслись бы англичане к возвращению бывшего шаха – воспротивились бы или остались нейтральными. Британцы проинформировали об этом Поклевского, и тот попросил их передать регенту, что Россия не оказывает Мохаммаду Али ни моральной, ни материальной поддержки.

Русский посол в Лондоне опасался, что его правительство может зайти слишком далеко. Мохаммад Али уже доказал, что не является сильным человеком. В случае реставрации ему пришлось бы опять прибегнуть к русской финансовой помощи и держаться на троне благодаря защите России. Английское общественное мнение никогда не поддержит шаха, и Россия лишится поддержки и содействия Британии. Бенкендорф советовал Нератову заявить, что Россия признает юного шаха и не позволит Мохаммаду Али использовать территорию России для подготовки персидской гражданской войны. Он подчеркнул: «Если гражданская война там неизбежна, нам не следует вносить в нее свой вклад». Бенкендорф не знал, что бывший шах уже прибыл в Персию.

Мохаммад Али с персидским паспортом на имя Халил, в сопровождении нескольких верных сторонников, приехал из Вены в Петровск, маленький каспийский порт к северу от Баку. Там он и его спутники погрузились на зафрахтованный русский пароход «Христофор»; туда же были перенесены ящики с надписью «минеральная вода», где были два пулемета и большое количество патронов, купленные Аршадом од-Дойлы в Австро-Венгрии и провезенные через всю территорию России без малейшего интереса со стороны полиции. 17 июля 1911 г. бывший шах высадился в туркменской деревушке Гомоштепе под Астарабадом. На берегу его приветствовала маленькая группа сторонников. Позже к ним еще присоединилось немного туркмен. Последовал короткий митинг, было решено без промедления идти на Астарабад. Младший брат шаха Малик Мансур-мирза Шоа' ос-Салтане, командовавший экспедицией, обратился к туркменским племенам с призывом прийти на помощь вернувшемуся монарху.

На следующий день власти Астарабада получили письмо Мохаммада Али с требованием сдачи и обещанием амнистии всем, кто сражался против него в прошлом. Он обещал сохранить конституцию, обеспечить безопасность и наказать зачинщиков беспорядков. Чиновники города, крупные купцы, духовенство и местный энджомен (революционное общество) решили подчиниться. Испуганные конституционалисты воспользовались правом «баста» в русском консульстве.

«Под грохот пушек и радостные крики толпы сегодня в начале десятого шах въехал в Астарабад», – телеграфировал русский консул Иванов 22 июля. Консульство превратилось в городской штаб, а Иванов – в его «хозяина». Продолжая поддерживать видимость невмешательства в персидские дела и даже не встречаясь с Мохаммадом Али, он тем не менее всячески поддерживал его. Бывший шах не находил слов, чтобы выразить свою благодарность за внимание, которое Иванов уделил ему.

Персидское правительство оказалось в очень сложной ситуации. Анархия широко распространилась по стране прежде, чем телеграф донес вести о высадке Мохаммада Али в Гомоштепе. В Курдистан, в соответствии с планами бывшего шаха и его друзей, вторгся Абол Фат-мирза Салар од-Дойлы. Азербайджан, Гилян, Хорасан, Фарс – лучшие провинции империи – кипели недовольством. Губернаторы часто отказывались повиноваться Тегерану. Бандиты хозяйничали на всех дорогах, кроме тех, что патрулировали русские. Июньский кризис кабинета явился симптомом тяжелой болезни, мертвой хваткой стиснувшей страну. Не существовало силы, способной противостоять бандам бывшего шаха. Казачья бригада была бесполезна, так как ее командир князь Вадбольский получал приказы от русского посланника, которому Санкт-Петербург предоставил полномочия решать в каждом случае, должны русские офицеры бригады подчиняться персидскому правительству или нет. Казалось, персам осталась одна только дипломатия.

19 июля в ноте, переданной Поклевскому, персидское правительство напомнило ему, что неоднократно привлекало его внимание к интригам Мохаммада Али. Вопреки ожиданиям правительства шаха, говорилось в ноте, его превосходительство не счел необходимым помочь перехватить Аршада од-Дойлы, Мансура ол-Молка и Лейса ос-Солтана, дав им возможность приехать в Петровск, провести переговоры с туркменами и вступить на территорию Персии. В ноте говорилось: «Принимая во внимание добрососедские и дружественные отношения двух стран, правительство шаха не знает, чему приписать предубеждение и безразличное отношение, выраженные ему при этих обстоятельствах правительством его величества Императора. Правительству шаха трудно поверить, что целый год русское правительство не могло принять мер для прекращения агитации, организованной Мохаммадом Али-мирзой и его агентами».

Персидское правительство, было указано далее, в соответствии с протоколом от 7 сентября 1909 г. не будет больше выплачивать пенсион Мохаммаду Али и снимает с себя всякую ответственность за ущерб, который может повлечь за собой высадка Мохаммада Али, который прибыл на персидский берег из России на русском корабле.

Русское правительство девять дней не отвечало персам. За это время оно успело обсудить вопрос возвращения Мохаммада Али с британцами и принять меры для обеспечения успеха бывшего шаха или, по крайней мере, для дальнейшего ослабления персидского правительства. 19 июля Нератов поручил Бенкендорфу предложить Грею, чтобы две державы воздерживались от любых действий, которые могли бы помочь одной из сторон в гражданской войне. Бенкендорф переговорил с Николсоном; тот выразил удивление появлением бывшего шаха в Персии и добавил, что он, должно быть, путешествовал по России под чужим именем. Николсон подготовил депешу Бьюкенену, которую теперь показал русскому послу. В ней предлагалось, чтобы две державы выпустили заявление, в котором отвергалась бы возможность признания Мохаммада Али, выражалась поддержка персидскому правительству и согласие с прекращением выплаты пенсиона. Когда Бенкендорф предположил, что бывший шах может добиться быстрой победы, Николсон ответил, что это невозможно. Будет долгая и кровавая гражданская война, ответственность за которую падет на бывшего шаха. Бенкендорф телеграфировал домой, что России необходимо держаться подальше от авантюры шаха. Этого можно достичь единственным способом – согласиться с британцами и выпустить враждебную Мохаммаду Али декларацию^[45].

Нератов не принял совет Бенкендорфа, но попросил его сказать Николсону, «что появление Мохаммада Али в Персии было таким же сюрпризом для нас, как и для лондонского кабинета». Шах не получал от России субсидий, его путешествие инкогнито через всю Россию едва ли можно было предупредить. Теперь, поскольку он уже в Персии, России остается лишь сохранять строгий нейтралитет. Нератов обсудил с Дж. Бьюкененом предполагаемую совместную декларацию и принял пункт, касающийся шахского пенсиона. Но он оказался не готов предпринять действия против Мохаммада Али или заявить о непризнании. Нератов написал Бенкендорфу: «Вступив на персидскую территорию, Мохаммад Али сжег свои корабли, ему осталось только одно: идти вперед, победить или погибнуть. Поэтому я остаюсь при мнении, что в этом деле лучше всего оставаться нейтральными».

Хотя переговоры между Санкт-Петербургом и Лондоном продолжались еще десять дней, прежде чем было достигнуто согласие о том, что сказать персам, Нератов предложил Поклевскому ответить на персидскую ноту от 19 июля, что русское правительство не оставило без внимания персидские представления в отношении интриг в пользу Мохаммада Али. Россия неоднократно предупреждала его против действий, враждебных существующему режиму. В ответе аргументы персов были обращены против них: «Поскольку персидское правительство никогда не подкрепляло свои заявления какими-либо доказательствами» и поскольку Мохаммад Али-шах утверждал, что он не виновен в агитации, была веская причина предположить, что последняя ведется втайне от его величества, от его имени иными лицами».

Русское правительство не несет ответственности за проезд шаха через территорию России, ибо он путешествовал инкогнито. Показательно, что в ноте Мохаммада Али именовали шахом и его величеством.

Истощив все возможности защиты, Нератов переходит в наступление. Российское правительство не может не заметить, что за два года, прошедшие с момента изгнания Мохаммада Али-шаха, персидское правительство почти ничего не сделало для восстановления мира в стране. Этот период характеризовали постоянные кризисы кабинета, мелкие партийные свары и бесплодная деятельность меджлиса, подготовившие почву для возвращения бывшего шаха. Нератов указывает Поклевскому направление его будущих действий: «Российское правительство не считает возможным снять с персидского правительства ответственность за ущерб, который могут потерпеть русские подданные в результате появления Мохаммада Али-шаха, и будет продолжать считать правительство Персии ответственным за любые потери, которые могут понести русские правительственные и частные интересы в результате персидских внутренних беспорядков».

Хотя Поклевский и Баркли официально объявили, что их правительства не будут вмешиваться в борьбу между персидским правительством и Мохаммадом Али, русские военные и консульские власти не обращали на подобные декларации никакого внимания. Напротив, они вмешивались откровенно и эффективно. Рашид ол-Молк, друг России и бывший губернатор Ардебиля, был направлен на борьбу с племенем шахсаванов, поддерживавших Мохаммада Али. Несмотря на превосходство сил, Рашид ол-Молк потерпел поражение и позорно бежал в Тебриз, где был обвинен в государственной измене. Местный энджомен хотел повесить его в назидание сторонникам бывшего шаха. Русский консул А. Миллер, считавший, что казнь Рашида ол-Молка произведет невыгодное для России впечатление, запросил у Поклевского инструкции. Поклевский немедленно ответил, что Россия не может допустить ни его казни, ни наложения наказания без решения беспристрастного суда.

27 июля Миллер потребовал, чтобы Рашид ол-Молк был немедленно освобожден. Исполняющий обязанности губернатора сообщил ему, что пленник арестован по приказу правительства. После этого Миллер прислал 300 вооруженных русских солдат к губернаторскому дворцу, избил персидских стражников, оскорбил исполняющего обязанности губернатора, освободил Рашида ол-Молка и увел его. Ему удалось добраться до вооруженного лагеря реакционного губернатора Мераге Самад-хана Шоджа' од-Дойлы, который готовился захватить Тебриз по поручению бывшего шаха.

Шоджа' од-Дойлы собрал меджу Тебризом и Серабом значительные силы. В Тебризе около тысячи националистов готовились оборонять город, когда снова вмешался Миллер. Он проинформировал Самад-хана и тебризцев, что Россия не потерпит никаких военных действий, способных нанести ущерб русской собственности или подвергнуть опасности жизнь иностранцев в городе. Защитникам города придется встретиться с Самад-ханом в открытом поле, где у его кавалерии будет явное преимущество; тогда как вести бой на узких улочках Тебриза легче было бы националистам.

Русские знали, что сотни бежавших с Кавказа армянских, грузинских и азербайджанских революционеров присоединятся к борьбе против Мохаммада Али, как в 1908–1909 гг. Поклевский ждал нового притока русских подданных из Закавказья. Он предложил своему правительству усилить надзор за границей по обе стороны от Каспия. Он обратился также к персидскому правительству с просьбой выдавать русским консулам для репатриации всех подозрительных людей и пригрозил, «что в случае несогласия персидского правительства с этими требованиями наши консулы будут самостоятельно арестовывать этих нежелательных русских подданных». Он разрешил так действовать русским консулам в Тебризе, Ардебиле, Казвине, Реште и Мешхеде.

Новый министр иностранных дел Персии мирза Хасан-хан Восуг од-Дойлы пытался смягчить русское правительство в надежде добиться, чтобы русские на севере страны не оказывали открытой поддержки Мохаммаду Али. Он сказал Поклевскому, что ведущие члены кабинета и меджлиса пришли к заключению о гибельности политики вражды с Россией. Они хотели бы знать, на каких условиях могла бы Россия занять доброжелательную позицию по отношению к нынешнему правительству. Поклевский ответил, что на этот вопрос гораздо проще было ответить до начала гражданской войны, но Россия хотела бы, чтобы Персия придерживалась дружественной политики в соответствии с духом англо-русского соглашения 1907 г. Тогда Восуг од-Дойлы попросил ответить на последний вопрос: «Если бы российское правительство убедилось в том, что правительство шаха будет с этого момента следовать дружественной политике в отношении России, созвучной с буквой и духом англо-русского соглашения, могло бы тогда российское правительство снабдить всех своих агентов в Персии такими инструкциями, чтобы российский нейтралитет не мог быть истолкован в смысле враждебности к законному правительству шаха и в пользу Мохаммада Али-шаха?» (Из телеграммы Поклевского Нератову.)

По мере приближения банд Мохаммада Али к Тегерану коалиция различных групп, партий и интересов, правившая страной последние два года, начала раскалываться. Ханы бахтиаров, много сделавшие для свержения шаха, уже не были уверены в том, что он не вернется триумфально в столицу. Очевидная поддержка его дела Россией заставляла их опасаться за свое будущее. Один из их лидеров, премьер-министр Самсам ос-Салтане, частным образом связался с Поклевским и сообщил ему, что он и его брат Сардар Ас'ад хотели бы прийти к взаимопониманию с Россией. Они, как и прочие ханы, были недовольны меджлисом и готовы были потребовать от него увеличения полномочий короны и правительства. В случае отказа меджлиса они намеревались уйти в отставку, открыв дорогу реставрации Мохаммада Али. Британский посланник, сказал Самсам ос-Салтане, полностью в курсе их взглядов.

Ханы бахтиаров могли бросить дело конституционалистов, получить прощение Мохаммада Али и найти безопасное убежище у себя в горах. Большинство националистов, однако, не могло надеяться уцелеть после триумфа Мохаммада Али и было настроено решительно. Военные дела были поручены шефу тегеранской полиции армянскому революционеру Ефрем-хану. Большая часть работы по организации и снабжению боевых отрядов, направлявшихся на восток навстречу кавалерии Сардара Аршада (Аршада од-Дойлы), выпала на долю М. Шустера. Благодаря своему положению генерального казначея, верности пригласившему его режиму и личной убежденности в справедливости дела революции он стал центральной фигурой организации сопротивления, символом непокорности и надежды. Его ведущую роль в срыве попытки реставрации Мохаммада Али признавали и друзья, и враги.

5 сентября 1911 г. под Верамином Сардар Аршад потерпел поражение и был захвачен правительственными войсками. На следующее утро храбный и верный сторонник шаха был расстрелян, и вместе с ним умерли надежды Мохаммада Али войти в Тегеран. Еще много недель продолжались беспорядочные стычки, но уже было ясно, что переломить ход событий в Персии могла бы только прямая русская интервенция.

Несмотря на сочувствие, которое вызывал бывший шах при русском дворе и в правительстве, невозможно было использовать вооруженную силу для того, чтобы снова посадить его на трон. Было совершенно ясно, что британцы против реставрации Мохаммада Али. Против «невмешательства» (термина, который использовали русские дипломаты для обозначения политики помощи бывшему шаху) выступил уже не только старый Бенкендорф, но и Извольский. Он признал, что победа правительства окончательно покончит с влиянием России в Тегеране. Но и реставрация Мохаммада Али только воскресила бы старые трудности в отношениях держав. «Мне кажется, – писал Извольский, – что выгоднее было бы принять английское предложение поддержать нынешний режим, но на таких условиях и под такие гарантии, которые сделали бы нас и Англию хозяевами положения».

Русское правительство не имело намерений отказываться от поддержки Мохаммада Али или помогать персидскому правительству в восстановлении порядка. Санкт-Петербург враждебно реагировал на любую попытку Тегерана установить в стране хоть какой-то порядок. В начале октября персидское правительство собиралось пригласить группу шведских офицеров для обучения армии. Нератов признал, что у России нет законных прав протестовать против такого шага, но он придерживался мнения, что этот план персов вреден для России. На полях депеши Нератова Николай II написал: «Раз это вредно для России, значит, непозволительно. На севере Персии мы хозяева».

Санкт-Петербург сделал вывод, что наиболее вредным для России, а потому недопустимым, является присутствие в Тегеране генерального казначея М. Шустера. Окончательный разрыв между ним и русскими был неизбежен, а его исход предопределен. Санкт-Петербург никогда не простил бы ему решающее участие в срыве попытки реставрации Мохаммада Али. Начались поиски предлога для его удаления. Шустер сам, своими опытом и добросовестностью, предоставил России повод для решительного вмешательства.

Меджлис объявил вне закона Малека Мансура-мирзу Шоа' ос-Салтане, одного из младших братьев Мохаммада Али и лидера контрреволюционных сил. 4 октября 1911 г. правительство поручило Шустеру конфисковать его собственность. Чтобы избежать возможных осложнений с иностранными представительствами, министр иностранных дел Восуг од-Дойлы проинформировал Баркли и Поклевского о том, что собственность лиц, участвовавших в мятеже, будет конфискована. Поклевский привлек внимание Восуга од-Дойлы к тому факту, что этот принц является турецким подданным (он принял турецкое гражданство, чтобы защитить себя от возможного преследования персидских властей); если персидское правительство конфискует его собственность, оно возьмет на себя ответственность за долги владельца русскому банку. 9 октября Шустер формально вступил во владение домом Шоа' ос-Салтане и его городским садом, а также пригородным имением в Доулетабаде, положив начало международному инциденту.

О действиях генерального казначея было немедленно доложено русскому генеральному консулу Ивану Федоровичу Похитонову, прибывшему в Тегеран меньше года назад. Ранее Похитонов долго служил в Персии и принадлежал к группе крайних националистов, не принявших англо-русское соглашение 1907 г., тоскующих по «славным дням» открытого, ничем не сдерживаемого соперничества. Хаотические годы персидской революции Похитонов провел на посту консула в Тебризе, где действовал практически бесконтрольно. Теперь на новом посту он вел себя так, как будто по-прежнему не подчинялся ничьим указаниям. Дж. Черчилль, старый и опытный английский чиновник, заметил в докладе своему посланнику, что «Похитонов создает новое учреждение, помимо дипломатической миссии, заводит собственный штат, казачий эскорт и слуг». Похитонов редко обращался за советом к своему начальнику, Поклевскому. Отношения между ними уже давно были неприязненными и напряженными.

Получив известие о том, что Шустер сделал свой ход, Похитонов начал действовать на свой страх и риск. Он послал своего сотрудника Петрова и нескольких казаков, которые выдворили служащих Шустера и захватили городской дом Шоа' ос-Салтане.

Шустер тут же направил Поклевскому телеграмму, в которой проинформировал его об инциденте и объяснил, при каких обстоятельствах был выполнен приказ о конфискации собственности Шоа' ос-Салтане. В заключение он написал: «Я чувствую уверенность, что ваше превосходительство признает действия ваших офицеров неоправданными и незаконными; поэтому я прошу вас в дружеской форме отдать немедленный приказ вашему консульству вывести свои силы и сообщить мне об их уходе».

Не прошло и часа, как Поклевский ответил, что если все права российских подданных надежно защищены, то дипломатическая миссия не станет препятствовать мерам, предпринимаемым персидским правительством против собственности Шоа' ос-Салтане, но будет считать его ответственным за все претензии к принцу, которые могут быть у русских подданных. В тот же день позже Поклевский телефонировал Похитонову и задал вопрос, почему тот вмешался в отношения между Шоа' ос-Салтане и персидским правительством. Последовал горячий спор по телефону, в заключение которого русский посланник потребовал ответа на вопрос, какие доводы может привести Похитонов в оправдание своих действий. Тот ответил, что у него есть свои причины. Разговор слышал персидский служащий телефонного узла, знавший русский язык и в тот же вечер доложивший обо всем Шустеру.

Получив телеграмму Поклевского, Шустер уведомил его, что собирается предпринять вторую попытку вступить во владение собственностью Шоа' ос-Салтане. 10 октября генеральный казначей и двое его помощников, Ф. Кэйрнс и Дж. Меррилл, нанесли Похитонову визит, прочитали ему правительственный приказ о конфискации и потребовали убрать казаков. Рассерженный Похитонов ответил, что эта собственность заложена в русском банке и нельзя принимать никаких мер, пока этот вопрос не уладят между собой правительство Персии и русская дипломатическая миссия. Он наотрез отказался убрать солдат из дома и сада Шоа' ос-Салтане. После этого Кэйрнс поставил его в известность, что возьмет собственность силой, что и было сделано без ущерба для конфликтующих сторон.

Во второй половине дня подчиненные Похитонова вице-консулы Петров и Гильдебранд, в сопровождении персидского офицера казачьей бригады, безуспешно пытались запугать жандармов Шустера и проникнуть в сад. Существует несколько противоречивых версий того, что произошло возле ворот. Похитонов отправил свою версию Нератову в Санкт-Петербург, даже не поставив в известность Поклевского. В ней утверждалось, что персидские жандармы направили свои ружья на чиновников русского консульства, бывших в форме, и оскорбили их. Версия Поклевского была отправлена в Санкт-Петербург тремя отдельными телеграммами 12 и 13 октября. В ней указывалось, что Шоа' ос-Салтане – турецкий подданный и не находится под защитой России. Принц не был ничего должен русскому банку, хотя и выдал ему подложный документ о закладе на некоторые свои имения. Это было проделано в 1908 г. для того, чтобы сохранить его собственность, но фиктивный характер сделки был известен с самого начала.

Персидские чиновники сообщили в русскую миссию, что намерены конфисковать владения Шоа' ос-Салтане. Похитонову не разрешили помешать этому, более того, ему «категорически приказали» не вмешиваться. На следующий день жандармы Шустера взяли под контроль дом Шоа' ос-Салтане и удалили оттуда оставленных Похитоновым пятерых казаков. Похитонов на этот раз не решился открыто вмешаться, но обратился к командиру казачьей бригады князю Вадбольскому с просьбой послать отряд и восстановить контроль над домом. Вадбольский отказался. Поклевский докладывал Нератову: «Я считаю, что действия генерального консула представляют собой не только грубое и неизгладимое оскорбление для персидского правительства, но также серьезный проступок против самой миссии. В случае нового акта неповиновения или какого-либо скандала я буду вынужден для восстановления служебной дисциплины принять, под мою личную ответственность, необходимые меры против отдельных служащих или даже всего штата генерального консульства».

Нератов отреагировал резко. Он знал, что документ, целью которого было показать наличие долгов Шоа' ос-Салтане банку, фиктивен. Несмотря на это, он считал, что Похитонов должен был защищать интересы России, «не вдаваясь в вопрос о фиктивности банковского документа, поскольку мы никогда не признали бы, что документ фиктивен». Вся вина за инцидент, по мнению Нератова, лежала на персах, и «беспрецедентная» наглость их требования отозвать Похитонова и Петрова требовала «самого резкого отпора». Поклевскому было поручено потребовать, чтобы персидское правительство удалило своих жандармов из дома Шоа' ос-Салтане и поручило охрану его казачьей бригаде под командованием русских офицеров и чтобы персы, вне зависимости от результатов расследования, принесли извинения за угрозы служащим генерального консульства. Наконец, Поклевский должен был вернуть ноту, в которой Персия требовала отзыва Похитонова и Петрова, и заявить, «что, если персы еще раз позволят себе что-нибудь подобное, вы прекратите всякую связь с кабинетом». Черновик телеграммы Нератова был показан в Ливадии Николаю II, на нем его пометка: «Хорошо».

Поклевский не подчинился инструкциям. Он телеграфировал Нератову, что Шустер прав, и это дело не следует продолжать. Россия может только добиться обвинения в том, что после неудачной попытки Мохаммада Али вернуться на трон она пытается искусственно создать конфликтную ситуацию. Будущее даст множество «хороших предлогов», которые «позволят нам преодолеть препятствия, которые мы при нынешнем режиме встречаем на своем пути». Даже сам режим можно косвенным образом модифицировать.

Дальнейшие размышления над событиями последних нескольких дней только увеличили возмущение Поклевского самовольным Похитоновым и Нератовым, одобрившим его действия. Похитонов посмел единолично, не обращая внимания на посланника, определять русскую политику в Персии! Более того, его действия были настолько несправедливыми, грубыми и наглыми, что Поклевский просто не мог этого стерпеть. Действительно, как мог он, богатый польский аристократ, друг Извольского и покойного короля Эдуарда VII, вынести подобные унижения? Он направил Нератову еще одну телеграмму, третью за этот день. Он заявил, что не разделяет взгляды Министерства иностранных дел (читай Нератова) на инцидент с Шоа' и не считает возможным выполнить его инструкции. Он предпочел бы уйти в отставку и вернуться в Санкт-Петербург.

Из Лондона граф Бенкендорф передал Нератову опасения британцев, что в Тегеране, в результате давления России, может прийти к власти ультранационалистическое правительство, а регент уйдет в отставку. Николсон жаловался, что анархия в Персии наносит вред британским интересам на юге страны, делает Грея уязвимым в парламенте. Бенкендорф призывал к политике компромисса между двумя державами и Персией; но Нератов, чувствуя поддержку царя, не обратил внимания на этот совет. Не больше внимание он обращал на британского поверенного в делах в Санкт-Петербурге О'Бейрна, которому сообщил 19 октября, что, хотя Россия еще не приняла решение о «крайних мерах», но возможность отправки в Персию войск, если ситуация не улучшится, не исключена.

В телеграмме Поклевскому, отправленной 22 октября, Нератов еще раз подтвердил свою поддержку действиям Похитонова, в которых он видел «только правильное понимание и исполнение им своих обязанностей». Нератов считал, что между посланником и консулом нет принципиальных разногласий, просто Поклевский выбрал более мягкий тон. Персам необходимо преподать урок, и Поклевский получит русские войска, которые придадут вес его требованиям. Что же до мнения персов, «не следует забывать, что персы уступают только силе и объясняют каждую уступку себе слабостью противной стороны». (Царь заметил на полях: «Очень хорошо».)

В четвертой телеграмме за тот же день Нератов поручил Поклевскому проинформировать персидского министра иностранных дел о взглядах России, вернуть персам ноту с требованием об отзыве Похитонова и Петрова, потребовать извинений перед русским консульством за нанесенные его служащим оскорбления и немедленного вывода шустеровских жандармов. Наконец, в личной телеграмме он заявил, что нельзя дальше откладывать представление русских требований персам. Что же касается просьбы Поклевского о том, чтобы покинуть Тегеран, он не может ответить согласием без разрешения царя, которое невозможно получить быстро.

Поклевский оказался в незавидной ситуации. Не только Похитонов в Тегеране, но и Миллер в Тебризе, Дабижа в Мешхеде, Некрасов в Реште и другие – все начали обращаться через его голову непосредственно к Нератову. Консулы выступали в защиту жесткой линии и в один голос призывали к вооруженной интервенции. Еще за месяц до инцидента с Шоа' консул Некрасов просил прислать канонерку и эскадрон казаков с пулеметами. Поклевский выступил против, указав Нератову, что Некрасов отказывается думать не только о целях, которые преследует в Персии русское правительство, но и обращать внимание на сложившуюся здесь обстановку. Если бы предложенные им меры были приняты, России пришлось бы оккупировать

Гилян и вводить там прямое управление. «Возможность такого варианта на будущее, конечно, не исключена, но в настоящее время для этого нет достаточных оснований». Нератов затянул с ответом до 25 октября. Когда же он наконец написал Поклевскому, тот увидел, что министр иностранных дел встал на сторону Некрасова. Нератов принял данную Некрасовым оценку ситуации, косвенно обвинил Поклевского в бездеятельности и заявил, что если персы не удовлетворят все требования России, то русские примут такие меры, какие сочтут необходимыми для защиты своих интересов. В этом случае казаки, расквартированные в Реште, усиленные дополнительным эскадроном, получат приказ действовать.

Именно неповиновение Похитонова и агрессивное поведение остальных консулов, действовавших с полным пренебрежением к мнению посланника в Тегеране, легли в основу легенды, которую позже поддерживали и использовали Э. Грей, А. Николсон, Дж. Бьюкенен и прочие сторонники англо-русской дружбы любой ценой. Эта легенда утверждает, что русское правительство пыталось честно выполнять условия англо-русского соглашения 1907 г., но его часто подводили собственные агенты в Персии – агенты, вышедшие из старой школы Азиатского департамента.

Как любая легенда, эта легенда тоже содержала в себе элемент истины. Подавляющее большинство русских представителей в Персии – консульских, финансовых и военных – были империалистами, настроенными антибритански и антиконституционно. Однако они не извращали политику Санкт-Петербурга. Напротив, они гораздо тоньше чувствовали подлинное настроение высших государственных чиновников и самого царя, нежели несчастный Поклевский-Козелл^[46].

Сопротивляясь давлению Нератова, требовавшего более решительных действий, и понимая слабость своей позиции в Санкт-Петербурге, Поклевский еще раз изложил свои взгляды по делу Шоа'. Он отверг похитоновскую версию инцидента, отнеся «к области фантазии» жалобу на жандармов, направивших свои винтовки на служащих консульства. Поклевский подчеркнул, что Похитонов знал его мнение о собственности Шоа' ос-Салтане; знал, что это дело касалось только дипломатической миссии, и все же вмешался. Поклевский требовал: «Для поддержания служебной дисциплины и предотвращения в будущем опасной игры вооруженными силами со стороны русского консульства считаю абсолютно необходимым: 1) чтобы Похитонову было приказано следовать инструкциям, выданным ему дипломатическим представительством 27 сентября (10 октября) прошлого месяца… 2) чтобы генеральному консульству было приказано, начиная с настоящего момента, представлять в миссию копии всех своих телеграфных и иных докладов в министерство иностранных дел».

Поклевский так объяснил мотивы Похитонова: «После неудач Мохаммада Али Похитонов, весьма к нему склонный, пришел к убеждению, что русскому правительству следует оставить политику невмешательства и оказать активную помощь экс-шаху и его местным сторонникам. Видя, что в этом вопросе миссия, без директив из Министерства, не переходит границы законной защиты интересов российских подданных и лиц, действительно находящихся под нашей протекцией, генеральный консул воспользовался делом Шоа' для независимых действий, надеясь увлечь за собой миссию и правительство. Получив приказ прекратить вмешиваться в это дело, он ничего не сделал, чтобы предотвратить инцидент с персидскими казаками, но, напротив, пытался создать серьезное недоразумение между казачьей бригадой и персидским правительством. Когда это не удалось, генеральное консульство хотело добиться активного вмешательства миссии в дело Шоа'. Потерпев неудачу и в этом, генеральное консульство направило в министерство, через голову дипломатического представительства, доклад с жалобами на посланника в надежде на его замену».

Ответ Нератова представлял собой короткий и резкий выговор. Он выразил сожаление, что, несмотря на дважды полученные инструкции, Поклевский не перешел к действиям. Что же до последней его телеграммы, отвечал Нератов, «я не вижу ни в ней, ни в письме ничего, что могло бы изменить мою точку зрения на это дело». У Поклевского больше не было выбора. 2 ноября он вернул персидскую ноту министру иностранных дел Восугу од-Дойлы и представил ему требования Нератова.

Восуг од-Дойлы признался Поклевскому, что персидский кабинет не одобряет методы Шустера и хотел бы «обуздать его». Но России не следует торопить кабинет, так как давление только увеличит популярность Шустера «среди неуравновешенных персидских политиков». Поклевский заявил, что имеет официальные инструкции, и ему нужен быстрый ответ.

Меджлис полностью поддерживал Шустера. Сам Восуг од-Дойлы, как и его брат Ахмад-хан Кавам ос-Салтане, первоначально тоже отнеслись к нему дружески. Однако генеральный казначей провел расследование «грубого мошенничества и злоупотреблений», имевших место в налоговой системе Азербайджана. Частные источники сообщили ему, что сборщик налогов сделал себе состояние и теперь насмехается над правительством и генеральным казначеем. «То, что он, делая это, считал себя в безопасности, – писал Шустер, – вероятно, основывалось на том, что он был отцом двух министров: Восуга од-Дойлы и Кавама ос-Салтане. То, что они вдруг стали ко мне враждебны, объясняется именно этим».

Возможно, враждебное отношение Восуга од-Дойлы к Шустеру было вызвано личными соображениями, но многие персидские политики начинали думать, что генеральный казначей зашел слишком далеко. Сам Шустер не понимал до конца серьезности ситуации, которую невольно создал. Он, вероятно, даже не знал, что Россия обсуждала с Британией вопрос о его удалении из Персии. Бенкендорф сказал Николсону, что деятельности Шустера должен быть положен конец. Николсон согласился с ним и добавил, что американец с самого своего прибытия в Персию выбрал не тот путь. Но он не хотел добиваться удаления Шустера силой, предпочитая его добровольную отставку. Это помогло бы избежать полемики в прессе, в парламенте и особенно в Америке. Пока для атаки на генерального казначея готовилась сцена, инцидент с Шоа' оставался неразрешенным, Шустер сам добавил масла в огонь. Он назначил на пост финансового инспектора в Тебризе, сердце русской зоны Персии, англичанина Лекоффра.

Назначение Лекоффра наглядно демонстрирует отсутствие у Шустера чутья к реалиям силовой политики. Дело Стоукса ничему его не научило, он умудрился создать новый кризис в самый неподходящий момент, какой только можно вообразить. Лекоффр несколько лет жил в Персии, работая сначала в Имперском банке, затем в министерстве финансов. Он привлекал внимание русского дипломатического представительства как русофоб и участник национального революционного движения. Поклевский сразу сообщил Нератову свое мнение: России следует протестовать против назначения Лекоффра. Нератов согласился и выразил надежду, что Дж. Баркли поддержит этот протест. Царь был недоволен. «Подобные протесты, – отметил он на полях нератовского черновика, – способны только вызвать улыбку».

6 ноября персидское правительство ответило отказом на русские требования убрать жандармов из пригородного имения Шоа', его дома и сада. Оно указало, что русская миссия была заблаговременно уведомлена о том, что права русских подданных не пострадают. Генерального консула, в соответствии с законом, попросили воздержаться от вмешательства. Ввиду невиновности персидских чиновников персидскому правительству невозможно согласиться с требованиями Поклевского.

В тот же день А. Николсон поручил Дж. Баркли выразить Шустеру неодобрение по поводу назначения англичанина на пост в Северной Персии. Кроме того, Баркли должен был сказать ему, «что английское правительство рассматривает любое назначение, которое могло бы вызвать протест России, противоречащим духу своего соглашения с Россией». Баркли нанес визит Шустеру и зачитал ему текст телеграммы Грея. В своей книге Шустер написал об этом: «Я ответил Дж. Баркли, что всегда стремился и стремлюсь соблюдать все законные интересы России и других держав в Персии, но я не мог признать существование в Персии иностранных «сфер влияния», поскольку персидское правительство официально запретило мне это делать».

Ни персидское правительство, ни его генеральный казначей не собирались сдаваться России. Нератов продолжал давить, приказав Поклевскому повторить требования в письменном виде и дать персидскому правительству понять, что в случае отрицательного ответа Россия примет любые меры, которые сочтет необходимыми для защиты своих интересов. Подразделение русской армии будет направлено в Казвин, где будет ожидать сигнала Поклевского для движения маршем на Тегеран, чтобы удалить жандармов Шустера из владений Шоа' ос-Салтане. Нератов также сообщил Поклевскому, что эти инструкции одобрены царем, об их выполнении следует доложить в Санкт-Петербург телеграммой.

В русской прессе начались яростные нападки на Шустера. Посол Соединенных Штатов в Санкт-Петербурге докладывал, что газеты обвиняют его в том, что он еврей и ведет себя оскорбительно по отношению и к британцам, и к русским. Вероятно, было принято решение сломить сопротивление персов силой. Поклевский в Санкт-Петербурге совершенно потерял авторитет; к мольбам Бенкендорфа не позволять Похитонову губить англо-русское соглашение никто не прислушивался. Политика Похитонова была политикой царя и Нератова. Оба были готовы рискнуть вызвать неудовольствие британцев ради того, чтобы взять под полный контроль «свою» сферу в Персии.

11 ноября русский ультиматум был вручен Восугу од-Дой-лы секретарем российской миссии. В нем содержались уже знакомые условия: замена жандармов Шустера на персидских казаков и извинения работникам русского консульства. На ответ персидскому правительству давалось 48 часов, но уже на следующий день Нератов начал приготовления к использованию силы. Он попросил председателя Совета министров Владимира Николаевича Коковцова дать указания наместнику на Кавказе подготовить воинское подразделение для переброски в Казвин. Одновременно информационное бюро русского правительства опубликовало официальную версию инцидента с Шоа', основанную на депешах Похитонова. «Рассмотрев вышеизложенное дело, – говорилось в релизе, – русское правительство признало действия генерального консула и подчиненных ему чиновников правильными и соответствующими обстоятельствам».

Премьер-министр Персии Самсам ос-Салтане, напуганный демонстративной русской военной активностью, приказал Шустеру увести жандармов из владений Шоа' ос-Салтане. Генеральный казначей отказался, заявив, что, поскольку приказ о конфискации был подписан всеми членами кабинета, приказ о его отмене тоже должен подписать весь кабинет. Министры разошлись во мнениях по поводу решения, которое должно принять правительство, к тому же меджлис не слишком доверял кабинету, главой которого был вождь бахтиаров. Пытаясь выиграть время, Самсам ос-Салтане и Восуг од-Дойлы подали в отставку, за ними последовали остальные члены кабинета. Отвечать на русский ультиматум стало некому.

Нератов, узнав о падении персидского кабинета из телеграммы тегеранского корреспондента лондонской газеты «Таймс», приказал Поклевскому немедленно объявить о прекращении отношений с персидским правительством, после чего будет отдан приказ на переброску подразделения в Казвин. Он интерпретировал отставку премьер-министра и министра иностранных дел как отказ подчиниться требованиям России. 16 ноября Коковцов поручил кавказскому наместнику направить четыре тысячи солдат в Персию. Из них две тысячи должны были двинуться маршем на Тегеран, а две остаться в резерве в Казвине. Одновременно Нератов направил Грею записку, которая содержала перечисление всех русских обид на Персию и информировала британское правительство о посылке войск в Казвин и при необходимости в Тегеран.

Новость о русском вторжении в Персию расстроила Э. Грея. Он сказал Бенкендорфу, что России следовало удовольствоваться контролем над таможнями и приберечь более энергичные меры для поддержки дальнейших требований, «таких, как отзыв Шустера, например». Грей стремился защитить действия России от враждебной критики общественности. 18 ноября Дж. Бьюкенен, вернувшийся в Санкт-Петербург из продолжительного отпуска, сказал Нератову, что Грей понимает требования России и считает их созвучными русской позиции в Персии. Однако посылка войск нежелательна, так как она может отрицательно сказаться на англо-русских отношениях, которыми Грей дорожит. «Английское общественное мнение, – сказал Бьюкенен, – чрезвычайно чувствительно в этом вопросе, и английское правительство должно его учитывать». Нынешнее вторжение России в Персию, начавшееся во время визита нового короля Британии Георга V в Индию, может спровоцировать выступления в поддержку среди его мусульманских подданных. Бьюкенен выразил надежду, что Россия, прежде чем направить войска на Тегеран, даст персам время подумать. Он указал на симпатии британцев к регенту Абол Касем-хану Насеру ол-Молку и добавил, что реставрация Мохаммада Али не была бы принята благосклонно, особенно если бы она явилась результатом русской интервенции. Нератов ответил, что Россия ценит свои отношения с Британией. Она тщательно взвесила принятые в Персии меры; дальнейшее развитие событий будет определяться ситуацией, которая сложится после прибытия русских войск в Казвин. Англо-русское соглашение остается в силе, Россия будет избегать всего, что могло бы создать затруднения для британского правительства. Однако, чем дольше русские войска будут оставаться в Персии, тем длиннее будет становиться список требований. Россия, возможно, будет настаивать на отставке Шустера, «хотя мы понимаем, что к нему как к иностранцу невозможно применить меры, обычные для Персии». Нератов упомянул также Похитонова, сказав, что генеральный консул знает Персию и ее обычаи. Если его подчиненные проявили излишнее рвение, они получат выговор, но это сугубо внутреннее дело России. Что же до Мохаммада Али, то Нератов сказал, что действия России нельзя связывать с заботой о его судьбе. Бьюкенен доложил, что Коковцов повторил ему на следующий день эти заверения и дал формальное обещание, что Россия не аннексирует ни одну из персидских провинций и не нарушит ее территориальной целостности.

Русские готовы были раздавать обещания по поводу Персии направо и налево, лишь бы британцы не связывали им руки. Коковцов заверил Бьюкенена, что «русские войска будут отозваны, как только два требования России будут удовлетворены: персидское министерство иностранных дел принесет формальные извинения русскому посланнику в Тегеране, а жандармов во владениях Шоа' ос-Салтане сменят персидские казаки». Но в тот же день Нератов телеграфировал Поклевскому, что Россия не удовлетворится выполнением этих двух требований. Он опасался, что Персия может выполнить их до прибытия полка Салянского, отправившегося накануне из Баку, в Энзели, что заставило бы войска вернуться домой. Поэтому в телеграмме было сказано: «Если персидский министр иностранных дел попросит вас принять его, чтобы он мог выразить согласие с нашими требованиями, будьте добры использовать благовидный предлог, например, необходимость запросить дополнительные инструкции, чтобы отложить встречу с ним до прибытия в Энзели полка Салянского… Это необходимо ввиду моего заявления Бьюкенену, что, если наши предыдущие требования не будут приняты до прибытия наших войск в Персию, мы выдвинем новые требования, включая, вероятно, изгнание Шустера».

Шустер для русских превратился в «черную овцу». Нератов хотел, чтобы его удалили из Тегерана, и спрашивал, как это можно сделать «без прямых действий против Шустера лично». Вмешательства в персидские дела Соединенных Штатов, гражданином которых он являлся, следовало всячески избегать. Если у Нератова и были сомнения насчет позиции Соединенных Штатов, то они были развеяны американским послом в Санкт-Петербурге Гилдом, сказавшим, что правительство Соединенных Штатов, несогласное с образом действий Шустера, «совсем не интересует его судьба…». Если русское правительство потребует удаления Шустера из Персии, Соединенные Штаты воздержатся от вмешательства.

Поклевский, пытаясь восстановить свой авторитет в глазах Министерства иностранных дел в Санкт-Петербурге, призывал воспользоваться вторжением в Персию, чтобы обеспечить будущие «нормальные» отношения с этой страной. По мнению англичан, одной из основных целей Шустера был подрыв англо-русского соглашения, которое его действия уже поставили под угрозу^[47]. Как избавиться от Шустера? Едва ли можно было рассчитывать на его добровольную отставку или на согласие меджлиса, надеявшегося, что иностранные державы не дадут русским войскам войти в Тегеран. Поклевский сообщает Нератову: «Движение наших войск на Казвин и, особенно, на Тегеран вдохновит всех оппонентов нынешнего дискредитированного режима и врагов Шустера, его удаление будет достигнуто через государственный переворот одним из трех путей: первый – бахтиарами в своих собственных интересах; второй – в случае полного отхода бахтиаров от государственных дел сторонниками Мохаммада Али-шаха с целью его реставрации на троне; и третий – нами при оккупации Тегерана, причем мы, вероятно, будем вынуждены сохранить нынешнего шаха и регента».

Дж. Баркли передал персам обещание Коковцова Бьюкенену, что русские войска не войдут в Персию, если будут выполнены два первоначальных требования. Персы сформировали кабинет, в который вошли министры, которых недолюбливал меджлис. Поклевский доложил, что, по всей вероятности, российские требования будут удовлетворены немедленно. Нератов ответил, что Бьюкенен неверно изложил позицию Коковцова. Председатель Совета министров не утверждал однозначно, что Россию удовлетворит согласие персов с первоначальными требованиями после того, как войска войдут в Персию. В тот же день первая часть русского экспедиционного корпуса высадилась в Энзели.

Бьюкенен обратил внимание Нератова на то, что новый персидский кабинет уже согласился удовлетворить первоначальные требования России. Достаточно ли этого России, остановит ли она свои войска? Или отзовет их, если они уже вошли в Персию? Слишком поздно, ответил Нератов. Накануне войска вошли в Энзели; ситуация изменилась, Россию уже не удовлетворит принятие Персией условий ее первоначального ультиматума. Бьюкенен спросил, воздержится ли, по крайней мере, Россия от продвижения за Решт? Нератов сообщил Поклевскому: «Я не скрыл от Бьюкенена, что сопротивление, которое мы могли встретить в вопросе удаления Шустера со стороны персов, может вынудить нас к решительным действиям. Бьюкенен ответил, что лондонский кабинет, несмотря на всю уверенность в нас, вряд ли сможет согласиться с реализацией наших целей военными средствами: в насильственных действиях сразу станут видны наши тайные намерения».

Гнев России еще больше разожгла публикация в Тегеране персидского перевода письма Шустера в лондонскую газету «Таймс» с разоблачением русской политики. Нератов вынес это «оскорбление» на рассмотрение русского кабинета, который принял решение применить против непокорного иностранца силу. Он поручил Поклевскому возобновить отношения с персидским кабинетом, поскольку тот согласился на первоначальные требования России по делу Шоа', и предупредить, что после публикации письма Шустера и прибытия русских войск в Энзели Россия уже не может этим удовлетвориться. Персия должна уволить Шустера и Лекоффра. Она должна взять на себя обязательство не приглашать иностранных советников без предварительного согласия Британии и России, и приглашать их при этом только из второстепенных государств. Наконец, персидское правительство должно без промедления приняться за разрешение путем переговоров всех накопившихся дел и вопросов. Для Поклевского Нератов добавил: «Если нынешнее персидское правительство считает эти требования неприемлемыми или заявит, что их невозможно выполнить из-за оппозиции со стороны радикалов; в этом случае нам придется двинуть отряд на Тегеран, предложить регенту распустить министров и сформировать новый кабинет, который первым делом распустит нынешний, незаконно заседающий меджлис, назначит новые, строго законные выборы, а затем уволит Шустера и выполнит остальные наши требования… Если меджлис откажется разойтись по приказу правительства, нам придется заставить его уйти силой. В случае отставки регента нам придется назначить нового по договоренности с англичанами.

Грей умолял о смягчении позиции, умолял в Лондоне и в Санкт-Петербурге, через Бенкендорфа и Бьюкенена. Его решение поддержать действия России в Персии навлекло на него гнев парламента; он не мог зайти еще дальше и одобрить русскую оккупацию. Бенкендорф предлагал своему правительству помочь Грею: дать заверения, что русский экспедиционный корпус должен быть в скором времени выведен. Его всегда можно снова направить в Персию. Бьюкенен сказал Нератову, что Грей поручил ему указать на тот факт, что персы согласились удовлетворить два русских требования, поэтому русским войскам не следует высаживаться, а если они уже высадились, их следует отозвать как можно скорее. Нератов, однако, был непоколебим. Бьюкенен объяснял его позицию «общественным мнением» – понятием, всегда помогавшим британским дипломатам объяснять жесткую политику русского правительства. «В России, – написал Бьюкенен в своих мемуарах, – отправка войск в Казвин и возможная оккупация Тегерана рассматривались как меры, которые необходимо было принять ради отмщения за ее оскорбленную честь».

У британского посла создалось впечатление, что Нератов придерживается более жесткой позиции в персидском вопросе, чем его шеф, председатель Совета министров Коковцов. Но Нератов готов был поберечь чувства англичан и придержать войска в Реште, хотя бы на некоторое время. Коковцов же считал, что в вопросе движения войск в глубь Персии следует думать не об отношении к этому британского правительства, а о сохранении собственного достоинства и удовлетворении справедливых требований общественного мнения. «Вывод войск может иметь место, если персы согласятся удовлетворить не только первоначальные требования, представленные в русском ультиматуме, но и другие, которые будут выдвинуты позже. В частности, требование об удалении М. Шустера».

Русские войска уже двинулись из Энзели в Решт, когда Баркли удалось свести вместе Восуга од-Дойлы, министра иностранных дел нового кабинета, и Поклевского. Персидский министр принес извинения за «оскорбления», нанесенные служащим русского генерального консульства, и проинформировал Поклевского, что жандармы Шустера уже удалены из владений Шоа'. Было три часа пополудни 24 ноября. Поклевский ответил, что предпринятые персидским правительством шаги сделали возможным восстановление отношений между ним и кабинетом. Однако, добавил он, русские войска уже высадились в Персии. Эта мера доставила множество неудобств и стоила недешево. Более того, Шустер распространил в Тегеране свое письмо, полное лжи и оскорблений. «Ввиду этого, – заключил он, – я не думаю, что наше правительство может теперь удовлетвориться выполнением первых двух требований».

Персы не ожидали такого поворота дел. Баркли заверял их, что выполнение двух русских требований по инциденту с Шоа' избавит страну от русской оккупации. Было ясно, что Россия собирается наводнить Северную Персию своими казаками, что бы ни делали британское и персидское правительства. В Тегеране относили инцидент с Шоа' на счет желания России восстановить на троне Мохаммада Али. Поклевский указал Нератову, что, «в самом деле, ввод наших войск в Тегеран мог бы, при определенной подготовке, привести к такому результату». Сторонники бывшего шаха успели уже связаться с русской миссией. Однако Поклевский считал, что без «активной и непосредственной поддержки» Мохаммад Али победить не сможет.

Хватаясь за соломинку, персидское правительство обратилось к Соединенным Штатам. Восуг од-Дойлы понимал, что следующим требованием русских будет удаление Шустера; «и в этом вопросе отношения Персии и России достигнут крайней напряженности, – телеграфировал он в Вашингтон Али Коли-хану Набилу од-Дойлы, – нам придется согласиться либо на удаление мистера Шустера, либо на реальную и немедленную гибель страны». Восуг од-Дой-лы хотел знать, что, по мнению Соединенных Штатов, следует делать правительству Персии в этих обстоятельствах. Ответ американцев был краток, холоден и жестоко разочаровал персов: «Ввиду обстоятельств, при которых персидское правительство пригласило мистера Шустера, американского гражданина, занять важный пост в качестве государственного чиновника Персии, правительство Соединенных Штатов признает, что указанные сложности для правительства Персии создаются политическими проблемами, в отношении которых государственный секретарь не считает возможным предлагать какие-либо решения».

Грей продолжал свою игру: публично он защищал действия русских в Персии, а частным образом возражал против них. 28 ноября он сказал в парламенте, что соглашение 1907 г. не нарушено. На следующий день он призвал Россию не нарушать договор оккупацией Тегерана, которая сведет независимость Персии к чистой фикции. Нератов поблагодарил Грея за его речь в палате общин и проигнорировал его призывы к умеренности.

В полдень 29 ноября секретарь русской миссии вручил персидскому министру иностранных дел новый ультиматум. Персии давалось сорок восемь часов на то, чтобы уволить Шустера и Лекоффра, взять на себя обязательство не приглашать иностранных советников без «предварительного разрешения» русского и британского дипломатических представительств и дать согласие возместить России расходы на текущую военную экспедицию в Персию.

Э. Грей сказал персидскому посланнику в Лондоне, что «персидское правительство должно без промедления подчиниться требованиям России». Такой же совет дал персам в Тегеране Дж. Баркли.

Время стремительно истекало. 1 декабря кабинет призвал меджлис принять ультиматум. Депутаты сидели в глубоком молчании. Когда началось голосование, напряжение стало почти невыносимым. Шустер вспоминал: «Когда опрос закончился, каждый человек, священник или мирянин, юноша или восьмидесятилетний старец, сделал ход в игре, поставив на кон свою безопасность и безопасность своей семьи, и швырнул в зубы великого Северного Медведя единодушный ответ отчаявшегося народа, который предпочел неизвестное будущее принесению в жертву своего национального достоинства и права самим найти собственное спасение».

Улицы города заполнились людьми. Со всех сторон раздавались крики «смерть или свобода». Во всеуслышание проклинали Россию. Близкий друг Поклевского Ала од-Дойлы, хорошо известный своим русофильством, был застрелен перед собственным домом. Беспомощный и испуганный кабинет подал в отставку. Последним его действием была отправка ноты, отвергающей русский ультиматум и заявляющей, что Персия готова к началу переговоров об изменении требований России. Нератов тут же поручил Поклевскому отдать русским войскам приказ двигаться на Казвин.

Грей не жалел усилий для спасения соглашения 1907 г. Он убеждал Бенкендорфа, «что русским войскам не следует идти на Тегеран, кроме как в самом крайнем случае». России не следует также выдвигать дополнительные требования без предварительной консультации с Британией. Грей писал Бьюкенену: «Я боюсь, что правительство России не понимает, что персидский вопрос, если повести себя неправильно, может внезапно превратиться в главную проблему всей международной политики. Если были бы выдвинуты дополнительные требования, в отношении которых мы были бы вынуждены сказать, что они противоречат соглашению, персидский вопрос исчез бы, и его место заняли гораздо более серьезные вопросы внешней политики как для нас, так и для России».

Полагая ситуацию чрезвычайно серьезной, Грей вручил копию Бенкендорфу.

Нератов сделал вид, что не понял причины беспокойства Грея. Он готов был приказать русским войскам не идти дальше Казвина, но заметил, что обстоятельства могут вынудить их войти в Тегеран. Новые требования также могут быть выдвинуты в случае вооруженного сопротивления персов. Но эти требования, однако, ограничатся русской сферой и будут касаться таких вопросов, как железнодорожное строительство в Северной Персии, организация вооруженных сил под началом русских в Тебризе и т. п. Конечно, добавил он, «никакие требования общеполитического характера» не будут выдвигаться без предварительной договоренности с британцами.

Чувствуя слабость позиции Грея в политических кругах Англии, Бенкендорф предупредил Нератова, что британский министр иностранных дел может подать в отставку, вызвав формирование нового кабинета с другой политической ориентацией. Стоит ли России рисковать возвратом к прежнему соперничеству ради второстепенных вопросов? Грей хотел всего лишь заверений, что Россия останется верна преамбуле договора 1907 г. Для него это было не вопросом престижа, а жизненной необходимостью, чтобы остаться у власти. Грей пользовался поддержкой большинства населения страны и прессы, но внутри самой либеральной партии росли оппозиционные настроения. Либералы выступали за улучшение отношений с Германией, и в случае падения Грея сразу последует сближение с Германией. Бенкендорф подчеркивал: «Для тех, кто желает распада англо-русского союза, дело Шустера является мощным рычагом».

А.П. Извольский присоединил свой голос к голосу Бенкендорфа в поддержку англо-русского соглашения, доказавшего уже прошлым летом свою эффективность: «Не может быть сомнений, что Германия, решившая утвердиться в Марокко, отступила только перед перспективой столкновения с Францией, Англией и нами. Я понимаю всю сложность согласования в настоящий момент наших действий в Персии с пожеланиями Англии. Тем не менее я умоляю вас не терять из виду неисчислимые последствия разрыва с Англией из-за персидских дел».

Отвергнув русский ультиматум от 29 ноября, персидский кабинет попытался уйти в отставку, однако регент отказался принять ее, и Самсаму ос-Салтане, Восугу од-Дой-лы и их коллегам пришлось по мере сил работать и дальше. Действия русских вызвали всплеск национальных чувств. В Тегеране и в главных городах провинций шли митинги и демонстрации. Демократическая фракция меджлиса призывала к вооруженному сопротивлению. Мольбы о помощи были разосланы парламентам всех стран, включая конгресс Соединенных Штатов. Однако Поклевский, тщательно наблюдавший за ситуацией, считал, что решение зависело в значительной степени от наджафского духовенства и Сардара Ас'ада, хана бахтиаров.

Лидеры бахтиаров имели претензии и к Шустеру, и к меджлису. Самсам ос-Салтане, премьер-министр и его брат Сардар Ас'ада давно согласились бы на все требования русских, если бы не генеральный казначей и его радикальные сторонники. Двое из ханов бахтиаров говорили в ноябре Поклевскому, что обсуждают, то ли устроить государственный переворот, избавившись от Шустера и меджлиса; то ли уехать из столицы, оставив страну на произвол Мохаммада Али. Они заверили Поклевского, что сформированное бахтиарами после переворота правительство было бы готово действовать в согласии с Россией и Англией, выгнать Шустера, распустить меджлис и сделать регентом одного из своих ханов. Они обсуждали этот план и с Баркли, который отказался давать советы по этому поводу.

Перед встречей с ханами бахтиаров Поклевский обсудил этот вопрос с английским коллегой. Два посланника договорились заверить племена, что любая центральная власть будет справедливо обращаться с ними, если они вернутся в родные края. Пока же не следует подстрекать их к государственному перевороту.

Ханы тонко чувствовали политическую ситуацию. Уже полвека они поддерживали дружеские отношения с англичанами, многие из них владели акциями Англо-Персидской нефтяной компании или получали субсидии от британского правительства. Но бахтиары сочли, что их будущее зависит от способности установить хорошие отношения с Россией. Стремясь завоевать ее расположение, они сказали Поклевскому, что могут отказаться от прежней вражды к Мохаммаду Али. Только пролитые недавно реки крови не дали им возможности принять активное участие в реставрации бывшего шаха. Однако они не будут препятствовать реставрации, если им позволят покинуть Тегеран и предоставят гарантии безопасности.

Грей отказался поощрять любые действия со стороны бахтиаров; и Нератов, не желавший из-за этого восстанавливать его против себя, поручил Поклевскому иметь дело с ханами в тесном союзе с Баркли. Следовало позаботиться о том, чтобы «не оттолкнуть бахтиаров и не склонить их к отказу от энергичных действий против Шустера и меджлиса, желательных с нашей точки зрения».

5 декабря, после того как Персия отвергла русский ультиматум, несколько ханов бахтиаров посетили Поклевского и сказали ему, что попытаются заставить меджлис принять требования русских. «В случае неудачи, – телеграфировал Поклевский, – они попытаются закрыть меджлис, а если это не удастся, полностью отойдут от дел и постараются покинуть Тегеран до подхода наших войск». Русские готовы были использовать бахтиаров против Шустера и меджлиса, но они не доверяли ханам, чьи политические и экономические интересы были тесно связаны с британцами. Более того, русские боялись, что Сардар Ас'ад может попытаться узурпировать трон, «в высшей степени нежелательная» возможность для России, правительство которой стояло на стороне Каджарской династии.

Русские были полны решимости добиться создания персидского правительства, которое выгнало бы Шустера, распустило меджлис и восстановило порядок. И персы, и британцы опасались, что это означало бы возврат к власти Мохаммада Али. Дж. Бьюкенен даже сказал Нератову, что

Грей скорее предпочтет рискнуть падением кабинета, нежели признает бывшего шаха. Более того, признание русскими реставрации Мохаммада Али приведет, по крайней мере в глазах английской общественности и парламента, к крушению англо-русского соглашения. Грей хотел, чтобы русское правительство дало ему согласие объявить в палате общин, что оба правительства ни при каких обстоятельствах не признают бывшего шаха. Нератов же готов был обещать, что Россия воздержится от его признания, пока ее экспедиционный корпус будет оставаться на персидской территории. «Мы не можем, – заявил Нератов, – взять на себя обязательство не признавать его, если он самостоятельно вернется на трон и будет признан народом, который, возможно, поймет, что это единственный путь восстановить в стране порядок».

Воспользовавшись присутствием в Париже Сазонова, британское правительство через своего посла Ф. Берти передало ему меморандум, излагающий взгляды Грея по персидскому вопросу. Грей считал, что «в Персии должно быть установлено правительство, которое будет придерживаться принципов англо-русского соглашения и уделять надлежащее внимание особым интересам Великобритании и России». Но Британия не сможет признать реставрацию экс-шаха после того, как он проигнорировал все предупреждения русского и британского правительств о том, что ему не следует возвращаться в Персию. Это не соответствовало бы достоинству Англии. Э. Грей надеется, что русское правительство не станет добавлять новые трудности к сложившей ситуации и не допустит, чтобы результатом нынешнего кризиса стала реставрация экс-шаха. Далее в меморандуме предлагалось договориться о приглашении в Персию финансового советника и предоставлении совместного займа для предотвращения хаоса. Однако финансовая помощь будет бесполезной, если Россия станет настаивать на возмещении расходов своей военной экспедиции.

В конце меморандума говорилось о необходимости вывода всех русских войск с персидской территории после выполнения требований русского правительства.

Несмотря на растущее британское давление, Санкт-Петербург твердо стоял на своем. Бьюкенен продолжал протестовать против возможной оккупации Тегерана и реставрации Мохаммада Али. Он снова и снова подчеркивал, что оккупация столицы будет «рассматриваться в Англии как удар по независимости Персии, и, следовательно, по нашему договору с Россией». Нератов отказывался санкционировать заявление в палате общин о том, что два правительства договорились не признавать экс-шаха ни при каких обстоятельствах. Он еще раз заявил свою позицию в меморандуме, утверждая, что русские военные операции не имеют никакого отношения к делам бывшего шаха. Если он воспользуется присутствием русских войск для достижения своих целей, правительство России не признает его без предварительной договоренности с Британией. Русские войска, сконцентрированные в Казвине, не двинутся на Тегеран до 21 декабря, если чрезвычайная ситуация не заставит русского посланника в Тегеране призвать войска ранее. Россия стремится как можно скорее вывести казвинский отряд, и уже сделала бы это, если бы персы приняли ее требования. Русское правительство надеется, писал в заключение Нератов, что не произойдет никаких новых инцидентов, таких, как «нападение на российские учреждения, российских подданных или наши войска; провокационные акты в отношении России, беспорядки и т. д.». Предостережение настолько завуалировано, что превращает обещание вывода войск в бессмыслицу. Ни обмен меморандумами, ни личные переговоры в Санкт-Петербурге, Лондоне и Париже не могли сдержать Россию.

Инциденты были неизбежны. Их также легко могли спровоцировать такие люди, как Похитонов, Миллер или князь Дабижа. Последний телеграфировал из Мешхеда Нератову, что ситуация там «чрезвычайно серьезна». Власти парализованы. Эмигранты с Кавказа, местные революционеры и духовенство ведут агитацию против иностранцев и вооружают народ для сопротивления русскому ультиматуму в отношении Шустера. Население возбуждено, для предотвращения осложнений необходимы русские войска. Уже расквартированных в Мешхеде семидесяти казаков с двумя пулеметами недостаточно. Дабижа просил еще два казачьих эскадрона и пехотный батальон с четырьмя пулеметами для Кучана.

Персидское правительство теряло всякую надежду на внешнюю поддержку. Иностранные парламенты игнорировали мольбы меджлиса. Европейские кабинеты были слишком заняты собственными проблемами и совершенно не интересовались судьбой Персии. Внутренняя коалиция националистов, духовенства и вождей бахтиаров, управлявшая страной с момента свержения Мохаммада Али, трещала по швам. Восуг од-Дойлы делал все возможное, чтобы изменить русский ультиматум. Он уверял Поклевского, что кабинет жаждет выгнать Шустера и возместить расходы. Но он просил изменить формулировку второй статьи русского ультиматума. Статья требовала русского и британского предварительного «разрешения» на назначение персидским правительством иностранных советников. И Восуг од-Дойлы в Тегеране, и Мошавер ол-Мамалек в Санкт-Петербурге пытались заменить слово «разрешение» на «согласие». Нератов считал, что России не следует проявлять уступчивость. Если Персия примет все три пункта ультиматума и если не произойдет больше никаких инцидентов, русские войска уйдут из Казвина. Общее улучшение русско-персидских отношений, по Нератову, зависело исключительно от Персии. Однако меджлис в его нынешнем состоянии никогда не позволит правительству восстановить порядок. Поэтому, если правительство в силах это сделать, Россия рекомендует ему немедленно распустить меджлис и назначить дату новых выборов. 12 декабря Поклевский проинформировал Восуга од-Дойлы, что ультиматум не является предметом для переговоров.

Персидское правительство тянуло время и пыталось уговорить русских на переговоры по вопросу об иностранных советниках. Восуг од-Дойлы предложил «в вопросах, имеющих отношение к приглашению иностранных специалистов, проводить предварительный обмен мнениями с русским и британским дипломатическими представительствами в Тегеране». 13 декабря 1911 г. Сазонов вернулся в Санкт-Петербург и снова взял на себя руководство министерством иностранных дел. Его позиция по Персии в основном совпадала с позицией Нератова, но была более гибкой. Он телеграфировал Поклевскому, что Россия готова принять формулировку статьи 2, предложенную Восугом од-Дойлы, с небольшим изменением. Соответствующая часть должна была выглядеть так: «персидское правительство, желая достичь соглашения по вопросам, относящимся к вышеупомянутым специалистам». Таким образом, Сазонов фактически не делал никаких уступок, хотя занимал более разумную позицию, чем Нератов.

Поскольку персы до сих пор не приняли ультиматума, Поклевский готовился к оккупации Тегерана. Он запросил инструкции по поводу своих взаимоотношений с будущим русским военным комендантом города; поинтересовался, какого курса придерживаться в случае, если персидское правительство останется в столице, и в случае, если оно покинет Тегеран; спросил, что делать с Шустером и как обращаться с Ефрем-ханом, дашнаком и шефом тегеранской полиции.

Русские войска постепенно распределялись по северу страны. Они появились в Хое и двинулись к Урмие к ужасу турок, чьи войска также начали проникать на персидскую территорию. Кавказский наместник граф И.И. Воронцов-Дашков считал, что Турция готова воевать за те районы Персии, которые успела оккупировать. Он считал, что турецкие приготовления к войне нельзя игнорировать; России следует немедленно начать аналогичные приготовления.

Поздно ночью 20 декабря меджлис был окружен вооруженными бахтиарами и полицейскими Ефрем-хана. Под дулами их пистолетов депутаты приняли условия русского ультиматума, о чем Поклевского известили на следующий день. 24 декабря меджлис был распущен, а Шустер уволен. Через несколько дней он покинул Персию. «Его цели были честны и достойны уважения, – отметил много лет спустя сэр Э. Грей, – но он не понимал, что русское вмешательство на севере Персии можно было остановить только силой… Он попытался сделать доброе дело, но такое, сделать которое можно было только силой; а такой силы в его распоряжении не было». Дж. Баркли, честно воплощавший в жизнь политику Грея и подрывавший позиции Шустера, признавался, что «ангелы заплакали бы непременно, увидев, как вся машинерия Шустера перешла в неспособные руки… Мне нравился этот человек».

После роспуска меджлиса и отъезда Шустера Персия буквально перестала существовать как государство. Небольшая группа людей, в которой были патриоты и предатели, пыталась контролировать события, но только демонстрировала свою беспомощность. В Северной Персии русские войсковые командиры и консулы игнорировали местные власти и брали на себя функции правительства. Консулы были особенно громки и агрессивны, они продвигали империалистические интересы России и полагались только на силу. Похитонов в Тегеране и Миллер в Тебризе поступали именно так. В Реште, Астарабаде или Мешхеде – везде они были самыми жесткими, самыми воинственными из русских чиновников.

Консул Некрасов в Реште пожаловался непосредственно Сазонову, что персы бойкотируют русские изделия и даже нападают на русские войска. Министр иностранных дел предложил арест и военный трибунал для русских подданных, участвующих в подобных нападениях. Он предложил также разоружить персидские революционные отряды «и прочие беспорядочные элементы», арестовать и выслать в Россию лидеров националистического движения. Некрасов начал действовать еще до получения инструкций. 21 декабря казаки разгромили типографию, заподозренную в печатании антироссийских листовок. Казаки утверждали, что кто-то, может быть персидский жандарм, произвел выстрел. От этого выстрела никто не пострадал, зато огонь русских убил или ранил тридцать персов.

Некрасов арестовал большое количество персов, включая членов энджоменов и священников, и собирался отправить их в Баку. «Признавая, что эта мера не предусмотрена существующими юридическими нормами, я считаю своим долгом, – писал он, – обратить внимание дипломатической миссии на то, что существующие обстоятельства делают невозможным применение норм, предназначенных для нормальных международных отношений». Он предсказывал катастрофу, если в Решт не будут присланы дополнительные русские войска; обвинял британского и турецкого консулов в том, что они настраивают персидские власти против России и защищают их. «В общем, – утверждал Некрасов, – должно рассматривать нападение 8 (21) декабря как засаду, подготовленную персидскими правительственными войсками, которым помогали фанатичные персидские и турецкие армяне и, морально, турецкий и британский консулы».

Поклевский боялся, что действия Некрасова спровоцируют в Гиляне массовое восстание. Он докладывал Сазонову: «Фантазия Некрасова, очевидно, не имеет границ, он считает возможным игнорировать нормы и местного закона, и международного права». Но Поклевский извлек урок из истории с Похитоновым и по отношению к Некрасову уже не столь категоричен; он телеграфировал консулу: «Дальнейшие аресты персидских подданных на основании одних только подозрений, обыски в домах мусульман и, особенно, любые меры против духовенства кажутся мне совершенно нежелательными, способными разжечь общественные страсти. Не следовало вам ни арестовывать турецких подданных, ни депортировать персидских подданных в Баку, если только вы не получили особого разрешения из Санкт-Петербурга».

Поклевский выражает «глубокое убеждение», что умиротворение может быть достигнуто лишь совместными действиями Некрасова и Каргозара (представителя персидского министерства иностранных дел). Он указывал Некрасову: «Кабинет делает все возможное, и новый губернатор, который должен скоро прибыть в Решт в сопровождении эскорта из двух сотен персидских казаков, снабжен соответствующими инструкциями. Вы же, напротив, избегаете встречаться с Каргозаром, которому приказано содействовать всеми возможными способами восстановлению в Гиляне нормального состояния дел».

Видя разницу между предложениями Сазонова и инструкциями Поклевского, Некрасов жаловался на неточность и неполноту последних. Что следует ему делать с теми, кого он уже арестовал и депортировал в Баку; притом что всего трое из них принимали непосредственное участие в нападении на русские войска? Как быть с теми, чье участие в нападении достоверно не установлено? Как поступить с человеком, который «активно вел себя в толпе, напавшей на наши войска, имел безрассудство чернить августейшее имя (Николая II) и получил штыковое ранение, но о ком неизвестно, был ли он вооружен или нет»? Очевидно, Некрасов надеялся, что Санкт-Петербург снова примет его сторону против Поклевского и пришлет более жесткие инструкции. В столкновении со своим начальником у него были все основания для уверенности. Как можно было совместить инструкции Поклевского от 29 декабря с инструкциями Сазонова, телеграфировавшего в тот же день: «Карательные меры против виновных в нападениях на наши войска должны исполняться со всей необходимой суровостью и скоростью по соглашению между командирами наших подразделений и консулами. Из карательных мер командирами подразделений, по согласованию с консулами, должно быть разрешено… взыскивать денежные суммы с населения, поддерживающего враждебные нам действия».

В Тебризе консул Миллер, служивший ранее в той же должности в Сеистане, вел себя еще более воинственно, чем Некрасов. Он принадлежал к крайнему империалистическому крылу консульской службы, был другом Похитонова и старым недругом британцев. Подобно большинству своих коллег, он не испытывал к персам ничего, кроме неприязни и презрения. Деятельность Миллера в Тебризе, самом революционном городе Персии, была неудачной до тех пор, пока ему не удалось в 1908 г. ввести туда русские войска. Однако войска не выполнили своей задачи: на троне не был восстановлен Мохаммад Али, губернатором Азербайджана не был назначен послушный перс, сам он не взял на себя управление провинцией, а кавказские революционеры не вернулись в русские тюрьмы. Возможность добиться большинства поставленных целей предоставил Миллеру незначительный инцидент с русскими войсками.

Около десяти часов вечера 20 декабря десяток русских солдат чинил в Тебризе телеграфную линию. Несколько солдат забрались на крышу частного дома по соседству с местным полицейским управлением. Персидские жандармы согнали их оттуда. Русские вернулись с подкреплением и вступили с жандармами в громкую перепалку. Существует несколько версий о том, кто кого спровоцировал, но все сходятся в том, что в последовавшей схватке один русский был легко ранен, а двое персов упали мертвыми. На следующий день в разных частях города несколько раз вспыхивали перестрелки. Чуть позже 9.30 вечера шесть русских горных орудий, стоявших в Баг-Шомале, начали обстреливать крепость. Вооруженные революционные отряды, к которым присоединилось население, атаковали русское консульство, но были отброшены. Консул Миллер доносил в Санкт-Петербург, что персы пытают пленных русских солдат. Персидский губернатор и иностранные свидетели обвинили русских в многочисленных жестокостях. Английский путешественник писал: «В некоторых случаях русские входили в дома и расстреливали всех без разбора – мужчин, женщин и детей. Было убито множество женщин и детей, но большая часть этих случаев произошла, когда русские обстреливали из пушек дома, из которых стреляли персы. Русские солдаты грабили и разрушали все дома, из которых по ним стреляли».

Кавказский наместник граф И.И. Воронцов-Дашков предложил немедленно предпринять марш на Тегеран. Он настаивал на самых энергичных мерах против забастовок, бойкотов, грабежа и беспорядков. Бойцов-националистов, фадайянов, следует арестовывать, а в случае сопротивления уничтожать. Именно нерешительность русских в организации похода на Тегеран придала персам храбрость для нападения на русские войска. Воронцов-Дашков призывал к мщению: «Дерзкое нападение на наш отряд в Тебризе и пытки, примененные к раненым, требуют самого сурового возмездия, ввиду чего я предложил бы генералу Воропанову, по его прибытии с отрядом, взорвать цитадель и организовать военные трибуналы, которые будут судить всех вдохновителей нападения на наш отряд, виновных в пытках наших раненых, а также всех скрывающихся в Персии наших подданных, участвовавших в вооруженном нападении на наш отряд. Приговоры должны приводиться в исполнение немедленно».

Он требовал в другой телеграмме в тот же день: «Я горячо настаиваю на репрессивных мерах, которые нужно применить в Тебризе и Реште в наказание за пролитую русскую кровь. Все виновные должны предстать перед военным трибуналом, причем в Персии, там, где были совершены преступления; их ни в коем случае нельзя отправлять в Россию для содержания в тюрьмах Кавказского военного округа, где все тюрьмы переполнены и где суд над этими обвиняемыми может растянуться до бесконечности, а приговор быть относительно мягким».

Русский Совет министров встретился 26 декабря, чтобы обсудить ситуацию в Тебризе и решить, какой политики там придерживаться. Было доложено, что с 20 по 25 декабря были убиты один русский офицер и тридцать девять солдат, ранены пять офицеров и сорок два солдата. Посланы подкрепления, включая четыре пехотных полка, пять казачьих эскадронов, три батареи по три орудия в каждой, минометный взвод и полроты саперов. Еще четыре тысячи человек посланы с Кавказа в Энзели, Решт и Казвин. В Энзели направлены канонерки «Карс» и «Ардахан». Председатель Совета министров поручил наместнику на Кавказе организовать военный трибунал для суда над организаторами нападений на русских; теми, кто пытал русских; русскими революционерами, принимавшими участие в антирусских выступлениях в Персии. Совет министров одобрил предыдущие действия министра иностранных дел, выпустил дополнительные инструкции и объявил, что после восстановления порядка русские войска должны быть выведены из Персии. Пока же Совет министров дал добро на карательные меры в отношении персов.

Кавказский наместник не был удовлетворен занятой кабинетом позицией, которую он счел слишком мягкой.

В телеграмме царю он описал столкновения в Тебризе и героизм русских солдат и призвал к отмщению: «Любые отсрочки и любая демонстрация излишней гуманности в этом деле была бы понята как проявление слабости с нашей стороны и нашей зависимости от могущественных внешних влияний». Намек был ясен: персам нельзя позволять думать, что британцы в силах сделать поведение русских более умеренным. Царь ответил: «Я возмущен дерзким нападением персов на наши войска в Тебризе. Полностью одобряю отданный вами генералу Воропанову приказ действовать решительно и быстро. Передайте понесшим потери частям мою сердечную благодарность. Николай».

Получив одобрение самого царя, консул Миллер продолжал казнить пленников. 31 декабря, что соответствовало Ашуре (десятому мохаррама), священному памятному дню шиитского календаря, русские повесили главного муджахида Азербайджана Саката ол-Ислама. В тот же день его судьбу разделили еще несколько человек, священников и мирян. Казни продолжались больше недели, 6 января 1912 г. был предан смерти лидер националистов хаджи Али Давафуруш. Миллер считал, что казни оказывают благотворное воздействие: «Среди населения это наказание произвело наилучшее для нас впечатление, смягчило гнев нашего военного персонала, разожженный видом солдат и казаков, которых фадайяны пытали до смерти. Всего было казнено пятнадцать человек. Из тех, кто был арестован и подвергнут суду военного трибунала, двадцать шесть человек были освобождены и помилованы по моей просьбе».

Пока русские громили центр Тебриза своими пушками и судили своих врагов, по пригородам рыскал со своими кочевниками известный реакционер Самад-хан Шоджа' од-Дойлы. Преданный сторонник Мохаммада Али ждал, когда русские друзья впустят его в город, где, как он надеялся, его признают губернатором, и он сможет объявить о реставрации своего августейшего господина. Бьюкенен, знавший об этом плане, просил Сазонова не допустить его реализации. Кажется, британское правительство сделало из Мохаммада Али символ своей унизительной неудачи в Персии. Эффективно противостоять России невозможно, она неизбежно достигнет своих целей, зато можно превратить бывшего шаха в козла отпущения и получить некоторое удовлетворение, предотвратив его реставрацию на троне. Противодействие бывшему шаху поглощало большую часть их усилий и стало принципиальной задачей британцев в Персии. Сазонов практически не обратил внимания на пожелание Грея. Россия, заявил он, не может воспрепятствовать входу Шоджа' од-Дойлы в город, куда его пригласило население, не совершив акта вмешательства во внутренние дела Персии. Однако Сазонов готов был не допустить его формального признания, что не помешало бы Миллеру иметь дело с од-Дойлы как с губернатором де-факто.

Од-Дойлы вошел в город 1 января 1912 г., начал резать своих врагов и грабить население, обещая действовать согласно директивам русского правительства. Беспорядочные убийства, пытки и вандализм его последователей далеко превзошли жестокость русских войск.

Дж. Баркли был шокирован воцарившейся в Тебризе властью террора. По его мнению, казнь Саката ол-Ислама стала «катастрофой такой чрезвычайной важности, что невозможно предвидеть все ее последствия». Л. Малле показывал телеграмму Баркли Бенкендорфу, который умолял Сазонова опубликовать оправдательные документы, показывающие, что Россия перешла к ответным действиям только после нападений на ее войска. На депеше Бенкендорфа Николай II написал «Нервность англичан начинает мне надоедать». Сазонов ответил Бенкендорфу, что русское общественное мнение возмущено зверствами, творимыми персами над русскими солдатами. Суровое наказание было неизбежно и вполне могло пасть на представителей духовенства, таких, как Сакат ол-Ислам. Сазонов подчеркнул: «Прецедент казни таких лиц можно найти как в Персии, так и в Турции».

Али Коли-хан Мошавер ол-Мамалек, персидский посланник в Санкт-Петербурге, пытался протестовать против тебризской резни. Он просил Сазонова вывести русские войска, убрать Шоджа' од-Дойлы, наказать виновных в повешении Саката ол-Ислама в священный день. В противном случае персидский кабинет уйдет в отставку и заявит, что его вынудили к этому действия России. Сазонов грубо ответил, что персидский протест неуместен, и предупредил Али Коли-хана о серьезных последствиях, которые вызовет отставка персидского кабинета. Он также поручил Поклевскому дать понять регенту и министрам, что таким образом они «лишь навлекут на страну неизмеримо большие бедствия». Если они прислушаются к голосу разума, Поклевский может указать им, что русские войска не останутся в Персии «дольше, чем необходимо для установления нормального положения дел».

Персидское правительство прекратило протестовать, но продолжало слабые попытки восстановить видимость своей власти в Тебризе. Ханы бахтиаров, вынудившие Мохаммада Вали-хана Сепахдара уйти из кабинета, предложили его на роль губернатора Азербайджана, надеясь таким образом ослабить власть Шоджа' од-Дойлы, уже строившего планы завоевания столицы и реставрации Мохаммада Али. Сазонов поручил консулу Миллеру сообщить Шоджа' од-Дойлы, что его поход на Тегеран был бы совершенно бессмысленным и не встретил бы нашего одобрения из-за данного Британии обещания не признавать реставрацию Мохаммада Али, пока русские войска находятся на территории Персии. Шоджа' од-Дойлы повиновался своим хозяевам, но персидское правительство предпочло все же иметь губернатором Азербайджана слабого Сепахдара, а не жестокого кочевника.

Сазонов готов был допустить Сепахдара в Тебриз, но хотел, чтобы Шоджа' од-Дойлы заверили, что «его добрая воля по отношению к нам завоевала ему нашу симпатию и он может рассчитывать на нашу поддержку в будущем». Поклевский сказал Восугу од-Дойлы, министру иностранных дел, что Россия согласна на назначение Сепахдара, если Персия сформирует в Тебризе казачью бригаду и амнистирует сторонников Шоджа' од-Дойлы. Кабинет принял оба эти условия.

Шоджа' од-Дойлы не собирался отдавать пост, полученный от русских. Он обвинил тегеранские власти в поощрении беспорядков и пригрозил «уйти в отставку». Поклевский считал, что од-Дойлы не понял, что и он, и Сепахдар служат не только персидскому, но также и российскому правительству. Но Сазонов не был уверен в лояльности Сепахдара и опасался, что, если Россия откажет Шоджа' од-Дойлы в поддержке, это будет воспринято как признак ее слабости. Его опасения еще больше разжигали русские консулы, прочно связанные с Шоджа' од-Дойлы и не желавшие, чтобы Сепахдар принимал участие в управлении Азербайджаном. Консул Беляев в Ардебиле и исполняющий обязанности консула генерал Преображенский в Тебризе изо всех сил пытались блокировать назначение Сепахдара и саботировать политику собственного начальника в Тегеране.

Поклевский, должно быть, читая копии телеграмм Преображенского Сазонову, заново пережил свой горький опыт в инциденте с Шоа'. В ярости на своих представителей в Азербайджане он обвинил Шоджа' од-Дойлы в наглой лжи, а Преображенского – в излишней доверчивости. Поклевский писал Сазонову: «Пришла пора, чтобы генеральное консульство начало проявлять более критическое отношение к утверждениям Шоджа' и прекратило передавать свои чепуховые взгляды на личность Сепахдара, гораздо лучше известного в дипломатическом представительстве, чем в генеральном консульстве или у Шоджа'».

На этот раз на помощь Поклевскому пришел его давний противник, Нератов. В письме помощнику наместника на Кавказе Николаю Павловичу Шатилову он писал, что о Сепахдаре до сих пор судят как о бывшем лидере революционных банд, пришедших из Гиляна в Тегеран на помощь в свержении Мохаммада Али. При этом забывают, что эту роль он принял на себя вынужденно: он никогда не был не только революционером, но и убежденным конституционалистом. Напротив, продолжал Нератов, существуют веские причины считать, «что он был одним из тайных сторонников бывшего шаха во время его неудачной попытки вновь получить потерянный трон. Проблема разрешилась, когда Шоджа' од-Дойлы принял предложенный ему пост помощника губернатора, сохранив при этом фактическую власть; Сепахдар стал лишь номинальным главой Азербайджана.

Следующей проблемой была реставрация Мохаммада Али. После поражения своих сил бывший шах отступил на равнину Горган, где добивался дополнительной русской помощи и заботился о безопасности своей персоны. Нератов поручил генерал-губернатору Туркестана А.В. Самсонову перевезти шаха на Кавказ, а оттуда в Одессу. Не зная мнения министра иностранных дел, Нератов не мог сказать, кто будет нести расходы; но у него нет сомнений, что русское правительство это решит. В октябре 1911 г. Мохаммад Али не был эвакуирован. Он и его окружение медлили, надеясь, что Россия предпримет ради них интервенцию. «Все здесь держится за счет надежды на русскую помощь», – писал консул Иванов из Астарабада. Он полагал: «Туркмены в любой момент готовы покинуть шаха и могут даже покуситься на его жизнь. А шах, в свою очередь, не может надеяться на успех без туркмен, своих лучших сторонников».

Русские чиновники, военные и дипломаты, делали все возможное, чтобы поддержать дух и надежду Мохаммада Али. Иванов передал ему 267 винтовок и много боеприпасов. 29 октября бывший шах присутствовал на обеде на борту русского военного судна «Астарабад». На берег он сошел в сопровождении русского военного эскорта. Поклевский считал, что, если подобные действия русских чиновников станут известны, Россия окажется сильно скомпрометирована. Царь с ним не согласился. Прочитав доклад Поклевского, он написал на полях: «В этом нет ничего особенного».

Поклевский не всегда был в курсе действий своих собственных консулов; он подозревал, что они получают из Санкт-Петербурга секретные инструкции содействовать реставрации Мохаммада Али. Миллер в Тебризе был достаточно сообразителен, чтобы придать назначению Шоджа' од-Дойлы вид персидской инициативы. Ни Некрасов в Реште, ни Беляев в Ардебиле не зашли слишком далеко. Однако астарабадское консульство под началом Иванова открыто и полностью посвятило себя делу реставрации Мохаммада Али. Поклевский сообщал Сазонову: «Иванов и консульский агент в Бендер-Газе открыто оказывают услуги экс-шаху и сотрудничают в усилении его власти в провинции Астарабад. Об этом докладывают из персидских источников английский агент в Астарабаде и бельгийские таможенные чиновники».

Более того, продолжал посланник, некий русский авантюрист Амираджиби набирает ингушей и других кавказских горцев в войска Мохаммада Али. Несколько сотен их уже прибыли в Персию. Все это, считал Поклевский, несовместимо с достоинством и престижем России: «В наших собственных интересах прекратить эту ненормальную ситуацию, либо посадив экс-шаха на трон, либо попросив его покинуть Персию. Если бы правительство избрало второй вариант, после этого было бы необходимо предпринять серьезные меры, чтобы выкорчевать из нашей консульской практики распущенность, которая плохо отражается на работе дипломатической миссии».

Решения России по поводу судьбы Мохаммада Али основывались исключительно на соображениях политической стратегии. В конце 1911 г. Бенкендорф начал замечать признаки того, что Британия хочет улучшить отношения с Германией. В декабре он предупредил Сазонова, что Персия не является единственным предметом разногласий между Россией и Британией; в Англии значительная часть общества считает отношения с Германией неоправданно напряженными. Русское министерство иностранных дел перехватило и расшифровало телеграмму Грея Бьюкенену, информирующую о миссии в Берлин лорда Холдейна для «откровенного обмена мнениями с германским правительством». Франция заключила с Германией соглашение по Марокко; Россия в Потсдаме уладила некоторые свои проблемы. Поэтому, продолжал Грей, «очень желательно, чтобы мы также разрешили нынче наши вопросы, иначе отношения с Германией могут ухудшиться». Однако даже без таких телеграмм Сазонов начинал чувствовать, что время для агрессивных действий в Персии прошло. Россия в полной мере воспользовалась марокканским кризисом для укрепления своей позиции в Северной Персии. Британия практически молчала, когда Россия избавилась от Шустера, оккупировала Северную Персию, расправлялась с революционным движением в Тебризе. Теперь ситуация в Европе постепенно улучшалась, и Британия готова была вновь обратить внимание на Персию.

Бенкендорф боялся, что полномасштабное обсуждение персидского вопроса между Санкт-Петербургом и Лондоном может привести к коллапсу всей внешней политики Грея. Ни один министр иностранных дел не смог бы сохранить власть, подвергаясь нападкам как членов собственной партии, так и оппозиции. Неформальная коалиция недовольных либералов, консерваторов и лейбористов использовала действия русских в Северной Персии, чтобы дискредитировать политику Грея и подтолкнуть к лучшим отношениям с Германией. Многим англичанам не нравилась ситуация и в Южной Персии, где Британия могла проводить либо политику силы, ведущую к военной оккупации, либо политику невмешательства. Консерваторы предпочитали первый вариант, либералы – второй. Грей надеялся решить проблему Южной Персии путем усиления центрального правительства до такой степени, чтобы оно смогло восстановить и поддерживать порядок. К таким выводам пришел Бенкендорф.

Сазонов начал движение к умеренности. Он сказал Бьюкенену, что взаимопонимание с Британией – альфа и омега его политики. Бьюкенен докладывал Грею: «Чтобы пойти навстречу пожеланиям нашего правительства, он (Сазонов), вразрез с российским общественными мнением, остановил продвижение русских войск на Тегеран, способствовал заключению дружественного соглашения с персидским правительством, согласился на совместный заем в 200 тыс. ф. ст., пожертвовал экс-шахом и фактически сделал все, что мы просили его сделать…

Он не только подвергся атакам прессы, но и выслушивал упреки в высших сферах в том, что под нашу диктовку принес в жертву интересы России. Ему пришлось преодолеть значительную оппозицию в Совете министров, а в прошлом декабре после нападений на русские войска в Тебризе он получил три письма, в которых утверждалось, что он недостоин руководить русской внешней политикой, и присутствовали угрозы его жизни».

29 января 1912 г. Бьюкенен получил официальную ноту по нормализации ситуации в Персии. В ней предлагалось, чтобы персидское правительство вступило в непосредственные переговоры с Мохаммадом Али с целью положить конец борьбе. Русское правительство может уполномочить своего консула в Астарабаде на посредничество между двумя сторонами. Бывший шах не считает свое дело безнадежным, но может отказаться от борьбы, если ему будет предложен пенсион. Более того, Россия считает, что Персия нуждается в займе и модернизации вооруженных сил.

Существовавшие на тот момент в Персии вооруженные силы были бесполезны, если не хуже. Фадайян (моджахеддин) состоял в основном из местных националистов и кавказских революционеров. Их следовало распустить, а иностранцев изгнать. Персидские вооруженные силы не должны быть больше, нежели абсолютно необходимо; Россия и Британия должны иметь голос в вопросе, где они будут расквартированы.

Прочие требования, которые выдвигала Россия, включали сохранение Каджарской династии, предоставление России дополнительных концессий в ее зоне, улаживание всех претензий русского Учетно-ссудного банка, решение проблемы владения землей (персидский закон запрещал иностранцам владеть землей) и т. п. Россия хотела, чтобы Британия приняла ее интерпретацию персидских статей соглашения 1907 г.: Северная Персия должна быть отдана России, и ни Британия, ни персидское правительство в Тегеране не должны были вмешиваться в ее действия.

Британия готова была принять предложения России, но хотела получить заверения в том, что Мохаммад Али покинет пределы Персии и никогда не будет признан шахом. Британцы считали, что его письменное заявление русским о том, что он не попытается в будущем вернуться в Персию, может послужить гарантией от его нового появления на персидской сцене. Сазонов готов был принести Мохаммада Али в жертву, но на какое-то время. Он отказался требовать от бывшего шаха обещание никогда не возвращаться. «Равно мы не считаем возможным принять на себя обязательство никогда и ни при каких обстоятельствах не признавать шаха в случае его возвращения на трон», – писал он Бенкендорфу, но вычеркнул эти предложения и добавил вместо них обещание и угрозу. Россия предпримет новую попытку установить прочные дружественные отношения с персидским правительством. Однако, «если оно и на этот раз окажется недостойным нашего доверия, мы будем вынуждены обсудить эту… ситуацию с лондонским кабинетом».

6 сентября Поклевский предложил посредничество между бывшим шахом и Тегераном. Предложение было принято, и консул Иванов получил инструкцию «предложить Мохаммаду Али-шаху от имени персидского правительства пенсион в 50 тыс. туманов в год и полную амнистию его сторонникам на условии, что он немедленно покинет Персию». Поклевский посоветовал Иванову сказать бывшему шаху, что Россия считает эти условия весьма благоприятными. Если бы он отказался принять их, ему следовало прямо сказать, что Россия решила поддержать правительство, чтобы прекратить беспорядки в Персии.

Иванов, повинуясь инструкциям, передал ошеломленному Мохаммаду Али пожелания русского правительства. Бывший шах написал заявление, которое передал консулу. В частности, там было написано: «Я начал это предприятие (контрреволюционную попытку 1911 г.), полагая, что симпатии России со мной, и хотел действовать здесь в соответствии с пожеланиями русского правительства. К несчастью, я не преуспел в моих намерениях и усилиях. Во всяком случае, я не предприму ничего, что противоречило бы воле его императорского величества, и, если таково пожелание русского правительства, я готов все прекратить и уехать. Но когда моя победа близка, когда Хорасан, Азербайджан и все Каспийское побережье за меня, а может быть, и вся Персия, нечестно вынуждать меня отказаться от своих прав в пользу людей, которые именуют себя правительством и чье предложение я не считаю соответствующим моему достоинству».

Мохаммад Али сделал последнюю попытку спасения своего пошатнувшегося дела. В письме, врученном консулу Иванову для передачи русскому правительству, бывший шах письменно обещал, что во всех государственных делах будет поступать в соответствии с пожеланиями царя, даже в британской зоне. Устно шах объяснил Иванову, «что он уже давно пришел к убеждению в необходимости для Персии русского протектората и может дать русскому правительству письменное обязательство о своей готовности принять для Персии русский протекторат в любой форме».

Хитрость Мохаммада Али была слишком простой, чтобы в Санкт-Петербурге ее приняли всерьез. Ему больше нечего было предложить русскому правительству, и его перестали поддерживать. На долю Иванова выпала неприятная задача объяснить бывшему шаху, что «по зрелом размышлении» русское правительство пришло к выводу, «что в нынешних обстоятельствах реставрация его величества на троне невозможна». Русские тщательно следили за тем, чтобы не отрезать себе в будущем дороги к возможному сотрудничеству. Реставрация была невозможна только «в нынешних обстоятельствах». Когда персидское правительство умоляло обе державы сделать заявление, что Мохаммад Али никогда не будет признан, Сазонов отказался принять на себя обязательство, «которое при определенных обстоятельствах может оказаться невыполнимым». Это была обычная предосторожность на случай, если в будущем ситуация в Персии радикально переменится. В данный момент бывшему шаху не оставалось ничего другого, кроме как торговаться из-за денег.

Отбросив монаршее достоинство, Мохаммад Али приступил к обсуждению своего пенсиона. Он даже хотел, чтобы персидское правительство заплатило его туркменским и кавказским наемникам. Поклевский, стремившийся сохранить англо-русское соглашение и видимость персидской независимости, на которой оно основывалось, разработал компромисс между бывшим шахом и персидским правительством. 29 февраля 1912 г. управляющий отделением русского Учетно-ссудного банка в Бендер-Газе отправил домой короткую телеграмму: «Дела шаха улажены. Сегодня он покидает Персию».

После русского ультиматума от 29 ноября, изгнания Шустера и резни в Тебризе Хорасан был на грани взрыва. Русский генеральный консул в Мешхеде князь Дабижа был не меньшим империалистом, чем Похитонов, Миллер и Некрасов. Подобно им, он был сторонником использования вооруженной силы и убежденным приверженцем Мохаммада Али. Предвидя антирусскую вспышку, он написал генерал-губернатору Туркестана Александру Васильевичу Самсонову, что персы готовятся к священной войне. Самсонов получил согласие Сазонова на отправку в Хорасан войск, но встретил противодействие со стороны Поклевского, считавшего, что такая акция несвоевременна, «поскольку появление наших вооруженных сил в этих фанатичных местах может послужить к росту антирусской агитации».

Относительное спокойствие было нарушено через месяц, причем не националистами и не революционерами, а приверженцами Мохаммада Али и русскими агентами. Восуг од-Дойлы жаловался Баркли, что русские чиновники набирают туркмен в войска Мохаммада Али и агитируют в его пользу. Следуя инструкциям Грея, Бьюкенен обратил на это внимание русского правительства. Он также пожаловался Сазонову на князя Дабижу, чье отношение, писал он, «не было вполне беспристрастным». Агентов генерального консульства в Мешхеде обвинили в агитации в пользу бывшего шаха и подстрекательстве жителей Мешхеда к неповиновению полиции. Бьюкенен выражал беспокойство своего правительства: «Накапливающиеся доказательства того, что экс-шаха поддерживают русские агенты – действующие, как хорошо известно правительству его величества, вопреки приказам русского правительства, – вызывают серьезное беспокойство правительства его величества, вынуждают просить российское правительство направить своим представителям в Персии дополнительные инструкции по этому вопросу. Правительство его величества уверено, что русским представителям незамедлительно будут даны инструкции воздерживаться от оказания помощи, прямо или косвенно, экс-шаху или его сторонникам. Правительство его величества также уверено, что на действия князя Дабижа в Мешхеде будет обращено серьезное внимание».

Консул Дабижа утверждал, что всячески старался предотвратить «брожение» в Мешхеде. Он даже изгнал из консульства некоего Сардара Юсефа, узнав о его связи с недовольными. В отношении же русских, возглавляющих толпы и занимающихся иной деятельностью в пользу бывшего шаха, Дабижа писал: «Я не отрицаю участие российских подданных в волнениях, хотя я настоятельно предлагал воздерживаться от подобного участия; но я не могу, да и не имею права запретить им посещать мечети». На полях телеграммы консула есть занятное примечание: «В соответствии с пожеланием г. министра эта телеграмма не посылается царю. СПб. 29 января (11 февраля) 1912 г.». Возможно, Сазонов считал, что Николай может благосклонно отнестись к деятельности консула. В конце концов, тот просто продолжал делать то, что всего несколько дней назад поощрялось высшей властью Санкт-Петербурга. Сазонов и кабинет решили не предпринимать действий, которые вызвали бы еще большее ухудшение англо-русских отношений, и бросили Мохаммада Али на произвол судьбы. Дабижа должен подчиниться этому решению.

Ситуация в Мешхеде становилась все более напряженной. 19 февраля в город прибыл знаменитый бандит Мохаммад из Нишапура с группой из двадцати человек и воспользовался правом «баста» в гробнице восьмого имама Резы – самом священном месте для шиитов Персии. Теперь бандит Мохаммад и Сардар Юсеф-хан вместе устраивали демонстрации в поддержку Мохаммада Али. Поощрял их к этому Шоа' ос-Салтане, сообщивший телеграммой местному духовенству о скором прибытии в Мешхед бывшего шаха. Дабижа был слишком сильно связан с Мохаммадом Али, чтобы изменить свои взгляды так стремительно, как требовали Поклевский и Сазонов. Он продолжал оказывать тайную поддержку реакционерам, укрывшимся в священной усыпальнице. Британский консул, будущий историк Персии майор П. Сайкс докладывал, что Дабижа передал духовенству телеграмму Шоа' ос-Салтане и отказался сотрудничать с Сайксом. Санкт-Петербург вежливо поинтересовался этим, а Поклевский, знавший истинное положение дел, откровенно приказал Дабиже «положить конец волнениям, имеющим место в настоящее время в Мешхеде».

Иностранные корреспонденты в Тегеране и Санкт-Петербурге подхватили новость о том, что Дабижа поддерживает Мохаммада Али. Премьер-министр В.Н. Коковцов попросил Сазонова «ввиду крайней нежелательности распространения подобной информации» еще раз повторить русским консулам, особенно Дабиже, что их действия должны строго соответствовать инструкциям и отношению правительства к бывшему шаху.

Всего за три дня до того, как навсегда покинуть землю Персии, Мохаммад послал Дабиже телеграмму с просьбой сообщить муджахидам, купцам и населению Хорасана, что они были правы, обратившись к царю, без помощи которого порядок в Персии невозможен. «Если будет на то Божья воля, – говорилось дальше в телеграмме, – я скоро буду в Мешхеде, поклонюсь могиле святого имама и вместе с вами двинусь маршем на Тегеран». Дабижа не посмел передать телеграмму без разрешения Санкт-Петербурга. Он запросил инструкций и доложил, что число приверженцев шаха растет, что они уже овладели кварталом, где расположена гробница имама, но что их отношение к России изменилось; Россия в их глазах превратилась в еще одного врага. Сазонов ответил, что он не должен передавать телеграмму бывшего шаха, а вместе с Сайксом принять все меры для прекращения деятельности в пользу Мохаммада Али. Поклевский пошел еще дальше, поручив Дабиже сообщить сторонникам Мохаммада Али, что русский отряд присутствует в Мешхеде для поддержания порядка, и любые акты насилия будут прекращены с помощью военной силы. «В случае крайней нужды эту угрозу, возможно, придется выполнить». Однако Поклевский считал, что волнения в пользу шаха могли возникнуть лишь в надежде на поддержку со стороны русского консульства и русских войск. Таким образом, как только заинтересованные стороны убедятся, что Дабижа следует инструкциям, опасность беспорядков уменьшится.

Бывший шах покинул Персию на русском корабле. Но его фанатичные последователи в Мешхеде отказались смириться с неизбежным. К замешательству русского правительства, они, защищенные древней традицией, продолжали сидеть в убежище-гробнице. Говорили, что кто-то выстрелил в русского солдата. Консул Дабижа нервничал. Переговоры с губернатором Хорасана, убеждение недовольных в усыпальнице, встречи с майором Сайксом не давали результата. Подобно Миллеру, Некрасову и Похитонову, он решил привлечь русские войска. 4 марта 1912 г. Дабижа сообщал Поклевскому: «Мне кажется необходимым немедленно взять власть в свои руки и установить в городе военный порядок; я не вижу иных средств для восстановления спокойствия и поэтому прошу дать мне инструкции. В противном случае я не могу отвечать за какие бы то ни было последствия».

Сторонники шаха превратили огромную мечеть и прилегающие к ней здания в крепость, откуда они время от времени выходили, чтобы тревожить население, стрелять в полицейских, грабить дома и магазины в центре города. Губернатор признал, что не в состоянии восстановить порядок. 24 марта Дабижа обратился к генералу Редько с просьбой взять власть. На следующее утро улицы патрулировались русскими солдатами, порядок был восстановлен, а персидский губернатор Рокн од-Дойлы ушел в отставку. Только гробница по-прежнему оставалась в руках реакционных фанатиков.

Сардар Юсеф-хан, былой друг и протеже России, бушевал и сыпал угрозами в своем убежище в гробнице. Он даже позвонил в русское консульство и сказал Дабиже, «что близок час, когда он выйдет из усыпальницы со своими людьми и будет вешать и резать всех русских и прочих европейцев». Дабижа попытался договориться с муджахидами, но выполнить их требования, такие, как отмена конституционного режима, было невозможно. В последние дни марта количество людей в священном убежище выросло – к Сардару Юсеф-хану присоединились еще около двухсот вооруженных людей. Право «баста» притягивало к гробнице и сотни испуганных горожан, искавших безопасности в «тени» имама-мученика.

Около трех часов пополудни 30 марта по приказу Дабижи усыпальницу окружили русские войска. Генерал Редько сделал последнюю попытку убедить Сардара Юсеф-хана и его людей покинуть бежище. Те отказались, уверенные, что никто не сможет даже помыслить о том, чтобы войти в священные пределы. Пришло время говорить артиллерии. Тщательно и методично пушка генерала Редько начала громить убежище.

От расшатанных старых стен в воздух поднялись клубы коричневой пыли. С хрустом кроша тяжелыми ботинками голубые, зеленые и золотые облицовочные плитки, русскиесолдаты ворвались через пролом во двор и бросились к могиле имама. Хотя сопротивления почти не было, солдатня, не сдерживаемая офицерами, опьяненная канонадой и жаждой разрушения, стреляла и колола штыками во все, что попадалось на глаза. Согласно докладу Дабижи, «среди персов убитых было тридцать девять». Персы утверждали, что жизни лишилось несколько сотен человек, включая женщин и детей.

Ошеломленная Персия, не веря, смотрела на великое святотатство, совершенное русскими. «О ветер, – взывал поэт Малек ош-Шоара Бахар, – донеси запах крови от Туса (Хорасана) до Ятриба (Медины), расскажи Пророку о запятнанной кровью могиле его сына!» Выражая гнев и горе миллионов людей, поэт призывал всех мусульман прийти и увидеть своими глазами опустошение, произведенное русскими пушками^[48]. Но дух народа был уже сломлен. Восстания не произошло; был только слабый протест правительства и обычное выражение тревоги со стороны Э. Грея, говорившего с Бенкендорфом о важности Мешхеда в глазах многочисленных британских подданных-мусульман, ездивших туда на поклонение.

Протесты и уговоры Грея стали уже настолько обычными, что утомляли царя и едва ли производили впечатление на кого-либо, кроме Бенкендорфа. Он принадлежал к тем немногочисленным русским дипломатам, кто считал, что их страна заходит слишком далеко и англо-русская дружба подвергается слишком серьезным испытаниям. В этом он ошибался, так как гибкость Грея по отношению к России не имела границ. До тех пор пока никакая часть персидской территории не была формально аннексирована, а персидское правительство откровенно не разогнано, Россия могла делать в своей зоне все, что угодно. Долгие годы жизни в Англии повлияли на политическое зрение Бенкендорфа. Он даже до некоторой степени поверил в теорию, которую русские дипломаты тщательно культивировали для иностранцев: русские консулы ставят министерство иностранных дел в ситуации, «не предусмотренные политикой министерства».

Похожие мысли высказывал и Дж. Бьюкенен: «В то время как два правительства делают все возможное, чтобы согласованно действовать вместе, русские консулы в Персии действуют в противоположном духе». Бьюкенен сказал о Сазонове: «Когда он говорил мне, что вмешательство русских войск стало необходимым, когда в Мешхеде или Тебризе вспыхнули беспорядки, я никогда не был до конца уверен, что эти беспорядки не были сознательно спровоцированы тем или иным консулом с целью обеспечить повод для вмешательства.

Но Сазонов отказывался признать это. Он говорил, что Миллер, его консул в Тебризе, находящийся в настоящее время в отпуске, прекрасный человек, и настаивал, что версия мешхедского инцидента, данная Дабижей, верна».

Не имея сил для противодействия политике России, персы решились протестовать против наглости русских консулов, буквально захвативших власть в северных провинциях и действовавших через голову персидского правительства. Но в результате персидскому посланнику в Лондоне пришлось выслушивать жесткие упреки сэра А. Николсона, чье русофильство не поколебали события последнего года. Он выразил удивление, что посланник предпринял такой шаг. В пересказе Бенкендорфа Сазонову Николсон сказал: «Персам следует быть благодарными России: России было достаточно протянуть руку, чтобы Персия перестала существовать; Россия доказала свое уважение к независимости и целостности Персии; потому что она не вмешалась в революцию, заменившую Мохаммада Али на нынешнего шаха; благодаря действиям России, а также Англии недавняя попытка Мохаммада Али закончилась неудачей».

Николсон сыпал сентенциями, каждая из которых являлась ложью. Британское правительство, заключил он, не занимается ролью русских консулов в Северной Персии, как русское – ролью британских консулов на юге, «поэтому исключено, чтобы две державы связывались друг с другом по этому вопросу». Николсон еще и обманул персидского посланника, пересказав этот разговор Бенкендорфу.

Резня в Мешхеде явилась последним крупным кризисом перед началом мировой войны. Мелкие кризисы следовали один за другим с такой регулярностью, что стали характерной чертой персидской жизни.

Абол Фат-мирза Салар од-Дойлы поднял восстание в Западной Персии. Он превратил Керманшах в базу для своих операций и угрожал походом на Тегеран. Правительство направило Ефрем-хана с пятнадцатью сотнями солдат навстречу принцу. Старый дашнак, сыгравший такую видную роль в персидской революции, погиб в сражении. Неделей позже, как будто в ответ на успехи Салара од-Дойлы, русский кабинет решил «придерживаться строгого нейтралитета» между правительством и бунтовщиками и издал приказ об эвакуации части казвинского отряда, открывая таким образом Салару од-Дойлы дорогу на Тегеран. Ситуация не превратилась в трагическую только потому, что 29 мая 1912 г. правительственные войска под командованием Фарманфармы нанесли поражение Салару од-Дойлы и изгнали его из Керманшаха.

Подавление восстания Салара привело к развалу кабинета, состоявшего из людей, объединенных страхом перед Мохаммадом Али и его братьями. Поклевский изумлялся тому, что персидское правительство сумело уцелеть в таких передрягах, как попытка бывшего шаха вернуть трон, инцидент с Шустером, российские ультиматумы, события в Тебризе и Реште, роспуск меджлиса, денежные трудности, вынужденное признание Персией англо-русского соглашения 1907 г. и, наконец, мешхедский инцидент. Кабинет, считал Поклевский, нашел достойный выход из трагической ситуации и храбро устранил различные препятствия к сотрудничеству с Россией. Он очень надеялся, что, усвоив уроки, кабинет облегчит России обеспечение ее интересов в Персии. Однако желание некоторых персидских политиков избавиться от ханов бахтиаров привело к столкновению между премьером Самсамом ос-Салтане и министром внутренних дел Кавамом ос-Салтане, пригрозившим своей отставкой. Регент отказался принять ее, надеясь оттянуть кризис до того момента, когда он сам сможет покинуть страну. Но Британия и Россия потребовали, чтобы регент Насер ол-Молк остался в Тегеране.

Поклевский не случайно беспокоился о регенте Насере ол-Молке и кабинете Самсама ос-Салтане. России уже не нужно было бороться с ними. Они были укрощены, признав англо-русское соглашение. После отставки премьера или бегства регента вопрос о власти в Тегеране вновь был бы открыт.

Идея реставрации Мохаммада Али не была окончательно оставлена. Царь всегда симпатизировал ему и продолжал признавать его титулы. В министерстве иностранных дел, как и среди военных, у Мохаммада Али было много друзей и почитателей. В самой Персии он имел сторонников, число которых росло с каждым новым затруднением, которое испытывало правительство. В июле 1912 г. Бьюкенен уже говорил Нератову, что слухи о намерении Мохаммада Али вернуться в Персию достигли Лондона. Бенкендорф доложил, что отношение Э. Грея к Мохаммаду Али, кажется, переменилось с того момента, как У. Таунли сменил Дж. Баркли на посту посланника в Тегеране. Хотя Грей по-прежнему считал, что реставрация Мохаммада Али бессмысленна, он все же признал, что на Востоке может произойти все, что угодно. Однако для этого должно возникнуть мощное движение. Еще одно тайное путешествие через Россию стало бы фатальным для бывшего шаха, для Персии, а значит, и для англо-российской дружбы. Бенкендорф заметил, что возвращение Мохаммада Али через российскую территорию заставило бы британцев решить, что Россия их обманула, и правительство было бы не в состоянии заставить свою страну проглотить такую пилюлю. Не следует забывать, предупреждал он, что в глазах англичан политика их правительства в Персии была всего лишь рядом уступок России.

Если Грею необходимо было массовое движение в пользу бывшего шаха, русские готовы были с радостью создать его. Внезапно всюду начали появляться признаки активности в пользу Мохаммада Али. В сентябре 1912 г. личный секретарь бывшего шаха Хешмат од-Дойлы проинформировал русские власти в Тифлисе, что Сепахдар и Шоджа' од-Дойлы договорились пригласить Мохаммада Али в Персию, и он, возможно, появится на Кавказе.

Наместник запросил инструкции. Ему сообщили, что в Персии действительно возникло серьезное движение в пользу бывшего шаха и есть основания считать, что одним из главных его вдохновителей является Сепахдар. Мохаммад Али ничего не предпринимал по этому поводу, твердо решив вернуться на трон только с согласия России и Англии. Наконец, наместнику ответили: «В принципе мы вовсе не считаем Мохаммада Али нашим пленником и не имеем намерения создавать препятствия его возвращению в Персию, если сами персы захотят этого».

Сторонникам Мохаммада Али в Иране и России нужно было совсем немного, чтобы вновь развернуть деятельность в его пользу. Исполняющий обязанности консула в Тебризе Преображенский докладывал, что население Тебриза готовит телеграммы тегеранскому кабинету, королю Георгу V и царю Николаю II с просьбой вернуть «на его наследственный трон» Мохаммада Али, «который один только может принести спокойствие в страну, раздираемую гражданскими беспорядками». Преображенского проинструктировали «не избегать получения петиции населения, касающейся возвращения Мохаммада Али». 26 сентября Нератов телеграфировал Сазонову, бывшему в тот момент с визитом у короля Англии, что царь получил телеграмму, подписанную влиятельными лицами, как духовными, так и светскими, с просьбой о реставрации. Через четыре дня аналогичная просьба поступила от населения Зенджана.

Волнения с целью реставрации Мохаммада Али совпали с кризисом, вызванным нежеланием Насера ол-Молка, бывшего в Европе, возвращаться в Персию и вновь брать на себя обязанности регента; в отсутствие документальных свидетельств есть искушение усмотреть непосредственную связь между этими двумя событиями. Абол Касем-хан Насер ол-Молк никогда не добивался регентства. Человек робкий и слабовольный, он занял это положение, к которому не имел никакой склонности, только под давлением своих британских друзей. Летом 1912 г. он уехал в Европу и отказался возвращаться. Он был убежден, что если вернется, то будет убит не одной, так другой политической фракцией. Сазонов в Лондоне в разговоре с Греем поднял вопрос о том, чтобы найти нового регента, и предложил на этот пост Са'да од-Дойлы. Поклевский, чьи взгляды теперь поощрял Сазонов, считал Са'да од-Дойлы способным и энергичным человеком, известным, однако, алчностью и бесстыдным взяточничеством. Его подозревали в германофильстве и в том, что он приложил руки к убийству Амина ос-Солтана. Поклевский считал: «По моему личному мнению, имея в виду нынешнюю ситуацию в Персии и общее разочарование результатами революции 1909 г., вернуть Мохаммада Али на трон было бы проще и более популярно в широких кругах населения, чем сделать Са'да од-Дойлы регентом».

Во время путешествия в Англию Сазонов несколько раз обсуждал персидский вопрос с британскими политиками. 18 сентября его принял король Георг V. Аудиенция продолжалась более часа. Король подчеркнул глубину своих чувств к России и свое желание сотрудничать с ней. Грей говорил о том же. На вопрос Сазонова, может ли Россия рассчитывать на Британию в случае войны с Германией и сможет ли Британия оттянуть германский военно-морской флот от ее балтийских берегов, он ответил, что «Англия сделает все возможное, чтобы нанести германской военно-морской мощи как можно более серьезный удар». Сам король сказал: «Мы потопим каждое германское торговое судно, которое захватим». Таким образом, персидские проблемы рассматривались в контексте европейской политики и германской угрозы.

Грей согласился с Сазоновым, что Персия нуждается в сильной центральной власти, но дал понять, что Мохаммад Али представляется британцам неприемлемой фигурой. Отбросив советы Поклевского, Сазонов предложил британцам не настаивать на возвращении в Тегеран Насера ол-Молка, а вместо этого назначить регентом Са'да од-Дойлы. Разговор ясно показал, что персидский кризис миновал; что, несмотря на смягчившийся тон Грея, Британия не согласится на реставрацию Мохаммада Али; что в персидской политике, как и во всех остальных вопросах, Греем руководят страх и ненависть к Германии, а поэтому он не сделает ничего, что могло бы оттолкнуть Россию; и Россия может рассчитывать на новые концессии и уступки.

Два года, предшествовавшие Первой мировой войне, не внесли в персидскую ситуацию почти никаких изменений. Правительство по-прежнему тонуло в море нерешенных проблем, не имея средств для их решения. Это был вечный банкрот. По оценке Поклевского, в июне 1912 г. Персия была должна иностранным государствам около 12,5 миллиона туманов. Две державы вели долгие и сложные переговоры между собой и с новым генеральным казначеем, противником и преемником Шустера, бельгийцем Морнаром. Россия готова была снабжать послушное тегеранское правительство деньгами, но за это всегда приходилось платить.

Русское правительство, после долгих дискуссий между различными министерствами, потребовало у Тегерана железнодорожную концессию от Джульфы до Тебриза, воскресив старую схему Фалькенхагена. Персы согласились на переговоры, однако выразили «надежду, что российское правительство примет во внимание ситуацию, в которой находится правительство этой страны в отношении основных законов государства». Поклевский резко заявил кабинету, что подобные заявления «неопределенны» и «неуместны». С этого момента на все просьбы персов о деньгах Россия отвечала одинаково – требованием о предоставлении железнодорожной концессии.

Наконец, 6 февраля 1913 г. персидский кабинет подписал соглашение с инженером М. Подгурским и русским Учетно-ссудным банком о концессии на строительство и управление в течение семидесяти пяти лет железной дорогой Джульфа – Тебриз с веткой до Урмии. Банку также предоставлялось право разрабатывать запасы угля и нефти, если таковые будут обнаружены на расстоянии до шестидесяти миль по обе стороны железнодорожной линии. Компания, которая будет управлять железной дорогой и разрабатывать полезные ископаемые, будет исключена из персидской налоговой системы. Она будет выплачивать персидскому правительству половину своей чистой прибыли от работы железной дороги и 5 процентов чистой прибыли от добычи угля и нефти. Все акции железной дороги Джульфа – Тебриз принадлежали России, ее совет директоров состоял исключительно из русских, причем большинство их были функционерами Министерства финансов. Был там и аристократ с громким именем – князь Алексей Голицын.

Один из российских экспертов писал: «Таким образом, мы имеем перед нами типичную русскую правительственную железную дорогу, построенную на территории иностранного государства. Но разве современная Персия, по крайней мере ее северные провинции, представляет собой иностранную территорию для русского правительства?»

В самом деле, большинство русских уже не думали о Персии как о независимом государстве и выражали это поговоркой «курица не птица, Персия не заграница».

Исчезновение на севере какой-либо правительственной власти было настолько очевидным, а действия русских консулов настолько бесстыжими, что британцы начали, хоть и неохотно, делать представления Сазонову и даже царю. В июне 1914 г. Бьюкенен предупредил Николая II, что развитие дел в Персии «может оказаться фатальным для англо-русского взаимопонимания». Он указал: «Непредвиденные события привели к оккупации некоторых районов в Северной Персии русскими войсками, и мало-помалу весь механизм управления оказался в руках русских консулов. Генерал-губернатор Азербайджана – всего лишь марионетка, он получает и выполняет приказы русского генерального консула, и то же самое можно сказать о губернаторах Решта, Казвина и Джульфы. Все они – агенты русского правительства и действуют независимо от центрального правительства в Тегеране. Обширные участки земли в Северной Персии приобретались незаконными методами; большое количество персов превращались в русских подданных; налоги собирали русские консулы вплоть до полного исключения агентов персидской финансовой администрации. Вышеописанная система постепенно распространялась на Исфахан и даже на нейтральную зону. У нас не было ни малейшего желания оспаривать преобладающий интерес и положение России на севере, но мы возражали против методов, с помощью которых утверждалось это превосходство, и попыток распространить его на нейтральную зону».

Царь утверждал, что оказался в этой ситуации вынужденно и против воли. Он готов был вывести свои войска из Персии и распорядиться, чтобы комитет министерства иностранных дел провел расследование деятельности русских консулов.

Конечно, никакого расследования не было. На персидское правительство по-прежнему не обращали внимания. Российские граждане продолжали скупать большие участки земли во всех северных провинциях. Закон запрещал иностранцам владеть недвижимостью, но этот запрет обходили с помощью взяток чиновникам, или регистрировали землю на имя персидских партнеров. Даже государственные служащие не обращали внимания на желания кабинета. Казачья бригада отказалась повиноваться приказам и проводить любые операции без одобрения ее русского командира князя Вадбольского. Непрекращающиеся жалобы Восуга од-Дойлы вынудили Сазонова написать русскому поверенному в делах в Тегеране и распорядиться проверить жалобы и поговорить с Вадбольским, «которому следует, по мере возможности, удовлетворять справедливые требования правительства». Таким образом, Вадбольскому оставили право решать в каждом отдельном случае, какой из приказов правительства справедлив, а какой нет.

Британцы немного больше заботились о соблюдении форм международного общения. Однако на практике они тоже обращали мало внимания на персидское правительство. Они имели дело непосредственно с шейхом Мохаммереха и ханами бахтиаров и белуджей, как будто тегеранского правительства и не было.

После того как вспыхнула Первая мировая война, Британия сделала слабую попытку убедить Россию уважать нейтралитет Персии. Грей говорил, что разница между Германией и Антантой заключается в том, как они относятся к нейтральным странам, чьи права и целостность следует защищать. «Если мы откажемся от этого принципа, это будет означать, что мы, подобно Германии, придаем этому лишь относительное значение». Подобные представления не производили ни малейшего эффекта, и Персия превратилась в поле битвы русских, британцев и турок.

4 марта 1915 г. в меморандуме, адресованном британскому и французскому послам, Сазонов поднял вопрос об аннексии Россией Константинополя. Бьюкенен дал на русские предложения положительный ответ и подчеркнул, что для Британии согласие на оккупацию Россией Константинополя и проливов является серьезнейшим отходом от традиционной политики. Британия хотела от России обещания, что после присоединения города Россия устроит там свободный порт и гарантирует свободное коммерческое судоходство. Было сказано также, что необходимо пересмотреть соглашение 1907 г. с передачей Британии нейтральной зоны Персии.

14 марта Бьюкенен обсудил эту тему с царем. Присутствовавший при этом Сазонов заметил, что России должна быть предоставлена полная свобода действий в ее сфере; «не то чтобы… она имела хоть какое-то желание аннексировать Северную Персию, но потому, что она хотела положить конец представлениям, которые британцы постоянно делали по поводу ее действий там». Бьюкенен произнес речь о целостности Персии и в речи предложил, чтобы русский и британский представители в Тегеране «могли выработать соглашение, по которому Россия могла бы получить достаточную свободу действий в собственной сфере, не нарушая принципа независимости Персии». Обращаясь к царю, он сказал, «что после войны Россия и Великобритания будут двумя наиболее могущественными империями мира. С улаживанием персидского вопроса исчезнет последний источник трения между ними, и тогда мир в мире будет обеспечен».

20 марта Россия приняла британские предложения. Приобретение Константинополя за нейтральную зону Персии считалось выгодным.

Соглашению 1915 г., казавшемуся столь значительным, суждено было просуществовать меньше трех лет. Поражение России на Западном фронте ослабило и без того дискредитированную монархию. Революция смела не только царя и его министров, но и всю структуру русского государства и общества. Советский режим сразу же отказался от неравных договоров, соглашений и концессий, которые царская Россия навязала Персии. Одновременно Советы направили части Красной армии для захвата и удержания Энзели и Решта.

Коллапс России предоставил Британии уникальную возможность полностью восстановить свое положение в Персии. Лорд Керзон, тесно связанный на прежних своих правительственных постах с персидскими делами, стал министром иностранных дел. Он мог теперь свободно формировать и применять политику, отражавшую его идеи и приобретенный за четверть века опыт. Англо-персидский договор 1919 г. – творение лично Керзона. Он перестал работать почти сразу же. Мысли Керзона принадлежали иному миру – миру, сгоревшему в пламени мировой войны.

Всюду появлялись новые проблемы, новые идеи и новые люди. Один из персидских офицеров казачьей бригады устроил государственный переворот и организовал первое сильное правительство Персии за последние сто лет. Падение императорской России и нежелание Британии удерживать Персию силой спасли независимость страны, но основная расстановка сил не переменилась. Соперничество между Англией и Россией возобновилось, как только Россия оправилась от хаоса, опустошений революции и Гражданской войны. Это соперничество продолжалось много лет и после Второй мировой войны было поглощено более глобальной борьбой между Россией и Западом.

<< Назад   Вперёд>>